Самур сразу отличил удалого сына от остальных. Да и он, этот бело-черный волчонок, стоило овчару появиться в поле зрения, кидался к нему первым и начинал бесконечную возню с рычанием, атакой на горло и толканием грудью, все время приглашая отца померяться силой. Самур терпел, он переваливался с боку на бок, прятал голову, поджимал хвост, а его любимец только входил в азарт. Кончалась возня обычно строгим окриком матери, которую волчонок боялся и слушался.
      О счастье семьи, обязательной для продолжения рода!..
      4
      Прилизанный и волки около него вели себя очень осторожно и не вторгались в пределы, где Самур охотился сперва один, а потом вместе с Монашкой. Во всяком случае, Шестипалый ни разу не пересек их следов и жил в полном неведении относительно опасности, когда она уже нависла над ним и его семейством. Он был настолько счастлив, что пренебрег всегдашней осторожностью.
      Монашку не устраивала охота поблизости, и однажды она повела за собой Самура высоко в горы, куда уходила туристская тропа, соединяющая верховой поселок на северном склоне гор с Кабук-аулом на южном.
      Вот тут она впервые и почуяла Прилизанного.
      Волчица остановилась над следами стаи как вкопанная. А секундой позже, забыв о прежних намерениях, уже мчалась назад, холодея от мысли, что волчата одни, беззащитны и что каждую минуту к логову может прийти опасность.
      Волки никогда не обижают чужой молодняк, чего нельзя сказать о медведях-шатунах, медведях-одиночках, которые могут при случае разорвать чужого или даже своего медвежонка, стоит только родительнице зазеваться. Но в данном случае, когда снова объявился Прилизанный, можно было ожидать самого скверного, и потому волчица, забыв об охоте, прямехонько помчалась к логову.
      Там было все спокойно. Ткнувшись в каждое свое чадо носом и убедившись, что все на месте, волчица легла перед входом и дала понять Самуру, что он может - и должен! - отправляться на промысел в одиночку, а у нее душа не на месте, раз поблизости объявился мстительный степной вожак.
      Шестипалый вернулся туда, где им встретился след стаи, обнюхал его, взъерошил шерсть и предупредительно порычал, но забота о прокормлении семейства на этот раз занимала его так сильно, что он не мог позволить себе выслеживание стаи, и ушел наверх охотиться за сернами.
      Перебегая просторную луговину, Самур попал в поле зрения человека, разглядывающего окрестности в бинокль. Это был Котенко. Он тихо ахнул и толкнул локтем Молчанова:
      - Смотри, кто бежит...
      Егор Иванович припал к биноклю. Рука его дрогнула, он радостно и удивленно сказал:
      - Самур?!
      - Когда подбежит ближе, окликни его.
      Самур бежал метрах в двухстах пятидесяти, черная спина собаки мелькала в траве, цветы ромашки на длинных стеблях обиженно качались по сторонам, словно укоряли животное за столь бесцеремонное обращение. "Какой он гладкий, большой и сильный, - подумал Егор Иванович, разглядывая в бинокль одичавшего Шестипалого. - Видно, свободная жизнь на пользу..." И тут он вспомнил о волчице. Весна. У них должны быть волчата. Этот целеустремленный бег, озабоченная морда овчара не говорят ли о том, что Самур - отец семейства спешит за едой для своей подруги?
      - Не будем тревожить собаку, - сказал он. - Подождем здесь. Если Самур обзавелся потомством, он вернется с добычей, и мы узнаем, где их дом.
      Светило солнце, ветерок волнами пробегал по высокогорью, шевелил расцвеченный луг; по голубому небу важно плыли пышные и толстые облака, было очень просторно, весело и радостно кругом; жужжали шмели, стрекотали кузнечики, в ближнем лесу тараторили неугомонные сороки. Жизнь. Чистая, светлая и спокойная.
      Зоолог и лесник лежали на теплых камнях, невидимые для чуткого населения джунглей, и ждали, когда вернется Самур. Наискосок через луг пробежали взрослые олени, их прекрасные головы с умными глазами были полны настороженного покоя, движения грациозны и неспешны. Никто их не беспокоил, корма было вдоволь, жизнь прекрасна. Потом проследовал озабоченный медведь, он походил на старца, вышедшего в соседнюю рощу поискать грибов. Шел медленно, отворачивал камни, рылся в валежнике на опушке леса, иногда подымался на задние лапы и осматривался с таким недоумением, словно только что потерял шапку и никак не может вспомнить, где потерял и при каких обстоятельствах. Он что-то жевал, видно не очень вкусное, и вертел головой так, что становилось ясно: ест какую-то дрянь за неимением лучшего.
      На открытом месте, где солнце нагрело камни, он лег, разомлел и, кажется, вздремнул, но ненадолго, потому что был голоден. Поднявшись, он осмотрелся и вошел в лес, надеясь поживиться там хотя бы прошлогодними орешками.
      Но вот руки Молчанова с полевым биноклем напряглись.
      - Идет, - сказал он.
      Самур действительно шел, а не бежал, потому что тащил довольно весомую добычу - молодого, наверное годовалого, туренка. Как удалось ему словить проворного козла, сказать трудно, - похоже, что нарвался он на ослабленного или больного. Такой козел весит килограммов двадцать, в зубах его не удержишь, и Самур, как настоящий опытный хищник, взвалил добычу на холку, придерживая козла за обе ноги пастью.
      - Ах, сукин кот! - восхищенно шепнул зоолог, целясь в Самура трубой телеобъектива. - Сейчас мы получим вещественное доказательство разбоя и предъявим когда-нибудь Шестипалому...
      Егор Иванович проводил взглядом овчара, и, когда он скрылся в том же направлении, откуда прибежал, всякие сомнения отпали: у Самура и Монашки поблизости логово.
      - Идем, Ростислав Андреевич.
      - Да разве его догонишь?
      - По следу отыщем, тут тропинка одна, в ущелье спадает, - убежденно сказал Молчанов.
      У лесника и в мыслях не было преподнести Самуру какую-нибудь неприятность или заставить Монашку перетащить свое потомство в новое место; Молчановым, как и Котенкой, руководило ненасытное любопытство натуралистов. Очень хотелось выведать, как живут овчар и волчица, увидеть, если можно, волчат - какие они получились, эти редкостные гибриды.
      Хотя Самур, отягощенный добычей шел медленно, два человека шагали за ним еще медленней. Там, где овчар легко пролезал сквозь густую заросль рододендрона или прыгал с камня на камень, форсируя глубокий разлом на местности, люди шли в обход, потом теряли время на отыскивание следов, стараясь не очень отстать от овчара.
      Закончился крутой спуск, след привел их в распадок. Тут уже проще, можно было идти без опасения сбиться. Они вырвались из джунглей на тропу по центру старой насыпи и прибавили шаг.
      - Все ясно, - сказал Молчанов. - Они живут у разрушенного моста.
      - Почему ты так думаешь?
      - Самый подходящий уголок, года три назад я взял там один выводок.
      К мосту они подходили с предельной осторожностью.
      Но они могли бы идти и напролом.
      Трагедия уже свершилась. Там никого не было.
      5
      Едва Самур, отправляясь на охоту, скрылся в джунглях, как кусты зашевелились, и шесть серых степных хищников вывалились на тропу. Прилизанный обнюхал след и угрожающе зарычал, всматриваясь в темный лес, куда убежал ненавистный овчар.
      Стая вытянулась цепочкой и пошла к разрушенному мосту.
      Монашка лежала у входа в логово, преграждая путь волчатам которым не терпелось выбраться на волю. Когда кто-нибудь из них особенно упорствовал, она, не оборачиваясь, тихо рычала, и в голосе ее они слышали особо тревожные нотки. Волчата исчезали в норе, но через минуту-другую забывали материнское предостережение и опять начинали теребить ее спину, загородившую выход.
      Наконец тишина в природе усыпила бдительную волчицу, она встала, потянулась и, еще раз обнюхав воздух, разрешила малышам выйти, но сама не спускала желтых внимательных глаз с окрестных кустов. Волчата разбежались по площадке, начали баловаться и приставать к матери, удивляясь ее странной сдержанности.
      Вдруг сверху на площадку скатился небольшой камень, за ним посыпалась мелочь. Монашка издала звук, означающий "опасность!", и волчата мгновенно скрылись в черном зеве норы. Теперь глаза ее неотступно следили за кустистым склоном над логовом. Она стояла на площадке в тени орешника мордой к норе, вся сжавшись, как пружина. К сожалению, воздух в распадке только нагревался, воздушный поток шел снизу вверх и ничего не объяснял ей. Через несколько минут внизу тихо задвигались кусты. В нос Монашке ударил запах стаи. Вот кто пожаловал! Волчица ощетинилась.
      Снова посыпалось с крутого склона, камни стукнулись рядом с Монашкой, она сделала скачок и, уже не сомневаясь больше в опасности, загородила собой вход. Снаружи торчала лишь ее хищно оскаленная морда и поблескивали злобно прищуренные глаза.
      Один из стаи, не удержавшись на крутой осыпи выше площадки, покатился вниз и шлепнулся о каменную плиту в двух метрах от Монашки. Он не успел вскочить, а волчица уже оседлала его, рванула за горло, и смертельно раненный противник полетел в кусты ниже прогулочной площадки. Монашка с бешеными глазами снова закрыла собой детей и стала ждать, грозно рыча и подергиваясь от возбуждения. Самур, где ты?..
      Прилизанный не стал больше выжидать. На площадку вывалились сразу три волка, от моста гигантским прыжком выскочил вожак и еще один. Монашка инстинктивно подалась назад и скрылась в норе. Борьба со стаей была не под силу. Тотчас же в черное отверстие всунулась гололобая морда. Минуты две там длилась возня, сильный вожак с искусанными лапами и кровоточащей мордой выволок упирающуюся волчицу, она грызла его, хотя и сама истекала кровью, и тут на нее навалились все волки. От нее пахло собакой. Раздался хриплый вой, стоны, сильные и ловкие хищники сбились в клубок, кто-то полетел вниз, но как ни яростна была борьба, а исход ее уже был предрешен.
      Монашка еще билась в предсмертной судороге, а из логова, привлеченные стоном матери, высунулись щенки. Они тоже пахли собакой. Да, собакой!..
      Минута - и все было кончено. Жестокая месть свершилась. На площадке осталась лежать растерзанная волчица и три волчонка.
      Убийцы крутились среди трупов. Волки деловито обнюхивали кровь и зализывали свои раны. Вожак прихрамывал. Он спустился на тропу, четыре его спутника выстроились в цепочку позади Прилизанного, и волки тяжелой рысью пошли по распадку к реке.
      Чудесный день разгорался. Солнце вошло в зенит. Скрипели в траве кузнечики. Мир излучал добро. А в распадке пахло кровью.
      Самур издалека почувствовал недоброе: на тропе опять встретились следы волков. Свежие следы.
      Бросив туренка, он большими прыжками помчался вперед, вывалив язык. Вот и камни у моста. А в камнях - труп молодого волка. Еще скачок - и он взлетел на свою площадку.
      ...Долгий жалобный вой заставил все живое смолкнуть и прислушаться. Высокий, гневный и трагический вопль повторился. Дрогнули тонкие ноги серн, и они испуганно прижались к земле. Морозным ознобом тронуло спину оленя в лесу, он замер, выставив уши. Все стихло в распадке, а высокий, душераздирающий вой повторялся еще и еще, он летел над горами к небу, и все цепенело от сигнала чужого горя. Кажется, остановилось на мгновение солнце, удивленное плачем бедной души, и растерянно закружились на месте пышные облака, упал ветер и перестал шептаться зеленый лес. Кому-то больно. Очень больно.
      Люди мало и неохотно изучают психику животных, особенно диких животных, их почти полное неведение в этой области легко объяснить: человечество в подавляющем большинстве своем ценит науки, от которых обществу есть прямая и немедленная польза. А что толку от познания психологии животного?.. И если кто-нибудь вдруг сталкивается со странностью в поведении дикого или домашнего зверя - будь это лошадь или дельфин, крыса или благородный олень, - минутное замешательство легко снимается обычной ссылкой на инстинкт. Он все будто бы объясняет. Все, за исключением самого этого слова. А что такое инстинкт? Кто его формирует, создает запас информации? И чем все-таки мотивировать поведение животного, если в этом поведении вдруг отчетливо зазвучит нота разумного или расчетливого, жестокого или доброго, изобретательного или самоотверженного?..
      Ничего мы не знаем.
      - Что-то случилось, - встревоженно произнес Молчанов и прислушался. Это Самур воет.
      Когда они перешли через кладку, лесник быстро ощупал взглядом берег ручья, его цепкий взор тотчас же заметил площадку, и в следующий момент они уже стояли возле корней клена и смотрели на растерзанную волчицу и ее бедных волчат.
      - Это более чем странно, Егор Иванович, - сказал Котенко и нервно передернул плечами. - Волки - на волчицу?.. Разве так бывает?
      Молчанов задумчиво сказал:
      - Видно, степная стая отомстила ей. За измену законам стаи. За привязанность к собаке. За ненавистный запах собаки.
      - А где же в таком случае Самур?
      - Я знаю Самура. Теперь он бежит за убийцами. Пойдем и мы, может быть, выручим овчара. Он в опасности. Один против стаи.
      Голос лесника дрожал. Он был возбужден и в то же время печален. Егор Иванович сильно жалел осиротевшего Самура, несчастную волчицу, ее малышей. В то же время боялся за Шестипалого, который нерасчетливо бросился за стаей.
      Ростислав Андреевич наскоро сфотографировал поле боя, они вышли на тропу и, молчаливые, подавленные, тронулись по следу волков и овчара, размышляя над странными, неисповедимыми законами леса.
      А впереди них всего за два или три километра мчался вдоль ручья дрожащий от гнева Самур. Он догонял стаю.
      Что происходило в потрясенном сердце овчара, сразу потерявшего семью, а с ней счастье и будущее - никто разгадать не мог. Он излил свою отчаянную тоску в пятиминутном душераздирающем плаче над трупами волчицы и детей, а затем все чувства, доступные зверю, разом уступили место одному - более понятному в среде разумных существ, чем у зверей. Это было желание мести, немедленного наказания виновных, которых он знал так же хорошо, как и они его. Он не мог жить на земле, пока живы убийцы. Слово "ненависть" лишь слабо и приблизительно объясняло состояние, в котором пребывал сейчас Самур. Уже ни на что не обращал он внимания. Пусть будет десять врагов, сто, тысяча все равно он бросится в бой, чтобы рвать ненавистные тела их до тех пор, пока в мышцах его остается хоть капля силы, а зубы способны сжиматься. Его собственная жизнь в расчет не принималась, он пренебрегал ею. Зачем ему жизнь после всего, что случилось?
      В состоянии глубочайшего потрясения Самур был в десять раз сильней, чем в обычной обстановке. Его тренированное тело сделалось железным, а ловкость и сила - безграничными. Он не знал этого, он просто жаждал боя, хотел видеть серых убийц только мертвыми.
      Расстояние между ним и стаей быстро сокращалось.
      Вожак вел четверку волков сперва по тропе, а потом резко повернул влево и стал взбираться на высоту сквозь дубовый лес, через редкий пихтарник, нацеливаясь подняться за ручьем Желобным к большому плоскогорью.
      Крутой подъем с разломами, камнепадом и отвесными обрывами стая одолела не отдыхая. Лишь когда закончился пихтарник и перед волками открылось заваленное камнями плоскогорье с травой и мелким березняком, вожак позволил себе лечь, и вся стая послушно легла около него. Они ушли далеко от места расправы и, как полагал Прилизанный, были теперь вне опасности.
      Молчаливый и неотвратимый, подобный смерти, Самур настигал стаю. Он мчался по теплому, живому следу. На его счастье, горы нежились в безветрии, и волки не учуяли овчара, пока не услышали подозрительный шорох над своими головами. Он подкрался вплотную. Все дальнейшее произошло с такой молниеносной быстротой, что картину битвы оказалось невозможным разложить на отдельные моменты, она отчетливо представала лишь в целом.
      Шестипалый не отдышался от долгого бега, но опыт бойца подсказал ему, что и волки находятся не в лучшем положении; более того, они легли, расслабив мышцы, и, чтобы обрести необходимую подвижность и силу, им требовалось несколько секунд, тогда как за эти секунды разъяренный и быстрый Самур мог сделать очень многое.
      Он прыгнул на вожака сверху, с двухметровой скалы. Вряд ли Прилизанный даже видел, как мелькнула бело-черная смерть, потому что момент соприкосновения тел и глубокого, сильного рывка за самое уязвимое место - за горло, совпадал по времени или, точнее, разнился на одно мгновение. Вожак еще нашел в себе силы вскочить, но тут же рухнул, заливая камни собственной кровью. Конец.
      Стая оцепенела. Еще секунда - и на Самура бросились все четверо. Но без вожака, уступая поодиночке в силе и ловкости нападающему, которого вид убийц привел в состояние неукротимого бешенства, все они походили на щенков перед матерым псом. Самур отшвыривал их с разорванными спинами и вывернутыми лапами, тогда как его собственная густейшая шерсть хорошо отражала резкие боковые укусы; он не позволил опрокинуть себя, стоял, широко расставив лапы, а волки, наскакивая, сами то и дело падали, и каждое неловкое падение заканчивалось коротким ударом оскаленной кинжальной пасти овчара.
      Прилизанный уже не видел и не слышал битвы. Он не дышал. Еще один волк отполз в сторону и, мучительно таращась, в последний раз оглядывал белые облака на высоком голубом небе: глаза его стекленели. Трое оставшихся свились с Самуром в один рычащий клубок. Вот, отброшенный в сторону, жалобно и коротко взвыл смертельно раненный волк, он пытался встать, но только волочил себя, а двое других, поняв безнадежность борьбы, вырвались из клубка и понеслись прочь. Это и предрешило их судьбу. Первого, поджимавшего лапу, Самур настиг через десяток метров - волк не сопротивлялся, лишь клацнул впустую зубами и пал, сраженный. Второй пробежал сотню или две сотни метров, был настигнут и свален ударом тяжелого тела, и от этого удара ему уже не суждено было подняться.
      Над плоскогорьем закружились вороны.
      Все кончилось.
      6
      За пять или семь минут стая перестала существовать.
      На каменистом краю поднятого в небо плоскогорья валялись пять хищников.
      Самур почувствовал страшную слабость. Не было сил, он потерял много крови. Подкосились ноги, и овчар упал. Откинув голову и лапы, он лежал неподвижно, мелко дышал и смотрел в небо широко открытыми глазами, в которых стыла скорбь. Солнце жгло его впалые бока. Дымилась взмокшая, окровавленная шерсть.
      Месть свершилась. Но она ведь не вернет ему потерянное.
      Отдохнув, овчар поднялся, деловито обошел и обнюхал поверженных врагов. Все время в груди его клокотало. Он схватил мертвого Прилизанного за бок и протащил метра три, а потом стал на него передними лапами и долго стоял так, рыча и ожидая, не проснется ли в огромном волке угаснувшая жизнь.
      Солнце клонилось к западу. Со снежников прилетела струя холодного воздуха, и это напоминание о близком закате и об одинокой ночи заставило Шестипалого сорваться с места и отправиться туда, где лежала Монашка.
      С хозяином и зоологом овчар разминулся. Люди потеряли след на подступах к высоте и вернулись на дорогу.
      Все на площадке у логова оставалось как и два часа назад, только едва слышно ощущался неизвестно откуда пришедший запах хозяина и того человека, которого он откопал зимой в снежной лавине. Но Самуру было не до людей.
      Он обошел тела детей своих, обнюхал, тронул носом волчицу, но больше не выл, хотя сердце его разрывалось. Так же молча отбежал к самому краю площадки и лег, вытянув вперед израненные лапы и положив на них тяжелую голову.
      Один...
      Почернив ущелье, ночь вползла на горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Белая голова Кушта серебристым миражем прорезала черноту ночи и смутно нарисовалась на звездном небе. Завыл в распадке шакал, прошуршала лисица, отправляясь на охоту. Ее нора была почти рядом, Самур знал где, но не трогал соседку. Потом раздался треск валежника и глухое сопение: это кабанье стадо прошло на водопой или спускалось поближе к камышкинским огородам, чтобы поживиться молодой картошкой.
      Жизнь продолжалась, все занимались своими делами, заботились друг о друге или подкарауливали слабейшего; лишь Самур был одиноким, забытым и никому не нужным зверем.
      На небо из за остренькой горы выплыл тоже остренький молодой месяц и, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но внес какое-то оживление в горный пейзаж. Чаще завыли шакалы, которым вечно не везет, отчего они и пребывают в дурном расположении духа. Рявкнул в лесу медведь. Быстро и страстно заухал филин, извещая мелкоту, что выходит на охоту. Самуру вдруг очень захотелось выть, жаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул морду, едва сдерживая рвущуюся наружу смертную тоску, как вдруг услышал тоненький и жалобный плач из глубины норы. Тихий голосок жаловался на голод, одиночество и был очень испуганным.
      Шестипалый бросился к норе. Он узнал этот голосок, сердце овчара дрогнуло и застыло в радостном ожидании чуда.
      Тесная нора в конце расширялась. Самур повернулся, стараясь нащупать маленькое тельце, но ничего не нашел. Звуки затихли. Может быть, показалось? В норе пахло волчатами и живой Монашкой. Самур тихо заскулил. И тогда откуда-то сверху, узнав отца и обалдев от радости, на него упал волчонок, тот самый забияка в шубке отцовской расцветки, который так любил баловаться с Самуром.
      Чего только не выделывал он в темной и тесной норе! За минуту волчонок исследовал Самура от кончика хвоста до кончика носа, ткнулся десяток раз в морду, уши, шею, в ноги, живот, тормошил и покусывал, требуя пищи, ласки, внимания, показывая в то же время, как он рад, как голодал и не решался выйти, а Самур облизывал его и тихо, радостно ворчал.
      Задолго до трагедийного часа этот бравый волчонок отыскал у потолка норы густо переплетенные корни и во время игры стал забираться на них, как на полати, чтобы скакнуть вниз на своих сверстников или на мать. И в те страшные минуты он сидел там, сжавшись в комочек, и когда Прилизанный вытащил мать и волчат, он не стронулся с места, окаменев в своем тайнике, а потом, услышав, что все стихло, никак не мог заставить себя выглянуть из норы и узнать, куда подевались его близкие и что означал весь этот страшный шум. Только голод понудил его скулить; эти слабые звуки и были услышаны Самуром.
      Маленький, теплый комочек, радостно ковыляющий около Шестипалого, в одно мгновение растворил безысходность, тоску и вернул Самура к деятельной жизни, заставил пошевеливаться, потому что волчонок просил еды, то и дело тыкался ему в живот и серчал, не находя там столь необходимого молока.
      Самур выполз из норы. Волчонок изъявил намерение следовать за ним, но отец строго приказал оставаться на месте, подтвердив приказ легким укусом в холку. Волчонок поскулил и смирился, а овчар сломя голову побежал на тропу, вспомнив, что там лежит туренок, брошенный несколько часов назад.
      От козла, в общем-то, остались, как говорится, только рожки да ножки. Здесь вовсю пировала соседка лиса, и, как ни прискорбно было Самуру обижать ее, пришлось все же отогнать, потому что и волчонок и он сам очень нуждались в подкреплении.
      Волчонок ждал в логове. Но он не знал, что делать с мясом, лизал его и скулил, он совсем не утолил голода. Зато подкрепился Самур. И тогда он вылез из норы и позволил сыну следовать за собой.
      Вид неподвижных волчат и матери скорее удивил, чем испугал несмышленыша. Он потормошил их, приглашая играть, и, лишь понюхав кровь, заворчал и отступил назад. Смутное ощущение смерти напугало волчонка, он прижался к Самуру и больше не отходил от него.
      В холодные предрассветные часы, когда лес, трава и камни купались в бисерной росе, а шум ручья в посвежевшем воздухе был особенно далеко и отчетливо слышен, Шестипалый увел своего найденыша от этого несчастного места, увел, чтобы больше не возвращаться сюда. У него снова были и цель и счастье: маленькое создание трусило сбоку, стараясь почаще касаться отцовской лапы, чтобы не ощущать себя одиноким и беззащитным.
      Лишь короткую минуту простоял Самур, чтобы определить, в какую сторону ему идти. Он вышел на тропу в центре распадка и, стараясь сдерживать шаг, чтобы не отстал волчонок, направился к реке, а оттуда повернул влево, к Восточному кордону, к Камышкам.
      Он шел к людям.
      Он ждал от них добра. Не для себя. Для волчонка.
      Глава двенадцатая
      ПРИЕМЫШИ
      1
      Саша приехал глубокой ночью, поймав попутную машину.
      Он сбросил чемодан и связку книг, расплатился с шофером и поглядел на темные окна родительского дома. Спят Молчановы. Спят и не знают, что сын их, Александр Молчанов, закончив курс наук и получив аттестат зрелости, стоит на крыльце отчего дома, никак не решаясь тронуть звонкую щеколду и нарушить покой родителей, которые потом, конечно, не смогут больше спать. Он посмотрел на часы. Десять минут третьего.
      В это время дверь тихо отворилась, и в проеме показалось лицо матери.
      - Я так и знала, - тихо произнесла она. - Сыночек, любимый... Чуяло мое сердце, все не спала, а задремала - и вдруг показалось, что ты стоишь на крыльце. Родимый ты мой... Устал с дороги?
      Она гладила его лицо, целовала, а сама уже хваталась за вещи, шире открывала дверь, торопилась все-все сделать, но так, чтобы не отходить от сына, чувствовать его рядом с собой, и все спрашивала и спрашивала, не слушая сыновних ответов.
      - А где папа? - спросил он.
      - В горах, где же ему быть. С Котенкой ушли. Обещал сегодня вернуться, а вот видишь... Есть хочешь? И чего это я спрашиваю, будто не знаю! Ты сиди, Сашенька, сиди, милый. Или, может, умыться надо? Тогда бери полотенце, умывальник я с вечера налила, ступай мойся, а я тут сейчас тебе согрею...
      Он вышел во двор, оглядел знакомый сарай, пустую конуру Самура и только тут в полную меру ощутил себя в родном доме. Что-то давнее, детское, вошло в него именно в эту самую минуту, и Саша улыбнулся во весь рот. Потом потянулся до хруста в плечах и, засмеявшись неизвестно чему, спустился с крыльца к умывальнику.
      Загремел чугунный сосок, заплескалась вода. Саша фыркал, лил на шею и на спину прохладную воду, чувствовал ее привычный вкус во рту и покряхтывал от удовольствия. Нечто мягкое и живое подкатилось ему в эту минуту под ноги, в темноте он не видел, что это, но машинально отпихнул животное и стал вытираться. Снова это мягкое завозилось под ногами, и Саша сладко подумал, что отец взял щенка. Он даже нагнулся, чтобы потрепать его, но вдруг ощутил на ладони широкую когтистую лапу и вскрикнул от удивления. Нагнувшись, поймал густошерстую спину и тяжело поднял к лицу двумя руками.
      - Медвежонок? - сказал он удивленно и живо опустил зверя, потому что острые коготки уже проехались по руке, оставив царапины. - Вот это да! Откуда взялся?
      Когда он занес ногу на ступеньку, кто-то очень жестко поддал его под коленку. Обернувшись, Саша увидел в полосе света из окна блестящие глаза олененка; малыш собирался повторить свой озорной маневр.
      - Ах ты мошенник! - прикрикнул Саша и проворно схватил олененка за уши.
      И снова ему под ноги подкатился шерстистый клубок, теперь уже явно на выручку, потому что ворчание медвежонка было сердитым, а порывы более стремительны.
      - Да ну вас! - Саша проворно закрыл за собой дверь. - Ма, что там за зверинец во дворе?
      - Это Хобик и Лобик, наши воспитанники. Отец принес. Олененок, видать, отбился, а у медвежонка мать порешили злодеи. Сиротки, одним словом. Уже познакомился?
      - Они сами навязались. Вон как царапнул, смотри.
      Елена Кузьминична засмеялась.
      - Завтра подружитесь. Такие забавные малыши, возиться с ними - одно удовольствие. Садись, сынок, покушай и ложись спать. До утра-то вон сколько времени!..
      Когда Саша проснулся, в доме стояла полная тишина. Он еще немного полежал, хотел было снова уснуть, как человек, не обремененный заботами и регламентом, но посмотрел на часы и удивился: четверть одиннадцатого! Одеваясь, заглянул в окно - мать доставала из курятника яйца. Выглянул на улицу: в палисаднике сидел и курил отец.
      Саша выскочил на крыльцо. Егор Иванович обернулся, торопливо бросил и придавил сапогом окурок и шагнул к нему. Они обнялись, отцовские усы защекотали по губам.
      - Здоров? - спросил Егор Иванович.
      - Как штык!
      - Чем порадуешь родителей?
      - Полный порядок. Без троек, не аттестат - картинка! В общем, всё.
      - Молодец! - Отец похлопал Сашу по плечам. - Отдыхай, набирайся сил для осени.
      - А у тебя как? - спросил Саша.
      - Как ты говоришь: полный порядок! Пока с Котенкой хожу. Такая встреча в горах... - вдруг оживился он. - Самура видели. У него страшная беда стряслась. Степная стая порвала волчицу и всех ихних волчат. Мы целый день шли за ним, хотели узнать, что и как, но след увел на плоскогорье, а туда мы не поднялись. Как бы и его волки не взяли, ведь он за ними пошел.
      Саша вздохнул. Не везет Самуру! Понятно почему: не дикий и не домашний. И там не свой, и здесь ему не по нраву.
      Молчанов сказал раздумчиво:
      - Теперь он не успокоится, пока не задавит волков. Или они его, или он их всех до одного. Пойду на перевалы, непременно след отыщу. Тебе-то скоро уезжать, сынок, иль до экзаменов здесь побудешь?
      - Свобода! - как можно веселей сказал Саша. - Экзамены в августе. Походим по горушкам! Знаешь, па, я заработать думаю немного, два-три раза туристов через перевалы проведу, у меня права инструктора. Ну и походить, повидать, узнать кое-что... Борис Васильевич советует. Он тебе вот такой привет посылает! - Саша развел руками.
      - Ладно. Спасибо. Куда учиться-то пойдешь?
      - На биологический, в Ростов.
      - Борис Васильевич одобрил?
      - Советовались, - сдержанно ответил Саша.
      - Хорошо, Александр. - Егор Иванович подправил усы, очень довольный разговором. - Идем завтракать, мать заждалась. И где только ты научился спать до полудня?