Саша сбавил шаг. Стало трудней дышать, потому что тропа, хорошо заметная на желтой глине, пошла круче. Начался подъем на щеку горы; тропа постепенно покидала дно распадка, это дно было завалено обломками камня, как всегда в верхних частях ущелья.
      В буковом лесу еще посвежело. Тут почки едва-едва показывали свою зеленую сердцевину.
      На ночлег Саша остановился, когда перешагнул в март.
      Тропа вывела его в седловину у вершины округлой горушки. Появился лохматокорый явор - высокогорный клен, пихтарник и редкие березы. Снег лежал вокруг большими пятнами.
      Саша шел краем одного из снежников. Корка льда хрустко сломалась; под ней проглянули нераскрывшиеся еще купальницы и лютики, а в другом месте он увидел, как прямо из снега торчали довольно крупные бутоны знакомого ему кандыка. Это альпийское растение не ждет, пока земля освободится от зимней одежды. Сильный бутон на цветоносе как пикой продырявливает неглубокий снежник и тянется к солнцу, а когда согреется, вдруг распустится нежнейшим белым цветком с красивенькой желтой сердцевиной. Диву даешься, как такому созданию удается выжить в столь суровой среде! Впрочем, и на благодатном юге мы часто являемся свидетелями отчаянной силы прорастающих стеблей: вспомните, как запросто вспучивает и пробивает тонкий асфальт на городских панелях самый обыкновенный подорожник...
      Саша вынул нож и расковырял снег около кандыка. Под снегом был еще лед, стебель пробуравил сперва его - плотную трехсантиметровую корку.
      - Расти, богатырь, - сказал Саша и огляделся.
      Близко он увидел большую пихту с ветками чуть не до земли. Значит, под ней сухая земля. Место для ночевки.
      Холодная ночь. Саша поверх мешка укрылся еще плащом; раза три подбрасывал в костер ветки и все равно чувствовал себя не очень уютно. Еще до свету высунулся, посмотрел на часы: без десяти пять. Полежал, наблюдая за сереющим небом, за белым, легким инеем, покрывшим плащ, шерсть собаки, камни и ветки деревьев; не вставая, набросал на едва тлеющие угли сушняка и, когда огонь костра обсушил иней на плаще, выскользнул из спального мешка.
      - Архыз, побудка! - крикнул он, сделал десяток-другой быстрых движений и остановился, пораженный чудесным видом гор.
      Придвинутый совсем близко в прозрачном воздухе утра, белоснежно-голубой неровной линией рисовался перевал. На первом плане горбился Эштен, словно белый утюг, вознесенный к небу. Луч солнца как раз добрался до вершины горы, и там родился яркий отраженный свет.
      Острые глаза лесника заметили сбоку горы и чуть дальше нее какое-то движение. Приладив бинокль, Саша определил: это подымалась струйка легкого дыма. Любопытно.
      Они с Архызом позавтракали. Пользуясь удачным наблюдательным постом, Саша еще не менее часа разглядывал в бинокль долины. Увидел четыре небольших стада оленей, резвящихся туров на противоположной высотке, одинокого медведя на опушке леса - он что-то усиленно выковыривал из трухлявого ствола. Архыз сидел, перебирал ногами и зевал. Торопил идти.
      Что же все-таки за дымок у перевала?..
      3
      Через час-другой хода снегу сделалось больше. Теперь только редкие проталины обнажали субальпийский луг. На рыжих пятнах, посеченных во всех направлениях мышиными ходами, земля парила. Вскоре пришлось встать на лыжи.
      Миновали глубокую седловину, пересекли луг с кучками березняка. Солнце, поднявшись, пригревало хорошо, но снег с высотой становился все крепче. Саша и Архыз пошли быстрей, тем более что основной подъем миновали и путь выровнялся. Только на подступах к самому Эштену пришлось одолеть крутой бок, и вот здесь Саша увидел, что туристской тропы нет. Видно, за зиму с ужасающей высоты через тропу прокатилась не одна, а две или три лавины - они сгладили все карнизы. Саше пришлось снять лыжи и с предельной осторожностью двигаться поперек очень крутого, градусов на шестьдесят, склона, выискивая сапогами зацепины, чтобы не скатиться вниз.
      К вечеру, когда тени сумерек заполнили ущелье, Молчанов вышел на ровную площадку с девственным снегом. Только низкие березы, кусты вереска и рододы оживляли ее. Близко стоял туристский приют. Саша бывал в нем давно, еще с отцом.
      Дымок подымался отсюда.
      Архыз насторожился и так посмотрел на хозяина, словно хотел удостовериться, чует ли он...
      - Тихо, - сказал Саша и на всякий случай спустил предохранитель карабина.
      Уже в виду приюта постояли за кустами. Из железной трубы балагана выползал ленивый сизый дым. В черном окне блеснул огонек. Зажгли лампу.
      - Вперед, Архыз! - приказал Саша и оттолкнулся на лыжах.
      Когда он подскочил к балагану, Архыз, задыхаясь от гнева, рычал и царапался в дверь, которую кто-то, чертыхаясь, крепко держал изнутри.
      Саша клацнул затвором.
      - Ко мне, Архыз! - И когда собака, угрожающе рыча, отбежала, он крикнул тому, неизвестному: - Выходи!..
      Дверь приоткрылась, высунулась рука с топором, потом небритое рассерженное лицо. И вдруг оно расплылось в самой широкой улыбке.
      - Александр! Тебя ли вижу, тезка! Да возьми ты на сворку кобеля, он же, само собой, разгрызет меня, если обратно кинется!
      Этот голос, а главное - давно не слышанное "само собой" так поразили и обрадовали Сашу, что он рассмеялся и даже пристукнул прикладом о снег. Александр Сергеевич, "директор" приюта на Прохладном, друг отца и его друг... Но как он очутился здесь в столь раннее время года?
      - Пойдем, Александр, залазь ко мне в нору, будь она неладна! За такие вот дела я бы, само собой, заставил тутошнего начальника зиму зимовать. Решето, а не жилище. Нет, ты погляди, ни одной шипки целой в окнах не нашлось! Как Мамай прошел - все кувырком!
      Говорил, а сам то и дело цеплялся за Сашин рукав, хлопал по плечу, стаскивал с него рюкзак, хлопотал - уж больно обрадовался: ведь не виделись они, дай бог памяти, со дня похорон Сашиного отца, чуть не год целый.
      Архыз крутился рядом, сторожко слушал, от попыток незнакомца погладить увертывался, а Александр Сергеевич уже вспоминал:
      - Ну вылитый Самур! Я ведь того запомнил на всю жизнь. Смотри, даже на хвосте светлое пятно. А пальцы? Тоже шестипалый? Ай-я-яй, вот как природа вылепляет! И ничего от матери-волчицы нету? Характер? Ну, это я, само собой, уже почуял, как он молчком на дверь бросился.
      Он оборвал речь, пощупал чайник на печурке, зашуровал в ней, и только тогда Саше удалось спросить, как Александр Сергеевич попал сюда, не в свое ведомство.
      - Мое, мое ведомство, Александр! И там, на Прохладном, и здесь тоже. В одни руки. Всё теперь укрупняют, вот и приюты, само собой. А доставили меня сюда, как высокого начальника, вертолетом, вместе с провиантом и прочим всяким снаряжением. Я и на старом месте таким же манером побывал, ну там, само собой, порядок, а вот здесь... Пойдем, я тебе покажу, пока темень не устоялась, ты сейчас такое увидишь...
      Оказывается, Саша многого не знал. Что в прошлом году здесь, кроме балагана, уже стояли современные полусферы - домики из гофрированного материала; что решили сделать в этом самом месте настоящий приют, чтобы туристы смогли не просто заночевать, но провести сутки-другие и побывать на вершине, в пещерах.
      Александр Сергеевич подвел Сашу к современным полусферическим домикам. Вернее, к тому, что от домиков осталось.
      Не выдержали они снежных пластов. Упало на них снега более чем достаточно. Три метра. Балаган-то с крутой крышей, с него как с гуся вода. А у этих, гофрированных, стойки слабые: ну, как навалило, так они и расползлись. Лежали помятые, жалкие, едва выглядывая из-под раскопа, сделанного Сергеичем.
      - Видал? И я, значит, должон с топориком, само собой, поправить беду. Вот и сную день-деньской, починяю неполадки уже с неделю, а успел одну хату для собственного жилья приспособить да вот эти раскопал...
      Они проговорили до полночи. Саша и не помнил, как уснул, а когда открыл глаза, солнце забралось уже высоко, пахло лепешками на постном масле, а из чайника тихо выдувало парок.
      Саша выглянул в дверь и зажмурился. Яркий свет бил в глаза. Притерпевшись, он увидел сперва Сергеича, который в траншее по самую шею отваливал глыбы искристого снега, освобождая расплющенные домики, а потом и Архыза, смирно лежавшего неподалеку, рядом с каким-то темным предметом.
      "Ну, поспал ты, Молчанов", - сказал себе Саша. Он вернулся в приют, наскоро поел и выскочил.
      Архыз сочувственно махнул хвостом. Сергеич кивнул. Саша подошел к нему.
      - Лопата еще найдется?
      - А у дверей стоит. Покидать хочешь?
      Они раскапывали домики часа два, переговаривались редко, односложно. Работать так работать. Оба порядком запотели. Вдруг Сергеич прислушался, отложил лопату, сказал: "Летит" - и стал вылезать из ямы.
      - Кто летит? - спросил Саша.
      - Обратно же Максимов на своем драндулете. Он мне материалу обещал подбросить из Поляны. Схожу посмотрю знак, не снесло ли...
      Из Желтой Поляны? Перед Молчановым мгновенно встало лицо Тани. Отсюда до Поляны минут двадцать лету. Двадцать минут! Совсем рядом! Да он не простит себе, если не попытается...
      Саша догнал Сергеича и пошел рядом. В небе трещало. Но еще далеко. На каменистой площадке, откуда снесло снег, лежал придавленный камнями белый знак "Т".
      Теперь они увидели вертолет. Он шел низко над дальним лесом.
      - Сергеич, - спросил Саша, не подымая глаз, - а можно я... Можно мне с ним туда-обратно? Чтоб завтра же вернуться!
      - Наверно, можно. Попросим. Кобеля тоже возьмешь? Пущай раз в жизни полетает, а? Ну там моему приятелю Василь Павловичу Никитину привет свезешь. Будешь у него?
      - Увижу, - сказал Саша, стесняясь.
      Машину кидали невидимые потоки; она все ниже и ниже опускалась, а если говорить точнее - пыталась подняться над идущими вверх горами и, когда до приюта оставалось не больше километра, оказалась всего метрах в двадцати над поверхностью. Архыз убежал и выглядывал из-за стены балагана.
      За стеклами виднелось лицо пилота - напряженное лицо с нахмуренными бровями. Хоть денек отменно тихий и ясный, зимний полет над горами далёко не увеселительная прогулка. Все-таки два километра над уровнем моря.
      Сергеич махал руками, как машут возчику, чтобы сдал он коня с телегой назад и вправо, даже что-то кричал, но голос его тонул в грохоте мотора, а пилот смотрел не на Сергеича, а на приборы. Машина покачалась над самой землей; матерчатый знак надулся ветром и чуть не улетел; колеса наконец коснулись щебенки. Максимов и второй пилот выпрыгнули в одних кителях.
      - Дед, у тебя тут форменный январь! - Пилот сунул руку ему, Саше и переступил с ноги на ногу, будто уже замерзая. - Так что, сгружать будем?
      - Вот и согреешься, потому как иного способа для сугрева пилоту, само собой, не положено.
      Вчетвером они за десять минут опустошили чрево машины. Александр Сергеевич спросил:
      - А доски, опять же кирпич?
      - Рейс до вечера, рейс завтра утром.
      - Добре. Зайдете ко мне чайком побаловаться или как?
      - Летим. Некогда.
      - Тогда вот лесную стражу захватите. У него там дело. А завтра опять же сюда доставите.
      Пилот кивнул: можно.
      - Я с собакой, - сказал Саша.
      - Давай и собаку. Мы даже обезьян возили, не то что собак. Вот только слонов не довелось еще.
      Саша побежал к приюту. Сергеич пошел следом.
      - Ты рюкзак все-таки возьми, мало ли что, - посоветовал он. - А плащ и мешок оставь, лыжи, само собой. Ну и к моим зайдешь, там передадут чай-сахар.
      С Архызом на поводке, с карабином Саша побежал к машине.
      4
      Вертолет чуть приподнялся, повернулся вокруг своей оси и пошел горизонтально, а горы, сперва белые в крапинках вереска, потом черные с белесыми пятнами, рыжие, наконец, зеленые, погружались все глубже и глубже, словно проваливались. Впереди и сбоку Саша неожиданно увидел Пятиглавую, а когда они полетели над Желтой Поляной, он просто ахнул. Вокруг поселка все цвело.
      Из зимы - в лето!
      Май владел Поляной. Совсем недалеко голубело море. Зеленая змея извилистой реки бежала через ущелье к этому морю.
      Саша вышел из машины, глубоко вздохнул и затаил дыхание. Какой запах!.. Ему, два дня дышавшему свежим, стерильно чистым воздухом заснеженного перевала, воздух Поляны показался густым и ароматным настолько, что захотелось пить его маленькими, расчетливыми глоточками, как пьют хорошее старое вино.
      Архыз прижимался к ноге хозяина, смотрел по сторонам недоверчиво и строго. Он еще острее чувствовал чужие запахи: влажный воздух с примесью моря был незнаком ему. Он первый раз в жизни очутился на южном склоне Кавказа.
      - Спасибо, - сказал Саша пилоту.
      - Завтра в десять, самое позднее в одиннадцать, - напомнил Максимов. Не опоздай.
      Саша крепко взял поводок и зашагал к Никитиным.
      Домик, где родилась и жила его Таня, был знаком очень хорошо. Когда учился, бывал здесь часто, чуть не каждый день. Но сейчас, спустя год, этот домик с покосившейся верандой и осевшим подвалом показался стареньким и жалким. Так выглядят дома, где нет хозяина, мужских умелых рук. Все валится: подгнивший столбик забора, который некому вовремя сменить, перекосившаяся щеколда еле висит, дыра в крыше над крыльцом, необрезанные, загущенные деревья в саду и перед домом.
      Саша постучал. Никто не ответил. Тогда он вошел через калитку в сад и тут увидел Таниного отца Василия Павловича. Он с трудом тесал дубовый столб. Землистого цвета лицо, грустные глаза и нетвердые, даже робкие движения.
      Никитин поднял глаза и удивился.
      - Молчанов? Какими судьбами, Александр? - Старый егерь заулыбался. - А я уж и глазам своим не верю - ты ли это? И с карабином? Лесник, значит?
      - Точно. На обходе отца.
      - Мне Татьяна говорила, а я как-то все не верил, опасался, разрешит ли Елена Кузьминична. Как она?
      - Ничего. Здорова. Как вы?
      - А, что обо мне говорить! Вот один кол с утра не обтешу. Ворота валятся, а у меня... Задыхаюсь.
      - Зачем же вы? - Саша скинул рюкзак, ружье, привязал собаку в уголке двора.
      В уголке, потому что посреди двора стояла конура и около нее сидела собака, удивительно спокойная, холеная колли с умными глазами и длинной шерстью. Она смотрела на Архыза со сдержанным любопытством.
      - Откуда у вас эта красавица? - спросил Саша.
      - Подарок Татьяне. Кличка ее Леди. А твой, должно быть, Самуров сын? Сразу видна волчья кровь.
      - Мы с ним к Александру Сергеевичу на перевал забрели. Я ведь оттуда только что вертолетом. Привет вам большой. А где Таня? - спросил он наконец.
      - На турбазе с утра. Ты чего за топор взялся? Отдохни, не торопись.
      - Я живо, - сказал Саша и поплевал на ладони.
      В общем, они за час или полтора сменили столб. Архыз, переволновавшийся в машине, успел хорошо вздремнуть. Потом Саша обрезал сушняк на алыче, до которой руки у хозяина не доходили, и только тогда пошли в дом обедать, потому что вернулась с рынка хозяйка, обрадовалась гостю и позвала к столу.
      Вот тогда в открытое окно Саша и увидел Таню.
      Она стояла возле дома, тоненькая, в брючках, в спортивном свитере, с открытой головой и прежним своим милым движением ладони поправляла светлые волосы. А рядом с ней переминался с ноги на ногу, без конца говорил и смеялся ладный, крепенький парень в синем, очень ярком лыжном костюме, тяжелых ботинках и шапочке. Он все время старался смешить Таню, и она смеялась вовсю, не особенно поспешая в дом.
      У Саши упало сердце. Он потускнел и отодвинулся от окна.
      - Домой, домой! - Танина мама отдернула занавеску. - Слышишь, у нас гость, иди, пожалуйста.
      - Сейчас, мама, - сказала Таня, но не тронулась с места.
      - Тут Саша тебя ждет, - безжалостно напомнила мать.
      - Что? - Таня мгновенно покраснела. - Ой, извини меня...
      Она грохнула дверью, смущенная, красная, предстала перед Сашей и сразу поняла, как больно сделала ему. С девчоночьим, легко различимым притворством, как будто ничего и не случилось, схватила Сашу за руку, потрясла, засмеялась, повернула его, неуклюжего, скованного, сказала: "Ой, какой ты стал!" Потом засыпала вопросами, не давая ему отвечать, потащила смотреть Архыза, снова смеялась - и все для того, чтобы забыл он (или простил?) сцену, свидетелем которой только что оказался.
      Саша грустно улыбался. Весна, цветы, солнце, щемящее ожидание счастья и вот...
      Обедал он через силу. И взрослые сидели с осуждающими лицами. А Таня трещала без умолку.
      Он скупо рассказывал, отвечал Василию Павловичу о матери, своей работе, Архызе, о заповеднике и почти не глядел на Таню - боялся обаяния ее лица, взгляда.
      - Покорми Архыза, - сказал хозяин жене, но Таня схватилась и побежала на кухню, потом вернулась и, так как Саша все сидел, капризно сказала:
      - Ну что же ты? Идем!
      Через силу он встал, пошел. Подержал Архыза, пока она гладила его, говорила какие-то ласковые слова, поставила миску. Архыз присмирел, настроение хозяина передалось ему.
      - Ну, скажи, пусть ест, - потребовала Таня.
      - Ешь, Архыз, - послушно сказал Саша.
      И когда собака стала есть, Таня опять повернулась к Саше:
      - Ты у нас останешься?
      - Мне к Борису Васильевичу надо.
      - Нет, у нас! - В голосе ее зазвучали повелительные нотки, каких еще не знавал Саша. Все изменилось в Тане!
      Он промолчал.
      - Ну, Саша... - Она дотронулась до его плеча. - Ну хватит. Есть на что обижаться. Это же наш инструктор, только всего. Шли по пути, посмеялись, поговорили.
      Как объяснить ей чувство, переполнявшее его на пути сюда? Все эти месяцы ожидания, когда от одного воспоминания о ней делалось жарко и перехватывало дыхание. Сколько он хотел сказать, как безотчетно желал услышать ее тихую, с придыханием речь, по которой так соскучился! И вот неожиданное везение, приезд и... Что случилось? Саша понять до конца не мог, но что-то случилось.
      Она пошла с ним к Борису Васильевичу. Даже не переоделась.
      Шли рядом. Саша молчал, она тоже не очень много говорила, только спросила, доволен ли он работой. Потом неожиданный, резкий поворот головы и вопрос:
      - Так и останешься лесником?
      Он почувствовал какой-то обидный и насмешливый подтекст.
      - Да, - ответил он сразу.
      - А университет?
      - Но ведь и ты...
      - Я осенью буду сдавать.
      - Он тоже?
      Таня коротко глянула на него.
      - Виталик? Он уже на третьем курсе. В Ленинграде. У него там дом и родители. Это они мне подарили Леди.
      Все правильно. И все плохо. Больше Саше не хотелось говорить на эту тему, вообще ничего не хотелось. Тоска...
      Они поднялись к центру поселка и почти одновременно увидели знакомый синий костюм на веранде столовой. Виталик обедал. Он тоже увидел их - Таню и хлопца в старой, дождем омытой куртке с рюкзаком.
      - Алло! - Он поднял руку. - Идите, заправимся за компанию! Дела? Ну, так сочувствую и желаю... Не забудь, Таня. Завтра в десять. Я жду.
      Она опять покраснела. До ушей.
      - Мы еще утром договорились, что завтра идем на лыжах. Но раз ты не хочешь...
      - Я утром улечу, так что ты, пожалуйста...
      - Приду проводить. Или ты против?
      Он не ответил. Он уже решил, что и как. Вот только забежит к жене Александра Сергеевича. Успеть бы сегодня...
      Встреча с Борисом Васильевичем немного развеяла, отодвинула Сашино горе. Улыбчивый учитель географии, их друг и советчик, обнял своих бывших учеников.
      - Как я рад видеть вас вместе, друзья! - воскликнул Борис Васильевич. Вы меня очень обрадовали.
      Они проговорили с полчаса. Саша сказал, что Архыз тоже с ним.
      - О, я непременно хочу увидеть сына Самура! Ты что грустная, Татьяна?
      Борис Васильевич пошел вместе с гостями к Никитиным. Архыз очаровал его. И хотя не дался поласкать, был настороже, учитель сказал, что овчару цены нет.
      - Вы меня извините, - сказал Саша родителям Тани. - Я должен побывать у жены Александра Сергеевича, он просил. Спасибо за привет. И до свидания.
      Когда пожимал руку Тане, почувствовал, что рука у нее холодная и чужая.
      Шли молча. Наконец Борис Васильевич спросил:
      - Поссорились?
      Саша не ответил. Он не мог ответить. Это не ссора. Это что-то более серьезное.
      Утром Саша чуть свет прибежал на вертодром. День обещал быть светлым, жарким. У вертолета никого не было, груз лежал горкой.
      Восемь, половина девятого. Все сильней болезненная тоска. Пришли пилоты. Саша помог грузить. Девять. Без двадцати десять. Вот уже начало одиннадцатого. У него упало сердце. Когда Максимов сказал "Поехали!", Саша, не отрываясь, стал смотреть в оконце. Машина поднялась выше, он видел улицы поселка, людей на них, но Тани нигде не было.
      5
      Долетели благополучно. Сергеич ждал у посадочного знака, опять махал руками. Максимов улыбался, и, когда вышли, он опять изобразил, что замерзает. Саша через силу тоже заулыбался, бросился разгружать вертолет. Через полчаса машина полетела назад, как бы падая в черные лесные ущелья. Сделалось тихо. Александр Сергеевич поглядел на Сашу и раз и другой, подумал немного, а потом все же рискнул спросить:
      - Ты чего невеселый? Может, заболел?
      Саша отрицательно покачал головой. И старый человек понял.
      - Эх, милый дружок ты мой! - сказал он, обнимая Сашу за плечи. Сколько у тебя еще будет, само собой, разных встреч и расставаний! Не горюй. Ее дело молодое, потанцует, посмеется, время проведет. А тебе уж бог знает что показалось. Я Таньку знаю, девчонка скромная и, само собой, строгая, это ты не сумлевайся. Чтоб плохое - ни-ни!
      Слушать такие слова очень приятно. От слов этих оттаяло что-то.
      Они проработали с Сергеичем до вечера; спал Саша уже лучше - намаялся. А с утра снова работал вместе с Сергеичем и только вечером сказал, что завтра пойдет назад.
      Глава шестая
      У КОСТРА, ГДЕ НОЧЕВАЛ ИВАН ЛЫСЕНКО
      1
      - Ну, ты это... не забывай старика, заглядывай хоть когда. А то мне, само собой, скушно тут на верхотуре.
      Александр Сергеевич проводил Сашу версты за две от приюта, провел через опасную осыпь, обнял, похлопал по спине, как когда-то встречал и провожал Егора Ивановича, и пошел назад, ссутулив плечи.
      А Саша поехал вниз.
      Да, поехал.
      Они вышли из приюта рано, еще до солнца. Снег держался крепенько. И как только Саша стал на лыжи, так мигом обогнал Архыза, пролетел одну горку, другую.
      Менее чем за один час Саша из настоящей зимы опять попал в искрящийся ручьями март с оголенными сонными буками. Снег лежал только местами, и чем ниже, тем он виделся все меньше.
      Часам к трем стало сильно припекать. Саша содрал с головы шапку и сунул в рюкзак. Груз на нем будто удвоился, меж лопаток горячо запотело. Ноги скользили, все время приходилось тормозить, ловить руками то шершавый ствол дуба, то ветку лещины, чтобы удержаться и не побежать по инерции под уклон. Очень устали колени; пальцы ног, упирающиеся в жесткую кожу сапог, болели от постоянного напряжения.
      Остановившись на минутку, он услышал песню зяблика. Какой контраст с тихим, промороженным высокогорьем! Увидев на припеке зеленый пырей, не удержался и погладил холодноватую поверхность молодой травы. Вспомнил зеленый луг вертодрома на Поляне, часы ожидания, и все болезненное, что на время забылось, опять остро напомнило о себе. Мученье какое-то!
      Ночевал он в лесу, где зелени на кронах было больше, чем голых сучьев.
      Саша скинул рюкзак и начал было собирать валежник для костра. Вдруг Архыз насторожился.
      - Ты чего? - спросил Саша.
      Овчар переступил с ноги на ногу и опять выставил уши. Зверя почуял?
      Нет, не зверя. До Сашиных ушей сбоку и снизу тоже донесся слабый звук, который не спутаешь ни с каким другим: удары топора о сухое дерево.
      Быстро темнело. Не теряя времени, Саша взвалил рюкзак, взял Архыза на поводок и осторожно пошел на загадочного лесоруба.
      Теперь Архыз не только слышал, но и чувствовал чужого. И когда стало совсем темно, впереди, как раз на тропе, Саша увидел красноватый отблеск пламени, скользнувший по серой скале. Кто-то ночевал под скалой.
      Архыз уже несколько раз подымал морду и заглядывал в глаза хозяину. "Чего не отпускаешь?" - спрашивал его взгляд. Но Саша подымал палец: "Тише..." Они подкрались ближе, забрались на камень и глянули вниз.
      У небольшого огня полулежал парень, одетый совсем не для прогулок в горы. Телогрейка, кепка, бело-голубые кеды. Когда незнакомец повернулся к огню, Саша узнал его и удивился: Иван Лысенко, тот самый, которого они с Архызом вытащили из речки.
      - Не холодно, Иван? - спросил он из темноты, так, словно встретил его на улице поселка.
      Парня как подбросило. Он ошалело закрутил головой. А что увидишь от света в темном лесу?
      - Мало дровишек собрал, на ночь не хватит, - опять сказал Саша, и тогда Иван догадался посмотреть вверх, на скалу. Там белело Сашино лицо.
      - Фу, напугал ты меня, Молчанов! - Лысенко вытер лоб. - Я уж думал, мерещится. Давай спускайся, благо костер разгорелся.
      Но Саша не торопился спускаться. Поглаживая взъерошенную холку Архыза, он спросил:
      - Ты один?
      - Как видишь.
      - Чего залез в такую даль?
      - Тебя жду. Сказали, что на перевал ушел, ну, думаю, мимо тропы не пройдет, встречу.
      - Так я нужен тебе? В поселке подождать не смог?
      - Дело, понимаешь, такое, что решил встретить. Да ты не сомневайся, я ж тебе плохого не сделаю, слезай сюда, расскажу.
      - Осторожно, Иван, я с овчаром, а он, сам понимаешь...
      Лысенко отошел от костра, Саша обогнул скалу. Архыз тянулся к чужому, в горле у него перекатывался злой и нетерпеливый рык.
      - Тихо, тихо, Архыз. - Саша намотал на руку поводок, сел у огня.
      Тогда сел и Лысенко.
      - Что там случилось?
      - Тут, понимаешь, такое дело... - нерешительно начал Иван, все поглядывая на черную морду собаки. - Но лучше я все по порядку, ладно?..
      2
      Следователь областной прокуратуры, которому поручили дело о браконьерстве, повел работу решительно и быстро. Конечно, свою роль сыграла статья лесника Молчанова в центральной газете, после которой кое-кому из милиции и прокуратуры пришлось выслушать немало горьких упреков. Но и само дело заинтересовало молодого следователя, возмущенного браконьерами и той показной наглостью, которая говорит не столько о смелости их, сколько об уверенности, что все разрешено. Безнаказанность прежних поступков как бы подстегивала Козинского и его приятелей на новые и новые похождения.
      С предельной ясностью обнажилась роль лесника Владимира Козинского как главаря. Ивана Лысенко не посадили, но до суда он дал подписку о невыезде.
      Суд сделали показательным.
      Все еще надеясь выйти если не сухим из воды, то с малыми потерями, Козинский вел себя на суде вызывающе: сидел нога на ногу, отвалясь к стене, слушал судей и свидетелей с иронической улыбкой на худощавом лице и постукивал длинными белыми пальцами по барьеру, отгородившему обвиняемых от зала, а вопросы свидетелям и суду задавал так, будто не его судят, а кого-то совсем другого.
      В зале собралось полстаницы, а к часу вынесения приговора и на улице перед клубом уже стояла порядочная толпа.
      Котенко выступил в качестве общественного обвинителя. Говорил зоолог горячо, ссылался на авторитетные имена и мысли великих, а когда кончил, Козинский все с той же иронической улыбкой похлопал ему, чем вызвал неудовольствие судей.
      - А почему бы и нет? - спросил он, когда получил слово. - Отлично сказано: охрана природы - наше общее дело. Только странно: судят меня и моих товарищей, а не судят зоолога Котенко и разное начальство даже из министерства, а ведь они тоже бьют туров и оленей под видом необходимости изучения. Или закон не для всех одинаковый?
      Его прервали. Зал гудел от возмущения. Даже защитник укоризненно покачал головой.
      Приговор отличался от того, каким желали его услышать и защитник и Козинский. Ивана Лысенко и деда из сторожки приговорили к уплате большого штрафа. Двое получили по году тюрьмы. А лесника Козинского, с учетом тяжести преступления, приговорили к пяти годам колонии.
      Он побледнел, вскочил, хотел что-то сказать, растерялся, но судья уже складывал бумаги, сзади стояли милиционеры, а зал гудел разноголосо, и слышно было, как всхлипывала в первом ряду жена.
      У заднего крыльца, куда выводили осужденных, уже собрались родственники, любители поглазеть. Ждали милицейскую машину. Ворота стояли настежь. Через дорогу зеленел овраг, поросший кустами, а дальше дубовый лес. Свобода была рядом. Если не сейчас, то когда?..
      - С женой я могу проститься? - спросил Козинский и, не дожидаясь разрешения милиционера, протиснулся в толпу, обнял плачущую жену, шепнул ей: "Пошли завтра Петьку к дупляному дубу" - и неожиданно побежал, раздвигая людей, которые сами шарахались от него.
      - Стой, стрелять буду! - тонко закричал участковый, схватился за пистолет, но стрелять не мог, потому что кругом были люди.
      Поднялась паника, в разные концы понеслись машины, куда-то бросились за ищейками. Но кто же еще так хорошо знал лесные тропы, как сбежавший преступник? Словом, писать бумагу о пересмотре судебного решения не пришлось, а у краевой милиции появилось еще одно дело - о розыске.
      - Когда все это приключилось? - спросил Саша, выслушав рассказ Ивана.
      - Должно быть, до твоего ухода. Я, понимаешь, думал, что ты придешь на суд, а тут узнаю - в горы подался. Ну и я тоже.
      - Может, его уже нашли?
      - Судачили, будто засаду около дома устроили, но он же не дурак идти домой, и зачем ему идти? Винтовка у него в лесу спрятана, голодным не останется, а теперь, когда горы позеленели и впереди лето, проживет как-нибудь без передачи из дому. Так что вряд ли словят.
      И только тут Саша понял, зачем Лысенко пошел навстречу ему. Он положил руку на плечо Ивану.
      - Спасибо тебе.
      - Чего там... - застеснялся Иван. - Подумал, понимаешь, вдруг этот тип выйдет как раз на твою тропу, а ты ничего не знаешь.
      Лысенко сказал об этом просто, сдержанно, но простота честного поступка тронула Сашу. Ведь что ни говори, а это он, Молчанов, способствовал суду, и теперь Ивану придется уплатить восемьсот рублей штрафу, деньги не малые, по семье крепко ударят. И тем не менее Иван с открытой душой пошел в горы предупредить об опасности, ночевал в холодном лесу, ждал.