Хобик побегал немного, нашел Сашу и успокоился. Но в руки уже не дался. Семенил вокруг, играл, соблюдая дистанцию. Состояние полной самостоятельности привлекало олененка, и он не хотел от него отказываться.
      Они поиграли в прятки с полчаса и потерялись всерьез. Саша посидел на упавшем стволе минут сорок, все ждал, не появится ли малыш, не раздастся ли его жалобное блеяние, но так и не дождался.
      Молчанов вышел к реке и вернулся домой.
      Надо отдать должное этому маленькому дикарю. Оставшись один, он сразу проникся чувством крайней осторожности, переходящим, наверное, из рода в род, из поколения в поколение. Повел себя в лесу так, чтобы все видеть и все узнать, оставаясь в то же время невидимым. Шел, выбирая теневую сторону, чтобы солнце не высветило его шкурку. Подолгу стоял где-нибудь в густейшем черничнике, прислушиваясь и высматривая. Только удостоверившись, что вокруг безопасно, он начинал срезать сочную траву острыми зубками, нагибаясь и смешно расставляя длинные передние ноги.
      Хобику очень понравился зеленый пырей; он напал на прекрасную луговину и наелся, что называется, до отвала. Трава была сладкая, и ему страшно захотелось соленого. Но тут не было Елены Кузьминичны, которая баловала его, вынося хлеб, круто посыпанный солью. И вообще откуда в лесу соль? Древний инстинкт заставил олененка двигаться вверх по лесистой горе, и вскоре он был награжден за поиск: ледяной ручеек в одном месте появлялся из-под земли, и когда Хобик потянулся к воде, то ощутил и оценил ее необычайный вкус. Пить он не хотел, но соль почувствовал и, взмутив болотце копытами, с удовольствием стал цедить сквозь зубы сильно минерализованную воду. Прелесть как вкусно!
      Чужой запах коснулся его влажного носа и заставил насторожиться. Запах не казался враждебным, но все-таки Хобик шмыгнул в кусты и залег там, прижавшись к самой земле. Вовремя. С другой стороны к болотцу подошел громадный, как ему показалось, олень с ветвистыми рогами и тоже, взбаламутив воду, стал пить, отдыхая и отдуваясь. Потом постоял над лужей задумавшись. С нижней губы у него капала вода, а глаза были какие-то странные, беспокойные, немного сумасшедшие. На ветке правого рога болтался клочок мха, шея в грязи, дышал он неровно и шумно. Но все это не помешало великану тотчас же унюхать малыша; он как-то презрительно фыркнул и через две секунды стал глыбой над прижавшимся Хобиком. Олененок лежал ни жив ни мертв.
      Рогач обнюхал малыша, снова фыркнул, обдав его брызгами, и, не удостоив больше взглядом, удалился с царственностью вельможи, которому до тошноты надоела вся эта мелкота жизни.
      Когда шум раздвигаемых кустов утих, Хобик вскочил и понесся в противоположную сторону.
      Ночь провел плохо. Правда, местечко для ночлега попалось приличное густой шиповник и наклонный камень, под которым скопилась горка тепловатого песка.
      Утром Хобик наскоро пощипал травы, впервые похрустел чинариками, которые ему решительно понравились и вызвали бурный прилив аппетита, и опять зашагал выше, видно считая, что именно там находится земля обетованная и безопасная. Голод не грозил ему. Но одиночество!.. Он всем существом своим понимал, как уязвим, беспомощен в теперешнем положении, искал общества себе подобных. Не таких, как вчерашний надменный самец, не удостоивший его вниманием, а других... Кто эти другие, он и сам еще не знал, потому что память о матери у него начисто выветрилась.
      Вскоре лес поредел, а потом кончился. Хобик удивился. Так сделалось просторно вокруг, так далеко видно!
      Пробравшись сквозь березовый частокол на опушке леса, он попал на старый снежник и немножко потоптался на нем, испытывая мальчишеский интерес к этой новинке. Он даже попробовал пожевать снег, но закрутил мордочкой. Неприятно и сладко, как болотная трава.
      После полудня Хобик забрался в скальный район и растерялся. Везде подымались твердые голые камни, крутизна пугала. Куда идти дальше? Отсюда и до неба уже недалеко. Вдруг он увидел три насторожившихся головки. Все они смотрели на него из-за камня, выставив уши. Между ушами у этих живых существ торчали тонкие, загнутые назад рожки. Существа были немного меньше Хобика и в общем-то похожие, если бы не странные рога. Он их не испугался. Но когда подошел и потянулся, чтобы обнюхать, самый крупный из незнакомцев взвился и так коварно и так больно ударил его по спине обоими копытцами, что олененок кубарем покатился вниз и, не оглядываясь, что было силы запрыгал прочь.
      Серны белесыми невинными глазами смотрели со скалы, как удирает чудной пришелец. Пора бы оленям знать, где своя и где чужая территория!
      День второй получался, в общем, неважный. У Хобика от усталости и побоев отвисла нижняя губа, мордочка сделалась обиженной. Он вспомнил беззаботную жизнь во дворе лесника, игры с Лобиком и Архызом. Разве дали бы они в обиду?..
      Пробираясь лугами, Хобик вдруг увидел людей, и у него тотчас мелькнула догадка, что хозяин находится среди них. Обрадовавшись, он высокой рысью побежал было к человеческой цепочке, задирая мордочку, чтобы лучше видеть из высокой травы, но вдруг замедлил шаг и остановился. Чужие запахи. Сделалось боязно.
      Пока он топтался, близко над ним послышался подозрительный шорох; тень птицы метнулась по освещенному лугу; Хобик бессознательно сделал скачок в сторону, и мимо него в полуметре воздух прорезали острейшие когти ягнятника-бородача. Промахнувшись, орел взмыл вверх и бесшумно стал вычерчивать новую кривую, чтобы повторить атаку.
      Но теперь Хобик уже не стоял, а мчался со всех ног к березняку. Опасность! Орел уже распрямил свои двухметровые крылья, потом чуть отогнул их назад и, как реактивный истребитель, ринулся вниз.
      До березок оставалось метров триста. Не успеть! До цепочки людей меньше ста. Не раздумывая, олененок повернул левей и бросился к людям. Они уже приметили орла и олененка, закричали, замахали палками и широченными шляпами, орлу оставалось десять, пять, два метра, чтобы достать Хобика, и он бы достал, но после этого ему пришлось бы пролететь низко над головами туристов, а этого сделать он не мог. Хищник, чуть опустив хвост, взмыл вверх и в сторону, а туристы опять заорали, празднуя победу, и уже думали, что сейчас олененок подбежит и как-нибудь по-своему поблагодарит их, даст себя погладить, что ли, или пойдет с ними до приюта и останется там в качестве приятной экзотической игрушки.
      Не тут-то было.
      Хобик прошмыгнул мимо с прижатыми ушами и вытянутой шеей; молнией рассек траву, даже не коснувшись копытцами странно гладкой тропы, и за считанные секунды преодолел пространство до березок. Тут он почувствовал себя в безопасности.
      На земле - недруги. В небе - враги. Не много ли на первый случай?..
      Он забрался в чащобу и отдышался. Урок усвоен: открытые пространства не для него.
      В продолжение последующих пяти-шести дней Хобик вел тихую жизнь, не выходя из леса. Всего тут хватало, он был сыт, но тоска одиночества нарастала, и временами Хобик не знал, куда деваться от этой тоски. Вероятно, потому он стал выглядеть жалким, заброшенным, даже худел, хотя, казалось бы, отчего худеть, если пищи в лесу вдоволь.
      В конце недели на него опять покушались. Это сделал мрачный и свирепый одиночка, житель леса - дикий кот. Он, должно быть, долго выслеживал Хобика, пробираясь за ним где по земле, а чаще по веткам, и все выжидал момента, чтобы наверняка упасть сверху, вцепиться в шею и уже не выпускать.
      Кот дождался своего часа. Он прыгнул на Хобика с высоты трех или четырех метров. Правда, тонкая ветка граба, оказавшаяся между ними, предательски зашелестела; олененок непроизвольно дернулся, и дикий кот очутился не на холке малыша, а на крупе его, ближе к хвосту. Обезумевший Хобик рванулся вперед.
      Вытянувшись, помчался олененок сквозь чащобу; внезапно увидел впереди толстую валежину, которую можно было если не перепрыгнуть, то обойти, а на худой конец и прошмыгнуть под ней.
      Было ли это сознательным поступком или счастливым стечением обстоятельств, но Хобик избрал как раз последний путь.
      Не снижая бешеного бега, он чуть пригнул голову и на огромной скорости юркнул под буковую валежину, да так, что всей спиной своей почувствовал жесткую старую кору упавшего дерева. Неудачливого охотника валежина как бы счистила со спины олененка. Кот стукнулся о дерево не мягким боком, а твердым лбом, все у него пошло кругом, и он, чиркнув в последний раз кровавыми когтями по крупу жертвы, свалился наземь, противно и жалобно замяукав.
      А Хобик... Он не останавливался добрых три километра, перевалил какую-то долину, взвился по склону и, с ходу влетев на травянистую поляну, оказался... в стаде оленей.
      Спина у него кровоточила; олени живо учуяли этот запах опасности и шарахнулись в стороны, но тут же остановились в кустах и боязливо, с любопытством оглянулись на возмутителя спокойствия.
      Запах стада беспокоил пришельца, но не настолько, чтобы бежать. Тем более в его положении. Спину жгло как огнем. Хобик оказался во власти этой боли, забыв обо всем другом. Он выгибал шею, кружился, падал, стараясь достать до раны языком и сделать то самое, что испокон веков присуще зверям: как можно скорее зализать больное место. Увы, это было невозможно. Царапины кровоточили, жгли; солнце подсушивало раны, и они болели все сильней.
      Круг оленей сжимался. К Хобику подходили со всех сторон. Ланки вытянув шею и трепетно подрагивая ноздрями. Сверстники - смелей, глаза их горели от любопытства. Вот круг сомкнулся, со всех сторон протянулись добрые ушастые мордочки, началось детальное исследование сородича. Кто-то уже торкнулся носом в плечо, кто-то толкнул, вызывая на игру, но одна из оленух фыркнула, и все подались назад.
      У Хобика от усталости и боли подкашивались ноги. Бесцеремонное рассматривание беспокоило его, и он не нашел ничего лучшего, как только лечь, отдавшись судьбе: будь что будет.
      У каждой оленухи в стаде имелся свой ланчук. И вся материнская ласка, вся забота, как в фокусе, сходились на собственном подростке. Чужой олененок, в каком бы трудном положении он ни находился, не мог отвлечь мамашу от своего ребенка, и, может быть, поэтому все оленухи ограничились только сочувственным приемом. Никто не тронул Хобика, не прогнал. Более того, сверстники наверняка приняли бы его в свою компанию. Но он не мог сейчас отвечать на заигрывания. Раны болели, нос у него высох, а самочувствие сделалось такое, каким бывает оно у всякого больного ребенка: только-только не хныкал и не куксился.
      Хобик лежал, поджав ноги, и все время обреченно закрывал усталые глаза. Стадо понемногу разбредалось, утратив интерес к больному. Отлежится...
      Через несколько минут около него осталась только одна довольно старая оленуха. Она обошла его раз, другой; уши ее размягченно повалились в разные стороны, глаза выражали не любопытство, а сострадание к сироте.
      Оленуха тронула его носом, он приоткрыл и снова смежил глаза, словно просил оставить его в покое. Осторожно исследовав поцарапанную спину, доброе животное вдруг едва коснулось раны языком, потом лизнуло еще раз, морщась от противного запаха дикого кота. Хобик вскочил. Видимо, стало больно. Даже отошел на несколько шагов. Оленуха последовала за ним и опять лизнула уже настойчивее. Он увернулся, но докторша вошла в роль, прижала его к стволу березы и принялась за свое дело с энергией и знанием. Больной перестал увиливать: видно, понял своим маленьким умишком, что для его же пользы стараются, стоял смирно, а затем, осмелев, в свою очередь ткнулся сухим носом в ноги добровольной няньке и даже потерся мордочкой о шерсть, стараясь снять натекшую в слезную ямку кашицу, от которой чесался нос.
      Вскоре спина его была гладко зализана, шерстка закрыла царапины, боль поутихла. Настроение улучшилось. Когда оленуха отошла, Хобик потянулся за ней. Она стала щипать траву, и он пристроился рядом, так, чтобы пастись нос к носу. Насытившись, оленуха легла в тени. И он прилег возле нее. Сделалось хорошо, покойно, не страшно. Хобик сразу уснул, голова его упала, нижняя губа отвалилась, и он стал выглядеть, как все дети его возраста: милым, беспомощным, разомлевшим.
      Оленуха смотрела из-под слегка опущенных век. Взгляд ее, спокойный и теплый, ласкал найденыша.
      Она глубоко вздохнула. Может быть, вспомнила своего родимого, которого не сумела уберечь в эту долгую и тяжелую зиму...
      Ее олененок как две капли воды походил на этого.
      Только не было у него треугольного выреза на левом ушке.
      4
      - Хо-бик! Хо-бик! - чуть не с мольбой кричал Саша. Он вышел из укрытия, пробежал немного вниз, навстречу олененку, но того и след простыл.
      Звук человеческого голоса свалился в долину, где паслось первое стадо, отскочил от скал, повторился несколько раз, и этого было достаточно, чтобы все дикие звери, чьих ушей достигло эхо, с непостижимой быстротой покинули места, вдруг ставшие опасными.
      Долины словно вымерли. Сумерки сгустились, стало тихо-тихо.
      Саша вернулся в укрытие, поправил сбитое полотнище и принялся ладить костер. Нащепал косырем лучины, отобрал десяток сухих веток, порубил их, поставил над лучиной шатром и, отыскав берестяной обрывок, поджег. Береста взялась; он сунул растопку под дрова, и вскоре бесшумный огонь начал весело лизать каменную стену.
      Ночь пала на горы, в темноте исчезли долины, леса, скалы; костер вырывал из черной тьмы только кружок в три метра шириной, а когда Саша отводил глаза от пламени и смотрел в черноту, то видел непроницаемую стену, за которой спрятался таинственный, широкий мир.
      Запахло разваренной гречкой. Запах щекотал ноздри. Саша достал банку говядины, косырем срубил жесть и вывалил мясо в котелок. Там сыто забулькало, и он потянулся к рюкзаку, чтобы отыскать ложку.
      Но где же Архыз?
      Он находился довольно далеко, километрах в пяти от стоянки Молчанова, за перевальчиком, где среди густейшего боярышника, ветки которого уже разукрасились длинными и толстыми почками, спокойно и как-то небрежно лежал запыхавшийся Хобик.
      Стадо оленух, приютившее его прошлой осенью, и старая ланка, которая с истинно материнской заботой выхаживала всю зиму своего приемыша, - все они умчались дальше, дивясь, наверное, про себя поведению найденыша. Приемная мать его, бежавшая последней, несколько раз оглядывалась, даже останавливалась, беспокойно шевелила своим коротким хвостиком, выдавая волнение, а ему и дела нет. Сперва остался в кустах, потом не спеша пробежал еще немного за стадом, но так, чтобы не терять из виду бело-черного волка, а потом и вовсе свернул в сторону и увел за собой погоню. Что он? Решил пожертвовать собой ради спасения стада или хочет гибели?
      Но Хобик не помышлял ни о смерти, ни о подвиге. Он просто узнал друга детства и, естественно, захотел с ним встретиться, стараясь пересилить вполне понятный страх. Вон какой он рослый, этот щеночек, которого Хобик девять месяцев назад мог запросто отбросить копытцем в дальний угол двора. Себя-то олененок не видел, но у Архыза, по-видимому, мелькали схожие мысли, и собака испытывала стеснительность, отдаленно похожую на ту, которая возникает между мальчиками, вдруг встретившимися после долгой разлуки. Вроде и близкие, и чужие.
      Хобик увел Архыза в эту долину и неожиданно лег. В пяти метрах от олененка вытянулся на влажной подстилке и Архыз и даже глаза закрыл. Ночь. Чего же не поспать?
      Немного погодя Хобик поднялся и, осмелев, обошел Архыза, особенно тщательно исследовав ременный поводок. Тут он фыркнул с какой-то негодующей нотой. Атрибут рабства... Архыз лежал спокойно.
      Олененок набрался смелости и лег поближе. Архыз завалился на бок, как бывало в молчановском дворе. От его мокрой и теплой шерсти сильно запахло, и этот запах отогнал Хобика. Все-таки страшновато.
      Словом, знакомство возобновилось, и оно продолжалось бы долго, не вспомни Архыз о хозяине. Он с беспокойством вскочил, поднял тупой нос и принюхался. Никаких признаков костра. И тогда, даже не помахав хвостом на прощание, Архыз побежал назад, волоча поводок. Ночь поглотила собаку.
      Одному стало страшно. Ни друга, ни стада. И все-таки олененок не пошел искать своих, а остался у заросли колючего боярышника, считая, вероятно, что утро вечера мудреней.
      Архыз бежал по своему следу и скоро увидел наверху отблеск прогорающего костра.
      Когда он лег рядом с Сашей и отвел глаза, ожидая вполне заслуженного упрека, Саша не произнес ни слова. Подвинул к нему плоский камень с горкой остывшей каши, взял поводок и накрепко привязал за кол, приготовленный и забитый заранее. А сам отгреб ворох покрасневших углей в сторону, поворошил горячие камни под костром, набросал на это место пихтовых веток и лег, укрывшись плащом.
      Всё молча, с невысказанной обидой.
      Архыз тоже молчком поел, вылизал камушек и, ощутив, что он на привязи, тяжело вздохнул.
      Да, не легкая служба. Чуть вольности - и пожалуйста, уже недовольны. Собачья жизнь.
      Молчанов решил провести на этом посту еще одну утреннюю и вечернюю зори, а затем уже перебраться в соседние долины через крутой перевальчик.
      Когда он проснулся, заря лишь занималась. Воздух над горами посерел, стал жиже. Как пастелью писанные, из серой его занавески проявились сперва белые вершины, а потом и черные пятна лесов.
      Архыз не спал. Он не отрываясь смотрел перед собой.
      Саша поднял бинокль и тут же опустил его.
      Не далее как в тридцати метрах от него стоял олененок.
      - Пришел? - тихо, чтобы не спугнуть, спросил Саша, но не поднялся, не сделал резкого движения.
      Зато рванулся Архыз. Поводок натянулся, ошейник сдавил горло. Не вышло. Сиди.
      Саша достал краюшку хлеба, отломил кусок, густо посыпал его солью и бросил. Хлеб не долетел и до половины, но Хобик просто и естественно подбежал, как это делал там, у крыльца своего детства, обнюхал хлеб, лизнул и с удовольствием съел.
      - Еще дать?
      Саша сел, достал банку сгущенного молока, пробил ее и намазал новый кусок. Тихо поднявшись, сказал ласково:
      - Не бойся, Хобик...
      Олененок подобрал лакомство в трех метрах от Саши. Вкус молока живо напомнил ему молчановский двор; он отбросил всякую осторожность и новый кусок взял мягкими губами прямо из протянутой руки. Но когда Саша встал и хотел погладить, Хобик отпрыгнул.
      Архыз сидел и мучился, чуть слышно повизгивая.
      Саша пошел на олененка, тот насторожился и еще отступил. Тогда лесник сел и опять протянул хлеб. Хобик доверчиво подошел, и Саше удалось тронуть его за шею.
      - Ну и рожки у тебя, - сказал он, оглядывая пенечки. - Как живешь, кто твоя мамка, Хобик?
      Совсем рассвело, еще немного - и покажется солнце из-за хребта. Саша осмотрелся и поднял бинокль. Группа рогачей шла по ту сторону долины. Еще пять - нет, шесть фигурок двигались левее.
      Хобик забеспокоился и неожиданно большими скачками помчался вдоль склона. Саша не упускал его из виду. Вот он мелькнул в коричневатой заросли лещины, запрыгнув высоко на камни, осмотрелся и снова помчался наискосок через поляну, в лес. Там, на опушке, маячили тени оленух.
      - К своим, - сказал Саша и впервые за утро посмотрел на Архыза.
      Тот отвел глаза.
      - Ладно, забудем. Но сидеть на привязи, пока я вижу хоть одного оленя, понял? А за Хобика спасибо. Молодец.
      Глаза Архыза заблестели. Порядок.
      Глава пятая
      ДАЛЬНИЙ ПЕРЕХОД НА ЮГ, ВСЕ НА ЮГ
      1
      Жизнь в заповеднике шла своим чередом.
      С наступлением весны почти все сотрудники или выехали в горы, или собирались отбыть туда со дня на день.
      Котенко задержался. Со всех кордонов к нему поступали сведения о пересчете диких зверей. Он подсчитывал убытки, нанесенные тяжелой зимой и вспышкой браконьерства.
      Труднее всех пережили зиму зубры. Погибло несколько десятков старых животных и молодняка.
      - Жалко, - сказал Саша, выслушав зоолога.
      - Конечно, друг мой, жалко. Но я вижу в случившемся не только печальную сторону. Давай поразмышляем, нет ли здесь положительного, или, как теперь говорят, позитивного, фактора. Мы имеем уже порядочное стадо диких зубров. Подчеркиваю - диких. Но начинали-то мы с двух пар полуприрученных особей, которых привезли из Аскании-Нова. Хочешь или не хочешь, а родоначальники теперешних зубров несли в своем организме нечто весьма удаленное от природы - изнеженность, признание человека, на которого они полагались в трудную минуту. И этим они отличались от диких зверей. Да и здесь в первые годы мы держали их за изгородочкой, опекали в меру сил. Ну и признаки вырождения были, мне кажется, налицо. Потом их выпустили на волю, однако и ты, и я, и десяток наших зуброводов старались не сводить со стада глаз. Соли? Пожалуйста! Сена подкинуть? Сию минуту! Больного полечить? Это тоже можно... Маленького подержать в тепле? Милости просим! Звери никак не могли стать настоящими, похожими на тех знаменитых "домбаев", кавказских зубров, какие населяли горы сто и более лет назад. А нам нужно воссоздать именно таких. И вот тогда вмешивается природа, жестоко, но справедливо. Нынешняя суровая зима подвергла стадо экзамену на выносливость. Кто погиб, ты, конечно, ответишь?
      - Слабейшие, - сказал Саша.
      - Вот именно. А выжили, разумеется, сильнейшие. Естественный отбор. Хоть и ужасен он для гуманнейших устремлений нашего века, но по отношению к диким зверям действует, обязателен.
      - Но мы же уничтожаем волков? - не удержался Саша.
      - В меру, только в меру, чтобы не мешать воспроизводству стада копытных, в первую очередь оленей, серн и косуль. Но мы не допускаем и полного уничтожения хищников в заповеднике. Крымское охотничье хозяйство уже обожглось на этом. Там не осталось волков. И за какие-нибудь десять лет олени заметно измельчали, стали чаще болеть.
      - Тогда зачем же мы боремся с браконьерами? - не очень уверенно спросил Саша. - Тоже прореживают...
      - Не смеши, - серьезно сказал зоолог. - Эти куда хуже и опасней волков. На мушку им попадают в первую очередь крупные, выдающиеся особи. Браконьеров интересуют мясо и рога. Они остаются злейшими врагами природы. И нашими.
      Котенко зашуршал бумагами на своем столе. Саша сел рядом.
      - Ну, выкладывай, что там с олененком.
      - Встретил, - скупо ответил Саша. И рассказал, как все произошло.
      - Вот что, - задумчиво произнес Котенко, выслушав рассказ. - История с твоим воспитанником интересна сама по себе. Но она представляется мне значительной и с научной стороны. Мера и действенность воспитания... Борьба изначального дикого и благоприобретенного в животном для зоологии в какой-то степени еще терра инкогнита. Ты, Саша, не теряй из виду своих воспитанников. Это довольно трудно, тем более без Архыза... Впрочем, я думаю, можно, в виде исключения, разрешить тебе обходы с Архызом у границ заповедника. Как-никак, а он непременный участник эксперимента, не меньший, чем руководитель.
      - Какой руководитель? - не понял Саша.
      - Александр Молчанов, конечно. Ты, Саша, пойми: это не игра и не причуда - все, что касается Лобика, Архыза и Хобика. Это эксперимент, и ты его доведешь до конца.
      К исходу дня, когда тесный дом главной конторы заповедника поутих, Ростислав Андреевич закрылся в фотолаборатории и, выглянув из темной комнаты лишь на минуту, окликнул Сашу.
      - Вот тебе ключ, иди домой и готовь, брат ты мой, распрекрасный ужин. Я задержусь на часик.
      Саша медленно побрел по улицам областного центра.
      В этот вечерний час город, окруженный с трех сторон лесами, был во власти весны. С гор, почти полностью одевшихся в молодую листву, сбегал ветер, пропитанный ароматом свежей зелени, горькой черемухи и ожившей, полной сил земли. Распускалась липа, отцвел и вовсю зазеленел светленький ясень. Вот-вот должны были раскрыться набухшие гроздья сирени.
      В саду-дворике зоолога, куда пришел Саша, распевала малиновка. Ей, должно быть, очень нравилась жизнь; она нисколько не боялась людей, рядом с которыми жила испокон веков. И Саша подумал: почему у человека нет таких же отношений со всеми животными и птицами? Ведь им между собой абсолютно нечего делить, даже пространство. Вон какая огромная польза получилась для обеих сторон от дружбы собаки с человеком, кошки с человеком, наконец, от приручения лошади, верблюда, ослика.
      Проблема, как сказал бы Ростислав Андреевич.
      Саша уже заканчивал несложные кухонные дела, когда пришел Котенко. В руках у него был сверток. Осторожно положив его на стол, Ростислав Андреевич крикнул Сашу.
      - Ты только спокойно, - сказал он улыбчиво, принимаясь развертывать газету. - Выслушай маленькое предисловие. Дело вот какое. Когда-то я обещал твоему отцу, Егору Ивановичу Молчанову, в память о подвигах Самура отпечатать одну фотографию. Я не успел этого сделать для Егора Ивановича. Фотографию ты видишь над столом. Судя по всему, она нравится тебе.
      - Очень нравится, - сказал Саша и снова посмотрел на стену, где в рамке висела фотография Самура и Монашки, родителей Архыза.
      - Ну, а сегодня мне удалось отпечатать еще одну копию. Хочу подарить ее тебе, Саша. Держи.
      На большом листе плотной бумаги размером тридцать на сорок, на бумаге, конечно, очень качественной, цветной, обрамленной ореховой узенькой рамкой, стоял, изготовясь к прыжку, бело-черный Самур. Его коричневато-темные глаза с блестящими зрачками напряженно всматривались куда-то левей фотографа, а рядом, наклонив мордочку и ощерившись, готовая ринуться вперед, застыла черная Монашка. Небо сбоку горело оранжево-красным светом, а черные зубцы альпийской вершины казались совсем аспидными, потому что солнце только что зашло за них.
      Картина, слегка подернутая голубоватой дымкой, казалась и живой, и фантастической одновременно. Это была удача фотографа, редкостная удача даже для мастера.
      - Повесишь у себя дома, вот так же, над столом. Я думаю, Елена Кузьминична возражать не будет.
      - Спасибо, Ростислав Андреевич.
      2
      Май. Первая попытка подняться в альпийскую зону.
      Май освежающий, когда лес дышит молодой, еще прозрачно-зеленой листвой и пахнет цветущей липой, пряными травами, холодной, чистой водой.
      Сашу в поселке провожали удивленными взглядами: в тяжелых кирзовых сапогах, штормовка поверх телогрейки, на голове зимняя шапка. Солнце греет так, что впору купаться; вся поляна перед поселком рябит разноцветьем; по чистому небу пробегают редкие кучевые облака; тишина, зной, а он в зимнем снаряжении. И в довершение всего, кроме набитого рюкзака, карабина поперек груди и топора за поясом, в руках держит лыжи.
      Задание у лесника Молчанова простое: пройти туристской тропой, которая краем захватывает заповедник. Проверить, уцелела ли она, эта недолговечная пешая тропа, не обвалилась ли на карнизах, остались ли мостки и какой, в общем, ремонт потребует. А если удастся, то добраться до перевального приюта и осмотреть его. Ну, а по пути, конечно, наблюдать и наблюдать - это уж как принято: вести дневник похода. Животные, покинув нижние леса, перебрались на границу снежников; они теперь ждут, когда откроются альпийские луга, их главная кормовая база. Небезынтересна и фенология* растений.
      ______________
      * Фенология - наука, изучающая явления природы, связанные со сменой времен года.
      Архыз шел сбоку, изредка касаясь Сашиной ноги.
      Вчера вечером Сашу вызвал по рации старший лесничий заповедника и сказал:
      "Мы тут обсуждали возможность допуска твоей собаки в черту заповедника. Так вот, можешь брать с собой Архыза".
      "Значит, эксперимент? - весело прокричал Саша в микрофон. Эксперимент, говорю?"
      "Есть и другая причина. Будь осторожен, Александр, смотри в оба, слышишь?"
      "Лавины?" - хотел было уточнить Саша, но лесничий перебил его:
      "Я про чужих людей говорю, слышишь? Про чужих в заповеднике. За ними смотри".
      Еще лесничий сказал, что Котенко пошел восточней, а зубровод заповедника на лошади уехал к верховьям реки Шика, куда подалось основное стадо зубров. Словом, не только лесники, но и "наука" пошла в горы.
      Май - время "матери и дитяти" в лесах, когда на свет белый повсюду появляются оленята, косули и серны, когда медвежата начинают ходить с мамкой, а птичьи гнезда полны теплых яичек. Пора буйного развития трав, цветения кустарников и деревьев.
      Первый привал Саша сделал у развилки долины, где когда-то проходила узкоколейка. Знакомые места.
      Он привлек к себе Архыза и сказал:
      - Здесь ты родился, во-он за тем поворотом. И здесь умерли твои родители, Самур и Монашка.
      Архыз смотрел Саше в глаза. Он не понимал слов, но отлично почувствовал грусть в его голосе. Эта грусть передалась ему, он молча ткнулся тупым носом в плечо хозяина.
      Саша гладил теплую спину Архыза и дивился, как быстро он вырос. Год ему или чуть больше? Скорее всего, год. А выглядит совсем взрослым.
      Густая пятнистая шерсть надежно укрывала тело Архыза. Голова его, черная со лба, по бокам и к горлу светлела; на широкой груди разливалось белое, очень красивое пятно, оно шло по передним ногам, по животу, но спина Архыза и бока оставались черными, только на пушистом, слегка загнутом вверх хвосте снова возникала белизна. В темных глазах светилась взрослая понятливость. Небольшие, заломленные на концах уши стояли твердо, и ни один шорох не проходил мимо них. Архыз удивительно походил на Самура, своего отца. Трудно даже сказать, что досталось ему от матери-волчицы, разве что больше черноты по шерсти или эта поразительная молчаливость, гордая замкнутость в себе, так странно связанная с преданностью своему хозяину, которую он уже успел доказать, когда бросился за Сашей в холодную реку под Камышками.
      - Ты у меня молодец, - сказал Саша свою излюбленную похвалу, еще раз погладил собаку и поднялся.
      Вот и остался позади последний крошечный, почти нежилой поселок в узкой долине реки. Тропа свернула вправо, горы сдвинулись. Вероятно, за три часа ходу Молчанов поднялся не на одну сотню метров, потому что как-то незаметно он из мая перешагнул в апрель.
      Дубы и грабы здесь только что открыли листовые почки; лес стоял еще прозрачный, без слитной тени; под деревьями и на полянах густо цвели цикламены.