Каменная ступенька когда-то передвинулась, немного сползла вниз и оказалась рассеченной глубокими трещинами. Роща обрывалась у реки крутым, а местами просто отвесным ущельем. Серо-зеленые зыбкие занавески из лишайников и черные листочки самшита делали рощу удивительно похожей на морское дно с фантастическими застывшими водорослями. Огромные тисы - некоторым из них было по пятьсот и более лет - уходили в небо, переплетались кронами, обрастали более современными лианами. Под ними всегда хранилась душная тень. Удивительные картины представляла зрителям эта роща.
      Первобытная дикость, непролазность, хаотичность природы всего в километре от обжитых увеселительных мест приводили экскурсантов в тихий трепет. Рощу называли природным музеем, который чудом сохранился в окрестностях города, где постоянно жили или отдыхали сотни тысяч гостей со всех концов страны.
      Посетители оставляли в Книге природного музея благодарные отзывы. Очень часто можно было прочесть пожелание: сюда бы еще зверей для полноты картины...
      Работники лесничества не преминули высказать ту же самую мысль Пахтану.
      - А за чем дело стало? - сказал решительный начальник. - Разве трудно отловить в горах несколько туров, косуль, оленей? Сделать в роще вольер - и вот вам маленький зверинец. Представители кавказской фауны... Деловое предложение. Я готов помочь.
      - В свое время здесь держали даже медведей, - подсказал Капустин.
      - Можно и медведей, - тотчас ответил Пахтан. - Вот ты, Капустин, и распорядись, пусть в Южном отделе отловят медведя и доставят сюда.
      Вечером, когда зашел разговор об охотничьем доме, Капустин доложил, что там все готово, погода в горах хорошая и можно приглашать ученых и других гостей, да и самим полезно отдохнуть несколько дней в глухом уголке леса и даже поработать, если появится такое желание.
      Тогда же Пахтан спросил, кого именно Капустин приглашает на кордон. Тот с готовностью назвал несколько сослуживцев из их отдела и еще две фамилии, которые, как он выразился, "могут быть очень полезными для нас". Кстати, оба они являлись оппонентами на будущей защите диссертации Капустина. Но об этом он не сказал.
      - Хорошо, - согласился начальник. - Пусть приедут.
      Он не видел в этом ничего дурного. Напротив.
      - Еще одна необходимость, - сказал старший специалист. - В Воронеже послезавтра начинается семинар. Это по поводу испытания усыпляющих патронов для отлова и осмотра зверей. Хорошо бы послать туда одного из сотрудников Кавказского заповедника.
      Пахтан кивнул. Почему не послать?
      - Я сделаю такое распоряжение от вашего имени?
      - Да, разумеется. Кого ты наметил?
      - Здесь как раз сейчас находится научный сотрудник Молчанов. Вот его и пошлем. Молодой, энергичный биолог.
      Такова коротко история радиограммы, после которой Александр Егорович Молчанов покинул Аурский кордон и спешно отправился в Адлер для полета в Воронеж.
      Капустин мог быть довольным. Посторонних вблизи охотничьего дома в эти дни не окажется.
      Он все предусмотрел, и Пахтан легко утвердил его решение. Приедут не только ученые. Приедут друзья. Он им доставит удовольствие. А потом и они с готовностью помогут Капустину. Ну хотя бы при утверждении на более интересную должность...
      Капустин подумал, что будет вернее, если о семинаре в Воронеже Молчанову скажет не он, а сам Пахтан. Улучив минуту, он спросил начальника:
      - Вы позволите мне отлучиться на полдня?
      - Личные дела?
      - Я хотел проехать в одно наше охотничье хозяйство. Тут километров сто. Возьму у них пару хороших ружей, патроны, посмотрю, нельзя ли там побыть на охоте. Вы не будете возражать?
      - Если позволит время...
      - У нас есть несколько лицензий на отстрел.
      Пахтан полагал, что речь идет об отстреле в охотничьем хозяйстве, явлении вполне закономерном. И кивнул.
      - Тут должен прибыть Молчанов. Я заготовил ему командировку и деньги. Чтобы успеть к сроку, ему надо улететь из Адлера сегодня ночью. Могу я оставить для него документы?
      - Как найдет меня Молчанов?
      - Он знает ваш номер и гостиницу.
      Капустин уехал, а вскоре явился Александр Егорович. Пахтану научный работник понравился. Деловой, знающий юноша. Когда Молчанов узнал о поездке, он заколебался и сказал:
      - Здесь сейчас такая обстановка, что мое присутствие просто обязательно. Видите ли... я боюсь, что присутствие чужих людей...
      - Чужих? Вы имеете в виду гостей? - Пахтан улыбнулся. - Вам надо успеть к началу, в Воронеже вы узнаете для себя много нового. Ваши здешние дела от вас не убегут, на той неделе вернетесь и наверстаете, если что срочное. А страшиться гостей нет оснований, тем более что я пробуду здесь еще целых две недели. Поезжайте как можно скорей.
      Явно смущенный отеческим тоном начальника, его ласковым приемом, Молчанов попрощался и вышел. Он еще надеялся встретить Капустина - и не увидел его. Он надеялся вернуться в Поляну - и не смог. На пути к Пахтану он только полчаса пробыл у Никитиных, перекинулся несколькими словами с Ириной Владимировной и с матерью да прошелся по саду с Сашей-маленьким.
      Выяснилось, что самолет на Воронеж будет через три часа, надо успеть купить билет и как-нибудь известить своих близких, что уезжает на целую неделю. Впрочем, это он сделает, когда купит билет, из аэропорта. Да, еще непременно надо сказать Борису Васильевичу.
      Уже в аэропорту, так и не дозвонившись до Желтой Поляны, он бросился к остановке такси. Через семь минут Александр вышел у райкома партии, где работал один из учеников Бориса Васильевича. Еще через десять минут он уже говорил по телефону с учителем.
      - Я передам, кому нужно, - донеслось из трубки. - Не беспокойся. Постараюсь, чтобы сюда как можно скорее приехал Котенко. Будь уверен, мы начеку. И счастливо тебе, Саша!
      3
      Надо отдать должное организаторским способностям Виталия Капустина.
      Поездка за оружием отняла у него всего несколько часов. Еще до отъезда он успел встретиться с Коротычем и с лесничим соседнего, Западного отдела, договорился с директором чайного совхоза о тракторе и тракторных санях. Нетрудный разговор: разве хозяйственник, которому всегда нужны дрова и деловой лес и чьи угодья граничат с заповедником, станет терять дружбу с лесничими? Тут же, от лесников, Капустину стало известно, что в среднем течении горной реки Хаше, где совхоз держал пасеки, замечены следы медведя-шатуна. Значит, есть район, где можно отловить зверя.
      Он срочно, в тот же день, вызвал Бережного и еще двух лесников.
      - Вот вам проверочное задание, - сказал строго. - За три - пять дней вы строите ловушку и берете здорового и видного собой живого медведя. Живого! Это поручение самого Пахтана. Кровь из зубов, но чтобы был медведь для зоопарка при заповеднике. Вознаграждение очень приличное. Полтораста рублей на брата. Выполните поручение - считайте, что вы прошли испытание, ваша служба будет отмечена.
      - Ловушку ведь рубить надо, - неуверенно сказал дядя Алеха. Ему нравилась такая работенка, но смущали сроки.
      - Не будем рубить ловушку, Бережной. Возьмем металлическую клетку в тисо-самшитовой роще. Пристегнем к тракторным саням и быстро довезем куда надо. Устраивает?
      Лесники видели эту клетку. Хорошая клетка. В ней долго, почти три года, содержался медведь на утеху публике, пока не околел по неизвестной причине. Если клетка, то дело упрощается.
      - И место я уже подобрал, - энергично продолжал Капустин. - На правом притоке Хаше. Там как раз бродит большой шатун, свежие следы видели. Уточните на месте, у пасечника. О тракторе договоренность имеется, сегодня же за дело, мужики. Вопросы есть?
      Вопросов больше не было. Придавил их Капустин своей энергией, настойчивостью. Деловой начальник.
      - Тогда так. Сейчас здесь будет машина и кран. Вот записка. Поедете в рощу, погрузите клетку - и прямо на усадьбу чайного совхоза. Там трактор и сани. Придется только пол сделать из хороших плит, чтобы не разворотил. Ну и дверку настроить на приманку. Не мне вас учить, как это делается. Все ясно?
      - С таким хозяином не пропадешь, ребята, - восхищенно сказал дядя Алеха, когда лесники уже тряслись в кузове полуторки. - Заводной мужик, так и горит у него... А ведьмедь им, видать, позарез нужон, смотри-ка, даже насчет вознаграждения не забыли.
      И дальше у лесников дело не стояло. Живо погрузили железную клеть на машину, в совхозе разыскали механика, он указал на старенькие, но крепкие тракторные сани. Там же, в мастерских, наладили падающую дверцу с приводом к приманке, а ближе к вечеру трактор с санями на прицепе уже громыхал по неровной, людьми забытой дорожке в долине Хаше, где когда-то, пожалуй еще в начале века, проходила великокняжеская охотничья тропа.
      Густой лес по сторонам дороги чутко слушал сердитое и шумное тарахтение редкого в заповедных местах трактора. Он двигался - и умолкали птицы, разбегались залегшие в ольховых болотцах кабаны. Опасность!.. - кричали оглашенные сойки. Прижимались к веткам дубов веселые дрозды и с удивлением, со страхом прислушивались к несусветному шуму и скрежету железному.
      По руслу мелководного ручья, по камням, обкатанным водой, тарахтели, визжали гусеницы трактора и полозья саней. Лихой совхозный тракторист, еще весной привозивший в эту глубинку ульи с пчелами, не боялся неезженых путей. Все дальше от Хаше по притоку, все выше в горы, пока не сузилась долинка и не стали круче ее террасы. Тогда он свернул прямо по кизиловым кустам на подъем и ехал, подминая подлесок, до яркой солнечной поляны, где лесники недавно заметили свежий след крупного медведя-шатуна.
      Бережной показал, куда и как поставить сани. Задняя сторона их с дверцей приткнулась к метровому откосу, так что в дверцу надо было не подыматься, а даже немного спускаться от поляны. По сторонам ловушки стоял густой боярышник, лишь узкий проход среди колючих зарослей вел прямо в дверцу.
      Один из лесников сходил на пасеку. Она располагалась в одном километре от этого места. Принес он оттуда полное ведро старых сотов. От ведра шел заманчивый аромат выдержанного меда. Другой лесник, как мог, завалил камнями полозья саней, натыкал зеленых веток вокруг клетки.
      Сели перекурить. Махорочный дым поплыл по ветру, застревая в густом кустарнике. Из зарослей выскочила негодующая синица и, покачивая длинным узким хвостиком, прокричала что-то вроде: "У нас не курят!" На нее, конечно, не обратили никакого внимания. Пролетела семейка дроздов - молча, сосредоточенно, словно на похороны куда спешила. Лес молчал.
      - Теперь бы свежей крови сюда, - задумчиво сказал дядя Алеха. - Он, понимаешь, ведьмедь то исть, любит, когда кровяной дух. Маскируйте это хозяйство, а я похожу с винтарем, может, кого невзначай...
      Бережной перебрался на другую сторону ручья, отошел подальше. В лесу он был как на домашнем огороде - все ему тут знакомо. Поднялся на увал, оттуда, пыхтя и отдуваясь, забрался на самый верх останца, огляделся и тогда только догадался, что они находятся совсем близко от Ауры: их ручей как раз начинался от перевальчика, за которым был уже обход лесника Семенова. Кажется, в эти минуты он впервые подумал: а не молчановский ли медведь заявился в гости к пасечникам?
      Дядя Алеха спустился с останца, бодрым шагом прошел по лесу на перевальчик и наконец отыскал то самое, что ему хотелось отыскать: барсучью нору. По многим приметам старый браконьер узнал жилую нору. Валялись здесь заячьи косточки, примятая трава еще не увяла, вокруг пахло теплым зверем. Здесь барсук, спит-отсыпается в норе.
      "Сто тринадцать медведей" отыскал все три выхода из барсучьей норы, запалил около двух костры, а сам спрятался поодаль, ожидая, пока из свободного выхода покажется хозяин, который не любит в своем жилище дыма.
      Сонная мордочка зверя вскоре показалась из темного зева норы. Барсук еще не понял, откуда напасть, он больше всего боялся, что это лесной пожар. Глазки его обеспокоенно моргали. Едва он высунулся, раздался выстрел. Зверь, точно подброшенный, дернулся и свалился на бок. Жизнь затихла.
      Так совершилось первое убийство в заповедном лесу, где любому зверю до сих пор была гарантирована свобода, пища и жизнь.
      Бережному всякие подобные переживания были абсолютно чужды. Он взвалил еще теплое тело на плечо и пошел назад, через лес, через ручей на гору, где его дружки уже заканчивали протирать старыми сотами железные прутья клети, пол и особенно дверку.
      - Ну вот и свежатина, - сказал дядя Алеха, сваливая добычу.
      - Быстро ты, - заметил молодой лесник.
      - Освежуй, сало нам самим пригодится, на него завсегда спрос, приказал Бережной. - Хватит для приманки всего остатнего.
      Уже поздно вечером лесники ушли к пасечнику.
      4
      "Сто тринадцать медведей" не ошибся в своем предположении. Тропа Лобика и его тропа пересеклись.
      Одноухий не долго блуждал вблизи семеновского дома. А что там делать, если Человек с собакой, который снова стал его другом, как и в детстве, ушел с Ауры раньше его, направляясь в ту сторону, где медведю показываться опасно? Олень тоже ушел - тот самый рогач, которого Лобик признавал теперь не за возможную добычу, а за своего приятеля, связанного кровным родством.
      В общем, он еще немного потоптался в окрестностях Ауры и спокойно удалился за перевальчик, где почуял щекочущий запах меда и стал бродить вокруг пасеки, вынашивая планы, как полакомиться запретной, соблазнительной пищей богов.
      Потом он услышал шум трактора в долине ручья, человеческие голоса и новые запахи. Все это казалось поначалу скорее любопытным, чем опасным. Лобик кружил по лесу, стараясь понять, что происходит на ближней поляне. Звук далекого выстрела не остался незамеченным. Шастая по лесу, он разыскал место трагедии и по следу человека, запах которого заставил подняться всю шерсть на загривке, почти дошел до ловушки. Люди на ночь отсюда ушли, и изощренное чутье Лобика подсказало, в чем тут дело. Похоже, по его душу прибыли.
      Разные ловушки Одноухому не в диковинку. Знал их хорошо. Не прошло и половины ночи, как Одноухий детально разобрался, что к чему. В дверцу он, разумеется, не полез, это для несмышленышей, но барсучье мясо очень хотел взять - и взял без всякого для себя риска и ущерба. Дело в том, что Бережной и его приятели подвесили тушку слишком близко к задней решетке клетки. Лобик разбросал маскировочные ветки, просунул меж прутьев когтистую лапищу и дернул приманку к себе. На другой стороне клети раздался стук упавшей дверцы, он вздрогнул, но мясо не выпустил, а, выждав немного, начал продирать его через прутья и успокоился лишь после того, как выудил наружу все до последней жилки. Неторопливо съел добычу, полежал, обошел клеть со всех сторон, а на входе, около кустов, оставил отметину с неприятным запахом, как свидетельство самой высшей степени презрения к деятельности звероловов.
      Удалившись в укромное место, Одноухий уже под утро уснул, нимало не заботясь, как его ночная работа отразится на нервной системе и настроении охотников.
      Если бы он услышал все эти с яростью высказанные, сплошь непечатные слова, которые на заре раздались в лесу!..
      - Вот он как нас! - бормотал дядя Алеха, стоя над слегка затвердевшей отметиной Лобика. - Надо же! Мясо взял, да еще оскорбляет! Ну погоди, зараза, я тебя не так обману!
      На совете лесников он молчал, а когда выслушал сбивчивые мнения товарищей, только покачал лысой головой:
      - Это не такой ведьмедь, чтобы его запросто. Тут нужна хитрость на хитрость, мужики. Зверь дюже вумный, с образованием зверь попался. Вы вот что: налаживайте покуда приманку из меда, а я пройду тут в одно местечко, к вечеру возвращусь, может, кое-чего придумаю.
      Через лес, через невысокий увал, разделяющий два обхода, дядя Алеха двинулся на кордон Семенова и близко к полудню спустился к огороду лесника. Здесь, еще в лесу, снял с себя телогрейку и плащ и пошел дальше в одной рубахе, заправленной в штаны. Возле дома устало опустился на лавку, закурил и подивился, что никто не вышел к нему. Тут же догадался: значит, ни Петра Марковича, ни его супруги нет дома. В дверной накидке торчала щепочка. Так и есть - никого.
      Бережной вошел в сени, снял с вешалки куртку и плащ Александра Молчанова и вышел, не забыв опять же воткнуть щепочку на место.
      Собственно, за этими вещами он и приходил.
      Будь хозяин дома, сказал бы, что переходил утром реку, упал и верхние его вещи уплыли. Дай, Петро Маркович, что-нибудь такое, через день-другой вернусь и занесу. Ну хоть вот эти, молчановские. Не отказал бы Семенов, такой уж закон в лесу.
      А когда никого в хозяйстве нет - и просить не надо. Вернет и скажет, по какой причине брал.
      Но Бережной не надел на себя взятых вещей. Напротив, нес в руке на отлете, чтобы не прилип к чужой одежде его дух, не нарушил хозяйского запаха.
      - Ну вот, теперь хитрость на хитрость, - сказал он своим мужикам, вернувшись раньше задуманного времени. - Вы теперь и близко не подходите к ловушке, я такое сочиню, что уму непостижимо. И ежели ведьмедь на это не возьмется, тогда без разговоров поедем назад и прямо скажем дельному малому, что не годимся мы, старые козлы, супротив этого шатуна и пусть пропадает наша премия от начальства или идет кому другому...
      Бережной бросил в ловушку серую курточку Молчанова. Потом проволочил по земле среди кустов и на входе в клетку изрядно потрепанный плащ научного работника и накинул его на клетку, так что полы свисали прямо над дверцей. В самой клетке, теперь уже в центре, висел кусок нераспечатанных сотов. Прозрачные капли меда изредка падали на укрытый листвою пол.
      Лесники смотрели на все эти приготовления издали. Лица у них были скорее насмешливые, чем уверенные.
      - Убей меня гром, попадется, - сказал Бережной, подходя к ним. - А теперя, ребята, пойдем гонять в подкидного.
      ...Лобик еще издали почуял знакомый запах. Ну вот, снова они рядом! Что Человек с собакой где-то поблизости, он уже не сомневался. Он пошел на этот запах весело и смело, как идут в знакомый дом.
      Одноухий постоял перед дверкой, даже поднялся на дыбы, чтобы дотянуться до плаща Молчанова, свисавшего с верха ловушки. Где-то близко и сам Человек, если здесь его одежда. Впереди? Там, где маняще белеет кусок пчелиного сота? Кто приготовил для него лакомство? Опять же его друг, Человек с собакой, который всегда имеет для Лобика какое-нибудь угощение и не скупится при встрече. Сделай еще пять шагов, возьми.
      Под тяжестью лапы скрипнула половая доска, Одноухий подался назад. Все здесь, в клетке, заставляло помышлять об опасности. И если бы не висела знакомая куртка, хранившая добрый запах... Он сделал еще шаг к лакомству, но, прежде чем хватнуть соты всей пастью, осторожно слизнул несколько капель меда с листочков на полу, раздразнил себя.
      Наконец он тронул влажным носом полные соты. Еще и еще. Какой чудный запах! Что может сравниться с этим лакомством? Совсем убаюканная осторожность, ничего, кроме наслаждения. Лобик схватил приманку, потянул.
      Тонкая проволочка натянулась.
      Крючок на металлической защелке подскочил.
      Раздался короткий звук. Дверца захлопнулась.
      Он смертельно испугался. Медовый сот упал. Теперь медведь уже не обращал на него никакого внимания. Он стоял, не в силах заставить себя тронуться с места, все еще не очень понимая, что произошло, и в то же время весь уже во власти бесконечного страха, сковавшего его силу, мысль, взгляд.
      Вдруг он развернулся на месте, встал на дыбы и всей тяжестью тела с размаху бросился на упавшую дверь. Железные прутья больно оттолкнули его. Лобик неловко повалился, вскочил и вновь бросился на дверь, схватил поперечный брус зубами, чтобы сразу вырвать его, но теперь боль пронзила зубы, в пасти возник вкус крови, куски раскрошенного клыка вылетели вместе с кровью. Плащ его друга тихо соскользнул на пол и кровь Лобика темными пятнами промакнулась на нем.
      Неистовство продолжалось долго. Пожалуй, на всех железных прутьях содрогавшейся клетки остались клочки шерсти, кровавые метины, белая пена. Совершенно потерявший рассудок, медведь без конца сотрясал железо, гнул прутья, грыз половые доски, кидался из стороны в сторону, разминая на полу медовые соты, листья, щепки от досок. С каким-то сумасшедшим нутряным ревом раздирал он молчановскую куртку и запах ее - предательский, коварный запах теперь не успокаивал, не усыплял, а только добавлял бешенства и силы. Медведь рвал и рвал примету человеческой подлости, чтобы хоть как-то выразить силу ненависти, порожденную этой подлостью.
      К середине ночи он выдохся окончательно и без сил, почти без чувств растянулся на полу. Прямо у высохшего носа его, рядом с окровавленной разбитой пастью лежали раздавленные соты, но этот, недавно еще такой прельстительный запах сейчас не вызывал в нем ничего, кроме глухого, бесконечного отчаяния.
      5
      Еще шла ночь, и остаток ее Лобик провел в непрестанных попытках отыскать выход из клетки. Теперь он обходил стенку за стенкой, обнюхивал прутья и пытался найти хоть какую-то щель или слабое место, чтобы расширить узкие просветы, по ту сторону которых тихо спал лес, его лес, где свобода и жизнь. Он поддевал когтями доски, но от них отрывались только мелкие щепки. Он десятки раз исследовал дверь, тряс ее двумя лапами, хватал пастью, пытался поднять, но она прочно сидела в пазах и только гремела, когда он раскачивал ее, как гремят кандальные цепи.
      В плену...
      Чуть побледнело небо. Глаза лежащего медведя, наполненные безысходной тоской, смотрели на черные силуэты грабов и на светлеющее небо. Если бы мог он плакать, какими слезами оросил бы свою тюрьму! Если бы он мог выть, как воют таинственной ночью волки, - какие драматические звуки заполнили бы притихший лес и далекое, бесстрастное небо! Если бы мог он разбить себе голову или броситься со скалы вниз, как сделал когда-то загнанный медведем олень, - ничто не остановило бы Лобика, который также предпочитал смерть позорному пленению.
      И не страх перед смертью пугал его. Чувство это неведомо дикому зверю, который ежедневно видит смерть перед собой в бесчисленных ее проявлениях. Его не отпускало ощущение пустоты, безысходности перед явным, черным предательством Человека-друга, заманившего в ловушку.
      Когда он услышал шум шагов и приглушенные голоса, то не встал, не сделал ни малейшего движения, чтобы вырваться или напасть на своих лютых врагов. Кажется, он даже не видел, хотя глаза его были открыты, а сердце переполнено ужасом и ненавистью. И это его внешнее безразличие остановило лесников поодаль, испугало их сильнее, чем если бы встретил он их боевым ревом, разинутой пастью и дикими прыжками за железной преградой.
      - Готов! Попался! - воскликнул "Сто тринадцать медведей", и в голосе его сквозь радость удачливого охотника явственно послышался затаенный страх перед мохнатым пленником. - Ну, мужики, что я говорил? Игнат, и ты, Володька, дуйте за трактором, и поживей. Я останусь караулить своего ведьмедя, ведь это мой ведьмедь, сто четырнадцатый, подлец, самый что ни на есть хитрющий, всем зверям зверь! Топайте, братцы. Трактор сюда, и пусть там позвонят Капустину, обрадуют, и чтобы он живее гнал в совхоз машину и крант для подъема.
      - Дай хоть глянуть, что за зверь...
      - Гляди, гляди, но близко не касайся, вы не больно доверяйте, он лежит, притворяется, а чуть что - и в лапах. Хитрован за троих! Те еще лапы!
      - Одноухий какой-то...
      - Было, было, - быстро сказал дядя Алеха. - Это ему рысь оттяпала.
      - Неужто он на ту одежу прельстился?
      - Вот что, мужики, - вдруг серьезно, даже строго произнес Бережной, если хотите премию заиметь и вообще без неприятностев, начисто забудьте про одежу, понятно? Не видели, не знаете, и все такое. Это я вам по-дружески советую. Ни-че-го! Не было никакой одежи. Пымали на соты - и все. Потому как, если Молчанов узнает, не сносить нам головы. Молод, но горяч, понятно? Это мы его знакомого ведьмедя взяли, вот так. Мы-то в курсе, а вот он до поры до времени того знать не должон. И если кто из вас тявкнет, от меня он особо получит по всей норме и даже с довеском. Своей новой должностью я дорожу и вам дорожить советую. Договорились?
      Лесники дружно закивали. Сказано - мертво, никто не узнает. Но, уходя, они только диву дивились, как это интересно получилось - на одежу...
      Затихли шаги. Бережной остался один на один с медведем.
      Он сидел в трех шагах от клетки, курил, и едкий махорочный дым, давно знакомый, ненавистный Лобику страшный дым, с которым связано воспоминание о выстрелах и жгучей боли в теле, - этот дым тихо струился, достигал носа, но глубокая апатия, охватившая зверя, не позволяла ему найти силы для того, чтобы проявить всю глубину ненависти к человеку, и он никак не реагировал ни на мерзкий дым, ни на действия этого мерзкого существа. Взор медведя, недвижный, тусклый, нацеленный выше леса, в небо с зубчатой вершиной совсем недалекого перевала, был неживым, абсолютно отрешенным взглядом. Пленник жил сейчас вне злого мира, который опутал его.
      "Сто тринадцать медведей" докурил самокрутку, энергичным щелчком отбросил окурок и сощурился. Столь подчеркнутое равнодушие пленника не ускользнуло от него и наконец вывело из себя. Подумаешь, какая цаца! Лежит и ноль внимания!
      - Ну ты, хитроумный ведьмедь! Попался - и заскучал? Ничего, жрать захочешь, плясать перед народом пойдешь, на пузе елозить будешь. Привыкай.
      Одноухий ничем не показал, что слышит обращение. Только сухой нос его слегка зашевелился, видно, запах и голос человека все же раздражали его, бередили сознание.
      Бережной покачал лысой головой, снял с плеча винтовку, поставил в кусты, а сам, что-то придумав, вырезал ореховое удилище, сделал на конце крючок и стал вытаскивать из клетки клочки разорванного плаща и куртки.
      Лобик не двинулся с места, даже когда ореховый прут стал задевать его неопрятно взлохмаченную шкуру.
      - А ну, посторонись, философ, я из-под тебя кое-что выйму! - крикнул дядя Алеха и, приблизившись чуть не вплотную к клетке, хлестнул медведя.
      Все мгновенно переменилось.
      Как ловко, как неожиданно и с каким страшным, просто отчаянным желанием мести пленник бросился на железные прутья своей тюрьмы! Раскрыв окровавленную пасть, обдав Бережного горячей слюной, он бросился на него так, будто их не разделяло железо. Клетка задрожала. В пяти вершках от лесникова плеча хватнули воздух острые черные когти. Бережной отпрянул, упал. Поднявшись, бегом бросился прочь, ругаясь и заикаясь от страха. Медведь сотрясал клетку, рвал железо когтями, зубами и наконец, снова обессилев, свалился с каким-то протяжным ревом на пол. Упал и затих, лишь тяжело и трудно дышал.
      Дядя Алеха нехотя возвращался к клетке. Он сделался таким бледным, что пегая борода его под тусклыми щеками казалась черной. Колени у него дрожали.
      - Если бы не полторы сотни, я бы тебя... - Он взял винтовку и клацнул затвором.
      К ореховой палке Бережной больше не потянулся. Собрал уже вытащенные тряпки, полез в кусты и где-то там их бросил. С глаз долой.
      Одноухий лежал, вытянув лапы. Отяжелевшая голова его покоилась на лапах, взгляд опять потускнел и ничего не выражал.
      Лесник благоразумно помалкивал. Отошел от клетки подальше, расстелил на траве плащ, лег и жадно закурил. А винтовку держал под рукой.
      6
      Уже за полдень послышалась торопливая трескотня мотора, лязг свободно бегущих гусениц, и вскоре на поляну вывернулся тракторишко. Три мужика тесно сидели в кабине с раскрытыми фанерными дверцами.
      - Где он? - Тракторист, сгорая от любопытства, бросился к клетке.
      - Ты осторожнее, парень, - предупредил Бережной. - Он тут всякие фортели выкидывал, подохнуть можно.
      Одноухий лежал в той же позе, но желтые глаза его теперь сверкали, а губы то и дело приподымались, оголяя клыки. Что будет?!
      Все дальнейшее происходило быстро, деловито, и уже никто не обращал на медведя никакого внимания. Прицепили серьгу, сани дернулись и поехали. Лобик поднялся было, но не устоял, упал, еще поднялся и снова упал. Сани скрипели по камням речного русла, вихлялись, и пленник, словно туша мяса, дергался, пластался на полу, его печальные глаза смотрели, как движутся и уходят назад кусты, деревья, горы. Сердце зверя болезненно сжималось. Какой-то не то визг, не то рык иногда вырывался из расслабленно открытой пасти; лесники громко разговаривали, вышагивая сзади, и Лобику казалось, что вертится он в сумасшедшем колесе и нет уже выхода, нет жизни, а есть только это верчение, которое кончится чем-то нехорошим, может быть, смертью. Лишь бы скорей все это прошло.
      В совхозе сбежался народ, ахали, смеялись, дразнили. Это ведь такое развлечение - живой громадный медведь в ловушке, и никто - ни дети, ни взрослые - не подумали, что зверь в клетке может испытывать горе, ненависть, отчаяние, что он может быть счастливым и несчастным, как могут быть счастливыми и несчастными все они. Если у кого и теплилась жалость или сочувствие, - их скрывали. Зверь, ну что о нем говорить? Дикарь.
      Под крики механика клетку перегрузили на автомашину, раздался скрежет рычага скорости, и по хорошей дороге машина покатилась все вниз и вниз, потом через весь город-курорт, которого Одноухий не видел, потому что обессиленно лежал, скрытый бортами. На очень вихлястой дороге к роще его совсем укачало, и он долго был в полусознании, пришел в себя, когда кран снова подхватил клетку с машины и поставил ее на землю. Лобик открыл глаза и осмысленно огляделся. Где он? Вокруг толпился народ, шаркали туфли по асфальту, а сзади клетки стоял лес, под огромными тисами и буками чернела тень, и пахло остро и знакомо разными лесными запахами.
      - Мишка, на, на! - В клетку уже полетели куски булки, шоколадки, ненавистные теперь конфеты.
      Он не смотрел на людей, не чувствовал голода, снова улегся мордой в сторону леса и затих. Даже глаза закрыл. Будь что будет!
      Лишь когда наступила ночь и железную дверь в рощу закрыли, площадка у клетки опустела. Стало тихо, и сильнее запахло родным лесом, который был рядом и в то же время очень далеко. За железом.
      Тогда он поднялся и прут за прутом, не менее десятка раз в течение ночи, исследовал на прочность свою тюрьму. Она оставалась такой же крепкой, как и днем. Надежда на побег появилась и исчезла.