Первая встреча со смертью, с войной, с опасностью там, около степного мостика, и потом в глиняном карьере не прошла для него бесследно. Испуг так и остался жить в его светлых, чуть навыкате глазах. Он мог шутить, улыбаться, но глаза его все время были настороже, словно он ежеминутно, ежечасно ждал опасности, беды, какой-то трагедии. Высокая, плотная фигура Терещенко, предрасположенная в обычной обстановке к полноте, как-то увяла; он стал слегка горбиться и, когда сидел в одиночестве, заметно сжимался, как напуганная до смерти большая нахохлившаяся птица.
      Но в боевых действиях он не отставал от других и непременно держался ближе к Ильину, которого считал своим покровителем.
      Из этой троицы только Маша Бегичева, пожалуй, осталась такой же задорной и восторженной девушкой, какой ее знали еще в институте.
      
      Месяцы трудной жизни в землянках, бои и смертельная опасность словно бы не затрагивали душу и мысли девушки. Она могла петь, собираясь в рискованную операцию, на находила, над чем посмеяться, когда партизаны из последних сил пробирались в ночную пору в густолесье, ходя от врага. Она видела кровь, много крови, но с ранеными разговаривала веселым тоном, каким говорят с друзьями на товарищеской встрече, когда вокруг музыка и счастье. Она и внешне не очень изменилась, только покороче остригла свои белые волосы. Когда она появлялась в землянке или в лесном домике, веселая, жизнерадостная, там быстро исчезала угрюмая напряженность, лица суровых людей разглаживались, разговор становился оживленным. Именно за эту ласковую веселость и неунывающий характер ее и любили в отряде.
      Командир отряда называл Машу дочкой.
      Тяжкое испытание выпало на долю отряда в конце 1943 года.
      Партизаны пустили под откос воинский эшелон немцев. И не успели уйти. Район леса, где находилась база, был окружен карателями. Бой продолжался два дня, отряд понес большие потери. Когда кончились патроны и гранаты, командир приказал оставшимся бойцам рассыпаться и небольшими группами пробираться в дальний, всем известный район. Оружие оказалось теперь ненужным: патронов не было.
      
      Ильин, Терещенко, Бегичева и еще три бойца ночью вышли из леса на зады небольшой деревни. В первом же доме их приняли, накормили, поделились одеждой. И тут на деревню наскочила облава. Партизан, как, впрочем, и остальных жителей, захватили, увезли в город. Их подержали в тюрьме, допросили для порядка, записали вымышленные фамилии и без задержки погнан ли на железнодорожную станцию. Погрузили в вагоны, двери вагонов задвинули, повесили замки и повезли.
      Ехали двое суток.
      Прошел слух, что проехали Польшу. Неужели еще дальше, в самую Германию?
      Когда однажды вечером поезд остановился в тупике и двери вагонов распахнулись, пленники увидели чужой лес, чужие горы и домики полустанка. Это был конечный пункт маршрута.
      Выгрузились, стали строиться, пошатываясь от изнеможения. По площади перед станцией расхаживала группа офицеров в форме войск СС. Друзья поняли, что их ждет лагерь.
      Пленных повели через лес в полном молчании.
      У ворот лагеря Маша сказала еле слышно:
      - Прощай...
      - Крепись. Я найду тебя. Ни слова о прошлом, слышишь?
      Ее увели. Терещенко тоже.
      Ильин остался один. Голодный, измученный неизвестностью и потерей Маши, он упал лицом вниз на жесткие нары, охватил голову руками и так пролежал всю ночь. Привычный мир, созданный трудом таких же людей, как он сам, рухнул. Впереди была грозная опасность, несравненно большая, чем в отряде. Лицом к лицу со смертью.
       Терещенко не выдержал. Вызов в гестапо. Размышления Ильина. Что делать? Знакомство с новым хозяином
      Лагерь, куда привезли Ильина, Бегичеву и Терещенко вместе с тысячами других русских людей, оказался обычным лагерем для восточных рабов, рассчитанным на то, чтобы невероятным трудом и страшным режимом каторги за короткий срок превратить людей в тупых и покорных животных или в трупы.
      Ильин скоро почувствовал, что его сил хватит ненадолго. Днем он работал, стараясь не отставать от других, а ночами забывался в тяжком полусне, когда нет ни облегчения воспаленному мозгу, ни отдыха натруженному телу. Все его попытки встретиться с Машей успеха не имели. Никто в лагере не знал, где работают женщины, а за разговор через проволоку следовала пуля. Неизвестно, где был и Терещенко.
      Если бы Аркадий Павлович имел возможность проникнуть в третью зону, которая находилась за двести метров от первой, где работал Ильин, то он увидел бы Терещенко, хотя с трудом узнал бы в нем своего круглолицего товарища по институту.
      Испуганные серые глава Иона Петровича почти совсем утеряли способность реагировать на команды и приказы. Воли в человеке не было, она была подавлена де конца. С тупым равнодушием принимал он удары, машинально закрываясь от палки надзирателя; пошатываясь от слабости, шел, куда приказывали, и делал, что заставляли. Он смутно, как во сне, помнил прошлое, память его слабела день ото дня, и если что могло еще вывести Терещенко из состояния подавленности и обреченности, то только пища, хлеб - один вид любой пищи. Конец его был близок...
      Зимой только что начавшегося 1944 года лагерное начальство получило приказ выявить среди заключенных медиков и ученых разных специальностей. На вечерней проверке комендант три раза подряд выкрикнул:
      - Для работы по специальности требуются врачи, химики, физики и ученые-агрономы. Повторяю еще раз. Для работы...
      Строй молчал. Здесь, конечно, были и те, и другие, и третьи. Но заключенные не привыкли особенно доверять фашистам. Кто знает, приглашение это на работу или досрочная отправка в газовую камеру, К тому же работать на врагов... И люди молчали.
      Комендант добавил:
      - Указанным лицам обеспечивается жизнь вне лагеря и особый паек.
      При упоминании о пайке Терещенко проглотил слюну. Паек... Это хлеб, мясо, сахар. Паек... Это жизнь, которая вот-вот ускользнет из его надорванного тела. Паек... Может быть, Аркадий уже согласился?
      Из строя выступил один, другой, третий заключенный. Терещенко глянул испуганными глазами по сторонам и тоже шагнул вперед. Будь что будет!
      Их повели в комендатуру.
      Иона Петровича допрашивал вежливый, холодно-официальный чиновник. Не глядя на заключенного, он спросил: Фамилия?
      - Савченко, - прошептал Ион Петрович ту самую фамилию, под которой значился в лагере.
      - Специальность?
      - Биолог.
      - Где работал?
      - В институте прикладной ботаники. - Терещенко назвал адрес института.
      У офицера вздернулась бровь. Он впервые посмотрел на стоящего перед ним человека.
      - Кто руководил этим институтом?
      - Академик Максатов, - тихо сказал Терещенко, не успев придумать какой-нибудь лжи.
      - Занятно... - процедил офицер и с необычайной учтивостью заботливо спросил: - Есть хотите?
      - Да, - прошептал Терещенко.
      Его тут же увели в другое служебное помещение, посадили за стол. Он придвинул к себе сразу три тарелки и стал есть, поглядывая исподлобья на окружающих, как волк. Он ел до тех пор, пока стало трудно дышать. Но и тогда он не мог равнодушно смотреть на пищу и быстро, воровато стал прятать по карманам куски хлеба. И вдруг он понял, что совершил подлость. Зачем он сказал о Максатове?
      Но ему не дали много времени на размышление. Все тот же офицер подсел поближе к Терещенко и спросил тоном дружелюбного собеседника:
      - Жаль, что Максатов погиб, не правда ли? Светлая личность.
      Терещенко теперь подавленно молчал и смотрел на свои ноги. Офицер добавил с нотками раздражения:
      Вы, кажется, видели его смерть. Не расскажете ли мне? Пожалуйста, будьте отзывчивы к моим вопросам. Сказали "а", говорите "б"... Ну? Я жду.
      - Я вам солгал, ответил Терещенко, собрав остатки мужества. - Я не работал в этом институте, не знаю никакого Максатова. Я только слышал о нем. Я не биолог, я просто учитель, а назвался ученым затем, чтобы поесть. Обманул вас. Избейте меня и отправьте назад.
      Офицер злобно рассмеялся:
      - Хватились? Поздно, приятель. Хотите, я скажу, кто вы такой? Вы не Савченко. Ваша фамилия Ильин, Аркадий Павлович Ильин. Давненько мы ищем вас!
      - Нет, нет! Что вы! - Ион Петрович испуганно встал. - Я совсем не Ильин, я не знаю никакого Ильина, вы заблуждаетесь.
      - Вы упорствуете? Тем хуже для вас. Даю две минуты на размышление. Или вы сознаетесь, или я вас передам в гестапо. Не хотите по-хорошему, заговорите у них.
      Он отвернул рукав и стал смотреть на часы. Секундная стрелка резво прыгала по циферблату. Терещенко молчал. Сердце у него упало, он был невменяем, он сам не знал, что делать.
      - Все, - сказал офицер. - Время истекло.
      Терещенко отвели в гестапо.
      Однажды Ильина задержали утром у проходных ворот лагеря и, ни слова не говоря, повели в гестапо. Все знали, что это значит. Оттуда не возвращались.
      В комнате его встретил офицер в черной форме. Он вежливо привстал за столом, сказал по-русски:
      - Добрый день, герр Ильин. Садитесь.
      Ильин не ответил на приветствие, но сел. Ноги его не держали.
      - Устали? Да, устал. И хотите есть?
      - Да, хочу. Но я боюсь, что вы ошиблись. Моя фамилия не Ильин.
      Офицер улыбнулся и позвонил. Вошел солдат, вытянулся у двери.
      - Проводите Ильина в столовую, покормите его, а потом приведите ко мне.
      Впервые за много месяцев пребывания в лагере Аркадий Павлович поел по-человечески. И сразу страшно захотелось спать. Усилием воли он старался не поддаться соблазну уснуть, широко открывал глаза и выпрямлялся. Неужели кто-то выдал его? Эта мысль все время сидела у него в голове. Что с ним хотят делать?
      Солдат повел его обратно, и тут, в приемной, Ильин сразу же уснул. Спал он, вероятно, немного. Когда его растолкали, он с трудом поднял тяжелую голову и только после грубого окрика пришел в себя окончательно.
      - К следователю! - приказал ему уже другой солдат.
      Спустя минуту он снова очутился на том же стуле в кабинете. Через стол от него сидел офицер и с благожелательной улыбкой осматривал его.
      - Теперь лучше, не правда ли?
      Ильин промолчал. Потом спросил, стараясь подавить поднимающееся раздражение:
      - Что вам надо? Чего вы от меня хотите?
      - Не спешите, герр Ильин. Мы вам хотим добра.
      - Я не Ильин, прошу это запомнить.
      - Ничего, ничего. Давайте лучше начнем деловой разговор. Нам весьма неприятно, что такой одаренный человек, как вы, занимаетесь несвойственным вам делом. Каменоломня скверно действует на ваше здоровье. Вы можете окончательно надорваться. Это невыгодно и для нашего райха. Вы можете принести пользу куда более значительную, чем ломка камня. Разве я не прав? - перебил он самого себя, заметив на лице Ильина язвительную усмешку.
      - Я слушаю, - коротко сказал Ильин.
      - Да, гораздо более серьезную пользу. И я должен вам сказать, что в Германии ценят талантливых людей. У нас научных лабораторий во много раз больше, чем лагерей. Это понятно и закономерно. Мы - передовой народ мира. Науку делают только избранные. К таким людям, к счастью, принадлежите и вы.
      - Я не имею к науке никакого отношения. Я был студентом, когда началась война. Я собирался работать, создавать, а не разрушать.
      - Хорошо сказано. Мы тоже не только разрушаем, но и создаем. Новую тысячелетнюю империю, новых сверхлюдей, новые продукты питания, новую арийскую культуру. И если бы не фанатическое сопротивление ваших соотечественников... Впрочем, это уже другая тема, к нашему разговору она не относится. Так вот, вы - биолог, а у нас как раз есть письмо от одного научного учреждения с просьбой подыскать им специалиста. Мы хотим направить вас. Как вы на это смотрите?
      - Еще раз повторяю, я не биолог. Я студент.
      Офицер нахмурился.
      - Подобное упрямство присуще азиатским народам и неполноценным людям. Оно меня выводит из равновесия, Ильин. Хватит изощряться во лжи! Мы прекрасно знаем, кто вы, осведомлены о вашей партизанской деятельности, о всей вашей жизни и жизни ваших близких. Я еще неделю назад мог бы отправить вас в крематорий, если бы... Кстати, ваша невеста, фрау Мария, тоже здесь. Итак...
      Аркадий Павлович не смотрел на офицера. Он понял, что его выдали.
      - Кто? - спросил он. - Терещенко?
      
      - Да, Терещенко. Скрывать мне от вас нечего. Он выдал себя, а потом и вас. Молитесь за него богу. Не будь Терещенки, вы бы не прожили до следующего понедельника. Вы обязаны ему спасением. Теперь вы будете работать на нас, Ильин.
      Работать на этих извергов, на их так называемую культуру? Ну, это мы еще посмотрим! Что они от него потребуют? Знают ли они о "веществе Ариль"? Может быть, им нужны биологи, и только.
      - На вашем месте я бы не стал раздумывать, Ильин, - сказал офицер. - Вам предлагают выбор между жизнью и смертью, а вы еще колеблетесь. Странно в ваши двадцать шесть лет... Или вам не дорога жизнь? Мы предлагаем интересную для вас работу.
      - Простите, - сказал он, - но я не знаю, в чем она будет заключаться.
      - О, это обычная работа биохимиков. Синтетические пищевые продукты, в которых нуждается все человечество, может быть, какие-нибудь новые проблемы...
      - Я очень неопытен. Всего три года самостоятельной работы.
      Три года под руководством такого человека, как покойный академик Максатов...
      Офицер вдруг прикусил язык. Аркадий Павлович вспыхнул. Он сразу понял, что его собеседнику известно все. Им нужно получить "вещество Ариль".
      Следователь, в свою очередь, понял, что допустил ошибку. Теперь нужда в какой бы то ни было маскировке отпала.
      - Откроем все карты, Ильин. Нам известно многое из того, что вы сделали за последние годы. Мы знаем, что вы сами сожгли все документы, касающиеся вашего препарата. И вы один из оставшихся в живых, кому знакомы научные опыты. Мы желаем, чтобы вы передали свои знания империи. Все знания до конца! Ясно вам? Хорошенько подумайте. А теперь - марш в лагерь!
      С утра все пошло по заведенному кругу. Он получил свой паек хлеба, проглотил свекольный чай и стал в общую колонну. Заключенных повели в карьер, расставили по работам. Ильин оказался возле одного из надсмотрщиков. Самое скверное место.
      - Эй, ты! - крикнул надсмотрщик. - Заметь себе, я не люблю, когда слишком часто разгибают спину... - и выразительно помахал ременным кнутом.
      Аркадий начал работать. Надсмотрщик вился около него, как злой овод. Он придирался к каждому движению заключенного. К полудню Ильин был избит до полусознания. Когда надсмотрщик снова подошел к нему и поднял руку, Ильин, обезумев, схватил подвернувшийся кол и изо всей силы ударил своего палача. Но сил было мало, негодяй только пошатнулся. Люди, видевшие это, замерли. Надсмотрщик потянулся за пистолетом и медленно, стараясь как можно дольше продлить зловещую минуту, вынимал оружие из кобуры. Ильин стоял перед ним и не мигая смотрел на черный пистолет. Он не боялся смерти. Черт с ней, с такой жизнью. Не все ли равно? Хоть его тайна уйдет вместе с ним.
      Надсмотрщик поднял пистолет на уровень лица. Ильин смотрел в черное отверстие. Ну!..
      - Отставить! - сказал кто-то сбоку. - Он еще не успел проститься с невестой, ему надо подарить несколько часов.
      Знакомый гестаповец подошел вплотную к Ильину.
      Надсмотрщик опустил пистолет. Ильин оглянулся. Рядом с гестаповцем стояла Маша.
      - О-о! - вскрикнула она и бросилась к Аркадию. - Ты?.. Живой?..
      Ильин задыхался. Слишком много волнений за один день. Он обнял Машу, потом отстранил ее от себя. Она... В какой-то немыслимой одежде, страшно худая, одни глаза, бледная, изможденная, от белых пышных кудрей остались жалкие косички.
      - Откуда ты? - хрипло спросил Ильик.
      - Не спрашивай. Такая же работа, как и здесь. Я долго не выдержу, Аркадий, я умру.
      Она не плакала. Только дрожали губы и горели сухие, воспаленные глаза.
      Гестаповец сделал знак рукой. Два солдата подтолкнули Ильина и Машу и повели их в сторону лагеря.
      - Где Терещенко? - спросил Аркадий, дотронувшись до руки Маши.
      - Не знаю. На прошлой неделе мельком видела, как он шел по ту сторону зоны.
      - Без конвоя?
      - О да! Вид у него вовсе не такой, как у всех.
      - Тогда ясно. Это он.
      - Что ясно? Что он сделал?
      - Он предал нас - И совсем тихо добавил: - Им все известно о нашей лаборатории.
      Маша промолчала. Гестаповец шел сзади, напевая что-то себе под нос. Он был твердо убежден в успехе. Сцена удалась на славу.
      Ильин понял, что на карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь Маши.
      И снова тот же кабинет, тот же стол и тот же разговор. Только теперь против Аркадия сидела Маша и напряженно смотрела на дорогого для нее человека. Строгое лицо Ильина было замкнуто.
      - Как мы думаем поступить, герр Ильин? Подходит вам наше предложение или вы решили отказаться?
      Аркадий Павлович не мог открыть рта. Что сказать? Послать его к черту? Замучают, если не убьют сразу. Он сможет выдержать, но вот Маша... Что они сделают с ней? Словно подслушав его мысли, гестаповец сказал:
      - Отказ от работы мы расценим как активное противодействие интересам Германии. За это - смерть. Но, прежде чем умрете вы, на ваших глазах нечто ужасное произойдет с Бегичевой. До виселицы ей придется еще многое испытать. Мы шутить не любим.
      - У меня есть вопрос.
      - Слушаю.
      - Где Терещенко?
      - Он неподалеку. Дал слово работать с нами.
      Тогда Ильин сказал, желая выиграть время:
      - Дайте мне два дня. И ей тоже. В таком состоянии, вы сами понимаете... цена слову не очень велика.
      Гестаповец поморщился:
      - Зачем тянуть время, Ильин? А впрочем, извольте. Сорок восемь часов ваши.
      Сорок восемь часов. Длинная узкая камера. Аркадий Павлович ходил взад и вперед, взад и вперед, от двери до окна и никак не мог додумать свою мысль до конца, никак не мог решиться произнести окончательное слово: "Согласен".
      Если бы не Маша, он знал бы, как поступить: плюнул бы в лицо этому самоуверенному офицеришке, и конец. Но что будет с ней?
      - Мы с тобой уйдем из этого ада, - сказал он Маше тихо. - Новое место, новые возможности. Как знать, не удастся ли бежать оттуда, хотя бы тебе. Подожди, слушай меня, не перебивай. Надо оттянуть время как можно дольше. Мы выиграем, если оттянем время. Либо война кончится, либо...
      - Но твое открытие? Ты же будешь обязан...
      - Почему ты думаешь, что я обязан? Я не имею перед ними никаких обязанностей. Я в плену, в рабстве, какой может быть разговор об обязанностях? Я буду их водить за нос до тех пор, пока им не надоест или пока не удастся скрыться, бежать тебе или нам обоим. Мы еще поборемся с ними, вот увидишь!
      Глаза Аркадия Павловича горели. Он решился.
      Сорок восемь часов истекли. Ильина и Бегичеву снова повели в гестапо.
      На этот раз в кабинете, кроме уже знакомого гестаповца, находился еще один человек. Представительный, полный, в форме полковника немецкой армии, он сидел в стороне, удобно развалившись в кресле. Он заинтересованно поглядел на вошедших, кивнул Ильину и чуть-чуть улыбнулся. Улыбка у него была усталая, доброжелательная.
      - Как отдохнули? - с циничной ухмылкой спросил гестаповец.
      - Благодарю вас, - ответил Ильин, - Очень хорошо.
      - Итак?
      Ильин развел руками:
      - Выход у меня один. Придется работать. Тем более, что моя родина, как вы изволили сказать, накануне краха.
      Полковник быстро, изучающе взглянул на Ильина. Или он почувствовал в его словах издевку?
      - Вот и прекрасно, герр Ильин.
      - Позвольте мне высказать просьбу. Терещенко, вероятно, сказал вам, что Мария Бегичева работала в лаборатории Максатова и в какой-то мере причастна к нашему открытию. Поэтому я хотел бы, чтобы наше сотрудничество продолжалось. Это будет полезно для дела.
      Офицер, раздумывая, произнес:
      - Фрау Бегичеву мы хотели определить на другую работу... - Он в замешательстве взглянул на полковника.
      Тот едва заметно кивнул и перевел взгляд на Бегичеву.
      - Ну, хорошо. Значит, будем считать, что согласие достигнуто, не так ли, герр Ильин? Господин полковник, вы можете забирать Ильина и его лаборантку. Герр Ильин, представляю вам профессора Вильгельма фон Ботцки. Не обращайте внимания на его мундир, он такой же биолог, как и вы. Ваш коллега.
       Лаборатория на Рейне На сцене снова появляется Терещенко Вильгельм фон Ботцки Первый разговор с профессором
      Полковник фон Ботцки, Ильин и Маша ехали в большой закрытой машине по горным дорогам, пересекая лесистый район южной Германии.
      В полдень второго дня машина остановилась возле очень знакомых ворот. Снова лагерь. Такие ворота сооружались в лагерях по всей Германии. Качаясь от усталости и голода, Ильин и Маша вылезли из машины. Но их не повели через ворота. Обогнув высокий забор, приезжие пошли по тропе на гору и через пять минут оказались возле другого сплошного забора, за которым лаяли собаки.
      Ильин остановился перевести дух и оглянулся по сторонам. Картина исключительно красивой природы развернулась перед ним.
      Всюду лежали горы, покрытые по-зимнему обнаженным дубом. Местами дубовые рощи сменялись темной зеленью величественных хвойных деревьев. Кое-где лес был разорван голыми скалами, темными провалами оврагов, и эти скалы и щели провалов придавали ландшафту особую, мрачную красоту. Холмы уходили круто вниз. Там, под скупым зимним солнцем, блестела широкая река с висячими ажурными мостами. За рекой дымили трубы, над ними темнело облако. А ниже угадывался большой город. В живописных местах по холмам приютились белые домики, окруженные аккуратными заборами. А совсем близко, почти под ними, страшным серым пятном выделялась вытоптанная до глянца земля. Низкие бараки, каменный блок, высокая труба...
      - Что это? - спросил Ильин у солдата, сопровождавшего его.
      - Лагерь для режимных заключенных.
      - А река?
      - Рейн... - сказал он и боязливо оглянулся, не слышит ли кто.
      Их провели через вахту. Первый, кого они встретили у входа в Дом, был Ион Петрович Терещенко.
      Увидев его, Ильин вспыхнул и весь напрягся. Но то, что он услышал от Терещенки, поразило и остановило его. Ион Петрович бросился к нему, сжал руки Аркадия и взволнованным голосом, не обращая внимания на стоящих рядом немцев, быстро заговорил:
      - Наши вошли в Польшу, переправились через Вислу. Есть слухи, что на Днепре... И насчет второго фронта... Наступил перелом. Какая радость, товарищи!
      Это сообщение, сказанное взволнованным голосом, подействовало на Ильина и Машу настолько ошеломляюще, что они забыли обо всем остальном. Неужели правда? Все презрение, вся ненависть к человеку, который предал их, на какое-то время исчезли. Ведь это первая за полгода настоящая весточка с Родины! Охрана топталась на месте, не решаясь прервать сцену встречи соотечественников, истинного значения которой они не понимали, полагая, что вновь прибывшие просто обрадовались друг другу.
      Терещенко спешил использовать благоприятный момент.
      - Слава богу, что вы оба остались живы. Я уж не надеялся вас увидеть. Теперь мы можем спокойно работать. Это очень хорошо, что мне удалось вырвать вас из лагеря смерти. Есть сведения, что наш город давно уже освобожден. Еще немного - и войне конец, и мы снова поедем к себе. Как я рад, что вы приехали, друзья! Здесь довольно прилично можно жить...
      Ильин вдруг нахмурился. Слово "друзья", сказанное этим человеком, резануло ухо. Постепенно все становилось на свое место. Аркадий замкнулся и не смотрел больше на Терещенко.
      - Что же мы стоим! - спохватился тот и на правах гостеприимного хозяина сказал: - Комнаты готовы, вам надо отдохнуть с дороги.
      Терещенко побежал вперед. Он прекрасно выглядел. Сытое лицо опять стало круглым. И только бегающие глаза выдавали его беспокойство.
      У входа в дом Ильин круто остановился и спросил Терещенко:
      - Это ты рассказал в гестапо о "веществе Ариль"?
      - Да. - Терещенко натянуто улыбнулся. - Единственный способ вырвать тебя и Машу из лагеря смерти. Немцы ухватились за мое сообщение, и вот; ты и Маша здесь, в относительной безопасности и в человеческих условиях.
      - Ты предатель, Терещенко! Ты наше дело предал. И это тебе не забудется.
      Ион Петрович отвел взгляд, потупился. Он сразу как-то сжался, ссутулился и с минуту стоял так перед Ильиным. Не поднимая глаз, тихо промолвил:
      - Ты не знаешь, как меня пытали, Аркадий. Никто бы не выдержал. Это такие муки, такой ужас... И я сдался. Я знаю, что достоин только презрения, мне иногда жить не хочется, до того я противен себе. Но теперь уже не вернешь, засосало, как в трясину. Можешь ненавидеть меня, можешь отвернуться, я даже прощения просить у тебя не решаюсь. Но войди в мое положение, пойми меня, Аркадий...
      Он поднял испуганные, умоляющие глаза, встретил холодный взгляд Ильина, с той же мольбой посмотрел на Машу. Она отвернулась. Ей было жаль этого человека, но вместе с тем она ненавидела его. Разве не он поставил их перед страшной пропастью?
      Ильин и Маша повернулись и пошли в дом. Терещенко остался.
      - Вот ваша комната, герр Ильин. А ваша рядом, фрау Бегичева, прошу сюда. - Вежливый человек в штатской одежде указал на двери, кивнул головой и ушел.
      Ильин огляделся. Длинный коридор, много дверей, тишина. У входной двери столик с телефонами.
      Войдя в свою комнату, он сразу же увидел решетки на окнах. Обстановку комнаты составляла опрятно убранная кровать, стол, на нем библия и графин с водой. Потоптавшись немного, Ильин снова вышел в коридор.
      За столиком сидел тот же вежливый человек. Заметив Ильина, он встал.
      - Куда мы попали? - спросил Ильин по-немецки.
      - В лабораторию профессора фон Ботцки. Это общежитие научных работников.
      - Русских?
      - Не только русских, герр Ильин. И английских, и чешских, и французских, и датских. Здесь много ваших коллег, все они работают под руководством профессора. И не жалуются.
      - Я могу выйти из дома?
      - О да. Пожалуйста! Вокруг нас зона. Не столько для охраны: сколько для вашей безопасности. Знаете, рядом лагерь с опасными людьми... и вообще военное время. Внутри зоны вы можете гулять когда угодно.
      Ильин молчал, разглядывая собеседника, потом спросил:
      - Чем занимаются здесь сотрудники?
      - Каждый своим делом.
      - А точнее?
      - Это вы можете узнать у профессора. Вообще любопытство здесь не поощряется, герр Ильин. И даже наказывается. Также наказывается посещение чужих комнат.
      - Общение научных работников друг с другом - обязательное условие для успешного творчества.
      - В пределах лаборатории. Только.
      Зазвонил телефон. Комендант снял трубку, выслушал и обратился к Ильину:
      - Сегодня в девятнадцать ноль-ноль вас вызывает к себе герр профессор. А сейчас не угодно ли вам пройти покушать?
      Фон Ботцки был занят до самого вечера. В приемной профессора томился Ион Петрович Терещенко. Вильгельм фон Ботцки внимательно читал служебную записку, сочиненную Терещенко. Там было сказано следующее:
      "Сообщаю, что Аркадий Павлович Ильин работал над изучением хлорофилла под руководством академика Максатова с конца 1939 года. Ильин снова, вслед за Тимирязевым и другими видными учеными установил большое сходство между молекулой хлорофилла в растении и молекулой гемоглобина в крови животных. Ильин задался целью сблизить эти два сложнейших органических соединения между собой и после долгих опытов сумел найти способ для перестройки молекулы гемоглобина, поместив в центр ее вместо атома железа атом магния. В ходе дальнейшей работы Ильин добился практического использования своего открытия: он привил хлорофилл в животный организм.
      Поверхностные ткани морских свинок, обогащенные хлорофиллом, не утрачивали своих первоначальных функций и в то же время приобретали новые качества, которые до сих пор были свойственны только растительным формам. Организм животных изменялся, животные становились зелеными. Я лично видел таких морских свинок в лаборатории института. За ними ухаживала и наблюдала Мария Бегичева, находящаяся сейчас вместе с Ильиным.
      Так было создано новое животное с теплой кровью, питающееся за счет усвоения углерода из воздуха при солнечном освещении.
      В последнее время Ильин занимался самой трудной, как он говорил, работой - хотел придать животным клеткам способность самим размножать хлорофилл в организме, сроднить ткани и клетки животного с новым для них веществом - хлорофиллом. Закончить эту работу ему помешала эвакуация института и последующие затем скитания по завоеванным германской армией территориям Советского Союза".
      Читая это место, фон Ботцки улыбнулся. Видно, Терещенко боялся написать "по оккупированной территории", чтобы не обидеть своих новых хозяев...
      Далее он прочел:
      "Цель всех исследований Аркадия Ильина заключалась в том, чтобы заставить животных расти и развиваться не за счет поглощения уже готовых органических соединений - белков, углеводов и жиров, а за счет тех же простейших элементов природы, какими пользуется каждое живое зеленое растение, - за счет углекислоты воздуха, воды и некоторых минеральных солей, которые усваиваются в клетках зеленого растения при солнечном свете. Зеленые животные, не нуждающиеся в готовой органической пище, - вот что было конечной целью Ильина. По его мнению, можно в самый короткий срок создать мир полезных домашних и недомашних животных, которые будут кормить человечество, сами не нуждаясь при этом ни в кормах, ни в уходе. Солнечный свет и легкая подкормка солями азота, фосфора и калия - вот все, что потребуется новым зеленым животным для роста и жизни.
      Я лично не был допущен к работам Ильина и поэтому не знаю деталей всех его опытов и исследований. Насколько я знаю, только сам Ильин и академик Максатов были единственными людьми, владевшими тайной нового открытия.
      Вот все, что я имею сказать по вопросу о "веществе Ариль".
      И.П.Терещенко".
      Фон Ботцки отложил листы бумаги, откинулся в кресле и закрыл глаза. Нужно поразмыслить над этим странным делом.