СРЕДА, УТРО

Меня разбудил соборный колокол, хотя сосчитать удары я не успел. Комната была погружена во тьму, плотные занавески не пропускали свет, и догадаться о том, сколько пробило, не представлялось возможным. Я зажег свечу и усилием воли заставил себя вылезти из постели: в нетопленой комнате царил собачий холод. Одевшись, я взглянул на свои часы. Они показывали восемь! Ужаснувшись, что уже так поздно, я отдернул поношенные занавески: туман не рассеялся. Но даже при плохой видимости потемневшие от времени камни собора маячили буквально в двух шагах от окна.

На лестнице я учуял запах кофе и тостов и в столовой застал Остина, накрывавшего на стол. Он улыбнулся, и воспоминания о том, каким он был ночью во время кошмара – да и вечером, за ожесточенным спором, – в тот же миг стерлись.

– Рад видеть, что ты пришел в себя.

– Прости, что побеспокоил тебя ночью, дружище, – произнес он, опуская глаза.– Вышло так, что я не тебя напугал своей историей, а самого себя.

– Ты в самом деле казался до смерти напуганным. Помнишь, что ты бормотал о мести, воздаянии и справедливости?

Он отвернулся, чтобы присмотреть за кофе.

– Мне привиделся в кошмаре Гамбрилл, каменщик собора. Помнишь, у него был подмастерье, которого заподозрили в причастности к его убийству? Подмастерье звался Лимбрик; много лет назад на крыше собора произошел несчастный случай, отец этого Лимбрика погиб, а Гамбрилл покалечился и потерял глаз. Вдова погибшего утверждала, что они повздорили и Гамбрилл убил ее мужа.

– Силы небесные! – весело воскликнул я, садясь и принимаясь за завтрак.– Не городок, а притон убийц! Так вот о какой женщине ты говорил во сне!

Остин казался растерянным.

– О женщине? И что я сказал?

– Разобрать было трудно. Она как будто настаивала на том, чтобы кто-то за что-то заплатил. Это была мать того молодого человека?

– Мать молодого человека? – повторил он, не сводя с меня глаз.– Ты о ком?

Я не смог скрыть свое удивление.

– О вдове Лимбрика, конечно. О матери юного подмастерья.

– Понятно. Да, наверное, это была миссис Лимбрик. Она годами размышляла о смерти своего мужа и подстрекала сына к мести.

После завтрака – а он прошел в спешке, так как Остин боялся опоздать в школу, – я сказал, что немедленно отправляюсь в библиотеку настоятеля и капитула, где надеюсь поговорить с доктором Локардом, хотя мое письмо дошло до него в лучшем случае только вчера. Остин объяснил, что служебные обязанности задержат его до вечера, однако мы сможем вместе пообедать в городе.

Мы вышли из дома, и Остин закрыл дверь.

– Ты можешь входить и выходить, когда угодно, ключи не нужны.

– Ты не запираешь дверь?

– Никогда. Но ключи прячу.

Меня удивили его слова: какой смысл прятать ключи, если не запираешь дверь? Но вероятно, он говорил о других ключах, потому что ключи от дома он сунул в карман, когда мы отправились в путь. На Соборной площади было так же промозгло и мглисто, как накануне. Подняв взгляд, я заметил голубей, притулившихся под свесом крыши собора, и мне пришло в голову, что в тумане видишь яснее, так как больше напрягаешь зрение. Замысловатый танец птиц на узком выступе вызвал в моей памяти шотландский замок, где я однажды ночевал, стоявший на опасном утесе среди океана. Одна из комнат располагалась наверху высокой башни, на подоконники садились чайки и издавали печальные крики, словно неумолчно пророча беду.

Остин сказал, скорчив гримасу, что уже опаздывает на первый урок и не может позволить себе удовольствия познакомить меня с доктором Локардом; он указал мне на юго-восточный угол Верхней Соборной площади, где находилась библиотека, и поспешил прочь.

Когда я вскарабкался по выщербленным каменным ступеням и толкнул тяжелую дубовую дверь, в ноздри мне ударил запах старых книг и кожи, воска и свечей. Передо мной простиралась длинная красивая галерея: помещение библиотеки прежде было большим холлом аббатства. Справа и слева, на равных интервалах, от стен отходили под прямым углом выступы с книжными полками, оставляя в середине только узкий проход. Это были старые сооружения из дуба, на несколько футов превышавшие человеческий рост. В этой старинной части библиотеки многие книги до сих пор были прикованы цепями.

За столом у двери сидел молодой человек. Когда я вошел, он поднялся. Я сказал, что посылал письмо доктору Локарду и хочу его видеть, и юноша, заверив, к моей радости, что доктор Локард меня ждет, пригласил следовать за собой.

– Здесь, должно быть, приятно работать, – решился заметить я, пока мы двигались в конец галереи.

Мой сопроводитель был немного неуклюжий юноша под тридцать, с лицом некрасивым, но выдающим ум и веселый нрав. Он энергично кивнул:

– Летом замечательно, однако зимой, на мой вкус, слишком холодно и темно.

– Сейчас здесь на вид довольно уютно. И можно воображать, что попал в семнадцатый век: о современности почти ничто не напоминает.

В конце галереи, прежде чем переступить порог двери, которая, как мне показалось, в старые времена вела в другое здание, молодой человек обернулся и произнес:

– Вы совершенно правы, сэр. Я часто чувствую, будто через плечо мне заглядывают выдающиеся люди, когда-то здесь работавшие: Бергойн, Фрит и Холлингрейк.

– Такое чувство едва ли вселяет бодрость, – заметил я.

Молодой человек рассмеялся, затем, посерьезнев, постучался в дверь слева и тут же вошел. Комната была просторная, сплошь отделанная старинными дубовыми панелями, с высокими и тяжелыми стеклянными витринами и с черным книжным шкафом, где стояли древние тома в кожаных переплетах. Человек, сидевший за столом у окна, при виде нас поднялся. Он был высок и – на середине шестого десятка – все еще красив, с требовательным выражением серых глаз, проницательных, но лишенных тепла. Мне было известно, что в своей области (впрочем, от меня далекой) доктор Локард считается блестящим знатоком, – но прежде всего он был прекрасным латинистом.

Он приветствовал меня по имени, и мы обменялись рукопожатием. Он пригласил меня сесть и представил мне моего спутника, который, как он объявил, был его первым помощником и звался Куитрегардом. Молодой человек двинулся к выходу, но доктор Локард остановил его у порога.

– Пожалуйста, попросите Поумранса принести нам с гостем кофе.– Он обратился ко мне: – Вы ведь не откажетесь от чашечки?

Я поблагодарил. Куитрегард, однако, ответил:

– Поумранса пока нет, сэр. Если позволите, кофе принесу я.

– Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня, – вставил я.– Я только что позавтракал.

– Хорошо. Отложим кофе до того времени, когда мистер Поумранс соизволит осчастливить нас своим появлением.

Куитрегард вышел, и доктор Локард кивнул в сторону закрывавшейся двери:

– Из этого молодого человека выйдет превосходный библиотекарь. Латынью владеет изрядно и знаком с множеством ранних источников.

Я заверил, что его помощник произвел на меня наилучшее впечатление, и мы перешли к разговору о делах.

– Ваше письмо я получил вчера, – начал библиотекарь, – и был чрезвычайно заинтригован. Хотя ваша тема далека от моих собственных научных интересов, в библиотеку приходят по подписке «Труды английского исторического общества», и мне попались на глаза как ваша статья, так и ответ Скаттарда.

– Очень приятно это слышать. Но, надеюсь, аргументы Скаттарда вас не убедили?

– Боже меня упаси высказывать суждение, касающееся сложнейшей и к тому же чуждой мне области. Однако доводы Скаттарда показались мне очень вескими. Он замечательно способный и заслуженный ученый – хотя едва перешагнул порог сорокалетия, – и от него многого можно ждать. Его книга о восьмом веке рассеяла туман неосновательных предположений, затемнявших прежде этот предмет.

Услышав ответ, я опешил.

– Как бы то ни было (а я думаю, что он чересчур легко отвергает блестящие открытия своих предшественников в науке), в данном вопросе он не прав.

Взгляд доктора Локарда был бесстрастен.

– Если вы найдете то, что ищете, его доводы будут разбиты. Но чего я не понял из вашего письма, это причину вашего оптимизма.

– Не знаю, известно ли вам имя антиквария и ученого Ралфа Пеппердайна?

Доктор Локард кивнул:

– Автор «De Antiquitatibus Britanniae»?[4]

– Именно. Так вот, он умер в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году и архив оставил своему старому колледжу – по случайности это и мой колледж тоже. Стыдно сказать, но бумаги никто основательно не изучил. Две недели назад я их просмотрел, так как собирался сюда и вспомнил, что Пеппердайн однажды посетил Турчестер. Мне попалось письмо, которое он написал во время посещения этой библиотеки в тысяча шестьсот шестьдесят третьем году.

– Да? В наши трудные времена это может открыть перед фондом небезынтересные перспективы.

– Верно, а кроме того, в письме содержится нечто, как мне кажется, особо для вас любопытное.– Я вынул из портфеля рукописную копию.– Пеппердайн приводит, со слов очевидца, описание смерти настоятеля Фрита.

– В самом деле? Оно значительно отличается от принятой версии?

– Что его смерть произошла совершенно ненамеренно, по причине неправильно понятого приказа?

– Да, хотя эту версию выдвинул дежурный офицер, который имел все основания представить дело именно так.

– Пеппердайн дает совершенно другое объяснение. Доктор Локард улыбнулся:

– Это лишает смысла все споры, которые велись до сих пор. Когда появится историк фонда, занимающийся этими вопросами, он будет вам очень благодарен.

– Разве соответствующего исторического труда до сих пор не существует?

– Нет ничего, кроме нудного тома, опубликованного в середине прошлого века. И в настоящее время никаких работ не ведется, разве что дилетантские попытки, совершенно неграмотно использующие источники. Что же говорит Пеппердайн?

– На начале письма задерживаться незачем. Там описывается путешествие, состояние дорог и говорится, что он прибыл двумя неделями раньше и поселился во дворце вместе со своим другом епископом. А дальше интересно.

Вчера на обеде с господином настоятелем я слышал рассказ о смерти его покойного предшественника, опровергающий лживые слухи. Как вам, скорее всего, известно, когда силы парламента заняли город, они постыдным образом заточили настоятеля в его собственном жилище, ибо по причине его близости к королевской партии можно было опасаться, что он поднимет народ на сопротивление. Я получил сведения от некоего Чампнисса; он прослужил здесь священником сорок с лишним лет и был всей душой привязан к злополучному Фриту. В утро его смерти Чампнисс заметил на Соборной площади шесть солдат, судя по всему пьяных; они проложили себе путь к библиотеке, а затем принялись разбойничать: били окна, грабили и крали. Старик рассказывал мне, что настоятель, должно быть, наблюдал это поругание из окна настоятельского дома и, безмерно возмутившись, забыл о своем статусе арестованного и поспешил за порог, дабы их остановить. Увидев, как он вбегает в библиотеку, Чампнисс испугался за него и бросился туда же, на выручку. Обогнув угол здания, он обнаружил коленопреклоненного настоятеля, а перед ним – солдат; настоятель сжимал в руках какую-то бумагу и молился. Чампнисс слышал, как он громко взывает к Господу о прощении для своих убийц – один из которых, совсем мальчишка, заливался слезами. Когда Чампнисс приблизился, настоятель заметил его и жестом отослал прочь. Двое солдат схватили Чампнисса под руки и оттащили, но он успел увидеть, как подошел офицер, который, как ему было известно, питал к настоятелю ничем не оправданную враждебность. Из-за угла до его слуха долетели два или три выстрела. Даже сейчас, двадцать лет спустя, старик не мог рассказывать это без слез.

Я остановился.

– Напрашивается вывод, что этот офицер и приказал убить настоятеля, не так ли?

– Сцена, нарисованная Пеппердайном, так театральна, что это наводит на подозрения.– Доктор Локард сжал губы в иронической усмешке.– Знакомы вам работы Чарлза Ландсира? – (Я кивнул.) – Сентиментальность та лее, разве нет? Далее рыдающий юный солдат – смазливый юноша на картине обязателен. Представляете себе полотно: «Турчестерский настоятель возносит молитву за своих убийц»?

Я улыбнулся.

– Пусть далее старик был пристрастен, это не значит, что на его рассказ нельзя положиться.

– Конечно. Однако можно ли быть уверенным, что Пеппердайн не исказил его слова?

– Не вижу причин, зачем ему это делать. Библиотекарь посмотрел на меня задумчиво.

– Да? Мой принцип как историка состоит в том, что, сталкиваясь с противоречивыми свидетельствами, я выясняю, какой взгляд на события выгодно поддерживать тому или иному очевидцу. Таким путем, как мне кажется, легче всего добраться до истины. Вот в этом случае, если Пеппердайн обращался в письме к могущественному роялисту, у него были основательные причины толковать происшедшее в пользу настоятеля, не правда ли?

– Его корреспондент, Джайлз Булливант, был, скорее, тоже ученым, человеком отнюдь не влиятельным в политике. Они с Пеппердайном интересовались судьбой античных текстов в позднее Средневековье, что и побудило Пеппердайна приехать в Турчестер. Его надежды не оправдались, потому что никто не удосужился привести рукописи в порядок после разграбления библиотеки.

– Боюсь, вы обнаружите, что за последующие два века дело продвинулось мало.

Я смерил библиотекаря удивленным взглядом.

– Это правда. К большей части манускриптов никто не прикасался с тысяча шестьсот сорок третьего года, когда в библиотеке все было перевернуто. Что пишет Пеппердайн о местонахождении интересующего вас манускрипта?

– Увы, ничего определенного: «Я обыскал верхний этаж старой библиотеки и не обнаружил ничего заслуживающего внимания. Манускрипты в подземелье новой библиотеки находятся в страшном беспорядке; чтобы их осмотреть, потребовалось бы много дней или даже недель, но на это жалко труда, так как они по большей части представляют собой старинные архивы аббатства».

Я прервал чтение:

– Не объясните ли, о чем он говорит? Доктор Локард улыбнулся:

– Лучше покажу, ведь с тех пор мало что изменилось. Я пожал плечами, выражая удивление, и вновь обратился к письму.

– Далее он пишет: «Случайно я наткнулся на манускрипт, интересный, вероятно, для тех, кто занимается историей диких племен, которые господствовали в Англии в темные века, до завоевания. Он рассказывает – на самой прискорбной латыни – историю короля, чей прежний наставник (а впоследствии столичный епископ) был на его глазах убит язычниками, захватившими город. Я, следственно, оставил манускрипт там, где его нашел».

– Что же он нашел, по-вашему?

– Не зная ничего об англосаксонском периоде, Пеппердайн не заподозрил, что манускрипт, который он вкратце пересказал, является версией событий, описанных в Гримбалдовой «Жизни».

Доктор Локард вздрогнул. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, без дрожи в голосе, я добавил:

– Убежден: это не что иное, как оригинальный текст Гримбалда.

– В таком случае он поможет узнать точно, насколько Лео-франк исказил источник.

– И доказать, что, в противность нелепому утверждению Скаттарда, он не сочинил подделку, а всего лишь поправил существующий текст.

– Что будет означать, насколько я понимаю, полный переворот во всех альфредианских штудиях.

– Если текст Гримбалда в основном подлинный, с его «Жизнью» придется серьезно считаться – как с одним из важнейших источников по соответствующему периоду.

– Вам, должно быть, не терпится приступить к поискам? Позвольте, я покажу вам библиотеку.

Вместе мы вернулись в большой холл и по старинной деревянной лестнице поднялись в огромное помещение второго этажа, где через верхние половины высоких окон проникал дневной свет, позволяя любоваться красивым, с подбалочниками, перекрытием.

– После грабежа и пожара, – пояснил доктор Локард, – сотни книг и рукописей сложили там, где они были брошены. Печатные книги оставались на полу, на первом этаже, где за последующие месяцы и годы их рассортировали, но манускрипты представляли серьезнейшую проблему. Одни были написаны на непонятных языках, другие – неразборчивым почерком, поэтому главный библиотекарь произвел предварительный отбор: манускрипты, которые требовали срочного занесения в каталог, отделили от тех, которые могли подождать.