Молодые люди чувствовали, что их слушатель потрясен, что в нем совершается глубокий душевный перелом, исчезает его ледяная оболочка. Он останавливал их, переспрашивал. Рассказчики перебивали, дополняли друг друга. Они видели, как от их слов постепенно рассеивается темный кошмар, так долго владевший Таусеном. Он слушал о том, как фашистская Германия напала на Советский Союз, использовала внезапность нападения и захватила большую территорию. Но в самом начале войны вождь советского народа Сталин твердо заявил, что фашистская армия будет разбита.
      Как мог он это предвидеть с такой уверенностью? Однако Таусен теперь познакомился с людьми оттуда, и они говорили, что это осуществилось.
      Чудо совершилось!
      Но он - человек науки. Чудес не бывает.
      Он узнал о страшных зверствах фашистов, о миллионах истребленных людей, о разрушенных музеях, сожженных неповторимых произведениях искусства, о душегубках и лагерях смерти. Но не это его поразило. Все это фашисты показали уже при нем. Потрясали только масштабы злодеяний, чудовищные цифры растерзанных людей: полтора миллиона в Майданеке, четыре миллиона в Освенциме, десятки миллионов людей, угнанных на каторгу, сотни советских городов и тысячи сел, от которых остались только груды щебня, кое-где уцелевшие стены и печные трубы; противотанковые рвы и шахты, заваленные грудами трупов; более шести миллионов замученных евреев.
      Гущин вспомнил ненастный летний вечер в Москве, у памятника Пушкину. Он проходил мимо театра кинохроники и зашел туда. Показывали лагерь смерти. И Таусен услышал про тюки упакованных женских волос для матрацев, про склады аккуратно уложенной и подготовленной к отправке обуви. Склад очков - громадное помещение, где были ссыпаны горы очков. Сколько же было глаз, которые больше никогда не откроются!
      По лицу Таусена текли слезы. Он опять встал и начал шагать по комнате.
      Голос Гущина срывался.
      Таусен узнал, как после широкого наступления избалованная легкими успехами в Европе фашистская армия получила ошеломляющий удар под Москвой. Немцы были уже в предместьях Москвы и предвкушали, как они войдут в великую столицу, - а им пришлось поспешно отступать, бросая танки и пушки.
      Потом - сокрушительные удары под Ленинградом и Новгородом, в Крыму и в других местах.
      Много еще пришлось вынести советским людям. Страшные и величественные картины блокады Ленинграда возникали перед Таусеном из сдержанного, но взволнованного рассказа Цветкова и Гущина.
      - Чудес не бывает, - сказал Таусен. - Откуда же русские брали столько оружия, боеприпасов и снаряжения для такой грандиозной войны? Вы сами говорите, что вначале этого всего у вас было недостаточно.
      В ответ Таусен услышал о том, как работали советские люди в годы войны, как перенесли на Восток заводы, и скоро оттуда помчались на фронт сотни и тысячи эшелонов с оружием. Он узнал, как воины закрывали своей грудью амбразуры вражеских дотов, как женщины вместе с подростками выполняли тяжелую мужскую работу.
      - Нет, это не чудо! - сказал он, останавливаясь посреди комнаты и горящими глазами глядя на своих гостей. - Вы не могли не победить!
      Он услышал, как огромная немецкая армия была зажата в смертельные тиски под Сталинградом и разгромлена впрах. И тогда решилась судьбы войны. Было еще много жестоких кровопролитных боев до того, как десятки тысяч советских пушек загремели у Берлина и победоносное красное знамя взвилось над рейхстагом.
      - Рассказывайте еще, еще!
      Таусен услышал о том, как суд народов десять месяцев разбирал неслыханные преступления фашистских правителей в Германии и дал им то, что они заслужили: виселицу и петлю. С облегчением узнал о том, что предатель его родины Квислинг поплатился расстрелом за измену родине, и о том, как суды Советского Союза и стран новой демократии покарали фашистских бандитов. Он узнал, как капитулировала Япония, как за четыре года было восстановлено и стало еще крепче народное хозяйство Советской страны, как работают освобожденные народы, создавая новую жизнь.
      Наконец наступило молчание и такая тишина, что стук в дверь заставил всех вздрогнуть, словно выстрел. На самом деле стучали очень тихо. Таусен даже не сразу сообразил, что это стучит его работница. Он что-то односложно ответил ей.
      Вкусный ужин был приготовлен из жареной птицы, и Цветков подумал: "А хозяин, пожалуй, и не думал окончательно отрекаться от жизни, если он так заботится о еде. А теперь... Теперь академику надо вернуться к людям, к работе... Он много может дать, ведь он уже понял..."
      А Гущину казалось, что скоро исполнится то, к чему он стремился.
      Ведь Таусен говорил о судне, на котором он приплыл сюда. Правда, он говорил, что оно в плохом состоянии... Но Гущин видел судно целым и невредимым. В его воображении оно было похоже на дрифтер. Оно стояло в бухте, чуть покачиваясь на легкой зыби. Его дымящаяся труба слегка откинута назад, и все оно напряжено, как бегун, ожидающий сигнала, чтобы сорваться с места. Шумно дышит его машина...
      Не будучи в силах оторваться от зрелища, которое стояло перед ним как галлюцинация, Гущин спросил хозяина:
      - Как ваше судно? Можно его наладить?
      - Нет, - сказал Таусен, - я не ошибусь, если скажу, что его фактически не существует.
      Мечта налетела на действительность, как поезд на препятствие, и крушение было тем сильнее, чем стремительнее было движение.
      Спустя секунду Гущин спросил:
      - Что же с ним все-таки стало?
      - Ведь я вам еще не досказал всей истории, - ответил Таусен. - Я уже говорил, что предпринял свое путешествие в неблагоприятное время года, Баренцево море зимой замерзает, кроме довольно широкой части у норвежских берегов, где его согревает теплое течение. Граница незамерзающего моря идет от острова Медвежьего на восток, потом уклоняется к юго-востоку, затем резко поворачивает к югу, где доходит до берегов Кольского полуострова, примерно около острова Кокуева.
      Таусен опять раскрыл атлас:
      - Вот видите: здесь эта граница показана штриховой линией.
      Плаванье было так трудно, что ни при каких других обстоятельствах я не решился бы на него. Рольфсен меня обо всем предупреждал. Собственно говоря, тут был огромный риск. Неудивительно, что я на него пошел. Перед этим я вообще был готов расстаться с жизнью. Но саамы вели себя исключительно храбро. Они привыкли к полярной жизни, полной тяжелых трудов и опасностей. А переселение на этот остров их привлекало, как я уже говорил вам. Я хочу добавить, что здесь оказалось небольшое стало диких северных оленей. Они легко приручаются. У саамов своих оленей не было, а они очень любят этих животных и дорожат ими.
      Весь экипаж судна состоял из меня и саамов. Обязанности капитана выполнял глава второй семьи - Арне.
      Да, так вот: примерно за сороковым градусов долготы пошли тяжелые пловучие льды. И, собственно, мы не добрались бы до этого острова, если бы не ветвь теплого течения, по которой мы следовали. Она широка, но льды в нее проникали, и чем дальше, тем больше. Не раз казалось, что наше небольшое судно треснет среди них, как ореховая скорлупа. Но Арне вел его упорно искусно.
      С большим трудом и опасностями мы доплыли до острова. Было уже очень холодно, и над теплой водой, по которой мы шли, почти все время поднимались густые туманы. Трудность и опасность плавания от них сильно увеличивались.
      Мы вошли в бухту - я вам, кажется, говорил, что здесь есть очень удобная естественная бухта. Наше судно с его мелкой осадкой подошло почти к самому берегу. Мы сразу принялись за выгрузку. И вот тут-то мы потеряли радиоустановку.
      - Как же? - быстро спросил Гущин.
      - Нелепая случайность. Ящик с лампами упал в море.
      - Да ведь вы говорите - там неглубоко!
      - Очень мелко.
      - Так в чем же дело?
      - К несчастью, ящик попал под киль судна, разбился, и все сплющилось в лепешку.
      - Эх! - с досадой вырвалось у Гущина.
      - Саамы очень горевали, - сказал Таусен. - Но это было непоправимо. Я тоже сначала огорчился. Но потом... - Он махнул рукой. - Вспомните, в каком я был состоянии, когда ушел от людей...
      Таусен замолчал, отдавшись воспоминаниям.
      Он отчетливо помнил тот пасмурный день. Был небольшой сравнительно мороз градусов десять. Сильный ровный ветер дул непрерывно. Саамы - и взрослые и дети - были очень оживлены. Все радовались, что благополучно окончен долгий опасный путь. Саамы были счастливы, что у них будет здесь свободный промысел в необозримых морских просторах, свои олени, свой остров - пусть небольшой.
      Таусен и сам был возбужден и доволен. Трудный путь был позади.
      Цель была достигнута, а это всегда радует сильного человека. Занялись выгрузкой и устройством на острове.
      Таусен оставил позади жизнь, оставил все и, как он думал, навсегда.
      Если бы он мог чувствовать и радоваться так, как эти непосредственные дети природы! - думал он, глядя на довольные, счастливые лица саамов. Таусен успел сдружиться с ними за время пути.
      Никогда не забудет он первых дней на острове. Это было незадолго до наступления полярной ночи. Дни быстро кончались, но долго длились сумерки. Людей не приходилось торопить.
      Саамы так старались, что в первый же день до темноты успели собрать один дом.
      - Ночевали мы на судне, - продолжал рассказывать Таусен. - На следующий день собрали большой дом. Дома эти очень просты, собираются быстро. Но жить в них еще нельзя было - не было отопления, и мы два дня оставались на судне.
      На третий день смонтировали ветряк, сделали проводку, установили лампы и поэтому смогли работать и после наступления темноты. Поставили электропечи, провели освещение и на четвертый день перебрались в дома...
      - Позвольте... - перебил Гущин. - Значит, вы собрали дома и смонтировали ветряк у самой бухты?
      - Совершенно верно. Там мы прожили первую зиму. Мы думали, что поселиться у самого моря будет удобнее, но не учли, что пресная вода, необходимая нам и нашим животным, была очень далеко, а отправляться за ней нам приходилось гораздо чаще, чем в море. И в первое же лето мы перенесли сюда дома и ветряк, а следующей зимой соорудили ледяную постройку.
      - Какую же? - спросил Гущин.
      - Вы в ней были, - ответил Таусен.
      - Это куда утку отнесли?
      - Совершенно верно.
      - Да неужто! Я и не заметил, что она ледяная.
      - Здесь леса нет, - объяснил Таусен, - а нам трудно было даже привезти достаточно дерева для мебели.
      - Это неплохо придумано, - сказал Цветков. - У нас в Москве и в других городах есть ледяные склады для продуктов, и они стоят по нескольку лет.
      - Помещение, в котором вы были, - продолжал Таусен, - лишь часть ледяной постройки. В нем я держу подопытных птиц. В других помещениях - моя лаборатория и склады. Все они, по мере надобности, отапливаются такими же электрическими печами, как и жилые дома. Нужна, конечно, хорошая изоляция. Как видите, я неплохо справился и со строительными задачами. Правда, я предварительно взял с Большой земли литературу по этому вопросу.
      - Ну, а судно? - спросил, явно волнуясь, Гущин. - Что же все-таки с ним? Я жду, когда вы скажете, что с ним сталось. Вы на нем прибыли, вы его не уничтожили - куда же оно девалось?
      - Стоит в бухте, - спокойно ответил Таусен.
      Гущин вскочил, глаза его заблестели.
      - Чего же мы ждем? - вскричал он. - Скорее туда!
      - Незачем, - сказал Таусен. - От него остались одни обломки. Его и бури трепали и волны. Мы о нем не заботились. Я решил, что оно нам никогда не понадобится. Так что, как видите, вернуться на Большую землю не на чем.
      - Нет, нет, мы вернемся! - горячо и убежденно сказал Гущин.
      - Я тоже в этом не сомневаюсь, - спокойно подтвердил Цветков.
      Наступило молчание.
      Таусен задумался.
      Да, советские люди - люди незнакомого ему, иного склада...
      Он подумал о том, что, наверно, когда немцы заняли огромную часть русской земли и уже подходили к Москве, русские были так же убеждены в своей победе. Одни из них, вероятно, говорили об этом пылко, как Гущин, другие - спокойно, как Цветков, в зависимости от темперамента.
      Но ни у кого не было и малейшего сомнения. Иначе разве они могли бы победить?
      Глава 11
      Гости продолжают знакомиться с островом
      Поздно разошлись собеседники. На более южных широтах уже было недалеко до рассвета, а на острове еще дарила глубокая ночь. Таусен, пожелав гостям спокойной ночи, удалился в свою комнату. Он уходил задумчивый и, очевидно, глубоко потрясенный. Всю ночь он просидел у себя за рабочим столом, охватив руками седую голову.
      Долго не могли уснуть и гости. Необычайная судьба ученого взволновала их. Не меньше тревожила и собственная.
      Впрочем, они теперь неожиданными обстоятельствами связаны с судьбой Таусена. Они лежали молча, и каждый думал, что друг его уснул. Оба они не сомневались, что вернутся на Большую землю.
      Но когда? Что надо делать?
      Это было пока для обоих неясно.
      Цветков перебирал все возможности и видел, что сейчас ни одна из них не реальна. Значит, нужно пока основательно ознакомиться с островом, с его поселением. Нужно завоевать доверие Таусена и саамов, а там видно будет.
      Гущин строил другие планы: они с помощью Таусена и саамов ремонтируют судно.
      "Ну, хорошо, пусть оно основательно разрушено, но ведь воля и труд могут все преодолеть!"
      И вот уже они мчатся по морской синеве - туда, где их, наверно, считают погибшими.
      Оба уснули поздно, только под утро.
      А утром их разбудил бодрый голос Таусена:
      - Пора, пора, молодые люди! Я без вас не хочу завтракать!
      И вправду было уже поздно - заспались.
      На завтрак подали сваренные всмятку очень крупные яйца.
      - Это утиные или гусиные? - спросил Гущин.
      - Такие яйца, - ответил Таусен, - вы могли бы взять как редчайший экспонат для любого биологического музея. Конечно, если сбудется ваша надежда и вы вернетесь на Большую землю.
      - Наша надежда нас не обманет, - сказал Гущин. - Меня больше волнует вопрос: согласитесь ли вы вместе с нами отправиться в Советский Союз?
      - Ну... может быть... - с трудом произнес Таусен. - Судьба нас связала...
      - Не "может быть"! - настаивал Гущин. - Уверяю вас, вы уже не тот Таусен, что были вчера.
      - Но у меня нет этой надежды, - уклончиво сказал Таусен. И, словно пытаясь избежать глубоко волнующей его темы, заговорил о другом: - Вы спрашивали о яйцах. Они вовсе не гусиные и не утиные.
      - А какие же? - спросил Цветков.
      - Есть такая птица - Plautus impennis, или исполинская гагарка. Это ее яйца.
      - Да ведь она давно вымерла! - возразил Цветков. - А это была отличная птица, величиной с гуся, только почти совсем без крыльев.
      - Вы ошибаетесь: здесь на острове этих птиц много, - сказал Таусен. Когда-то на Севере они были так широко распространены, что в Исландии, в Гренландии их мясо ели в громадном количестве. Оно очень вкусно, - нам его подали вчера на ужин. Правда, считается, что эта птица вымерла. Еще в начале девятнадцатого века встречались отдельные, очень редкие экземпляры Plautus impennis. Последнее упоминание о них относится к 1884 году, когда были убиты два последних экземпляра... А теперь, - добавил Таусен, - я хочу показать вам кое-какие достопримечательности острова. Конечно, если вы согласны.
      - Разумеется, согласны! - ответил за обоих Гущин,
      - Эта куртка и брюки очень легки, - сказал, одеваясь, Цветков, - но, как я уже заметил, они чудесно греют.
      - Неудивительно, - отозвался Таусен: - они на гагачьем пуху.
      - Гага относится к породе уток? - спросил Гущин.
      - Совершенно верно.
      - Вы ее, верно, кормите щитовидной железой, чтоб она линяла?
      - Вовсе нет. Пух, который берется непосредственно от птицы, даже убитой, более жирен и тяжел. Он называется "живым". Зачем он нам, когда мы можем набрать сколько нам нужно прямо из гнезда так называемого "мертвого" пуха? Он менее жирен, гораздо легче, а греет замечательно.
      Они вышли на крыльцо, и Таусен повел их к ледяной постройке, к другому входу, в противоположном конце здания. Таусен открыл дверь. Они прошли через тамбур в большую светлую комнату. Вдоль стен стояли шкафы и висели маленькие проволочные клетки. Тут же в углу висел умывальник. На полу стояли громадные металлические банки. Посреди комнаты - очень длинный и широкий, на низких ножках, белый стол.
      - Это моя лаборатория, - сказал Таусен. - Не правда ли, выглядит она очень скромно? - В тоне его прозвучало как бы смущение. - Да, на материке я бы не в таких условиях работал...
      - Кто же виноват... - начал было Гущин и замолчал.
      - А между тем, - продолжал вежливый хозяин, словно не заметив его реплики, - здесь производятся серьезные работы. Вот в этих шкафах - хирургические инструменты. В банках - законсервированные железы внутренней секреции. Они отлично сохраняются. Тут у меня, например, много щитовидных желез. Я ими пользуюсь, между прочим, для экспериментов над теми самыми утками, которым я обязан вашим присутствием.
      - А чьи железы в банках? - спросил Гущин.
      - Тюленьи и других морских зверей.
      - Неужели железы млекопитающих годятся, например, для работы с птицами? удивился Гущин.
      - Вполне. Гормоны желез внутренней секреции не специфичны для определенного вида. Они годятся для любого. Даже больше: есть растительные гормоны, которые можно использовать в работе и с животными и с человеком. Только на беспозвоночных животных не действуют некоторые гормоны позвоночных слишком уж далеки они друг от друга по своей организации. А сейчас, - с гордостью сказал Таусен, - я покажу вам кое-какие результаты своих экспериментов.
      Он снял со стены клетку, в каких обычно держат в комнатах птиц, открыл дверцу, и небольшое животное доверчиво вылезло на подставленную им ладонь.
      - Что это? Маленькая кошка? - спросил Гущин. - Я никогда не видал рогатых кошек.
      Роскошные ветвистые рога украшали головку коричневого зверька.
      - Вглядитесь внимательнее, - ответил Таусен, - это не кошка, а олень.
      Он осторожно взял животное и посадил его обратно в проволочную квартирку. Потом взял другую клетку и, не раскрывая, показал ее гостям. В ней стоял тазик с водой.
      Внезапно вода в тазике забурлила. В ней плескалось какое-то маленькое животное. Потом оно вылезло, взобралось на небольшую деревянную подставку, которая была укреплена на стенке тазика, и расположилось на ней, как бы отдыхая.
      Оказалось, это был крошечный тюлень, желто-серого цвета, с буроватыми пятнами, с широкими ластами сзади и короткими ластами спереди - все как у большого тюленя.
      - Знаете что, - сказал Гущин, - мне ваш тюлень напоминает японский садик. Я видел такой в Москве, в Ботаническом саду. Весь садик занимает несколько квадратных метров. В нем я видел карликовые деревья. Какой-нибудь яблоне десятки лет, а она растет в цветочном горшке, сама толщиной в палец и ростом в несколько сантиметров. Это по существу игра с природой, а не полезные растения.
      В этот момент открылась дверь и вошла девочка-саамка, лет тринадцати. Она улыбнулась, поклонилась гостям и начала рассматривать их с откровенным детским любопытством. Потом подошла к клетке с оленем и приласкала крошечное животное нежным, осторожным прикосновением. Олень стоял доверчиво и смирно.
      - Анна у нас ухаживает за экспериментальными животными, она очень любит их, - объяснил Таусен и обратился к девочке по-норвежски.
      Она отвечала ему на том же языке.
      - Вы знаете, что она говорит? - обратился он к своим гостям. - Саамы очень хотят побеседовать с вами, хотят узнать, что делается на Большой земле.
      - Прекрасно! - обрадовался Гущин. - Вы будете переводчиком. Нам самим очень интересно побеседовать с ними. Уверяю вас, господин Таусен, они тоже согласятся отправиться с нами на Большую землю.
      - Может быть, вы правы, - сказал Таусен. - Я и сам хочу увидеть мир, освобожденный от фашистского кошмара, и принять участие в его работе. Работать вместе с теми, кто избавил мир от ужасов фашизма. Но ведь нам не на чем отправиться, и мы не можем даже связаться с людьми, - печально добавил он.
      - Господин Орнульф, - нетерпеливо воскликнул Гущин, - сходите все-таки с нами в бухту! Посмотрим судно!
      - Пожалуйста, - пожав плечами, согласился Таусен. - Вы сами увидите, что нельзя рассчитывать на него.
      Выйдя из лаборатории, они подошли к озеру. Над ним клубился легкий пар. Ветер рябил воду.
      Таусен шел вдоль берега узкого озера. Цветков и Гущин следовали за ним. Ноги местами вязли в грязи. Не сильный на этот раз ветер дул в спину. Серые, дымчатые облака плыли низко над землей, а над ними нависли густые, плотные облачные массы. Казалось, вот-вот пойдет дождь. Идти стало легче: дорожка пошла по каменистой, твердой почве.
      На озере плавало много крупных птиц. Они были очень оживлены - опускали головы в воду, хрипло перекликались.
      Невысокий, но крутой, обрывистый холм возвышался метрах в ста от берега. Оттуда доносился шум падающей бурлящей воды и поднимался густой пар.
      Таусен обогнул холм. Москвичи догнали его и увидели неожиданную картину: из расщелины в скале, примерно на высоте человеческого роста, с шипением и клокотанием вырывалась мощная горячая струя воды. Окутываясь облаком пара и брызг, источник растекался на несколько ручейков.
      - Кипяток! - крикнул Гущин, подбежал и протянул руку.
      - Не трогайте, - поспешил предупредить его Таусен. - Ошпаритесь!
      - Ну и чудеса! - сказал Цветков. - Даровая горячая вода в Арктике!
      - Ничего удивительного, - заметил Таусен, - это не такая редкость. Вспомните Исландию. Там и теперь двадцать шесть крупных действующих вулканов, среди них знаменитая Гекла, и множество всяких горячих источников и гейзеров. И землетрясения там очень часто бывают. В Антарктике, среди вечных льдов, также есть действующие вулканы.
      - А здесь бывают землетрясения? - спросил Цветков.
      - Нет.
      - А вулканы есть?
      - Тоже, к счастью, нет. Вообще здесь подземное тепло проявляется только в этом источнике. Судя по напору, с каким он вырывается, и по температуре воды, он, очевидно, бьет из большой глубины. Но ясно, что когда-то здесь действовали вулканические силы. Во многих местах почва состоит из базальта. Встречается и окаменевший вулканический пепел. А пресный, да еще горячий источник - в самом деле большое для нас благо. Воды от дождя и снега нам вряд ли хватило бы.
      - Но у этого озера, кажется, нет стока к морю? - спросил Гущин.
      - Да, - подтвердил Таусен.
      - Почему же оно не переполняется?
      - Очевидно, вода фильтруется в почву через дно или где-нибудь есть подземный сток. Как видите, источник не только создал озеро, но и согревает его, а это привлекает птиц.
      - А рыба есть? - спросил Цветков.
      - Есть.
      - Вы ее ловите?
      - Нет, здесь почти не ловим. Оставляем для птиц. Нас море в избытке снабжает рыбой. Но пройдемте сюда.
      Таусен повел гостей вдоль ручейков. Москвичи увидели, что это не ручейки, а каналы. Они растекались в разные стороны и напоминали речную дельту. Два крайних охватывали большое пространство, а другие пересекали его в разных направлениях и вливались в озеро.
      У самого источника вода бурлила, пенилась, а дальше текла спокойно.
      В низовьях дельты работала заступом женщина. Подойдя ближе, Цветков и Гущин узнали ее.
      - Здравствуйте, Амалия! - сказал Гущин.
      Она поняла, что ее приветствуют, и дружелюбно поклонилась, но тут же отрицательно покачала головой и, ткнув себя пальцем в грудь, сказала:
      - Марта!
      Гущин вопросительно посмотрел на Таусена. Цветков уже заметил ошибку приятеля:
      - А верно, ты ошибся, Лева. Это другая женщина.
      Гущин всмотрелся. Марта была моложе Амалии, живее, немного выше ростом. Одета в такие же брюки и куртку, какие были на Таусене и его гостях. На голове у нее было что-то вроде шлема с загнутой назад верхушкой. Вид у женщины был утомленный. Она выпрямилась, опустила заступ и сказала несколько фраз Таусену. Он перевел:
      - Она говорит, что рада видеть людей с Большой земли и что, наверное, наши люди вернутся сегодня поздно. Они будут рады поговорить с вами.
      - А кто вернется и откуда? - спросил Гущин.
      - Сегодня рано утром наша молодежь ушла в море на лов трески, - пояснил Таусен, - в это время года се здесь очень много.
      Марта снова принялась энергично работать заступом.
      - Чем же она занята? - спросил Цветков.
      - Поправляет оросительные каналы. Ее обязанность - следить за ними, чтобы они не засорились.
      - Как же они могут засориться, - удивился Цветков, - когда вода бьет тут же, прямо из скалы? Откуда с ней может быть ил?
      - Ила в ней, конечно, нет, - сказал Таусен, - но в горячей воде источника - раствор кремнезема. Чем дальше от источника, тем температура воды ниже, и кремнезем осаждается. Он мог бы забить русла каналов, если бы их постоянно не очищали. Это работа трудная, но необходимая... А теперь я вам покажу орошенный участок. Обойдемте его кругом.
      Каналы разделяли участок на три части. Одна из них была разбита на гряды.
      - Да у вас тут огород! - улыбнулся Гущин.
      - Да, - гордо сказал Таусен, - здесь мы выращиваем картофель, лук, репу, капусту, томаты и другие овощи. Как видите, гряды пустые. Сейчас осень, все убрано. Хранилища у нас хорошие. Овощей хватит на весь год. А вот тут - наше поле. Конечно, хлеб мы вручную и сеем, и убираем, и мелем. Амалия печет нам хлеб, иногда делает пироги.
      - Да, поле невелико, - заметил Цветков.
      - Правда, и нас мало. Впрочем, хлеба, как вы убедились, в обрез. Это в наших условиях самая трудоемкая культура, особенно, если принять во внимание обмолот зерна.
      - Еще бы! - вставил Гущин и задумался.
      Он вспомнил необозримые поля родной страны, по которым весной ходят многосильные тракторы, глубоко взрыхляя щедро удобренную землю, а в конце лета движутся неисчислимые мощные корабли степей - комбайны, убирая высокие колосистые хлеба...
      - А вот здесь, - продолжал Таусен, подводя их к последнему участку, - наш стелющийся сад. (Еле поднимаясь над землей, тянулись длинные ветки, кое-где еще покрытые вялой листвой.) Еще недавно на этих ветвях вы могли бы видеть яблоки, груши и абрикосы, - объяснял Таусен. - Жаль, у нас фруктов мало: хватает только для детей, и то не на целый год. Здесь приходится культивировать такие деревья не только из-за холодов, но и потому, что постоянные ветры, часто очень сильные, сломали бы стволы молодых растений.
      - Это ясно, - сказал Гущин, подумав о том, что Таусену приходится чуть не на каждом шагу с огромными усилиями добиваться уже достигнутого в широких масштабах в Советской стране. - А скажите, пожалуйста, - спросил он, - если сельскохозяйственные работы уже закончены, зачем прочищать каналы?
      - Ну, это понятно, Лева, - сказал Цветков, - если их не прочищать, они до весны забьются кремнеземом и не будут годиться.
      - Правильно, - подтвердил Таусен. - И потом цель этого орошения - вовсе не увлажнение почвы. У нас вполне достаточно осадков. Каналы проведены для согревания почвы, а многолетним растениям это нужно и зимой... Плохо то, добавил он, - что все это приходится делать вручную. А рук у нас мало... И люди часто выбиваются из сил.
      Короткий день сменился сумерками, когда гости закончили осмотр сельского хозяйства. Возвращаясь домой, они встретили Амалию. Видно, она была чем-то взволнована, когда заговорила с Таусеном.
      - Она сказала, что люди уже вернулись с промысла, - перевел Таусен, - и очень просят вас побеседовать с ними сегодня же. Им хочется узнать все новости. А я думал, что они устали и, может быть, лучше встретимся с ними завтра. Но она уверяет, что они готовы слушать хоть сию минуту, если вы согласны.
      Пока он говорил, Амалия посматривала на гостей и, улыбаясь, кивала головой.
      - Конечно, согласны! - живо ответили москвичи.
      Таусен что-то сказал Амалии: она быстро ушла.
      - В моих комнатах будет тесно, - объяснил Таусен, - я предложил людям собраться в их доме.
      --------------------------------------------------------------------------
      ----
      Было совсем темно, когда Цветков, Гущин и Таусен подошли к большому дому. Все окна его были ярко освещены, и оттуда доносился оживленный гул голосов. В первый раз за время своего пребывания на острове Цветков и Гущин ощутили присутствие человеческого коллектива, и у них стало теплее на душе.
      Таусен и его спутники пошли в довольно большую комнату, и сразу все окружили гостей. Таусен поздоровался по-норвежски. Цветков и Гущин поклонились. В ответ раздались веселые возгласы.
      Из группы взрослых вышел мальчик. Он был очень невысок ростом; судя по его лицу, мужественному и в то же время детски-наивному, ему было лет четырнадцать. Таусен ласково потрепал его по плечу и сказал что-то. Москвичи поняли только, что мальчика зовут Кнуд.
      Принесли табуреты. Голоса притихли, но не умолкали.
      Мужчина, сидевший впереди, встал. Гущин узнал монтера Эрика, его открытое, приветливое лицо. Эрик обратился к нему и заговорил по-норвежски. Он запинался - очевидно, не потому, что недостаточно знал язык, а от непривычки говорить при посторонних. Его подбодряли возгласами.
      Когда он кончил, Таусен сказал:
      - Он просит передать вам: саамы очень рады, что люди с Большой земли живы и здоровы. Он напомнил, что он и Арне нашли вас на берегу у бухты. Я добавлю от себя, что они спасли вам жизнь. После сильнейшего шторма они отправились к берегу посмотреть, цел ли наш рыболовный бот. Вот тогда они и увидели вас. Вы лежали там без сознания. Эрик и Арне осмотрели вас, не нашли серьезных повреждений, но вы, Лев Петрович, все время стонали. Они уложили вас обоих в тележку - есть у нас такая ручная тележка, мы на ней привозим добычу из бухты - и осторожно, с большим трудом довезли вас сюда.
      Гущин вскочил, подбежал к Эрику, схватил его жесткую руку и крепко пожал. Эрик смутился, встал с табурета и ответил таким пожатием, что у Гущина заложило руку. Рядом с Эриком сидел Арне. Он был еще ниже, полнее, шире в плечах и выглядел немного моложе. Арне, широко улыбаясь, протянул Гущину руку. Цветков тоже подошел к ним, пожал им руки и обратился к Таусену: