По расчетам русского штаба силы австро-германцев, брошенные против России, насчитывают не менее 55 армейских корпусов и 20 кавалерийских дивизий. Из этих 55 корпусов три только что прибыли из Франции.

Следующие друг за другом неудачи русских войск дают повод Распутину утолить непримиримую ненависть, которую он давно питает к великому князю Николаю Николаевичу. Он все время интригует против верховного главнокомандующего, обвиняя его в полном незнакомстве с военным искусством и в том, что он желает только создать себе в армии популярность дурного рода, с тайною мыслью свергнуть императора. Характер великого князя и все его прошлое достаточно опровергают последнее обвинение; но я знаю, что государь с государыней им встревожены.

Сегодня я был с визитом у председателя Государственной Думы Родзянко, чей горячий патриотизм и могучая энергия часто придавали мне бодрости.

Но теперь первое впечатление при виде его тяжело меня поразило. Его лицо осунулось, стало зеленоватым, нос заострился. Его великолепная фигура, обычно такая прямая, кажется согнувшейся под непосильной ношей. Садясь против меня, он тяжело обрушился всем телом, долго покачивая головой, тяжело вздохнул и, наконец, сказал:

— Вы видите меня очень мрачным, мой дорогой посол… О, ничего еще не потеряно, напротив… Нам, без сомнения, необходимо было это испытание, чтобы встряхнуться от дремоты, чтобы заставить нас вновь овладеть собою и обновиться. И мы проснемся, мы овладеем собою, мы обновимся!.. Даю вам слово, что да!

Он рассказывал мне затем, что последние поражения русской армии, понесенные ею ужасные потери, крайне опасное положение, в котором она еще отбивается с таким геройством, — все это очень взволновало общественное мнение. За последние недели он получил из провинции более трехсот писем, показывающих, до какой степени страна встревожена и возмущена. Со всех сторон поднимается одна и та же жалоба: бюрократия неспособна дать организацию производственному напряжению народа и создать военное снабжение, без которого армия будет терпеть поражение за поражением.

— Поэтому, — продолжал он, — я испросил аудиенцию у государя, и он соизволил тотчас меня принять. Я высказал ему всю истину; я показал ему, как велика опасность; я без труда ему доказал, что наша администрация неспособна своими собственными средствами разрешить технические задания войны, и что для того, чтобы пустить в действие все живые силы страны, чтобы усилить добычу сырья, чтобы согласовать работу всех заводов, необходимо обратиться к содействию частных лиц. Государь изволил согласиться, и я даже добился от него немедленного проведения важной реформы: сейчас учреждено Особое Совещание по снабжению армии, под председательством военного министра. Совет составляют четыре генерала, четыре члена Государственной Думы, я в том числе, и четыре представителя металлургической промышленности. Мы принялись за работу, не теряя ни одного дня.

Сегодня я обедал, очень интимно, с виднейшим русским заводчиком металлургом и финансистом, богачем П. Я всегда получаю и удовольствие, и пользу от встреч с этим дельцом, человеком оригинальной психологии; он обладает в высшей степени основными качествами американского businessman'a: духом инициативы и творчества, любовью к широким предприятиям, точным пониманием действительного и возможного, сил и ценностей; и тем не менее он остается славянином по некоторым сторонам своей внутренней сущности и по такой глубине пессимизма, какой я не видал еще ни у одного русского.

Он один из четырех промышленников, заседающих в Особом Совещании по снабжению, учрежденном при военном министерстве. Его первые впечатления очень плачевны. Дело заключается не только в том, чтобы разрешить техническую задачу, задачу постановки труда и выработки; но в том, что необходима коренная перестройка всего административного механизма России, сверху донизу. Обед заканчивается — а мы все еще не исчерпали этой темы.

Как только мы закуриваем сигары, приносят еще шампанского, и мы рассуждаем о будущем. П. дает волю своему пессимизму. Он описывает мне роковые последствия надвигающихся катастроф и скрытый процесс постепенного упадка и распадения, подтачивающий здание России.

— Дни царской власти сочтены; она погибла, погибла безвозвратно; а царская власть — это основа, на которой построена Россия, единственное, что удерживает ее национальную целость… Отныне революция неизбежна; она ждет только повода, чтобы вспыхнуть. Поводом послужит военная неудача, народный голод, стачка в Петрограде, мятеж в Москве, дворцовый скандал или драма — все равно, но революция — еще не худшее зло, угрожающее России. Что такое революция, в точном смысле этого слова?.. Это замена, путем насилия, одного режима другим. Революция может быть большим благополучием для народа, если, разрушив, она сумеет построить вновь. С этой точки зрения, революции во Франции и в Англии кажутся мне скорее благотворными. У нас же революция может быть только разрушительной, потому что образованный класс представляет в стране лишь слабое меньшинство, лишенное организации и политического опыта, не имеющее связи с народом. Вот, по моему мнению, величайшее преступление царизма: он не желал допустить, помимо своей бюрократии, никакого другого очага политической жизни. И он выполнил это так удачно, что в тот день, когда исчезнут чиновники, распадется целиком само русское государство. Сигнал к революции дадут, вероятно, буржуазные слои, интеллигенты, кадеты, думая этим спасти Россию. Но от буржуазной революции мы тотчас перейдем к революции рабочей, а немного спустя, к революции крестьянской.

Тогда начнется ужасающая анархия, бесконечная анархия… анархия на десять лет… Мы увидим вновь времена Пугачева, а может быть и еще худшие…

Австро-германцы продолжают продвигаться вдоль правого берега Сана, вследствие чего русские не смогли удержаться в Перемышле: крепость была вчера очищена.

От начала боев в мае месяце на реке Дунайце, число пленных, оставленных русскими в руках противника, достигает приблизительно 300.000 человек.

Русское общественное мнение тем более взволновано галицийским поражением, что на быстрый успех в Дарданеллах у него остается уже мало надежды.

Но во всех слоях общества, и особенно в провинции, выявляется новое течение. Вместо того, чтобы предаваться унынию, как под ударами прежних неудач, общество протестует, возмущается, приходит в движение, требует решений и лекарств, заявляет о своей воле к победе. Сазонов сказал мне сегодня следующее:

— Вот настоящий русский народ… Теперь мы увидим великолепное пробуждение национального чувства… Все политические партии, исключая, разумеется, крайнюю правую, требуют немедленного созыва Думы, чтобы положить конец неумелости военного управления и организовать гражданскую мобилизацию страны.

В течение последних нескольких дней Москва волновалась. Слухи об измене ходили в народе; обвиняли громко императора, императрицу, Распутина и всех придворных, пользующихся влиянием.

Серьезные беспорядки возникли вчера и продолжаются сегодня. Много магазинов, принадлежащих немцам или носящих вывески с немецкими фамилиями, было разграблено.

Порядок в Москве восстановлен. Вчера вечером войска должны были пустить в ход оружие.

Вначале полиция дала погромщикам возможность действовать, чтобы доставить некоторое удовлетворение чувствам гнева и стыда, вызванным в московском народе галицийским поражением. Но движение приняло такие размеры, что пришлось прибегнуть к вооруженной силе.

Московские волнения носили чрезвычайно серьезный характер, недостаточно освещенный отчетами печати.

На знаменитой Красной Площади, видевшей столько исторических сцен, толпа бранила царских особ, требуя пострижения императрицы в монахини, отречения императора, передачи престола великому князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина и проч.

Шумные манифестации направились также к Марфо-Мариинскому монастырю, где игуменьей состоит великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова великого князя Сергея Александровича. Эта прекрасная женщина, изнурящая себя в делах покаяния и молитвы, была осыпана оскорблениями: простой народ в Москве давно убежден, что она — немецкая шпионка и даже — что она скрывает у себя в монастыре своего брата, великого герцога Гессенского.

Эти известия вызвали ужас в Царском Селе. Императрица горячо обвиняет князя Юсупова, московского генерал-губернатора, который, по своей слабости и непредусмотрительности, подверг императорскую семью подобным оскорблениям.

Император принял вчера председателя Думы Родзянко. Последний изо всех сил настаивал на немедленном созыве Государственной Думы. Государь выслушал его сочувственно, но ничего не высказал относительно своих намерений.

Со времени оставления Перемышля русская армия в Средней Галиции оборонялась с крайним упорством между Саном и Вислой, чтобы прикрыть Львов. Сейчас ее фронт прорван к востоку от Ярослава. Германцы захватили 15000 пленных.

Председатель Совета министров, Горемыкин, удрученный и годами, и происходящими событиями, умолял императора принять его отставку. Получив лишь уклончивый ответ, он говорил вчера одному из своих друзей: «Государь не видит, что уже свечи зажжены вокруг моего гроба и только меня и ожидают для отпевания»…

По признанию, сделанному г-жей Вырубовой графине N, министр внутренних дел Н. А. Маклаков, обер-прокурор св. синода Саблер и министр юстиции Щегловитов делают величайшия усилия, чтобы убедить государя не созывать Думы и чтобы доказать ему даже, что Россия не может более продолжать войну.

В вопросе о Думе царь остается непроницаем, несмотря на то, что царица всеми силами поддерживает мнение этих министров. Что же касается продолжения войны, то Николай II выразился об этом с такой силой, какой от него не ждали:

«Заключить мир теперь — это значит одновременно — бесчестье и революция. Вот что осмеливаются мне предлагать»…

Императрица не менее энергично заявляет, что если бы Россия теперь бросила своих союзников, она покрыла бы себя вечным стыдом; но она убеждает императора не делать никакой уступки парламентаризму и повторяет ему: «Помните, больше, чем когда-либо, что вы — самодержец Божиею милостью. Бог не простил бы вам, если бы вы изменили той миссии, которую он поручил вам на земле».

Сегодня утром мы встретились с Бьюкененом в министерстве иностранных дел, и у обоих была одна мысль:

— Сегодня сотая годовщина Ватерлоо…

Но сейчас не время для иронической игры историческими сопоставлениями; мы получили действительно важное известие: министр внутренних дел Маклаков уволен от своих обязанностей; его заместитель — князь Щербатов, начальник главного управления государственного коннозаводства.

Сазонов ликует. Отставка Маклакова ясно показывает, что император остается верен политике союза и решил продолжать войну.

Что касается нового министра внутренних дел, он до сих пор не пользовался никакой известностью. Но Сазонов изображает его человеком умеренным, здравомыслящим и испытанным патриотом.

Великий князь Константин Константинович, родившийся в 1858 г., внук Николая I, младший брат вдовствующей королевы греческой, женатый на принцессе Елизавете саксен-альтенбургской, скончался третьяго дня в Павловске, где он жил в уединении от света.

Сегодня в 6 часов тело с большою торжественностью перевезено в Петропавловский собор, в крепость, служащую Романовым одновременно государственной тюрьмой и усыпальницей.

Император и все великие князья следуют пешком за траурной колесницей. От паперти собора до катафалка, выдвинутого перед иконостасом, они несут громадный гроб на руках.

Служба, являющаяся лишь предшествием торжественного отпевания, сравнительно коротка для православного богослужения; все же она продолжается не менее часа.

Император, императрицы, вдовствующая и нынешняя, все великие князья и княгини, князья императорской крови — все они здесь, стоят по правую сторону катафалка; дипломатический корпус собран около них.

Таким образом я нахожусь в нескольких шагах от императора и могу свободно его рассматривать. За три месяца, что я его не видел, он заметно изменился: поредевшие волосы местами подернулись сединою; лицо исхудало; взгляд строг и направлен куда-то вдаль.

Слева от него, вдовствующая императрица стоит неподвижно, выпрямив голову, с величественной осанкой, словно священнодействуя; величие не покидает ее ни на мгновение, несмотря на то, что ей 68 лет. Рядом с нею императрица Александра Федоровна держится напряженно и пересиливает себя. Поминутно ее мраморное лицо бледнеет, и нервное, прерывистое дыхание подымает верхнюю часть груди.

Непосредственно подле нее и в том же ряду великая княгиня Мария Павловна стоит также прямо, с тою же твердостью, тою же величавостью, что и вдовствующая императрица. За нею рядом стоят четыре дочери императора; старшая, Ольга, все время бросает на свою мать беспокойные взгляды.

В отступление от православных обычаев за обеими императрицами и за великой княгиней Марией Павловной поставлены три кресла.

Императрица Александра, для которой стоять мучительно, четыре раза принуждена садиться. Каждый раз она при этом закрывает глаза рукой, как бы извиняясь за свою слабость. Две ее соседки, напротив, отнюдь не склоняясь, выпрямляются насколько возможно, противопоставляя, таким образом, с молчаливым осуждением, гордое величие предыдущего царствования расслабленности нынешнего двора.

Во время долгой и скучной панихиды, мне представляют нового министра внутренних дел, князя Щербатова. У него умное и открытое лицо, голос проникнут теплотою, вся его фигура внушает симпатию. Сразу же он говорит мне:

— Моя программа проста. Инструкции, которые я дам губернаторам, могут быть сведены к словам: Все для войны до полной победы. Я не потерплю никакого беспорядка, никакой слабости, никакого упадка духа.

Я поздравляю его с такими намерениями и настаиваю на необходимости обратить отныне все производственные силы страны на снабжение армии…

Пробуждение национальных сил проявило себя вчера, в Москве, захватывающим образом. Земский союз и союз городов собрались там на съезд. Председательствующий князь Львов ярко осветил неспособность администрации мобилизовать силы страны для обслуживания армии: «Задача, стоящая перед Россией, заявил он, во много раз превосходит способности нашей бюрократии. Разрешение ее требует усилия всей страны в ее целом. После 10 месяцев войны — мы еще не мобилизованы. Вся Россия должна стать обширной военной организацией, громадным арсеналом для армии»…

Практическая программа была тотчас выработана. Наконец-то Россия на правом пути…

В половине одиннадцатого утра я приехал в Петропавловский собор, чтобы присутствовать на торжественном отпевании великого князя Константина Константиновича.

Утомленная службой, бывшею третьяго дня, императрица Александра Федоровна не могла прибыть. Вдовствующая императрица и великая княгиня Мария Павловна торжествуют, стоя только вдвоем в первом ряду, рядом с императором.

Заупокойное служение продолжается два часа и протекает с необычайною пышностью в смене грандиозных и патетических обрядов.

Интересно при этом наблюдать за императором. Ни на мгновение не замечаю в нем равнодушия или невнимательности; его набожность глубока и естественна. Иногда он закрывает наполовину глаза, и когда открывает их вновь, его взгляд кажется светящимся каким-то внутренним сиянием.

Наконец, бесконечная литургия заканчивается. Присутствующим раздают свечи, как символ того вечного света, который открывается душе покойного. Вся церковь наполняется тогда ослепительным блеском, в котором чудесно сверкают золото и драгоценные камни иконостаса. Неподвижный, с сосредоточенным лицом, с остановившимися зрачками, император смотрит перед собой вдаль, на то невидимое, что лежит за земными пределами, за границами нашего призрачного мира…

Сегодня утром в присутствии государя происходит спуск броненосного крейсера в 32000 тонн, «Измаил», построенного на эллингах Васильевского Острова, в том месте, где Нева выходит из Петрограда; присутствуют также дипломатический корпус и члены правительства.

Погода прекрасная, церемония столь же внушительная, сколь живописная. Но гости как будто не интересуются зрелищем. Перешептываются в группах, с встревоженными лицами: только что получено известие, что русская армия отходит от Львова.

Государь невозмутимо выполняет все обряды церемонии спуска. Он снимает фуражку, когда благословляют корабль. Яркий свет солнца оттеняет от углов его глаз две темные и глубокие морщины, которых там не было вчера.

Между тем, громадное судно движется к Неве медленно и неудержимо, сильное волнение идет по реке; причалы натягиваются — и «Измаил» величественно останавливается.

Прежде чем уехать, император осматривает мастерские, куда поспешно вернулись рабочие. Он остается там около часа, часто останавливаясь, чтобы поговорить, с той спокойной любезностью, полной достоинства и внушающей к себе доверие благодаря которой он так умеет подходить к меньшей братии. Горячие приветствия, возгласы, словно вырывающиеся из всех грудей, провожают его до самого конца обхода. А между тем, мы здесь находимся в самом очаге русского анархизма…

Когда мы расстаемся с императором, я поздравляю его с тем приемом, который он встретил в мастерских. Его глаза светятся грустной улыбкой. Он мне отвечает:

— Ничто так благотворно на меня не действует, как чувствовать себя в соприкосновении с моим народом. И сегодня я нуждался в этом.

Издатель «Нового Времени», Суворин, пришел ко мне, чтобы поделиться своим унынием:

— У меня больше нет надежды, — сказал он мне. — Отныне мы обречены на ряд потрясений.

Я возражаю ему указанием на взрыв энергии, которым охвачен сейчас весь русский народ и который только что сказался в Москве принятием практических решений. Он ответил:

— Я знаю свою страну. Этот подъем не продлится долго. Немного времени пройдет — и мы вновь погрузимся в апатию. Сегодня мы нападаем на чиновников; мы обвиняем их во всех тех несчастиях, которые случились с нами — и мы в этом правы, но мы не можем без них обойтись. Завтра, по лености, по слабости, мы сами отдадим себя опять в их когти.

Катаясь сегодня днем по островам с г-жею В., я передавал ей те речи, полные уныния, что слышал вчера от Суворина.

— Будьте уверены, — отвечала она мне, — что тысячи русских думают совершенно также. Тургенев, знавший нас в совершенстве, пишет в одном из своих рассказов, что русский человек проявляет необыкновенное мастерство для того, чтобы провалить все свои предприятия. Мы собираемся взлезть на небо. Но только что отправившись, замечаем, что небо ужасно высоко. Тогда мы думаем только о том, как бы упасть возможно скорее и ушибиться как можно больнее…