А чтобы мы учились упорнее, они говорили нам о работах, где надо было годами чистить выгребные ямы, сжигать отбросы, распылять яды. Удалять асбест. Эти работы были настолько ужасны, что, как нам говорили, мы были бы рады встретить смерть на пол-пути.
      Существовали работы, настолько скучные, что ты бы совершил членовредительство, только чтобы не работать.
      Так что ты запоминал каждую минуту из последнего года пребывания в церковном семейном округе.
      Екклесиаст, Глава Десятая, Стих Восемнадцатый:
      "От лености обвиснет потолок; и когда опустятся руки, то протечет дом".
      Плач Иеремии, Глава Пятая, Стих Пятый:
      "Нас погоняют в шею, мы работаем -- и не имеем отдыха".
      Чтобы бекон не сворачивался, подержи его несколько минут в холодильнике, перед тем как жарить.
      Протри поверхность мясного хлеба кубиком льда, и он не переломится при запекании.
      Чтобы шнурки выглядели свежими, погладь их, положив между листами вощеной бумаги.
      Мы были постоянно заняты обучением. Надо было запомнить миллион фактов. Мы держали в памяти половину Ветхого Завета.
      Мы думали, что все это обучение делает нас умными.
      Но единственная его цель была сделать нас глупыми.
      Изучая все эти мелочи, у нас никогда не было времени, чтобы думать. Никто из нас никогда не задумывался, что значит всю жизнь убирать за каким-то незнакомцем. Весь день мыть посуду. Кормить чьих-то детей. Стричь газон. Весь день. Красить дома. Год за годом. Гладить простыни.
      Во веки веков.
      Работать без конца.
      Все мы были так озабочены сдачей тестов, что никогда не думали, что будет после ночи крещения.
      Все мы беспокоились о наших худших страхах -- сжимании лягушек, поедании червей, ядов, асбеста, -- и мы никогда не предполагали, насколько скучной будет жизнь, если нам удастся получить хорошую работу.
      Мыть посуду, вечно.
      Полировать серебро, вечно.
      Стричь газон.
      Повтор.
      В ночь перед крещением мой брат Адам отвел меня на заднее крыльцо нашего семейного дома и сделал мне стрижку. В любой другой семье церковного семейного округа, где был семнадцатилетний сын, ему делали точно такую же стрижку.
      В порочном внешнем мире это называют стандартизацией.
      Брат сказал мне не улыбаться, стоять прямо и отвечать на любые вопросы отчетливо.
      Во внешнем мире это называется маркетингом.
      Моя мать собирала в сумку вещи, которые я должен был взять с собой. В ту ночь мы все лишь притворялись, что спали.
      В порочном внешнем мире, сказал мне брат, были грехи, которые церковь не знала, как запретить. Я не мог ждать.
      Следующей ночью было наше крещение, и мы делали все, чего и ожидали. И ничего больше. Как раз тогда, когда ты уже готов отрубить свой мизинец и мизинец своего соседа, ничего не происходило. После того, как тебя осматривали, ощупывали, взвешивали и экзаменовали по Библии и домоводству, тебе говорили одеваться.
      Ты брал сумку с вещами и шел от дома собраний в грузовик, который ждал снаружи.
      Грузовик уезжал в порочный внешний мир, в ночь, и никто, кого ты знал, больше тебя не увидит.
      Ты никогда не знал, насколько высоко тебя оценили.
      Даже если бы ты знал, что отлично справился, эта радость не продлилась бы долго.
      Тебя ждало назначение на работу.
      И не дай Бог тебе когда-нибудь станет скучно и ты захочешь большего.
      В соответствии с церковной доктриной, всю оставшуюся жизнь ты будешь делать одну и ту же работу. То же одиночество. Ничто не меняется. Изо дня в день. Это был успех. Вот какой был приз.
      Стричь газон.
      И стричь газон.
      И стричь газон.
      Повтор. 33
      В автобусе, на пути к нашей третьей встрече, Фертилити и я сидим перед каким-то парнем и подслушиваем шутку.
      Температура -- двадцать семь, тридцать два градуса, слишком жарко для июня где бы то ни было, окна автобуса открыты, и от выхлопных газов я чувствую себя немножко дурно. Виниловые сиденья такие горячие, как в Аду. Это Фертилити предложила поехать в центр на автобусе. В тот день она сказала мне: В центр. Сейчас полдень, поэтому только безработные, и те, кто работает ночью, и сумасшедшие с Синдромом Тауретта едут куда-либо.
      Это наша первая встреча после того, как она не будет спать со мной, и даже не поцелует меня, ни за что, никогда.
      Кто сидит сзади нас, я не могу даже представить. Непримечательный вид, просто парень в рубашке. Светлые волосы. Если бы вы надавили на меня, то я сказал бы: урод. Я не помню. Автобус ходит мимо мавзолея каждые пятнадцать минут, и мы только что сели. Мы встретились возле Склепа 678, как и всегда.
      Я помню эту шутку. Это старая шутка. За окнами автобуса проносятся городские дома, машины, припаркованные вдоль тротуара, заборы, обозначающие границы владений, и шутник наклоняет голову в нашу с Фертилити сторону и шепчет. "Что труднее, чем провести верблюда через игольное ушко?"
      Все эти шутки уже в прошлом. Не важно, насколько они смешные, но их нигде не слышно.
      Ни Фертилити, ни я ничего не отвечаем.
      А шутник шепчет: "Застраховать жизнь члена Правоверческой церкви".
      Правда в том, что никто не смеялся над этими шутками, кроме меня, а я смеялся лишь для того, чтобы выглядеть правдоподобно. Я смеялся, чтобы не выглядеть неправдоподобно. Главное, о чем я беспокоюсь, когда выхожу на улицу -- это чтобы люди не подумали, что я уцелевший. От церковного костюма я избавился много лет назад. Не дай Бог я буду выглядеть так же, как один из тех сумасшедших идиотов на Среднем Западе, которые убили себя, потому что их Бог позвал их домой.
      Моя мать, мой отец, мой брат Адам, мои сестры, другие мои братья, все они мертвы и закопаны в землю, а я жив и смеюсь над ними. Я все еще должен жить в этом мире и общаться с людьми.
      Поэтому я смеюсь.
      Я смеюсь, потому что я должен делать что-то, производить какой-то шум, кричать, вопить, плакать, клясться, стонать. Это все просто разные пути выхода чувств.
      Сегодня утром эти шутки повсюду, и приходится делать что-то, чтобы не начать плакать. Никто не смеется громче меня.
      Шутник шепчет: "Почему Правоверец перешел через дорогу?"
      Может, он даже говорит не с Фертилити и не со мной.
      "Потому что не нашлось ни одной машины, которая бы сшибла его".
      Позади всех нас -- рев автобуса, толкаемого вперед по дороге двигателем, расположенным сзади и выпускающим дым отвратительного цвета.
      Все эти шутки сегодня из-за газеты. Оттуда, где я сижу, я могу видеть заголовок ниже сгиба на титульных листах газет у пяти людей, закрывшихся сегодняшним утренним номером. Он гласит:
      "Уцелевших Членов Культа Все Меньше"
      В статье говорится, что близится к концу трагедия массового самоубийства членов Правоверческой церкви, начавшаяся десять лет назад. В статье говорится о последних выживших членах Правоверческой церкви, культа, базировавшегося в центре Небраски и совершившего самоубийство перед лицом расследования ФБР и всеобщего внимания. Короче, газета сообщает, что известно лишь шесть все еще живых членов церкви. Имена не называются, но я должен быть одним из последней половины дюжины.
      Продолжение статьи должно быть на странице А9, но суть понятна. Если читать между строк, то там говорится: Гора с плеч свалилась.
      Они не написали ничего о подозрительных смертях, выглядящих, как убийства. Там нет ничего об убийце, который, вероятно, охотится за этими шестью оставшимися уцелевшими.
      У меня за спиной шутник шепчет: "Как ты назовешь Правоверца со светлыми волосами?"
      Про себя я отвечаю ему: Мертвец. Я слышал все эти шутки.
      "Как ты назовешь Правоверца с рыжими волосами?"
      Мертвец.
      "С каштановыми волосами?"
      Мертвец.
      Парень шепчет: "В чем разница между Правоверцем и трупом?"
      Пара часов, и не будет никакой разницы.
      Парень шепчет: "Что кричит Правоверец, когда мимо проезжает катафалк?"
      Такси!
      Парень шепчет: "Как можно вычислить Правоверца в переполненном автобусе?"
      Кто-то тянет за шнур звонка, чтобы сойти на следующей остановке.
      Фертилити поворачивается назад и говорит: "Заткнись". Она говорит достаточно громко, чтобы люди оторвались от своих газет: "Ты шутишь насчет самоубийств, о мертвых людях, которых тоже кто-то любил. Просто заткнись".
      Она сказала это действительно громко. Ее серые, но отливающие серебром глаза горели так, что я уже подумал, а не из Правоверцев ли Фертилити. Или она все еще раздражена из-за смерти брата. Ее реакция была чрезмерной.
      Автобус подъезжает к тротуару, шутник встает и идет по проходу. Так же, как в церкви, мы сидим на скамейках, между которыми есть проход. Парень ждет у двери, чтобы сойти. У него мешковатые брюки из коричневой шерсти, которые в такую жару носят только уцелевшие. Подтяжки от церковного костюма образуют на его спине крест. Коричневый шерстяной пиджак перекинут через руку. Он шаркает по проходу автобуса, останавливается, чтобы пропустить других людей, поворачивается и прикасается к полю соломенной фермерской шляпы. В нем что-то близкое, но это было так давно. Его запах -- это пот, и шерсть, и солома с фермы.
      Откуда я его знаю, я не помню. Его голос я помню. Его голос, только его голос, у меня за спиной, в телефонной трубке.
      Умри только тогда, когда закончишь всю свою работу
      Его лицо -- это лицо, которое я вижу в зеркале.
      Не размышляя, я громко произношу его имя.
      Адам. Адам Брэнсон.
      Шутник говорит: "Мы раньше встречались?"
      Но я говорю: Нет.
      Автобус проезжает пару шагов, увозя нас от него, и он говорит: "Разве мы не росли вместе?"
      И я говорю: Нет.
      Стоя возле двери автобуса, он кричит: "Разве ты не мой брат?"
      И я кричу: Нет.
      И он уходит.
      Лука, Глава Двадцать Вторая, Стих Тридцать Четвертый:
      "... ты трижды отречешься, что не знаешь Меня".
      Автобус возвращается в поток машин.
      Единственное, что можно сказать о том парне -- урод. Отвратительный. Жирный, как бочка. Неудачник. Образец жалкого человека. Жертва. Мой брат, старше меня на три минуты. Правоверец.
      Согласно языку тела, если верить учебникам по психологии, Фертилити разозлилась на меня из-за этого смеха. Ее ноги скрещены у коленей и лодыжек. Она смотрит в окно так, как будто ей пофигу, где мы находимся.
      Согласно ежедневнику, в этот момент я должен натирать воском пол в столовой. Надо почистить желоба. Надо смыть пятно на подъездной дорожке к дому. Я должен чистить белую спаржу для сегодняшнего обеда.
      Я не должен терять чувство времени из-за прекрасной и сердитой Фертилити Холлис, даже если я убил ее брата и даже если она раскрывает свою тайную страсть моему голосу по телефону ночью, но не может выносить меня как живого человека.
      Но не важно, что я должен сейчас делать. Что должен делать любой уцелевший. Все говорят, что мы выросли верящими, и мы испорченные, злые и грязные.
      Мы едем в центр в автобусе, наполненном горячим и плотным воздухом, смешанным с ярким солнечным светом и выхлопами бензина. Мимо проносятся цветы, выращенные на земле, розы, которые должны иметь запах, красные, желтые, оранжевые, все время раскрытые, но безо всякого эффекта. Шесть рядов машин движутся без остановки, как на конвейере.
      Что бы мы ни делали, это будет неправильно, потому что мы все еще живы.
      Ощущение такое, что ты бессилен. Ощущение такое, что происходит отправка.
      Это не похоже на путешествие. Нас взяли в обработку. Это больше похоже на простое ожидание. Это лишь вопрос времени.
      Я не могу ничего сделать правильно, а мой брат пришел, чтобы убить меня.
      Здания центра города начинают громоздиться вдоль тротуара. Движение замедляется. Фертилити поднимает руку, чтобы дернуть за шнур, динь, и автобус останавливается, чтобы выпустить нас возле универмага. Искусственные мужчины и женщины выставлены в витринах и демонстрируют одежду. Улыбаются. Смеются. Изображают, что хорошо проводят время. Мне знакомо это чувство.
      На мне одеты только брюки и клетчатая рубашка, но они принадлежат человеку, на которого я работаю. Все утро я провел наверху, пробуя разные варианты одежды и спускаясь вниз, чтобы спросить у соц.работницы, пылесосящей абажуры, что она думает.
      Над дверями универмага большие часы, и Фертилити смотрит вверх. Она говорит мне: "Поспеши. Мы должны быть там к двум часам".
      Она берет мою руку в свою удивительно холодную руку, холодную и сухую даже на жаре, мы толкаем дверь и заходим на первый этаж с кондиционированным воздухом, где товары разложены на прилавках и в стеклянных запертых шкафах.
      "Мы должны подняться на пятый этаж," -- говорит Фертилити, ее рука обхватывает меня и тянет. Мы поднимаемся на эскалаторах. Второй этаж, Товары для мужчин. Третий этаж, для детей. Четвертый этаж, для юных леди. Пятый этаж, для женщин.
      Какая-то музыкальная запись звучит из отдушин в потолке. Это Ча-Ча. Два медленных шага и три быстрых. Скрещенный шаг и поворот женщины под рукой. Фертилити учила меня.
      Это совсем не то, что я ожидал от сегодняшнего дня. Одежда висит на стойках, на вешалках. Продавцы ходят среди людей, одетых действительно хорошо, и спрашивают, могут ли им помочь. Ничего подобного я никогда раньше не видел.
      Я спрашиваю, она что, хочет танцевать здесь?
      "Подожди минуту, -- говорит Фертилити. -- Просто подожди".
      Сначала мы чувствуем запах дыма.
      "Отойдем сюда," -- говорит Фертилити и тянет меня в лес длинных платьев, выставленных на продажу.
      Потом происходит вот что: сигнализация начинает звонить, люди спускаются по эскалаторам так же, как по обычным лестницам, потому что эскалаторы остановились. Люди идут вниз по эскалатору, работавшему на подъем, и это выглядит так же предосудительно, как и нарушение закона. Продавщица складывает свои записи в сумку с молнией и смотрит в другой конец этажа, где какие-то люди стоят возле лифтов, смотрят на цифры над дверями и держат большие блестящие сумки с ручками, наполненные покупками.
      Сигнализация все еще звонит. Дым достаточно густой, чтобы мы видели, как он клубится возле ламп на потолке.
      "Не используйте лифты, -- кричит продавщица. -- Когда пожар, лифты не работают. Вам придется спуститься по лестнице".
      Она мчится к ним через лабиринт одежды на стойках, сумка с молнией зажата в руке, и она ведет это стадо к двери с надписью ВЫХОД.
      Остались только Фертилити и я. Лампы вспыхивают и вырубаются.
      В темноте, дыме, мы окружены со всех сторон сатином, натыкаемся на резанный бархат, ощущаем холод шелка, гладкость элегантного хлопка, звонит сигнализация, все эти платья, шероховатость шерсти, холод руки Фертилити на моей руке, и она говорит: "Не волнуйся".
      Маленькие зеленые таблички светят нам сквозь мрак, говоря ВЫХОД.
      Сигнализация звонит.
      "Просто оставайся спокоен," -- говорит Фертилити.
      Сигнализация звонит.
      "Сейчас в любую минуту," -- говорит Фертилити.
      Яркие оранжевые вспышки в темноте в другом конце этажа окрашивают все в странные оттенки оранжевого на черном. Платья и брюки между нами и тем местом -- это висящие черные призраки людей с руками и ногами, врывающиеся в огонь.
      Призраки тысяч людей сгорают и падают на наших глазах. Сигнализация звонит так громко, что ты кожей чувствуешь этот звон, и лишь холодная рука Фертилити удерживает меня здесь.
      "Теперь в любую секунду," -- говорит она.
      Жар приближается достаточно близко, чтобы почувствовать его. Дым достаточно плотный, чтобы ощутить на вкус. Не более чем в шести метрах пугающие призраки женщин, сделанные из одежды на вешалках, начинают тлеть и падать на пол. Становится тяжело дышать, и я не могу держать глаза открытыми.
      А сигнализация звонит.
      Мне кажется, будто одежду на мне высушили и выгладили.
      Так близко подошел огонь.
      Фертилити говорит: "Разве это не здорово? Разве тебе это не нравится?"
      Я поднимаю руку ко рту, и это создает прохладное дуновение между моим лицом и вешалкой с искусственным шелком, пылающей рядом с нами.
      Сейчас самое время сказать о тканях. Выдерните несколько нитей из одежды и подержите их над огнем. Если они не горят, это шерсть. Если они горят медленно, то это хлопок. Если они пылают так же, как одежда рядом с нами, то ткань синтетическая. Полиэстер. Искусственный шелк. Нейлон.
      Фертилити говорит: "Вот оно, сейчас". Затем наступает холод, прежде чем я успеваю подумать, почему сейчас. Оно мокрое. Вода льется с потолка. Оранжевые легкие вспышки, слабее, слабее, всJ. Дым вымывается из воздуха.
      Один за другим включаются прожекторы, чтобы показать, что все оставшееся -- это белые и черные тени. Запись музыки Ча-Ча снова включается.
      "Я видела, как все это произойдет, во сне, -- говорит Фертилити. -- Ни единого мгновения мы не были в опасности".
      Это то же самое, как их с Тревором океанский лайнер, затонувший лишь наполовину.
      "На следующей неделе, -- говорит Фертилити, -- взорвется частная пекарня. Хочешь пойти посмотреть? Я видела, что погибнут как минимум три или четыре человека".
      Мои волосы, ее волосы, моя одежда, ее одежда, на нас нет и следа огня.
      Даниил, Глава Третья, Стих Двадцать Седьмой:
      " ... огонь не имел силы, и волосы на голове не опалены, и одежды их не изменились, и даже запаха огня не было от них".
      Был там, думаю я. Сделал это.
      "Поспешим, -- говорит она. -- Пожарные поднимутся сюда через несколько минут". Она берет мою руку в свою и говорит: "Пусть это Ча-Ча не пропадает даром".
      Раз, два, ча, ча, ча. Мы танцуем, три, четыре, ча, ча, ча.
      Разруха, спаленные рукава и брючины от одежды разбросаны по полу вокруг нас, потолок провис, вода все еще льется, все вымокло, мы танцуем раз, два, ча, ча, ча.
      Вот такими нас и находят. 32
      На следующей неделе должна взорваться бензоколонка. А еще из зоомагазина улетят все канарейки, сотни канареек. Фертилити предвидела все это в одном сне за другим. В каком-то отеле в этот момент течет труба. Неделями вода стекала внутри стен, размывая штукатурку, вызывая гниение дерева и ржавение металла, и в 15:04 в следующий вторник гигантская хрустальная люстра в центре вестибюля упадет.
      В ее сне был скрежет свинцовых не помню уже чего, затем брызги штукатурки. Какая-то скоба оторвет головку проржавевшего болта. В сне Фертилити головка болта приземляется, шлепается на ковер рядом со стариком, несущим багаж. Он поднимает ее и вертит в ладони, глядя на ржавчину и на блестящую сталь в месте разлома.
      Женщина, везущая свой багаж на тележке, останавливается рядом с мужчиной и спрашивает, ждет ли он очереди.
      Старик отвечает: "Нет".
      Женщина говорит: "Спасибо".
      Портье за стойкой звенит в колокольчик и объявляет: "Следующий, пожалуйста!"
      Коридорный делает шаг вперед.
      В этот момент люстра падает.
      Вот так все происходит в снах у Фертилити, и в каждом сне она видит новые детали. На женщине красный костюм, пиджак и юбка с золотым ремешком от Кристиан Диор. У старика синие глаза. На его руке, держащей головку болта, золотое обручальное кольцо. У коридорного проколото ухо, но он свою серьгу снял.
      За стойкой портье, говорит Фертилити, стоят массивные французские часы эпохи барокко в вычурном корпусе из позолоченного свинца с ракушками и дельфинами, поддерживающими циферблат. Время 15:04.
      Фертилити рассказывает мне все это с закрытыми глазами. Вспоминает или выдумывает, я не знаю.
      Первое к Фессалоникийцам, Глава Пятая, Стих Двадцатый:
      "Пророчества не унижайте".
      Люстра вспыхнет в момент падения, поэтому все, кто будет стоять внизу, посмотрят вверх. Что будет после этого, она не знает. Она всегда просыпается. Сны всегда заканчиваются тогда, в тот момент, когда люстра падает или самолет разбивается. Или поезд сходит с рельс. Или молния ударяет. Или земля трясется.
      Она начала вести календарь предстоящих катастроф. Она показывает его мне. Я показываю ей ежедневник, который заполняют мои работодатели. На следующей неделе будут взрыв пекарни, канарейки, пожар на бензоколонке, люстра в гостинице. Фертилити говорит, чтобы я взял корзину для пикников. Мы положим туда еду и отлично проведем день, наблюдая за всем этим.
      На следующей неделе у меня стрижка газонов, дважды. Полировка медного каминного набора. Проверка дат на продуктах в холодильнике. Переворачивание консервированных продуктов в кладовой. Покупка людям, на которых я работаю, подарков с годовщиной свадьбы друг для друга.
      Я говорю: Конечно. ВсJ, что она пожелает.
      Это было сразу после того, как пожарные обнаружили нас танцующими Ча-Ча по полу выгоревшего пятого этажа, и на нас ни единого следа огня. После того, как они записали наши показания и заставили нас подписать страховку, избавляющую их от ответственности, они вывели нас на улицу. Когда мы вышли наружу, я спросил у Фертилити: Почему?
      Почему она не позвонила никому, чтобы предупредить о пожаре?
      "Потому что никто не любит плохие новости, -- говорит она и пожимает плечами. -- Тревор сообщал людям обо всех своих снах, и это лишь создавало ему проблемы".
      Никто не хотел верить, что это потрясающий талант, сказала она. Они обвиняли Тревора в том, что он террорист или поджигатель.
      Пироманьяк, согласно Статистическому Пособию по Расстройствам Психики.
      В прошлые века его обвинили бы в колдовстве.
      Поэтому Тревор убил себя.
      С маленькой помощью вашего покорного слуги.
      "Вот почему я больше никогда ни о чем не сообщаю, -- говорит Фертилити. -- Может, если бы приют для сирот должен был сгореть, я бы сообщила, но эти люди убили моего брата, поэтому зачем я буду оказывать им такую честь?"
      Чтобы спасти человеческие жизни, я могу рассказать Фертилити правду, я убил ее брата, но я этого не делаю. Мы сидим на автобусной остановке и не разговариваем до тех пор, пока вдали не показывается ее автобус. Она пишет мне свой номер телефона на товарном чеке, который она подобрала с земли. Отличный чек на триста с лишним долларов, если я пойду с ним в магазин и сжульничаю по обычному сценарию. Фертилити говорит, чтобы я выбрал катастрофу и позвонил ей. Автобус увозит ее куда-то -- на работу, на обед, спать.
      Согласно ежедневнику, я чищу плинтусы. Прямо сейчас я подстригаю живую изгородь. Я стригу газон. Я чиню автомобили. Я должен был гладить, но я знаю, что соц.работница уже делает это за меня.
      Согласно Статистическому Пособию по Расстройствам Психики, я должен пойти в магазин и украсть что-то. Я должен выплеснуть накопившуюся сексуальную энергию.
      Согласно указаниям Фертилити, я должен упаковать обед, чтобы мы могли поесть, наблюдая, как какие-то люди погибнут. Я могу представить, как мы сидим на бархатном месте для влюбленных в вестибюле гостиницы, попиваем чай днем во вторник и наблюдаем за всем из первого ряда.
      Согласно Библии, я должен... не знаю, что.
      Согласно доктрине Правоверческой церкви, я должен быть мертв.
      Ничего из вышеперечисленного не занимает мое воображение, поэтому я просто брожу по центру. Возле частной пекарни запах хлеба, а через пять дней, по словам Фертилити, взрыв. В глубине зоомагазина сотни канареек порхают из конца в конец воняющей переполненной клетки. Через неделю все они будут свободны. Что потом? Я хочу сказать им: оставайтесь в клетке. Есть вещи лучше, чем свобода. И есть вещи хуже, чем прожить длинную скучную жизнь в чьем-то доме, а затем умереть и отправиться в канареечный рай.
      На заправке, которая, по словам Фертилити, взорвется, служащие качают бензин, вполне счастливые, не несчастные, молодые, не подозревающие, что через неделю они будут мертвы или потеряют работу, в зависимости от того, чья будет смена.
      Довольно быстро темнеет.
      Стоя возле гостиницы, я смотрю через большие стеклянные окна вестибюля на люстру, которая унесет много жизней. Женщина с мопсом на поводке. Семья: мать, отец, три маленьких ребенка. Часы за стойкой говорят, что до 15:04 следующего вторника еще очень много времени. Там будет безопасно стоять дни напролет, но в одну очень длинную секунду все изменится.
      Ты мог бы пройти мимо швейцаров в золотых ливреях и сообщить менеджеру, что его люстра собирается упасть.
      Все, кого он любит, умрут.
      Даже он умрет, когда-нибудь.
      Бог вернется, чтобы судить нас.
      Все его грехи не будут давать ему покоя в Аду.
      Ты можешь рассказать людям правду, но они ни за что не поверят тебе, пока событие не случится. Пока не станет слишком поздно. Тем временем, правда их разозлит и принесет тебе массу неприятностей.
      Поэтому ты просто идешь домой.
      Пора начинать готовить обед. Надо выгладить рубашку к завтрашнему дню. Почистить ботинки. Ты должен вымыть посуду. Новые рецепты для мастера.
      Там будет что-то, названное Свадебным Супом, на приготовление которого уйдет два килограма костного мозга. В этом году органическая пища очень популярна. Люди, на которых я работаю, хотят, чтобы мясо было прямо с ножа мясника. Почки. Печень. Раздутые свиные мочевые пузыри. Промежуточный желудок коровы, фаршированный водяным крессом и сладким укропом, похожим на коровью жвачку. Они хотят, чтобы животные были наполнены другими самыми невероятными животными, куры фаршированы кроликом. Карп фарширован ветчиной. Гусь фарширован лососем.
      Так много вещей, ради доведения которых до совершенства я должен вернуться домой.
      При жарке бифштекса ты покрываешь его полосками жира какого-нибудь другого животного, чтобы защитить от пригорания. Именно этим я занимался, когда телефон зазвонил.
      Конечно же это Фертилити.
      "Ты был прав по поводу того урода," -- говорит она.
      Я спрашиваю: Ты о чем?
      "Тот парень, бойфренд Тревора, -- говорит она. -- Он действительно нуждается в том, чтобы кто-то выводил его погулять, как ты и хотел, а один из тех сектантов был в автобусе с нами. Они, должно быть, братья-близнецы. Они настолько похожи".
      Я говорю, может, она ошибается. Большинство из тех сектантов мертвы. Они были сумасшедшими, глупыми, и почти все они мертвы. Я читал в газете. Все, во что они верили, оказалось неправдой.
      "Парень в автобусе спросил, знакомы ли они, и бойфренд Тревора сказал, что нет".
      Ну, значит, они не знакомы, говорю я. Ты бы узнала своего собственного брата.
      Фертилити говорит: "Это грустная часть. Он узнал того парня. Он даже назвал имя -- Брэд, или Тим, или что-то в этом роде".
      Адам.
      Я говорю: Ну и что же в этом грустного?
      "Потому что это было таким наигранным, трогательным отречением, -говорит она. -- Очевидно, что он пытается изображать из себя нормального счастливого человека. Он был таким грустным, что я даже дала ему свой телефонный номер. Я так ему сочувствую. Я имею в виду, что хочу помочь ему смириться со своим прошлым. Кроме того, -- говорит Фертилити, -- у меня есть чувство, что он ввяжется в какое-то ужасное дерьмо".
      В какое, например, спрашиваю я. Что она имеет в виду под дерьмом?
      "Страдания, -- говорит она. -- Все еще достаточно неопределенно. Несчастья. Боль. Массовые убийства. Не спрашивай, откуда я знаю. Это длинная история".
      Ее сны. Бензоколонка, канарейки, люстра в гостинице, и вот теперь я.
      "Слушай, -- говорит она. -- Нам все же нужно договориться о встрече, но не прямо сейчас".
      Почему?
      "Моя дьявольская работа приподносит мне маленький сюрприз прямо сейчас, поэтому если кто-нибудь по имени Доктор Амброуз позвонит и спросит, не знаешь ли ты Гвен, скажи, что не знаешь меня. Скажи, что мы никогда не встречались, окей?"
      Гвен?
      Я спрашиваю: Кто такой Доктор Амброуз?
      "Это просто его имя, -- говорит Фертилити. Говорит Гвен. -- Он не настоящий доктор, я так не думаю. Он скорее мой антрепренJр. Это не то, чем я хотела бы заниматься, но у меня с ним контракт".
      Я спрашиваю, чем же она таким занимается по контракту?
      "Здесь ничего незаконного. У меня всJ под контролем. В значительной степени".
      Что?
      И она рассказывает мне, и начинают орать сигнализации и сирены.
      Я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше.
      Сигнализации, мигалки и сирены окружают меня.
      Я чувствую, что я все меньше и меньше.
      Здесь, в кабине Рейса 2039, первый из четырех двигателей только что сгорел. Там, где мы сейчас, это начало конца. 31
      Часть работы по предотвращению моего самоубийства состоит в том, что соц.работница смешивает мне еще один джин-тоник. Это в тот момент, когда я говорю по межгороду. Продюсер Шоу Дона Уильямса ждет на второй линии. Все линии мигают. Кто-то от Барбары Уолтерс ждет на линии три. Сейчас для меня главное найти кого-нибудь, кто отвечал бы на звонки. Посуда, оставшаяся после завтрака, свалена в раковину и сама себя не вымоет.
      Самое главное -- связаться с хорошим агентом.
      Постели на втором этаже все еще не заправлены.
      Сад надо перекрашивать.
      По телефону один из лучших агентов беспокоится: а что если я не единственный уцелевший. Должно быть именно так, как я говорю. Соц.работница не заехала бы на утренний джин-тоник, если бы прошедшей ночью не случилось еще одно самоубийство. Прямо здесь, на кухонном столе, передо мной лежат все остальные папки регистрации происшествий.
      Короче, вся государственная Программа Удерживания Уцелевших провалилась. Теперь надо предотвращать самоубийство соц.работницы, смешивающей мне джин-тоник.
      Просто чтобы убедиться, что я в нее не влюбился, соц.работница сверлит меня взглядом. Просто чтобы она не крутилась под ногами, я прошу ее порезать лимон. Сбегать за сигаретами. Смешай мне напиток, говорю я, или я убью себя. Я клянусь. Я пойду в ванную и вскрою себе все вены бритвой.
      Соц.работница приносит еще один джин-тоник туда, где мы сидим за кухонным столом, и спрашивает, не хочу ли я помочь в идентификации нескольких тел. Это должно помочь мне покончить с прошлым. Несмотря ни на что, говорит она, это мои люди, моя плоть и кровь. Родные и родственники.