Социология неравенства. Теория и реальность

Детальный анализ отношений «власть – собственность» содержится в цикле публикаций Р.М. Нуреева, которому принадлежит подробный институциональный анализ этого феномена. По его мнению, «власть-собственность возникает в условиях, когда происходит монополизация должностных функций в общественном разделении труда, когда власть и господство основываются не на владении собственностью как таковой, а на высоком положении в традиционной иерархии» [Нуреев, Рунов, 2002, с. 12].

Рабовладельческая система. Следующая стратификационная система, которую мы рассмотрим, – рабовладение. Это такая форма зависимости, при которой непосредственные производители – рабы не только не имеют собственных средств производства, но и сами являются собственностью своих господ («говорящие орудия»), эксплуатирующих их путем внеэкономического принуждения. Исторические формы возникновения рабства в своей последовательности таковы: военнопленные, продажа и самопродажа за долги, естественное воспроизводство рабов и т. д. Классической формой считается рабство (рабовладение) в древних античных обществах (Греции и Риме). Здесь число рабов зачастую превышало число свободных граждан. Рабы были лишены всяких гражданских и собственнических прав, состояние рабства по греческим и римским законам передавалось по наследству. Неравенство закреплялось военно-юридическим принуждением. Однако благодаря институту вольноотпущенничества они нередко входили в число свободных сограждан и иногда достигали высокого материального и статусного положения. Освобождение от рабства было таким распространенным, что состав рабов нужно было постоянно пополнять новыми пленниками, захваченными на войне или пиратством. Возможность порабощения была такова, что, как отмечали многие историки, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок независимо от статуса и богатства не могли быть гарантированы от этой участи. Таким образом, случай Древней Греции и Рима является примером относительно открытого аграрного общества.

Помимо классического рабства времен античности существовали различные формы рабства в других обществах. Так, например, в средневековой Руси бытовало так называемое кабальное (долговое) рабство, довольно широко распространенное. В процессе первоначального накопления капитала получило распространение плантационное рабство в колониях многих европейских государств, и особенно на юге США. Здесь наследственные формы закрытости получили полное развитие. Рабство на юге США до Гражданской войны было «наследственным, эндогамным и пожизненным», с ежегодной скоростью освобождения от рабства 0,4 % к 1850 г. Рабство было отменено в колониях европейских государств в 1830–1870 гг., а в США – в результате Гражданской войны 1861–1865 гг.

Формально рабство запрещено международными конвенциями 1948 и 1956 гг., однако и поныне оно сохраняется во многих регионах мира. В частности, рабство имеет место в горных районах Северного Кавказа, где рабами являются незаконно захваченные иноверцы. К изуверским формам рабства в XX в. можно отнести содержавшихся в концентрационных лагерях, а также на предприятиях и фермах военнопленных и депортированных из оккупированных стран нацистским режимом Германии. Ничем в этом отношении не отличалось и положение заключенных в сталинском ГУЛАГе. И в том, и другом случае это были рабы для краткосрочного использования, чья продолжительность жизни и в нацистских, и в советских лагерях измерялась, как правило, днями и месяцами, а не годами.

Кастовая система. Самые крайние примеры наследственной закрытости обнаруживаются в кастовых обществах (см. строку Б5 табл. 4.1). Кастовая система, получившая наибольшее развитие в Индии, основывается:

1) на иерархии статусных групп (т. е. каст), которые классифицируются по этнической чистоте, богатству и доступу к товарам и услугам;

2) соответствующем наборе «правил закрытости», которые ограничивают все формы межкастовых браков или мобильности и поэтому делают членство в касте и наследственным, и пожизненным;

3) высокой степени физической и профессиональной сегрегации, усиленной тщательно разработанными правилами и ритуалами, которые регулируют межкастовые контакты;

4) оправдательной идеологии (т. е. индуизме), которая заставляет население относиться к таким экстремальным формам неравенства как к законным и правильным.

Делают эту систему такой особенной не просто ее хорошо разработанные правила закрытости, а также то, что в основе ее лежит социальная иерархия, характерной особенностью которой в основном является почетность (неэкономическая категория). Как указано в табл. 4.1, касты Индии классифицируются на основе этнической и ритуальной чистоты, где самые высокие посты в системе сохраняются для каст, которым запрещают нормы поведения, считающиеся позорными или «грязными». Под влиянием некоторых обстоятельств касты, которые получили политическую и экономическую власть, в конечном счете продвинулись вперед в иерархии статусов, хотя это и произошло в основном после того, как они переняли поведение и стиль жизни высших каст.

Итак, в основе кастовой системы лежат этнические различия (религиозное и этническое разделение труда), которые в свою очередь закрепляются религиозным порядком и религиозными ритуалами. Каждая каста представляет собой замкнутую, насколько это возможно, эндогамную группу, которой отводится четкое место в общественной иерархии. Это место появляется в результате обособления особых функций каждой касты в системе разделения труда. Существует достаточно четкий перечень занятий, которыми члены этой касты могут заниматься: жреческие, воинские, земледельческие. Высшее положение занимает каста брахманов (жрецы, йоги), обладающих неким сакральным знанием. Следующей кастой является каста кшатриев (воины). Названия многих каст не случайно совпадают с названиями определенных родов занятий. За большинством каст обычаем закреплены занятия – иногда узкие (касты гончаров, плотников, ювелиров и т. д.), иногда широкие (торговцев, земледельцев, чернорабочих). Неприкасаемые – «грязные» работы (уборка падали, нечистот, мусора), кожевники.

Кастовое положение не совпадает с имущественным, политическим, классовым сегодня. Самый бедный брахман не выдаст дочь за министра или богача из низшей касты. Поскольку положение в кастовой системе передается по наследству, возможности социальной мобильности здесь крайне ограничены. И чем сильнее выражена кастовость, тем более закрытым оказывается данное общество. Структурное деление кастового общества никак не соотносится с расово-антропологической структурой населения. К одному антропологическому типу могут относиться и высокородные брахманы, и неприкасаемые. Юридически кастовая система была отменена в Индии лишь в 1950 г. Однако и поныне в более сглаженном виде она воспроизводится не только в Индии, но и в ряде других мест современного мира [Кудрявцев, 1992].

Сословная система. Есть одна стратификационная система, не упоминаемая Д. Груским, но приводимая другими авторами, в частности В.В. Радаевым в его схеме 1995–1996 гг. Речь идет о сословной системе, в которой группы различаются юридическими правами, последние в свою очередь жестко связаны с их обязанностями и находятся в прямой зависимости от этих обязанностей. Основа дифференциации – обязанности перед государством. Причем под обязанностями имеются в виду обязательства перед государством, закрепленные в законодательном порядке. Одни сословия обязаны нести ратную или чиновную службу, другие – нести «тягло» в виде податей или трудовых повинностей. Способ детерминации различий – правовое оформление. В.В. Радаев относил к развитым сословным системам феодальные западноевропейские общества и средневековую Россию [Радаев, 1996, с. 52–53].

Однако это спорная позиция. Здесь можно принять в качестве альтернативных два подхода:

1) западноевропейское общество в его зрелом состоянии, с феодами и закрепленной частной собственностью, является видом классового общества, а не сословного;

2) можно рассматривать сословные общества как принадлежащие к двум подтипам:

• западноевропейскому, с ограниченными законом правами верховной власти, символизирующей волю государства;

• восточноевропейскому, с всевластием верховной власти, неурегулированностью отношений собственности законодательством, размытостью обязанностей и т. д.

Мы относим к сословным обществам лишь российское. Вероятно, круг таких обществ может быть расширен, но без включения западноевропейских.

Не случайно, что именно российскому автору В.О. Ключевскому принадлежит детальное описание сословий и сословных отношений. Начатки сословного строя, по Ключевскому, кроются «в самом возникновении древнерусского Московского государства». Юридическим завершением образования русских сословий послужили сословные жалованные грамоты 1785 г. императрицы Екатерины II. Вот как он определял понятие «сословия» в своей «Истории сословий в России»: «Сословие (ordo или status, от фр. etat, нем. Stand) – термин государственного права и обозначает известный ряд политических учреждений. Сословием мы называем классы (“класс” для него здесь просто синоним понятия “группа”. – О.Ш.), на которые делится общество по правам и обязанностям. Права дает либо утверждает, а обязанности возлагает государственная верховная власть, выражающая свою волю в законе; итак, сословное деление – существенно юридическое, устанавливается законом в отличие от других общественных делений, устанавливаемых условиями экономическими, умственными и нравственными, не говоря о физических. Существенным и наиболее осязательным признаком сословного деления служит различие прав, а не обязанностей» [Ключевский, 1918, с. 1–2]. Принадлежность к сословию передается по наследству, но не строго, что способствует относительной открытости данной системы.

Надо заметить, что вообще попытки включения средневековой Руси в число стран феодального типа были предприняты под давлением идеологов советского коммунистического режима. Была сформирована специальная теория русского феодализма, которая, правда, признавала, что эта разновидность феодализма имеет свои особенности, объясняемые климатом, географической средой и социально-экономической отсталостью. Однако в традициях национальной исторической школы, олицетворяемой такими классическими именами, как С. Соловьев, В. Ключевский, П. Милюков, Г. Вернадский, всегда подчеркивалась специфика социально-культурного пространства России по сравнению с Западной Европой. Отрицалась правомерность переноса понятийного аппарата западноевропейской медиевистики на реалии русских средневековых институтов. Не признавалось существование феодализма как такового в средневековой России [Черникова, 2005, с. 90—108]. Нам сейчас важнее обратить внимание на обратное соотношение сословной стратификационной системы, адекватно отражающей сущность социальной иерархии средневековой Руси-России, и ее неадекватности средневековым западноевропейским государствам.

Феодальная система. Тогда как институт частной собственности был недоразвит на Востоке, правящий класс средневекового Запада – феодалы были, напротив, частными собственниками. Отличительной чертой феодализма было то, что средневековая знать не только владела огромными поместьями или состоянием, но также обладала законным правом на результаты труда крестьян. Если крепостной убегал в город, это рассматривалось как форма кражи, т. е. как нарушение права феодала владеть результатами его труда. В такой интерпретации статусы крепостного и раба отличаются лишь степенью, и рабство составляет предельный случай, когда работники теряют весь контроль над результатами своего труда.

Социальные классы, появившиеся при европейском феодализме, разграничивались разными способами, тем не менее во всех случаях владение частной собственностью твердо устанавливалось, и жизненные возможности людей определялись большей частью их правом контролировать свою собственность в разных формах. В отличие от идеально типичного азиатского варианта национальное государство было в большей степени второстепенным по отношению к феодальной стратификационной системе, причем средства производства (земля, труд) контролировались классом собственников, который появился независимо от государства.

Хотя хорошо известно, что эра классического феодализма (т. е. после XII в.) характеризовалась жесткой классовой стратификацией, существовала высокая проницаемость в период, предшествующий институционализации майоратной системы и соответствующей трансформации дворянства в признанный законом и обычаем класс. В этот переходный период доступ в эту родовую знать пока еще не ограничивался по законам того времени для незаконнорожденных, также как не были запрещены браки между выходцами из разных классов.

Классовая система стратификации. Большая часть человеческой истории есть история обществ с социальной иерархией, высоким или определяющим значением наследуемости социальных позиций. Характерной чертой индустриальной эпохи (см. строку В табл. 4.1) является распространение эгалитарных идеологий и постепенное исчезновение экстремальных форм неравенства, присущих кастовой, рабовладельческой, сословной и феодальной системам. Лишь по мере созревания пред-капиталистической и наконец собственно капиталистической социетальной системы начинает складываться стратификационная иерархия, в которой различия между группами имеют экономическую основу, а доминирующим критерием социального неравенства выступают отношения собственности. Они же находят свое проявление в специфических позициях групп людей на постепенно складывающемся рынке труда. В чистом виде классовое общество разделяется на собственников средств производства (работодателей), наемных работников и самозанятых.

Классовая система предполагает, что социальные группы состоят из свободных и равных в политическом и правовом отношениях граждан. Особенность классовой стратификации состоит в том, что принадлежность к социальным классам не регламентируется государственной властью, не устанавливается законодательно и не передается по наследству (передаются имущество и капитал, но не сам статус). Классовая стратификация нами подробно рассматривается в следующей главе.

Этакратическая система. Помимо капиталистической классовой системы стратификации на базе индустриализма возникла также этакратическая сословно-слоевая система. Это была новая социетальная система, которая возникла в СССР, а позднее была распространена на другие страны. Этакратизм (дословно – власть государства, от фр. etat – государство и греч. kratos – власть) – это самостоятельная ступень и в то же время параллельная ветвь исторического развития современного индустриального общества со своими собственными законами функционирования и развития. Этакратизм можно рассматривать и как самостоятельную социально-экономическую систему в цивилизационной дихотомии Запад – Восток, и как одну из форм модернизации (индустриализации) стран неевропейского культурного ареала.

М. Кастельс пишет: «В XX в. мы жили, в сущности, при двух господствующих способах производства: капитализме и этатизме…При этатизме контроль над экономическим излишком является внешним по отношению к экономической сфере: он находится в руках обладателей власти в государстве (назовем их аппаратчиками или, по-китайски, линг-дао). Капитализм ориентирован на максимизацию прибыли, т. е. на увеличение объема экономического излишка, присвоенного капиталом на основе частного контроля над средствами производства и распределения. Этакратизм ориентирован (был ориентирован?) на максимизацию власти, т. е. на рост военной и идеологической способности политического аппарата навязать свои цели большему количеству подданных на более глубоких уровнях их сознания» [Кастельс, 2000, с. 38].

Первооснову этого общества составляли отношения типа «власть – собственность», социальная дифференциация носила неклассовый характер и определялась рангами во властной иерархии. Доминировала сословно-слоевая стратификация иерархического типа, в которой позиции индивидов и социальных групп определяются их местом в структуре власти и закрепляются в формальных рангах и соотнесенных с ними привилегиях, определяющие позиции занимали правящие группы, образующие этакратию, распоряжающуюся государственной собственностью. Система ограниченных социальных гарантий для низших слоев населения обеспечивала стабильность социума. Социальная мобильность представляла собой организуемую сверху селекцию наиболее послушных и преданных системе людей. Межслоевые перегородки были вполне проницаемы. В заключительной части книги мы подробно разберем особенности стратификационной системы этакратического типа.

В этой связи весьма ценны суждения выдающегося русского историка и видного либерала П.Н. Милюкова. Еще в годы революции он доказал, что Руси-России было присуще специфическое (пульсирующее) развитие общества, состоявшее в закрепощении и раскрепощении сословий государством. Данная концепция, разработанная либеральной академической наукой, являет собой пример реального научного прогноза, в котором утверждается возможность воспроизводства в будущем параметров социально-экономических отношений, уже имевшихся в прошлом. Универсальностью этих параметров объясняется поразительный факт, зафиксированный П.Н. Милюковым: русская история XX в. ближе к истории XVII в., чем XIX в. По его мнению, аграрная революция начала XX в., сняв тонкий налет европейского гражданского права, вернула ситуацию к историческим архетипам служилого государства со свойственным для него огосударствлением земельного ресурса, полным растворением частного права в публичном [Милюков, 2000]. На этой основе стало возможным фактическое восстановление квазисословной системы, закрепощение сословий государством, формирование особого служилого слоя (номенклатуры) в СССР. То есть реализовалась возможность воспроизводства в будущем (в нашем случае – советском) параметров социальных отношений, имевших место в прошлом. Можно констатировать, что данная концепция позволяет объяснить, почему вопрос о радикальном изменении форм собственности возникал в российской истории с регулярной периодичностью на этапах крупных реформ и столь же регулярно отодвигался в сторону в застойное время [Медушевский, 1998, с. 75]. Таким образом, под влиянием исторических факторов, которые мы здесь оставляем за пределами обсуждения, сработала, реализовала себя path dependence theory, воспроизведя в XX в. сословно-властные отношения, казалось бы, умершей средневековой Руси.

Продвинутый индустриализм (или информационное общество). Переход к информационной экономике приводит к значительным структурным изменениям, важнейшими из которых являются:

1) рост сервисной экономики и растущая власть «сервисного класса» [Esping-Andersen, 1993, 1999; Goldthorpe, 1982];

2) возрастающая роль теоретических знаний при переходе к новому «информационному веку» [Castells, 1998; Bell, 1973];

3) как результат, появление таких вещей, как техническая компетенция, научные степени и учебные сертификаты, в качестве «новых форм собственности» [Gouldner, 1979].

Многие аналитики приходят с небесспорному выводу, что человеческий и культурный капиталы отменяют экономический, становясь главными стратифицирующими факторами в передовом индустриальном обществе (см. строку В8 табл. 4.1). Согласно этому подходу на Западе, возможно, появляется новый господствующий класс – культурная элита.

В современном мире ныне доминируют три социетальных системы с присущими им стратификационными иерархиями. Первой из них является устоявшаяся социетальная система индустриального капитализма, в которой доминирует классовая стратификация. Второй социетальной системой является нео(пост)этакратическая. Сюда можно отнести такие страны, как Китай, Россия, центрально-азиатские постсоветские государства, Азербайджан. Здесь доминирует сословно-слоевая стратификация, переплетенная с соподчиненной ей классовой иерархией. Наконец, третья система, которая находится в процессе становления и черты которой недостаточно выражены, может быть определена как социетальная система информационного (сетевого) или, в другой терминологии, постиндустриального общества. В этой системе переплетаются классовая иерархия с иерархией по владению человеческим и культурным капиталом. Далее мы подробно рассмотрим систему иерархического неравенства общества продвинутого индустриализма, или (в более принятой терминологии) информационного общества.

Но все эти системы включают наряду с доминирующими стратификационными иерархиями большое разнообразие других форм социального неравенства, в которых выражается постоянно возрастающее разнообразие социальных отношений с усиливающимся рассогласованием статусов или, другими словами, снижающимся уровнем статусной кристаллизации. Сюда можно отнести ряд рассмотренных нами систем стратификации. Первой из них назовем приобретающую все большее значение профессионально-отраслевую систему стратификации. Существенное место занимает иерархическая поселенческая система, охватывающая весь мир и включающая в себя global cities, метрополисы, региональные и локальные центры, малые города, сельские поселения. Важное значение имеет также половозрастная стратификация, в которой в последние десятилетия происходят значимые изменения, приводящие к перераспределению статусных позиций и исполняемых ролей у представителей половозрастных групп. Качественно изменилась ситуация с этнокультурной стратификацией, в которой запечатлена драма усложнившихся отношений между народами и культурами, оказавшимися либо победителями, либо аутсайдерами в становящейся глобальной экономике.

Изучая проблемы социально-экономического неравенства в современном мире, необходимо, по-видимому, учитывать как общемировые тенденции, так и специфические особенности стран. Страны различаются как по социально-экономическому и политико-правовому устройству, так и по цивилизационной принадлежности и связанной с нею качественной специфике всей системы жизнедеятельности. Здесь мы отметим лишь социально-экономические различия, обусловленные принадлежностью к информационным обществам, к либеральным индустриальным обществам, к трансформирующимся обществам, переживающим переход от псевдосоциалистической (советской) социетальной системы к новому состоянию, пока еще не во всем определившемуся по своей направленности, и, наконец, обществам, находящимся надоиндустриальном уровне.

Положение людей остается фундаментально неравным во всех странах, включая и самые развитые постиндустриальные государства. Несмотря на активную социальную политику, до сих пор повсюду встречаются свидетельства бедности и массового экономического и социального неравенства. Во всех странах привилегированные группы людей пользуются непропорционально большой властью, богатством, престижем и другими высоко ценимыми благами. Наиболее удручающие факты неравенства в мире наблюдаются в отсталых странах.

Однако и в высокоразвитых странах, справедливо гордящихся успехами в построении welfare state, проходят сложные и во многом неожиданные по отношению к оптимистическим предсказаниям 1970-х гг. процессы. В. Иноземцев приводит такой достаточно характерный пример динамики имущественного неравенства. С начала 1930-х и до середины 1970-х гг. доля национального богатства, принадлежавшая 1 % наиболее состоятельных семей, снизилась: в США с 30 до 18 %; в Великобритании – с 60 до 29 %; во Франции – с 58 до 24 %. Понятно, что подобного рода данные служили основой для весьма оптимистических выводов о преодолении капиталистических форм неравенства и смене капитализма постиндустриальным обществом с иной социальной организацией. Но в новом цикле развития, начавшемся во второй половине 1970-х гг., капиталистическая природа обществ либеральной демократии вновь проявила себя с полной силой. Доходы этого одного элитарного процента населения росли с исключительной быстротой, достигнув еще в середине 1990-х гг. показателей 1930-х. Так, в США эта часть населения в 2007 г. вновь стала владеть 42 % национального богатства, как это было даже не в 1930-х гг., а в 1900-х гг. У высших 0,1 % доходы подскочили в пять, ау0,01 % – в семь раз по сравнению с 1973 г. Если же оценить медианную заработную плату мужчин в самом цветущем рабочем возрасте от 35 до 44 лет, то окажется, что с поправкой на инфляцию она была в 1973 г. на 12 % выше, чем в 2007 г. Если принять прирост национального богатства в США в 2000–2007 гг. за 100 %, более 73 % его пришлось именно на долю 1 % наиболее состоятельных американцев [Иноземцев, 2003; Кругман, 2009, с. 134, 137, 140–141, XVII] (см. также: [Фукуяма, 2004; Валлерстайн, 2003; Россия и страны – члены Европейского союза, 2003; Pocket World in Figures, 2009]).

Второй показатель новых тенденций выражает динамику межстранового неравенства. Если в начале XIX в. средние доходы в расчете на душу населения в развитом мире превосходили в 1,5–3,0 раза показатели стран, которые сейчас именуются развивающимися, то в середине XX в. – в 7–9 раз, существующий же ныне (в началеXXI в.) разрыв составляет 50–75 раз [Там же].

Третьим показателем, сигнализирующим о новых тенденциях развития глобальных социально-экономических отношений, являются тенденции ослабления позиции среднего класса, усиления неустойчивости его нижних слоев и определенной части высшего слоя на соответствующих сегментах глобализирующегося рынка труда. С одной стороны, возрастают социальный статус и доля в национальных богатствах соответствующих стран чрезвычайно узкого, можно сказать, элитарного слоя высокоэффективных работников. Это люди, занятые в сферах soft-tech и high-tech, так называемые платиновые и золотые воротнички. Для них характерен высочайший уровень жизни, высокий престиж и т. д. С другой стороны, идет процесс нисхождения основных слоев среднего класса (традиционных «белых воротничков»), теряющих устойчивые позиции на своих сегментах рынка труда. Их удельный вес в национальном богатстве и их ресурсная база для воспроизводства социального статуса и передачи накопленного социального капитала и высокого уровня человеческого капитала следующему поколению сжимаются.

В 1980—1990-е гг. пришедшие к власти в США и Великобритании неолибералы рассматривали бедность как неизбежный результат морального разложения, в частности распада «семейных ценностей». Они добивались сокращения программ помощи социально слабым группам в развитых странах, избавления от людей, зависящих от социального обеспечения, и направления последних на рынок труда, чтобы они были вынуждены работать и «вести себя должным образом». Тем самым предполагалось, что освобожденный от социальных обязательств бизнес повысит естественную эффективность рыночной экономики. Серьезные ученые доказали, что неконтролируемый рост неравенства как раз препятствует ускорению экономического подъема [Fainstein, 1996, р. 153–159; Кругман, 2009; Колодко, 2009, с. 275–340].

Новые тенденции в мировом социально-экономическом развитии заставляют задуматься о том, какие факторы предопределяли неравенство в разные исторические эпохи. В литературе высказывается точка зрения о том, что эти факторы обусловлены характером ресурсов, которые имеют доминирующее значение в ту или иную историческую эпоху. Так, в Древнем мире таким ресурсом служила монополия на военную силу. В Средние века военная сила была дополнена собственностью на землю, которая стала важнейшим ресурсом, определяющим отношения господства и подчинения в пользу феодалов (западный мир), чиновничества (Китай), служилого сословия (Россия). В новое и новейшее время при складывавшемся и сложившемся капиталистическом строе владение капиталом (ставшим основным элементом общественного богатства) приобрело решающее значение в социальной поляризации.

В современную эпоху, которую называют по-разному – постиндустриальной, информационной, постмодернистской, новый фактор неравенства стал заключаться в самих людях и их способностях, а именно способности усваивать информацию и применять полученные навыки и умения в своей деятельности. Этот ресурс, определяющий новый тип отношений неравенства, именуется интеллектуальным капиталом.

В социологических и прогностических работах 1970– 1980-х гг. доминировали утверждения, что информация есть наиболее демократичный источник власти, что при общей доступности образования у членов общества появляются и равные шансы, и относительное равенство по социальному положению в обществе вне зависимости от наличия первоначального капитала. Не было осознано, что всеобщая доступность информации не является синонимом обладания ею.

Резкое увеличение числа получающих высшее образование, особенно в странах Запада и Японии (с 10–15 до 60–80 % за последние 50–60 лет), сопровождалось существенной дифференциацией в качестве этого высшего образования. Постоянно возрастал вклад семьи с ее не только материальными, но и культурными ресурсами (культурный капитал) в социальное и культурное воспроизводство продвинутых социальных слоев, в выращивание новой элиты, где физический и интеллектуальный капиталы стали идти рука об руку. Это первым уловил и раскрыл Пьер Бурдье [Bourdieu, Passeron, 1977].

На смену формальному неравенству в доступе к полному среднему и высшему образованию пришло более тонкое и гибкое фактическое неравенство в качестве образования и в объеме реального интеллектуального капитала. Все механизмы селекции направлены на отбор в элитарные университеты наиболее подготовленных молодых людей, практически нигде критерием не служит знатность или богатство семьи абитуриента. Однако сама степень подготовленности молодежи все более дифференцируется при формально равных показателях числа лет обучения и даже показателях успешности занятий в школах.

Насколько важна эта тенденция с позиции социального неравенства, становится очевидным из того, что, например, в США с середины 1980-х гг. устойчивый рост доходов прослеживался только у высокообразованной части населения; так, к концу 1990-х гг. 96 % ее наиболее обеспеченных граждан имели высшее образование.