Глава 23

Утром мы двинули на аэродром. Разведчики подбросили нас к самолетам и договорились с пилотами, чтобы те нас взяли в Моздок. Мы попрощались. Обменялись телефонами. В тот момент я еще не знал, что вижу Сережу Кравченко в последний раз.

Майкопцы попрыгали на броню. Махнули на прощание автоматами. БМП взревела, повалил черный дым из ноздрей. Клацнули гусеницы на прощание. Машина залихватски крутанулась на гололеде и подкатила обратно.

На взлетное поле сел транспортный вертолет Ми-26. В народе его называют «корова». Но боже упаси произнести вам это при пилотах. Вы больше никогда никуда не полетите. Возможно, что и ходить после этого будете с трудом.

Открылась задняя рампа, и на бетонку высыпали морские пехотинцы. Одетые с иголочки: новенький камуфляж, на касках трепыхались искусственные зеленые листочки. Морпехи жевали жвачку и глазели по сторонам. Вдали громыхал Грозный. Зарево пылало даже днем. Офицеры выстраивали своих солдатиков в колонну. Бравый вид. Крепкая уверенность. Стальной блеск. Кто неравнодушен к военной романтике — любуйся!

Со стороны громыхающего города к взлетной полосе прыгал по ухабам военный «Урал». Порывом ветра с кузова сорвало брезент. Морпехи прекратили жевать и заметно потускнели. «Урал» оказался нашим «старым знакомцем». Только теперь он был нагружен человеческими останками. При свете дня хорошо различались кровавые подтеки на его деревянных бортах. Из мешанины человеческих частей торчали головы, руки, ноги. Морпехи завороженно проводили грузовик глазами и, когда он скрылся в глубине взлетки, где-то за вертолетами, снова вперились в кровавое и громыхающее зарево над Грозным.

Да… Грузовик идет из города, морпехи стоят колонной в сторону Грозного. Возможно, сейчас они увидели свое будущее. То, что от них останется через какое-то время. Те, кого везут сейчас в «Урале», тоже когда-то выглядели стальными парнями с решимостью в глазах. И так же стояли колонной, смеялись, жевали жвачку и готовились к боям. Но они погибли. Ради чего? Что там, в Грозном, такого, за что люди должны погибать пачками? Может, там живут сплошь нобелевские лауреаты? Нет. Может, там полно научных лабораторий, институтов, сверхсовременных заводов, где ежеминутно совершаются великие научные открытия? Нет. Может, там творят великие художники, писатели, мыслители, философы, поэты, которые двигают вперед мировую культуру человечества? Нет, нет и нет! Так зачем нам вообще сюда переться?

Дорогой мой читатель! Не верь, когда всякие умные дяди говорят тебе о целостности России, о нефти, о хлебе и прочей ерунде. Россия потеряла тот же Таджикистан. А уж там, поверь, намного больше полезных ископаемых, чем на мизерном клочке земли под названием Чечня. В Таджикистане не просто полезные ископаемые, там стратегически важные материалы. Золото, алюминий, железная руда, драгоценные камни россыпями. В Таджикистане залезаешь в речку купаться — выходишь, и трусы сверкают на солнце от золотого песка. Там хлеб, хлопок, виноград — и всего этого навалом.

По сравнению с этим Чечня — никому не нужная пустыня! Сахара! Нет здесь у России никаких интересов.

Зимним вечером на военном аэродроме в Моздоке лучше не показываться. Не в том смысле, что опасно, а в том, что здесь ты никого не найдешь. Огромные расстояния между взлетной полосой и штабом по управлению полетами, а также полнейшее отсутствие связи делают безнадежными все пешие попытки узнать о самолетах на Москву, договориться о полете, а потом еще и поспеть к отлету. Пока договорился, пока нашел нужную тебе взлетную полосу (указателей нет никаких), пока дошел, самолет уже улетел. И все начинается заново.

В жуткую, пробирающую до костей метель мы вынырнули из ночи после пяти километров марша возле какого-то штаба. Военные такие люди, которые не нуждаются в поясняющих надписях. А если и пришпилят что-нибудь, то лишь в качестве издевки. Пишут, например, «Туалет». А ходят — в соседние кусты.

Табличка на дверях гласила: «Штаб в/ч 34693». Почему именно 34693? А не, скажем, 54098? Конечно, я знаю: если в номере пять цифр — это армейская часть, если четыре, то перед тобой внутренние войска. Но и только. Что же должны сказать эти цифры постороннему человеку, если они и самим-то военным ничего не говорят? «Штаб в/ч 34693» может оказаться штабом армейского свинарника, штабом авиаподразделения. Да чем угодно!

Пошли выяснять. Здание встретил гулкой пустотой и тусклыми лампами. Ну, триллер. На улице метель, в здании ни души. Хоть ложись и помирай.

Обмороженными руками я дергал запертые двери и в каком-то тупом оцепенении продвигался по коридору. Скоро двери кончились. Мы с фотографом поднялись на второй этаж. Та же гулкая пустота.

— Счастья добивается только упорный человек, — сказал я.

— Может, заорать? — предложил Шахов.

— А вдруг это штаб глухих военных?

Я снова начал дергать двери. О, чудо! Дверь открылась!

В сумраке ночной настольной лампы лежал на кушетке, заложив руки за голову, человек в летной форме. Он тупо смотрел в потолок. На стене, возле кушетки, висела огромных размеров карта мира. Человек будто замышлял глобальные стратегические воздушные операции.

Я поздоровался.

Военный встал и уселся за письменный стол.

— Вы кто? — спросил он буднично, словно давно поджидал, когда мы его обнаружим.

— Мы журналисты, нам бы в Москву улететь. Позарез надо. Мы только-только из Грозного, — на свет в очередной раз появились документы.

Военный повертел их в руках и задумчиво спросил:

— А меня-то вы как нашли?

Мы с Серегой переглянулись. Что ему ответить? Что мы его и не искали? Мы ведь даже не знаем ни кто он, ни что он может для нас сделать. Но, судя по его вопросу, мы попали куда надо.

— Да вот шли и нашли, — сказал я загадочно.

— Понятно, — ответил военный не менее загадочно. — Так, значит, в Москву?

Мы кивнули.

— А сами вы из Грозного?

— Сами мы из Москвы, ездили в Грозный в командировку, — я достал командировочное удостоверение.

Он и его повертел в руках.

— Кстати, моя машина у входа стоит? — спросил военный.

— Там вообще никакой машины нет.

— Вот мля! — возмутился военный. — Так когда вам надо в Москву?

Они тут каждую минуту, что ли, на Москву взлетают?

— Да хотелось бы уже сегодня. Военный заглянул в бумаги на столе:

— Вот сейчас будет взлетать «Скальпель». С четвертой.

Мы кивнули, делая вид, что отлично понимаем, о чем речь.

— Вам надо туда. Он вас наверняка сможет взять.

— А как мы туда попадем? — спросил Шахов.

Военный позвонил по телефону.

— Машина где моя? — спросил он в трубку. — Чтобы сию секунду была здесь! — Трубка упала на рычаг. — Сейчас вас подбросят. Ну и как там, в Грозном?

Через десять минут зашел водитель. Мы так и не выяснили, кто наш добродетель.

— Подбросишь ребят к «Скальпелю», поговори там с пилотами.

Мы попрощались с добрым дядей военным и поехали на аэродром.

«Уазик» домчал нас до «Скальпеля». Водила переговорил о чем-то с экипажем и укатил в ночь.

Мы подошли к боковому трапу. Позади машины, через откинутую рампу в большой спешке грузили раненых. Военные санитарки сновали туда-сюда с такой скоростью, точно с минуты на минуту все ждали появления боевиков.

— В Москву, значит? — спросил пилот.

— Да-да, — подтвердили мы радостно.

— Сами-то вы откуда?

— Из Москвы, журналисты. Ездили в Грозный.

Я уже начал уставать от этих бессмысленных разговоров.

— Оружие есть?

— Откуда? Мы гражданские люди!

— По-твоему, ВСЕМ гражданским не нужно оружие, что ли?

— Нам — нет, мы — журналисты.

Но все равно пришлось открывать рюкзаки и показывать, что мы честные люди.

Нас поставили в предбаннике у кабины пилотов и посоветовали крепче держаться при взлете.

Мы обрадовались до безумия. Даже не верилось, что уже через два часа я буду ехать в теплом метро.

После взлета Шахов откупорил бутылку водки и пригласил техника разделить с нами пиршество. Тот притащил сухой паек на закусь, и мы принялись разогревать окоченевшие конечности. Чуть погодя к нам присоединился летчик из кабины пилотов. Когда мы прикончили две бутылки водки, техник вытащил из заначки медицинский спирт. Навалились на него.

На душе полегчало. Все страхи и ужасы войны, голод и холод отступили. Словно отвалились от нас после взлета.

Мы пили, травили анекдоты, говорили о войне, о Грозном. Пилоты говорили, что раненых очень много. Каждый день самолеты развозят их по разным городам и госпиталям. График у пилотов очень напряженный, без продыху.

Разлили еще по одной.

— Ну, будем здравы, — сказал я.

Пилот к стакану не прикоснулся.

— А вы что же?

— Мне еще самолет сажать, — сказал он, поглядывая на часы. — А мы уже, считай, прилетели.

— Да-да! Конечно! — заголосили мы с Серегой. — Главное — самолет! Удачная посадка, так сказать!

Кто бы мог подумать, что два часа кряду мы спаивали нашего главного летчика.

Пилот зашел в кабину и сел за штурвал.

— А можно мне посмотреть из кабины? — попросил я.

— Валяй!

В кристально чистом воздухе самолет медленно наплывал на сверкающую огнями Москву.

Внизу отчетливо различались светофоры и снующие по проспектам машины. Горел под прожекторами Кремль. Кипела Тверская, кружилась в хороводе машин Лубянка.

Самолет сделал полукруг и стал снижаться в темноту военного аэродрома Чкаловский.

Я до сих пор не понимаю, как летчики могут работать в кромешной тьме.

Взлетная полоса стремительно приближалась. О том, что она есть, говорили только зажженные по кромкам огни. Саму бетонку засыпало толстым слоем снега. Ударил боковой ветер и начал сносить самолет в сторону. Летчик дернул штурвал. «Скальпель» снова нашел полосу. Машина стремительно снижалась. Новый удар поддых — и самолет отбрасывает в сторону. Пилот опять выруливает на полосу. Он крутил штурвалом, как велосипедист на кочках. Наконец машина прижалась к земле. С веселым стуком загремели по бетонке шасси. Самолет вырулил на стоянку. Началась разгрузка раненых.

Мы попрощались с пилотами и пошли ловить попутную машину.

Подъезжая к Москве, поймал себя на том, что постоянно кручу головой по сторонам. Словно боюсь обстрела или засады. Остро не хватало взрывов и стрельбы. Лязга гусениц под ногами и зарева на горизонте. Даже не верилось, что можно вот так запросто ехать вечером на машине и ничего не бояться.

Война и борьба за выживание очень быстро входят в подсознание. Вытравить из себя эти привычки я не могу уже который год.

Возле метро мы с Серегой взяли пива и встали в сторонке, чтобы договориться о встрече на завтра. Прохожие смотрели на нас, как на двух бомжей. Меня это повеселило. Наш вид в Грозном, наоборот, говорил о нашей респектабельности. Там ведь вообще все ходили в рванье. Выпив пива и обсудив насущные дела, мы разъехались.

Я шел темными дворами, смотрел на горящие окна и представлял себе, как я сейчас зайду в квартиру, как приму ванную, наемся до отвала, завалюсь в теплую постель и не буду ни о чем думать. Не буду думать о том, что сейчас в эту самую минуту гибнут люди, о том, что их трупы жрут бездомные собаки, не буду думать о тех умерших раненых в холодной палатке, о взорванных, растерзанных, пропавших без вести…

…Тут я почувствовал, как у меня по лицу текут слезы! Ни хрена себе! Я не собирался плакать, да и лицо у меня оставалось спокойным, но слезы катились безостановочно. Пришлось открыть припасенную бутылку пива и припасть к горлу. С веселыми бульками холодное пиво легко уходило внутрь. Это меня остудило. Я зачерпнул пригоршню снега и вытер лицо. Расплавленный снег сразу же прихватило морозцем.

Вот теперь я уже, наверное, точно приехал…

ЧАСТЬ II