Долго сидели гости у Дорохина в блиндаже за "столом" - кубом, вырезанным из земли посреди блиндажа, застланным вместо скатерти чистой простыней, - ели консервы, поджаренное сало, пили чай с галетами, вспоминали, каким был их колхоз в хуторе Южном до войны. Старшина поиграл на баяне...
      Долго не спал после ухода гостей Дорохин. Прошел по окопам, проверил посты во всех взводах, вернулся, прилег, а заснуть не мог. Вспомнилась Кубань, бригада, ребята рулевые, с которыми работал много лет. Разбросала война всех неведомо куда. Ни от одного не получал на фронте писем. Да и как они могли ему написать? Они не знали, где он, так же как и он не знал их адреса. Их станица освобождена, как и эти села на Миусе, лишь в феврале... Долго, не смыкая глаз, думал о Галине. Где она? Что с нею? Где была при немцах? Как пережила лихое время? Пережила ли?..
      На свое письмо, посланное в станицу в правление колхоза, он еще не получил ответа. Галине не писал. Почему? Хотелось сначала узнать от других, что она жива и ждет его...
      Случилось так, что дня через два Дорохин сам послал связного на полевой стан колхоза за Харитоном Акимычем и трактористом.
      В роту Дорохина приходил заместитель командира батальона по политчасти и сказал ему между прочим:
      - Сегодня, лейтенант, будешь спать под музыку. Где-то какую-то важную высотку хотят отнять у немцев. Воевать будут ночью. Танки пойдут туда. А шум поднимут по всему фронту дивизии - чтоб сбить немцев с толку. Артполк выставит тягачи на передовую. У тебя, у Левченки, у Нестерова будут шуметь. Готовьтесь, в общем. Достанется и вам на чужом пиру похмелье!..
      Дорохин послал связного за председателем колхоза, а старшине приказал:
      - Сходи, Юрченко, в артдивизион, попроси от моего имени капитана: пусть эти ребята, что будут здесь ночью демонстрировать танковую атаку, захватят буксирные тросы. Скажи - для чего. Слышал, о чем просили нас люди?
      - Слышу. Достану тросы, товарищ лейтенант! - откозырял старшина. Для Дуни - постараемся!
      - Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.
      - Так я не про вас. Про себя говорю - постараюсь для Дуни.
      - А, про себя!.. Ну, старайся...
      Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.
      - Попробуем вытащить ваш трактор, - сказал им Дорохин. - Приготовьте, что нужно, - камни, бревна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!
      - Это что ж такое случилось? - спросил старик. - Третьего дни сами сомневались - нельзя, а нынче можно стало?
      - Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.
      - Да нам-то и не к чему знать. Нам бы свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?
      - А чем подвезете камень?
      - Чем подвезем?..
      - Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе... А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!
      Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов - никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные... Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.
      - Хорошо работаете, - сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега. - В окопах ничего не слышно.
      В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.
      - Ну, что там? - спросил Дорохин, подойдя к воде.
      - Н-ничего, - дрожащим шепотом ответил старик. - Самое глубокое место вымостили. Т-теперь легче п-пойдет... По-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадешь...
      Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.
      - Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!
      - Яма, черт!
      - Т-тонуть будешь - все одно не шуми. Н-нельзя!
      Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать, - одна нога по колено на деревяшке, - размахивать руками, согреваясь.
      - Заколел!
      - С н-непривычки, - отозвался Харитон Акимыч. - Н-не рыбак. А я, б-бывало, чуть лед сойдет, в-вершки ставлю...
      - Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвем - пойдет!
      В стороне еще кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звездного неба женскую фигуру, подошел.
      - Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?
      - Я на лошадях приехала, за ездового.
      - Где же ваша повозка?
      - В хуторе. Товарищ старшина забраковал - скрипит, стучит. Носилками носят камень.
      - Я им еще четырех бойцов дал, товарищ лейтенант, - сказал старшина.
      - Не нужна повозка? Ну и вам тут делать нечего... Ну, какого черта стоите? - чуть не в полный голос выругался Дорохин. - Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить ничего не стоит?..
      Дуня отошла.
      - Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну, работайте, - обернулся к старшине, - да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних - назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход...
      Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.
      - Товарищ лейтенант! А может, я пойду тягачи встречать? - сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.
      От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плесе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.
      ...Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в колене и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.
      Дорохин с трудом распутал вожжи.
      - Каким-то бабьим узлом завязано...
      - Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.
      - Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?
      Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашел наперед, поправил уздечки, выдернул у одной лошади из челки репей. Держась за грядку, пошел рядом. Лошади шли шагом.
      За хутором, на развилке двух дорог, - одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы на передовую, другая узенькая, проселочная, - Дуня придержала лошадей.
      - Мне домой - направо. Вот по этой дорожке, в балку. Домой... Когда мы теперь наш хутор заново отстроим?.. Харитон Акимыч говорил: у вас на Кубани нет ни матери, ни жены. Вам же все равно. Приезжайте после войны к нам жить, товарищ лейтенант!
      - У меня на Кубани невеста...
      - Невеста? - Шевельнула вожжами, лошади пошли. - Ждет вас?
      - Не знаю. Писем не получал... Этот серый сейчас захромал или это у него давно?
      - Раненный был в ногу. Зажило, а хромает. Теперь так и останется.
      Дорохин на ходу свернул папиросу, закурил.
      - Куда ж это вы решили меня проводить? До самой каменоломни?
      - Вон до того белого кустика.
      - То - слива, дичка. Кто-то семечко уронил, выросло. Цветет одна, при дороге... А я мечтала: вот бы хорошо, если б вы у нас остались! Вы нас от немцев освободили, вам тут и жить! Мы бы вас уважали, дом хороший построили бы!
      - Наше солдатское дело такое, Дуня, - далеко наперед нельзя загадывать. Не знаем, что с нами завтра будет, кто из нас до конца войны доживет...
      - А приехали бы?
      - Вот что дома - не знаю. Не пишут мне...
      У белой, в цвету, будто обсыпанной снегом, сливы-дички Дуня остановила лошадей.
      - Киньте цигарку!
      Дорохин в две глубокие затяжки докурил папиросу, кинул.
      Взяв вожжи в правую руку, Дуня склонилась через грядку, сильно, до боли, обняла левой рукой Дорохина за шею, жарко поцеловала в губы... Дорохин чуть не задохнулся невыпущенным из легких дымом... Засмеялась, хотела сразу - по лошадям и удрать. Но не тут-то было. Обшлаг рукава кофточки зацепился на плече Дорохина за пряжку ремня планшетки.
      - Ой! - смущенно, тихо вскрикнула Дуня.
      Пришлось еще склониться к нему, чтобы отцепить рукав. И еще раз поцеловала его.
      - Кубань далеко! Не обидится ваша невеста. Не увидит!
      Привстала на колени, дернула вожжами, свистнула. Лошади тронули шагом.
      - На моих рысаках не ускачешь.
      Опять засмеялась, хлестнула кнутом. Рослые, худые одры раскачались, побежали крупной верблюжьей рысью. Повозка загремела по каменистому дну балки...
      Дорохин покрутил головой, пробормотал ошалело: "Ну и ну!", поднял с земли пилотку и не успевший погаснуть окурок, жадно, обжигая пальцы, затянулся. Стоял на дороге, пока светлое пятнышко Дуниной кофточки не исчезло в темноте. Повторил, улыбаясь: "Ну и ну!" - и побрел назад в хутор, оглядываясь и прислушиваясь к цокоту колес в балке...
      Когда тягачи подошли к берегу Миуса - уже гудело по всему фронту. Немецкие батареи били беглым огнем, вспышки орудийных выстрелов по ту сторону луга за бугром полыхали, как зарницы. Немцы били пока что не по хутору Южному, а вправо, по селу Теплому, - видимо, там почудилось им наибольшее скопление "танков".
      Дорохин, посвечивая фонариком, указывал дорогу.
      - Держи за мною!
      Отвел один тягач подальше от берега, вторую и третью машины развернул в затылок первой.
      - Это ж кого мы будем на хозяйство становить? - спросил один водитель тягача. - Кто здесь старший?
      - Вот председатель колхоза, - указал Дорохин на Харитона Акимыча.
      Старик был уже на берегу, оделся. В воде возился один Головенко.
      - Этот дед?.. Магарыч будет, председатель?
      - Понимаешь, товарищ, какое положение, - гастроном еще не открыли в хуторе. Со дня на день ожидаем - доштукатурят потолки, люстры повесят, прилавки покрасят, навезут коньяку, шампанского...
      - Я не про сегодня спрашиваю. После войны приедем - угостишь?
      - Об чем вопрос? Пир горой закатим!
      Водители сцепили машины кусками стального плетеного троса.
      - Кто там - пройдет вдвое? - спросил Дорохин Головенко.
      - Пройдет... Давайте конец, - отозвался замерзающий в реке тракторист.
      - Держи!
      - Пробуем, что ли, товарищ лейтенант? - спросил, усаживаясь в кабину, водитель головной машины. - Нам тут долго нельзя маячить. Приказано курсировать туда-сюда.
      - Пробуйте. Бородач, завязал?
      Головенко пускал пузыри, нырял.
      - Ух, глубоко! Киньте мне болт с гайкой. Тут петля, на болт возьму...
      - Я вылез, товарищ лейтенант, - сказал Харитон Акимыч. - Невтерпеж! Ему все же не так холодно - у него одна нога деревянная.
      - Эй, браток, довольно тебе нырять! Трогаем? А?
      - Все... Готово!
      Харитон Акимыч перекрестился:
      - Господи благослови!
      - А ты, дед, оказывается, религиозный, - сказал Дорохин.
      - Какое религиозный! Десять лет не говел. Так, прибегаю в крайнем случае...
      Моторы взревели. Уже нельзя было разговаривать обыкновенным голосом, нужно было кричать.
      - Кузьма! - закричал Харитон Акимыч. - Греби прочь! Трактор вытащили - тракториста задавим!
      Видно, все же крепко засосало речным илом за полтора года "утопленника" - три гусеничных шестидесятисильных тягача буксовали на месте, трос натянулся, как струна, а груз в воде не подавался.
      - Стой! - закричал Дорохин. - Так не пойдет. Недружно берете. Давайте по сигналу, на фонарик, разом! Смотрите все сюда. Зеленый цвет: "Приготовились!", красный: "Взяли!"
      Сто восемьдесят лошадиных сил рванули разом. Что-то тронулось, забурлило в воде.
      - Идет! Давай, давай!..
      Моторы ревели на полном газу. Тягачи буксовали... Лопнул трос... В хуторе, в садах, разорвался первый снаряд, пущенный немцами в эту сторону.
      - Перелет... Ныряй, Кузьма! - сказал Дорохин. - Вчетверо пройдет?
      - Пройдет, - содрогаясь всем телом, полез в воду Головенко. - Надо было сразу вчетверо...
      Второй, третий снаряды легли на лугу, но в стороне, метрах в двухстах.
      - Вслепую бьет, наугад, - сказал старшина. - Не видит нас.
      Бух!.. Снаряд упал в реку, разорвался, взметнулся большой столб воды и грязи. Головенко нырнул, долго не показывался на поверхности.
      - Эй, дядя! - закричал ему один водитель. - Ты не ныряй, когда в воду снаряд упадет. Оглушат тебя, как сома!
      - Не обращай внимания! - крикнул Дорохин. - Это они воду подогревают, чтоб тебе теплее было. Крепи получше! Все? По местам! Приготовились! Переключил глазок фонарика на красный цвет. - Взяли!..
      Из взбаламученной, черной, чуть поблескивавшей рябью при вспышках ракет воды показались сначала труба воздухоочистителя, потом радиатор и топливный бак, облепленные водорослями.
      - Идет, идет...
      Трактор выполз на берег, весь в тине, водорослях - чудо морское.
      - Вытащили голубчика! - закричал Харитон Акимыч.
      - Вытащили! - прыгал на деревяшке вокруг трактора Головенко. - Я боялся - порвем ось или кронштейн.
      Дорохин шел рядом с влекомым на буксире трактором, не обращая внимания на комья грязи, срывавшиеся с колес, щупал его мокрые, облепленные тиной бока, обрывал с них водоросли. Хотел что-то крикнуть подбежавшему Харитону Акимычу - сорвался голос. Молча потрепал старика за плечо...
      Немецкие наблюдатели скорректировали огонь по шуму моторов. Снаряды и мины стали ложиться ближе. Одна мина с резким, противным свистом шлепнулась в грязь метрах в пяти. Дорохин упал на землю, увлекая за собой старика... Мина не разорвалась.
      - Все же есть у них на заводах сознательные рабочие, - сказал, поднимаясь, тряся головой, Харитон Акимыч. - Третья мина не рвется, подсчитываю.
      - Тут на лугу грунт мягкий.
      Тягачи остановились. Водитель головной машины подбежал к Дорохину.
      - Товарищ лейтенант! Отцепляю два тягача!
      - Отцепляй. Один отбуксует трактор к ним в колхоз, а вы уходите с этого места. Довольно! Раздразнили теперь их на всю ночь!
      - Спасибо вам, товарищи бойцы! - кланялся, сняв шапку, Харитон Акимыч. - Спасибо, родные!
      - Магарыч за тобою, дед, не забудь!
      На всем пространстве между рекой и окопами рвались снаряды. Слева, по лугу, к ним двигалась сплошная стена разрывов.
      - Вот тут-то они нас накроют!
      Водитель оставшегося тягача спрыгнул с сиденья, распластался на земле.
      Трах! Трах! Трах! Трах!
      Харитон Акимыч, завалившись на бок в какую-то ямку, мелко, часто крестился.
      - Ох, тыж, твою так... близко положил!.. - Одновременно перекрестился. - Ох, ты ж!.. Еще ближе! - Перекрестился.
      Трах! Трах!..
      Как ни скучно было лежать в эту минуту на открытом месте, Дорохин не выдержал, расхохотался.
      - Прибегаешь, дед? В крайнем случае?..
      И вдруг - сразу утихло. Вероятно, немцы разгадали уже точное направление танковой атаки. Здесь утихло, зато справа, за селом Теплым, загремело сильнее. Била и наша артиллерия, куда-то вглубь, по немецким тылам. Застучали пулеметы, автоматы.
      - Товарищи, не могу идти! - закричал сзади Головенко.
      - Тракториста ранило! - поднялся дед. - Кузьма, где ты?
      Старшина подвел под руку прыгающего на одной ноге Головенко.
      - Деревяшку отбило...
      - Посадите его на тягач, - сказал Дорохин. - По живому не зацепило? Лезь, указывай дорогу водителю.
      ...В хуторе Дорохин распрощался с Харитоном Акимычем.
      - Ну, не будешь больше приставать к нам! Паши, сей, не поминай лихом!
      - Какое - лихом! Товарищ лейтенант! Что б я тут, председатель, делал без тягла? А теперь - пойдем жить!.. Мы вам тут, на этой площади, памятник поставим!
      - Вы еще разберитесь, что за трактор, как он там перезимовал в речке. Может, все поржавело.
      - Сверху поржавело - очистим. А внутри - его же маслом смазывали... А Дуня, товарищ лейтенант, девка хорошая... Приезжай к нам... В председатели тебя выберем. Передам тебе дела из полы в полу, - знаешь, как в старое время лошадей продавали?
      - До свиданья, Акимыч! Трактор получил? Получил. Ну, вали домой! И не мешай нам воевать...
      Вскоре их дивизию сменили, отвели в тыл, километров за восемьдесят от передовой, в резерв. Там они стояли два месяца, ремонтировались, принимали и обучали пополнение и на Миус уже не вернулись - дивизия влилась в состав другой армии.
      Участвовать в июльском большом наступлении Дорохину довелось на другом фронте.
      И как бывает у солдат, когда вспоминал он хутор Южный на Миусе, мечталось еще заглянуть туда после войны, встретиться с знакомыми, полюбившимися ему людьми, посмотреть, как расцветает жизнь на месте бывших развалин и окопов, найти свой блиндаж где-то в саду между яблонями, посидеть на обвалившемся, заросшем бурьяном бруствере, выкурить махорочную цигарку, послушать песни девушек, обрывающих с веток красные яблоки... Но много было потом еще хуторов и сел по пути на запад, и каждый освобожденный им клочок земли стал Дорохину родным. А когда окончилась война, ему уж было не до того, чтобы объезжать все те места, что прошел он со своими бойцами. Надо было и самому начинать работать, восстанавливать разрушенное войною народное хозяйство, запахивать вчерашние окопы.
      1952