Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Стихия гонки (репортажи из разных стран)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Овчинников Всеволод / Стихия гонки (репортажи из разных стран) - Чтение (стр. 1)
Автор: Овчинников Всеволод
Жанр: Отечественная проза

 

 


Овчинников Всеволод
Стихия гонки (репортажи из разных стран)

      Всеволод ОВЧИННИКОВ
      СТИХИЯ ГОНКИ (репортажи из разных стран)
      Оглавление
      1. Стихия гонки (США)
      2. Многострадальный остров (Ирландия)
      3. Дороги Индии (Индия)
      4. Перья Гаруды (Индонезия)
      5. Тридцать лет спустя (Китай)
      6. Орел на кактусе (Мексика)
      7. Красное и черное (Никарагуа)
      Стихия гонки
      - Ну как там, в Америке?
      Нелегко отвечать на такой вопрос, побывав в Соединенных Штатах впервые в жизни, да к тому же всего несколько недель. Помнится, работая помногу лет в Китае, Японии, Англии, я скептически относился к собратьям по перу, которые наведывались туда менее чем на месяц с намерением писать книги.
      Познать страну настолько, чтобы быть в силах объяснить ее, - для этого, разумеется, нужны годы. Но можно ведь просто поделиться ощущениями новичка, впервые оказавшегося в Соединенных Штатах; рассказать о том, что успел увидеть, какие чувства породило увиденное, на какие раздумья натолкнуло.
      Америка впечатляет. Вот, пожалуй, самое точное и емкое слово для односложного ответа.
      Чем же именно? Как страна небоскребов? Ведь прежде всего их начинаешь искать, едва оказавшись в нью-йоркском аэропорту Кеннеди.
      Или как страна автомашин, которых, на взгляд приезжего, тут куда больше, чем людей?
      Или, наконец, как страна, где творения человеческих рук дерзко состязаются размахом с величавой природой?
      Пожалуй, первое, что испытываешь здесь, - ощущение какой-то чрезмерности во всем окружающем, какого-то смещения привычных масштабов. Стоэтажные небоскребы и тысячелетние стволы секвой; бетонные полосы автодорог с восьмирядным движением и помидорные плантации, которые можно охватить взором только с вертолета; мосты и водопады; мусорные свалки и рекламные щиты - все тут словно охвачено какой-то общей гигантоманией.
      Если бы существовала автомобильная "зоология", можно было бы сказать, что Нью-Йорк населен совершенно особой породой машин. Распластанный лимузин, который на другом континенте утверждал бы престиж какого-нибудь посла, здесь выкрашен в желтый цвет и представляет собой всего-навсего такси. Европейские "Фиаты", "Опели", "Пежо", японские "Тойоты" па фоне здешнего автомобильного потока выглядят карликами.
      Бесшумные лифты нью-йоркских небоскребов позволяют взглянуть на город с высоты птичьего полета; гигантский человеческий муравейник, рассеченный сходящимися лентами двух рек, теряет свои границы где-то за горизонтом. Его краски - это цвета замшелой сосновой коры и прокопченного кирпича. Окуренный дымами, он кажется чревом топки, в которой переплавляются восемь миллионов людских судеб.
      Особенно запоминается панорама Нью-Йорка с воды. Паром позволяет увидеть город, каким он открывается с борта теплохода, пересекшего Атлантику.
      Отсюда, где сливаются воедино Гудзон и Ист-Ривер, жадно вытянувшийся к океану язык Манхэттена выглядит как скребница из металлических иголок, положенная щетиной вверх. Каждая иголочка в щетине - небоскреб.
      Если приглядишься, отчетливо различаешь в толпе небоскребов два поколения. Те, что постарше, напоминают серовато-бурые термитники. Небоскребы нового поколения, как и их современные обитатели, придирчиво следят за своим весом, будучи не только выше, но и стройнее своих предшественников. Они легко возносят свои сверкающие грани, словно исполинские кристаллы, или айсберги, с которых спилили края.
      Силуэт Манхэттена неровными уступами выписывается на фоне неба как фотофиниш стремительной гонки. Рекорд высоты, который много лет принадлежал 102-этажному "Эмпайр стейг билдинг", побит двумя близнецами - зданиями Мирового торгового центра.
      Конечно, у каждого человека рождаются свои образы и сравнения. Мне, например, Манхэттен почему-то напомнил тысячекратно увеличенное японское кладбище - клочок земли, где впритык друг к другу стоят каменные столбы различной высоты.
      Манхэттен отнюдь не весь состоит из небоскребов. Однако старые, прошлого века дома-особняки с их палисадниками, с подъездами в несколько ступенек все чаще уступают место огромным многоквартирным зданиям. Каждый из таких домов чем-то сходен с отелем.
      Внизу - охрана. Без ответа жильца по внутреннему телефону на порог никого не пустят. В лифтах и коридорах стоят телекамеры, из комнаты охраны можно видеть, что там происходит.
      Два-три подземных этажа оборудованы под автомобильные стоянки. Когда кто-то из жильцов подъезжает к воротам гаража, ему не нужно выходить и звонить, чтобы железная штора поднялась наверх. Ворота открываются по радио нажатием рычажка в крошечном передатчике, укрепленном в машине. А когда выезжаешь из гаража, на нужный рычажок нажимают колеса.
      Мне довелось увидеть осенний Нью-Йорк в душные дни, когда липкая жара обволакивает с первого же шага, который ты делаешь из кондиционированных помещений, и потом испытываешь все время такое ощущение, будто плывешь под водой, спеша вынырнуть на поверхность и схватить глоток свежего воздуха.
      Иногда налетающий с океана ветер разгоняет эту густую вязкую мглу. Он, этот ветер, стремительно проносится по каменным ущельям, швыряя в глаза прохожим содержимое опрокинутых мусорных урн. А мусор здесь, в Америке, свой, особенный. Это прежде всего бесчисленные упаковки и расфасовки. Их количество стремительно растет. Если пройти по городу утром, его улицы и тротуары обезображены огромным количеством мусорных корзин.
      Погода здесь меняется резко. После влажной духоты - ветер с дождем, туман, когда силуэты небоскребов теряются где-то за облаками. Людям тут приходится обитать в наглухо замурованных жилищах. Окна закрыты, зашторены. Наружу торчат только коробки кондиционеров, потому что далее если бы не было жары, людей донимал бы бензиновый чад тысяч автомобилей. И даже если бы удалось усовершенствовать автомобили так, чтобы они не отравляли воздух, ньюйоркцы все равно не открывали бы окон из-за уличного шума, не стихающего круглые сутки.
      Часто приходится слышать, что Нью-Йорк - это не Америка, что он не дает представления о стране. Но вот побывал в других, столь непохожих на него городах, как Вашингтон и Сан-Франциско. Поколесил на рейсовых автобусах по американской глубинке. А вернувшись в Нью-Йорк, утвердился в мнении, что именно город небоскребов останется в памяти символом Соединенных Штатов как предельно образное воплощение присущего этой стране духа прагматизма и конкуренции.
      Египетские фараоны мечтали победить время и нашли выражение вечности, незыблемости в геометрических формах пирамид. Создатели готических соборов линиями стрельчатых арок призывали души праведников вознестись на небо.
      В скупых, стремительных вертикалях нью-йоркских небоскребов тоже заключена некая жизненная философия. Прямолинейность, практичность, напористость, упрямое стремление вырваться вперед, возвыситься над соперниками - и жестокое пренебрежение к тем, кто отстал, кто оказался в тени, а кто и вовсе обречен на вечный сумрак.
      На Нижний Манхэттен, где небоскребы стоят особенно тесной толпой и каждый из них тянется вверх, чтобы увидеть город от реки до реки, я попал в солнечный воскресный день. И был поражен, даже подавлен, мрачностью, пустынностью этих каменных ущелий. Странно было видеть улицы без единого прохожего, без привычного автомобильного потока, даже без застывшего пунктира машин, которыми тут всюду заставлены бровки тротуаров. Только наглухо закрытые двери банков и страховых компаний, зашторенные стальными решетками витрины закусочных, кафе, табачных киосков.
      Резкий ветер (тут всегда дуют какие-то пронзительные сквозняки) швырял в лицо обрывки газет и оберток, гонял по асфальту бумажные стаканчики, гремел пустыми жестянками. И это огромное количество мусора возле безлюдных величественных подъездов создавало ощущение, что жизнь замерла здесь уже много недель, если не месяцев назад - как в городе, погубленном радиоактивным облаком из фильма Крамера "На последнем берегу".
      В Соединенных Штатах все больше дает о себе знать новый социальный недуг: неконтролируемому росту городов сопутствует неконтролируемый упадок центральных городских районов. Та же причина, что сделала зажатый реками Нью-Йорк городом небоскребов, - дороговизна земли, а значит, и жилья, плюс новые возможности, которые открыла в быту американца автомашина, - пробудила тягу к тому, чтобы работать в городе, а жить в предместьях.
      Поначалу в приливах и отливах "дневного населения" видели прежде всего транспортные проблемы - они и поныне продолжают обостряться. По мере того, как растет число личных автомашин, приходит в упадок городской транспорт, которому все труднее сводить концы с концами.
      Поставить на улице американского города машину куда труднее, чем у нас найти такси. Вдоль тротуаров установлены счетчики, разрешающие стоянку только на 30 минут. Причем бросить сразу несколько монет, чтобы оставить машину, скажем, на три часа, нельзя. Каждые 30 минут надо снова подходить к счетчику и бросать плату. Если время просрочено, появляется красный сигнал, и циркулирующий вокруг счетчиков полицейский выписывает штраф.
      Приходится оставлять машину в подземных гаражах, которые оборудованы под большинством многоэтажных зданий. Здесь все организовано четко: въехал, бросил машину с ключом и незапертыми дверцами, получил на нее талончик, на котором автомат пробивает часы и минуты. Корешок этого талончика тут же пневматической почтой отправляется куда-то вниз. Потом, когда приходишь за машиной, предъявляешь талон, и служащий выкатывает машину наружу.
      Каждая стоянка стоит несколько долларов. Если же учесть, что Нью-Йорк, вернее Манхэттен, - это остров и в течение дня приходится не раз ездить по мостам, за что тоже взимается плата, то содержание автомашины в Нью-Йорке обходится, может быть, лишь немногим меньше, чем поездки на такси.
      Специалисты пришли к выводу, что решить вопрос о заторах в часы пик, об автостоянках в черте города можно, лишь выманив американца из собственной машины кардинальной реконструкцией общественного транспорта.
      Предпринимаются попытки создать новые типы электропоездов, проложить специальные магистрали или предоставить преимущественное право движения для автобусов-экспрессов, удорожить городские автостоянки.
      И вот тут-то всплывает и другая сторона проблемы. Муниципалитетам не под силу затраты на серьезную модернизацию общественного транспорта. Ведь с переселением наиболее состоятельных людей в предместья пришли в запустение многие жилые и торгово-увеселительные кварталы, сократились налоговые поступления.
      Контраст центра и окраин сохранился, но полюсы поменялись местами. Безрадостные многоэтажные громады с закопченными стенами, с зияющими окнами, с гирляндами сохнущего белья - эти метастазы Гарлема бросаются в глаза на некогда фешенебельных улицах Манхэттена.
      "Чтобы жить в Нью-Йорке, надо быть или очень богатым, или уж очень бедным" - этот распространенный афоризм наглядно иллюстрируется статистикой. За шестидесятые и семидесятые годы более миллиона состоятельных ньюйоркцев перебрались в пригородные дома, а на смену им в городской черте осело примерно столько же негров и пуэрториканцев.
      Перемены в составе населения еще разительнее в Вашингтоне, который стал на три четверти "цветным". После шести вечера столица США пустеет столь же стремительно, как нью-йоркский Центральный парк (и становится столь же небезопасной для прогулок в одиночку).
      Так же обстоит дело в Чикаго, Питтсбурге. К перенапряжению транспортных артерий - своего рода гипертонии - добавилась еще одна болезнь: в сердце города отмирают участки живой ткани.
      Диагноз тревожный. Какие же предлагаются методы лечения? Один из них такой: не предпринимать ничего, пока условия жизни в предместьях не ухудшатся настолько, что маятник двинется в обратном направлении. (Эта тенденция уже обозначилась.) Знакомая идея! Консерваторы в токийском муниципалитете в свое время подобным же образом подходили к проблеме не поддающегося регулированию роста японской столицы. Они предлагали дождаться, пока жизнь в городе-гиганте станет невыносимой и сама по себе вызовет стихийный отлив жителей. Японцы сейчас мечтают: иметь бы такие автомагистрали, как в США! А с новыми приобретениями приходят, оказывается, и новые заботы.
      Рост города за счет окраин при одновременном "вымирании" центральных районов (именуемый теперь специалистами по проблемам урбанизации как "эффект бублика") был еще много лет назад прозорливо предсказан американским писателем Стейнбеком.
      "Когда город начинает раздаваться, расти вширь от окраин, - писал Стейнбек, - центр его, составлявший раньше его славу, бросают, если можно так выразиться, на произвол времени. И вот стены домов начинают темнеть, уже чувствуется здесь запустение; по мере того как арендная плата падает, в эти кварталы переселяются люди менее состоятельные, и на месте процветающих когда-то фирм заводится мелкая торговля. Центральные кварталы все еще слишком добротны, чтобы их обрекли на снос, но в то же время уж очень несовременны - они больше никого не привлекают. Кроме того, людская энергия уже устремилась к новым начинаниям, к строительству крупных торговых центров за городской чертой, к кинотеатрам на открытом воздухе, к новым жилым кварталам с широкими газонами и оштукатуренными зданиями школ, где наши детки утверждаются в своем невежестве. В районе старого порта, тесного, закопченного, с булыжной мостовой, воцаряется безлюдье, нарушаемое по ночам отребьями рода человеческого, смутными тенями, которые только и знают, что искать забвения с помощью сивухи. Почти в каждом знакомом мне городе есть такие затухающие очаги насилия и отчаяния, где ночь вбирает в себя яркость уличных фонарей и где полисмены появляются только попарно, Мне думается, предсказывал Стейнбек, - что, подобно маятнику, который неизбежно качнется в обратную сторону, эти непомерно раздувшиеся города в конце концов лопнут и, исторгнув детищ из своего чрева, снова разбросают их по лесам и полям. Подспорьем моему пророчеству да послужит уже приметная тяга богачей вон из города".
      Наивный протест против засилья непомерно расплодившихся автомашин нашел воплощение в велосипедном буме, охватившем Соединенные Штаты. Велосипед стремительно завоевывает популярность. Причем не только у молодежи, но среди всех возрастных групп, и не только как здоровый вид досуга, но и как удобный вид транспорта, который даже становится преобладающим в университетских городках и многих жилых предместьях.
      Перспективность новой тенденции оценена с присущей американцам деловой хваткой. Платные камеры хранения для велосипедов уже создаются возле железнодорожных станций, загородных универмагов и кинотеатров, оборудуются в поездах и автобусах. Выпущен разборный велосипед, который умещается в багажнике машины, даже в рюкзаке. Штаты Калифорния, Орегон, Вашингтон в законодательном порядке решили отчислять один процент налога на бензин для строительства тоннелей на перекрестках, а также барьеров, которые защищали бы велосипедистов от автомобильного потока. Туристские фирмы энергично ведут прокладку специальных велосипедных дорог в живописных местах.
      Это, разумеется, не означает, что американец вовсе откажется от автомашины и пересядет на велосипед. Но примечательно, что с восьмицилиндровыми моторами мощностью в двести - триста лошадиных сил кое в чем начнет конкурировать двигатель в одну человечью силу...
      И все-таки Соединенные Штаты - автомобильная страна, населенная племенем водителей. Мало сказать, что американец сжился с автомобилем. Стихия гонки стала для него привычной формой существования, образом жизни. Такие черты американского характера, как предприимчивость, деловитость, собранность, целеустремленность, обязательность, на мол взгляд, в немалой степени порождены отношением к жизни как к гонке, где дать себе малейшую поблажку - значит отстать.
      Мне довелось близко узнать другие народы, которые слывут трудолюбивыми: китайцев, японцев. Но даже на их фоне поражает какая-то неистовая одержимость, с которой американцы работают - то есть делают деньги, особенно в лучшие годы своей жизни. Они, как правило, не откажутся ни от сверхурочных, ни от дополнительного заработка на стороне, если выпадает такая возможность.
      Какого бы достатка и положения ни был человек, его время всегда расписано по минутам недели на две вперед. Он запрограммирован на максимальную эффективность, на полную отдачу. Его избавляют от дел второстепенных, не соответствующих его квалификации, зато выжимают до капли все, что входит в его прямые обязанности.
      Рабочая сила дорожает. И это чувствуется в системе обслуживания, которая все больше заменяется самообслуживанием. Опыт супермаркетов (универсамов) распространяется и на область общественного питания. Все шире применяется система "возьмите с собой". Всюду, куда трудовой люд приходит в обеденный перерыв, созданы отдельные прилавки, где все дается навынос. Хорошая упаковка, коробки из пенопласта, в которых кофе, чай или суп остаются обжигающе горячими. Можно взять обед с собой и перекусить где-нибудь на лужайке парка или у себя за письменным столом.
      Порой думаешь: что делает американца рабом скорости и темпа, что обрекает его на участь человека у конвейера, предсказанную когда-то Чаплином в фильме "Новые времена"?
      Тут и неуверенность в завтрашнем дне и боязнь оказаться позади соседа. Ибо дух конкуренции электризует американца не только в труде, но и в быту, подхлестывает его не только как производителя, но и как потребителя.
      - Нам все время приходится бежать, причем бежать на цыпочках, вытянув шеи, лишь ради того, чтобы не оказаться ниже уровня "пристойной жизни", - с горечью иронизировал знакомый американский журналист.
      Если проехать по Мэдисон-авеню - той самой, где расположены самые дорогие магазины и по которой прогуливают самых породистых собак, - дальше Сотой улицы попадаешь не просто в другой район Нью-Йорка, а как бы в другой мир. И не только потому, что вокруг лишь обветшалые дома, обгоревшие кирпичные стены с зияющими пустыми окнами. Непривычное зрелище - и люди, что сидят на крылечках. Пожалуй, только здесь, в Гарлеме, где живут негры и пуэрториканцы, можно увидеть человека, неторопливо беседующего с соседом. Лишь эти люди, лишенные многих прав, сохранили за собой право никуда не спешить.
      Бюджет американской семьи отнюдь не ограничивается текущими повседневными расходами. Нужно думать о взносах за купленный в кредит дом, за мебель, за автомашину. Нужно откладывать на образование детей, на старость, на черный день. А мощный аппарат коммерческой рекламы стремится приобщить к понятию "пристойной жизни" все новые потребности, убеждает людей, что приобретение вещей, которые им навязывают, и есть единственная мера жизненных благ.
      Героиня Ильфа и Петрова Эллочка Щукина, как известно, состязалась в элегантности с дочерью американского миллионера. Заставить миллионы людей столь же слепо и бездумно тянуться за некими недосягаемыми в своей изменчивости образцами - такова стратегия идеологов "общества потребления".
      Американца настойчиво приучают к тому, что покупать можно и не имея при себе денег. Вслед за чековыми книжками в обиход вошла система кредитных карточек, основанная на применении электронно-вычислительных машин. По выпуклому номеру на такой пластиковой карточке ЭВМ мгновенно осведомляется о наличии денег на счете предъявителя и списывает с него нужную сумму.
      Поначалу кредитные карточки ввели в обращение бензозаправочные станции, сейчас ими можно пользоваться и в универмагах, крупных ресторанах.
      - Стало быть, в Соединенных Штатах можно выходить из дома вовсе без денег, - пошутил как-то я.
      - Ни в коем случае! - замахали руками американцы. - Желательно всегда иметь при себе 20 долларов наличными. Больше носить опасно, но опасно иметь при себе и меньше, чтобы в случае нападения не рассердить грабителей.
      Подумалось, что это, пожалуй, тоже одна из форм кредита, который заставил открыть для себя преступный мир.
      - Кредит стал у нас в США поистине вопиющей формой закабаления. По сравнению с этим ярмом ростовщические проценты и долговые тюрьмы феодальной Европы - сущие пустяки, - говорил мне в калифорнийском городке Кармел профессор истории. - Казалось бы, кредит всего лишь средство облегчить условия выплаты, чтобы сбыть товары при насыщенном рынке. Но вот пример. Мой коллега недавно покупал автомашину. Долго торговался с владельцем магазина, пока тот не сделал существенную скидку. А когда контракт уже был подписан" мой приятель отказался от обычной рассрочки и заявил, что оплатит покупку сразу. Продавец опешил. И вовсе не от радости редкому случаю получить все сполна. Он был взбешен, что его провели, и если бы мог, вовсе расторг контракт. Дело в том, что по обычным условиям кредита с покупателя ежемесячно взимается от одного до полутора процентов неоплаченной суммы. Вроде бы немного. Но часто забывают, что это - в месяц, стало быть, 12 - 18 процентов в год. Так что автомашина, проданная в рассрочку на четыре года, может фактически обойтись раза в полтора дороже.
      Американец крутится, как белка в колесе, чтобы успеть выпутаться из этого растущего клубка долгов, пока не пошли на убыль энергия и силы.
      Да и наниматели тоже стремятся поставить человека в такие условия, чтобы именно в лучшие годы, в период расцвета его сил и способностей, он мог целиком "выложиться", как бегун на дистанции.
      С таким же расчетом конструируются американские автомашины. Их умышленно предназначают не для долголетней службы, а для того, чтобы после известного срока их было бы выгоднее не ремонтировать, а заменять новыми. Безбрежные пустыри словно пестрой мозаикой покрыты щеголеватыми на вид лимузинами, выброшенными на металлолом.
      Смотришь на них, и перед глазами встают неподвижные фигуры пожилых людей на скамейках парков, на террасах дешевых пансионатов. Выплачены долги, выросли, выучились, стали на ноги дети. Тут бы вроде "переключить скорость", жить и работать без натуги и спешки. Но оказывается, что для человека, как и для машины, моральный износ наступает раньше физического, что использовать его вполсилы нерационально, он никому не нужен.
      Как много здесь одиноких стариков! Именно одиноких, потому что несравненно чаще увидишь пожилого человека, гуляющего с собакой, чем - как мы привыкли - деда или бабку с внуком или внучкой.
      Помню, в Азии мне всюду попадались на глаза толпы американских туристов преклонного возраста - и в японских храмах Киото, и у скалы Сигирия на Цейлоне, и у колонн Баальбека в Ливане. Удивлялся: что их гонит в такую даль? А ведь туристский автобус - это убежище от одиночества, если сбережения позволяют. А если нет, - скамейка на сквере, приют для одиноких.
      И когда видишь пестрое автомобильное кладбище, мимо которого стремительно проносятся сверкающие лимузины, думаешь: тому, кто взращен для гонки, нет ничего тяжелее неподвижности, бездействия, отчужденности.
      Бесспорно, американцы - люди общительные. Однако попасть в семью не так-то просто. Охотно приглашают в ресторан на ланч. Провести с человеком обеденный перерыв среди рабочего дня значит поддерживать с ним деловые отношения. Но вечером в семью приглашают только с женой, и это уже отношения личные.
      Старожилы говорят: чем богаче американец, тем хуже он тебя накормит. Это, может быть, не совсем справедливо, по в какой-то степени верно. Прежде всего, в этой стране существует культ недоедания, тем более явный, чем состоятельнее человек.
      Впервые в жизни оказавшись за столом с миллионером, который пригласил меня в ресторан, я был немало удивлен. Открыв меню, мой хозяин стал выписывать оттуда на бумажную салфетку какие-то цифры, складывать их, что-то вычеркивать и снова складывать. Выглядело это так, будто миллионер боялся, что расходы не уложатся в смету. Выяснилось, однако, что в меню были обозначены не цены, а калорийность блюд. И отказываться моему собеседнику пришлось от яблочного пирога, который был. однако, настоятельно порекомендован мне как излюбленный американцами десерт.
      Если и довелось мне видеть в США людей, которые ели с отменным аппетитом, без оглядки на какую-то диету, то это были негры и пуэрториканцы, которые завтракали рядом со мной в аптеках и расплачивались талонами пособия по безработице.
      Культ недоедания сказывается и в том, как в США принимают гостей. Считается, что о том, как его будут угощать, приглашенный думает в последнюю очередь. Подав гостям напитки и какие-нибудь орешки, хозяйка будет спокойно болтать, а не бегать с вытаращенными глазами на кухню и обратно. И лишь часа через полтора, когда гость из России, нажевавшись миндаля, начинает уже думать, что останется голодным, его приглашают к буфетному столу, где кое-что стоит на блюдах и тарелках, - клади себе сам, что считаешь нужным, и ешь. Поэтому каждый может выбрать что-то в соответствии со своей диетой, а может и вовсе ничего не съесть.
      Американца удивит, если, войдя в чужую квартиру и застав хозяев за столом, он получит приглашение разделить с ними трапезу. Когда приходишь к американцу, хозяйка угостит кофе, хозяин предложит выпить виски. Но это отнюдь не значит, что если вы не были специально приглашены на обед, вас будут чем-нибудь угощать или усадят за свой стол. Принято приходить в гости незваным после девяти часов вечера, то есть после того времени, когда люди уже, отужинали.
      Америка, не знавшая феодализма, втайне тоскует по гербам и титулам, хоть и кичится нарочитым демократизмом человеческих взаимоотношений. Владелица верхнего этажа в небоскребе, принимая от швейцара машину, которую он только что вывел из подземного гаража, запросто хлопает его по плечу:
      - Мы приедем обратно часов в одиннадцать. С нами будет около шести гостей. Если они отстанут, пропусти их, дорогой.
      - Хорошо, милочка, непременно, - отвечает тот.
      И в подборе выражений, которыми обмениваются обитательница квартиры и швейцар, все пронизано показным сельским панибратством. Однако на радиаторе владелицы "кадиллака" изображена корона. Корона же украшает пачку дорогих сигарет, которые она курит.
      Видимо, каждый человек заново открывает Америку. Для меня, как, видимо, и для многих, было открытием убедиться, что Соединенные Штаты вовсе не застроены от побережья до побережья небоскребами и заводскими корпусами (замечу, что у большинства приезжих складывается такое же превратное представление и о Японии по узкой полоске ее тихоокеанского побережья); убедиться, что Америка - это зеленая страна, где еще немало нетронутых просторов, которые сохранили свою первозданную красоту вопреки пестрой рекламной бутафории бензоколонок и мотелей.
      С той поры, как изобретена фотография, как вошли в быт кино и телевидение, взорам людей открылись самые дальние дали. Однако эти же новые горизонты, став доступными для всех и каждого, почти лишили путешественника радости неожиданных впечатлений. Обидно, что пресловутые достопримечательности порой предстают взорам как нечто уже примелькавшееся на открытках или на экране.
      Бывают, впрочем, и исключения. Сколько бы ни слышал, ни знал заочно о Сан-Франциско, встреча с ним волнует куда больше, чем ожидаешь. Среди обезличенных, стандартно разлинованных американских городов он привлекает уже тем, что имеет свое собственное лицо.
      Город американского Дальнего Запада как бы поясняет своим примером, почему понятие живописности выражается у народов Дальнего Востока словами: "Горы и воды". Сан-Франциско вырос у океана, на холмистом полуострове, отделяющем вход в залив.
      Тут тоже есть небоскребы, но они не толпятся, не теснят друг друга, а тактично подчеркивают своеобразие рельефа, созданного природой. Улицы тут тоже пересекаются лишь под прямыми углами, но холмы скрадывают однообразие традиционной американской планировки. С каждой их вершины вместе с городской панорамой непременно открывается морская гладь. И это соседство, вернее сказать, присутствие моря в городе дает ему еще одну привлекательную черту: свежий и чистый воздух.
      После душной сырости атлантического побережья, после липкой испарины, которой покрываешься в Нью-Йорке или Вашингтоне, здесь дышится удивительно легко. Несмотря на крутые подъемы и спуски, а, может быть, как раз благодаря им, Сан-Франциско остался городом уютным для пешеходов в отличие от соседнего, донельзя автомобилизированного Лос-Анджелеса.
      А бережно хранимое наследие прошлого века - кабельные трамваи, которые, как поется в песне о Сан-Франциско, "взбираются почти до звезд"!
      Старомодный вагончик, какие были еще во времена конок, упрямо ползет вверх вплоть до гребня холма, где у пассажиров разом захватывает дух - и от нового кругозора, и от кручи, с которой вагончик, весело трезвоня, устремляется вниз, пока вожатый и кондуктор в поте лица орудуют какими-то рычагами.
      Вроде бы американцы люди сугубо практического склада. Но как умиляет их такая достопримечательность Сан-Франциско, как кабельные трамваи! Иной иностранец снисходительно усмехнется: типичная, мол, туристская приманка. Неспроста ведь иронизировал над пристрастием своих соотечественников к старым вещам писатель Стейнбек, когда предлагал им оригинальный способ разбогатеть: собрать на свалках всякого хлама и хранить его лет сто, пока какой-нибудь пылесос выпуска 1954 года не обретет такую же антикварную ценность, как бабушкина кофейная мельница.
      Но над многочисленными, порой неожиданными, часто парадоксальными проявлениями тяги американцев к чему-то своеобразному, нестандартному, рукотворному стоит задуматься. Утрачивают привлекательность, как бы перерастают в собственную противоположность многие черты, которыми американцы привыкли кичиться.
      Несколько схематизируя, можно сказать, что Америка начинает отрицать именно то, что выделяло ее среди других государств, что делало ее Америкой.
      Страна, которая положила начало массовому конвейерному выпуску предметов потребления, с тоской оглядывается на ремесленника, на кустаря-одиночку. Самая высокая аттестация товара - сказать, что это ручная работа. В стране, которая давно поставила на индустриальную основу производство и первичную переработку сельскохозяйственных продуктов, стало распространенным поветрием своими руками выращивать овощи возле дома. Житель предместья с гордостью потчует гостя яйцами от собственных кур. Семейные журналы полны советов, как испечь домашний хлеб, закоптить колбасу. Универмаги чутко подхватили девиз "сделай сам", предлагая заготовки для самодельных столов, ларей, табуретов. Вряд ли все это лишь прихоть, как и мода на велосипеды, охватившая страну, которая, по выражению Ильфа и Петрова, выросла у большой автомобильной дороги.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5