Они же прос-тые работяги, как и ты, только работают в более нечеловеческих условиях, а потому им и платят больше, чем тебе. Ведь в нашем социалистическом обществе каждому – по труду! Все нормально, все справедливо! Чего же ты тогда мельтешишь, лезешь?! А хочется!.
      Очень даже хочется!. Ведь, говорят, даже самые обыкновенные, пустые, деревенские щи из квашенной капусты, но налитые в царский сервиз, становятся намного вкуснее, чем на самом деле. Может быть. Все может быть в этом "худшем из миров". Но Олег пока еще не страдал этим совковым комплексом "лакейности", так характерным для поколения
      "но-вых русских", для которых импортная этикетка, пресловутый импортный "лейб" значил на много больше, чем само качество товара.
      Потому и делали в пресловутые девяностые годы большинство импортного ширпотреба для новомодных "бутиков", где любили ото-вариваться
      "новорусские", в каких-нибудь задрипанных "Моршансках", только
      "лейбы" клепали на них импортные, в спешном порядке только что привезенные е из – за границы…Прилетел Олег в Иркутск утром. Сидел он не слишком удобно, в середине "трехряд-ника", но он не привык обращать внимания на дорожные мелочи. Справа от него сидела пожилая женщина, слева – средних лет мужчина. Мужчина был поддатый и почти всю до-рогу спал, слегка похрапывая от удовольствия. Просыпался он только на время обеда, да на прогулку в туалет. А женщина у окна большую часть полета читала какую-то толстую, заввернутую в синюю бумагу, книгу. И в разговоры с соседями не вступала. Олег даже рад был такому соседству. Оно не напрягало его и ни к чему не обязывало. Сиди и мол-чи, и подремывай себе на здоровье, уйдя в себя, в собственные мысли. А они были не слишком веселого толка. Ведь он теперь остался один. Один на всем белом свете. И нико-го из родственников у него теперь не было. Ни по отцу, ни по матери. Может, где кто и был, но только дома ни с кем из них никогда не знались и ни о каких таких своих родст-венниках, дальних там или ближних, разговоров никогда не заводилось. Что за этим скры-валось, Олег не знал, да и не особенно интересовался. Нет и не надо. Особенно такими уж родственными чувствами по крови он не обладал. Ему важна была духовная близость, а не кровная. не родственная.
      Из аэропорта он приехал к своему бывшему дому на такси. Он расплатился с шофе-ром, вышел из машины и в растерянности остановился. А куда он теперь пойдет? Кварти-ра у отца была ведомственная, что теперь с ней – неизвестно. Может, там уже другие жи-вут, кто знает? Он потоптался на месте, не зная, что предпринять, потом махнул рукой и пошел в бывшую свою квартиру, находящуюся в длинном, бревенчатом одноэтажном до-ме с тремя подъездами и тремя одинаковыми, стандартными палисадниками, огорожен-ными крашенным в коричневый цвет штакетником. Они жили в среднем. В окнах бывшей их квартиры горел свет. Мелькнула сумасшедшая мысль – а, может, это все ерунда, и он сейчас подойдет к двери, позвонит, дверь откроется и на пороге появится. Кто может поя-виться из дома в это время, в первой половине дня? Мать? Брат? Отец ведь всегда уходил из дома в полвосьмого. Олег потоптался в нерешительности около подъезда и поднялся к двери. Он здесь не был целых три года, и когда он подошел к двери, на сердце у него за-щемило. Он нажал кнопку звонка..
      Дверь открылась. В проеме стояла молодая женщина в цветастом домашнем халате, небрежно застегнутом на одну пуговицу и еле прикрывающем тугие полушариях своих крупных, буквально переполненных женской силой красивых грудей. Ее темные пышные волосы были собраны в большой узел на затылке и перевязаны красной ленточкой, откры-вая высокий чистый лоб с густыми, совершенно не подправленными бровями, свободно вскинувшимися над раскосыми, изящной миндалевидной формы, азиатскими глазами цве-та кофе с молоком. Глаза удивленно смотрели на Олега, а ее левая рука торопливо пыта-лась свести разошедшиеся на груди воротнички халата.
      – Здравствуйте! – сказал Олег, – Значит, это вы теперь здесь живете?
      – Здра-а-вст-ву-й-те-е, – медленно, чуть ли не по слогам, проговорила женщина, все также недоуменно глядя на Олега, – Вам кого? Мы здесь совсем недавно живем. Мы толь-ко въехали и никого не знаем…
      И здесь ее лоб сморщился, взгляд стал осмысленно внимательным, а брови резко пошли вверх, будто поднялись два крыла неведомой птицы, летящей на Олега:
      – Вы, наверное, насчет тех, кто жил здесь до нас?
      – Я сын их, Олег, – проговорил Олег, Впустите?
      – Входите, входите, – растерянно проговорила женщина, отступая в глубь комнаты.
      Это была когда-то их кухня. Большая, метров двадцать по площади, почти квад-ратная, с двумя массивными, четырех конфорочными газовыми плитами, стоящими у правой по ходу стены. Напротив плит, у противоположной стены, стоял большой ку-хонный стол, за которым, на высоких детских стульчиках, сидели две маленькие де-вочки близняшки, годика полтора по возрасту, и с громаднейшим любопытством, аж рас-крыв свои ротики, смотрели на Олега.
      Странное чувство охватило Олега, когда он вошел на кухню.
      Прихожей, как тако-вой, в их доме не было. Входная дверь с улицы сразу же открывалась на кухню. Только на кухне, со стороны наружной стены, был сделан специальный тамбур из толстых сосновых досок глубиной примерно с метр. Тамбур имел две двери – наружную и внутреннюю С одной стороны тамбура размещался встроенный шкаф для одежды и обуви, а с другой, до самого окна, тоже шкаф, но уже для кухонной посуды. Тамбур делали солдаты отца. И, надо сказать, что сделали они его очень даже неплохо. И тепло стало, и красиво.
      Особен-но, когда к шкафам приладили полированные мебельные двери светло орехового цвета..
      Олегу всегда нравилась их кухня. Здесь он чувствовал себя уютно и комфортно. Именно здесь он ощущал себя дома. Особенно, когда на кухне стояла печка Обычная большая,дровяною угольная кухонная сибирская плита печь.. Та плита, основная задача которой заключалась не только в приготовлении пищи, но и в обогреве того помещения, где она находилась. И сидеть около плиты с книжкой или учебником в руках, прислонив-шись спиной к задней ее высокой стенке – было одним из самых любимых удовольствий его детства и юношества. А еще лучше было сидеть перед раскрытой дверцей печки, без-думно глядя на пляшущие язычки пламени, перепрыгивающие с полена на полено или же на ровные, ярко белые огоньки горящего угля с зелеными оборочками на краях. Как го-ворили знающие люди – эта зелень на пламени появлялась от горящего сернистого анги-дрида, которым были богаты угли
      Черемховского месторождения, находящегося недалеко от Иркутска, и запасами которого пользовалась в то время почти вся Восточная Сибирь для своих бытовых нужд. И в эти мгновения его мысли улетали куда-то в самую что ни на есть запредельную неизвестность человеческого бытия. Короче – он элементарнейшие балдел от ощущения психологического и физиологического удовольствия, получаемого им в данный момент. Но потом, когда эту плиту сменили на газовые, ощущение радости исчезло. И кухня перестала быть местом отдыха и приятнейшего человеческого ничегоне-делания, а превратилась в обыкновенное место для приготовления и потребления пищи . Сейчас же атмосфера кухни, или, как теперь принято говорить, ее
      "аура", для Олега была отрицательной. Не своей, чужой.. И он не вернулся домой, к себе. Он зашел к кому-то в гости. Даже не в гости.
      Какой он здесь гость? Так, зашел по нужде, спросить кое о чем – и все. Спросил и – и дальше. А что – дальше? Действительно – что?!..
      Женщина продолжала недоуменно смотреть на Олега. Они ничего не понимала. Она не понимала, как ей вести себя с Олегом, с этим молодым человеком, неизвестно от-куда и для чего явившемся в свою бывшую квартиру, которую только что дали ей, ее му-жу, капитану
      Советской Армии, и трем ее детям, двум девочкам близняшкам, и старшему сыну, пятикласснику. До этого они жили в коммуналке, три семьи на одну кухню и одну ванную. Они – все пятеро в одной комнате.
      И в двух комнатах этой квартиры жили еще две семьи военнослужащих.
      По четыре в каждой. Так что – весело было от души. И эту квартиру они восприняли, как нечаянный подарок судьбы, как сумасшедший выигрыш в лотерею. Жалко было ее бывших хозяев, конечно же жалко. И от этого никуда не денешь-ся. Но она-то со своей семьей причем? Ведь им сказали. что претендентов на эту квартиру нет. Погибли все.
      Правда, должен быть еще сын старший. Он вроде бы в Москве учился. Но его на свадьбе не было. И уже больше двух месяцев от него ни слуху, ни духу. И где он, что с ним – никто не знает. А он оказывается жив, здоров и теперь вот стоит перед ней. Кажется, его зовут Олег . Она настороженно посмотрела на Олега, потом посторонилась и сказала:
      – Проходите. Ведь вы Олег Жуков? Сын Юрия Павловича и Зои
      Федоровны, так?:
      – Да, это я, – кивнул головой Олег.
      Он понимал причину нервозности этой молодой женщины, нынешней хозяйки их бывшей квартиры. Только въехать в новую для себя квартиру, в прекрасную и сверх дол-гожданную для них квартиру, получить которую в обычном порядке им пришлось бы не-известно когда, неизвестно где и неизвестно какую; только начать обживаться и привы-кать к невиданному для себя комфорту и вот на тебе – приехала хозяин этой квартиры. И что им теперь делать?! Правда, у них есть все необходимые документ на квартиру. Ведь они не сами же сюда въехали. Есть соответствующее чье-то решение, на основании кото-рого им выдали ордер на жилье. Да юридически у них все в порядке.
      Квартиру им дали законно. Но…но на душе теперь как-то нехорошо.
      Очень нехорошо. Чувство вины какой-то перед этим парнем. Он ведь тоже не виноват. Он ведь к себе домой ехал. А получи-лось, что его дом уже занят. И что теперь?! . Женщина напряглась и взяла себя в руки. Она сказала.
      – Раздевайтесь и проходите. Я сейчас мужу позвоню. Вы когда приехали?
      – Только что с аэропорта..
      – Вот и хорошо, – Голос женщины звучал ровно и спокойно. Она пришла в себя. Чувство растерянности у нее прошло. И она уже знала, что сейчас ей надо делать. Она продолжила, – Проходите, раздевайтесь. Где вешать одежду вы знаете. Здесь мало, что из-менилось с ваших пор.. Мы ничего еще не меняли.
      Она подошла к Олегу, взяла у него из рук импортную спортивную сумку с вещами, которую он по случаю купил в "Военторге" и с которой всегда куда-нибудь ездил или ле-тал. Чемоданы он терпеть не мог.
      Чемодан связывал руки, ограничивал движения и ты с чемоданом в руках чувствуешь себя всегда будто прикованным к какой-нибудь двухпудо-вой гире. Как говориться -"ни бзднуть, ни перднуть". Даже обыкновеннейшее хождение в туалет начинает превращаться в жутчайшую и трудновыполнимую проблему.
      Она глянула в лицо Олега и улыбнулась. На него пахнуло теплым запахом молодого женского тела, смешанного с запахом каких-то приятных женских духов.:
      – . Меня зовут Марьяна. А.сейчас вы с нами покушаете, отдохнете.
      Поможете мне девочек накормить. А придет муж, мы все сядем и обсудим сложившуюся ситуацию..
      Олег тоже улыбнулся ей в ответ. Женщина понравилась ему. И сказал:
      – Спасибо за приглашение. Но нас в самолете накормили. И довольно неплохо. А ситуации здесь никакой нет. Не волнуйтесь. Я на квартиру не претендую. Я прописан в Москве, в общежитии.. И после окончания института остаюсь в Москве. Сюда не приеду.. Просто, все лето меня не было в Москве, и я ничего не знал о случившемся. А квартира – что? Квартира ведомственная, отцовская. Я даже не знаю, имею ли я на нее хоть какие-то юридические права. Но, если даже и имею, оспаривать ничего не буду. Живите на здо-ровье. Не беспокойтесь.
      Пробыл Олег в Иркутске десять дней. Сначала он жил в своей бывшей квартире, у ее новых хозяев и спал в своей бывшей комнате. Но потом его позвал к себе командир во-инской части, в которой служил отец, его непосредственной начальник и друг, полковник Беляков Сергей
      Афанасьевич. Полковник был "посаженым отцом" на свадьбе со сторо-ны жениха и тоже должен был плыть вместе со всеми в тот "черный" день на остров к источнику., но не поехал. Почему? Это осталось и для него загадкой. Не поехал – и все тут!. Что-то помешало в самый последний момент. И он остался дома по каким-то своим, сейчас даже трудно объяснимым причинам. Но по каким? Он теперь даже и вспом-нить не может Как бы оно ни было, но что-то вмешалось в текущий ход событий того дня свадьбы и в самый последний момент перетасовала колоду. И Сергей Афанасьевич – не поехал. Не поехал и остался живой.
      А они все поехали и – утонули.. Что бы это значило? Трудно сказать.
      Но наверняка то, что в его "Книге Судеб" была записана совершенно дру-гая смерть, а не эта, в холодных водах Ангары.
      И он теперь – живой. А его друг, Юрка, с которым они жили "душа в душу", по мужски "не разлей вода", с которым у него в жизни чего только не было, он – погиб. И саднящее чувство вины перед ним осталось теперь навечно в его душе, в его совести. Эта-кое постоянно гнетущее ощущение собственной непорядочности, трусости или даже пре-дательства по отношению к нему, позволившее ему бросить друга в трудную минуту, ос-тавить одного в беде, не помочь выбраться. Вот если бы он тогда поехал бы вместе с ни ми, трагедии могло бы и не быть. Он бы не допустил до трагедии. И от подобных мыслей Сергей
      Афанасьевич не мог никак избавиться. Как не хотел, как не старался.
      А на Олега он смотрел, как на собственного сына, хотя у него и своих было два, Оба – ровесники Олега. И оба его сына пошли по стопам своего отца. Оба учились в во-енных училищах. Один – в местном, артиллерийском училище, что находилось в Иркутс-ке-1; другой – в Новосибирске, в ракетном училище…
      Сергей Афанасьевич помог Олегу утрясти его Иркутские дела, образовавшиеся по-сле смерти родителей. И с их бывшей квартирой, и с их мебелью, и с их библиотекой и со всем тем, что их семья приобрела и накопила за долгие годы совместной жизни. Ладно, квартира, здесь сразу все было ясно. Квартира отца была ведомственная, от
      Минобороны, Олег в ней не прописан уже несколько лет и претендовать на нее не имеет права. Да, он выписался, когда уехал учиться в институте. Но институт – в Москве, и институт этот гражданский..
      Если бы он учился в военном училище, тогда бы можно было еще как-ни-будь исхитриться и предоставить ему что-то попроще и поменьше, вместо этой шикарной квартиры. Если постараться, конечно,
      Причем – очень постараться. И то, если Олег станет настаивать на своем праве на жилье в Иркутске-2. Но Олег не собирался настаивать.
      Ведь он учился в одном из лучших ВУЗОВ страны, учился на отлично и спокойно мог рассчи-тывать на хорошее распределение в самой Москве или в ближайшем Подмосковье: в По-длипках, в Балашихе, в
      Новогирееве, Видном, Обнинске или в каком-нибудь еще подоб-ном городе. А может даже – и в секретный закрытый город, о которых у студентов ин-ститута ходили легенды. Да мало ли куда можно будет распределиться после окончания такого института на отлично!? Главное то, что работа ему будет! А если будет работа, то будет и жилье!
      Можно будет даже и в Иркутск вернуться, на его авиационный завод.
      Сер-гей Афанасьевич пообещал вызов сделать, если нужно будет.
      Так что, возможностей у него после института – море! И на одном
      Иркутске ему "зацикливаться" не слишком хотелось. Ему хотелось, все-таки, остаться в Москве. Москва ему нравилась. Москву он полюбил. И он окончательно решил связать свою будущую су-дьбу с
      Москвой. И только с Юлией. А в этом случае задача значительно упрощалась. Ведь женатые молодые специалисты, прибывшие по распределению на предприятие, имели право на отдельную квартиру. И они получали ее вне общей заводской очереди через Со-вет молодых специалистов. Поэтому, зачем им Иркутск, если их ждала Москва? Вот толь-ко бы с имуществом побыстрее разобраться и придти хоть к какому-нибудь цивилизован-ному своему завершению
      Все вещи из их квартиры хранились на одном из складов воинской части Белякова.. На вещи была составлена официальная опись, подписанная комиссией по похоронам и за-веренная гербовой печатью воинской части. Все, как положено. Все, как надо. И по совету
      Белякова мебель. одежду, посуду Олег сдал в комиссионный магазин, оформив доверен-ность на получение денег от продажи на того же
      Белякова. Драгоценности, а они у матери были, он, конечно же, взял с собой. Пригодятся. Ведь у него уже была Юлия. А, значит, будет и жена. будет и семья. И деньги наличные, а их оказалось около двух тысяч, тоже взял с собой. Как и сберкнижку с семейным вкладом, где даже после затрат на свадьбу то-же еще кое что осталось. И немалое кое что. Ведь отец с матерью были по тем временам, далеко не бедной семьей. Взял Олег себе также награды отца и матери, семейные альбомы и письма отца с матерью. Вот, пожалуй, и все, на что он мог тогда претендовать и что мог увезти с собой в Москву, в свою комнату студенческого общежития…
      Сложнее оказалось с семейной библиотекой. В ней насчитывалось почти четыре тысячи томов. Отец с матерью собирали ее все жизнь.
      Почти все подписные издания Со-юза были у них. Мировая и отечественная классика. Художественная, познавательная, справочная, включая энциклопедии. Не только "БСЭ" второго и третьего издания, не то-лько "БДЭ", то есть, большая детская энциклопедия,, не только энциклопедия растений, но даже и "БМЭ" или большая медицинская энциклопедия. Как раз именно то, что и нуж-но нормально развитому
      Советскому гражданину, воспитанному на мировых человечес-ких ценностях, и строящего самое передовое и самое прогрессивное в мире
      Социалисти-ческое государство рабочих и крестьян. Олегу жалко было терять библиотеку, в которой он знал чуть ли не каждую книжку. Пусть не все в ней он читал, но держал в руках прак-тически каждую книжку.
      И не только держал, но и листал, пробегая глазами станицы., Од-нако брать ее ему было некуда. Не в комнату же общежития? Он попробовал было пода-рить ее Белякову. Подарить официально, через дарственные документы, но тот катего-риически отказался. и посоветовал передать всю библиотеку в местную школу-интернат для слаборазвитых детей, шефами которой как раз и была воинская часть Белякова.. Что Олег и сделал. И с легким сердцем и совершенно чистой совестью по поводу благополуч-ного завершения своих нелегких Иркутских дел, улетел к себе в Москву. Перед отъездом он еще раз сходил на кладбище.
      Могилы отца, матери и брата с молодой женой, даже еще не женой, а всего лишь невестой, находились в старой части городского Иркутского кладбища. Место было ти-хое, спокойное и даже, в какой-то степени – уютное, недалеко от стены ограды, выполнен-ной из старинного темно красного кирпича. Вдоль стены стояли высокие и кряжистые, могучие старые березы с бугристой, сморщенной, потрескавшейся от многолетия корой. А рядом, за витой металлической оградой, отлитой из чугуна на местном "литейно" меха-ническом заводе, нашли свой последний приют четыре человека: двое взрослых, почти что уже пожилых и двое молодых, совсем еще молоденьких. Четыре могильных холмика, ровных аккуратных, старательно обложенных дерном и буквально заваленных свежими и старыми, уже высохшими и завядшими, цветами. Всякими: в букетах, в венках, в вазочках и просто россыпью. В изголовье каждого холмика стоит металлическая конусная тумба с пятиконечной звездой на вершине, окрашенные в красный цвет.. На передней стенки тум-бы – овальные рамки с фотографиями погибших. Все – Жуковы.
      Жуков Юрий Григорьевич Жукова Зоя Федоровна,
      1942 – 1987гг 1944 – 1987гг
      Жуков Михаил Юрьевич. Жукова Татьяна Павловна
      1967 – 1987гг 1968 – 1987гг
      В передней части ограды, справа, ближе к боковой стенке, сделана дверка с поворот-ной ручкой. А сразу за дверцей, слева от входа вкопана деревянная скамейка с неболь-шим металлическим столиком перед ней. То самое место, где можно посидеть, подумать, пообщаться с памятью и душами ушедших. Можно даже и выпить и всплакнуть немнож-ко. Если уж невмоготу совсем. В таких слезах ничего стыдного нет. Такие слезы очищают, снижают боль и приносят хоть какое-то облегчение. Пусть выдуманное, пусть эфемерное, но все же – облегчение.
      Но Олегу сегодня почему-то не плакалось. Хотя на душе было больно, горько и обидно. За что?! За что?! Кому они, погибшие, сделали плохо?! Ведь совсем еще моло-дые!. Жить бы да – жить. А оно вон как обернулось! И кому это нужно, чтобы умирали молодые?
      Природе, где все хаотично, случайно и где властвуют дикие, животные законы инстинктов? Или – ему, который называет себя Богом? Если ты -
      Бог, если ты Всесиль-ный и Всемогущий, тогда скажи мне, простому
      Советскому парню, Олегу Жукову, стоя-щему у могилы четырех родных и дорогих ему людей, которых этим летом трагически и нелепо погибли, зачем ты это сделал? Для чего? Кто тебе дал право убирать с лика
      Земли хороших людей и оставлять в живых всякую нечисть и всякую погань? Кто?! Живут, здра-вствуют и процветают в этом, созданном им, мире убийцы, насильники, бандиты, во-рье всякое, а хорошие, нормальные люди – погибают…
      Ты что вытворяешь с людьми, которых поселил на этой неласковой
      Земле. а? За-бавляешься?! Экспериментируешь? Издеваешься? Люди для тебя, что – подопытные мышки, да?! Смотри, доиграешься. Люди не
      "идиоты". Иногда они прозревают. И тогда – смотри-и-и-и…Как сказал один из английских писателей, набожный католик из аристо-кратической семьи, ушедший добровольцем на фронт и после войны публично отрекший-ся от Бога.. Не помню только его имя. Джеймс
      Олдридж, кажется. Так вот, он сказал в одной из своих книг устами главного героя, летчика-истребителя, сбитого над террито-рией
      Германии, попавшего к фашистам в плен, отсидевшего больше года в концлагере Бухенвальд и бежавшего оттуда к французским "маки", чтобы стать в ряды Сопротивле-ния для борьбы с фашистами, такие слова:..
      – Господи! Если ты есть на этом грешном свете и ты смог допустить "ТАКОЕ!" – тогда зачем ты?!. Тогда ты не имеешь никакого права на собственное существование и я – проклинаю тебя!.
      Но подобных мыслей у Олега не возникало. И не могло возникнуть.
      Ведь он был типичнейшим Советским молодым человеком, стопроцентным материалистом и до выс-ших небесных, в каком бы виде они не выступали, ему не было абсолютно никаких дел. Он пришел сюда, на кладбище, к могилам своих родных, чтобы попрощаться с ними, с их прахом, а заодно – с целым периодом своей жизни, с периодом своего детства, отрочества и юношества, с той частью своей жизни, которая прошла у него в Иркутске-2. Теперь у не-го начинается совершенно новый и совершенно иной период жизни – Московский, абсо-лютно не связанный с Иркутском…
      В Иркутске он еще успел побывать только один раз. И с Юлией.
      Через год они при-ехали сюда на производственную практику на
      Авиационный завод. Приехали по вызову от завода. Вызов им сделал
      Сергей Афанасьевич. И все это время они жили у него. В Со-ветское время такие студенческие поездки были не только возможны, но даже широко практиковались. Поэтому студенты Иркутского Политехнического института могли спо-койно поехать на практику на любой машиностроительный или металлургический завод Урала или Европейской части Союза И наоборот, студенты Европейских ВУЗов страны ездили на практику на предприятия Сибири и Дальнего Востока. Было бы желание.
      А у студентов желание помотаться по свету было всегда..
      Расточительно? Конечно! Ведь все эти поездки денег стоили. И оплачивались из бюджета страны. Но страна сознательно шла на подобные затраты. Страна большая, возможности у нее – сумасшедшие!
      Поэтому, пока ты молодой – езди, смотри, любуйся просторами своей
      Родины и – гордись ею. И делай все, чтобы твоя Родина была крепкой, могучей и богатой страной. И, как ни странно те-перь может показаться, Советские люди действительно гордились свое страной, и
      Советс-кий патриотизм являлся неотъемлемой частью характера каждого
      Советского гражданина. Каждого! Именно так, а не как-то по другому.
      Вспомните:
      – У Советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока!
      Странное это было существо – Советский человек! Полунищий, полуголодный, оде-тый черт те знает во что, живущий, по цивилизованным меркам, чуть ли не в "трущебах", не имеющий в своей стране практически никаких демократических прав, полностью зави-сящий от воли и прихотей любого своего начальника, но -всегда веселый, дольный и сча-стливый, не способный ни на подлость, ни на предательство и готовы трудиться на благо своей Родины чуть ли не бесплатно.
      И редко кто из простых Советских людей согласился бы тогда променять эту свою, пусть не слишком благоустроенную Родину на буржуазный рай, каким бы красочным он ни казался. Были, конечно же были такие, которые уезжали, которых выселяли. Но это были не
      Советские люди, это были какие-то – другие люди. Их и называли-то не слиш-ком благозвучным для советского уха словом – диссиденты. И отношение к ним в общей массе было довольно скептическое..
      Авторитетом они ни у каких слоев Советского насе-ления не пользовались. Правда, среди диссидентов вроде бы попадались и приличные люди, даже талантливы, порой и очень талантливые. Их фамилии и их произведения по-тихонечку ходили в студенческой среде, и многие студенты активно читали их, В том чи-сле и Олег. Студенты в своем большинстве знали творчество Аксенова, Гладилина,
      Сол-женицина.. "Архипелаг Гулаг" в рукописном виде Олег уже читал. И хотя не со всеми фактами, указанными там, он был согласен, но, все таки, это была стоющая книга! Читал он и признанный Солженицинский шедевр – "Один день Ивана Денисовича", выдвигае-мый в свое время на
      Ленинскую премию. И остался доволен. Мощная книга. И мощная не только от необычности для граждан Союза темы. Мощная по языку, по художествен-ной силе воздействия на читателя. Но следующая его книга
      – "Матренин день", совер-шенно не понравилась Олегу. Слишком мрачно, слишком глухо и слишком безнадежно. Так писать нельзя. После подобных книг жить становится невмоготу, не хочется. А книги должны учить жить, должны звать нас к лучшему и воспитывать в нас лучшее.
      Так думал Олег и был уверен в своей правлте. Поэтому книги писателе девяностых годов он не при-знавал за литературу. Подобная писанина ему была не нужна. Читать для обыкновенней-шего "времяубития" он не собирался, не умел и не желал.
      А от прозы Аксенова, его знаменитого "Звездного билета", его
      "Апельсинов из Марокко" и особенно от "Пора, мой друг, пора" он просто балдел. Чистая, светлая, сол-нечная и чуть ли не певучая проза. Читаешь, читаешь и еще читать хочется. Сам процесс чтения уже доставляет удовольствие..Правда, от его скандальной "Бочкотары" он был да-леко не в восторге. Она ему совершенно не понравилась. Как не понравилась популяр-ная среди студенчества Ерофеевская повесть
      "Москва-Петушки" А от Лимоновской пи-санины под названием "Это я -
      Эдичка" его буквально затошнило. Так смаковать пороки человеческих отношений – зачем?!. Для чего?"
      Он не любил художественные произведения, "натуралистически" описывающие грязь и вонь общественных туалетов страны. То, что
      "дерьмо" пахнет, он и без них знал. И читать детально описанные запахи этого "дерма" он не собирался. И не испытывал в том никакой нужды. Задача искусства, по его интуитивному уразумению была совершен-но в другом – делать человека лучше, чем он есть на самом деле, а не потакать его поро-кам и слабостям и не опускать "гомо сапиенса" до животного уровня…
      Певцы-диссиденты тоже ходили среди студенчества. Точнее – их записи. Там были классные певцы и певицы.. Во всяком случае – не хуже официальных, не вылезающих с экранов телевидения, этих Лещенко,
      Пугачевых, Поноровских, Толкуновых, Сенчиных, Пьех. Кто там еще был?
      Кого – упустил? Ах, да – Ротару! Ну, Ротару к ним не относится.
      Ротару – это особый разговор. Ротару – это потрясающая женщина.
      Красивая женщина..Очень красивая! Неповторимо красивая! Да еще с таким завораживающим, чуть ли не волшебным, чисто женским голосом.
      Про нее трудно что-либо плохое сказать А, как дер-жится! Одно – загляденье! Принцесса! Леди! Само женское достоинство на пьедестале!
      Женщина! Его Величество Женщина! Вот уж кому не надо ради дешевой популярности бегать полуголой по сцене или задирать подол платья, показывая фанатам свое нижнее белье. И так все ясно! Перед ней хочется в благоговении склонить свою голову и опусти-ться на колени.
      И сказать покорно: "Все, я – твой! Отныне и навеки! Делай со мной, что хочешь, но от тебя я никогда и никогда не уйду!".. -
      Среди диссидентов были прекрасные певцы и певицы. И Лариса
      Мондрус, и Аида Ведищева, и Ирина Бродская и много еще других. А вот мужчин певцов среди уехав-ших было мало. Пожалуй, один лишь Эмиль
      Горовец, да еще Александрович, два Со-ветских тенора с изумительно чистыми голосами. А остальных не выпускали, а просто отлучали от эфира, как Макарова, Мулермана, Ободзинского и многих других, не слиш-ком ярких и менее известных певцов и исполнителей.
      Жили они с Юлией в Иркутске у Сергея Афанасьевича. На работу ходили вместе на авиационный завод. Благо, что недалеко, минут двадцать спокойной ходьбы. Трудились в цехах. Олег – слесарем сборщиком в корпусном цехе, а Юлия – токарем в механическом. Здесь же встретили и отметили годовщину трагедии. Собрались близкие и знакомые в их бывшей квартире. Приглашенных было не много. Всего лишь человек двадцать-двадцать пять. Не больше. Ну, а те, кто просто хотели помянуть погибших, те приходили сами. Двери были открыты для всех желающих. И люди шли, шлм, садились, выпивали стопку, другую, закусывали и уходили. Кто – молча; кто произносил речь.. Кто – оставался надол-го, кто уходил сразу.. Таких, свободно приходящих было много. Олег даже поразился, сколько, оказывается, иркутян знали, помнили его родителей и его брата с невесткой. Много, очень много. Чуть ли не пол Иркутска. Кое кто из них даже и плакали. Хотя это, может быть и элементарнейшая дань традиции. На Руси на похоронах и на поминках было принято плакать. Искренне или не искренне, это не важно. Главное, чтобы плакали…
      На Руси даже профессия такая была у некоторых женщин в деревнях и небольших провинциальных городках.