Рассказ о съезде

Давно ли брела она теплым августовским вечером по мрачным, запорошенным копотью тесным переулкам Восточного Лондона, выбираясь из Уайтчепля после не очень-то веселого обеда с двумя сердитыми и крикливыми бундовцами?…

И вот она уже в России, вот уже осень, брызжет ранний осенний дождик, и ей уже не до отвлеченных талмудистских споров — человек для субботы или суббота для человека.

Впереди — работа, одна лишь работа, тяжелая, неприметная и безмерно необходимая.

Местом пребывания Землячки намечен пока что Петербург, но по пути предстояло еще заехать в Москву, рассказать московским товарищам о только что состоявшемся съезде.

Она остановилась на Солянке, у фельдшерицы Полозовой. Та служила в Воспитательном доме и имела при нем казенную квартиру. В Воспитательном доме сотни сотрудников, всегда большое оживление, среди общей сутолоки легко избежать ненужного внимания. И хотя формально Полозова в партии не состояла и числилась лишь в «сочувствующих», она выполняла немало серьезных поручений, которые давали ей знакомые революционеры.

Сразу по приезде Землячка зашла в Московский комитет, явку ей дала сама Надежда Константиновна.

— Я только что со съезда.

— А мы ждем вас.

Договорились, что Землячка выступит у Гужона, в мастерских Московско-Казанской железной дороги и в типографии Кушнерева.

— Там есть проверенные большевики и немало сочувствующих.

Ближе к вечеру в квартиру Полозовой постучался незнакомый парень. Румяный, скуластый, со щелками вместо глаз. Лет двадцать, не больше.

— Скажите, у вас есть тюрьмометр? — спросил он с порога.

Было условлено: пришедший спросит термометр, а ему ответят, что могут измерить температуру. Однако парень не удержался, сострил — любил, должно быть, шутить по любому поводу.

— Если у вас поднялась температура, можем измерить, — точно ответила Полозова.

— А ведь здорово — тюрьмометр? — повторил парень и одиноко хохотнул, огорченный, что не оценили его остроумия.

Землячка не собиралась тратить время на пустые разговоры, сразу перешла к делу.

— Вы откуда? — деловито спросила она.

— Мы-то? — Парень так и не ответил на вопрос. — Мы за вами.

— Я спрашиваю, где вы работаете? — настойчиво повторила Землячка. — Куда мы пойдем?

— Несущественно, — по-прежнему уклонился парень от ответа. — Поручено доставить вас, ясно? На Казанку, промежду прочим.

В Московском комитете Землячке сказали, что от железнодорожников за ней придет провожатый, на которого она вполне может положиться, доставит куда надо и выручит в случае чего.

— Как зовут-то вас? — спросила она, чуть шевельнув улыбкой свои тонкие губы.

— Катей зовут, — сказал парень, хитро поглядев на собеседницу. — Так сподручнее. Катька пришла, Катька вызывает — девка и девка, никому ничего в голову не взбредет.

Молод-молод, одобрительно подумала Землячка, а конспирировать научился — и согласно кивнула:

— Катя так Катя.

Надела шляпку, купленную в Париже, ватерпруф, приобретенный в Лондоне, посмотрела в окно — стекло мутное, влажное — взяла зонтик.

— Что ж, я готова. Извините, два слова по хозяйству.

Парень деликатно отвернулся — и не говорил лишнего, и слышать лишнего не хотел.

Землячка отвела Полозову в сторону.

— Если постучится кто подозрительный — сверток у меня под подушкой, сразу в печь, и уж потом открывайте.

Под подушкой находилось самое важное, что было сейчас при ней, из-за этого она остановилась в Москве и с этим же собиралась в Петербург. Именно этот сверток и придавал ей уверенность, с какой шла она сейчас на Казанку.

В свертке были прокламации, брошюры и, самое главное, ее собственные записи о Втором съезде. Землячке предстояло много раз говорить и перед членами партии, и перед беспартийными рабочими о значении прошедшего съезда, и мысленно она всегда обращалась к зашифрованным ею для себя ленинским выступлениям.

Накануне Землячка выступала с докладом о съезде на заводе Гужона, одном из самых крупных машиностроительных заводов Москвы.

Шла она на завод от Рогожской заставы и все почему-то вспоминала однофамильца здешнего заводчика, известного скульптора XVI века. Она видела в Париже его знаменитые фонтаны. Кто знает, быть может, знаменитый Жан Гужон — один из предков московского капиталиста Юлия Петровича Гужона?

Вчера она говорила с рабочими о борьбе с эксплуататором Гужоном. А сегодня будет говорить о владельце Казанской железной дороги фон Меке.

Землячка и ее спутник вышли на Солянку.

— Хорошо бы извозчика, — посоветовал провожатый. — Спокойнее.

На всей улице стоял один-разъединственный извозчик. Опытным взглядом Землячка окинула улицу, слежки как будто не было. Ее провожатый быстро сторговался с извозчиком, и они сели в пролетку.

У Казанского вокзала смешались с толпой.

В конце перрона парень свернул к пакгаузам. Землячка еле поспевала за ним. Пошли через железнодорожные пути. Миновали водокачку.

Возле будки парень остановился.

— Пришли.

Перед дверью стоял стрелочник, пожилой мужичок с рыжей бородкой, держал в руке зажженный фонарь, за стеклом колебалось пламя свечи.

— Здорово, Василий Ефимович, — поздоровался с ним парень. — Собрались?

— Собрались, собрались, — скороговоркой ответил стрелочник. — Заходите, коль пришли в гости, я посторожу, будьте в надеже.

В будке тесно, накурено, вдоль стен на двух скамейках, а то и просто на корточках расположилось человек пятнадцать в спецовках, в куртках, в брезентовых пальто. В тусклом свете керосиновой лампы все собравшиеся казались Землячке на одно лицо.

— Здравствуйте, товарищи.

С нею нестройно поздоровались.

Приведший Землячку парень наклонился к черноусому железнодорожнику в форменном пальто с медными пуговицами и что-то шепнул.

— Здесь вся наша организация, — пояснил гостье черноусый. — Одиннадцать партийных и четверо беспартийных, но за них мы ручаемся.

Собравшиеся сгрудились еще теснее, откуда-то из угла выдвинули табуретку, и черноусый пригласил гостью сесть.

— Милости просим, товарищ…

Он запнулся, партийную кличку пришедшей ему сообщили заранее, но он постеснялся произнести ее вслух.

— Демон, — назвалась Землячка.

Это была одна из ее кличек. Другую, более популярную, сохраняли в тайне — она была известна полиции, и работники Московского комитета не хотели, чтобы полиция проведала о том, что Землячка появилась в Москве.

— Так вот, товарищи, — открыл собрание черноусый железнодорожник, который, видимо, был руководителем организации. — К нам прибыл товарищ Демон. Он… — председатель поправился: — Она… — и опять запнулся: слова как-то не сочетались. — В общем, товарищ Демон лично принимала участие во Втором съезде нашей партии и расскажет о задачах, какие стоят сейчас перед русским рабочим классом.

Собравшиеся с интересом вглядывались в докладчика, уж очень не вязался такой странный псевдоним с обликом этой женщины, гораздо более походившей на учительницу, чем на демона; они видели ее впервые и не могли знать, что в характере Землячки было все-таки нечто демоническое.

— Приступайте, — сказал черноусый. — Товарищи сильно интересуются.

И Землячка стала рассказывать.

Следовало сказать обо всем том, чем съезд обогатил партию, чем способствовал развитию русского революционного движения, о множестве вопросов — о программе и уставе, об экономической борьбе, об отношениях с Бундом.

Может быть, впервые многие задумались над научными формулировками политики партии, и только такой выдающийся мыслитель, каким предстал на этом съезде Ленин, был способен с предельной ясностью и точностью определить принципы построения партии и предстоящую борьбу за диктатуру пролетариата, за союз рабочих и крестьян, за равноправие наций…

Она увлеклась и, перебирая в памяти события летних дней, принялась рассказывать о своей поездке из Женевы в Брюссель, о подъеме, какой царил среди делегатов в Брюсселе, о переезде по морю в Англию и о Лондоне, где участники съезда разделились на большевиков и меньшевиков.

Землячке стали вдруг задавать вопросы не только о спорах искровцев с экономистами, но и о том, как живут люди в Лондоне, что это за город и чем он отличается от Москвы.

Сказалась извечная любознательность простых рабочих людей, и Землячка заговорила о лондонских улицах, магазинах, ресторанчиках, рассказала о поездке с Лениным на Хайгетское кладбище, стала вдруг рассказывать не только о том, что говорил Ленин, но и какой он сам — как говорил, как выступал, как волновался, переубеждая своих собеседников, и как прост он в обращении с людьми.

И именно потому, что эта женщина так охотно делилась своими личными впечатлениями и переживаниями, рабочие Казанки почувствовали в ней своего человека.

На улице давно стемнело, за окном вспыхивал то красный, то зеленый огонь семафора, гудели за стеной паровозы, а беседа в тесной железнодорожной будке все никак не могла закончиться.

— Ну, а если коротко, — перебил Землячку молодой парень в широком, не по плечу брезентовом плаще. — Если коротко, как бы вы пояснили, в чем суть, самая что ни на есть суть вот этого, значит, прошедшего съезда?

И все сразу замолчали, ожидая, что скажет им эта женщина, которая сама была на съезде.

Землячка задумалась… Что сказать? Как бы яснее и выразительнее сформулировать ответ?

Она мысленно обратилась к своим записям, которые лежали сейчас под подушкой в квартире Полозовой. Чуть повысив голос, она постаралась как можно точнее передать ленинские слова.

— В чем суть, спрашиваете? Русским революционерам пришлось пройти немалый путь, чтобы эту суть понять. На этом съезде образовалась русская революционная марксистская партия. Вот это — основное. И теперь нам, русским социал-демократам… — она с минуту помолчала и повторила ленинскую формулировку, повышая голос на подчеркнутых самим Лениным словах: — «Русской социал-демократии приходится пережить последний трудный переход к партийности от кружковщины, к сознанию революционного долга от обывательщины, к дисциплине от действования путем сплетен и кружковых давлений». — На секунду она остановилась и повторила еще раз: — Да, партийность, сознание революционного долга и дисциплина — вот три кита, на которые будет опираться теперь наша партийная революционная работа.

— Ну, а если уж совсем коротко, в чем самая существенная разница между большевиками и меньшевиками? — еще раз настойчиво спросил все тот же дотошный паренек.

— Совсем коротко? — переспросила Землячка, как бы вглядываясь в самое себя, перебрала в памяти все обстоятельства прошедшего съезда и всем своим существом ощутила эту разницу. — Меньшевики — это приспособление к обстоятельствам, соглашение с буржуазией и мир любою ценой, а большевики — революция, борьба и диктатура пролетариата.

ВТОРНИК, 22 ЯНВАРЯ 1924 г.

Она не заметила, как кто-то внес и положил на стол пачку газет, — у нее вошло в привычку начинать утро с «Правды».

Развернула газету. О постигшем страну несчастье еще ни слова. Не успели…

Лишь во второй половине дня принесли только что отпечатанное «Правительственное сообщение»:

"Вчера, 21-го января, в 6 часов 50 мин. вечера, в Горках близ Москвы скоропостижно скончался Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Ничто не указывало на близость смертельного исхода. За последнее время в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило значительное улучшение. Все заставляло думать, что его здоровье будет и дальше восстанавливаться. Совершенно неожиданно вчера в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило резкое ухудшение. Несколько часов спустя Владимира Ильича не стало.

Заседающий в Москве Всероссийский Съезд Советов и открывающийся в ближайшие дни Всесоюзный Съезд примут необходимые решения для обеспечения дальнейшей непрерывной работы Советского Правительства. Самый тяжелый удар, постигший трудящихся Советского Союза, как и всего мира, со времени завоевания власти рабочими и крестьянами России, глубоко потрясет каждого рабочего и каждого крестьянина не только в нашей республике, но и во всех странах. Широчайшие массы трудящихся всего мира будут оплакивать величайшего своего вождя. Его больше нет среди нас, но его дело останется незыблемым. Выражающее волю трудящихся масс Советское Правительство продолжит работу Владимира Ильича, идя дальше по намеченному им пути. Советская власть стоит твердо на своем посту, на страже завоеваний пролетарской революции".

Она прочла сообщение раз, другой, третий…

Листовка с «Правительственным сообщением» расклеена сейчас по всем московским улицам… Вся Москва знает уже о несчастье. Но рабочий класс вытерпит, вынесет, выдержит и это горе. Владимир Ильич беспредельно верил в силу рабочего класса. На рабочий класс и будет опираться партия, выполняя заветы Ленина.

Землячке хочется быть сейчас на людях, быть с людьми, чувствовать их поддержку, их помощь… Но сегодня ее что-то мало беспокоили посетители. В обычные дни всегда полно народу, приходят и по общественным делам, и по личным… Неужто у всех опустились руки?

Надо посмотреть, что делается в райкоме. Землячка не любила засиживаться у себя в кабинете. Она часто заходила то в один отдел, то в другой, беседовала с инструкторами, вмешивалась в разговоры, всегда была доступна людям.

Она прошлась по комнатам. Против обыкновения, никто ее ни о чем не спрашивал. Все шло заведенным порядком.

В орготделе ее внимание привлекли два посетителя. Двое пожилых мужчин. Очень схожие друг с другом. Худощавые, плохо выбритые, с запавшими голубыми глазами. Один — в жеребковой куртке, другой — в суконной черной шинели.

С ними разговаривал Финогенов, инструктор отдела. Молодой коммунист, он еще недавно работал в райкоме комсомола. Он привлек к себе внимание Землячки своей напористостью. Она не раз вступала с ним в разговоры, он нравился ей своей отрешенностью от всяких личных дел, и она забрала его на работу в райком партии. Но сейчас он что-то слишком уж сердито посматривает на двух этих посетителей.

— Позже, товарищи, позже, — втолковывал он что-то своим собеседникам. — Сейчас не до этого…

Но посетителям явно не хотелось уходить, они упрямо домогались чего-то от Финогенова.

Землячка подошла.

— Что тут у вас, товарищ Финогенов?

— Вот… — Он пожал плечами. — Товарищи, конечно, с делом, я их понимаю, вопрос серьезный, только придется погодить. Вся страна в горе, а они заявления принесли, желают вступить в партию. Я объяснил: пообвыкнется все — пусть и приходят тогда.

— Дайте-ка, — Землячка протянула руку.

Оказывается, Финогенов вернул уже им заявления.

Посетители снова достали свои бумажки из карманов. Написано на листках, вырванных из школьных тетрадок.

Один из посетителей — трамвайщик, слесарь из депо, другой — михельсоновец.

Заявления похожи одно на другое:

— "В связи со смертью нашего вождя В.И.Ленина прошу принять меня…"

Рабочий класс есть рабочий класс.

Землячка прочитала заявления, резко повернулась к Финогенову, положила заявления на стол и коротко сказала:

— Обзвоните все партийные организации района. Такие заявления рассматривать немедленно.

Она и не представляла в ту минуту, сколько таких заявлений поступит в райком в ближайшие же дни.

1903-1905 гг.