Две кассеты

Прощаясь с Лениным, Землячка как бы растворилась в народной массе: была со всеми, была частью всех, сердце ее наполняла безмерная скорбь, и одна мысль пронизывала ее существо — до последнего своего часа продолжать его дело.

Однако слова Сергея Ивановича Гусева вернули Землячку к реальной действительности — надо было срочно ехать в район, к Кобозеву.

Мало кто знает, как в дни похорон Ленина был пойман за руку один из ловкачей, готовых самые святые чувства обращать в деньги. Землячка запомнила этот случай.

С Кобозевым она познакомилась год назад, уже около года секретарствовала она в это время в Замоскворецком районе. Особое значение она придавала подбору кадров, умело подобранные работники решали успех каждого дела. Присматриваться к людям, изучать их она научилась в подполье. Она помнила, как знакомился с нею Владимир Ильич. Он умел отстранять от дела сомнительных и ненужных людей. На фронте Землячка не один раз наблюдала, как поведение того или иного человека решало успех сражения. Случалось, настоящему коммунисту удавалось увлечь в бой самый деморализованный полк, а иной комиссар не находил общего языка с хорошей воинской частью. Поэтому у нее была привычка самой знакомиться с каждым коммунистом, становившимся на учет в райкоме. Не так уж трудно потратить на нового человека десяток минут, а представление о нем создается, одного тут же благословишь на работу, а с другим встретишься не один раз, иной чем-то насторожит, а другого приметишь, и становится он одним из тех, на кого уверенно опираешься в повседневной работе.

Так Кобозев, придя становиться на учет, появился в кабинете Землячки.

Он только что демобилизовался из армии. Настоящий политработник, убежденный коммунист, он не отсиживался в тылу, а принимал непосредственное участие в боях. Коммунист молодой, но закалку прошел неплохую: фронт, бои, тяжелые переходы…

Перед Землячкой лежало его личное дело. Анкета его была в порядке, и она не стала спрашивать его о том, на что он уже ответил в анкете. Она как-то вернулась мыслью в свое прошлое. Знает ли товарищ Кобозев, что разделило социал-демократов на Втором съезде? Он знал. А знает ли он, какую борьбу пришлось вести Ленину с «левыми коммунистами» при заключении Брестского мира? Это он тоже знал.

— Мы пошлем вас заниматься искусством, — сказала Землячка.

— Каким искусством? — испугался Кобозев.

— Искусством кино, — пояснила Землячка. — Знаете, как высоко оценивает кино Ленин? Мы пошлем вас директором кинофабрики.

На Житной улице находилась фабрика, принадлежавшая в прошлом крупному кинодельцу Ханжонкову. Туда требовалось послать крепкого коммуниста.

— Не справлюсь, — возразил Кобозев. — В этом деле я, извиняюсь, как свинья в апельсинах.

— Справитесь, — безапелляционно сказала Землячка. — Не боги горшки обжигают. После Октября некоторые большевики боялись идти в министры. А теперь ничего, управляют.

Так Кобозев стал директором кинофабрики.

Комиссия Дзержинского поручила Госкино заснять похороны Ленина на пленку.

Не успела Землячка вернуться из Горок в Москву, как в райком приехал Дзержинский.

— Едемте, Розалия Самойловна, на кинофабрику. Есть сигнал.

Дальнейший разговор происходил уже в кабинете Кобозева.

— Кто руководил съемкой в Горках?

— Оператор Левицкий.

— Пленка проявлена?

Землячка и Дзержинский первыми увидели кадры, на которых были запечатлены проводы Ленина из Горок.

Снова была боль, снова подступал комок к горлу, и нельзя было позволить себе заплакать, нельзя было поддаться чувствам.

— Товарищ Кобозев, вы какого мнения о Левицком? — поинтересовался Дзержинский.

— Как вам сказать… — Кобозев насторожился. — Ничего не замечал.

— Нет, нет, я не высказываю никаких подозрений в отношении Левицкого, — успокоил его Дзержинский. — Но хочу предупредить, надо проявить величайшую бдительность, чтобы отснятый материал не ускользнул за границу.

Кобозев не очень понимал, почему Дзержинский придает этому такое значение, похороны Ленина не тайна, ведь все снимается так, как происходит на самом деле…

Кобозев ничего не говорил, спрашивали его глаза, фабрикой он управлял неплохо, но искусством кино, увы, еще не овладел.

— Важно и что снять, и как снять, — пояснила Землячка. — Вы понимаете, товарищ Кобозев, что снимают сейчас ваши операторы? Все, что имеет отношение к Ленину… Да нет, вы сами понимаете!

— Одно и то же можно показать и так, и этак, — добавил Дзержинский. — Весь мир потрясен смертью Ленина. Крупнейшие деятели капиталистических государств отдают ему должное, и лишь эмигрантская сволочь выражает свою радость. Понимаете, что они могут сделать, если им в руки попадут эти драгоценные кадры?…

— "Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими", — процитировала Землячка.

Кобозев вопросительно взглянул на Землячку: откуда это?

— Из евангелия, — ответила она на его молчаливый вопрос. — По-моему, очень к месту.

Дзержинский и Землячка уехали, оставив Кобозева наэлектризованным.

— Мы вас предупредили, — сказал Дзержинский на прощанье.

На Красную площадь Кобозев направил Добржанского. Опытный оператор. Пожалуй, лучшего на фабрике не было.

— Как только закончатся похороны, сразу же возвращайтесь на фабрику, — предупредил его Кобозев. — Со всем отснятым материалом.

В пять часов пополудни Добржанский был уже на фабрике. Однако Землячка опередила его.

Разговаривал Кобозев, Землячка молчала.

— Ну как? — обратился он к Добржанскому.

— Отснял.

— Сколько метров?

— Сто двадцать.

— Давайте, — Кобозев протянул руку. — Будем проявлять.

Добржанский подал кассету.

— А сколько было кассет?

— Две.

— А где другая? — спросил Кобозев.

— Засветил, — сказал Добржанский.

— Дайте-ка ее сюда, — приказал Кобозев.

— Я же вам говорю, пленка засвечена, — сказал Добржанский, выкладывая на стол вторую кассету. — Смотрите… — Он хотел было открыть кассету.

— Ни в коем случае, — вмешалась Землячка, кладя руку на кассету. — Ни в коем случае.

Добржанский потянул кассету из-под руки Землячки, но тут Кобозев сообразил, что здесь что-то неблагополучно.

Он отмахнул руку Добржанского и придвинул обе кассеты к себе.

— Нет уж, не трогайте, — сказал Кобозев. — Засвечено так засвечено, но все-таки попытаемся проявить всю пленку.

Добржанский побледнел, ему стало не по себе.

— Вы свободны, — сказал Кобозев. — Ваша помощь в лаборатории не понадобится.

— Я подожду, — сказала Землячка Кобозеву. — А вы идите в лабораторию, пусть все делается при вас.

Кобозев ушел. Землячка ждала. «Нет, из него будет толк, — думала она о Кобозеве. — Кажется, сообразил, в чем дело».

Он действительно сообразил.

— Розалия Самойловна! — взволнованно сказал Кобозев, входя обратно в кабинет и едва ли не впервые называя Землячку по имени-отчеству. — Добржанский, оказывается, заснял не сто двадцать, а двести сорок метров, и неплохо заснял…

Землячка сняла трубку телефона, попросила соединить ее с Дзержинским.

— Феликс Эдмундович, — сказала она. — Все идет так, как мы и думали.

— Сейчас буду, — ответил Дзержинский.

Он не заставил себя ждать.

— Оператор предъявил одну кассету, — доложил Кобозев. — А на самом деле заснял две.

— А как же это выяснилось? — полюбопытствовал Дзержинский.

— Помог товарищ Гусев, — пояснила Землячка. — Подошел ко мне на площади, говорит, посмотрите, что-то киносъемщик очень уж суетится, крутил, крутил, поставил новую кассету, а первую запрятал, я видел ясно, не просто уложил в сумку, а запрятывал, очень было заметно. Ну, я и поспешила сюда.

— Выражаю вам благодарность… — Дзержинский тоже слегка улыбнулся. — А теперь и я кое-что объясню. Позавчера в Москву из Риги прибыл господин Дорсет. Кинооператор фирмы Пате. Эта знаменитая фирма поручила ему заснять похороны. Мы не дали разрешения. Снимать можно по-разному. Получив отказ, Дорсет установил контакты с Добржанским. Вчера они встретились, и, как это теперь очевидно, одна кассета предназначалась нам, а другая фирме Пате. Мы пока еще не знаем, что было обещано Добржанскому, но важно, что господин Дорсет уедет с пустыми руками.

Кобозев во все глаза смотрел на Дзержинского.

— К вам у нас никаких претензий, но это урок бдительности, — произнес Феликс Эдмундович и поднялся со стула. — А теперь покажите нам всю отснятую пленку.

Весна в Ростове

Куда ее только не бросает… Судьба — говорят в таких случаях. Но для нее судьба воплощена в образе Центрального Комитета. Куда только не посылала ее партия! Ей знакомы чуть ли не все крупные города Европы, а о России и говорить не приходится, свою страну она изъездила вдоль и поперек. От Минска до Екатеринбурга, от Риги до Батуми.

Месяца еще не прошло, как она покинула Москву. Два года проработала секретарем райкома в Замоскворечье. А теперь она в Ростове.

Ростов-на-Дону. Большой южный город. Крупный железнодорожный узел. Речной порт. Множество промышленных предприятий.

Теперь Землячка член Юго-Восточного бюро ЦК. Заведует организационным отделом.

Характер ее деятельности нигде не меняется. Ее задача сплачивать и вести людей на борьбу за дело партии. За дело партии, которая потеряла Ленина… Без него все значительно сложнее. Ленина нет, а дело его осталось.

В Москве еще зима, а здесь весна в полном разгаре. Вот-вот начнется навигация. Лед уже прошел. Дон торопливо катит к морю свои серо-зеленые волны. Снег давно уже сдуло с тротуаров. Начало марта. Дни бывают иногда такими жаркими, что люди появляются на улице без пальто. В станицах начался сев. Множество дел заполняет будни партийных работников.

Окно в кабинете Землячки открыто. С улицы доносится обычный городской шум. Голоса прохожих, шарканье ног, стук экипажей.

На столе перед Землячкой в стакане букетик подснежников. Она смотрит на скромные эти цветы и на мгновение отвлекается от своих дел, ее пронизывает ощущение расцветающего весеннего леса, и мысли ее в который pas возвращаются к Ленину.

Чуть больше месяца прошло, как его похоронили, но кажется, это произошло только вчера.

Землячка остро ощущает отсутствие Ленина. Это ощущение не оставит ее в течение всей последующей жизни.

Близок Тринадцатый съезд партии. Партии предстоит многое решить. Впереди негладкий путь, будут на нем и рытвины, и ухабы, кто-то споткнется, а кто-то сойдет с этого пути, и все-таки у народа только один путь — путь, указанный Лениным.

Сразу по приезде в Ростов Землячка принялась знакомиться с ростовскими предприятиями.

Она приходила в цехи к рабочим, посещала партийные собрания, встречалась с людьми. Прислушиваться к голосу масс — этому учил Ленин.

Совсем недавно ей пришлось быть на табачной фабрике Асмолова. Работницы, молодые, бойкие, языкастые, засыпали ее вопросами: что будет?

Однако Землячка не испытывает неуверенности.

Соберется Тринадцатый съезд, сказала она работницам. Страна наша будет расти, развиваться, будет повышаться благосостояние народа. Всего этого хотел Ленин, за это партия боролась под его руководством и будет бороться дальше.

Съезд будет решать вопрос о руководстве партии.

«Кто будет вместо Ленина?» — спрашивали ее табачницы. «У нас есть Центральный Комитет, — ответила Землячка. — Испытанные соратники Ленина, они коллективно постараются возместить тяжелую утрату».

Она вспоминает письмо Надежды Константиновны, написанное ею в ответ на многочисленные выражения сочувствия по поводу кончины Владимира Ильича:

"Товарищи рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки!

Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т.д. — всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много еще нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича, — устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т.д., и самое главное, — давайте во всем проводить в жизнь его заветы".

Землячка твердо верит в силу партии. Эта сила обнаружилась в дни ленинских похорон. Ленин еще находился в Колонном зале, когда в райком стали приходить рабочие. С заводов, с фабрик, из железнодорожных депо, из типографий, со всех предприятий района. Приходили и приносили заявления о приеме в партию. То же происходило во всех других районах Москвы. То же происходило в Ленинграде. В Минске. В Харькове. В Ростове-на-Дону. По всей Советской стране. Рабочие стремятся в партию, чтобы продолжать дело Ленина. В первую же неделю после смерти Ленина на Красной Пресне было подано свыше четырех тысяч заявлений о вступлении в партию. В Замоскворечье — около трех тысяч. Поток, который ничто не в силах остановить. В мастерских и цехах на собраниях беспартийные рабочие обсуждали кандидатуры тех, кто подал заявления. Одних рекомендовали, других отводили. Требования предъявляли самые высокие. Это было лучшее свидетельство единства партии и народа…

Для завтрашнего дня

Кончился май. Кончился XIII съезд партии.

Землячка возвращалась из ЦК. Вот уже четыре месяца, как она ростовчанка. На сегодняшний день донские дела ее интересуют больше, чем московские. И все-таки она всегда будет чувствовать себя москвичкой, такова волшебная власть этого необыкновенного города.

Для нее этот город, пожалуй, самая значительная часть ее партийной биографии. Все здесь близко, все знакомо, самые значительные силы ее души в продолжение многих лет отданы были Москве.

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Съезды партии теперь собираются в Москве.

Тринадцатый… Первый съезд без Ленина.

Но у Землячки нет ощущения, что Ленин отсутствовал на этом съезде.

Это был ленинский съезд. Ни один оппозиционер, ни один уклонист не посмел поднять свой голос. Идеи Ленина пронизывали всю работу съезда.

Съезд дал директиву развернуть борьбу за металл, за подъем тяжелой промышленности, за увеличение производства средств производства. Дал указание усилить работу партии по кооперированию сельского населения, по борьбе с кулацкими элементами.

Каждая делегация была ознакомлена с ленинским «Письмом к съезду», называемым «Завещанием Ленина». Ленин писал в нем о мерах по усилению устойчивости партии и давал характеристику выдающимся деятелям ЦК.

Еще два-три дня, и Землячка покинет Москву. Надолго ли задержится она в Ростове?

Землячка шла вдоль Китайгородской стены.

Неисчерпаемые книжные развалы. Десятки букинистов торговали самой разнообразной литературой. Бесчисленные покупатели раскапывали книжные груды…

День был ясный, светлый, солнечный. Она свернула на Никольскую. Народу на ней множество. Бежали девушки в легких платьицах. С деловым видом торопился служилый люд. Лениво проезжали извозчики.

Красная площадь. Василий Блаженный. Мавзолей у Кремлевской стены.

Землячке вспомнился зимний морозный день, когда она стояла тут вместе со всеми…

Сейчас светит солнце, и вокруг множество оживленных, бодрых людей, и каждый делает свое дело, которое вливается в общее дело всей страны.

Ленин жив, он живет и продолжает жить вместе со всеми, во всей этой клокочущей и пенящейся вокруг жизни.

Люди будут приходить сюда вечно, думала Землячка, и Ленин будет постоянно заряжать революционной энергией миллионы и миллионы людей.

Она миновала Исторический музей, перешла Манежную площадь и пошла по Моховой, мимо университета.

Она любила и само это здание, и то, что в этом здании находилось, бурлило и жило трепетной и нестареющей жизнью. Она всегда любила молодежь, и молодежь тоже тянулась к ней, несмотря на ее строгую сдержанность.

— Розалия Самойловна! — закричал издалека кто-то, еще невидимый ей среди прохожих.

Она остановилась.

По тротуару, обгоняя юношей и девушек, стайками бродивших возле университета, к Землячке чуть не бегом приближался молодой человек.

— Розалия Самойловна! — сказал он, запыхавшись. — Никак не могу вас догнать…

Это был Соловьев, делегат Тринадцатого съезда, выбранный вместе с Землячкой на Восьмой Кубано-Черноморской партийной конференции. Молодой еще коммунист, но старательный работник.

— Слушаю вас, товарищ Соловьев, — как всегда суховато отозвалась Землячка.

Вместо ответа Соловьев повел головой в сторону университета и с неуверенной улыбкой взглянул на Землячку.

— Отпустили бы меня, Розалия Самойловна…

— Куда?

— Учиться, — уточнил Соловьев. — Маловато у меня знаний. Пошлите в университет. Давно хочу просить…

«Давно» — преувеличение, Соловьев лишь недавно демобилизован из армии, но адрес для своего обращения он избрал правильный: Землячка заведовала организационным отделом, и именно от ее решения в значительной степени зависела судьба любого партийного или советского работника в области.

Она пристально посмотрела на Соловьева и задумчиво покачала головой.

— Нет, товарищ Соловьев. Года через два, три…

— Но ведь учиться-то надо? — возразил Соловьев, хоть и не очень уверенно: он знал, что оспаривать решения Землячки безнадежно. — Поручили мне строить завод, а что я перед инженерами?

— Вы — коммунист, товарищ Соловьев, — с необычной мягкостью попыталась ему объяснить Землячка. — Это тоже кое-что значит. Вроде как комиссар при инженерах. А учиться… Не можем сразу послать всех, университет от вас не уйдет.

— Это я понимаю, — покорно согласился Соловьев и любовно посмотрел на здание, стоящее в глубине двора. — Годы только уходят…

Дымка грусти прошла по лицу Соловьева. Он понимал старую большевичку, отказывающую ему, молодому коммунисту, в самом, можно сказать, необходимом, понимал время, в которое он живет, когда интересы отдельной личности подавляются ради интересов всего общества, все это он понимал, но от этого ему не становилось легче.

И Землячка понимала Соловьева. Понимала его желание учиться, понимала его невысказанный протест против ее решения и его согласие жертвовать собой ради общего блага. Вот такими людьми и сильна партия. Такие люди не мыслят себя вне общества и всегда пожертвуют личными интересами ради интересов общества. Ей даже жалко стало Соловьева. При его упорстве и целеустремленности из него вышел бы хороший инженер. Но время тоже не ждет. Страна восстанавливается, надо строить, строить. Без передышки, без промедления…

Невольно она вернулась мыслями в прошлое. В молодости ей хотелось стать врачом. Ей хотелось быть полезной людям. Из нее получился бы неплохой врач. Но перед ней возникла более высокая цель. Не только самой подняться на какую-то ступень, но подняться вместе со всем обществом. Какая у нее специальность? Самая расплывчатая и самая всеобъемлющая: партийный работник. Партия всегда посылала ее туда, где наиболее трудно, наиболее опасно.

Она гордится этим. Ничто не может доставить большего удовлетворения, чем ощущение полной слитности с обществом, ради которого живешь и работаешь.

Неожиданно для самой себя она провела ладонью по руке Соловьева и не то чтобы смутилась, но сама удивилась непривычному для нее жесту, у нее не было детей, но ей подумалось, что Соловьев мог бы быть ее сыном.

— Я сама охотно пошла бы учиться, — вырвалось вдруг у нее. — Но не можем мы вас отпустить, не можем…

Она уже загнала куда-то глубоко внутрь себя этот внезапно нахлынувший на нее приступ сентиментальности.

— Ничего, товарищ Соловьев, перетерпим, — сказала она спокойнее и суше. — Вашим детям уже не придется ломать голову над такими проблемами.

Землячка стояла с Соловьевым на тротуаре прямо против тяжеловатого, приземистого здания, построенного еще в конце позапрошлого века, а видела иное здание, высокое и светлое, которое воздвигнут когда-нибудь на этом месте, видела иные масштабы и свершения, достойные нового стремительного века.

Мимо Землячки и Соловьева текли прохожие, перекликалась рядом молодежь, и, всматриваясь в оживленные лица москвичей, она заглядывала в будущее.