Глава пятая

Жертва собственной неосторожности

Леночка не спала всю ночь.

Павлик позвонил очень рано, а через час явился самолично.

— Не могу себе простить, что не пошел ее провожать, — взволнованно говорил он, шагая по кухне. –Я всю ночь думал об этом. Надо обратиться в милицию.

— Не надо, — сказала Леночка. — Будем надеяться, что все выяснится…

— Что выяснится?

— Все.

— Ты говоришь так, — сказал Павлик, — точно тебе что-то известно.

— У меня предчувствие…

— Может быть, мне не идти на работу? — предложил Павлик.

— Не выдумывай, пожалуйста, — строго обрезала его Леночка. — Почему это не идти на работу?

— Но ты позвонишь в случае чего? — спросил он. — Может, я тебе понадоблюсь.

— Конечно, — заверила Леночка. — Отправляйся в больницу, а как только что-нибудь выяснится, я тебе сразу же позвоню.

После ухода Павлика ей стало легче, не надо было притворяться, и она почти спокойно стала ждать того, что должно было произойти.

Позвонили ей уже около десяти часов.

— Это квартира товарища Ковригиной?

— Да.

— А кто у телефона?

— А кто вам нужен?

— Ковригина… Елена Викторовна.

— Я у телефона.

— Дочь Марии Сергеевны?

— Да.

— С вами говорят из линейной прокуратуры. Следователь Ползунов. Вы не могли бы сейчас приехать на Киевский вокзал?

— А что случилось?

— Объясним, когда приедете… Ваша мать ранена. Но вы не волнуйтесь.

— Хорошо, я сейчас приеду, — сказала Леночка. — А как вас найти?

Ей объяснили…

Леночке очень не хотелось ехать. Хотя трупы ей, медичке, были не в диковину, она попросту боялась того, что ей предстояло увидеть. Но она должна ехать. Леночка заторопилась. Взяла такси и через пятнадцать минут очутилась на Киевском вокзале.

Нашла прокуратуру, нашла Ползунова, немолодого человека с деревянным лицом. Держался он вежливо, но чувствовалось, что все давно ему надоело — происшествия и преступления, преступники и свидетели, и хотя он делает свое дело, но с большим удовольствием предпочел бы его не делать.

Едва Леночка подошла к его столу, как он сразу догадался, кто перед ним.

— Товарищ Ковригина?.. — Он помолчал, соображая, как бы поделикатнее приступить к делу. — Садитесь, пожалуйста. Видите ли… Я вынужден вас огорчить, но в общем не волнуйтесь. С вашей матерью… — Он поправился: — С вашей мамашей, с товарищем Ковригиной, случилось несчастье. Вы понимаете… Как бы вам сказать… Ваша мамаша попала, по-видимому, под поезд. Вы не волнуйтесь…

И хотя Леночка знала, что все это не так, она побледнела.

Ах как не нравилась ей вся эта инсценировка! Но одновременно где-то в глубине души она немножко гордилась собой — ей доверили тайну, которой не доверили даже этому следователю.

— Попала под поезд?

Следователь заметил ее бледность, встал, подошел к подоконнику, там стоял графин с водой, наполнил стакан, протянул Леночке.

— Выпейте, пожалуйста…

Леночка отстранила его руку.

— Не беспокойтесь… Я готова… — Она вздохнула. — Готова к самому худшему.

Ползунов тоже вздохнул.

— По всей вероятности, товарищ Ковригина пала жертвой собственной неосторожности. Шла по путям, задумалась о чем-нибудь… Что могло привести ее в Рассадино? — быстро спросил он. — Вы не знаете?

— Неподалеку от Рассадина филиал института, в котором работает мама…

— Мы так и думали, — перебил Ползунов. — Труп, извините, сильно обезображен, и мы обязаны произвести опознание. В сумочке обнаружены служебное удостоверение и пропуск… По этой причине и пришлось вас побеспокоить. Хотя документы нашлись, но полагается вызвать родственников…

— Не утешайте меня, — сказал Леночка. — Говорите, что нужно.

Ползунов положил перед собой лист бумаги, взял ручку.

— Необходимо составить протокол опознания. Я вас попрошу, опишите наружность гражданки Ковригиной…

Как трудно, как мучительно было Леночке говорить о Марии Сергеевне как о мертвой.

— Среднего роста… Не толстая и не худая… Русые волосы…

— А нет ли у нее каких-либо особых примет? — спросил следователь. — Каких-нибудь родинок, бородавок, родимых пятен? Шрама?

— У нее…татуировка. Повыше локтя, на левой руке. Имя “Люся”, потом “плюс” и “Боря”.

— Правильно, — сказал следователь. — Ваша мама случайно не воспитанница детского дома?

— Что вы! — почему-то обиделась за нее Леночка.

— Я это предположил в связи с татуировкой, — объяснил следователь. — Раньше в детских ломах иногда упражнялись…

— Нет, — сказала Леночка. — Это была просто школьная шалость, друзья детства обменялись именами.

С привычной быстротой следователь составил про­токол.

— Все в порядке… — Он замялся. — Теперь вам придется лично взглянуть…

Леночка молча поднялась.

Ползунов повел ее в приемный покой.

В пустой выбеленной комнате высокий узкий стол был при­крыт большой чистой простыней.

Навстречу к ним вышла женщина в медицинском халате.

— Покажите, — распорядился следователь. Женщина сдернула простыню…

— Да, — сказала Леночка и пошла прочь. Ползунов повел ее обратно, подписать протокол.

— Все-таки дайте мне воды, — попросила Леночка. — И позвольте позвонить по телефону.

Леночка знала правду и, несмотря на это, очень нервничала: зубы ее постукивали о край стакана, и го­лос прерывался. Она набрала номер.

— Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно…

Павлик не заставил себя ждать

— Я здесь, Ленок! — прокричал он издалека. — Мария Сергеевна вернулась?

— С мамой несчастье, — принудила себя сказать Леночка. — Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной…

На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.

— Ленок… Это все я, все я виноват, — растерянно приговаривал он — Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…

Леночка дернула его за руку.

— Пойдем в аптеку!

Павлик посмотрел на нее с недоумением.

— Зачем?

— За валерьяновыми каплями, — жестко сказала Леночка. — В самом деле, нельзя же так, а еще врач!

Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.

И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.

Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.

Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.

Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:

— Один?

— Заходите.

Ткачев открыл дверь.

— Разрешите, товарищ генерал?

— Заходите, Григорий Кузьмич…

Пронин указал на кресло:

— Садитесь.

Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек.

Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести, — совести настоящего коммуниста.

“Стар-стар, а морщины мало заметны, и всегда так подтянут, что всем нам в пору с него брать пример”, — подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя — хоть купайся в глазах, не глаза — ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза — кинжалы, не глаза, а сталь, — как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся…

Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался…

Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.

— Слушаю.

— Как будто ничего особенного, Иван Николаевич, но я решил доложить, — начал Ткачев. — Помните, говорили как-то о Глазунове? Профессор Ковригина, помните? Они еще вместе ездили на Урал…

Пронин кивнул.

— Ну-ну?

— Попала под поезд!

— Кто?

— Ковригина.

— То есть как “попала”?

— А очень просто, по собственной неосторожности. Переходила пути и замечталась, должно быть…

Пронин нахмурился.

— Нехорошо, когда такие люди попадают под поезд.

— И я думаю, что нехорошо.

Пронин исподлобья взглянул на своего помощника.

— Что-нибудь подозрительное?

Ткачев покачал головой.

— Будто бы и нет, но…

— Понятно. За всеми по пятам ходить не будешь, но неприятно, когда такие веши случаются с такими людьми. Поинтересуйтесь, Григорий Кузьмич, обстоятельствами ее смерти. Ну несчастный случай, так несчастный, но ведь кто-то и рад бывает таким случаям…

Ткачев встал.

— Разрешите идти?

— Да-да, действуйте.

Пронин остался один. Он никогда не видал Ковригиной. Как-то о ней упоминал Глазунов. В последний раз он сам приезжал к Пронину. Глазунова беспокоил повышенный интерес за границей к его открытию: домогаются конфиденциальных встреч с ним, пишут, делают намеки. По поводу этих намеков он и приез­жал. Просил усилить охрану института.

За институт Пронин спокоен, институт — это крепость, туда никому не попасть… Может быть, какая-нибудь западная разведка и задумала вывести из строя Глазунова. Но при чем тут Ковригина?..

Ткачев вернулся меньше чем через час.

— Быстро, — похвалил Пронин.

— Произошло это около полуночи, — доложил Тка­чев. — Как будто бы доподлинный несчастный случай. Шла на станцию и попала под поезд. Труп обнаружил путевой обходчик. Документы и деньги не тронуты.

— Откуда у вас эти сведения?

— Созвонился с линейной прокуратурой, — пояснил Ткачев. — Этим делом там занят Ползунов. Опытный следователь. У него нет сомнений…

Пронин внимательно посмотрел на Ткачева.

— А у вас?

— А у меня… есть, — негромко, как бы размышляя вслух, неуверенно промолвил Ткачев, — Я поинтересовался обстоятельствами, при которых Ковригина ушла в тот вечер из дому… Тоже, кажется, все в порядке. Но…

— С чего думаете начать? — Пронин в задумчивости постукивал карандашом по столу и вдруг, не дожидаясь ответа, задал еще один, совсем неожиданный вопрос: — Вам известно, как устанавливается тождество трупа?

Ткачев выпрямился.

— Разумеется, товарищ генерал.

— Так вот, я прошу вас лично установить это тождество. По всем правилам искусства. Сами все проделайте, не спрашивая никаких Ползуновых. Докажите, что вы настоящий криминалист.

Глава шестая

Кому он только родственник?

Ткачев появился в приемной Пронина задолго до начала занятий, он хотел поскорее доложить о своем открытии.

— Как успехи? — обратился к нему Пронин вместо приветствия.

— Все сделано, — взволнованно произнес Ткачев. — И на этот раз действительно по всем правилам искусства.

— Да, сутки не час, на все требуется время, — заметил Пронин и жестом пригласил Ткачева следовать за собой в кабинет.

— Докладывайте.

— Вы оказались правы, Иван Николаевич…

Ткачев раскрыл желтую папку и достал из нее исписанный листок.

— Я ознакомился в поликлинике с индивидуальной картой Ковригиной, заполненной, когда она проходила диспансеризацию. Рост — 162 сантиметра, цвет волос — светло-русый, хирургические вмешательства — никаких… Продолжать не буду. У женщины, найденной на рельсах близ станции Рассадино, рост — 163 сантиметра, цвет волос — темно-русый, в нижней части живота рубец после операции по поводу аппендицита… И женщина эта умерла, Иван Николаевич, за сутки до того, как попала под поезд. Пронин вскинул на Ткачева глаза.

— Значит…

— Значит, сегодня собираются хоронить кого угодно, но только не Ковригину.

— Так-так… А кого же?

Ткачев выждал мгновение.

— Людмилу Валерьяновну Белякову, — произнес он не без торжества, все-таки оно прозвучало в его голосе, хоть он и старался его скрыть.

Но Пронин ничем не выразил своего одобрения.

— Продолжайте, — вот все, что сказал он Ткачеву, хотя тот и доказал на этот раз, что он действовал как настоящий криминалист.

На этот раз Ткачев докладывал со всей необходимой обстоятельностью.

Увечья, причиненные поездом, были настолько очевидны, что врач, писавший на месте катастрофы заключение о причине смерти, отнесся к своей задаче чисто формально — травма черепа, перелом позвоночника, разрыв грудной клетки. Но как только Ткачев установил, что убитая женщина не Ковригина, он привез опытного судебного эксперта, и тот легко установил, что смерть последовала от внутреннего кровоизлияния в результате удара каким-то тяжелым орудием по голове, а перелом позвоночника и разрыв грудной клетки произошли спустя много часов после смерти.

Ткачев занялся поисками в моргах. За последние два дня в морг Института неотложной помощи были доставлены трупы двух женщин, сбитых грузовыми машинами.

Один из них находился еще в морге, другой был выдан родственникам для погребения.

Ткачев поинтересовался приметами этого трупа: рост — 163 сантиметра, цвет волос — темно-русый… Приметы совпадали. Попала под грузовую машину, смерть последовала от внутреннего кровоизлияния в мозг. Приезжая из Пензы. Людмила Валерьяновна Белякова. Людмила… Люся… В акте значилось: “На левом плече татуировка “Люся + Боря””.

Работники морга сообщили Ткачеву, что труп получил двоюродный брат покойной, тоже Беляков. Он приехал на грузовом такси, привез гроб, предъявил паспорт. Ему выдали труп, а также одежду и документы умершей.

Ткачев отправился по таксомоторным паркам. Найти шофера, который перевозил гроб, труда не составило.

Юлдашев работал на грузовике МД-88-31. На Самотечной площади его остановил гражданин в темном костюме и попросил перевезти гроб с телом родственницы недалеко под Москву, где ее будут хоронить. Юлдашеву не хотелось везти покойника, но гражданин пообещал хорошо заплатить. Заехали в магазин похоронных принадлежностей, захватили гроб, потом в Ин­ститут неотложной помощи, оттуда, уже с покойником, в поселок Старых партизан. Когда приехали на дачу, там никого не было. Втаскивали гроб вдвоем — Юлдашев и его клиент.

Прихватив Юлдашева, Ткачев понесся на эту самую дачу. Шофер легко ее отыскал, но дом оказался запертым и пустым.

У соседей Ткачев узнал, что дача принадлежит вдове инженера Кварца. Сама она живет в Москве, а дом на летний сезон сдает. Сдала как будто и на этот раз, потому что приезжала с каким-то мужчиной, а потом этот мужчина появлялся два или три раза один. Больше соседи ничего сказать не могли.

Ткачев поехал к гражданке Кварц. Она приняла его радушно и охотно сообщила, что действительно каждую весну вывешивает в витринах Мосгорсправки объявления о том, что сдает дачу. Недели полторы назад к ней явился гражданин. Они поехали в поселок. Дача ему понравилась. Он сразу же вручил ей задаток, получил ключ, но предупредил, что переедет недели через две и тогда даст документы для прописки. Фамилия гражданина как будто Иващенко, а может, Ващенко, а может, даже Пащенко — Кварц как следует не запомнила. Он дал деньги и взял расписку, а ведь никто деньгами зря не бросается!

Ткачев вместе с Кварц поехал обратно на дачу. Второго ключа у нее не было, замок пришлось взломать.

Внутри, в комнатах, стояло два стола, несколько стульев и старая железная кровать. Съемщик никакой мебели не привозил. После него остались только портьеры, которые плотно закрывали все окна, на кухне возле плиты валялся топор, да на столе стоял открытый патефон, и около него лежало несколько пластинок с записями различных танцев.

Ткачев тщательно осмотрел все помещение. Ничего подозрительного обнаружить не удалось. Только в кухонной плите его внимание привлекло несколько обуглившихся полешков и множество почерневших в огне гвоздей. Лабораторные исследования подтвердили предположение, что в плите сожгли гроб.

— Мне кажется, Иван Николаевич, — заключил Ткачев, — вполне возможна такая версия: Белякова похожа на Ковригину, и ее труп понадобился для того, чтобы инсценировать смерть Ковригиной…

Пронин взял цветной карандаш и принялся рисовать на бумаге квадратики. Была у него такая привычка — рисовать, размышляя, квадратики.

— Может быть, сообщить в институт, кого они хоронят? — нерешительно спросил Ткачев.

Пронин стукнул карандашом.

— Ни в коем случае. Пусть те, кто заинтересован в этих похоронах, думают, что они сделали свою игру. Вы лучше скажите, вы поинтересовались этим… — Про­нин похмыкал, — родственником Беляковой?

— Конечно, — подтвердил Ткачев. — Судя по описаниям, Беляков и съемщик дачи одно и то же лицо.

Пронин опять похмыкал, помолчал, нарисовал еще квадратик и посмотрел на Ткачева.

— Давайте подумаем, Григорий Кузьмич. Белякова здесь, разумеется, ни при чем. Ковригина… Вот куда направлен удар. Откуда он, этот удар? Кто его нанес?.. Как вы полагаете действовать дальше?

— Искать Ковригину…

— Где? Это ведь и есть решение задачи. Но как к нему подобраться?

Пронин резким движением перечеркнул все квадратики, скомкал бумагу и бросил ее в корзину под столом.

— А знаете, мне что-то не нравится ее дочка, — вдруг сказал Ткачев. — Ползунов мог ошибиться, но как она опознала мать в посторонней женщине?

Пронин согласился:

— Да, тут что-то не то…

— Заметьте, Иван Николаевич, она назвала приметы Беляковой, а не своей матери. У Ковригиной никакой татуировки ведь не было. Допросить?

— Да, — согласился Пронин. — Но мы разделим работу: я поговорю с Глазуновым и младшей Ковригиной, а вы ищите Белякова и не упускайте из виду ин­ститут. С Глазуновым полезно посоветоваться, а что касается дочки, хочу сам на нее взглянуть, тем более что и о старшей Ковригиной я имею очень слабое представление.