Глава вторая

Государственная служба информации

Роберт Джергер никогда не предполагал, что станет шпионом…

Родился он в Лос-Анджелесе, в респектабельной и обеспеченной семье. “Сулливэн и Джергер” — солидная адвокатская фирма. В течение четырех поколений все Джергеры были адвокатами. Самые удачливые пробирались в правления крупных банков или торговых корпораций, а дядя Джошуа попал даже в палату представителей.

Но когда в семье возник вопрос о будущем Роберта, родственники сошлись на том, что для него предпочтительнее избрать военную карьеру.

За последнее время адвокаты упали в цене. С каждым годом все больше преуспевали военные. Не те, что проливали кровь на полях сражений, а те образованные и дальновидные офицеры, которые сидели в шта­бах. Именно они, планируя войны, обеспечивали дивиденды могучих промышленных концернов. Они быстро продвигались в чинах и, достигнув звания генерала или полковника, тут же устремлялись в политику. Появился даже термин “политический генерал”. Такие генералы оттирали на задний план самых преуспевающих адвокатов.

Роберт был серьезным мальчиком и вполне мог занять достойное место в жизни. На семейном совете было решено, что по окончании средней школы мальчик поступит в военную академию.

В академии Джергер отличался и способностями, и прилежанием. Он успешно переходил с курса на курс, рассчитывая после окончания академии два-три года отбыть на строевой службе, а затем с помощью знакомств и связей устроиться на штабную работу, под крылышко какого-нибудь преуспевающего политического генерала.

Но человек предполагает, как говорится, а бог рас­полагает.

Тысячи юношей и девушек обращаются по окончании своих колледжей в разведывательное ведомство с просьбой принять их туда на работу. Но редко кто из них в это ведомство попадает. Из тех, кто рвется в разведку, разведчиков обычно не получается. В разведку обычно рвутся романтики, искатели приключений, любители легкой жизни или легких заработков, а то и просто авантюристы.

Разведывательное ведомство само подбирает своих сотрудников, ответственные руководители ведомства тщательно присматриваются к выпускникам учебных заведений, производя самый скрупулезный отбор. Разведка — это не калейдоскоп романтических приключений, а кропотливый, утомительный труд, поглощающий все способности, мысли и чувства своих работников.

Некий скромный и мало чем примечательный офицер, один из ассистентов при кафедре военной истории, давно уже наблюдал за Робертом Джергером. Стройный и крепкий юноша отличался большой физической выносливостью. Учился он хорошо, хотя брал скорее педантизмом, чем талантливостью. Слыл человеком думающим, но в споры вступал неохотно, не отличался чрезмерным тщеславием и любил действовать наверняка. Редко принимал участие в студенческих вечеринках, воздерживался от употребления алкогольных напитков и почти не ухаживал за девушками. Возможно, его нравственные нормы определялись его религиозностью, все Джергеры слыли ревностными пресвитерианцами. В Лос-Анджелесе у Роберта была невеста, девушка из хорошей семьи, на которой он предполагал жениться по окончании академии и которой регулярно каждое воскресенье отправлял короткое вежливое письмо. Он был малообщителен, но умел понравиться тем, от кого зависели его успехи, и, что особенно важно, юный Роберт отлично понимал силу денег и питал к ним, можно сказать, врожденное почтение.

Достоинства и недостатки Джергера были тщательно взвешены, и ему предложили работать в SSI (State Service of Infomation — Государственная служба информации).

Окончив академию, он еще на год отложил свадьбу и поступил в особое учебное заведение, связанное с избранной специальностью.

Жениться он позволил себе лишь после того как стал штатным референтом русского отдела SSI, получив одобрение родителей и на поступление на государственную службу, и на женитьбу. Работал он не покладая рук. Русский язык и русскую литературу изучал ревностнее, чем многие филологи. В течение года служил переводчиком в туристской фирме, чтобы иметь возможность разговаривать с русскими туристами. Еще до посещения Москвы получил хорошее представление о ее театрах, выставках, исторических достопримечательностях, а во время гастролей русских танцевальных ансамблей находился в числе самых восторженных зрителей…

Больше года он сидел в отделе и штудировал русскую прессу. Ему было поручено составить дислокацию советских металлургических предприятий. Он читал в провинциальной газете заметку: “В концерте художественной самодеятельности с успехом выступила формовщица Черепкова…”, — смотрел адрес: “Пос. Лосево Пермской области” — и отмечал: “Лосево, формовочный цех”. Через несколько месяцев он в той же газете находил сообщение о том, что “лосевские железнодорожники медлят с отгрузкой чугунных изделий”, и уточнял: “Лосево, чугунолитейный завод…”

Это была скучная кропотливая работа, но когда через год Джергер положил перед начальником отдела карту Европейской части СССР со своими пометками, его удостоили официальной благодарности.

Первое оперативное задание ему поручили выполнить в Венгрии.

— Почему в Венгрии? — удивился он, выслушав приказание. — Я не изучал Венгрии и не знаю венгерского языка.

— Зато люди, с которыми вам придется иметь дело, знают английский, — сухо пояснили Джергеру.

В первые же дни после ликвидации в Венгрии контрреволюционного мятежа Джергеру предложили перелететь на самолете границу, встретиться с двумя крупными государственными чиновниками и вывезти их в Западную Германию. При этом было сказано, что беглецы обязаны оплатить эту услугу секретными бумагами исключительной важности, каждый должен был вручить Джергеру пакет с секретными данными о своем ведомстве.

— Если документов не будет — не брать, — приказали Джергеру. — Нам нужны люди действия, а не болтуны.

Ночью самолет, не имевший опознавательных знаков, пересек венгерскую государственную границу и приземлился в условленном месте. К Джергеру подбежали двое. Они бросились к нему с ликованьем. Видно, их немало помучил страх, прежде чем они дождались этого самолета.

Джергер остановил их, держа в руке пистолет.

— Документы! — потребовал он.

Один из беглецов подал пакет.

Джергер вскрыл его, проверил содержимое. В пакете оказались сведения о химических предприятиях Венгрии. Тогда Джергер отдал распоряжение:

— Господин Ласло Деменц может пройти в самолет!

— А я? — закричал второй беглец. — Я должен улететь, иначе меня схватят…

— Вы — с пустыми руками! — отрезал Джергер. — Вы останетесь.

— Меня расстреляют! — взмолился второй. — Я не мог захватить документы, сейф оказался в руках рабо­чих…..

— Не знаю, — холодно сказал Джергер. — У меня инструкции.

— Что вы делаете?! — захлебывался беглец. — Меня же арестуют… Неужели вы не понимаете?!

— Господин Ласло Деменц! — поторопил Джергер венгра, вручившего пакет. — У нас мало времени.

Господин Ласло Деменц торопливо забрался в са­молет.

Второй беглец бросился вслед за ним.

— Мы же друзья, друзья! — жалобно приговаривал он, цепляясь за дверцу самолета.

— Отойдите, — приказал ему Джергер.

— Нет! Нет! Как вы не понимаете, нас ищут, меня сегодня же найдут…

Его невозможно было отогнать. Джергер стукнул его рукояткой пистолета по голове, и тот, громко застонав, рухнул лицом в мокрую траву.

За проведение этой операции Джергер получил вторую благодарность.

— Для вас это был, так сказать, тренировочный полет, — сказал ему начальник отдела. — Мы хотели проверить, насколько вы исполнительны и несентиментальны.

Два года спустя Джергер посетил Советский Союз в качестве туриста. Ему не дали никаких явок, никаких поручений.

— Привыкайте, — сказали ему. — Это поле ваших дальнейших действий.

Джергер не без удовольствия путешествовал по большой интересной стране. Русские относились к нему дружественно, и сам он относился к ним так же. Они говорили, что не хотят войны, и он говорил, что тоже не хочет войны. Он и в самом деле не хотел войны, он только хотел, чтобы люди в этой стране жили победнее, а сама страна была послабее. Тогда крупные фирмы смогут подчинить себе экономику этой страны. Равенство — плохая основа для торговли, надо иметь возможность заставлять противную сторону покупать не то, что ей нужно купить, а то, что вам нужно продать. Он ездил по России и запоминал все ее особенности…

По возвращении на родину Джергера опять засадили за изучение русской прессы.

Он добросовестно корпел над газетами и ждал своего часа…

И час пробил: Джергера вызвал Нобл… Сам Джозеф Нобл, который все знал и все мог. Исподтишка говорили, что его побаивается сам президент.

Может быть, это было даже хорошо, что такая большая власть сосредоточена в руках такого симпатичного и добродушного джентльмена!

Общительный и доступный, он с самыми незначительными сотрудниками своего ведомства держался на короткой ноге. Он с готовностью обсуждал любую идею и не высмеивал ее автора, если идея оказывалась несвоевременной или даже нелепой. Он любил играть в гольф и не сердился, когда его обыгрывали. Иные сотрудники обращались к нему даже со своими денежными затруднениями, и если сотрудник, по мнению Нобла, был человек стоящий, его не оставляли в беде…

Однако его сотрудники знали и другого Нобла — неумолимого мистера Нобла, знали и остерегались попасть в немилость к старику, а некоторые предпочитали вообще держаться от него подальше. Случалось, что люди, привлекшие вдруг внимание мистера Нобла, исчезали так, точно они никогда и не рождались! Достаточно было президенту, королю или шейху какой-либо страны в Латинской Америке или на Востоке проявить самостоятельность, ставящую под угрозу интересы представляемого им государства, как там немедленно возникали заговоры, мятежи и перевороты, к которым сам мистер Нобл, казалось, не имел никакого отношения.

Но большинство сотрудников SSI любили старика и звали за глаза Отцом Чарльзом. Это прозвище пошло от отца Чарльза — деревенского священника, о добродетелях которого любил распространяться мистер Нобл, вспоминая о своем детстве.

И вот наступил наконец момент, когда Роберт Джергер понадобился мистеру Ноблу.

О, далеко не все удостаивались получить служебное задание непосредственно от самого Нобла. Вызов к нему часто становился поворотным пунктом в судьбе сотрудника.

— Проходите, проходите, мистер Джергер, — сказала ему секретарша, не отрываясь от работы. — Патрон ждет.

Джергер осторожно открыл дверь. Отец Чарльз сидел не за письменным столом, а в зеленом кожаном кресле с подставкой для ног, стоявшем у голой стены, на которой висел лишь древний негритянский щит, обтянутый медно-бурой гиппопотамьей кожей.

— А, Робби? — приветливо произнес шеф, точно Джергер приходится ему близким родственником. — Рад видеть вас…

Седой, коротко подстриженный, с добрыми зеленоватыми кошачьими глазами, в очках без оправы, с упрямым подбородком, Нобл походил на про­фессора Гарвардского университета.

Конечно, Джергер знал мистера Нобла в лицо, его фотографии то и де­ло появлялись на страницах газет и журналов. Джергер не раз присутствовал на совещаниях, которые проводил Нобл, но так вот, с глазу на глаз, он раз­го­ва­ривал со своим шефом впервые.

— Дайте-ка мне вон ту книжку, Робби… — Прямо на полу у ног Нобла валялось несколько книг. — Мне тут надо кое-что посмотреть.

Джергер повиновался.

На полированном письменном столе лежало несколько папок, стояли бутылка с минеральной водой и флакон с желудочными таблетками. На стене против стола висела карта мира, на ней черным пунктиром были нанесены какие-то линии. У другой стены стоял узкий стол, на котором поблескивала металлическая модель подводной атомной лодки и громоздились в беспорядке книги и коробки для табака.

Нобл полистал поданный томик, отбросил его обратно на пол и, легко встав с кресла, направился к письменному столу.

— Садитесь, Робби, — пригласил он Джергера. — Что там у вас, рассказывайте.

— А что вас интересует, мистер Нобл? — неуверенно осведомился Джергер. — Я сижу на русских газетах, мистер Нобл.

— Знаю, знаю, мой мальчик, — сказал тот с обычным добродушием. — Но сегодня мы не будем говорит ь о газетах. Сегодня мы будем говорить о том, о чем газеты не пишут.

Нобл взял со стола трубку, сунул в рот и, не закуривая, пососал мундштук.

“Сегодня, именно сегодня решится моя судьба”, — подумал Джергер. Обычно невозмутимый, он вдруг почувствовал сильное волнение. Он полез в карман за платком, чтобы вытереть внезапно вспотевшие ладони.

— Закуривайте, Робби, — предложил Нобл и пожаловался: — Мне врачи не разрешают курить.

— Благодарю, — сказал Джергер. — Я не курю.

— Верно, — вспомнил Нобл. — “Не пью и не курю”. Мы придерживаемся одних взглядов. Но все-таки я, должно быть, послабее…

Он испытующе посмотрел на Джергера.

— Ну а если придется, Робби? — спросил он. — И пить, и курить?

— Постараюсь, мистер Нобл, — сказал Джергер. — Думаю, что сумею.

— Вы неплохо слетали в Венгрию, — напомнил Нобл. — Это было четыре года назад, так?

— Три года и два месяца, — уточнил Джергер. — Мюнхен, Грац, Сомбатхей и обратно.

— Вы справились тогда с поручением, мой мальчик, — одобрительно сказал Нобл. — Вы обнаружили настоящую твердость духа. Это самое главное, Робби, — твердость духа и не поддаваться никаким слезливым уговорам. Стопроцентный мужчина — это мужчина без сантиментов. Вы знаете, что сталось с тем человеком?

— Я не интересовался, — сказал Джергер. — Я выполнял приказ, мистер Нобл.

— Его расстреляли, — назидательно сказал Нобл. — Коммунисты с ним рассчитались. Он втерся к ним в доверие, а потом изменил. Он был не нужен ни им, ни нам. Не стоит жалеть людей, которые не умеют работать. Как вы думаете, Робби?

— Я тоже так считаю, мистер Нобл.

— Вот и хорошо. А не хочется ли вам, Робби, еще раз слетать в Венгрию?

— Если нужно, я могу слетать, мистер Нобл. Но, говоря откровенно, не так-то уж мне этого хочется.

— Нет-нет, на этот раз мы вас не пошлем в Венгрию, — сказал Нобл. — Вы уже достаточно повзрослели, мой мальчик!

Комплимент этот был приготовлен, вероятно, заранее; судя по медовому тону, старик приготовил для Джергера нечто весьма серьезное.

— Мы пошлем вас… — старик сделал паузу, — в Россию.

Он сказал худшее из всего, что он мог сказать. Мысль Джергера лихорадочно заработала: если это официальная или даже полуофициальная миссия, куда ни шло, но если это… С русскими шутки плохи!

— Мы даем вам очень ответственное поручение, Робби, — многозначительно сказал Нобл. — Весьма ответственное. От его успеха зависит вся ваша карьера.

Они оба помолчали; Нобл, по-видимому, ждал, что скажет Джергер.

— Это шпионаж, мистер Нобл? — осведомился Джергер.

— Нет, это не просто шпионаж, Робби, — сказал Нобл. — Это экзамен на вашу сообразительность. Упражнение для изобретательного ума. Психологический кроссворд.

— Я не понимаю, мистер Нобл.

— Вы должны выкрасть одно открытие, — жестко произнес Нобл. — Вы хорошо знаете физику?

— В общих чертах. Но я не специалист.

— Вы имеете понятие об акустике?

— Имею. Но я не специалист…

— У меня нет специалистов по акустике, которые умеют решать… психологические кроссворды, — отрывисто добавил Нобл. — А для того чтобы заполучить открытие, которое нас интересует, придется, возможно, и красть, и убивать. Впрочем, последнее необязательно и даже нежелательно. Но война — это война, и на войне действуют как на войне. Вы готовы к этому, Джергер?

— За серьезное дело берутся, лишь ясно представляя его во всех подробностях.

— Вы умный человек, Робби, я это знал, — мягко сказал Нобл. — И осторожный человек, я это тоже знал. Мы сделали правильный выбор. — Он указал пальцем на карту. — Вы поедете в Москву. Мы тайно перебросим вас в Россию. Вы будете действовать совершенно самостоятельно. Если справитесь, получите повышение. Станете старшим референтом. А может быть, даже начальником отдела. В тридцать лет стать начальником отдела! Как вам это нравится, Робби?

Джергер сдержанно улыбнулся.

— Мне это не слишком нравится, мистер Нобл. Я ведь понимаю, что просто так, зазря человека не сделают начальником отдела. Зачем я нужен в Москве?

— Мы посылаем вас за золотым руном.

— А конкретно?

— В институте академика Глазунова сделано открытие, которое меняет наше представление об акустике. Открыт новый закон. На его основе в России создаются приборы, по сравнению с которыми все существующие технические средства в области радиолокации не стоят и медного гроша, как говорят русские. Но нас интересуют не столько технические новинки русских, сколько теоретическая основа этих новинок. Формулы! Формулы или формула открытого Глазуновым закона! Наши ученые сумеют обеспечить его практическую реализацию. Возьмите Глазунова в плен, узнайте все его слабости. Используйте все: самолюбие, деньги, шантаж… Если вы привезете сюда те несколько листков, которые позволят посадить наших физиков за работу, вы не только будете повышены в должности, но о вас доложат президенту. Вы получите медаль “За заслуги”…

Нобл откинулся на спинку кресла и немигающим взглядом смотрел через стекла очков на своего собеседника.

Джергеру льстило, что выбор пал на него, но охоты ехать в Россию он не испытывал.

— А что получу я в России, если меня там задержат? — спросил Джергер, не скрывая иронии.

— Вас будут судить за шпионаж, — решительно ответил Нобл. — Ведь вы должны нанести серьезный ущерб обороне противника.

Джергер сосредоточенно смотрел в пол.

— Благодарю за доверие, — глухо произнес он. — Но я, пожалуй, могу обойтись без медали.

Нобл легко встал и быстро подошел к модели подводной атомной лодки.

— Как вам нравится эта штучка, Робби? — спросил он и погладил модель, похожую на серебряную сигару. — Она подо льдами пересекла полюс. Это была хорошая игра. Он поманил к себе Джергера.

— Вы видели ее в натуре?

— Нет, не приходилось.

— Такая же, только побольше, — пояснил Нобл. — Это было опасно и неопасно. Она была хорошо оснащена, но если нет твердости духа, не поможет никакое оснащение. Капитан Шинуэлл выиграл игру.

Джергер покачал головой.

— Я не Шинуэлл…

— Не говорите так, Робби, не говорите! — В голосе Нобла появились нежные нотки. — “Джергер” тоже звучит неплохо. Твердость духа, и вы выиграете! Вы сами пошли в офицеры, а на вой­не иногда ведь и убивают. Но зато, если выиграешь, можно по­пасть даже в президенты!

— Я не такой уж азартный игрок, — упрямо возразил Джергер.

— А кто говорит об азарте? — удивленно спросил Нобл. — Расчет, и только расчет, — вот что обеспечивает выигрыш.

Джергер поглядел в окно. Там синело небо, подбеленное кое-где облаками. Там были простор и свет, а ему предлагали погрузиться под лед, и было неизвестно, сумеет ли он оттуда вынырнуть.

— Мы все взвесили, Робби, — продолжал Нобл серьезным и даже каким-то печальным тоном. — Вы офицер, образованный офицер, вы умный человек, у вас есть характер, вы в оригинале читаете Тургенева и Толстого, вы умеете понимать русских…

— Нет, — отрезал Джергер. — Мне не нужно медали.

— А мы уже купили вам билет первого класса, — пошутил Нобл. — Не отказывайтесь, все равно мы от вас не отступимся.

Джергер посмотрел на Нобла глазами затравленного кролика и вытянулся перед ним, точно находился в строю.

— Мистер Нобл, я хотел бы знать, — вежливо спросил он, — это просьба или приказ?

— Это просьба, но если вы упрямитесь, пусть это будет приказ, — твердо сказал Нобл. — Это приказ, но мне хочется, чтобы вы выполнили его с охотой.

— Так и следовало сказать с самого начала, — неприязненно произнес Джергер. — Нравится или не нравится, но приказ приходится выполнять.

— С охотой, с охотой, Робби! — быстро повторил Нобл.

— Разумеется, мистер Нобл. Всякий приказ следует выполнять с охотой, если уж его приходится выполнять.

— Молодец, Робби! — похвалил его Нобл. — Я рад, что мы поняли друг друга.

Он подвинул к себе стул и сел с таким видом, точно собирался обедать.

— Возьмите-ка с моего письменного стола желтую папку, индекс — ВС/34, и садитесь рядом, — распорядился Нобл. — Я познакомлю вас с существом дела.

Они сидели за столом, как учитель с учеником, и, как обычно, говорил учитель, а ученик лишь изредка задавал вопросы.

— Вы будете переброшены в Россию наилучшим и безопасным путем, — объяснял Нобл. — Вы возьмете с собой лишь самое необходимое. Сразу после приземления вы уничтожите все, что может вас скомпрометировать. Люди сами по себе не вызывают подозрений, если только они не кретины и умеют держать себя в руках. Подозрение вызывают вещи, и поэтому чем меньше вещей, тем лучше. У вас будут безупречные документы. Не сторонитесь русских, помните: в личном плане каждый русский — добродушнейший человек в мире. Русские общительны, и подозрение у них вызывает лишь тот, кто их сторонится. Ваша цель — попасть в Москву.

Все было ясно, хоть и не так просто, как могло это показаться шефу, — ему самому не приходилось рисковать собой ни при каких обстоятельствах.

— В Москве начнется операция. Глазунов… Открытый им новый закон как-то зафиксирован. Формула… Она не лежит на виду, и люди, которые ею владеют, не собираются ни пробалтываться, ни продаваться. Здесь-то мы и должны проявить изобретательность и решительность. Должны сработать все ступени ракеты. Человек может убить человека, но только дьявол может похитить его душу, не повредив его земной оболочки.

— А не грешно ли, мистер Нобл, — с насмешкой спросил Джергер, — брать на себя дьявольские функции?

— Ни в коем случае, — возразил Нобл. — Люди, отказавшиеся от бога, прокляты богом, и дьявол выполняет божественную функцию, похищая грешника вместе с его бессмертной душой.

— Допустим, вы правы, мистер Нобл, — согласился Джергер. — Не будем вдаваться в теологические споры. Но я не очень отчетливо представляю, как все-таки можно похитить душу академика Глазунова, материализованную в виде формулы на листке бумаги.

— Это трудно, может быть, даже невозможно, — согласился Нобл. — Но если не удастся добыть формулу, придется похитить душу.

— Каким образом?

— Вместе с мясом и костями, за которыми она прячется, — раздраженно сказал Нобл. — Я потому вас и посылаю, что верю в хорошую работу вашей мыслительной машины. — Он откинулся на спинку стула и раскрыл книгу. — И сразу же не ограничивайтесь одним Глазуновым. Его ближайшие сотрудники представляют не меньшую ценность. Глазунова сейчас вознесли и, надо думать, берегут как зеницу ока. Вот он, смотрите!

Нобл бросил на стол перед Джергером фотоснимок.

— Георгий Константинович Глазунов, — представил его Нобл. — Фотография сделана два года назад в Париже на Международном конгрессе математиков.

Джергер внимательно рассматривал человека, план охоты на которого разрабатывался, как видно, уже не одну неделю.

Моложавый человек лет сорока пяти, с умным и строгим лицом и с какой-то барственностью во всем облике, больше похожий на английского парламентария, чем на обычного русского интеллигента.

А Нобл бросал перед Джергером фотографию за фотографией.

— Жена Глазунова — Зинаида Васильевна. Моложе мужа на пятнадцать лет. Была бы светской дамой, существуй в Москве светское общество. Мужа любит, не изменяет, впрочем, как и он ей. Умеренно образованна, умеренно умна. Делами мужа не интересуется, материально вполне обеспечена. Это их дочь — Таня, двенадцать лет. Федорченко Семен Трофимович, профессор, заместитель Глазунова, коммунист, войну провел на фронте, человек неприятный, малодоступный. В университетских кругах его называют…

Профессиональная память изменила Ноблу, он вытянул из папки листок и с запинкой прочел незнакомое слово “службист”.

— Вам понятно это слово? — обратился он к Джергеру.

— Да, — ответил тот. — Оно встречается у русских писателей.

— А что оно означает? — поинтересовался Нобл.

— Человек, преданный службе, — объяснил Джергер. — Человек, не видящий ничего, кроме своей службы.

— С такими трудно иметь дело, — заметил Нобл и бросил поверх фотографии Федорченко еще несколько снимков. — Жена Федорченко, больная женщина, много лечится. Федорченко старше Глазунова, две его дочери замужем, живут отдельно, сын служит в армии. Ковригина Мария Сергеевна, профессор, заведует в институте отделом. Беспартийная. Немногим больше сорока лет. Вдова, муж убит на фронте. Как видите, красивая женщина. Замуж вторично не вышла, любовников не имеет. Живет вдвоем с дочерью. А вот и ее дочь, Ковригина Елена Викторовна, студентка медицинского института. Комсомолка. Двадцать один год. Храбровицкий Борис Моисеевич, ученый секретарь. Коммунист. Ведает внешними сношениями института. Холост, ухаживает за женщинами, но за пределами института…

Он выкладывал фотографию за фотографией и, памятливый, как всякий профессиональный разведчик, о каждом человеке приводил какие-то данные, почти не заглядывая в папку.

— За исключением фотографии Глазунова, все снимки сделаны в Москве в прошлом году, — пояснил Нобл. — С этими людьми вам и предстоит познакомиться.

— Трудная задача, — сказал Джергер. — В качестве кого я появлюсь? Легче всего — в качестве журналиста или иностранного ученого…

— Для того чтобы познакомиться, да, — согласился Нобл. — Но не для того чтобы действовать. Вы все равно не получите доступа в институт, а во-вторых, сами попадете под наблюдение. Надо разработать такую легенду, которая обеспечит вашу безопасность и позволит вам заводить знакомства.

— Глазунов исключается, — сказал Джергер, высказывая свои мысли вслух, — Федорченко, Ковригина, Храбровицкий… Жены не подходят. Дети по работе не связаны с родителями… — Он иронически усмехнулся. — Эзоп. “Лисица и виноград”. У русских тоже есть такая басня…

— Ничего, Робби, — ободрил его Нобл. — Вы не из тех лисиц, которые отказываются от винограда.

— Эзоповская лисица не отказывалась, но так его и не попробовала.

— Ей не хватило ума.

— Наоборот, она была дальновидна и не стала ждать появления хозяина виноградника.

— Изобретательность и решительность, Робби!

— А кто будет стоять настороже, когда я полезу за виноградом?

— Мы идем на большой риск, Робби…

— Кто?

— Майор Харбери!

— Майор Харбери?!

— Представьте себе, Робби!

— О!

Если Джергеру придавали в помощь майора Харбери, значит, дело было стоящим и о нем действительно знают на самом верху!