Виктор только что закончил следствие по делу о гибели нескольких советских работников в одной из национальных республик, подготовленной врагами Советской власти. Об этом деле Виктор не любил вспоминать. Не то чтобы оно было очень сложное, но целый ряд тяжелых обстоятельств не вызывал у Виктора охоты лишний раз перебирать подробности…

Сдав отчет и доложив о результатах поездки, Виктор направился к Пронину, но не застал его в кабинете.

– А где Иван Николаевич? – спросил Виктор.

– Дома, – ответили ему. – Взял на неделю отпуск и просил не беспокоить.

Виктор позвонил Пронину домой, но к телефону подошла Агаша, домашняя работница Пронина и самая верная хранительница его покоя.

– Это я, тетя Агаша, – сказал Виктор. – Здравствуй!

– Здравствуй-здравствуй, – отозвалась Агаша.

– Иван Николаевич занят? – поинтересовался Виктор.

– Книжки читает, – миролюбиво ответила Агаша, и по ее тону Виктор догадался, что Пронин все эти дни сидел дома и Агаша полностью могла проявлять свои опекунские наклонности, большей частью пропадавшие втуне.

– Ну так я сейчас приеду, – сказал Виктор и поехал к Пронину.

В комнате все находилось на знакомых местах, стол, как обычно, был пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина. Стену сзади письменного стола закрывала карта страны, возле двери висела потемневшая от времени гитара, подарок Ольги Васильевой, цыганской певицы, спасенной некогда Прониным, у окна стояла тахта, на которую спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал – единственное напоминание о давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину.

Сам хозяин лежал на тахте, а вокруг него – и на тахте, и на подоконнике, и на придвинутом стуле – валялись десятки книжек и брошюр, и, судя по расстегнутому вороту гимнастерки и ночным туфлям, Иван Николаевич был всерьез увлечен чтением.

– Долго, брат, пропадал, – добродушно упрекнул он Виктора, не вставая ему навстречу. – Чаю хочешь?

– Судите сами, Иван Николаевич, – пожаловался тот. – Вокруг небольшого дела навертели столько…

Питомец Пронина чуть ли не с тринадцати лет, Виктор прежде говорил с ним на “ты”, но выросши и начав работать под руководством Пронина, обязанный по службе обращаться к нему на “вы”, Виктор невольно усвоил эту манеру обращения, – так теперь всегда они и разговаривали друг с другом: Пронин на “ты”, а Виктор на “вы”.

– Слышал-слышал о твоих подвигах, – остановил его Иван Николаевич. – Даром что на диване лежу, а о твоих похождениях осведомлен. Ты мне лучше скажи, какие насекомые паразитируют на домашней птице?

Виктор наклонился к разбросанным повсюду брошюркам. “Птицеводство”, “Промышленное птицеводство”, “Устройство инкубаторов”, “Куры и уход за ними”, “Уход за домашней птицей”, “Куриные глисты и борьба с ними” – прочел он названия нескольких книжек.

– Агаша, чаю! – весело закричал Иван Николаевич и хитро прищурился. – А известно ли тебе, Виктор Петрович, чем отличаются плимутроки от род-айландов? Какая температура поддерживается в инкубаторах? Чем надо кормить вылупившихся цыплят?

Агаша внесла стаканы с чаем, и хотя Пронин собирался отпраздновать десятилетний юбилей пребывания Агаши на служебном посту и знал всю ее подноготную, он никогда не говорил в ее присутствии о делах. Агаша знала об этом и давно уже перестала обижаться за это на хозяина. Она расставила на столе варенье, печенье, закуски, вопросительно взглянула на Пронина и не без колебаний достала коньяк, – она так и не могла понять – работает Пронин, сидя все эти дни дома, или отдыхает, а Пронин, любитель коньяка, во время работы не позволял себе прикоснуться к рюмке.

Агаша вышла. Пронин придвинул к Виктору стакан с чаем.

– Налить? – спросил Виктор, берясь за бутылку.

– Себе, – сказал Пронин. – Мы непьющие. – Он достал из письменного стола стопку ученических тетрадок и положил их перед Виктором. – Любуйся.

– Ничего не понимаю, – с досадой сказал Виктор, перелистав тетрадки. – Куры, куры, куриные сердца, куриные желудки. Зачем это вам понадобилось?

– Вся разница в том, – наставительно объяснил Пронин, – что обычно любой гражданин, для того чтобы стать в какой-либо отрасли специалистом, должен проучиться года три—четыре, а то и больше, а чекист должен уметь стать специалистом в неделю… Конечно, – усмехнулся Пронин, – такому недельному врачу я бы не посоветовал браться за лечение людей, но в обществе других врачей он должен вести себя так, чтобы те не могли заподозрить в нем сапожника.

– Значит…

– В течение недели я намерен стать сносным орнитологом.

Виктор задумчиво помешивал ложечкой в стакане… В продолжение двух десятков лет он не переставал удивляться работоспособности и прилежанию этого человека, не учившегося ни в одном учебном заведении. Надо было обладать способностью Пронина, чтобы за короткий срок так ознакомиться с изучаемым предметом, чтобы потом вызывать специалистов на споры и подчас выходить из этих споров победителем.

– Так какие же это куры заставили вас заняться орнитологией, если это не секрет? – спросил Виктор.

– Для тебя не секрет, тем более что тебе придется помочь мне разобраться во всей этой куриной истории, – сказал Пронин. – Не знаю, известно тебе или неизвестно, но неподалеку от… – он назвал один из городов Центральной России, – находится крупный птицеводческий совхоз. Были там, конечно, и недостатки, и пробелы в работе, но в общем числился он на хорошем счету. И вдруг громадное стадо кур погибает в течение нескольких часов. Злокачественная куриная холера! В чем дело, отчего, откуда – никто не знает. Установили карантин, изолировали заразный птичник и как будто локализовали опасность. Проходит неделя, и вдруг опять та же история: другого стада кур как не бывало. Проходит еще неделя, все спокойно, и вдруг опять какая-то невидимая рука опустошает птичник. Куриная холера, говорят специалисты. Но откуда? Откуда, черт побери! Управление птицеводством отнеслось к этому довольно спокойно – ничего не поделаешь, эпидемия, торговли, мол, без усушки не бывает. Ну а мы подумали-подумали, да и решили, что не мешает этим делом заинтересоваться. Сейчас бактериологи производят много опытов в поисках средств для борьбы с эпидемиями. Но ведь наши враги могут заняться и экспериментами обратного порядка? Одним словом, профилактика не помешает. Поэтому в совхоз выедет еще один обследователь…

– И этот обследователь…

– Сидит, как видишь, перед тобой.

– Да, чем только нашему брату не приходится заниматься… – Виктор вздохнул. – Когда думаете двинуться?

Иван Николаевич взглянул на книжки.

– Вот дочитаю… Дня через три, пожалуй.

– Ну а что придется делать мне? – спросил Виктор и кивнул на брошюрки. – Тоже читать все это?

– А ты не огорчайся так, – Пронин усмехнулся. – Я, знаешь, даже увлекся…

Но тут беседу их прервала Агаша.

– Иван Николаевич, спрашивают вас, – сказала она, входя в комнату. – Пакет со службы. Говорят, срочный…

Пронин вышел в переднюю, расписался в получении пакета и вернулся обратно. Он не спеша распечатал конверт, вытряхнул на скатерть телеграфный бланк, прочел бумажку. Брови его сдвинулись, глаза потемнели, и он медленно протянул листок Виктору. Это была телеграмма из совхоза. Текст ее был краток: “Вчера умерла признаках отравления мышьяком птичница совхоза Царева начато следствие”.

– Да… – задумчиво протянул Иван Николаевич, не глядя больше на свои книжки. – Не придется, видно, дочитывать мне эту беллетристику. Выеду в совхоз сегодня.

Пронин вышел из поезда. На перроне было солнечно и пустынно. Приземистое кирпичное здание станции утопало в зелени. Начальник станции, стоявший в конце платформы, быстро проводил поезд, и не успел еще поезд скрыться за поворотом, как Пронин услышал попискивание каких-то пичужек, шелест листвы, производимый слабым летним ветерком, и прерывистые хриплые выкрики петуха, должно быть, нечаянно вспугнутого, и сразу ощутил, что находится в деревне. Он прошел через станционную залу. Там было прохладно и скучно. Несколько женщин сидели на деревянных скамьях и, прикорнув друг к другу, сонно ожидали прихода местного поезда. Пронин вышел на вымощенную площадь. Четыре повозки стояли возле забора. Разнузданные лошади, привязанные к изгороди, лениво жевали сено, охапками положенное прямо на землю. Возчики собрались у крайней повозки и попыхивали папиросками.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Пронин, подходя к ним. – Попутчика мне не найдется?

– А вы откуда? – спросил его низенький паренек, с любопытством рассматривая приезжего.

Пронин и на самом деле выглядел необычно возле этой побуревшей станции и пыльных телег. В добротном костюме, мягкой фетровой шляпе, с перекинутым через руку пальто, особенно бросающимся в глаза благодаря вывороченной наружу блестящей шелковой подкладке, с небольшим чемоданом в другой руке, он казался здесь чуть ли не иностранцем.

– А я из Москвы… – сказал Пронин. – Мне – в птицеводческий совхоз, знаете?

И так как ему никто ничего не ответил, он добавил:

– Совхозов-то тут у вас вообще много?

– Совхозов-то? – переспросил все тот же низенький паренек. – Есть тут совхозы… – И замолчал, так и не договорив фразы.

– А вы, собственно, туда зачем? – спросил пожилой крестьянин с рыжей бородкой.

– А я из Москвы, – повторил Пронин. – Обследовать. Я заплачу, конечно, – добавил он поспешно. – В обиде не останетесь.

– Да ведь там карантин, – сказал паренек.

– Не слышали? – спросил другой паренек, повыше, с лиловым мундштуком в зубах. – Или по этому самому делу и едете?

– По этому самому и еду. – Пронин усмехнулся. – Так как же?

– Вы, что же, врач будете? – спросил крестьянин с рыжей бородкой.

– Да, – признался Пронин. – Вроде. Но везти его все дружно отказались.

– Отвезти отвезешь, а там возьмут и задержат в совхозе, – объяснил паренек с лиловым мундштуком. —Попадешь в карантин, нескоро вырвешься…

Пришлось Пронину идти в совхоз пешком. Пылила укатанная проселочная дорога, легким слоем оседала пыль на коричневые ботинки, по сторонам зеленели овсы, и Пронин напоминал дачника, случайно попавшего в поле.

Да он и на самом деле чувствовал себя легко и покойно и искренне наслаждался случайной этой прогулкой.

Когда позволяли обстоятельства, Пронин умел забывать о делах и полностью отдаваться отдыху, чтобы с еще большей энергией и ясностью снова приниматься за работу.

Он пришел в совхоз засветло. Легкая изгородь, огораживавшая со всех сторон службы, дома и огороды совхоза, была вынесена далеко в поле. Издалека виднелись выбеленные постройки, бросаясь в глаза много раньше, чем сероватые избы соседней деревни, вереницей разбросанные на рыжем пригорке.

У низких ворот, сбитых из длинных жердей, Пронина остановил старик сторож, не по сезону обутый в серые валенки.

– Куда идешь, мил человек? В совхозе карантин, а на деревню стороной надо…

И Пронину пришлось долго убеждать сторожа, покуда тот согласился его пропустить, хотя карантин был весьма условный, – стоило отойти в сторону, и можно было без спросу в любом месте легко перелезть через изгородь.

Тянулись инкубаторы и птичники, почти черным казался в лучах заката кирпичный холодильник, поодаль находились сараи, склады, коровники и конюшни, а еще дальше стояли жилые дома рабочих и служащих. По пути Пронину встречались рабочие и работницы, подростки и дети, и все они с любопытством рассматривали необычного посетителя.

Он миновал огороженные загоны, где гуляли тысячи квохчущих кур, спустился к пруду, обсаженному корявыми ветлами, и по земляной насыпи поднялся к бревенчатому двухэтажному флигелю, в котором помещались и контора, и квартира директора. Пронин нашел директора в конторе. Звали его Коваленко; это был усталый и, должно быть, резкий человек со строгими голубыми глазами, одетый в зеленую выцветшую гимнастерку. Вместе со счетоводом и зоотехником он занят был составлением отчета о расходовании кормов.

Узнав, что Пронин приехал из Москвы, Коваленко принялся рассказывать о мерах, принятых в совхозе для борьбы с инфекцией, спрашивать советов, и даже предложил собрать работников совхоза на совещание. Но Пронин отклонил это. Он решил уподобиться самому заурядному обследователю и заявил, что прежде всего хочет ознакомиться с анкетами рабочих и служащих. Так поступали почти все обследователи. Чтение анкет результатов давало немного, и директор сразу разочаровался в приезжем. Совхоз нуждался в помощи опытного птицевода, а вместо него приехал присяжный канцелярист, меньше всего интересующийся птицей. С самого начала Пронин повел себя как неопытный следователь, впервые дорвавшийся до дела, и придирчивыми своими вопросами и недомолвками сумел быстро испортить настроение и директору, и счетоводу, и зоотехнику.

Пронин долго оставался в канцелярии вдвоем с Коваленко. Смерклось. Директор сам зажег большую и яркую лампу-молнию, висевшую под потолком. Они сидели за узким столом, друг против друга, и Пронин изводил Коваленко, задавая ему докучливые и мелочные вопросы. За директором несколько раз приходили, звали по делам, спрашивали распоряжений, но Пронин не отпускал его, и Коваленко томился, не решаясь прервать беседу.

Не один раз приходилось Коваленко выслушивать подозрение, высказанное и следователем, и санитарным инспектором о том, что в совхоз пробрался враг, который и отравил кур. Были люди, которые прямо обвиняли в этом Цареву, покончившую, как они говорили, с собой из-за боязни разоблачения. Но Коваленко отвергал эти предположения. Он хорошо знал работников совхоза и не верил, что кто-нибудь из них мог совершить подобный поступок. Куры в окрестностях не болели, инфекция была занесена случайно. Единственное, что вначале допускал Коваленко, так это самоубийство Царевой: старательная работница не простила себе оплошности, виновницей которой могла себя посчитать…

Все то, что Пронин еще в Москве узнал о Коваленко, заставляло исключить его из числа тех, кто мог иметь причастность к преступлению. Красногвардеец, дравшийся и с красновцами, и с деникинцами, хороший коммунист, болеющий за порученное ему дело… Жизненный путь Коваленко был прям и ясен. Но Пронин не пренебрегал лишней проверкой, хотя отлично видел, что Коваленко, разговаривая, с трудом подавляет раздражение.

Лишь после двухчасовой беседы с Коваленко Пронин признался, наконец, кто он такой.

– Фу-ты, черт! – облегченно воскликнул директор совхоза, явно польщенный оказанным ему доверием. – А я уж было ругаться с вами собрался…

Как и многие бактериологи, с которыми тем временем встречался Виктор в Москве, Пронин допускал предположение, что птицу мог заразить какой-нибудь кулацкий последыш, из мести готовый пакостить и вредить, где только представится случай. Поэтому он внимательно расспрашивал Коваленко о всех, кто работал в совхозе, и особенно подробно о Царевой.

– Видите ли, – сказал Коваленко, – меня обязали не говорить об этом, но к вам, я думаю, запрещение не относится. Вскрытие показало, что у Царевой было холерное заболевание. Азиатская холера и холера куриная – вещи разные. Люди от кур не заражаются, и мы не связываем эти явления. Но… факт остается фактом. Панику мы разводить не хотим. Конечно, приняты все меры. Исследованы источники, колодцы… Нигде ничего. Других заболеваний тоже нет. Квартира, где жила Царева, опечатана. Прошло три дня. Опасности как будто нет, и решили зря людей не тревожить… Внешние признаки при отравлении мышьяком и холере схожи, – продолжал он, – и конечно, никому в голову не пришла мысль о холере. Девушки тут у нас сразу решили, что Царева отравилась. Люди, знаете, падки на такие выдумки…

– У меня к вам серьезная просьба, – обратился Пронин к директору. – Я прошу вас всюду рассказывать о неотразимом впечатлении, какое я на вас произвел. “Этот докопается, почему отравилась Царева”, – должны говорить вы. “От этого ничто не скроется”, – говорите всем, кого только ни встретите, и одновременно оповестите, что я прошу зайти ко мне всех, кто может хоть что-нибудь сообщить мне о Царевой.

Виктору казалось, что он зря выполняет поручение Пронина, что Пронин ошибся и никакого преступления вообще не произошло, – передохли куры и передохли, с кого-то за это взыщут, и все этим кончится. Но Виктор знал: что бы там сам он ни думал, если ему дано поручение, оно должно быть выполнено точно и добросовестно.

А Пронин поручил Виктору поискать среди бактериологов таких ученых, которые специально занимались изучением инфекционных болезней домашней птицы, чьими опытами мог воспользоваться преступник…

И Виктор ездил по Москве от бактериолога к бактериологу. Назвавшись работником совхоза, он каждому из них рассказывал об эпидемии, поразившей кур в совхозе, задавал однообразные вопросы и выслушивал однообразные объяснения.

Первый же бактериолог, к которому Виктор явился, прочел ему подробную лекцию об эпидемиях, поражающих домашних птиц, и посоветовал немедленно обратиться в местное ветеринарное управление. Такой же разговор повторился у второго бактериолога, у третьего, и только свойственная Виктору дисциплинированность заставляла его точно выполнять задание Пронина и ездить от ученого к ученому с одними и теми же вопросами.

Так, путешествуя по Москве, Виктор добрался до профессора Полторацкого, старого ученого и опытного педагога, вырастившего не одно поколение научных работников.

Виктора провели в лабораторию. Большая комната была тесно заставлена высокими белыми столами с бесчисленными банками, колбами, пробирками и мензурками и все-таки казалась просторной и светлой, – такое впечатление создавало изобилие хрупкой и прозрачной стеклянной посуды.

Полторацкий, румяный старик с седой бородой, в своем халате больше похожий на повара, чем на ученого, стоял возле спиртовой горелки и подогревал колбу с бесцветной жидкостью, а вокруг него толпились студенты, – восемь человек, быстро сосчитал Виктор, – и с интересом слушали наставника.