Собеседник Юры вдруг перешел на ты, заговорил совсем задушевно.

— Ты комсомолец, и, в общем, доказал, что ты настоящий комсомолец, выволок свою Таню из болота. Но теперь это надо закреплять, закреплять, помочь ей твердо стать на ноги. Ведь все у нее как будто началось с пустяков. Обиделась. Чего-то недопоняла. Пошла помолиться. Может быть, даже наперекор тебе. А тут — умный поп. Все так деликатно, ненавязчиво. А она девица с воображением, и чем дальше в лес, тем больше дров. Поп ее к богу зовет, в небесные сферы, а ей уже мало этого, в лес потянуло. Ну, а лес и есть лес, темнота. Самая доподлинная темнота эта секта. Связи с обществом порваны, документы уничтожают, мол, антихристовы бумажки, от службы в армии уклоняются, прячутся в тайниках, бегут в пустынные места… Попадешь к ним — не захочешь, а одичаешь; а уйти страшно, умеют запугать… — Он даже руку положил на плечо Юре. — И еще. Таня Таней, но не она одна нуждается в помощи. Присматривайся к окружающим: У Тани одна беда, у других другая. Прийти к людям на помощь, вовремя прийти — это и значит быть настоящим коммунистом.

Он пытливо посмотрел на Юру, и тот вдруг почувствовал, сколько у этого человека забот.

— Ведь все, что случилось, это и для тебя должно стать уроком!

— Спасибо.

— Ну, а теперь счастливого вам пути.

На этот раз, прощаясь, Юра пожал руку новому знакомому уже с искренним уважением и еще раз зашел к Василию.

— Ну как?

— Порядок.

И от всего сердца пригласил Василия к себе в гости, в Москву.

До отхода поезда оставалось время, и ребята бродили по Тавде, — вряд ли, думали они, им придется еще сюда попасть.

Городок поднимался в гору. Одноэтажные деревянные домики походили один на другой. Просторные улицы заросли травкой.

Юра и Таня шли, держась за руки. Петя деликатно от них отстал. Таня без устали рассказывала о Бескудникове, о Ярославле, о Тавде.

Лес подступал вплотную к городу. Березки стояли, как невесты, белые, чистые, нарядные.

— Я точно исповедуюсь, — задумчиво произнесла Таня. — Ничего не могу от тебя утаить.

— А я не поп, — обиженно сказал Юра. — Не хочешь — не говори.

— Тебе я не могу не говорить…

Лес возле города ничем не походил на суровую, темную тайгу, солнце било сквозь ветви, везде пушились кусты можжевельника.

Они вступили в заросли жимолости. Высокий кустарник сплошь был усыпан бело-розовыми цветами. Розовая пена лилась до земли. Таня нырнула и спряталась.

— Опаздываем на поезд!

Таня показалась среди цветов:

— Правда?

— Вот и нашел!

Она обхватила ветви, прижалась лицом к цветам. Юра хотел запомнить ее такой навсегда. Светлая, синеглазая, чистая, она действительно казалась каким-то существом не от мира сего.

— До чего красиво, — прошептала она. — Умереть можно среди цветов…

Юре стало страшно, точно она вправду могла умереть среди этих цветов, — такой хрупкой и нежной казалась она в розовой пене жимолости.

Он подошел к ней и, повинуясь безотчетному порыву, осторожно потянул через голову с тоненькой и такой беспомощной шеи шнурок с крестом.

— Зачем? — испуганно спросила Таня.

Он неуверенно подержал в руках шнурок с медным крестиком и повесил на ближнюю ветку.

— А ты знаешь, — сказал он, — что получится из этих цветов к осени?

— Что? — беспечно спросила Таня.

— Волчьи ягоды, — задумчиво сказал Юра. — Эти розовые цветочки превратятся в ядовитые волчьи ягоды.

Этот нежданный-негаданный телефонный звонок раздался в конце июня.

— Юра?!

— Хочу зайти к вам.

Кого угодно мог я ждать в тот день, но только не Юру. Да еще вместе с Таней!

Юра загорел, похудел, как будто даже немножко вытянулся, но, в общем, это был все тот же Юра. Гораздо больше меня интересовала его спутница.

Она подошла ко мне, как к старому знакомому, и первая протянула руку:

— Здравствуйте. Юра рассказывал мне о вас, а вам обо мне, вероятно, еще больше.

Юра принялся рассказывать о злоключениях Тани на Урале…

А она — улыбалась!…

— Ну, как? — поинтересовался я. — С богом покончено?

Таня помедлила.

— Не знаю, — нерешительно протянула она.

И я тут же увидел, как в глазах Юры мелькнула тень тревоги…

Они ушли, а мне почему-то вспомнился рассказ Юры о том, как он бродил с Таней по Тавде. Нет, не похожа она на Варфоломея, она существует сама по себе. Будь я художником, я бы нарисовал ее в зарослях цветущей жимолости…

И опять я подумал: «Что же все-таки толкнуло эту девочку к богу?…»

Сходила в церковь, познакомилась со священником, поиграла в богоискательство и… испугалась возмездия. Плохо было Тане? Конечно, плохо. А гордость не позволяет сказать об этом открыто…

За стеклами шкафов поблескивают корешки книг.

Малейшая вина виновата! «Бери в руки розги и секи. Секи шибче, секи, не смущаясь! Смело пиши всякое лыко в строку…»

Это иронизирует Щедрин.

А вот Достоевский: «Есть такие вещи, которые никогда не возьмешь силою… Вспомните басню — ведь не дождем, не ветром сдернуло плащ с путника, а солнцем…»

Доброты у нас подчас мало, доброжелательности друг к другу. Вот о чем нам надо подумать!

В данном случае никому другому, как Юре, и не дано спасти Таню.

Если он сумеет не напоминать, если сумеет забыть то, что произошло. Тогда и Таня сумеет забыть…

«Вот едет сейчас Юра в метро, — продолжал размышлять я. — В пестрой рубашке, в модных брючках, в узконосых ботиночках. Чистой воды стиляга! Какая-нибудь девица заглядится на него: с таким парнем можно и потанцевать, и посидеть в ресторане. Кто-нибудь из пассажиров постарше пренебрежительно скосит глаза и подумает, что перед ним „продукт времени“. Но никто не подумает, что Юра взаправдашний рыцарь, что он действительно продукт времени — продукт нашего времени, революционного, героического, романтического…»

На следующий день он не утерпел, забежал ко мне один.

— Ваше впечатление? — спросил он. — Как Таня?

— Юра, вы уверены, что ничто уже не повторится?

— Не знаю, но все-таки есть для нее нечто, что сильнее всякого бога, — раздумчиво сказал Юра. — Мы пришли к ней вчера домой, мамы ее еще не было. Таня посмотрела на меня, чуть улыбнулась и взяла со стола книгу. Раскрыла и показала свай комсомольский билет. Ей предстоит еще много неприятных объяснений, неизвестно, оставят ли ее в комсомоле, но билет свой она сохранила.

— А вы не боитесь, что достаточно ее ранить — и она снова…

— И это я понимаю, — согласился он. — Но я бы не простил себе, если бы оставил ее в беде.

— А вы действительно готовы связать с нею свою жизнь?

— Не знаю, — еще задумчивее сказал Юра и порозовел, как и тогда, когда впервые рассказывал мне о Тане. — Ничего я еще не знаю.

А я… я посмотрел еще раз на Юру и пожалел о том, что не у всех есть такие друзья.

1966