— А мне можно в компанию?

— Почему ж нельзя, коли не скучно, — сказал еще кто-то из парней. — Вона сколько девок на выданье!

Девушки частили припевки, гармонист лениво подыгрывал.

Слава сел на край бревна.

Ближние избы тонули во мраке, месяц серебрился в облаках, от садов несло свежестью.

К Славе подсел худенький паренек, похоже, еще более застенчивый, чем Слава.

— Вы зачем к нам?

— Проверить культурную работу, — отвечал Слава. — Библиотеку. Драматический кружок…

— Нет у нас культурной работы, — тихо сказал паренек. — И не будет.

— Почему не будет? — спросил Слава. — Тебя как зовут?

— Василий, Вася, — назвался он. — Давыдовы мы, брат я Стешке Давыдовой.

— А почему не будет?

— Старики не позволят, — сказал Вася. — Нашей Стешке не миновать уходить из комсомола. Не уйдешь из комсомола, говорят родители, никакого приданого за тобой не дадим.

— Ну и пусть не дают, — сказал Слава. — Обойдется и без приданого.

— Нельзя, — жалостно сказал Вася. — Кто ж возьмет без приданого?

Девки все пели и пели, не столько даже пели, сколько выкрикивали отдельные слова.

Слава вдруг решился, обстановка к тому располагала, сидели они с Васей в стороне, никто им не мешал.

— А с чего это Прохоров утонул? А потом Водицын…

— Не знаю. Судьба.

Гармонист заиграл веселее, с переливами, девушки танцевали краковяк, отводя локти назад, притопывая каблучками.

— Знаете что? — сказал вдруг Вася. — Поезжайте-ка вы завтра обратно, а?

— Чего так? — удивился Слава. — Я у вас поживу.

Он поежился от ночной сырости.

— Пойду, — сказал он, на душе у него стало вдруг тревожно и смутно, и он пожалел, что оставил наган в портфеле. — Одному тут идти неопасно?

— Зачем, ребята у нас добрые, — сказал Вася. — Я вас маленько провожу.

Месяц скрылся в облаках, по сторонам шелестели деревья.

Слава пытался расспрашивать своего спутника, кто и как живет здесь, в Луковце, почему такая вялая у них организация, но Вася не знал или не умел объяснить, отделывался короткими ответами «не знаю» да «не знаю», и неожиданно, ни с то ни с сего сказал:

— В темноте у нас не убьют, ночью смерть вроде убийства… — Помолчал минуту-другую и сказал: — У нас если убьют, так при солнце, чтоб ни на кого ничего не подумали… — И оборвал разговор: — Вон ваша изба, идите. — И отстал, свернул в сторону.

Не хотелось Славе возвращаться в избу, а куда денешься? Постучал.

Открыл дед.

— Загулялись…

Зачиркал спичкой, засветил лампу, постель гостю постлана на нетопленой лежанке, на столе крынка и тарелка, прикрытые рушником.

— Поужинайте молочком с оладьями.

Есть не хотелось. Слава поблагодарил, положил под подушку портфель, лег, старик тут же задул лампу, Слава осторожно сунул руку в портфель, наган на месте, стало поспокойнее.

А тоска все не проходила, чудилась опасность, казалось, кто-то сидит в углу…

Проснулся он от яркого света, раннее летнее солнце лило сквозь стекла радостное розовое сияние, от ночных страхов не осталось следа, старики хозяева еще спали, и сейчас Слава понимал, что никакой многозначительности в покашливаниях старика не было. Спать не хотелось, уж очень великолепно сияло утро. Слава тихо спрыгнул с лежанки, вышел в сени, умылся под рукомойником, пошел в сад, сейчас, пока не наступил рабочий день, хорошо побыть с природой наедине.

Липы распушились в небе, и под сенью царственных красавиц тянулись вверх высокие вишневые деревья, на верхушках которых заманчиво алели крупные ягоды. Невозможно сдержать искушение, да и кто в шестнадцать лет удержится от такого соблазна! Слава забыл, что он ответственный работник уездного масштаба… Мальчишка, которому в пору обтрясывать чужие яблоки и общипывать чужие вишни! Да и не так уж он накажет своих хозяев, если нарвет горсть-другую…

А как залезть?

До веток с ягодами с земли не дотянуться, стволы тонковаты, полезешь — обломятся, а ягод хочется!

Полез Слава на липу, выбрал, что поближе к вишням, с ветки на ветку: выгнулся, зацепить, притянуть…

Жужжат пчелы, чирикают невидимые птахи, солнце льется сквозь зелень, такой замечательный день, все хорошо и светло…

И вдруг — голоса! Мужские бранчливые голоса. Откуда они доносятся? Из-за сарая?…

Еще заглянет кто-нибудь в сад! Вот когда Слава вспомнил, что он секретарь укомола. Залез в чужой сад рвать вишни… Лишь бы не заметили! Слава подтянулся повыше, спрятался в листву, благо она густая-густая…

Даже дыхание сдерживает, точно могут услышать!

Так и есть, идут…

Пятеро или шестеро, солидные дядьки, бородатые, усатые, серьезные такие, и с ними старик хозяин. У двух или трех веревки в руках…

Чего они ищут?

Идут между яблонь, заглядывают в канаву…

— Да здеся он, здеся, куды ему деться, — бормочет дед. — Не ходил он на улицу, я б уследил…

О ком это он?

«Да это же обо мне, — думает Слава. — Зачем я им понадобился?»

— Да где же он? — сердится один из мужиков на хозяина. — Язви тя в душу, не мог присмотреть!

— Да здеся он, в саду, куды ж ему деться, убей меня бог.

Слава прижимается к стволу.

Он начинает понимать Кузнецова: Прохоров утонул, Водицын помер от неизвестной болезни, на селе тишина, комсомольцы боятся назваться комсомольцами, нападет какая-нибудь хворь и на Славу…

«А если меня найдут?» — думает он.

Надо было захватить с собой наган, хоть какая-то все же защита…

У двух мужиков в руках оброти.

— Да где ж ён?

— А ты за кусты глянь!

— Вот тебе и добыли!

— Была бы оброть, а коня добудем!

Это его ищут, и оброти для него припасли, накинут через голову, и конец тебе, товарищ Ознобишин…

Его ищут по всему саду, заглядывают через забор, но никто не догадывается поглядеть вверх, поискать меж ветвей.

Молчи, Ознобишин, не дыши!

— Упустил ты его, старый черт, — говорит кто-то.

— Куда он денется! — говорит другой. — Лошадка его на месте.

Гурьбой уходят обратно за сарай, голоса стихают…

Но ты молчи, молчи, не шевелись, можешь не можешь, а продержись до вечера, ночью выберешься…

Однако он не белка, не так-то просто прокуковать на ветке весь божий день!

Время тянется медленно, не слышно больше ничьих голосов, должно быть, ушли, ищут по другим местам.

Кузнецов как в воду глядел. Мешал этим мужикам Прохоров, мешал Водицын, теперь приехал будоражить людей какой-то ферт из Малоархангельска…

Кто-то прыгает с забора!

Да это Васька! Тот самый Василий, что провожал его ночью…

Слава не дышит.

Васька осторожно слоняется по саду.

— Эй, ты… Как тебя… Ознобишин! Славка!… Покажься…

Зовет, но совсем негромко, точно сам таится.

— Да не бойся ты…

Эх, была не была, нельзя всем не верить!

Слава осторожно раздвигает ветви, просовывает сквозь них голову.

— Чего тебе?

Васька замирает, кажется, он перепуган еще больше, чем Слава.

— Убивать тебя приходили!

— Я пережду.

Не надо бы это говорить, вдруг выдаст?

— Ты что? Найдут, догадаются, уходить надо.

— А как лошадь вывести?

— Догонят тебя с лошадью…

Василий Давыдов… Вчера секретарь укомола понятия о нем не имел, а с сегодняшнего дня запомнит на всю жизнь.

— Убьют они нас с тобой…

Василий боится, по нему видно, он и не скрывает этого, и все же пришел спасать.

— Что же ты предлагаешь?

— Покуда те по селу рыщут, конопляниками до ложбинки, а там в рощу — и давай бог ноги!

— Запутаюсь…

— А я тебя провожу.

Василий рискует головой.

Стеной стоит конопля, темно-зеленая, густая, укрытие для ухажеров и дезертиров!

Страх подгоняет, а осторожность придерживает, пробираются не спеша, заметить их в зарослях конопли невозможно.

Ложбинка.

Вся на виду, да ничего не поделаешь.

— Теперь беги…

Василий хлопает Славу по плечу и уползает подальше в коноплю.

Слава бежит, открыто бежит, самое опасное перебежать ложбину, но вот и поросль молодых дубков, и орешник, и, продираясь сквозь кусты, бежит Слава, Луковец позади, уже далеко позади, а в соседнюю деревню охотники за черепами не сунутся.

Все-таки он старался держаться в тени, страх сильнее разума, старался идти не по самой дороге, а по обочине, чуть что — и в кусты!

Слава проходит какую-то деревеньку, доходит до Губкина. Здесь ни прятаться, ни скрываться незачем, здесь его знают, и он всех знает, ему находят подводу, и к вечеру он въезжает в Малоархангельск.

Сразу в уездный комитет партии!

Идет к Кузнецову, заглядывает по пути в приемную, там посетители, суета, значит, Шабунин вернулся, но посылал Славу Кузнецов, перед ним и нужно отчитаться о поездке.

Кузнецов за столом, обложенный книгами, сочиняет очередной доклад.

— Вернулся? — спрашивает Кузнецов. — Что-то скоро?

Ознобишин улыбается — сейчас улыбается, а утром было не до улыбок.

— Пришлось поторопиться.

— Так много неотложных дел в укомоле? — не без иронии спрашивает Кузнецов.

— Да, пожалуй, что и в укомоле, — соглашается Слава.

— А что в Луковце? — интересуется Кузнецов. — Удалось что-нибудь прояснить? Что говорят?

— А ничего не говорят.

— Так-таки ничего?

— Ничего.

— Похоронили и забыли?

— Похоронили, но не забыли. Молчат.

— Что-то ты загадками говоришь.

— Убили Прохорова и Водицына.

Кузнецов недоверчиво смотрит на Ознобишина.

— Ты рассказы о Шерлоке Холмсе читал?

— Читал.

— Суток не провел в Луковце, а уже во всем разобрался.

— Чего уж разбираться, коли меня самого убить хотели.

— Тебе не показалось?

— Чего уж казаться. Пришли душить. Открыто, утром…

Кузнецов обе руки на стол, вонзил глаза в Ознобишина:

— Ну-ка, ну-ка…

Слава рассказал все, как было.

Кузнецов помрачнел.

— Значит, не обмануло нас наше чутье… — Он ласково посмотрел на Ознобишина. — Молодец! Что думаешь дальше?

— Завтра посоветуемся, пошлем туда человек четырех, свяжемся с волкомом партии, пусть займутся…

— Правильно, — одобрил Кузнецов. — Мы тоже подскажем волкому.

— А что касается гибели Прохорова…

— Что касается Прохорова и Водицына — это уж не твоя забота. Ваше дело — наладить массовую работу, а по части преступлений найдутся специалисты покрепче. Посоветуемся еще с Афанасием Петровичем, а пока иди к себе, поговори с ребятами…

Слава взялся за ручку двери.

— У меня там лошадь осталась.

— Лошадь не пропадет.

Слава замялся.

— Ну что еще?

— И наган.

— Разве он не при тебе?

— В портфеле остался, у этого самого старика, где я ночевал.

— Как же это ты? — упрекнул Кузнецов. — Придется тебе объясняться с Семиным.

В крохотном кабинетике Ознобишина собрались работники укомола: Железнов, Ушаков, Иванов, Решетов.

— Где ты пропадал? — спросил Железнов. — Ты ведь утром еще уехал из Луковца?

— А ты откуда знаешь? — удивился Слава.

Ушаков усмехнулся:

— Слухом земля полнится.

— Потому что часа два назад приходил парень с конного двора, — объяснил Железнов. — Привели, говорят, лошадь, на которой ваш секретарь ездил в Луковец, сам куда-то уехал, а лошадь и портфель оставил, вот они и прислали твой портфель.

Слава схватил портфель, щелкнул замком и облегченно вздохнул — наган на месте.

— Как съездил? — спросил Железнов. — Рассказывай.

А Слава не знал, что рассказывать и что не рассказывать. Кузнецову он изложил все, что было, укомпарту он обязан был все рассказать, а сейчас его вдруг покинула уверенность в том, что Прохоров и Водицын убиты и что собирались убить его самого, не поспешил ли он свои предположения выдать за действительность? Истину установит Семин, и стоит ли заранее настораживать своих товарищей?

— Выпал у нас Луковец из поля зрения, захирела организация, надо туда направить крепкого работника, завтра обсудим…

— А зачем откладывать? — сказал Коля Иванов. — Пошлите меня!

— Завтра, завтра, — повторил Слава, прижимая к себе злополучный портфель. — А сейчас по домам, жрать хочу…

Иванов вышел вместе с Ознобишиным, все уговаривал послать его поработать в Луковце.

Поужинали неизменной картошкой, да еще Эмма Артуровна расщедрилась, угостила Славу, а заодно и Колю киселем из купленных на базаре вишен.

Коля сидел у окна и делился со Славой впечатлениями от своих поездок по уезду, а Слава разбирал содержимое портфеля.

— На книги налегаем, а владеть оружием не учим ребят, — упрекал себя Слава. — Сколько комсомольцев погибло во время антоновщины из-за собственного неумения…

За окном стемнело, тускловато светилась лампочка, покачиваясь на засиженном шнуре, на столе, на стульях и даже на кровати валялись газеты и брошюры, на подоконнике черствые ломти недоеденного хлеба, над столом зеркало, в которое никто никогда не гляделся, пахло прелой травой, должно быть, в отсутствие Славы Эмма набила матрас свежим сеном.

— Действуем от случая к случаю, — сказал Коля. — А многое можно предусмотреть, комсомольские работники должны обладать даром предвидения.

Коля и не предполагал, что говорит о своем будущем, что именно он много лет спустя станет работником Госплана, этого он не знал, просто мечтал о будущем.

А Слава вертел в руках револьвер, и мысли его все чаще возвращались к утреннему происшествию.

— Не очень-то все предусмотришь, — возражал он Коле. — Неожиданно перед тобой появляется враг, ты целишься и не имеешь права промазать…

И, положив палец на гашетку, направил дуло пистолета на Колю…

Он не понял, как сорвался у него палец. Грохот выстрела слился с внезапно наступившим мраком. Лампочка лопнула, треск разбитого стекла слился с грохотом выстрела…

Сердце остановилось в груди Славы.

— Коля… — тихо позвал он в тишине, — Ты жив?

Страшная тишина.

Коля растерялся — и от выстрела, и от темноты. И вдруг засмеялся…

От неожиданности, от чувства облегчения, от сознания того, чего он только что избежал…

Смеялся все громче и громче, и ни он, ни Слава долго не слышали, как в дверь стучит Эмма Артуровна.

— Что случилось? Вячеслав Николаевич, что случилось? Товарищ Ознобишин, что случилось?

— Ничего страшного, перегорела лампочка. Найдется у вас запасная?

Скупая Эмма с перепугу отыскала где-то лампочку, и свет вновь вспыхнул.

Обоим, и Славе, и Коле, было не по себе, одному потому, что едва не был убит, а другому потому, что едва не стал убийцей.

— Ты прости меня, — сказал Слава.

— Ничего, — сказал Коля. — Случается.

Он охотно сказал бы Славе, что с оружием надо обращаться осторожнее, однако считал, что инструктору неудобно читать нотации секретарю.

Зато сам секретарь читал себе нотации всю ночь. Он не понимал, как решился направить револьвер на Колю. Ведь это только счастливый случай, что тот остался жив. А если бы не остался? Как тогда жить, сознавая, что ты убийца, что ты убил своего товарища…

«Боже мой, до чего несерьезно мы ко всему относимся, — думал Слава. — Играем в игрушки, которые вовсе не игрушки».

Чувство ответственности, ответственности перед собой, перед товарищами, перед обществом, возникло в глубинах его сознания. Он упрекал себя за то, что при нем не было револьвера, когда луковецкие мужики искали его в саду; если они действительно намеревались его убить, он мог бы оказать сопротивление, а сейчас, после происшествия с Колей, он думает совсем иначе. Хорошо, что он был безоружен, без револьвера его, конечно, легче было убить, ну а если бы убил он сам? Приехал в деревню представитель Советской власти и убил пришедшего к нему мужика — это убийство обязательно изобразили бы так, а не иначе. Какой резонанс вызвало бы это во всем уезде! Револьвер — это уже атрибут власти, а власть страшная и подчас разрушительная сила, ею надо уметь пользоваться. Надо уметь пользоваться даже игрушками!

Утром Слава отправился к Семину.

— Я уже все знаю, — сказал тот. — Меня вызывали в уком, разберемся. Ты лучше скажи, где это ты Оставил свой револьвер?

Слава вытащил наган из кармана.

— Для этого я и пришел, возьми его у меня.

— То есть как это возьми? — удивился Семин. — Ответственный работник не может обходиться без оружия.

— Уж как-нибудь обойдусь, — настойчиво повторил Слава. — Все равно я не умею стрелять.