C лихой бесшабашностью Сенатор вел взятую напрокат «тойоту» по безымянному проселку, на поворотах автомобиль нещадно заносило, а потом по непонятной причине совсем выбросило с дороги, и он, накренившись на сторону пассажира, рухнул в темную быструю воду и стал стремительно погружаться. Я что, умираю? Вот так?

Был вечер Четвертого июля. Повсюду на Грейлинг-Айленде, особенно вдоль северного побережья, затевались вечеринки, длинные цепочки автомобилей вытянулись вдоль узких песчаных дорог, ведущих к пляжам. Ближе к ночи, когда основательно стемнеет, небо раскрасят фейерверки, некоторые по роскошеству и производимому шуму не уступят цветным сюжетам нашего телевидения из хроники войны в Персидском заливе.

Они же находились в пустынном, малопосещаемом районе острова и, скорее всего, сбились с пути.

У нее почти срывалось с языка «мы сбились с пути», но недоставало смелости произнести эту фразу вслух.

Все равно как с презервативом, который она уж не помнит сколько носит в сумочке. Сначала — в лайковой, а теперь — в нарядной, с цветочным узором, летней сумке от «Лоры Эшли». По правде сказать, точно такой же таскала она и в большой соломенной сумке, отделанной красной кожей, которая была у нее прежде и держалась так долго, что в конце концов просто развалилась от старости. От аккуратно упакованного презерватива шел целомудренный запах аптеки, в сумке он занимал мало места.

Ни разу за многие месяцы не довелось ей прикоснуться к нему, извлечь на свет, предложить тому мужчине, с кем ее свела судьба, — другу, сослуживцу или новому знакомому, — использовать его или хотя бы подумать над такой возможностью. Можно все рассчитать, быть ко всему готовой, но когда наступает момент, слова не идут с языка.

Они затерялись где-то в болотистом районе Грейлинг-Айленда (штат Мэн), расположенного к северо-западу от Бутбей-Харбор, откуда до острова можно добраться на пароме за двадцать минут. Они непринужденно переговаривались, от души смеясь, как старые добрые друзья, которые просто редко видятся, Келли осторожно придерживала руку Сенатора — не ту, что лежала на руле, а другую, в которой был пластиковый стаканчик, наполненный водкой с тоником, стараясь, чтобы его содержимое не расплескалось, и тут вдруг — как в кино, когда кадр начинает дергаться, словно на него напала икота, и изображение пропадает, — так внезапно, что она не успеет понять, насколько неожиданно все случилось, дорога вдруг выскользнула из-под колес рвущегося вперед автомобиля, а они, оказавшись в черной воде, мгновенно окутавшей темнотой ветровое стекло, боролись за жизнь, еще надеясь выбраться, а вязкая призрачная топь, окружившая со всех сторон автомобиль, будто вдруг ожила, полная решимости их поглотить.

Я что, умираю? Вот так?

Баффи обиделась, а может, только сделала вид. Как там на самом деле, кто его знает — Баффи большая показушница. Келли Келлер она сказала только: хорошо, но почему сейчас, разве нельзя задержаться еще немного, на что Келли в смущении пробурчала нечто неопределенное, не в силах ответить: нельзя, потому что он настаивает.

У нее язык не повернулся произнести: ведь если я не послушаюсь и не сделаю того, чего он хочет, продолжения может не быть. Ты сама это знаешь.

В воздухе стоял резкий солоноватый запах болота, запах сырости и гниения, запах черной земли и черной воды. Свежий и острый, несущий прохладу аромат Атлантики остался позади как воспоминание, лишь иногда сюда, в глубину острова, проникали слабые порывы восточного ветерка. И никакого шума прибоя. Только ночные насекомые. И слегка колышущиеся лозы, опутавшие низкорослые деревья. Вцепившись в пристежной ремень, Келли Келлер, ни капельки не пьяная, думала, улыбаясь: как все же странно быть здесь, не зная, где находится это самое здесь.

Они торопились, чтобы успеть на паром, который в 8.20 отчаливал от Брокденской пристани, направляясь на материк.

А предположительно в 8.15 взятая напрокат «тойота» рухнула (свидетелей трагедии не было) в воду — болото? ручей? речушку? — сразу же за крутым поворотом, чего не могли предвидеть ни Сенатор, ни тем более сидевшая на месте пассажира Келли.

Приблизительно в тридцати футах впереди находился узкий деревянный мостик из видавших виды, подгнивших досок, но никакие указатели не предупреждали о нем, так же как и об опасном повороте.

Только не теперь. И не так.

Ей было двадцать шесть лет и восемь месяцев — слишком мало, чтобы вот так умереть, она была ошеломлена и настолько потрясена, что даже не вскрикнула, когда «тойота», вылетев с дороги, коснулась еле различимой поверхности воды, так что на какое-то мгновение показалось, что у автомобиля есть шанс, скользнув по водной глади, избежать погружения, словно его могла спасти траектория полета и, пронеся над пучиной, опустить на противоположном берегу, в густых зарослях кустарника и низкорослых деревьев, опутанных вьющимися растениями.

Нельзя было ожидать в таком месте большой глубины — разве что обычную канаву. Да и оградительный рельс мог быть более прочным. И уж, конечно, совсем невозможным представлялось оказаться вот так неожиданно, без всякой надежды на помощь извне, в черной, как навозная жижа, воде, источающей острый запах нечистот.

Только не так. Нет.

Она была потрясена и не верила самой себе, должно быть, те же самые чувства испытывал и Сенатор, ведь четвертого июля на вилле родителей Баффи Сент-Джон царила беззаботная атмосфера веселья, велись остроумные беседы, и сердце учащенно билось от невинного предчувствия того, что должно случиться (совсем скоро, а также в более отдаленном будущем — ведь одно определяет другое), и ничто не сулило таких резких перемен.

В жизни Келли Келлер и раньше случались неприятные неожиданности, ставившие ее в тупик, и каждый раз что-то удерживало ее от крика, и каждый раз с момента, когда она теряла контроль над собой и тело высвобождалось из-под власти разума, она переставала толком понимать, что же все-таки происходит на самом деле.

Ведь в такие минуты время ускоряется. А в критический момент достигает скорости света.

Сознание поглотила амнезия, растекшаяся по закоулкам мозга, словно белая краска.

Когда «тойота» врезалась в оградительный рельс, который проржавел, став похожим на плетеное кружево, и потому даже не сбил скорость автомобиля, она услышала изумленное восклицание Сенатора: «Эй!»

И тут взявшаяся неизвестно откуда вода хлынула на них со всех сторон. Обрушилась на капот автомобиля. На треснувшее ветровое стекло. Словно ожив и вмиг преисполнившись злобы, вода бурлила и клокотала вокруг.

Келли Келлер, полное имя Элизабет Энн Келлер, окончила с отличием университет Брауна, получив степень бакалавра в области американской политологии, ее дипломная работа на девяноста страницах была посвящена Сенатору.

Подзаголовок звучал так: «Джефферсоновский идеализм и прагматизм „Нового курса“: либеральная стратегия в период кризиса».

Над дипломом она работала с большим воодушевлением, изучив материалы всех трех кампаний Сенатора, и особенно подчеркнула его прочное положение в Демократической партии, дававшее ему шанс стать со временем кандидатом в президенты. За свои старания она получила высший балл "А" (как и по большинству других предметов) и удостоилась письменного разбора и похвалы рецензента.

Все это было пять лет назад. Тогда она была еще девчонка. А сегодня, встретившись впервые с Сенатором, энергично и с воодушевлением потрясшим своей огромной лапищей ее маленькую ручку, она приказала себе: ни при каких обстоятельствах не упоминать эту дипломную работу.

И она держалась. До поры до времени.

Когда отношения развиваются так стремительно, детали уже не имеют значения.

За день до этого она вместе с Баффи и Стейси прочла, хихикая, в последнем номере «Глэмера» прогноз на июль для Скорпионов. Вы слишком осторожны и подчас не решаетесь открыто проявлять свои желания и чувства! Теперь самое время следовать ВАШИМ желаниям и реализовать их! Звезды благосклонны к вашим самым рискованным романтическим авантюрам. Итак, после периода разочарования, Скорпион, — смело вперед!

Бедный Скорпион, такой ранимый. Такой неуверенный в себе.

И этот надменный взгляд исподлобья, раздражавший Арти Келлера, ее отца, взгляд, говорящий о непрерывном самоедстве, что не могло не тревожить Мадлен Келлер, ее мать. Я, конечно, люблю вас, но, пожалуйста, оставьте меня в покое.

Бедный Скорпион, ей уже исполнилось двадцать шесть лет и восемь месяцев, а она еще не изжила подростковые кожные проблемы. Такой позор, она просто с ума сходила от бешенства. Эта по непонятным причинам возникающая сыпь, крапивница. Глаза, покрасневшие от аллергического воспаления, и ко всему прочему еще чуть заметные, но все же вполне узнаваемые прыщики вдоль линии волос…

Когда любовник любил ее, она была прекрасна. Когда она была прекрасна, любовник любил ее. Достаточно простая фраза, несколько отдающая тавтологией и все же не становящаяся понятнее.

Ну и не будет она ничего понимать. А просто окунется в новую жизнь, в новое приключение, рискованную романтическую авантюру, о, бесстрашный Скорпион!

Келли Келлер тактично намекнула Сенатору, что неплохо бы включить фары, и теперь, по мере того как они углублялись в район болот, двигаясь по заброшенному проселку, свет фар метался из стороны в сторону; нетерпеливый Сенатор, что-то бормоча себе под нос, гнал машину по ухабистой дороге, не обращая никакого внимания на то, что не допитая им водка с тоником выплескивалась из пластикового стаканчика на сиденье и на бедро Келли, прямо на хлопчатобумажное платье-рубашку. Сенатор принадлежал к числу тех, кого называют «агрессивными водителями»: в настоящий момент его противниками были дорога, сгущающаяся тьма, расстояние между ним и желанной целью, а также недостаток времени, постоянная утечка его, из-за чего Сенатор все сильнее и нетерпеливее жал на акселератор, так что «тойота» неслась со скоростью сорок миль в час, несколько снижал скорость на поворотах и затем вновь жал изо всей силы на педаль, отчего автомобиль заносило, а шины, издав протестующее ворчание, не сразу вновь укреплялись на вязкой песчаной почве. Потом все повторялось снова. Движение «тойоты» из-за этих головокружительных поворотов было сродни икоте или ритму соития!

Подобным образом, припомнила Келли с неприятным чувством, вел машину ее отец после таинственных размолвок с матерью — таинственными и раздражающими эти размолвки остались в памяти Келли, вероятно, оттого, что после них наступало долгое молчание.

Не задавай вопросов. Сядь прямо. Все в порядке. Ничего не случилось. Ты ведь моя маленькая девочка?

Позже они пообедают в мотеле. Конечно в номере. В зале нельзя — слишком опасно. Тем более в ресторанах Бутбей-Харбор в самый разгар туристического сезона.

Она не испытывала тревоги, полагая, что в решающий момент не испугается. Но была начеку. И абсолютно трезвая. Запоминая каждую минуту своего приключения.

Свет фар освещал пьяными зигзагами дорогу, узкую и для одной машины, и открывал взору такую красоту, что Келли не могла оторвать глаз от глади болот, протянувшихся с обеих сторон на много миль и казавшихся ей блестящими осколками зеркала среди густых зарослей.

Здесь, в глубине острова, тьма поднималась от земли — небо оставалось светлым. На нем серебрилась плоская, как монета, луна. На западе алели лохмотья облаков, казалось, их выкрасили специально, а на востоке, где простирался океан, небо потемнело, обретя цвет перезрелой сливы.

Она думала: заблудились.

И еще: приключение.

Оценивала она все трезво, хотя у самой дух захватывало, когда сидевший рядом мужчина жал на акселератор, тормозил, снова жал с еще большей яростью и так же яростно тормозил, и твердо знала, что на самом деле ничего не боится, а просто возбуждена — выброс адреналина, и ничего больше, — как и днем на пляже, когда почувствовала нетерпеливое мужское желание и поклялась: ничего не будет.

А в то же время озорная мысль приятно щекотала воображение: а, собственно, почему бы нет?

Бедный Скорпион. Лукавый Скорпион.

Как же ей все-таки повезло, думала Келли, что она оказалась четвертого июля на Грейлинг-Айленде. Ведь у нее были и другие приглашения. А она не так уж и жаждала уехать куда-нибудь на этот длинный уик-энд. Но приглашение Баффи все же приняла, и вот она здесь, сейчас — здесь, не зная, где находится это самое здесь, хотя ночь уже на носу, сидит рядом с Сенатором, участница сумасшедшей гонки к Брокденской пристани, чтобы успеть на паром.

Ты Американская девушка. Ты имеешь право открыто заявлять о СВОИХ желаниях и поступать иногда как ТЕБЕ вздумается.

Перед тем как «тойоте» вылететь с дороги, Келли сморщила носик, принюхиваясь… что это, запах нечистот?

Перед тем как «тойоте» вылететь с дороги, Келли обратила внимание, что вцепилась в пристежной ремень с такой силой, что у нее побелели суставы пальцев.

Перед тем как «тойоте» вылететь с дороги, Келли наконец решилась заметить как можно тактичнее, слегка, совсем незаметно повысив голос, — Сенатор, похоже, был глуховат на правое ухо: «Боюсь, мы сбились с пути, Сенатор».

Еще девочкой Келли как-то, когда вся семья сидела за праздничным столом в День благодарения, громко обратилась к своему дяде, и хотя дядя Бэбкок вечно переспрашивал, жалуясь, что все бормочут себе под нос, на этот раз он оскорбился. Бросив в сторону племянницы ледяной взгляд, он сказал: «Орать не обязательно, мисс, я пока не глухой».

Может быть, Сенатор тоже обиделся, ведь он ничего не ответил, только неловко отпил глоток из пластикового стаканчика и утер губы тыльной стороной загорелой руки, напряженно всматриваясь в темноту, словно в отличие от Келли мог разглядеть сквозь призрачную болотную растительность океан, который, возможно, был от них всего в нескольких милях.

Но потом Сенатор, издав сдавленный смешок, похожий скорее на кашель, произнес:

— Это кратчайший путь, Келли. Здесь все дороги идут в одном направлении — сбиться с пути невозможно.

— Да, конечно, — вежливо отозвалась Келли, стараясь быть как можно более тактичной. То и дело облизывая запекшиеся губы, она тоже внимательно глядела вперед, но ничего не видела, кроме освещенной фарами узкой полосы дороги, густых зарослей и осколков зеркала, кое-где мерцавших во тьме. — Но дорога слишком уж разбита.

— Только потому, что здесь наикратчайший путь, Келли. Ручаюсь.

Келли! Сердце ее глупо екнуло, лицо вспыхнуло оттого, что мужчина произнес уменьшительное имя, присвоенное ей подружками в школе. И вырвалось оно так легко, прозвучало так интимно. Как будто он давно знает меня и любит. Как раз перед тем, как «тойоте» вылететь с дороги.

Келли. Тебе подходит это имя.

Да? Почему? Ветер трепал ее волосы.

Зеленые глаза? У тебя ведь зеленые глаза?

Какой он высокий, какой представительный. Ямочки от улыбки, крупные белые зубы. Он сделал шутливое движение, как будто собирался снять с Келли темные очки, чтобы удостовериться в своей догадке, но она опередила его и сама приподняла их на мгновение, встретив взгляд, полный неподдельного интереса — голубые глаза, яркая голубизна свежевымытого стекла. Улыбка на губах заметно дрогнула, словно он неожиданно усомнился в своем мужском обаянии.

И пробормотал извиняющимся тоном, льстя этим Келли еще больше: правда, зеленые и очень красивые.

В действительности глаза у Келли Келлер были скорее серые, чем зеленые, сама она считала, что они у нее цвета гальки. Ничего особенного, глаза как глаза, только широко расставленные, большие, выразительные, словом, «то, что надо». А вот ресницы бесцветные, тонкие и короткие. Если не подкрашивать тушью, чего она терпеть не могла, их будто и нету.

Глаза Келли Келлер были одно время предметом беспокойства для ее родителей, а следовательно, и для нее. Вплоть до операции, после чего положение выправилось.

У Келли с рождения было нарушено равновесие между глазными мышцами, этот дефект (как ни старайся, а иначе не назовешь) именуется страбизмом или косоглазием; в случае Келли слабее были развиты мышцы левого глаза. Никто не догадывался, что в первые два года жизни у девочки все путалось перед глазами, в ее мозгу фиксировалось не одно изображение, как у всех нормальных людей, а два (каждое, в свою очередь, осложненное множественностью отдельных деталей), накладывающиеся друг на друга самым непредсказуемым образом; изображение в левом глазу часто расплывалось, и тогда девочка инстинктивно сосредоточивалась на картинке, видимой более «сильным» правым глазом, а левый зрачок блуждал в глазном яблоке как неприкаянный, пока не стало казаться (озабоченным родителям, Арти и Мадлен, папе и маме, бедняжкам, которые постоянно на протяжении первых двадцати четырех месяцев ее жизни всматривались в глазенки девочки, водили пальцами у нее перед носом, задавали вопросы, стараясь скрыть волнение, тревогу, подчас даже раздражение, последнее относилось главным образом к отцу: всякого рода «ненормальности» ужасно действовали ему на нервы — семейная черта, что со смехом признавалось; в семье был культ здоровья, физического совершенства, красоты, всего «нормального»), что Келли с упрямым злорадством смотрит постоянно влево, поверх головы собеседника, не встречаясь с ним взглядом, хотя ее «нормальный» правый глаз устремлен ему в лицо, как положено.

Один врач рекомендовал делать неукоснительно определенные упражнения, другой советовал как можно скорее сделать операцию — иногда даже с возрастом не удается справиться с дефектом, и тогда более слабый глаз постепенно атрофируется. Мамочка и бабушка Росс (мамина мама) предпочитали упражнения; решив, что упражнения помогут, они пригласили известного врача, молодую женщину, которая сама носила очки, та была настроена оптимистически, но проходили недели, месяцы, а зрение девочки не улучшалось. Отцу было больно смотреть на свою драгоценную крошку, ему хотелось бы оградить ее от тревог и забот, от всех напастей, и вот ведь ирония судьбы, говорил, смеясь, Арти Келлер, с негодованием разводя в стороны руки и как бы приглашая этим жестом, похожим на жест телевизионного ведущего, приглашающего к экрану миллионы анонимных зрителей, разделить с ним его недоумение и еще, конечно же, возмущение: вот ведь незадача, дела идут в гору, все просто замечательно! — начало шестидесятых — время как никогда благоприятное для экономики — объемы строительства, инвестиции — все растет, и вот ведь ирония судьбы — бизнес в полном порядке, а свою частную жизнь, семейные обстоятельства я контролировать не могу!

Он старался говорить убедительно и тихо (ведь где-нибудь поблизости могла быть Келли), мама подхватывала этот тон, но у нее дрожал голос и тряслись руки, — впрочем, это не бросалось в глаза, потому что руки были красивые, так же как и кольца на них, одно — усыпанное бриллиантами, а другое — нефрит в старинной золотой оправе, папа подчеркивал, что смотрит в будущее, а вдруг упражнения не помогут: напряги свое воображение, Мадлен, загляни в будущее, ведь когда-нибудь она пойдет в школу, и ты, черт подери, не можешь не догадываться, что дети будут дразнить ее, считать уродом или вроде того, ты что, этого хочешь? Этого? Тут мама разражалась рыданиями. Нет! Нет! Конечно не хочу! Как ты можешь такое говорить?!

Поэтому однажды Арти Келлер не пошел утром на работу, а вместе с женой повез дочку в город, вся дорога туда из их местечка (Гованда Хайтс, округ Уэстчестер, штат Нью-Йорк) заняла сорок минут, и там в больнице Бет Израэл на тенистой Ист-Энд авеню «больной» глаз Элизабет Энн Келлер наконец-то прооперировали. Выздоровление наступило быстро, хотя послеоперационный период был не таким уж безболезненным, как обещали врачи, и с тех пор глаз, оба глаза, сама девочка Стали по всем признакам совершенно нормальными.

— Заблудились, Сенатор? Дорога такая…

— Я же сказал, Келли, не волнуйся! — Искоса брошенный взгляд, легкая усмешка, тронувшая уголки покрасневших глаз. — Мы доберемся до места, и доберемся вовремя.

Жидкость выплеснулась через край пластикового стаканчика прямо на ногу Келли, прежде чем она успела что-либо сделать.

Сенатор был одним из трех основных кандидатов от Демократической партии на президентских выборах 1988 года, из конъюнктурных соображений он снял свою кандидатуру, отдав принадлежащие ему голоса губернатору Массачусетса, своему давнему другу.

Дукакис, в свою очередь, пригласил Сенатора баллотироваться с ним вместе в качестве вице-президента, но тот вежливо отказался.

Оставались, конечно, следующие президентские выборы, не поздно было подумать и о тех, что за ними. Сенатор, хоть и не молод, был, однако, далеко не стар: на одиннадцать лет моложе Джорджа Буша.

Мужчина в полном расцвете сил, можно было сказать про него.

Келли Келлер представила себя среди организаторов предвыборной кампании Сенатора. Впрочем, сначала она могла бы поработать и на предварительном этапе — выдвижении его кандидатуры на съезде Демократической партии. Сидя в салоне подпрыгивающей на ухабах «тойоты», Келли позволила разыграться воображению — такое случалось с ней нечасто.

Прошлым вечером она, словно предчувствуя грядущее приключение, всерьез занялась своими ногтями — подпилила, отполировала, покрыла лаком нежно-кораллового цвета, отливающего бронзой. Благородный, со вкусом выбранный оттенок. Как раз в тон помаде.

— Здесь все дороги идут в одном направлении, — говорил, улыбаясь, Сенатор со снисходительным видом человека, вынужденного оглашать очевидную истину. Келли засмеялась. Сама не понимая почему.

Они познакомились только сегодня и вот уже мчались вдвоем в машине, как близкие друзья. Чужие, по существу, люди, хоть и улизнули потихоньку вместе.

Поэтому и не знала Келли Келлер, как называть ей мужчину, сидевшего за рулем «тойоты», потому и не сорвалось с ее губ его имя, когда черная вода обрушилась на автомобиль и растеклась по треснувшему ветровому стеклу и по крыше, когда тьма внезапно заволокла все вокруг, как будто сама топь восстала, предъявив на них права.

Приемник тут же смолк. Музыка, которую не слушал ни один из них, оборвалась, как если бы никогда и не звучала.

Они познакомились сегодня днем, часа в два. Случайное знакомство в доме мистера и миссис Эдгар Сент-Джон из Олд-Лайма, штат Коннектикут, вилла стояла на Дерри-роуд и выходила окнами на океан. Самих хозяев на вечеринке не было, гостей принимала Баффи Сент-Джон, подруга Келли, с которой та все годы делила комнату, учась в университете Брауна, — Баффи, самый задушевный ее друг.

Баффи Сент-Джон было тоже двадцать шесть лет, и она, как и Келли Келлер, сотрудничала в одном из бостонских журналов, хотя ее «Вечерний Бостон» разительно отличался от «Ситизенс инкуайери», где работала Келли; из них двоих Баффи была более светской, более опытной, более «авантюрной». Баффи красила ногти и на руках, и на ногах немыслимыми оттенками зеленого, голубого и алого цветов и постоянно возобновляла запасы презервативов в разных сумочках.

Баффи Сент-Джон пылко, словно подвергли сомнению ее собственную добродетель, отметет предположение, что ко времени несчастного случая женатый Сенатор и Келли Келлер были любовниками или хотя бы были знакомы ранее. Баффи голову даст на отсечение, что этого не было. И Рей Энник ее поддержит. Сенатор и Келли познакомились в тот самый день, на вечеринке по случаю Дня независимости.

Не любовники и даже не друзья. Просто только что познакомившиеся люди, которые, судя по всему, почувствовали взаимную симпатию.

Все близко знавшие Келли Келлер не перестанут настаивать: они с Сенатором не знали раньше друг друга, иначе Келли рассказала бы им.

Келли Келлер не была хитрой. И скрытностью не отличалась.

Мы знаем ее, мы знали ее. Это совсем не в ее характере.

Итак, они только что познакомились и, по существу, были почти чужими друг другу.

Никто не пожелал бы себе такого вот конца — утонуть запертой с незнакомцем в медленно оседающем на дно автомобиле.

Их не связывали и общие дела, хотя, нужно отметить, у них были одинаковые политические взгляды, схожие либеральные пристрастия. Ни в настоящем, ни в прошлом Келли не работала на Сенатора, не принадлежала к его окружению, не участвовала в проведении предвыборной кампании. Правда, после окончания учебы она работала у старого друга Сенатора, его политического соратника еще с 60-х годов, со времени головокружительной кампании Бобби Кеннеди — горячие денечки, теперь ностальгически вспоминаемые: тогда у Демократической партии были сила, цель, власть, надежда и молодость, тогда, несмотря на кошмар Вьетнама и волнения в стране, оставалась вера, что хуже не станет.

Когда в июне 1968 года убили Бобби Кеннеди, Келли Келлер не было еще и четырех. Честно говоря, она ничего не помнила об этой трагедии. Во всяком случае, ее шеф Карл Спейдер любил говорить: «Если ты занимаешься политикой, значит, ты оптимист».

Теперь ты уже не оптимистка, ты больше не занимаешься политикой. Ты уже не оптимистка, ты покойница.

Приемник они включили, едва отъехав от дома, на ухабистой Дерри-роуд, откуда свернули на Пост-роуд (заасфальтированную улицу с двусторонним движением, одну из немногих благоустроенных дорог на острове), вскоре на стороне Келли мелькнул знававший лучшие времена указательный столб с неразборчивыми названиями, которые не успели толком разглядеть ни Келли, ни Сенатор, хотя оба уловили среди прочих нужное им: «Брокденская пристань, 3,5 мили». Сенатор, пребывавший в прекрасном настроении, весело насвистывал что-то сквозь зубы, крупные белоснежные зубы отменной формы, а потом произнес с сентиментальным вздохом: «Бог мой! Эта мелодия уносит меня в прошлое» — в это время из динамиков, расположенных у заднего сиденья, доносилась музыка, несколько заглушенная рокотом кондиционера, который Сенатор сразу, как только включил зажигание, перевел на полную мощность, это было звучавшее гнусаво-печально инструментальное переложение песни, которую Келли Келлер сразу не распознала.

Слегка тронув Келли локтем, Сенатор сказал — и это прозвучало не столько упреком, сколько дружелюбным поддразниванием:

— Думаю, ты этого никогда не слышала?

Келли прислушалась. Ей очень хотелось приглушить яростно гудевший кондиционер, но она не решалась: в конце концов, автомобиль принадлежит Сенатору, а она всего лишь пассажирка. Арти Келлер определенно не одобрил бы, если бы его спутник начал возиться с переключателями на щитке управления. Келли Келлер осторожно произнесла:

— Что-то знакомое. Только не помню названия.

— Старая песня «битлов» — «Все одинокие люди».1

— Да, — радостно закивала Келли. — Конечно!

Это была уже музыка Нового времени, хотя и без слов. Синтезаторы, всякие акустические приспособления. Музыка выдавливалась, будто паста из тюбика.

— Могу поклясться, что ты конечно уж не поклонница «битлов»?! — произнес Сенатор все с той же дразнящей интонацией. — Слишком молода. — Это был не столько вопрос, сколько утверждение. Келли уже успела заметить, что все вопросы Сенатора звучат как утверждение, а его самого несет дальше, к чему-то новому, как и сейчас, когда он с возгласом «А вот и наш поворот!» резко затормозил и круто повернул руль, не обозначив эти свои действия никаким сигналом, так что разгневанный автомобилист, ехавший сзади, грозно прогудел, но Сенатор даже не обратил на него внимания: не из-за высокомерия, а просто не обратил — и все.

Эта скверная, изрытая колеями дорога, затерявшаяся в болотах, была известна местным как Старая паромная дорога, хотя это не подтверждалось никакими указателями, их здесь не было уже много лет.

Строго говоря, Сенатор не сбился с пути и перед тем, как случилась беда, ехал в правильном направлении, к пристани, хотя, сам не зная того, свернул на старую дорогу, ею не пользовались с тех пор, как проложили новую, асфальтированную, до поворота на которую оставалось три четверти мили.

К этому времени Сенатор опустошил свой стакан, и тогда Келли Келлер передала ему еще один, тот, что сберегла для него на дорогу.

Они только что познакомились и, по существу, совсем чужие друг другу. Но подумать только, какое взаимопонимание! Ты знаешь как это бывает твои глаза его глаза вспыхивают жаром внезапного узнавания вас окутывает нега словно вступаешь в теплую воду безупречно прекрасная женщина лежит раскинувшись в истоме словно в постели длинные волнистые рыжие волосы сладострастно разметались кожа само совершенство потрясающая кожа изящный алый, рот роскошное платье из шитой золотом парчи плотно обтягивает грудь живот шелестящие складки мягко обозначают область лона. Любовник напряженно склонился над ней глядя вниз его смуглое красивое лицо не совсем в фокусе женщина тоже смотрит на него и ей не надо улыбаться предлагая себя ведь ее нагота под парчой сама зовет ее стройные бедра нагие под платьем еле заметно подались к нему совсем чуть-чуть словно во сне иначе приглашение будет вульгарным духи в поблескивающем флаконе называются ОПИУМ духи называются ОПИУМ называются ОПИУМ — они сведут тебя с ума они превратят тебя в наркомана их продают в шикарных магазинах…

Во время их прогулки по пляжу ветер трепал ее волосы, чайки слепили глаза белоснежными крыльями, а волны бились бились бились о берег, и в такт приливу пульсировало ее лоно, его руки так уверенно обхватывали ее обнаженные плечи, а она робко тянулась к нему, не в силах сопротивляться этому естественному порыву, и думала: «Все это невозможно! Этого просто не может быть!» — и тут же: «Что-то произойдет, не может не произойти».

…маленькая красная стрелка показывала более сорока миль в час, когда «тойоту», подскочившую на песчаном бугре, вдруг повело в сторону, как будто сдуло, а в это время Сенатор жал изо