Лондон, 1821 год
 
      – Это его дочь, – шепнула Лавиния Спид, тихонько толкая Агнес Пик локтем. – Та высокая девушка, что стоит в одиночестве у края могилы. Она дочь Мерфи, нисколько не сомневаюсь.
      Агнес вытянула свою короткую шею, пытаясь проследить за взглядом подруги, однако видела перед собой лишь одетых в черное мужчин, столпившихся на маленьком лондонском кладбище. Ее внимание привлек священник – его слова о духовном утешении совершенно не вязались с пухлыми щеками и высокомерным выражением лица. Потом она довольно долго разглядывала скучающих или откровенно любопытствующих завсегдатаев похорон, Дэниела Мерфи никак нельзя было назвать уважаемым человеком, его скандальная известность вызывала в Чипсайде живейший интерес, и теперь нашлось немало желающих поглазеть на похороны этого заядлого игрока.
      Агнес продолжала рассматривать толпу. Наконец стоявший перед ней толстяк немного подвинулся, и она заметила стройную женщину в черном, стоявшую в одиночестве у гранитного могильного камня. Женщина низко склонила голову – она молилась. Снег припорошил ее длинные ресницы и медно-рыжие волосы, стянутые на затылке в узел. Немного разочарованная, Агги нахмурилась. Дэниел Мерфи был дьявольски красив, а его дочь оказалась самой обыкновенной дурнушкой.
      – Ливи, ты уверена, что это она?
      – Конечно. У нее его волосы, правда? Ни у кого не бывает таких рыжих волос, если только отец не ирландец.
      – Ну… она ничего больше от него не унаследовала, – сухо заметила Агнес, кутаясь в пальто, – дул резкий мартовский ветер.
      – Это справедливость Всевышнего… – заявила Лавиния и тут же осеклась; она звонко чихнула в тонкий кружевной платочек, совершенно непригодный для этой цели.
      Громко шмыгнув, покрасневшим носом, Ливи осторожно утерла его и снова наклонилась к уху Агнес.
      – Возможно, Сабрина Мерфи кажется очень набожной, но ручаюсь, в ее душе такая же тьма, как в сундуке ведьмы.
      Агнес ахнула и с тревогой посмотрела на подругу:
      – Не может быть!
      – Уверяю тебя, – прошептала Ливи, кивая. – У этой девушки характер, что адское пламя, прости меня, Господи, за столь смелое сравнение. Ей почти девятнадцать, но говорят, ни один мужчина никогда не ухаживал за ней. И непохоже, что когда-нибудь это случится – при ее-то внешности и скверном характере. Она не раз доводила свою бедную мачеху до белого каления.
      Агнес внимательно посмотрела на закутанную в шаль и накидку пожилую женщину, стоявшую рядом со священником. Вдова Мерфи не походила на даму, которую может довести до белого каления молоденькая девушка, пусть даже обладающая совершенно несносным характером. Но если Ливи это утверждает, значит, так и есть, решила Агнес. Кроме того, вес знают, что Дэниел Мерфи был распутником и негодяем, следовательно, его дочь – такая же.
      – Кто этот молодой человек, что стоит позади вдовы?
      – Ее сын, Альберт Тремейн. От первого мужа, Неда, который погиб во время пиренейской кампании. Говорят, он был прекрасным человеком, а Альберт похож на него. Трудно найти более доброго, более преданного сына.
      Глядя на толстяка Альберта, Агги думала о том, что такой человек едва ли может проявлять преданность чему-либо, кроме ножа и вилки. Однако она оставила эти мысли при себе. Ее внимание снова привлекла черная припорошенная снегом фигурка у самого края могилы. Девушка стояла совершенно неподвижно, словно окаменела. Сердце Агги сжалось от жалости. Ведь Сабрина Мерфи потеряла отца, пусть даже такого недостойного, как Дэниел Мерфи. Молодой девушке трудно пережить смерть близкого человека.
      – Что с ней теперь будет?
      – Ее ждет более счастливая судьба, чем она заслуживает, можешь не сомневаться. Миссис Мерфи сдает комнаты, и я знаю, она разрешала падчерице присматривать за детьми некоторых квартирантов. Кажется, девушка немного знает французский… и еще что-то… Хотя одной книги мало, чтобы заставить свинью петь соловьем, если ты меня понимаешь. Хорошим манерам можно научить, но хорошее воспитание…
      Прервав рассуждения, Ливи принялась ковырять в зубах.
      – Хорошее воспитание – в крови, Агги, а в жилах этой девушки кровь грешника.
      Священник закончил свою речь и резко захлопнул молитвенник. Погода с каждой минутой портилась все больше, и толпа поспешно разошлась; люди быстро забыли о скандально известном Дэниеле Мерфи. Вдова тоже повернулась, собираясь уходить. Она велела падчерице следовать за ней. Но женщина с таким же успехом могла бы обратиться к могильному камню. Сабрина по-прежнему стояла у могилы, склонив рыжую голову и сложив перед грудью ладони, не обращая внимания на холодный пронизывающий ветер.
      – Видишь? Что я тебе говорила? – прошептала Ливи; они с Агги смотрели, как вдова покидает кладбище в сопровождении Альберта. – Эта испорченная девушка – чистое наказание. Совсем не думает о своей бедной, убитой горем мачехе. Бесстыжая, вот что я скажу. Бесстыжая… и рыжая.
      – Не понимаю, как можно ставить ей в вину цвет волос, – сказала Агги, собираясь уходить.
      Ливи усмехнулась:
      – У нее рыжие волосы отца… и черная душа отца. Она плохо кончит, помяни мое слово. Кровь даст о себе знать, Агги. Кровь… ох, гляди, вон Бетси Миллер. Знаешь, я не из тех, кто разносит сплетни, но я слышала, что они с мальчишкой мясника…
 
      Небо мрачнело, ветер крепчал, его резкие порывы продували пустынное кладбище. Снежные дорожки извивались белыми змеями, обвивали темные гранитные плиты, забивали выемки и трещины. Порыв ветра швырнул пригоршню снега на самый новый из надгробных камней и залепил имя усопшего. Сабрина Мерфи наконец шевельнулась – впервые после окончания похорон. Она опустилась на колени рядом с камнем и тщательно очистила его от снега.
      «Не обращай внимания, Рина, детка. Не обращай внимания».
      В ушах ее прозвучал громкий смех отца. Дэниел Мерфи совершенно не считался с общепринятыми представлениями о приличиях, дорогое надгробие было идеей мачехи, а не его желанием. Отец всегда был самим собой и на все язвительные замечания и насмешки отвечал лишь пожатием плеч – так же реагировал на неудачный бросок при игре в кости. В детстве Сабрина пыталась подражать ему, по как пи старалась, всегда в конце концов в слезах прибегала и объятия отца.
      «Ах, Рина, детка, – говорил он, прижимая ее к груди и гладя по волосам, – у тебя чувствительное сердце матери, совершенно ясно. Это большое счастье, и огромная ответственность – чувствовать так тонко и глубоко. Но на глупые слова мелочных и злых людей не обращай внимания. Уверен, они запоют по-другому, когда наш корабль вернется в гавань. Не обращай внимания».
      И она не обращала – или старалась не обращать внимания, когда дети потешались над ней из-за того, что она – дочь игрока. Став старше, Сабрина так научилась скрывать свои чувства, что, казалось, вовсе ничего не чувствовала. Иногда она спрашивала себя: не хуже ли лечение самой болезни? Она не пролила по отцу ни единой слезинки, хотя после его смерти ощущала пустоту в том месте, где у других людей находится сердце.
      Сабрина смахнула снег с последней буквы и теперь пристально смотрела на надпись. «Здесь покоится Дэниел Патрик Мерфи, любимый супруг Юджинии Тремейн Мерфи».
      Внезапно нахмурившись, она захватила горсть снега и залепила имя мачехи. «Папа, я знаю, что ты сейчас вместе с мамой и ее нерожденным ребенком. Эта женщина ничего не значила для тебя, что бы ни написали на камне».
      Зазвонил колокол. Сабрина подняла голову и посмотрела на часы на церковной башне. Господи, неужели уже так поздно? Если она не доберется поскорее до пансиона, то пропустит урок, свой последний урок, хотя никто еще, кроме нее, не знает, что он последний.
      Девушка осторожно вытащила из кармана сложенное письмо.
      «Оно пришло сегодня утром, папа. Из школы для знатных юных леди в Хэмптоне. Они хотят, чтобы я приехала к ним работать как можно скорее. И даже прислали мне деньги на дорогу. У меня есть работа, и хорошая. А если мачехе это не понравится, я с радостью скажу ей…»
      Прядка волос хлестнула ее по лицу – словно предупреждение о том, что не следует употреблять слова, неподобающие леди. Сабрина убрала непокорную прядь за ухо, и мягкая улыбка тронула губы девушки. Она даже и не помнила, когда улыбалась в последний раз.
      – Ну, ты сам виноват, Дэниел Мерфи, – пробормотала Сабрина. – Возможно, мачеха и пыталась сделать из меня настоящую леди, но в конце концов я осталась дочерью игрока.
      – Так и есть, девочка.
      Сабрина в испуге подняла глаза и увидела невысокого жилистого человека с лицом, похожим на печеное яблоко. Он стоял, глядя на нее с лукавой улыбкой, опираясь локтем о могильный камень, словно о стойку пивного бара. На нем было поношенное темно-коричневое пальто, что вполне соответствовало ситуации, но яркий жилет в желтую полоску выглядел так, словно его сшили из ярмарочной палатки.
      Сабрина резко выпрямилась и попятилась, испуганная тем, что осталась на кладбище наедине с совершенно незнакомым человеком, пусть даже этот незнакомец казался не более опасным, чем обезьянка шарманщика.
      Очевидно, он почувствовал ее тревогу.
      – Видит Бог, дитя, я не собираюсь тебя обижать. Я просто пришел повидать тебя. Ведь ты и есть дочка Дэна?
      – Да, – кивнула Сабрина, продолжая пятиться. – Хотя не понимаю, какое вам до этого дело, сэр.
      – Сэр, – повторил он и еще шире улыбнулся, – Очень мило. Вижу, в тебе есть кое-что от Кейти Пул.
      – Вы знали мою мать?
      – Конечно. Она была самой красивой девицей во всем графстве Корк, хотя мало кто об этом знал, ведь ее скупой отец держал дочь под замком… словно фарфоровую куклу. – Незнакомец подошел к Сабрине и протянул руку. – Меня зовут Квин, девочка.
      Квин! Сабрина уже много лет не слышала этого имени – с тех золотых времен, когда еще была жива ее мать. Они тогда жили в маленьком домике в Суссексе, но Рине он казался дворцом, потому что у них всегда было очень весело. Отец имел постоянное место старшего конюха на соседней ферме, а мать брала на дом шитьё и стирку. Днем мать учила девочку читать или брала с собой, когда шла раздавать одежду и еду самым бедным семьям в округе. А по вечерам Сабрина сидела с отцом у камина и слушала его фантастические рассказы об ирландских королях и воинах.
      Девочка помнила все эти замысловатые истории, но самой любимой была та, которую она заставляла отца повторять снова и снова. Причем эта история была чистейшей правдой – рассказ о прекрасной леди, выросшей в богатом, но лишенном любви доме. Ее отец, лорд Гарри Пул, был очень жадным человеком, он совершенно не думал о счастье дочери и принуждал ее выйти замуж за толстого и богатого купца. Девушка уже смирилась с судьбой, но тут, заглянув в зеленые глаза смелого рыжего грума своего отца, нашла любовь. Весело смеясь, отец Сабрины рассказывал, как они с матерью перехитрили лорда Пула и убежали, удрали в Англию, всего на шаг опередив слуг закона. Но этот побег невозможно было бы осуществить без помощи друга Дэниела, человека, который помог ему спасти прекрасную Кейти и был его шафером на свадьбе. Друга звали Майкл Квин.
      Сабрина с улыбкой пожала руку незнакомцу.
      – Папа мне о вас рассказывал. Вы называли его Бубновым Королем.
      – Да, а он меня – Валетом. – Квин звонко хлопнул себя ладонью по колену. – Вместе мы прибавили седых волос мировым судьям, это уж точно! Твой папа был самым лучшим моим другом, и мне очень жаль, что я приехал слишком поздно и не успел его повидать. У Дэна имелись кое-какие недостатки, но он был добрым человеком. Он умел жить. И умел любить.
      В нескольких словах Квина было гораздо больше правды об отце Сабрины, чем в замысловатых славословиях священника. Сабрина вспомнила о толпе, собравшейся вокруг могилы. Эти люди знали ее отца только как пьяницу и игрока, человека, поставившего крест на своей жизни задолго до того, как воспаление легких свело его в могилу.
      – Спасибо, – прошептала девушка, еще крепче сжимая руку Квина. – Мне жаль, что вы напрасно проделали такой путь.
      – Совсем не напрасно. Смерть Дэна стала жестоким испытанием, но я приехал повидать именно тебя.
      – Меня?
      – Я обещал ему, что буду поглядывать, не подвернется ли случай, чтобы мы обеспечили себя на всю оставшуюся жизнь. Ну… в общем, я нашел, что искал. Очень выгодное дельце. И совсем не сложное. Провернуть его не труднее, чем отобрать конфетку у младенца.
      Услышав слово «дельце», Рина встревожилась. Настораживали и глаза собеседника. Она не раз видела такой же нечестивый блеск в глазах отца, когда он собирался рассказать об одной из своих карточных афер.
      – Мистер Квин, это… дельце, о котором вы говорите, оно законное?
      Книц потупился и в смущении стал смахивать Снег со своего жилета.
      – Конечно, законное. Ну, в основном. Послушай, это не имеет значения. Можно без труда получить деньги, достаточно денег, чтобы безбедно прожить до конца дней. И этим ты не будешь обязана никому, только самой себе, милочка.
      «Не будешь обязана никому» – эти слова не выходили у нее из головы, Сабрина задумалась. Жить по собственным правилам… Иметь достаточно денег для того, чтобы купить собственный дом – с клумбами вокруг и с живой изгородью. И может, еще несколько лошадей. И можно просыпаться утром и не думать о грязной посуде, об уроках и отметках… Да, конечно, соблазнительная перспектива… Но Сабрина тут же вспомнила о том, что перед ней открывалось совсем другое будущее, – возможно, не столь приятная, зато честная жизнь. И ведь отцу не принесли счастья его пустые мечты…
      – Мне очень жаль, мистер Квин. Я знаю, вы хотели как лучше, но…
      Снова раздался звон церковного колокола.
      – Боже, я опоздала! – Она повернулась к Квину: – Простите меня, я очень тороплюсь. Моя мачеха…
      – Задаст тебе взбучку, если ты опоздаешь, – усмехнулся Квин. Он снял шляпу и пригладил остатки волос, уже поредевших, но все еще ярких, как медный пенни. – Беги, девушка. Я буду в «Зеленом драконе» на Грейгэллоуз-лейн до воскресного вечера. На тот случай, если передумаешь…
      Сабрина наклонилась и чмокнула Квина в щеку:
      – Спасибо, сэр. За все. Я… я надеюсь, мы еще встретимся.
      Квин смотрел, как она быстро идет к кладбищенским воротам. У нее была грациозная походка танцовщицы; густые рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам, казались огненным водопадом.
      Червонная Королева.
      – О, мы еще встретимся, моя рыжеволосая девочка, – выдохнул Квин. – В тебе больше от Дэна Мерфи, чем ты думаешь.
 
      – Тебя хозяйка зовет.
      Сабрина нехотя отложила в сторону книгу; это была первая свободная минутка, которую ей удалось улучить за целую неделю после смерти отца. Тилли, младшая горничная, стояла, прислонившись к дверному косяку чердачной комнаты. Небрежно завязанные ленты ее чепца развязались, и прядь светлых волос упала на лоб. Толстая, неряшливая, ленивая девица, Тилли тем не менее ухитрилась стать одной из любимиц вдовы Мерфи, хотя не делала ровным счетом ничего. Сабрина подозревала, что особое положение Тилли объяснялось скорее всего расположением к ней Альберта, а не его мамаши, но держала свои мысли при себе.
      – Я закончу через четверть часа. Передай, пожалуйста, моей мачехе, что я скоро спущусь.
      – Ты хочешь, чтобы я опять тащилась вниз по этой лестнице? – жалобно спросила Тилли.
      – Да, – с невозмутимым видом кивнула Сабрина. – Если не сможешь придумать другой способ передать ей мои слова.
      Их взгляды встретились, но Тилли первая опустила глаза. Громко шмыгнув носом, она утерлась тыльной стороной ладони.
      – Ладно, пойду скажу хозяйке. – Горничная нехотя кивнула и зашаркала вниз по лестнице, что-то ворча себе под нос.
      Рина невольно усмехнулась. Она знала, что поступила с Тилли не по-христиански, мать часто напоминала ей о том, что Господь в известных случаях велел подставлять другую теку. Но она «подставляла другую щеку» уже много месяцев: поправляла вместо Тилли простыни на небрежно застеленных кроватях, развешивала белье, мыла посуду после ужина. Ее мачеха предпочитала нанимать ленивых служанок, так как ленивым можно было меньше платить. Рине же надлежало выполнять значительную часть их работы, этим Она и занималась, – сначала потому, что не смела спорить с мачехой, потом, когда стала старше, потому, что хотела сохранить видимость мира в семье. Но Тилли была самой нерадивой из служанок, и Рина не сомневалась, что даже Господь не осудит ее, если она поставит горничную на место. И все же, подумала девушка, не помешает прочитать дополнительную покаянную молитву на завтрашней воскресной службе.
      Воскресенье…
      Рина снова склонилась над книгой, но вместо букв и слов видела яркие глаза Квина, После встречи на кладбище она старалась не думать о старом друге отца, но тщетно. То и дело Рина ловила себя на том, что вспоминает о загадочном предложении Квина и размышляет о неизвестном «дельце», которое, как он утверждал, обогатит их обоих.
      Эти размышления чрезвычайно раздражали Сабрину, ведь она считала себя благоразумной девушкой, – она обязана была проявлять благоразумие при таком отце, как Дэниел Мерфи. После смерти матери Рина сразу повзрослела – сама готовила и вела хозяйство в доме, а ее убитый горем отец напивался до бесчувственного состояния. Жизнь не очень изменилась и после того, как Дэниел вновь женился, – только дом стал больше, и запои отца стали более длительными. Сабрина не была склонна предаваться мечтам и фантазировать, не полагалась на счастливый случай. Она считала себя весьма здравомыслящей девушкой и прекрасно знала, что ее ждет самая обычная, самая заурядная жизнь.
      Так почему же она вдруг стала мечтать о загородном особняке с цветами в саду, живыми изгородями и норовистыми лошадьми?
      Сабрина потерла глаза. Она просто очень устала, вот в чем все дело. Смерть отца и внезапное появление мистера Квина. – это для нее слишком много. Но уже завтра он уедет, и все кончится. Девушка захлопнула книгу и поставила ее на полку рядом с другими, оставшимися ей в наследство от матери. Всему в жизни свое место, как, например, этим книгам, аккуратно стоящим на полке. А ее место – это должность незамужней учительницы в школе для юных леди в Хэмптоне.
      Сабрина, задумавшись, не заметила, как прошло более четверти часа, поэтому поспешила спуститься. Лестница была узкой и крутой, не очень-то удобной, но, желая хоть как-то ее украсить, какой-то плотник с богатым воображением вырезал фигурки на краю каждой ступеньки. За долгие годы многие фигурки утратили первоначальный вид, но Сабрине все же удавалось различить хвост взъерошенного попугая или морковку во рту вислоухого зайца.
      Когда двенадцатилетняя Рина впервые оказалась в этом доме, она развлекалась тем, что давала имя каждому из персонажей и придумывала про них истории. Прошло шесть лет, но она прекрасно помнила, что кролик получил имя Ватная Голова, и у него была аллергия на морковку, а у попугая Наполеона были рубиновые перья, и он был тщеславен, словно павлин. Через месяц Сабрина навсегда простится с этим домом и со всеми неприятными воспоминаниями, но с этими фигурками на ступеньках ей будет грустно расставаться.
      Девушка была так поглощена разглядыванием ступенек под ногами, что не заметила тень у подножия лестницы, пока не уткнулась в чей-то толстый живот. И тут же ее подхватили пухлые влажные руки.
      – Надо смотреть, куда идешь, сестра Сабрина.
      Сабрина вздрогнула, услышав голос сводного брата. Она почувствовала запах спиртного и застарелый запах сигар, пропитавший лацканы его модного сюртука. Однако изысканная одежда нисколько не красила этого самовлюбленного и неприятного человека. Брезгливо поморщившись, она отстранила его и попыталась пройти мимо.
      – Прекрати, Альберт. Дай мне пройти.
      – Но, сестра, разве так разговаривают с человеком, который всего лишь хочет… помочь?
      Щеки девушки залились румянцем. Сабрина прекрасно знала, как Альберт «помог» большинству горничных пансиона, в том числе и бедняжке Китти, которую два месяца назад выгнали без рекомендаций. Мачеха наняла Китти за гроши из-за ее юного возраста, но девушка оказалась работящей и заслужила уважение Рины. К несчастью, милая и доверчивая Китти по уши влюбилась в Альберта.
      В ту ночь, когда Китти ушла, она поделилась с Сабриной своим счастьем – у нее будет ребенок. Рина узнала об этом первая, Китти еще ничего не говорила Альберту, но ни капельки не сомневалась, что хозяин, как она его называла, женится на ней. Девушка опустила глаза и покраснела, словно новобрачная.
      – Мисс Сабрина, я была бы так рада, если бы вы стали моей подружкой на свадьбе.
      А всего через несколько минут Китти снова оказалась в комнате Рины. Горько рыдая, она собирала свои пожитки. Очевидно, хозяин все отрицал и потребовал, чтобы «эта лгунья» была уволена. В последний раз Рина видела Китти из окна: маленькая и жалкая фигурка брела по темным булыжникам лондонской улицы, и дыхание девушки в холодном воздухе декабрьской ночи превращалось в бледные облачка пара. Не прошло и недели, как Альберт переключился на Тилли.
      Теперь, кажется, младшая горничная ему тоже надоела.
      – Ты пьян, – снова поморщилась Сабрина. – Дай мне пройти.
      Альберт ухмыльнулся.
      – Не понимаю, почему ты так нос задираешь. Твой папаша тоже был любитель выпить.
      Сабрину охватила ярость. Да, ее отец действительно возвращался домой чаще пьяным, чем трезвым, но даже в, худшие дни он никогда не обращался с женщиной без должного уважения. Она сжала кулаки.
      – Дай мне пройти!
      Альберт вздрогнул, побледнел. Возможно, он не уважал Сабрину, но, конечно же, опасался ее горячего нрава. Как большинство грубиянов, Альберт был в душе трусом, к тому же он знал, что кулачки у Рины довольно крепкие – ему не раз доставалось от сводной сестры. Альберт попятился и отступил в сторону, пропуская Сабрину. Она, не оглядываясь, быстро зашагала по коридору. Уже заворачивая за угол, услышала, как он злобно прошипел:
      – Ты свое еще получишь, тварь. Клянусь Богом, получишь.
      Сабрина прошла по пыльному холлу, ведущему к приоткрытой двери гостиной. Когда-то этот холл выглядел совсем иначе: дубовый потолок и стены были, как и лестница, украшены резьбой, но с годами стены пожелтели и покрылись пятнами, а некогда изящная резьба потемнела, и на ней появились царапины. Юджиния Тремейн приобрела этот дом вскоре после того, как пришло известие, что ее первый муж пропал без вести во время битвы в Пиренеях. В округе все знали, что сержант Тремейн оставил вдову и сына достаточно обеспеченными, и потому никто не сомневался, что она восстановит старый дом и он обретет свое прежнее великолепие.
      Однако вдова, вложив в ремонт дома лишь самый минимум средств, стала сдавать четыре лишние комнаты любому, кто мог заплатить. В округе гадали: что она делала с деньгами? Но лишь одно можно было утверждать: Юджиния не тратила деньги на ремонт. С пуританской аккуратностью она сдавала комнаты лишь богобоязненным семействам и грозила им гневом Божьим и преследованиями по закону, если они пропускали сроки платежей. Только один раз в жизни хозяйка изменила своим железным правилам – когда скандально известный игрок с хорошо подвешенным языком и обаятельной улыбкой пришел узнать, нельзя ли снять комнату для себя и своей юной дочери…
      – Сабрина! Я слышала твои шаги!
      Возможно, мачеха с годами стала плохо видеть, но слух у нее был не хуже, чем у кошки. Расправив плечи, Сабрина вошла в гостиную и закрыла за собой тяжелую дверь. Она прошла по вытертому ковру и подошла к камину, в котором угли едва тлели, поэтому в комнате было довольно прохладно. Девушка невольно поморщилась, уловив кисловатый запах дешевого лампового масла, которым предпочитала пользоваться вдова, жалевшая денег на чисто горевшие, но более дорогие восковые свечи. Во всем, что не касалось Альберта, мачеха Рины была экономной до скупости.
      Вдова оторвалась от своих бухгалтерских книг и посмотрела на девушку поверх пенсне.
      – Ты опоздала.
      Эти суровые слова не походили на приветствие, но Рина давно поняла, что большего она не дождется. Перед мысленным взором девушки на мгновение возник прекрасный образ ее матери, ее чудесная лучистая улыбка, совершенно не походившая на кислую мину мачехи. Сердце Рины заныло, но она, подавив эту боль, присела на стул, стоящий у камина.
      – Простите, матушка. Меня… задержали.
      – Ничуть не удивляюсь. Тилли сказала, что ты уткнулась носом в одну из своих глупых книг, – с ядовитой усмешкой заметила Юджиния Мерфи. Произношение вдовы выдавало ее принадлежность к низшему классу, хотя она старалась говорить как леди.
      Рина побледнела. Книги – это все, что осталось у нее из вещей матери, и она очень ими дорожила. Девушка сидела, сложив руки на коленях, и машинально теребила свою черную шерстяную юбку. «Не обращай внимания, Рина, детка. Не обращай внимания».
      Расценив ее молчание как проявление покорности, мачеха самодовольно усмехнулась. Она встала из-за стола, подошла поближе к огню и уселась на стул напротив Рины. Отблески пламени скользнули по темной блестящей ткани поношенного траурного платья, и Сабрина невольно задалась вопросом: не это ли платье она носила после гибели своего первого мужа?
      – Я, кажется, с тобой разговариваю! Вот в чем твоя беда – витаешь в облаках, когда надо уладить практические вопросы.
      – Практические вопросы?
      – Речь идет о твоем будущем. Смерть твоего отца – тяжкий удар для всех нас, – проговорила вдова, но в ее голосе не было скорби. – Однако ты должна понимать: теперь у меня нет никаких обязательств по отношению к тебе. По закону я имею право выставить тебя за дверь, но я слишком милосердна, чтобы так поступить.
      «И ты потеряешь свою лучшую бесплатную служанку». Рина подумала о письме из хэмптонской школы, которое надежно спрятала в ящике комода, о письме, о котором мачеха еще не знала.
      – Это делает вам честь, матушка, но вам не стоит за меня беспокоиться.
      – Ты упрямая и своенравная девушка. Тебя надо держать в руках. Влияние человека положительного и богобоязненного – вот единственное, что может спасти тебя. И поэтому я решила, что ты должна выйти замуж.
      Если бы мачеха велела ей отрастить крылья и взлететь, Рина удивилась бы гораздо меньше.
      – Но ведь у меня никого нет… Я хочу сказать, что никогда…
      Сабрина замолчала, внезапно почувствовав себя восьмилетней девочкой. Было время, когда она мечтала о замужестве и о маленьком домике, полном детского смеха, мечтала о теплой улыбке любимого и о прочих замечательных вещах, Но она могла лишь мечтать…
      – Я некрасивая, – заявила Сабрина. – Вы сами мне не раз об этом говорили. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь меня полюбил.
      Вдова Мерфи наклонилась, взяла кочергу и принялась яростно ворошить угли в камине.
      – Любовь не имеет никакого отношения к браку, моя милая. Любовь – мыльный пузырь, струйка дыма на ветру, в ней нет ничего настоящего. Любовь долго не продлится, нет, не продлится. А когда она умрет, ты останешься ни с чем.
      В красном отсвете тлеющих углей Рина увидела в глазах мачехи печаль, которую никогда прежде не замечала, даже не подозревала о ней. Всему Чипсайду было известно, что Дэниел Мерфи ухаживал за вдовой и женился на ней ради денег. Но теперь Рина поняла: кое-кто об этом не знал, во всяком случае, сначала. Девушка, наклонившись, положила свою тонкую руку на сухие костлявые пальцы мачехи.
      – Мне очень жаль, матушка. Я не знала…
      – Не пытайся очаровать меня, милая девушка. Я знаю твою душу, она такая же порочная, как душа твоего ленивого отца. Чем скорее богобоязненный супруг возьмет тебя в руки, тем лучше, – Она положила кочергу, громко лязгнув ею о металлический экран камина. – Ты выйдешь замуж за Альберта еще до конца этого месяца.

      – За Альберта? – пробормотала изумленная Сабрина. – Но вы ведь не имеете в виду моего сводного брата?
      – А почему бы и нет? Мой Берти стоит вдвое больше любого мужчины на этой улице.
      Девушка во все глаза смотрела на мачеху, спрашивая себя: уж не лишилась ли она рассудка из-за смерти мужа?
      – Вы должны знать… вы должны понимать… – Рина осеклась. Взяв себя в руки, снова заговорила: – Альберт не питает ко мне никаких чувств.
      – Чепуха. Берти просто не из тех, у кого душа нараспашку. На днях он сказал мне, что очень к тебе привязался.
      Сабрина невольно вздрогнула, вспомнив недавнюю встречу с пьяным Альбертом. Тогда она решила, что он просто слишком много выпил. Но теперь она расценивала его поведение совершенно иначе.
      Возможно, Альберт жестокий и самодовольный человек, но он не глупец. Он знает, что завязки кошелька держит в своих руках мать, и вполне готов сделать все, что потребуется, чтобы заставить ее развязать их. Если его мать хочет, чтобы он женился на ней, значит, он женится. А она окажется в ловушке и останется в доме вдовы до самой смерти, будет носить имя Альберта и делить с ним постель… Сабрина вскочила со стула.
      – Благодарю за заботу, но я не могу выйти за вашего сына. Никогда.
      Мачеха прищурилась.
      – Посмотри в зеркало, девушка. Не похоже, чтобы кто-то еще попросил твоей руки.
      Рина вздрогнула, удивленная тем, что подобные слова все еще могут ее ранить.
      – Я знаю, что не пользуюсь особым успехом, – медленно проговорила она, стараясь не выдать своей боли. – Поэтому предприняла шаги, чтобы обеспечить себе будущее, устроить жизнь так, чтобы моя заурядная внешность не имела значения.
      – Будущее? В каком качестве? Устроишься посудомойкой? – презрительно фыркнула мачеха. – Или, может, ты хочешь попросить помощи у деда?
      Рину охватил гнев. Во время одного из запоев отец опрометчиво рассказал мачехе о смерти своей первой жены – как Кейти заразилась корью, ухаживая за больными их прихода. Когда ей стало хуже, отец написал лорду Пулу и попросил денег, чтобы увезти жену в более теплые края, где она могла бы поправиться. Потом написал еще раз, обещая вернуть эти деньги, сдаться ирландским властям, сделать все, что угодно лорду Пулу, если он поможет своей дочери. Но вельможа не ответил ни на одно письмо, и в конце концов Кейти умерла, унеся с собой в могилу нерожденного брата Рины. Когда она вспоминала ту ужасную ночь, у нее все еще болело сердце.
      Теперь вдова воспользовалась рассказом о равнодушии ее деда, чтобы поиздеваться над ней. Рина вскинула голову и смело встретила взгляд мачехи.
      – Я согласилась занять должность учительницы в Суссексе, – заявила она и испытала редкое удовольствие, глядя на ошеломленную мачеху. – Скоро я уеду отсюда.
      Миссис Мерфи поднялась и схватилась за каминную полку, словно старалась удержаться на ногах.
      – Ты испорченная, неблагодарная девчонка. Неужели ты можешь просто так уехать?! После всего, что я для тебя сделала…
      – Вы для меня ничего не сделали! – закричала Рина. – Вы обращались со мной как со служанкой, а не как с дочерью. Я от вас не слышала ни одного доброго слова.
      – Берегись, девчонка, – прошипела мачеха, по-прежнему держась за каминную полку.
      Ирландская кровь Рины вскипела. Годами она скрывала свои чувства, подавляла обиду и гнев ради отца. Но отец умер, и теперь эта женщина утратила власть над ней.
      – Вы сказали, что после смерти папы у вас нет обязательств по отношению ко мне. Так вот, а у меня не осталось обязательств по отношению к вам. Найдите другую девушку, которая согласится выйти за вашего отвратительного сына. А я покидаю этот дом!
      Сабрина расправила плечи и уверенной походкой вышла из гостиной. Впервые за все время, проведенное в этом пыльном старом доме, она почувствовала себя победительницей.
      После ухода девушки мачеха схватила кочергу и обрушила ее на тлеющие в камине угли. Тонкие губы вдовы кривились в злобной усмешке.
 
      – Бесполезно! – Сабрина откинула тяжелое одеяло.
      Серебристый лунный свет струился в крошечное окошко, и было очевидно, что рассвета ждать еще долго. Девушка ворочалась в постели час за часом. Наконец поднялась и, накинув на плечи шаль, босиком подошла к окну.
      – Сегодня мне поспать не удастся.
      Покинув гостиную вдовы, Сабрина прошла прямо к себе в комнату и упаковала свои вещи, оставила только потрепанную книгу псалмов, подаренную ей родителями в день конфирмации. Затем, забравшись в постель, раскрыла томик в надежде найти слова утешения. Но в глаза сразу бросились строчки, полные отчаяния и грозного предупреждения: «Они отточили язык, словно у змеи; яд гадюки таится на губах их».
      Рина поежилась и посмотрела в окно, покрытое морозными узорами. Ночной ветер выл за окном, словно погибшая душа. Девушка собрала шерстяную шаль у горла, чувствуя, как холод ползет по спине, холод, не имеющий ничего общего с зимней стужей. Рина не верила в приметы и предзнаменования, как не верила и в Леди Удачу, но сейчас ей казалось, что весь мир ополчился против нее, чтобы не пустить в новую жизнь…
      Скрипнула половица. Рина оглянулась и, не увидев ничего, кроме теней, мысленно обругала, себя за трусость. Это всего лишь ветер задувает в щели. Вдова дождется, когда дом обрушится прямо ей на голову. Представив старую гарпию, засыпанную обломками, Рина невольно улыбнулась. Она со вздохом прижалась щекой к заиндевевшему стеклу, наслаждаясь приятным холодком. В одном вдова была права: она не обладала ни красотой, ни состоянием, так что сомнительно, чтобы кто-либо захотел взять ее в жены. Но все же мачеха кое в чем ошибалась… Ошибалась, утверждая, что любовь не более чем сказка. Сабрина знала: любовь существует, она чувствовала это всякий раз, когда ее родители смотрели друг на друга.
      Рина понимала, что у нее столько же шансов обрести истинную любовь, сколько найти золотой самородок в лондонской сточной канаве, но поклялась никогда не выходить замуж без любви. Пусть она некрасива, но она имеет право мечтать…
      И снова скрип.
      Нет, это не ветер. Резко обернувшись, Рина вгляделась в темноту.
      – Здравствуй, С-брина, – раздался хорошо знакомый пьяный голос.
      Альберт – очень пьяный, судя по всему, – вошел в ее комнату и закрыл за собой дверь. Направился к окну. Рина заметила, что он снял сюртук, который был на нем днем, – его мятая, наполовину расстегнутая сорочка выбивалась из брюк.
      – Убирайся из моей комнаты сию же минуту!
      – Ну вот… Разве так разговаривают с женихом? – пробормотал Альберт, приближаясь к девушке.
      – Ты мне не жених!
      Альберт, казалось, нисколько не смутился.
      – Ма сказала, что мы помолвлены. А ма зря не скажет.
      Он приблизился еще на шаг. Рина испугалась, но тотчас взяла себя в руки. В конце концов, это же Альберт, и она прежде не раз с ним справлялась. Рина расправила плечи и с усмешкой сказала:
      – Альберт, не будь дураком. Что бы ни говорила твоя мать, ты не женишься на мне, а я не выйду за тебя. А теперь, уходи из моей комнаты, и я навсегда забуду об этом неприятном происшествии.
      Он тихонько рассмеялся, и Сабрина почувствовала, как у нее от этого смеха зашевелились волосы на затылке.
      – Почему же неприятном? Нет, совсем не обязательно неприятном.
      Теперь Альберт подошел настолько близко, что Рина почувствовала запах спиртного и увидела неестественный блеск его глаз. Он окинул взглядом ее тонкую ночную сорочку, и Рина почувствовала такое отвращение к этому человеку, какого прежде ни разу не ощущала. И снова вернулся страх, который она на время подавила.
      – Альберт… Альберт, это глупо, – тихо проговорила девушка. – Я хочу, чтобы ты сейчас же повернулся и вышел из этой комнаты. Сделай одолжение.
      – Одолжение, вот как? – Он презрительно усмехнулся, и его жутковатый смех заставил Рину вздрогнуть. – Я сделаю тебе одолжение, дорогая. Останешься довольной.
      Девушка в испуге отступила.
      – Перестань! Я закричу…
      Его длинные руки обвили Рину, точно змеи, и он привлек ее к себе. Она раскрыла рот, пытаясь закричать, но его влажные губы заглушили ее крик, и девушке показалось, что она почувствовала вкус спиртного.
      Рину никогда раньше никто не целовал, и она не раз представляла, как это могло бы происходить, – ей казалось, что поцелуй должен быть сладостным и немного бодрящим. Но этот поцелуй был мерзким, слюнявым, отвратительным – она думала, что ее вот-вот вырвет. Рина вырвалась из объятий Альберта и попятилась. Наткнувшись на спинку кровати, она ухватилась за нее, чтобы не упасть.
      – Ладно, ты уже повеселился. Теперь убирайся.
      – О нет, Сабрина. Веселье только начинается.
      Она снова попыталась закричать, и снова Альберт ее опередил. Протянув руку, он сжал ее грудь, сжал с такой силой, что девушка едва не задохнулась от боли. Ее охватил гнев. Однако страх при этом не уходил. Рина почти ничего не знала об интимных отношениях между мужчинами и женщинами, она лишь смутно догадывалась о том, что происходит между ними в минуты близости. И теперь она с ужасом смотрела на Альберта – он казался ей совсем другим, совершенно незнакомым человеком.
      – Прошу тебя, не делай этого. Не надо…
      Он толкнул ее на кровать и придавил всем своим весом. Рина тихонько вскрикнула – и задохнулась. Собравшись с силами, она попыталась вывернуться, но Альберт был сильнее. Его руки шарили по телу Рины, его жирные пальцы щипали и тискали ее груди. В который уже раз девушка попыталась закричать, но он снова впился поцелуем в ее губы. Она содрогнулась от отвращения, почувствовав у себя во рту его мерзкий язык. Казалось, этот поцелуй будет длиться вечно. Наконец Альберт отстранился, но тут же зажал ей рот ладонью. Рина отчаянно боролась, пытаясь укусить его, но сводный брат ловко уклонялся.
      «Он и раньше насиловал женщин, Господи милосердный, он делал это раньше…» – ужасалась Сабрина.
      И тут Альберт задрал ей сорочку и положил ладонь на ее обнаженные ягодицы.
      – Вот так сюрприз, – пробормотал он со смехом. – На вид – ничего особенного, а задница – как у шикарной шлюхи. Вот так скачка будет…
      Чуть приподнявшись, он улегся на нее, снова вдавив в кровать. Сабрина почувствовала, как отвердела его плоть, и попыталась свести ноги вместе, но у нее ничего не получилось… Альберт коленом вынудил ее еще шире их раздвинуть.
      – Не бойся, – ухмыльнулся он, – будет немного больно, но потом тебе понравится.
      В окошко заглянула луна, осветившая Альберта, и Рина, увидев, что он расстегивает штаны, едва не задохнулась от ненависти. Долгие годы девушка страдала от обид и оскорблений, которые наносили ей Альберт и его мать. Но сейчас Сабрина поняла: если это случится, то боль останется с ней до конца жизни. Она решила бороться. Она обязана была бороться…
      Подавив страх, собравшись с духом, Рина посмотрела на сводного брата, изобразив нечто, напоминающее улыбку. С талантом подлинной актрисы она тихонько застонала и проговорила в ладонь сводного брата:
      – Альберт… Ох, Альберт…
      Тот удивился столь неожиданной перемене. Потом вдруг расплылся в самодовольной улыбке:
      – Понравилось то, что ты увидела, да? Все вы одинаковые. Всем вам хочется…
      В следующее мгновение колено Рины врезалось ему в промежность.
      – Мерзкая шлюха! – заорал Альберт и застонал от боли. – Ты мне за это ответишь!..
      Сабрина схватила с ночного столика подсвечник, размахнулась и опустила его на голову насильника.
      Альберт вскрикнул – и тотчас же обмяк. Выбравшись из-под лежавшей на ней туши, Рина попятилась к двери, Опасаясь, что сводный брат снова на нее набросится, девушка держала подсвечник наготове. Но Альберт лежал неподвижно. Не сводя с него глаз, Рина тыльной стороной ладони вытерла распухшие губы – ей казалось, что она все еще ощущает вкус спиртного.
      – Это тебе за все, что я от тебя вытерпела, – пробормотала она. – И за Китти.
      В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвалась вдова Мерфи, державшая высоко над головой лампу. Сабрина невольно зажмурилась – яркий свет ослепил ее. Раскрыв глаза, она увидела, что на мачехе все еще черный капор и траурное платье, а не ночная сорочка и халат. Девушка брезгливо поморщилась. «Она еще не ложилась… Наверное, ждала, когда сын явится к ней с отчетом…»
      – Альберт! – Женщина бросилась к сыну, неподвижно лежавшему на кровати. – Господи, что случилось?
      – Он получил то, что заслужил. Альберт хотел взять меня силой… Впрочем, полагаю, вам это известно…
      – Ты испорченная, злая девчонка!
      – Злая?! – воскликнула Сабрина. – Это он злой. Он пытался меня изнасиловать!
      – Ты думаешь, это имеет значение? После того, что ты сделала…
      – А что я сделала?
      Вдова отступила в сторону, и теперь Сабрина увидела Альберта при свете лампы. Увидела его бледное лицо и алую струйку крови, стекающую по лбу.
      – Ты его убила, – прошипела мачеха. – Ты убила моего дорогого мальчика!
 
      Мрачная зимняя ночь сменилась сверкающим рассветом. Лучи солнца озарили небо, позолотили квадраты крыш и стены домов. Запели крапивники и скворцы, приветствовавшие рассвет, и зацокали копыта лошадей – по булыжным мостовым покатились фургоны со льдом и тележки молочников. Лучи утреннего солнца вливались в окна домой, и люди радостно улыбались. Но девушка, жившая в комнатке под самой крышей, не радовалась рассвету – сердце ее сжималось в смертной тоске.
      «Ты убила моего дорогого мальчика», – снова и снова звучали в ушах Сабрины слова мачехи. Однако вдова ошибалась: Альберт был жив, когда двое жильцов вынесли его из комнаты на чердаке. Впрочем, это было несколько часов назад… А жив ли он сейчас? Сабрина этого не знала. Она хотела спуститься вниз, даже надела темное шерстяное платье, но вдова ясно дала понять, что отныне и близко не подпустит ее к своему дорогому сыночку. «Ты бесстыжая потаскуха. И если он умрет, то ты ответишь за его смерть!»
      – Я убила человека, – шептала Сабрина, глядя невидящими глазами в рассветное небо. То, что Альберт – негодяй, ничего не меняло. Ведь она, возможно, отняла у человека жизнь – этот величайший дар Господа. И если Альберт умрет, то ей не будет прощения.
      Дверь отворилась. Сабрина обернулась, полагая, что к ней зашла мачеха, но, к своему удивлению, увидела перед собой Тилли. Прислонившись к дверному косяку, горничная внимательно посмотрела на Рину. Казалось, Тилли совершенно не опечалена тем, что внизу умирает ее любовник. «Наверное, она в шоке», – подумала Рина, с особой остротой почувствовав свою вину.
      – Тилли, мне очень жаль… Я знаю, как ты привязана к Альберту, и я…
      – Ты просто дура.
      – Ч-что?
      – Ты слышала, что я сказала, – проговорила Тилли, входя в комнату. – Все могло прекрасно уладиться. Он бы на тебе женился по всем правилам, чтобы угодить своей мамаше, и оставил бы меня при себе для своих нужд. Мы бы с тобой как сыр в масле катались до конца дней. Уступила бы ему – только это от тебя и требовалось, ничего страшного…
      – Ошибаешься, – перебила ее Рина. – Он пытался взять меня силой. Как женщина, ты должна это понимать.
      – Я понимаю, что теперь мне придется искать другого джентльмена, который захочет обо мне позаботиться. Твое упрямство мне дорого обошлось. А тебе оно обойдется еще дороже…
      Горничная со злобной усмешкой поднесла руку к шее и изобразила, как затягивается петля.
      Сабрина не сразу помяла, что имеет в виду Тилли. Сообразив же, ахнула и невольно схватилась за горло.
      – Не говори глупости. Меня не могут повесить. Я ударила Альберта, защищаясь.
      – Ни один человек на свете не подтвердит этого. У судей… у них самих есть жены и любовницы, и они не захотят, чтобы женщины о себе возомнили невесть что. Они скажут, что ты убила своего жениха за то, что он требовал от тебя всего лишь немного ласки.
      – Он не был моим женихом. Он пытался меня изнасиловать!
      Тилли пожала плечами:
      – А если и хотел – какая разница? Женщины созданы для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Так было и будет всегда. Если он умрет, тебя повесят за убийство человека, который только хотел получить то, чего все мужчины хотят. И если кто-то и прольет по тебе хотя бы одну слезу, то уж никак не я.
      «Повесят!»
      Сабрина уставилась на дверь, закрывшуюся за Тилли. По спине девушки пробегали мурашки. Она машинально теребила высокий кружевной воротник, словно он вдруг стал стеснять ее.
      Рине однажды довелось увидеть, как вешали человека, Когда ей было семь лет, она поехала с родителями на ярмарку. Взрослые занялись своими делами, а девочка, воспользовавшись этим, ускользнула и направилась к толпе в дальнем конце ярмарки, куда родители строго-настрого запретили ей ходить. Рина думала, что увидит там выступление актеров или кукольный спектакль на высоком деревянном помосте. Но вместо этого увидела открытый люк, а над ним – человека в капюшоне, со связанными руками. Девочка почувствовала, как под ней земля содрогнулась – петля затянулась на шее несчастного. Она до сих пор помнила, как ликовала толпа, как люди радовались, глядя на агонизировавшее тело…
      – Это безумие! – воскликнула Сабрина. – Меня не могут повесить только за то, что я защищалась! Не могут!
      Однажды отец сказал ей, что даже с плохими картами можно выиграть, надо только правильно разыграть их. Что ж, ей действительно достались плохие карты, но если прятаться в комнате, лучше не будет. Рина рывком распахнула дверь и направилась к лестнице, решив смело встретить любые удары судьбы.
      Однако ее решимости хватило ненадолго. Спустившись на этаж ниже, Рина услышала голоса. Говорили негромко, и слов она не разобрала. Но, заглянув за угол, в узкий коридор, увидела беседующих – свою мачеху в трауре и полного мужчину, которого она прежде не видела. Мужчина был в черной накидке и в красном мундире полицейского чиновника.
      Вдова даже не стала ждать смерти Альберта – сразу натравила на нее полицию! Сейчас ее отведут в камеру ньюгейтской тюрьмы, а потом ей придется защищать свою честь перед судом. «У судей… у них самих есть жены и любовницы, и они не захотят, чтобы женщины о себе возомнили невесть что. Они скажут, что ты убила своего жениха за то, что он требовал от тебя всего лишь немного ласки».
      Ну, если мачеха воображает, что Рина, точно ягненок, покорно пойдет на бойню, то она сильно ошибается. Этот отвратительный Альберт пытался изнасиловать ее, и она, Рина, не позволит повесить себя за то, что защищалась от насильника.
      Сабрина направилась было наверх за своей сумкой, но послышались чьи-то шаги, и девушка спряталась под лестницей. В следующее мгновение она увидела мачеху – та повела полицейского на верхний этаж.
      Рина решила выбраться из своего укрытия и покинуть дом, но вовремя передумала – она могла наткнуться на кого-нибудь из постояльцев.
      Рина попятилась, стараясь затаиться в полумраке. Долгие годы это место использовали как чулан – хранили здесь старую мебель и разные предметы домашнего обихода, которые скупая мачеха не желала выбрасывать, Осмотревшись, девушка стала пробираться между старыми стульями и комодами. Наконец добралась до стены. И вдруг с удивлением обнаружила в ней маленькое окошко, покрытое сажей и пылью.
      Вспыхнувший было огонек надежды тотчас же угас. Оконная рама была прибита к стене гвоздями. Но дело даже не в гвоздях, сообразила Рина. Ведь она находится на третьем этаже, так что непременно разобьется, выбравшись из чулана. В лучшем случае сломает руку или ногу. Ни одна здравомыслящая женщина не пойдет на подобный риск.
      «Ты – дочь игрока, Рина. Рискни».
      Девушка вздрогнула. Эти слова так отчетливо прозвучали в ушах, будто отец, стоя рядом, действительно их произнес. Конечно, риск и в самом деле слишком велик, но ведь она… она все-таки дочь игрока, так что может и рискнуть.
      Рина наклонилась, оторвала от юбки полоску ткани и тщательно обмотала ею сжатую в кулак руку. Немного помедлила, чтобы удостовериться, что в коридоре тихо. Потом разбила стекло и выбралась на карниз. Несколько секунд она стояла, собираясь с духом. Затем, пробормотав молитву, обращенную к Леди Удаче, отпустила раму и прыгнула вниз.
 
      Кто-то упорно барабанил в дверь. Майкл Квин приподнялся на постели, яростно протирая глаза.
      – Я заплатил все, что положено! Убирайся! – заорал он.
      Майкл снова нырнул под одеяло. Стук продолжался. Громко выругавшись, он протопал к двери и распахнул ее. Перед ним стоял хозяин «Зеленого дракона».
      – Еще одна, – сообщил он.
      – Еще одна? Кто? Неужели дама? – удивился Квин. – В такой час?
      – Разве время имеет значение? – Хозяин пожал плечами. – Желаете ее видеть?
      «Нет», – промелькнула мысль у Квина. У него не было ни малейшего желания беседовать с очередной леди, подходившей под его описание. Кроме того, он был уверен, что уже пересмотрел все таланты, которые можно было сыскать в Лондоне. Но все же…
      – Она молодая? Говорит как леди?
      – Не могу сказать, я с ней почти не говорил, – ответил хозяин. – Но волосы у нее рыжие. Прямо огненные.
      Ну это уже кое-что… Квин задумался. Рыжие волосы являлись важной деталью его плана, но волосы – всего лишь одна из карт, которые он искал. До сих пор ни одна из дам ему не подошла. Попадались то слишком толстые, то слишком низенькие, иные были совсем необразованные или просто-напросто не заслуживали доверия. Прошла педеля, а Квин так ничего и не нашел. Столько лет готовился – и все впустую. И пот сейчас ему представился еще один шанс, возможно, последний…
      – Ладно, проводите леди в гостиную. Я сейчас туда приду.
      Квин быстро побрился и оделся. И снова задумался: невольно вспомнился тот давний день, вспомнились залитая солнечным светом комната и улыбающаяся молодая женщина со светло-каштановыми волосами… Сердце его пронзила боль. «Ты заплатишь, Тревелин. Даже если мне придется обыскать всю империю, чтобы найти рыжеволосую девицу, которая мне поможет, я все равно это сделаю».
      Квин в последний раз одернул жилет и решительно открыл дверь, ведущую в гостиную. Эта комната была гораздо просторнее, чем спальня, стены с облупившейся краской и пыльная мебель придавали ей унылый и даже мрачный вид. Несколько смягчало атмосферу лишь яркое пламя, пылавшее в камине. А в кресле, у огня, сидела женщина.
      Как и сообщил хозяин, незнакомка была рыжеволосой. Хотя гостья сидела спиной к двери, Квин сразу понял, что она достаточно молодая для его планов – об этом свидетельствовала ее стройная фигурка. Но Майкл тут же нахмурился, заметив, что платье девицы порвано, а волосы растрепаны и присыпаны сажей.
      Уличная девка, подумал он. Даже если внешность у нее вполне подходящая, она едва ли соответствует требованиям – не то воспитание… Квин со вздохом направился к рыжеволосой гостье. Сунул руку в карман за шиллингом, чтобы дать бедняжке, перед тем как выставить.
      – Мне очень жаль, девочка, но ты не…
      Девушка встала и, покачнувшись, шагнула к нему. Квин замер в изумлении: на него смотрели яркие изумрудные глаза – глаза его покойного друга.
      – Мисс Мерфи? Что случилось?..
      – Ох, мистер Квин, я попала в беду, – проговорила Сабрина с дрожью в голосе.
      В следующее мгновение она в изнеможении упала в, его объятия.

      «Как чудесно пахнет…»
      Веки Сабрины затрепетали, и девушка открыла глаза. Окинув взглядом гостиную, она заметила на столе тарелку с копченой селедкой, блюдо с золотистыми тостами и дымящуюся чашку с густым шоколадом. «Если это сон, то надеюсь, что проснусь только после завтрака…»
      – Проснулась, детка?
      Чуть повернув голову, она увидела мистера Квина, подмигнувшего ей с дальнего конца стола. Он что-то тихонько напевал, намазывая на булочку толстый слой джема. Сабрина поднесла ладонь ко лбу, пытаясь собраться с мыслями. Она вспомнила сердитого усатого хозяина гостиницы, вспомнила, как пробиралась переулками на Грейгэллоуз-лейн, вспомнила падение в сугроб в темном переулке, захламленный чулан под лестницей, полицейского…
      Рина ахнула и с опаской взглянула на мистера Квина, уплетавшего булку с джемом. Интересно, что он скажет, когда узнает, что приютил убийцу.
      – Мистер Квин, не стану вас обманывать. Я пришла сюда потому, что…
      – Поешь селедки, – пробормотал Квин, жуя свою булку.
      Рина покачала головой:
      – Благодарю вас за доброту, но я но могу воспользоваться вашим гостеприимством, пока не расскажу, почему мне пришлось покинуть…
      – Потом расскажешь, детка, сначала поешь, – улыбнулся Квин. – Вот тосты и очень неплохой джем. Как насчет чашечки чудесного горячего шоколада?
      Рина могла устоять против булочек и джема, но отказаться от горячего шоколада? Никогда. Она взяла чашку и сделала глоток, наслаждаясь сладким напитком и теплом, разливавшимся по всему телу. Можно было ожидать, что после тревожных событий прошедшей ночи у нее совершенно пропадет аппетит. Но как ни странно, Рина набросилась на еду так, словно месяц голодала.
      «Похоже, риск мне на пользу», – подумала она с улыбкой, щедро намазывая маслом золотистый тост. Рина проглотила два куска копченой селедки и выпила несколько чашек горячего шоколада. Но, утолив голод, она вдруг поняла, что ее вновь терзает чувство вины. Отодвинув тарелку с недоеденным тостом, девушка проговорила:
      – Мистер Квин, вы сама доброта, но я должна вам сказать, что…
      – …что ударила своего сводного братца подсвечником по черепушке, – с невозмутимым видом закончил мистер Квин, выбирая себе очередной тост.
      – Но как вы… Как вы узнали?
      – Не надо так волноваться, – улыбнулся Квин и похлопал Сабрину по руке. – Когда ты появилась здесь в таком состоянии, я попросил хозяина гостиницы послать мальчишку, чтобы он осторожно навел справки. Этот парень мастер наводить справки. Отчасти из-за этого я и предпочитаю останавливаться в «Зеленом драконе». Во всяком случае, он примчался обратно с целым ворохом ужасных историй.
      Рина потупилась и пробормотала:
      – А что с Альбертом?
      Квин нахмурился:
      – Не стану тебя обманывать, детка, Насколько понял этот мальчик, плохи дела твоего братца.
      – Мне не следовало сюда приходить, – сказала Сабрина, вскакивая со стула. – Ведь я подвергаю вас опасности. Делаю своим сообщником…
      – Мисс, вы никуда не пойдете, пока к вам не вернутся силы, – заявил Квин. – А что до сообщника… Закон и так не слишком ко мне благоволит.
      – Но я же убийца! – воскликнула девушка.
      Ласково улыбнувшись, Квин коснулся ладонью ее щеки.
      – Ах, детка, я слишком долго прожил на белом свете, чтобы не знать, кто преступник, а кто нет. Полицейские могут поклясться на Библии, что ты прикончила шестьдесят человек вчера после ужина, но я им не поверю. Ты – дочка Дэна, в твоих жилах течет кровь Дэна. И если ты убийца, то я – папа римский, вот так-то, черт возьми!
      Много лет мачеха твердила, что Рина – злая и строптивая девчонка; она так часто повторяла эти слова, что Рина уже начала ей верить. Более того, она привыкла и к тому, что все люди верили мачехе. Но Квин считал ее невиновной, он поверил ей, и Рина почувствовала: его доверие значит для нее так много, что не выразить словами. Повинуясь внезапному порыву, она крепко обняла его.
      – Ну-ну, вот этого не надо, – проворчал Квин, заливаясь краской. Вырвавшись из объятий девушки, он откашлялся и одернул свой жилет, пытаясь придать себе суровый и чопорный вид. – У нас нет времени на подобные глупости. Ситуация с твоей мачехой весьма щекотливая, будь уверена. В «Зеленом драконе» нам пока опасность не грозит, но это только пока… Тебе нельзя оставаться в Лондоне. Куда ты собираешься?
      Сабрина не имела об этом ни малейшего представления. Работа в хэмптонской школе была потеряна для нее навсегда, как и любое другое приличное место. У нее не было ни планов на будущее, ни денег, ни друзей – никого, кроме Квина.
      – Я… не знаю. По правде говоря, мне некуда идти.
      – Это не совсем так, – медленно проговорил Квин. – У тебя на руках флеш-рояль, нужно лишь им воспользоваться. Мы с тобой об этом говорили на прошлой неделе. У могилы твоего отца… Помнишь?
      Помнит ли она? Да она только об этом и думала, постоянно вспоминала тот снежный лень и разговор у могилы. Но Рина помнила и другое… Квин ясно дал понять: при выполнении его плана придется нарушить закон. А она, видит Бог, и так нажила достаточно неприятностей…
      – Я помню, но не думаю…
      – Выслушай меня, больше я ни о чем не прошу. – Квин сунул руку в кармашек жилета и достал медальон. Внутри находилась выцветшая миниатюра – изображение маленькой девочки с решительным выражением лица и такими же рыжими, как у Рины, волосами.
      – Эту девочку звали Пруденс Уинтроп. Когда рисовали этот портрет, ей шел седьмой год. А вскоре вся их семья погибла при пожаре. Дом сгорел дотла, и тел не нашли. Это было тринадцать лет назад.
      Рина взяла в руки медальон. Глядя на миниатюру, она думала о печальной судьбе маленькой рыжеволосой девочки.
      – Как ужасно, мистер Квин… Но я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.
      – Эта девочка родилась в богатой и могущественной корнуолльской семье, она из рода Тревелинов.
      – Но я же не… – Рина осеклась и снова посмотрела на портрет. Рыжие волосы. Погибла во время пожара тринадцать лет назад. Тел не нашли… – Мистер Квин, вы ведь не предлагаете мне… притвориться этой девочкой?
      – Ты соображаешь так же быстро, как твой папаша! – воскликнул Квин. – Верно, у тебя рыжие волосы и подходящий возраст. А матушка прекрасно воспитала тебя. Если кое-кому заплатить столько, сколько надо, то можно раздобыть замечательные документы, – сам Господь Бог поверит, что ты и есть Пруденс Уинтроп. Я уже много лет ищу девушку, которая сыграла бы эту роль. Как увидел тебя, так сразу понял, что мои поиски увенчались успехом. Моя Червонная Королева. Моя Бубновая Королева. Королева бриллиантов…
      – Перестаньте! – Рина подошла к камину. – Даже если вы сумеете раздобыть документы, я не смогу участвовать в подобном заговоре. Это чудовищно, нечестно. Я никогда бы не смогла вести такую игру. Родственники этой девочки меня бы разоблачили.
      – Они ее почти не знали, – возразил Квин, подходя к Рине. – Пруденс гостила у них недолго, когда ей было шесть лет, но в основном жила со своими родителями на континенте. Ее отец любил вино и итальянок, а мать…
      Квин потупился; на его лицо легла тень. У Сабрины вдруг возникло желание обнять его, но она не успела – он вновь оживился.
      – Я все рассчитал, уж поверь мне. А они поверят, что ты действительно Пруденс. Но тебе не придется долго вести эту игру, ведь мы охотимся не за наследством, детка, а за «Ожерельем голландца». – Квин понизил голос. – Это бриллиантовое ожерелье из камней, добытых в африканской шахте. Они величиной с голубиное яйцо, а сверкают так, что могут затмить даже звезды. Мы с тобой станем богачами и сможем жить так, как нам захочется, и там, где захочется. Укради это ожерелье, моя милая, и тебе больше не придется ни о чем беспокоиться.
      Сабрина задумалась. Она представляла, как сменит имя и уедет в другую страну, как будет путешествовать по всему свету и осуществит все свои мечты… Конечно, это рискованное дело, но если она сыграет роль правильно, то сможет…
      И тут Рина вдруг сообразила, о чем она думает, что собирается сделать. Она провела пальцем по миниатюре и почувствовала какую-то необъяснимую симпатию к давно умершей Пруденс. Украсть ожерелье – одно дело, но присвоить себе имя другого человека…
      – Нет, это нехорошо. Семья этой бедняжки, может быть, почти не знала ее, но я уверена: смерть Пруденс стала для них таким же ударом, как для меня – моих родителей… Я не могу столь подло их обмануть.
      Квин запрокинул голову и расхохотался:
      – Стала таким же ударом, да? Позволь рассказать тебе кое-что. Тревелины никогда ничего не любили, кроме денег. Они сколотили себе состояние на олове, на каторжном труде шахтеров. А вдовствующая графиня – настоящая мегера. Впрочем, ее внучка ничуть не лучше. Совсем молоденькая девушка проводит большую часть времени перед зеркалом, доводя бедных служанок до слез из-за своих бантиков, мушек и тому подобной чуши. Что же касается графа…
      Глаза Квина потемнели и стали мрачными, как штормовое море.
      – Тревелины никогда не отличались ангельским характером, но нынешний лорд – худший из всех. Шахтеры прозвали его Черным Графом, хотя можно лишь гадать, что они имеют в виду – его волосы или душу. Если существует дьявол в человеческом обличье, то это граф Тревелин. – Квин энергично помотал головой, словно желая избавиться от преследовавшего его ужасного образа. – Граф, конечно, ужасный человек, это бесспорно. Но у него есть одно полезное для нас качество. Он мало бывает в своем корнуолльском поместье, в Рейвенсхолде. Любит большие города, яркие огни Лондона или Парижа. Говорят, что его не смогли отвлечь от э… приятного времяпрепровождения даже известием о болезни и смерти жены, если ты понимаешь, что я имею в виду.
      Рина прекрасно поняла, что имел в виду Квин. В детстве она слишком часто встречала кареты самовлюбленных, пресыщенных удовольствиями аристократов, которые проводили дни в своих красивых домах, а ночи посвящали всем видам разврата и кутежам. Рина видела, как такие люди ставят на кон целые состояния, играя в карты, а потом избивают до бесчувствия уличного попрошайку за то, что тот осмелился попросить у них пенни. Она видела молодых женщин, их бывших любовниц, которых они выбрасывали на улицу, точно измятый галстук или грязный носовой платок.
      Нет, Рина не жаловала аристократов, более того, она даже признавала, что испытывает сильное искушение воспользоваться случаем и отомстить одному из подобных негодяев за все зло, которое он причинил слабым и обездоленным. Но такая авантюра – не в ее характере. Рина отрицательно покачала головой и закрыла медальон.
      – Я хотела бы помочь вам, мистер Квин, поверьте, но… Мне это просто не по силам. Возможно, вам удастся найти другую рыжую девушку.
      – Да, возможно, – кивнул Квин, но в его голосе не было уверенности. – Возможно. Но скажу тебе правду, детка. Червонная королева попадается редко. Ты была моей самой большой надеждой. И думаю, последней. – Он подошел к вешалке. Пошарив в карманах своего пальто, выудил небольшой кошелек. – Играешь ты со мной или нет, но ты – дочка Дэна, и я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось. На эти деньги ты доберешься до Дублина, там найдешь одного моего друга. Он тебя примет, не задавая вопросов. И под новым именем пристроит шляпницей или портнихой. А потом тебе, возможно, удастся наладить отношения с дедом.
      «Пусть меня лучше повесят!» – мысленно воскликнула Рина. Дед отвернулся от ее матери, обрекая на смерть также верно, как если бы сам вколачивал гвозди в ее гроб.
      Вспомнив об Альберте, она крепко сжала медальон. Это несправедливо… Хотя на нее напали, ей все же придется расплачиваться за содеянное всю оставшуюся жизнь. По-видимому, богатые и сильные всегда в конце концов побеждают. Как мачеха. Как ее дед.
      Как Тревелин.
      Девушку охватил гнев. Конечно же, она прекрасно понимала, что допустит непростительную ошибку, если отправится к графу, понимала, что ей следует принять предложение Квина и укрыться у его друга в Дублине.
      Если бы ее мать поступала разумно, она никогда бы не сбежала с Дэниелом Мерфи. А если бы он, ее отец, избегал опасностей, то не сделал бы предложение Кейти Пул и ему не пришлось бы бежать из страны ради женщины, которую он любил. Правда, однако, заключалась в том, что в жилах Рины текла кровь игроков, кровь, унаследованная от родителей. И Рина вдруг поняла: мысль о том, что она могла бы перехитрить бессердечного графа и его эгоистичное семейство, могла бы победить их, кажется ей заманчивой.
      Они прижала к груди медальон. «Прости меня, Пруденс. Я ненадолго позаимствую твое имя, обещаю».
      – Ну если мне все равно придется изменить имя, то я могу с таким же успехом назваться Уинтроп.

      – Морской ветер! – воскликнул мистер Бенджамин Черри, высовываясь из окна кареты и вдыхая полной грудью свежий напоенный йодом воздух.
      Внизу, у северо-западного побережья Корнуолла, сверкал алмазными брызгами океан, кипел белой пеной у подножия серых утесов. Над берегом с жалобными криками носились чайки, ожидавшие возвращения рыбацких лодок с ежедневным уловом. Мистер Черри удовлетворенно вздохнул и откинулся на подушки. Щеки мистера Черри – в полном соответствии с именем – были круглыми и красными.
      – Как замечательно, верно?! – воскликнул он, обращаясь к двум своим спутницам. – Клянусь, если бы я не решил в юности заняться юриспруденцией, то с радостью провел бы несколько лет на королевском фрегате, был бы гардемарином. Верно, матушка? – Он повернулся к сидевшей рядом даме.
      Мать мистера Черри с ног до головы закуталась в одеяла и шали, так что видны были лишь маленькие глазки да высохшие тонкие губы.
      – Хм… – фыркнула она. – Ты бы там умер от холода и сырости. Или утонул, это уж точно.
      Жизнерадостная улыбка мистера Черри мгновенно померкла. Но он тотчас же снова ослепительно улыбнулся, обращаясь к молодой женщине, сидевшей напротив:
      – А вы?.. Вы любите море, мисс Уинтроп? Мисс Уинтроп…
      Сабрина вздрогнула, сообразив наконец, что обращаются к ней. Она еще не привыкла к своему новому имени даже после долгих репетиций с Квином.
      – Простите, сэр. Кажется, я немного задумалась.
      – Прекрасно вас понимаю, – кивнул поверенный. – Вы, конечно же, думали о предстоящей встрече с бабушкой и кузиной. Ведь вам столько пришлось пережить! Клянусь, я бы на вашем месте просто забыл собственное имя.
      – Вы знаете обо мне далеко не все, – потупившись, пробормотала Рина.
      Она в растерянности теребила один из многочисленных атласных бантиков, украшавших ее юбку. Квин купил ей несколько новых платьев и настоял, чтобы все они были украшены «эдакими бантиками, бисером и оборочками, чтобы показать, что ты можешь позволить себе сорить деньгами». Самой Рине не нравились эти шелковые и атласные дополнения к нарядам, но она не возражала.
      Не прошло и месяца с тех пор, как Квин тайком вывез Рину из Лондона и поселил в маленьком домике в безлюдной местности на границе с Уэльсом. Несколько недель он подробно рассказывал ей о жизни «воскресшей» Пруденс – это были рассказы о ее чудесном спасении ирландскими миссионерами, направлявшимися в Африку, рассказы о смерти ее приемного отца, о возвращении с приемной матерью в Дублин, где женщина на смертном одре призналась, что она вовсе не мать Пруденс. Умирающая просила девушку, чтобы та отыскала своих родственников.
      По мнению Рины, история Квина была самой нелепой из всех, когда-либо ею слышанных. Она так прямо и сказала: мол, ни один человек, обладающий хоть каплей здравого смысла, ей не поверит. Но Квин с хитроватой улыбкой возразил:
      – Тебе надо сыграть на их чувствах. Это затуманит им мозги. Когда они узнают, что ты сирота, да к тому же еще воспитывалась в семье миссионеров, они примут тебя с распростертыми объятиями, будь уверена.
      И оказалось, Квин не ошибся – он был прекрасным знатоком человеческой природы. Когда «Пруденс» явилась в контору мистера Черри с письмами своей покойной «матери», с различными свидетельствами и документами, адвокат Тревелинов поверил ей без колебаний – ему потребовалась всего неделя, чтобы подтвердить: девушка действительно является родственницей его клиентов. Вскоре ее пригласили в Рейвенсхолд. Это одновременно изумило и встревожило Сабрину, а легкость обмана заставила еще острее почувствовать свою вину.
      Мистер Черри оказался приятным и доброжелательным человеком, и Рине ужасно не хотелось его обманывать, но она понимала: теперь ей придется привыкать ко лжи. Впрочем, Рина не очень огорчалась. Если хотя бы четверть того, что рассказал ей Квин, было правдой, то родственники Пруденс – самые эгоистичные и жестокие люди в Англии.
      К концу дня погода испортилась; темные тучи надвинулись с северо-запада, и ясное утро сменилось хмурым днем. Сгущался холодный туман, застилавший дорогу впереди. Волнение на море усилилось, и волны с грохотом разбивались о скалы. Сабрине даже казалось, что она слышит не шум прибоя, а гром небесный. Все вокруг стало неприветливым, угрюмым – обширные зеленые поля сменились голыми каменистыми склонами.
      Как ни странно, но этот суровый пейзаж взволновал Сабрину. Она долгие годы жила на шумных и грязных улицах Лондона, где всегда царила такая толчея, что, казалось, там даже ее собственные мысли принадлежали кому-то другому. И вот теперь это пустынное, угрюмое, дикое побережье… Здесь она почувствовала себя по-настоящему свободной. Каменистая и бесплодная земля, голые серые скалы… Тут повсюду таилась какая-то неведомая опасность. И все же эта земля казалась Сабрине прекрасной.
      – Вон, смотрите, – сказал поверенный, кивая на окно кареты. – Рейвенсхолд.
      Девушка выглянула из окна. Порыв ветра ударил ей в лицо, но она не почувствовала холода. Рина пристально всматривалась вдаль, однако ничего не могла разглядеть. Тут сверкнула молния, осветившая все вокруг, и девушка увидела Рейвенсхолд.
      Замок стоял на краю утеса – такой же мрачный и угрюмый, как побережье, над которым он возвышался. В этом жилище, сложенном из серого камня, не было и намека на утонченность – все прочно, надежно, без затей. Современные архитекторы могли счесть эту суровую простоту уродливой, но Рина увидела в старинном замке прежде всего красоту.
      – Он прекрасен, – выдохнула она в восхищении.
      – Там гуляют сквозняки и всегда холодно, как в склепе, – заметила миссис Черри со своей обычной кислой миной. – Да, вы действительно из рода Тревелинов. Только они могут жить в таком ужасном месте. Говорят, это у них в крови.
      «В крови», – подумала Рина, чувствуя странную боль в сердце. Она откинулась на набитые конским волосом подушки, закрыла глаза и попыталась представить, что действительно принадлежит к роду, издавна жившему на этой дикой, неприветливой земле.
      Неожиданно карету тряхнуло, и она опасно накренилась у самого края дороги. Сабрина вцепилась в дверцу.
      – Не бойтесь, – поспешил успокоить девушку поверенный. – Это всего лишь рытвина.
      – Никакая не рытвина, – возразила его мать. – Это было предостережение… От призрака.
      – Матушка… – с упреком в голосе произнес мистер Черри.
      – Говорят, она бродит по холмам Рейвенехолда и по утесам у самого берега. Многие считают, что она хочет отомстить за свою смерть.
      Сабрина не верила в привидения, но была заинтригована.
      – А что это за призрак?
      – Дух леди Изабеллы. Убитой жены лорда Тревелина.
      Убитой? Глаза Рины широко раскрылись.
      – Но я-то думала, что жена графа умерла от инфлюэнцы.
      – Именно от этой болезни и умерла несчастная леди. – Мистер Черри одарил мать взглядом вечного страдальца. – Вы должны понять, мисс Уинтроп… В Корнуолле рассказывают множество историй о призраках, вампирах и прочей нечисти. Все это – часть нашей истории, некоторые из легенд восходят еще к временам римлян. В каждом приличном замке имеются свои привидения, и Рейвенсхолд не исключение. Так что рассказы о смерти жены лорда Тревелина сплошной вымысел. Можете не беспокоиться на этот счет, успокойтесь.
      – Она-то, возможно, и успокоится, а вот леди Изабелле приходится несладко, – с мрачным видом проговорила миссис Черри. – Бедняжка вынуждена бродить ночью по утесам и в стонах изливать боль, требуя отмщения. – Она погрозила Сабрине костлявым пальцем. – Если в этих рассказах нет правды, тогда объясните мне: почему леди Изабелла за три дня до смерти была совершенно здорова? И почему гроб на похоронах был закрыт так же крепко, как кошелек скупца? Никто не смог заглянуть туда. А граф ушел от могилы раньше, чем священник дочитал псалом…
      – Он был вне себя от горя! – воскликнул мистер Черри. – Мисс Уинтроп, вы услышите еще много историй, связанных с его светлостью. Хотя я и не стану отрицать, что его репутация далеко не безупречна, могу с уверенностью заявить: он был преданным супругом и является примерным отцом.
      – Отцом? – Рина вздрогнула. – У графа есть дети?
      – Двое. Леди Сара и лорд Дэвид, виконт Свэнси. – Поверенный наклонился и сочувственно похлопал девушку по руке. – Простите меня. Я забыл, что вы так долго были разлучены с семьей. Вам еще предстоит многое о них узнать.
      – Да, очевидно, – пробормотала Рина, снова откидываясь на подушки.
      Девушка нервно теребила плетеный золотой шнурок на поясе. Прилорный отец! Квин описывал Черного Графа как монстра, настоящего дьявола. Именно этим она и оправдывала свое согласие пойти на обман и похитить бриллианты. Теперь, когда Рина узнала, что у графа есть дети, он уже не казался ей таким чудовищем, и все виделось в совершенно ином свете.
      «Вероятно, именно поэтому Квин не счел нужным упомянуть о существовании младших Тревелинов», – нахмурившись, подумала Сабрина. Она с самого начала знала, что изображать Пруденс будет довольно трудно, но никак не ожидала, что придется столкнуться с призраками и знакомиться с детьми графа.
      «Бедняжка вынуждена бродить ночью по утесам…» Рина почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Она взглянула на вздымающиеся за окном скалы, посмотрела на темное штормовое море и подумала: «Интересно, о чем еще предпочел умолчать Квин?»
 
      – Его нет? – переспросил мистер Черри и нахмурился. – Но я ведь писал лорду Тревелину. Несколько раз. Не может быть, чтобы он не получил мои письма.
      – Не могу ничего сказать по этому поводу, – проговорил суровый дворецкий с квадратной челюстью, носивший совершенно не подходившее ему имя – Мерримен.
      – Но ведь нашлась его родственница, нашлась через тринадцать лет. Разве лорд не хочет ее увидеть?
      Мерримен окинул Сабрину беглым взглядом – будто она не более чем соринка на его черном фраке. Он снова посмотрел на поверенного.
      – Его светлость поступает, как ему заблагорассудится. Так было всегда. И так всегда будет. Но вы, наверное, желаете повидать ее светлость? Проводить вас?
      – Если это не слишком вас обременит, – ответил мистер Черри.
      Рина подумала о том, что Мерримена, судя по всему, обременяло любое действие.
      – В таком случае вам придется подождать. Сейчас у нее доктор Уильямс.
      – Доктор? – спросил Черри. – Надеюсь, ничего серьезного?
      – Все может быть. В любом случае вам придется подождать.
      Мерримен пожал плечами и шаркающей походкой побрел через холл. Повернувшись, подал гостям знак следовать за ним. Миссис Черри взяла сына под руку и с упреком посмотрела вслед дворецкому. Она принялась жаловаться на сырость, сквозняки и заявила, что предчувствует свою скорую кончину.
      Рина отстала, подавленная суровым величием холла. Высокий сводчатый потолок поддерживали грубо обтесанные балки, между которыми располагались разноцветные гербы. Массивные бронзовые люстры свисали на цепях толщиной с руку Рины; дубовые же стены холла были увешаны мечами, щитами и латами. Рина чувствовала себя так, словно перенеслась во времена легендарного короля Артура – о жизни при его дворе читала ей у камина мать.
      Дворецкий и миссис Черри с сыном шли по залу, не обращая на нее внимания. Рина же остановилась на сей раз перед прекрасно отполированными доспехами, стоявшими в нише. В ее воображении возник образ рыцаря на черном коне – рыцарь сражался за честь прекрасной дамы. Не в силах удержаться, девушка протянула руку и провела пальцами по орнаменту, украшавшему грудную пластину. «Рыцарь в сияющих латах», – с грустью подумала Рина, вспомнив свои детские фантазии. Конечно, это был лишь плод ее воображения, но все же она почти поверила, что чувствует биение сердца рыцаря и видит его глаза, сверкающие в прорезях богато украшенного шлема.
      И тут Рина услышала какой-то странный звук – казалось, собака скулила. Девушка заглянула в темную нишу и увидела за латами долговязую девочку и мальчика, прижимавшего к груди скулящий клубочек.
      – Тихо, Пендрагон, – прошептал он. – Мы должны прятаться.
      Сабрина улыбнулась. Она уже хотела поздороваться, но тут по залу разнесся сердитый крик:
      – Где этот зверь?!
      Рина резко обернулась и увидела низкорослую полную женщину в домашнем чепце.
      – Где он?! Я не потерплю это грязное животное в моем… – Женщина увидела Сабрину и остановилась, подбоченившись. – А вы кто такая? – осведомилась она.
      – Са… Пруденс.
      – А… понятно. – Женщина кивнула с равнодушным видом. – Ну а я Полду, мисс. Кухарка. Я ищу паршивую, блохастую дворняжку, которая только что стащила курицу, предназначенную на ужин, – уже приготовленную и украшенную, между прочим. Целый час с ней возилась. Этот щенок попадет ко мне на вертел, уж будьте уверены. Вы, случайно, не видели это коварное создание?
      Сабрина бросила взгляд в сторону ниши. Затем снова посмотрела на миссис Полду.
      – Боюсь, я не смогу вам помочь.
      – Тем хуже, – буркнула Полду и выбежала из зала. Как только кухарка скрылась за дверью, Рина повернулась к нише.
      – Опасность миновала. Она… – И замолчала, увидев, что ниша пуста.
      Очевидно, дети убежали, пока она разговаривала с миссис Полду, решила Сабрина. Девушка вздохнула и поспешила покинуть зал… следовало найти мистера Черри и его мать.
      Но Рина не сделала и десяти шагов, как поняла, что заблудилась. Коридор разделялся на три прохода, и каждое ответвление вело в лабиринт дверей и проходов. Мерримена и мистера Черри с матерью нигде не было видно. Рина поискала глазами миссис Полду, но и ее нигде не было. Она уже собиралась забыть о гордости и позвать на помощь, но вдруг услышала голоса, доносившиеся из левого коридора.
      Рина с облегчением вздохнула и подошла к ближней двери. Дверь была приоткрыта не более чем на дюйм, но Рина слышала разговор и видела отблески пламени на отполированном до блеска дверном косяке. Ей не терпелось покинуть холодный сумрак пустынного коридора, и она, толкнув дверь, переступила порог.
      Но мистера Черри и его матери в гостиной не оказалось.
      Увидев Рину, все замолчали. Она заметила высокого мужчину в очках, но тотчас же внимание девушки привлекла пожилая женщина, сидевшая в кресле на колесиках. Ее безупречно причесанные седые волосы были уложены короной; высокие же скулы дамы и правильные черты лица свидетельствовали о том, что когда-то она была поразительно красива. Женщина держала в руке трость с изящным серебряным набалдашником; шею ее украшала нитка жемчуга. Даже сидя она держалась как королева – высокомерная, властная, величественная. Глядя на девушку, она молчала.
      «Вдовствующая графиня». Сабрина неделями готовилась к этой встрече, снова и снова обдумывала, как представится главе семейства. Тогда все было просто – думать о том, как обмануть людей, гораздо легче, чем встретиться с ними лицом к лицу. Рине очень хотелось признаться в обмане или сказать, что все это ужасная ошибка, а уж последствия… Сабрина тотчас же сообразила, что если правда станет известна, она может угодить на виселицу, а значит, выбора у нее нет, придется продолжать игру.
      Сабрина внимательно посмотрела на вдовствующую графиню:
      – Здравствуйте, бабушка. Как долго мы не виделись…
      Женщина сжала набалдашник трости, но выражение ее лица не изменилось.
      – Может быть, и долго. Подойди поближе, девочка.
      Рина подошла к креслу и затаила дыхание – графиня осматривала ее с ног до головы. При этом взгляд графини был настолько пронзительным, что девушке вспомнились хитрые торговцы на рынке в Чипсайде.
      – У тебя волосы Тревелинов, – заметила наконец вдовствующая графиня. – И ты всегда была тощей, даже ребенком. Но ты не унаследовала вкуса твоей матери. Никогда не видела более уродливого платья.
      – А я никогда не слышала более невежливого замечания, – с невозмутимым видом ответила Сабрина.
      В глазах леди Пенелопы сверкнули молнии.
      – Ха! – воскликнула она, ударив тростью об пол. – А ты, девочка, с характером. Это в большей степени свидетельствует о твоем родстве с Тревелинами, чем волосы или черты лица. Не так ли, доктор Уильямс?
      – Если она хоть наполовину так же упряма, как вы, миледи, то не видать мне покоя. – Он улыбнулся.
      Сабрина взглянула на него и поняла, что ошиблась в его отношении – однажды ошиблась. Редеющие светло-каштановые волосы и строгая одежда навели ее на мысль, что доктору за тридцать, но, присмотревшись к нему повнимательнее, Рина поняла, что он не намного старше ее. А голубые глаза за стеклами очков излучали тепло и юмор, что совершенно не вязалось с суровым выражением лица. Глядя на молодого доктора, девушка невольно улыбнулась, и он, улыбнувшись ей в ответ, сдержанно поклонился:
      – Чарльз Уильямс к вашим услугам, мисс Уинтроп. Когда я не пытаюсь убедить вашу бабушку следовать моим предписаниям, я – главный лекарь на рудниках Тревелинов.
      – Вы единственный лекарь на рудниках Тревелинов, – раздался голос за спиной Сабрины.
      Рина обернулась. Со стоявшего у окна розового дивана поднялась девушка, на вид ровесница Сабрины, впрочем, кроме возраста, ничего общего у них не было. Гладкой и белой как фарфор коже девушки, золотистым локонам, обрамлявшим миловидное личико, позавидовали бы даже ангелы. Голубое шелковое платье, украшенное лентами, с пышными рукавами, подчеркивало стройность и изящество миниатюрной фигурки. Эта девушка напоминала принцессу из сказок, которые Рина читала в детстве, – лишь капризное выражение лица портило общее впечатление. Без сомнения, это была божественная Эми, и она казалась именно такой, какой ее описывал Квин, то есть капризной и испорченной.
      – Эми, ради Бога, девочка! Молодой Фицрой завтра вернется, перестань думать о своем письме к нему. Подойди и поздоровайся со своей кузиной, – сказала леди Пенелопа.
      – Он не… – Красавица скорчила гримасу. И тут Рине на мгновение почудилось, что под маской высокомерия таятся неуверенность и растерянность.
      Эми подошла к Рине и с явной неохотой поцеловала ее в щеку.
      – Здравствуйте, кузина Пруденс. Как приятно, что вы снова с нами.
      «И почему бы вам не броситься вниз с утеса, раз уж вы здесь», – мысленно закончила ее фразу Сабрина. Было очевидно, что леди Эми совсем не рада появлению кузины. Вероятно, красавица не любила, когда в центре внимания оказывался кто-либо, кроме нее.
      – Спасибо, кузина Эми. Я так же рада познакомиться с вами, как и вы со мной. – Рина мысленно усмехнулась, заметив, что Эми в изумлении распахнула глаза. Осмелев, она продолжала: – Я давно мечтала встретиться со всеми моими родственниками. К сожалению, лорда Тревелина здесь нет, не так ли?
      – И почти наверняка не будет, мисс Уинтроп, – заметил доктор, укладывая инструменты в коричневый кожаный саквояж. – Я здесь уже четыре месяца, но за все это время лишь однажды видел его светлость – когда он меня нанимал. Лорд редко бывает в Рейвенсхолде.
      Эми фыркнула и поджала губы.
      – Мой брат очень занят, – заявила она. – У него много дел в других поместьях.
      – Упорен, так и есть, но это не оправдание, чтобы забросить это поместье. Дома многих его арендаторов нуждаются II капитальном ремонте, а подъемник в Уил-Грейс необходимо немедленно заменить.
      Эми сжала кулаки, что совсем не подобало благовоспитанной леди.
      – У Эдуарда имеются веские причины, чтобы не приезжать сюда.
      Графиня ударила тростью об пол:
      – Перестаньте! Какие дурные манеры. Что о нас может подумать наша новая родственница?
      Рина же думала о том, что Эми не такая уж бесчувственная, ведь она тотчас вступилась за брата.
      – Я думаю… мне еще многое предстоит узнать о членах моей семьи.
      – Прекрасно сказано! – Доктор Уильямс прошел мимо леди Эми с таким видом, словно та была предметом обстановки. – Я знаю, каково приходится тем, кто приезжает сюда впервые. Если смогу вам чем-нибудь помочь, мисс Уинтроп, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне.
      Эми неприязненно взглянула на Сабрину:
      – А вот я бы не стала с такой готовностью предлагать свою помощь, доктор. Мы даже не знаем, действительно ли она – мисс Уинтроп.
      – Эми! – Графиня побледнела.
      Рина заметила боль в глазах пожилой женщины и почувствовала, как эта боль отозвалась в ее собственном сердце. Она ощущала ту же боль, когда умерла мать. И почувствовала ее снова – в то утро, когда держала в объятиях тело отца и, обливаясь слезами, молилась, чтобы он открыл глаза и улыбнулся ей в последний раз. Сейчас, увидев такую же боль в глазах леди Пенелопы, Рина поняла, что зашла слишком далеко в своем обмане: она играла чувствами людей, заставляла их страдать. Но если она сейчас во всем признается, то графиня наверняка ее поймет, В конце концов, Рина тоже потеряла дорогого ей человека.
      – Леди Пенелопа, мне необходимо вам кое-что сказать…
      Рина осеклась – раздался оглушительный грохот, затем пронзительный вопль:
      – Проклятый пес!
      В следующее мгновение дверь распахнулась, и в комнату вбежали двое детей с маленькой собачонкой. Их преследовала толстая сердитая кухарка. Пендрагон, стуча по полу когтями, промчался по комнате и бросился обратно к двери. Пробегая мимо Рины, он зацепился лапой за одну из лент, которыми была обшита юбка девушки. Сабрина в испуге отпрянула и, не удержавшись на ногах, упала на доктора, а тот, в свою очередь, – на Эми; Эми же повалилась на детей и миссис Полду, и в следующую секунду все они с громкими криками барахтались на полу.
      Оглушенная падением, Сабрина с трудом подняла голову и увидела доктора Уильямса; доктор уткнулся головой в грудь леди Эми, и оба были красные как раки. Рядом с ними повизгивали Сара и Дэвид, выбиравшиеся из-под пышных юбок миссис Полду. И тут же крутился Пендрагон; песик, явно раскаиваясь, лизал ошеломленную кухарку в нос.
      А в кресле сидела вдовствующая графиня, сидела с раскрытым ртом, словно не могла поверить, что подобное происходит в ее гостиной.
      Сабрина за последние дни привыкла вести себя очень осмотрительно. Появившись в конторе мистера Черри, она постоянно была начеку, оценивала каждое свое слово, каждый взгляд, каждый жест, то есть вела себя так, как, по ее мнению, держалась бы Пруденс. Но теперь, оказавшись в столь неожиданном, в столь нелепом положении, она, не удержавшись, расхохоталась – не рассмеялась тихонько, как смеются воспитанные леди, а громко, от души расхохоталась, как когда-то делал ее отец. Доктор Уильямс тоже начал улыбаться, и вскоре все они весело смеялись, даже заносчивая Эми. Рина прослезилась от смеха, поэтому прикрыла на мгновение глаза.
      И вдруг воцарилась тишина. Открыв глаза, Сабрина обнаружила у самого своего носа пару заляпанных грязью сапог для верховой езды. Она подняла голову и увидела крепкие мускулистые ноги, мокрый плащ на могучих плечах, осунувшееся лицо и пронзительные серые глаза, метавшие молнии.
      – Что, черт побери, здесь происходит?

      Лорд Эдуард Блейк, седьмой граф Тревелин, виконт Глендаген, барон Карлайл, наследный лорд Рейвенсхолд пребывал в отвратительном расположении духа. Он вел трудные переговоры, связанные с расширением владений в Йоркшире, когда письмо от Черри наконец-то нашло его. Отъезд в разгар переговоров дорого ему обошелся, но все же он немедленно выехал в Корнуолл и постарался добраться как можно быстрее.
      Когда же граф подъехал к Рейвенсхолду, его встретил непривычно озадаченный Мерримен, бормотавший что-то насчет «непрошеной леди». Утомленный дорогой, промокший до нитки, лорд Эдуард не обратил внимания на дворецкого, быстро прошел в гостиную – и увидел нечто невообразимое.
      – Что, черт побери, здесь происходит? – рявкнул он.
      На мгновение все замерли. Потом молодой человек, в котором Эдуард узнал доктора, вскочил на ноги и помог подняться Эми.
      – Гм… добрый день, милорд. Мы вас не ждали.
      – Понимаю. Меня не было несколько месяцев, наконец я возвращаюсь и что здесь вижу? Настоящий бедлам!
      – О, Эдуард, не будь таким ворчливым, – сказала Эми, оправляя платье. – Ничего страшного не случилось.
      Не случилось? Он четыре дня провел под дождем, на залитых грязью дорогах, он ночевал в трактирах с кислым вином и скверной пищей – все для того, чтобы вернуться туда, где не был последние три года. Он стремился как можно быстрее добраться, чтобы спасти семью, но, судя по их веселому смеху и широким улыбкам, они вовсе не нуждаются в спасении и не ценят его заботу. Разгневанный, разочарованный, граф хлопнул себя по бедру насквозь промокшей шляпой, орошая пол дождем холодных капель. Затем взглянул на детей. Они стояли, держась за руки, и с опаской поглядывали на отца. У графа сердце сжалось – они так походили на свою мать…
      – Это ваша затея?
      – Не кричите на детей. Они не виноваты.
      С графом уже много лет никто не разговаривал подобным тоном. Он с удивлением посмотрел себе под ноги и увидел странную фигуру, напоминающую пестрый цыганский шатер. Фигура шевельнулась, приподнялась, и граф понял, что перед ним женщина, растрепанная рыжеволосая женщина. Она подняла голову, и он увидел пару ярко-зеленых глаз – таких чудесных глаз ему еще не доводилось видеть.
      В этот момент раздался голос графини:
      – Эдуард, ты мог хотя бы помочь кузине подняться на ноги.
      Кузине?! Самозванке! О Господи… Он прошел мимо женщины, сидевшей на полу.
      – Она может сидеть там до скончания века, мне все равно, – заявил он, приближаясь к вдовствующей графине. – Бабушка, как ты могла впустить в наш дом еще одну мошенницу?
      – Она не мошенница. У мистера Черри есть письма. И у нее волосы фамильного цвета Тревелинов.
      – Письма можно подделать, а волосы перекрасить. – Он наклонился, опираясь на подлокотники кресла, и посмотрел в лицо пожилой женщины. – Я не позволю снова подвергать тебя таким испытаниям. Я знаю, как тебе хочется поверить в чудо, но Пруденс Уинтроп умерла… Эта женщина – самозванка.
      – Вы так уверены? – Негромко сказанные слова, казалось, пронзили тишину, словно кинжал.
      Рыжеволосая женщина поднялась на ноги и с невозмутимым видом расправила юбку, словно только что зацепилась за розовый куст на прогулке в саду. Платье ее оказалось на редкость безвкусным, как граф и предполагал, а лицо совершенно непривлекательным, но глаза светились умом. Эта девица совсем неглупа, отметил граф. Но в ней было еще кое-что… Что-то в ее движениях и облике невольно привлекало взгляд. В душе его шевельнулось давно умершее чувство. Граф вдруг понял, что ему приятно на нее смотреть, и это его встревожило.
      – Не надо испытывать мое терпение, – предостерег он.
      Немногие бросали вызов лорду Тревелину, а те, кто осмеливался, жалели об этом всю жизнь. Он мог даже мужчину приструнить одним своим взглядом. Но эта женщина смело смотрела ему в глаза, смотрела с вызовом, без всякого смущения. Это произвело на графа впечатление и одновременно волновало. Ему уже давно никто не смел перечить. И еще дольше его не привлекала какая-либо женщина… Он отвел глаза.
      – Очень хорошо. Если вы – Пруденс Уинтроп, расскажите мне то, что можем знать только мы с вами.
      На несколько секунд воцарилось молчание, и Эдуард уже решил, что ей нечего рассказать. И вдруг она заговорила. Говорила нараспев, словно вспоминала…
      – Это был теплый день… лето, по-моему. В воздухе пахло сиренью и рододендронами.
      – Правильно, Эдуард, – вмешалась Эми. – В нашем саду летом полно этих цветов.
      – Как и в любом саду в южной Англии, – заметил граф. Он скрестил на груди руки и улыбнулся, предвкушая триумф, – Вам придется вспомнить еще кое-что.
      Рассказчица, однако, не смутилась. Приподняв подбородок, она с улыбкой взглянула на графа:
      – Я стащила кое-что… по-моему, вашу шляпу. Взобралась на дерево, а вы полезли за мной. Но вы меня не поймали, потому что свалились на землю. Боюсь, по моей вине вы тогда заработали немало синяков и ссадин.
      – Это правда! – воскликнула Эми, поворачиваясь к брату. – Я слышала, как бабушка рассказывала эту историю. А у тебя до сих пор шрам на…
      – Ладно… – нахмурился Эдуард. – Верно, все так и было. Надо отдать вам должное, вы прекрасно изучили нашу семью. Но рассказанная вами история кое-чего не объясняет… Почему вы сначала обратились к моему поверенному, почему не приехали прямо в Рсйвенсхолд? И почему ни разу не дали о себе знать за тринадцать лет?
      – Я отправилась к мистеру Черри, поскольку хотела показать, что не боюсь проверки… А что касается вашего вопроса… Почему я до сих пор не объявлялась… – Ее нижняя губа дрогнула. Она вытащила носовой платок и вытерла слезы. – Долгие годы я вспоминала только о пожаре. На смертном одре мама, то есть миссис Плаурайт, говорила мне, что я едва могла говорить, когда они меня нашли, а уж сказать, кто я такая… Лишь недавно я начала вспоминать, что произошло той ужасной ночью. Даже теперь, думая об этом, я…
      Девушка покачнулась; казалось, она вот-вот лишится чувств. Эдуард шагнул к ней, но доктор, стоявший ближе, подхватил ее на руки и уложил на диван. Граф в изумлении смотрел, как его бабушка, сестра, дети и даже невозмутимая миссис Полду суетятся вокруг самозванки, подбадривая ее и выражая искреннее сочувствие. Девушка улыбалась им, прижимая платок ко лбу и пытаясь овладеть собой. Сейчас она казалась совершенно беспомощной. Но тут Эдуард – всего лишь на мгновение – перехватил ее взгляд…
      Это был взгляд лисы, перехитрившей свору охотничьих псов.
      Эдуард сжал кулаки. Эта женщина чрезвычайно опасна. Было совершенно очевидно, что она гораздо умнее всех остальных «Пруденс», которые появлялись в Рейвенсхолде. Почти всех «кузин» разоблачали в первые же дни, некоторых – в первые же часы. Но в любом случае все они причиняли немалый вред – граф видел, как переживала бабушка, когда выводили на чистую воду очередную притворщицу.
      В последний раз это случилось два года назад, когда «Пруденс» оказалась официанткой из бара. Бабушке потом потребовался целый месяц, чтобы прийти в себя. Теперь же графиня постарела на два года, и Эдуард опасался, что она не переживет очередного удара.
      Тревелин уже давно распрощался с надеждами на личное счастье. Теперь он ожидал от людей только самого худшего. Однако о своем долге перед семьей он никогда не забывал. Он обязан был защищать домашних, чего бы это ему ни стоило.
      Граф подошел к дивану.
      – Как себя чувствует… мисс Уинтроп? – осведомился он.
      – Она очень устала, – ответил доктор, внимательно осматривавший молодую женщину. – Но сердце бьется ровно. Просто ей надо отдохнуть.
      «Она отдохнет в Олд-Бейли, если это будет зависеть от меня, – подумал Эдуард, еще больше помрачнев. – Но не только эта леди умеет скрывать свои планы, любезно улыбаясь».
      – Разумеется, – кивнул граф, пытаясь изобразить сочувствие. – Я распоряжусь, чтобы Мерримен проводил кузину в ее спальню. Пусть немного отдохнет, прежде чем мы с ней продолжим беседу.
      Вдовствующая графиня погрозила внуку тростью.
      – Эдуард! Я не позволю допрашивать ее, как преступницу. Ты уже и так довел до обморока бедную девочку.
      – Я и не собираюсь ее допрашивать, бабушка. Просто задам ей еще один вопрос, на который, я уверен, она без труда ответит, если она действительно Пруденс Уинтроп. – Граф с улыбкой взглянул на молодую женщину. – Уверен, что мисс Уинтроп не станет возражать. Я даже думаю, что она с нетерпением будет ждать новой встречи со своим старым другом Джинджером.
 
      Сабрина задумчиво смотрела на пламя, пылавшее в камине. Спальня оказалась довольно уютной, с желтыми шелковыми шторами и кроватью под пологом. На покрывале были вышиты подсолнухи и бабочки. Камин тоже радовал глаз – яркое пламя разительно отличалось от скупого огня в доме мачехи. О такой уютной комнате Рина мечтала, когда жила на продуваемом сквозняками чердаке. Это место она могла бы назвать домом… вот только дом принадлежал Пруденс Уинтроп, а не ей. И лучше не забывать об этом, иначе закончишь жизнь на виселице…
      – Куда это поставить, мисс?
      Рина подняла глаза. В дверях стоял слуга в плаще и широкополой фетровой шляпе; он держал в руке ее чемодан. Она указала в сторону кровати и вернулась к своим невеселым мыслям. Все шло по плану, пока не появился Он. Тревелин ворвался в гостиную, и голос его был подобен грому, а гнев опалял как молния. Граф не отличался высоким ростом, доктор был заметно выше. И все же гостиная, казалось, стала меньше, когда он вошел.
      Квин назвал его Черным Графом, но только сейчас Рине стало ясно, почему его так прозвали. У этого человека… черное сердце – она поняла это по его взгляду. От вдовствующей графини еще можно ожидать какого-то сочувствия, но от графа – никогда. Глаза Тревелина были такими же серыми и грозными, как скалистые утесы, на которых стоял Рейвенсхолд. По этим утесам, по словам миссис Черри, бродил призрак убитой жены графа.
      – Вам еще что-нибудь нужно, мисс Мерфи? – раздался голос слуги.
      Рина покачала головой:
      – Нет, это… – и осеклась, сообразив, что этот человек знает ее истинное имя.
      Рина вскочила с кресла и увидела блестящие, лукавые глаза.
      – Квин! Что вы здесь делаете?
      – Это старое ископаемое, дворецкий, он не смог бы поднять и собственный ботинок. Я нанялся носить вещи и чистить конюшни. А еще – присматривать за вами, мисс Уинтроп. – Он сорвал с головы шляпу с преувеличенным почтением. – Ты их обвела вокруг пальца, детка. Твой отец гордился бы тобой.
      Рина невольно улыбнулась, однако ее улыбка тотчас погасла.
      – Но я их вовсе не обвела вокруг пальца, Квин. По крайней мере, лорда Тревелина. Он знает, что я не Пруденс.
      – Знать-то он, может быть, и знает, да только доказать не может, – успокоил ее Квин. Он окинул взглядом комнату. – Они не поселили бы тебя в такой роскошной обстановке, если бы не поверили. Ты делаешь успехи, детка. Если бы Черный Граф мог разыграть против тебя карту, он бы ею воспользовался.
      – Он уже воспользовался. – Рина поежилась, словно в комнате вдруг стало холодно. – У Пруденс была любимая игрушка, которую она называла Джинджер. Очевидно, она ее забыла, когда они с матерью отправились в Италию. После смерти Пруденс графиня спрятала эту игрушку у себя, на память. А теперь граф собирается отвести меня в детскую, чтобы я узнала Джинджера среди остальных игрушек…
      Заметив, что собеседник ее не слушает, Рина умолкла. В глазах Квина появилось отсутствующее выражение.
      – Игрушка действительно была… – размышлял он вслух. – Я помню, как она плакала по ней в ту ночь, когда я укладывал ее спать. Говорила, что это ее защитник, что чудовища не смогут до нее добраться, если она будет прижимать его к себе… – Квин покачал головой. – По крайней мере, так рассказывал мне тот парень, который продал медальон. Он рассказал мне про игрушку, но не сказал, как она выглядит. И все же… неужели это такая трудная задача? Просто ищи что-нибудь такое, с чем могла спать маленькая девочка…
      – Это могло быть все, что угодно. – Сабрина опустилась на чемодан и закрыла лицо руками. – Квин, я знаю, вы возлагаете на меня надежды, но мало шансов на то, что я смогу это выдержать…
      – Чепуха! Твой папаша был лучшим притворщиком, какого я знал, а ты – его дочь, и ты вся в него. Я это понял сразу, как только увидел тебя.
      – Я боюсь, Квин… Боюсь того, что со мной сделает граф, если узнает правду. Он жесток и не способен сострадать. И он на меня так смотрит, что у меня все мысли путаются.
      – Лучше вам собрать свои мысли, мисс, – проворчал Квин, озабоченно глядя на Сабрину. – Этот человек настолько опасен, что ты даже не можешь себе представить. Вся их порода такая. Так что не забывай: ты – Пруденс. Потом, через несколько недель, когда мы завладеем «Ожерельем голландца», ты сможешь выбросить все это из головы.
      Тут в дверь постучали, и они услышали голос Мерримена:
      – Мисс, меня послали за вами.
      Сабрину охватила паника.
      – Квин, что мне… – Она обернулась как раз вовремя, чтобы заметить, как Квин скрылся за дверью туалетной комнаты.
      – Иду, Мерримен! – прокричала Рина.
      Расправив плечи, она направилась к двери. Затем последовала за немногословным дворецким. Сабрина думала о последних словах Квина, который сказал, что Тревелин очень опасен. Рина не совсем поняла, что он имел в виду, но это вряд ли имело значение. Ей и так было ясно: граф чрезвычайно опасен. Если она не сумеет убедить его в том, что она – Пруденс, ее наверняка повесят. Но если убедит… ну тогда у нее появится достаточно денег, чтобы начать новую жизнь в другой стране, где никто никогда не слышал об Альберте Тремейне и о Сабрине Мерфи.
      Это была рискованная игра, но рискнуть стоило. И пусть Черный Граф сверлит ее своим пронзительным взглядом, пусть ругается и бушует – он ничего с ней не сделает, если только она сумеет угадать, какую игрушку Пруденс называла Джинджером. Ведь Квин полагал, что это не такая уж трудная задача.
      Задача оказалась гораздо труднее, чем Рина могла себе представить.
      Детская выглядела довольно необычно – кремовые стены были разрисованы цветами и очаровательными персонажами из детских стишков. Шторы были раздвинуты, и комнату заливали лучи закатного солнца, появившегося после недавней грозы. Из-за окон доносился убаюкивающий рокот моря.
      И вся комната была завалена игрушками.
      Сабрина осмотрелась. Она была в отчаянии. Лошадки-качалки, плюшевые животные, оловянные солдатики, игрушечные чайные сервизы, книжки с картинками, пуговки, бантики, рождественские хлопушки, фарфоровые куклы – чего здесь только не было.
      Рина на мгновение представила, что забрела по ошибке в магазин игрушек, а не в детскую, и ей очень хотелось, чтобы так и было. Но тут прозвучал знакомый баритон:
      – Ваша старая игрушка здесь, кузина. Что же вы задумались?
      Сабрина резко обернулась. За ее спиной сидела вдовствующая графиня, по-прежнему сжимавшая трость с серебряным набалдашником. Эми и взволнованный мистер Черри стояли за ней. Но именно лорд Тревелин привлек внимание Рины. Он переоделся, сменив грязный дорожный костюм на элегантный темно-синий фрак, прекрасно на нем сидевший. Сапоги его были начищены до блеска, а белоснежный шейный платок граф завязал узлом и заколол булавкой с бриллиантом. Граф Тревелин явно не нуждался в корсетах, подплечниках и прочих ухищрениях, к которым прибегали вельможи из лондонского высшего света. Рина окинула взглядом его статную фигуру и вдруг почувствовала, что сердце ее забилось быстрее. «Я просто переживаю из-за этой игрушки», – успокаивала она себя.
      – Ну, мисс Уинтроп…
      В голосе графа прозвучала насмешка, и Сабрина приняла вызов.
      – Это было очень давно, милорд, – заявила она. – Полагаю, даже вы не все помните.
      – Ошибаетесь, – возразил граф, выдержав паузу. – Я никогда ничего не забываю.
      Его глубоко посаженные глаза были такими же холодными, как и прежде, но на какое-то мгновение Рине показалось, что в них затаилась печаль. Если так, если это действительно печаль, то у них с Черным Графом есть нечто общее, думала девушка.
      Голос графини вывел ее из задумчивости.
      – Ради Бога, Эдуард, дай ей время вспомнить… Ведь и в самом деле, это было так давно. – Она повернулась к Сабрине и ласково посмотрела на нее. – Не торопись, дорогая. Мы ждали много лет. Подождем еще немного.
      Сабрина, улыбнувшись графине, сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Затем прошлась по комнате, разглядывая игрушки. Лошадки-качалки и кукольные домики Рина тотчас отвергла. Не обратила внимания на книжки и солдатиков – ни одна девочка не возьмет с собой в постель солдатиков. Прошла она и мимо плюшевых зверей, разложенных на подоконнике.
      Сабрина отвергала одну игрушку за другой. Но что же так нравилось маленькой Пруденс? Ей вспомнились слова Квина: «Я помню, как она плакала по ней в ту ночь, когда я укладывал ее спать. Говорила, что это ее защитник…»
      Сабрина посмотрела на кукол, выстроившихся на полках. Все они были очень красивыми, с веселыми улыбками на фарфоровых личиках. Но ни одна из них не походила на защитника. Рина машинально потянулась к медальону с портретом Пруденс, который носила на груди. Она чувствовала себя увереннее, когда держа его в руке, словно медальон каким-то образом сближал ее с давно умершей девочкой; в такие моменты ей казалось, что Пруденс рядом… Сабрина глубоко вздохнула:
      – Это была не кукла. Я прекрасно помню, что Джинджер – это не кукла.
      Рина услышала за спиной вздох облегчения. Значит, она не ошиблась. Девушка обернулась и увидела, что графиня улыбается, а Эми утвердительно кивает. Мистер Черри утирал пот со лба.
      – Клянусь, это гораздо веселее, чем я ожидал, – улыбнулся доктор. – Думаю, нам следует немного отдохнуть, перевести дух…
      – Нет! – прогремел голос Тревелина. – Нас не интересует, чем Джинджер не был, мисс Уинтроп… или… как там вас зовут?
      Вдовствующая графиня ударила тростью об пол:
      – Эдуард, как ты смеешь так разговаривать с кузиной?!
      – Она мне не кузина. Пока не узнает Джинджера. – Он снова повернулся к Рине и тихо проговорил: – Моя бабушка старая и больная. Она не вынесет очередного удара. Последняя самозванка едва не свела ее в могилу.
      Рина пристально посмотрела ему в глаза:
      – Я не самозванка, сэр. Вы делаете вид, что заботитесь о бабушке, но на самом деле вы озабочены лишь своим положением в обществе.
      – Да как… – Граф в ярости схватил Рину за руку.
      Он сжал ее запястье, и она тихо вскрикнула от неожиданности. Сабрину бросало то в жар, то в холод; в эти мгновения ее одолевали противоречивые чувства: она чувствовала себя и слабой, и сильной одновременно, ей очень хотелось, чтобы граф ее отпустил, – и вместе с тем хотелось, чтобы он удерживал ее руку как можно дольше.
      Наконец он отпустил ее. Собравшись с духом, Рина посмотрела ему в глаза и увидела, что они холодны, как зимняя ночь. Он смотрел на нее так, как горничная могла бы смотреть на пыль, которую случайно оставила на подоконнике. Выходит, он ничего не почувствовал… Не почувствовал того, что несколько секунд назад ощутила она.
      Сабрина густо покраснела. И отвернулась, полная решимости довести до конца свою игру.
      Окинув взглядом комнату, Рина увидела, что остались всего две игрушки, обе – в деревянной колыбельке рядом с камином. Это были плюшевый лев с пышной гривой из рыжей пряжи и старенький плюшевый мишка без левого глаза, с проплешинами на грязно-коричневой шкурке. Любая из игрушек могла оказаться любимцем маленькой девочки, но здравый смысл подсказывал, что следует выбрать льва. И все же… Рина задумалась… Если она допустит ошибку, Тревелин непременно сдаст ее властям, и тогда ей не поздоровится.
      «Помоги мне, Пруденс. Помоги сделать правильный выбор». Перед ее мысленным взором возникла фигурка маленькой девочки – она бежала по коридорам Рейвенсхолда, прижимая к груди плюшевого мишку. Рина не знала, было ли это истинное видение или образ маленькой Пруденс – лишь игра воображения, но она увидела в руках у девочки именно медведя. Открыв глаза, Рина протянула руку и без колебаний взяла плюшевого мишку. Она поднесла его к свету и увидела, что уцелевший глаз – оранжевого цвета. Тишину нарушили громкие рыдания. Сабрина обернулась и увидела, что по щекам графини текут слезы.
      – Прости меня. До этого момента я не была уверена… не верила до конца… Ох, дорогая моя!
      Пожилая женщина раскрыла объятия. И Рина тоже ее обняла – в эти мгновения она чувствовала себя настоящей Пруденс, ей казалось, что она обрела семью. Утирая слезы, девушка выслушивала признания Эми и поздравления мистера Черри. Краем глаза Рина заметила Черного Графа – тот стоял в центре детской и наблюдал за разыгравшейся перед ним сценой с отчаянием и яростью во взгляде. Даже сотня Джинджеров не доказала бы лорду Тревелину, что она действительно его кузина. В этот день Сабрина не только нашла игрушку Пруденс. Она нажила себе врага.

      Утро.
      Сабрина со стоном зажмурилась и натянула на голову одеяло. Она ненавидела утро. Вечно надо стирать или печь хлеб. К. тому же она не сомневалась, что Тилли оставила ей со вчерашнего вечера гору грязной посуды. Утро – это монотонная и неприятная работа с восхода до заката. А ведь ей снился такой чудесный сон… Она попыталась не обращать внимания на пение птиц и свежий морской ветерок, задувавший в открытое окно…
      Морской ветерок?
      Глаза Рины широко раскрылись. Она приподняла край одеяла и окинула взглядом залитую солнечным светом комнату, совсем не похожую на ее чердак. Это был вовсе не сон, и она – уже не Сабрина, замученная работой падчерица вдовы Мерфи. Вчера она превратилась в мисс Пруденс Уинтроп, родственницу богатых и могущественных Тревелинов из Рейвенсхолда. Рина медленно, с удовольствием потянулась, чувствуя себя богатой бездельницей. Она всех перехитрила, убедила в том, что она – настоящая Пруденс. Правда, лорд Тревелин ужасно на нее разозлился, но это только лишний повод торжествовать.
      Она с улыбкой откинула одеяло и увидела две пары глаз, смотревших на нее из-за спинки кровати.
      Дэвид повернулся к сестре и спросил громким шепотом:
      – Мы ее разбудили?
      – Нет-нет, – сказала Рина. – Вы меня не разбудили. Я как раз собиралась вставать. И очень рада вас видеть.
      Дети, похоже, не поверили ей, но все же не убежали. Сабрине хотелось, чтобы они остались, – накануне она лишь мельком видела рыжеволосую девочку и ее светловолосого брата. Теперь же, при ярком утреннем свете, ей представилась возможность как следует рассмотреть детей графа.
      Леди Сара была в белом платье, перехваченном в талии ярко-зеленой лентой. Казалось, эта девочка состояла из одних локтей и коленок, а на ее носу сверкала россыпь веснушек. Но черты лица у Сары были бабушкины, и Рина не сомневалась, что когда-нибудь она станет красавицей. Юный виконт был пониже ростом, коренастый, чем-то похожий на отца, но свою веселую милую улыбку он явно унаследовал не от графа. Рина тут же вспомнила о матери детей, умершей при загадочных обстоятельствах…
      – Мой отец говорит, что вы лгунья, – неожиданно проговорила девочка.
      Сабрина, не раз бросавшая вызов мачехе, тут же поняла: жестокие слова малышки – лишь проявление характера. И все же она надеялась, что ей удастся завоевать доверие Сары. Сложив перед собой руки, Рина с улыбкой ответила:
      – Да, ты права, я действительно лгунья. Ведь я солгала миссис Полду, когда сказала, что не видела вас в нише за латами.
      – Но это была правильная ложь, – выпалил Дэвид, дергая сестру за рукав. – Мы рады, что она солгала, правда, Сара? Иначе кухарка поймала бы Пена и разрубила на мелкие…
      – Помолчи, Дэви.
      Явно сбитая с толку, Сара закусила губу. Ответ Рины заставил ее усомниться в своей правоте, но она явно не была готова довериться своей новой родственнице. В глазах девочки появилась настороженность, и Рина поняла, что той пришлось многое пережить. Но едва ли стоило этому удивляться – ведь Саре было всего пять лет, когда умерла ее мать.
      Рина почувствовала стеснение в груди. Она молча смотрела на детей. Наконец, сделав над собой усилие, проговорила:
      – У нас с вами есть кое-что общее. Вы потеряли свою мать, я – тоже…
      Она ожидала, что Сара смягчится, но девочка вздрогнула, точно ее ударили.
      – Это неправда. То, что вы слышали о моей матери, – неправда.
      Сабрина растерянно заморгала.
      – Но я ничего не слышала, Сара. Я просто хотела подружиться с тобой.
      Девочка попятилась, увлекая за собой сбитого с толку братишку. Перед тем как выйти за дверь, она обернулась:
      – Мы никогда не подружимся, что бы вы ни говорили!

      Даже если миссис Полду и обладала темпераментом сержанта, в качестве кухарки она сделала бы честь Букингемскому дворцу – завтрак оказался превосходным. Вдовствующая графиня поглядывала на новую родственницу с приветливой улыбкой. Эми была погружена в собственные мысли, но откровенного недоброжелательства не проявляла. Миссис Черри, как всегда, хмурилась. Граф же отсутствовал – они с мистером Черри рано утром отправились на рудники. Лишь одно тревожило Рину – непонятное поведение Сары. Обидные слова девочки не выходили у нее из головы. Запомнилась и другая фраза: «То, что вы слышали о моей матери, – неправда».
      Вдовствующая графиня, прервав утренний ритуал, заключающийся в том, чтобы положить в чашку с чаем ровно полторы ложки сахара, посмотрела на Рину:
      – Пруденс, ты ездишь верхом?
      – Да, бабушка. Отец меня научил… То есть его преподобие Плаурайт. Мы тогда жили в Африке.
      – Вот и хорошо. День, похоже, будет чудесный. Эми возьмет тебя на прогулку и покажет окрестности Рейвенсхолда.
      Эми надула губы:
      – Бабушка, но у меня… другие планы.
      – Твои планы подождут. Надо показать Пруденс то, что принадлежит ей по праву рождения. Поскольку твой брат явно пренебрегает своим долгом, ты должна его заменить. Заодно вы познакомитесь получше.
      Леди Эми скорчила такую гримасу, словно проглотила пузырек горького лекарства. Впрочем, и Рина не горела желанием провести день в обществе капризной Эми. Кроме того, и у нее имелись свои планы – она хотела найти Квина, чтобы обсудить, как действовать дальше.
      – Конечно, я бы с удовольствием провела время с кузиной, – солгала Рина. – Но к сожалению, не смогу с ней поехать. Я уже давно не садилась в седло. У меня даже нет костюма для верховой езды.
      Графиня отвергла этот аргумент величественным взмахом руки.
      – В прошлом месяце Эми заказала несколько новых платьев, в том числе и костюм для верховых прогулок. Ее старый костюм тебе подойдет… пока мы не найдем портниху. А что касается того, что ты давно не садилась в седло, то это не имеет значения. Умение держаться в седле – оно у Тревелинов в крови, как Рейвенсхолд и Уил-Грейс. Нет, вы прекрасно проведете день вместе. Я больше не желаю слушать никаких возражений.
      Графиня настояла на своем: час спустя две хмурые леди выехали на прогулку – одна на гнедом жеребце, другая на рыжей кобыле.
      Что касается «чудесного дня», то леди Пенелопа оказалась права. В бескрайнем синем небе изредка проплывали пушистые облака, и солнечные блики сверкали на спокойной морской глади. Накануне эта земля показалась Сабрине скудной и бесплодной, но сейчас она поняла, что ошибалась. Яркие розовые цветы покрывали утесы сверху донизу – Эми назвала их армериями, – а в лесу во множестве росли колокольчики, желтые нарциссы и другие полевые цветы, так что аромат в воздухе стоял просто одуряющий. Веселые жаворонки и суетливые сороки прыгали по узловатым ветвям старых дубов, составляя хор не хуже церковного. И повсюду земля пестрела яркими красками, повсюду бурлила жизнь: и на зеленых лугах, и в усыпанных цветами лесах, и у белых домиков рыбацкого поселка в ближайшей бухте.
      – Вон та белая башня… – сказала Рина, прикрывая глаза ладонью. – Та, что возвышается над деревьями… Это маяк?
      – Нет, подъемник. Это Уил-Грейс, – ответила Эми. – В башне находится паровой двигатель, который приводит в движение клетку.
      – Подъемник?
      – Подъемное устройство, которое поднимает рабочих из шахты и опускает вниз, – с раздражением пояснила Эми, словно Рина была обязана знать такие вещи. – Вы уверены, что вам не жарко? У вас усталый вид.
      – Я прекрасно себя чувствую, – заверила Рина и нисколько не покривила душой. Ветер, приносивший с моря соленые брызги, остужал ее разгоряченные щеки. А темно-зеленый костюм для верховой езды нравился ей гораздо больше, чем вычурные платья, купленные Квином. Она улыбнулась и погладила кобылу по шее. – Честно говоря, я чувствую себя замечательно. Скажите, для чего эти красные колышки? Те, что забиты в землю у края утеса.
      – Так отмечают неустойчивые камни и те участки горных тропинок, которые размыло дождем. Таким, как вчера… Кстати, о вчерашнем дне… Он был для вас очень утомительным. Вы, кажется, все еще волнуетесь. Возможно, вам следует вернуться и…
      – Я прекрасно себя чувствую, – заявила Сабрина, поворачивая в противоположную от края утеса сторону.
      Они поехали по каменистой тропе к лесу. Сабрина на минутку придержала коня – ее юбка зацепилась за куст. Когда же она подняла глаза, то увидела, что Эми, чуть привстав, вглядывается в заросли, словно что-то высматривая. Заметив, что Рина наблюдает за ней, она тотчас опустилась в седло. С улыбкой проговорила:
      – Гм… Восхитительная сегодня погода, не так ли?
      Было очевидно: Эми что-то задумала. Но Рина не знала, что именно. Возможно, это как-то связано с «молодым Фицроем», о котором упоминала графиня. Густой лес – идеальное место для свидания. Подъехав к Эми поближе, Рина украдкой взглянула на нее. Молодая женщина казалась воплощением невинности, но Рина знала, как обманчива бывает внешность.
      И тут из зарослей выехал молодой человек, но не такого зеленого юнца ожидала увидеть Рина. Перед ними был светловолосый помощник конюха, юноша лет тринадцати, сидевший на старом пегом мерине. Юноша прижимал к себе большую плетеную корзину, а к его седлу было приторочено несколько кожаных мешков. Выехав из леса, он остановился на тропинке, осмотрелся. Увидев Эми, поскакал к ней, подгоняя своего старого мерина.
      – Вот, ваша милость. Я привез все, в том числе и пирожки, хотя мне пришлось стащить их с подоконника и я обжег себе…
      Заметив Сабрину, парень смутился, замолчал. Взглянул на Эми, потом снова на Рину; в его широко раскрытых глазах была тревога.
      – Я… ничего не знаю, – пробормотал он.
      Озадаченная Сабрина подъехала еще ближе.
      – Кузина, что происходит? – спросила она.
      Эми прикусила губу; она нервно теребила повод. Наконец вздохнула и, вскинув подбородок, взглянула в лицо Сабрины.
      – Хорошо, я вам скажу. Нет смысла скрывать, раз уж вы случайно узнали нашу тайну. Тоби выполнял мои распоряжения. Я велела ему украсть кое-что из съестного. Несколько месяцев назад уволили мою горничную, Клару Хоббз. Ее отец утонул во время шторма в прошлом году, а семья бедствует. Я, когда могу, передаю им кое-что, чтобы облегчить их участь.
      Рина нахмурилась, она по-прежнему ничего не понимала.
      – Но почему это тайна? Помогать нуждающейся семье – христианское милосердие.
      – Не все так просто, Клару уволили, потому что у нее будет ребенок. Но… у нее нет мужа.
      Рина откинулась в седле, она наконец-то поняла… Поступок горничной считался страшным грехом, заслуживающим Божьего гнева и всеобщего порицания. Если бы вдовствующая графиня узнала, что Эми помогает падшей служанке, она, несомненно, положила бы этому конец. А благородные джентльмены не вмешиваются в подобные дела, хотя часто сами являются виновниками произошедшего.
      Эми приняла молчание Рины за осуждение.
      – Мне все равно, что вы думаете. Клара моя подруга, и я ее не покину, особенно теперь, когда все от нее отвернулись. А если вы расскажете об этом бабушке, я найду другой способ ей помочь!
      Отец Рины однажды сказал ей, что не следует судить о картах в колоде по четырем уже открытым. Она невольно поморщилась, сообразив, что поступила именно так, то есть вопреки совету отца. Она приняла Эми за обыкновенную светскую куколку, каких немало в Лондоне.
      – Я не собираюсь рассказывать бабушке. Несколько месяцев назад одну мою знакомую горничную выбросили на улицу по той же причине, Я не могла помочь Китти, но мне бы хотелось помочь вашей подруге, если вы позволите.
      Эми посмотрела на собеседницу с недоверием. И вдруг улыбнулась. Эта милая искренняя улыбка окончательно убедила Рину в том, что она ошиблась – взялась судить о картах в колоде по четырем уже открытым.
      – Если ты действительно хочешь помочь, тогда возьми у Тоби один из мешков. Старичок Сократ будет рад избавиться от лишнего груза.
 
      Эми, решив довериться Рине, теперь болтала без умолку. Признания лились из нее, словно вино в таверне. Вскоре Рина узнала о противных сестрах Ларкин, живших в соседнем поместье, узнала о скандале из-за носового платка на последнем рождественском балу, о вызывавшем тревогу слабом здоровье бабушки и о том, как трудно вовремя получить последние модные журналы. Кроме того, она услышала множество страшных морских историй, а также узнала много нового о Рейвенсхолде – о своих «родственниках».
      Слушая болтовню девушки, Сабрина думала о том, что Эми, возможно, окажется в будущем очень полезной собеседницей, ведь она наверняка знала о бриллиантах…
      Внезапно Рина устыдилась своих мыслей. Эта девушка оказалась такой милой, такой искренней, и она предлагала ей, Сабрине, свою дружбу – дружбу, которую Рина намеревалась использовать, чтобы похитить ожерелье.
      Конечно же, Квин ошибался в отношении Эми – эта девушка вовсе не была капризной эгоисткой. Впрочем, все в Рейвенсхолде было не таким, каким представлялось вначале. И природа. И графиня. И дети. И даже Тревелин.
      – Он невыносимый человек, не так ли?
      Рина невольно вздрогнула. Неужели Эми прочла ее мысли? И почему она так говорит о брате? Ведь вчера с горячностью его защищала…
      – Я думала, ты очень его любишь.
      Эми, осадив своего жеребца, с ужасом уставилась на Сабрину:
      – Ничего подобного! Как ты можешь так говорить? Он такой грубый… совершенно несносный человек. Если бы не бабушка, я бы отказалась принимать доктора Уильямса в Рейвенсхолде.
      Рина мысленно отчитала себя за то, что невнимательно слушала.
      – Прости, я не поняла тебя, просто ошиблась.
      – Конечно, ошиблась, – кивнула Эми. – Я не настолько глупа, чтобы влюбиться в подобного человека! Когда я влюблюсь… это будет прекрасно воспитанный мужчина, с безупречным вкусом и манерами. Как мистер Парис Фицрой.
      Сабрина вспомнила, что «молодой Фицрой» был автором письма, о котором, по мнению графини, постоянно думала Эми.
      – Это не тот джентльмен, которого бабушка считает твоим женихом?
      – Он сделал мне предложение, но я еще не решила, что ответить. Я знаю Париса с детства, их земли граничат с нашими, и для обеих семей это был бы выгодный брак. Но к чему спешить? Он мне предан, сказал, что будет ждать моего ответа сколько угодно, хоть месяц, хоть всю жизнь. И наши интересы не пострадают. В конце концов, его сестра Касси собирается выйти за моего брата.
      Сердце Рины обожгло болью.
      – Я… не знала, что граф помолвлен.
      Эми рассмеялась:
      – О, он даже не сделал ей предложения. Но они должны когда-нибудь пожениться. Касси так же предана Эдуарду, как Парис – мне. Подозреваю, она вышла замуж за сэра Сирила, потому что ее сердце было разбито женитьбой моего брата на Изабелле. Когда прошлой осенью сэр Сирил умер – он был намного старше ее, – Эдуард был рядом с Касси, как и она была рядом с ним, когда Изабелла… умерла.
      Эми осеклась всего на мгновение, но и этого было достаточно, чтобы пробудить у Рины подозрения. Она осмотрелась и с радостью увидела, что Тоби едет далеко позади, что-то насвистывая. Она наклонилась к Эми и спросила вполголоса:
      – А как умерла леди Изабелла?
      Эми потупилась:
      – У нее… Она умерла от тифа.
      – Эми, я не доктор, но знаю: тифом болеют недели две, а графиня, как я слышала, была совершенно здорова всего за три дня до смерти.
      Эми некоторое время молчала. Наконец неуверенно кивнула:
      – Ты права. И ты имеешь право знать правду. Изабелла умерла не от болезни, просто мы придумали эту историю… из-за детей. Она утонула во время кораблекрушения у берегов Кале. Внезапно налетевший шквал перевернул корабль, и никому не удалось спастись.
      Это была трагическая история и, по мнению Рины, загадочная.
      – Но почему вы держите это в тайне? Почему не сказать, что она погибла во время кораблекрушения?
      – Тогда пришлось бы объяснить, почему она оказалась на том корабле, – ответила Эми с дрожью в голосе. – Изабелла направлялась в Европу… вместе с любовником.
      Сабрина невольно приоткрыла от изумления рот. Подобное казалось невероятным: бросить маленьких детей, подвергнуть их такому позору! Какая жестокость!
      – Как она могла так поступить с Сарой и Дэвидом?
      – Не знаю. Изабелла всегда обожала детей. Они с Эдуардом казались самой счастливой супружеской парой на свете. После этой истории он много дней не выходил из своей комнаты, почти ничего не ел и слишком много пил. Только Касси могла к нему войти. Когда же он наконец вышел из комнаты, то стал другим человеком – жестким… и каким-то чужим, – даже не знаю, как объяснить, не понимаю, что с ним произошло.
      Рина же прекрасно понимала, что случилось с графом. Она видела пустоту в глазах отца после смерти матери, видела боль, которую, казалось, ничто в мире не могло заставить пройти. Конечно, она не верила, что граф способен на такую же любовь, но предательство жены наверняка нанесло сильнейший удар по его самолюбию. Рина поняла, что, как ни странно, сочувствует лорду Тревелину.
      – Только не говори Эдуарду, что я тебе об этом рассказала, – попросила Эми.
      Сабрина поморщилась:
      – Я умею хранить тайны. Можешь быть уверена.
      Лес, казавшийся минуту назад таким приветливым, стал вдруг хмурым, мрачным… К счастью, Эми пришпорила коня и поскакала по лесной тропе. Рина последовала за ней.
      – Скоро будет луг! – обернувшись, крикнула Эми.
      Лес постепенно начал редеть, и вскоре они выехали на широкий залитый солнцем луг.
      В следующее мгновение Рина увидела доктора Уильямса и лорда Тревелина.
 
      День прошел совсем не так, как планировал Эдуард. После бессонной ночи он на рассвете покинул спальню, намереваясь до завтрака выяснить отношения с «кузиной».
      Однако мистер Черри, вставший еще раньше, успел найти в счетах, касавшихся рудника, некоторые несоответствия, чрезвычайно встревожившие графа. Отложив все дела, Эдуард вместе с поверенным отправился в Уил-Грейс, и вскоре выяснилось, что управляющий присваивает значительную часть средств, которые были выделены на новое оборудование и повышение мер безопасности. Граф тут же его уволил.
      Оставив мистера Черри изучать бухгалтерские книги, Эдуард вернулся в Рейвенсхолд, но планы его снова были нарушены – доктор Уильямс произнес перед ним страстную речь, описывая тяжелые условия жизни арендаторов. И вновь графу пришлось отложить все дела. Он вместе с доктором отправился в деревню, находившуюся в бухте Тревелин. В деревне граф узнал, что немалые суммы, которые он выделял на поддержку хозяйств арендаторов, уходили туда же, куда и деньги с рудника.
      Возвращаясь с доктором Уильямам в Рейвенсхолд, граф размышлял обо всех хозяйственных неурядицах. Он презирал праздных и легкомысленных лордов, предававшихся развлечениям, в то время как их поместья приходили в запустение. Правда, и он порой пренебрегал своими обязанностями, но у него имелись на то веские причины. Однако граф все же испытывал угрызения совести. «Мне не следовало так долго отсутствовать», – думал он, вспоминая хм5рые лица некогда веселых шахтеров и арендаторов.
      И тут раздался голос доктора:
      – Боже, правый, да это же леди Эми!
      – Чепуха. Моя сестра не так глупа, чтобы разъезжать по заброшенным дорогам, у самого рудника. Она…
      Граф умолк, увидев Эми, выезжавшую из леса. В новом голубом костюме для верховой езды она походила на букетик фиалок.
      Черт бы побрал эту девчонку! Не прошло и года с тех пор, как банда Казина Джекса с рудников Западного Кэррика подкараулила в этих местах женщину. Выругавшись сквозь зубы, граф пришпорил своего жеребца.
      – Какого дьявола?! – Он подъехал к сестре. – Что ты здесь делаешь? Ты же знаешь, как здесь опасно одной.
      Эми с вызывающим видом вскинула подбородок.
      – Я не одна. С нами Тоби.
      – Тоби – всего лишь мальчишка. Но ты сказала, «с нами»? Я больше никого не…
      Не успел он договорить, как из леса вылетела всадница на рыжей кобыле. Сначала граф не узнал стройную женщину в темно-зеленом костюме, державшуюся в седле с грацией королевы. Затем увидел густые медно-красные волосы, выбивавшиеся из-под шляпки. Когда же всадница повернула голову и посмотрела на него, он сразу вспомнил чудесные изумрудные глаза.
      – Добрый день, милорд, – сказала она, совершенно не смутившись.
      Эдуард молча уставился на рыжеволосую всадницу. Казалось, он лишился дара речи. Граф собирался бросить вызов хитрой мошеннице, нарядившейся в пестрое нелепое платье, и вдруг увидел перед собой изящную женщину, полную достоинства, прекрасно державшуюся в седле. Эдуард был озадачен. До этого он нисколько не сомневался в том, что она самозванка. Но ведь самозванки не могут держаться в седле точно аристократки… И взгляд у них совсем не такой…
      – Я думаю, ваш брат прав, – подал голос доктор Уильямс.
      – Меня не интересует, что вы думаете! – вспылила Эми. – Клара моя подруга, и ее семья нуждается в помощи.
      – Я не говорил, что не следует им помогать. Но здесь очень опасно, а вы так молоды…
      – Но не так глупа, как вам кажется. И я не позволю поучать меня.
      – Я вас и не поучаю. Но если бы вы спокойно выслушали…
      – Не желаю слушать, что вы…
      – Тихо! – рявкнул граф, и спор мигом прекратился.
      Эдуард вздохнул и запустил пальцы в волосы. Конечно же, сестра очень рисковала, отъехав так далеко от дома, но граф знал, что спорить с ней бесполезно. Он повернулся к Сабрине:
      – Мисс Уинтроп, что здесь, собственно, происходит?
      Рина если и удивилась, что граф обратился к ней с вопросом, то не подала виду. Она, не теряя самообладания, объяснила, куда они направляются и с какой целью. Граф же, глядя на нее, невольно восхищался ее умением владеть собой.
      – И я от всей души поддерживаю вашу сестру, – сказала в заключение Рина.
      Эдуард бросил взгляд на Эми. Ей было всего пять лет, когда их родители погибли в дорожной аварии, и Эдуард, всю жизнь опекавший сестру, испытывал к ней отцовские чувства. Избалованная очаровательная малышка превратилась в женщину с добрым сердцем. Граф понял, что у него есть все основания гордиться сестрой. Снова повернувшись к Рине, он тихо проговорил:
      – Похоже, мисс Уинтроп, мы сходимся во мнениях. По крайней мере, по одному вопросу.
      Сабрина в изумлении уставилась на графа. Он мысленно улыбнулся – наконец-то эта женщина утратила самообладание. И тут она поджала губы, а потом робко, неуверенно улыбнулась. Улыбка эта была такой искренней, такой естественной, что граф вновь невольно восхитился ею. Возможно, она не обладала красотой его сестры, но в ней было нечто… чрезвычайно привлекательное…
      «Нет в ней ничего особенного, – убеждал себя граф. – К тому же она самозванка, мошенница, обманувшая моих близких. Теперь она и меня хочет обмануть…»
      Натянув поводья, граф повернулся к юному конюху.
      – Тоби, возвращайся в Рейвенсхолд. Мы с доктором Уильямсом проводим леди в деревню. Но чтобы это больше не повторялось. – Он повернулся к сестре, нахмурился. – Эми, я одобряю твои действия. Но помогать надо иначе. Ты меня поняла?
      – Но…
      – Ты поняла?
      Губы Эми задрожали, однако она промолчала и направила коня в сторону деревни. Граф устыдился своей резкости, но тоже промолчал – ведь он отвечает за безопасность сестры.
      Семья Клары жила в маленьком, но чистеньком домике. Мебель была накрыта кружевными салфетками, а на подоконниках стояли горшки с цветами. У Рины комок к горлу подкатил – этот уютный домик так походил на тот, где прошло ее детство! Клара оказалась милой застенчивой девушкой, и Сабрина невольно подумала: как же бессердечен мужчина, который ее бросил. Она отвела Эми в сторонку и спросила, есть ли надежда на то, что молодой человек Клары сделает ей предложение. Эми печально покачала головой.
      – Клара отказалась назвать его имя. Даже мне не сказала. Но кое-что наводит меня на мысль, что он – человек знатный и не хочет иметь с ней ничего общего.
      Было очевидно: Эми и ее бывшая горничная действительно привязаны друг к другу, и эта дружба не могла не вызывать восхищения. В какой-то момент Рине показалось, что даже доктор Уильямс поглядывает на Эми с одобрением. Впрочем, это продолжалось недолго. Когда они отправились обратно в Рейвенсхолд, Эми и Чарльз снова затеяли спор. Сабрина, не желавшая их слушать, немного отстала.
      – Эти двое ссорятся, словно муж с женой, – раздался рядом с ней мужской голос.
      Сабрина вздрогнула от неожиданности – ведь граф остался в деревне, чтобы позаботиться о каком-то ремонте. Она не ожидала, что он так быстро их нагонит, и теперь растерялась, не зная; Как ответить. Поэтому сказала первое, что пришло в голову:
      – А вы невысокого мнения о супружестве, милорд…
      Рина в ужасе прикусила язык – ее замечание оказалось на редкость опрометчивым, ведь Эми рассказывала ей о семейной трагедии графа. Но если лорд Тревелин и нашел в ее словах некий скрытый смысл, то не подал виду. Бросив взгляд на Рину, он проговорил:
      – Я невысокого мнения о многих вещах, мисс Уинтроп. Я… ох, полегче, Брут.
      Граф осадил своего норовистого коня. Сабрина посмотрела на него с удивлением:
      – Вы назвали своего коня в честь римского… предателя?
      – Или римского патриота, если считать Цезаря тираном, – ответил он, поглаживая по шее своего гунтера. – Вижу, вы знакомы с древней историей, мисс Уинтроп, А я-то думал, что вы лучше разбираетесь в Библии. Ведь вас воспитали миссионеры.
      Рина почувствовала подвох в его словах.
      – У нас в доме любили всякую литературу. Как и у вас, мне кажется. Или вы из тех мужчин, которые считают, что женщинам не следует давать образование?
      Граф с усмешкой взглянул на собеседницу:
      – Напротив, я очень уважаю образованных женщин. Поэтому дочь обучают вместе с сыном. Я не хочу, чтобы она выросла скучающей пустышкой. Но мы говорили о вас, мисс Уинтроп, о вашем удивительно разностороннем образовании. Вы, например, прекрасная наездница, прекрасно держитесь в седле.
      – Благодарю вас, – ответила Рина, удивленная неожиданным комплиментом.
      – Это просто удивительно… – с непринужденным видом продолжал граф. – Ведь вы в детстве не любили лошадей.
      Проклятие! Ей не следовало принимать его комплименты за чистую монету.
      – Было глупо с моей стороны не любить их, правда? Лошади гораздо честнее некоторых людей.
      Лорд Тревелин снова усмехнулся:
      – Полагаю, вы имеете в виду и меня…
      – Я вас слишком плохо знаю, чтобы утверждать подобное, милорд. Но мне в жизни многое довелось испытать. Это, должно быть, повлияло на мои взгляды и суждения.
      Их взгляды встретились. Его серые глаза оставались все такими же проницательными, но Рине показалось, что она уловила в них намек на сострадание. Граф вздохнул и окинул взглядом залитый солнцем луг.
      – Полагаю, с момента нашей первой встречи вы впервые сказали правду, – проговорил он вполголоса.
      Рина промолчала. Она старалась не смотреть на графа, но вопреки своей воле то и дело поглядывала в его сторону. На нем были лосины из оленьей кожи и черная куртка, но простота костюма лишь подчеркивала аристократизм его облика. Волосы графа взъерошил и растрепал ветер, но беспорядок в прическе был ему к лицу. Его черты казались слишком резкими, так что едва ли можно было назвать лорда красивым, но Рина испытывала какое-то странное влечение к этому человеку.
      Черный гунтер графа казался Рине прекраснейшим из животных. Любой другой испытывал бы затруднения, сидя на таком рослом и беспокойном коне, но граф подчинял жеребца своей воле без видимых усилий – едва заметным движением кисти. Рина взглянула на его руки, на его изящные длинные пальцы. Когда-то давным-давно, отец сказал ей, что разница между плохим наездником и хорошим заключается именно в руках. У Тревелина были замечательные руки, вне всякого сомнения…
      Баритон графа, казалось, оглушил ее.
      – Вы были со мной откровенны, поэтому и я буду с вами откровенен. Вы добились удивительных успехов и убедили моих домашних в том, что вы – моя кузина, воскресшая из мертвых. В каком-то смысле я даже восхищаюсь тем, с какой ловкостью вы все это проделали. Но рано или поздно я вас разоблачу, вы должны это понимать.
      Рина действительно понимала, что ее игра не могла продолжаться вечно. Но ведь она и не собиралась надолго задерживаться в Рейвенсхолде. Как только они с Квином завладеют ожерельем, она покинет эти места. С улыбкой взглянув на графа, Рина проговорила:
      – Сэр, неужели невозможно поверить в то, что я – ваша кузина?
      Тревелин стиснул зубы. Взглянув в сторону Эми и убедившись, что сестра его не услышит, он вполголоса проговорил:
      – Я не сомневаюсь в том, что Пруденс Уинтроп погибла во время пожара вместе с родителями. И я не верю в ее чудесное воскрешение, как не верю в волшебные сказки, фей и прочий вздор. Подобная чепуха существует для детей и глупцов.
      – Ваша сестра глупа? А ваша бабушка?
      – Сестра и бабушка слишком добросердечны и доверчивы. Они не знают того, что знаю я. Они не… – Лицо графа исказила болезненная гримаса. – На мне лежит ответственность за моих близких, – продолжал он, – и я не позволю их дурачить, не позволю причинять им боль. Я уже сказал, что разоблачу вас рано или поздно, но ради моих близких хотел бы избавиться от вас побыстрее, иначе они успеют к вам привязаться. Если вы уедете отсюда добровольно, готов выплатить вам компенсацию.
      – Компенсацию?
      Лорд Тревелин криво усмехнулся:
      – Я человек состоятельный. И готов предложить вам пятьсот фунтов, если вы покинете Рейвенсхолд. Обещаю не задавать никаких вопросов и не сообщать в полицию.
      – Пятьсот фунтов? – Сабрина подумала о том, что и за всю жизнь столько не заработает. Даже за несколько жизней.
      – Да, но с одним условием: если вы уедете сегодня же. Я могу устроить вам… незаметный отъезд. Когда мы вернемся в Рейвенсхолд, я передам вам деньги, и можете отправляться. Только обещайте никогда больше не встречаться с моей сестрой и бабушкой.
      Сабрина обдумывала предложение графа, взвешивала все «за» и «против». «Ожерелье голландца» стоило гораздо больше, но не было никакой гарантии, что она сможет его заполучить. Кроме того, ей придется похитить драгоценное украшение, в то время как предложение графа ничем не грозило. Рина знала, что может довериться ему, что он сдержит слово и не станет обращаться к властям. Граф просто хотел, чтобы она покинула Рейвенсхолд. Он хотел доказать, что был прав, когда говорил, будто чудес и волшебных сказок не существует…
      Когда Рина была маленькой девочкой, мать читала ей сказку о прекрасной принцессе, которая после многих испытаний и бедствий все-таки нашла свое счастье. Оказавшись в мрачном доме вдовы, Сабрина постоянно вспоминала эту историю, она верила в чудеса и волшебные сказки. Жизнь сложилась не совсем так, как она ожидала, но если бы Рина потеряла надежду, то, возможно, сдалась бы, уступила Альберту…
      Альберт… Рина закрыла глаза, вспомнив окровавленное тело на кровати. Как бы то ни было, а она оставалась убийцей. И ей требовались деньги, чтобы бежать из страны, спастись от виселицы. А пятисот фунтов слишком мало для них с Квином. Значит, или ожерелье – или ничего.
      Возможно, она и разобьет сердца леди Пенелопы и Эми. Но они со временем оправятся. А вот ей не избежать виселицы, если она попадет в руки полиции. Сабрина решительно повернулась к лорду Тревелину:
      – Мне очень жаль, что вы мне не верите, милорд, но я действительно Пруденс Уинтроп. Вам придется с этим смириться. Я не уеду. Если вас разочаровала одна женщина, то это не означает…
      Она слишком поздно осознала свою ошибку. Тревелин ухватил за повод ее лошадь и рывком осадил ее.
      – Я… я только хотела сказать… – пробормотала Рина.
      – Я знаю, что вы хотели сказать, – перебил граф, и глаза его потемнели от гнева. – Вы хотели предложить утешение несчастному глупцу, который не сумел удовлетворить свою жену. Так вот: в утешении я не нуждаюсь. А если бы даже и нуждался, то нашел бы женщину более привлекательную. Вы не способны даже завести себе мужчину…
      Сабрина выдернула поводья из его руки. Резко развернув кобылу, пустила ее в галоп. Она мчалась по лугу, смаргивая с ресниц горячие слезы. Да, она не красавица. Но то, что он это сказал… Рина почувствовала себя просто-напросто уродливой. Ей вспомнились обидные слова вдовы: «Посмотри в зеркало, девушка. Не похоже, чтобы кто-то еще попросил твоей руки».
      Рина снова пришпорила лошадь, и та помчалась еще быстрее. Да, она некрасивая. Уродливая. Отвратительная. По крайней мере, он так считает. Сабрина смахнула с глаз слезы и вдруг увидела, что стремительно приближается к лесу. Взяв себя в руки, она натянула поводья, намереваясь осадить лошадь.
      И тут ремни поводьев лопнули.

      Чарльз в изумлении смотрел вслед мисс Уинтроп, вихрем пронесшейся в сторону леса. Встревоженный, он хотел последовать за ней, но тут раздался голос графа:
      – Пусть скачет. Оставьте ее. Она сама сумеет о себе позаботиться.
      – Мне кажется, она плакала, Эдуард, – возразила Эми. – Что ты ей сказал?
      – Ничего, кроме правды.
      Да, он сказал правду, потому что хотел ранить ее так же, как она ранила его. И ему это удалось. Его слова лишили ее самоуверенности, заставили раскрыться, растеряться… Она мошенница и лгунья, жестоко обманувшая его родных. Но боль ее была подлинной…
      – Почему она не придержит коня? – спросил доктор. – Она уже приближается к деревьям.
      Эдуард поднял голову. Всадница действительно мчалась к лесу с пугающей быстротой. Но Эдуард знал, что она опытная наездница. Значит, сумеет остановить лошадь в любой момент, когда пожелает. Выходит, еще один обман. Граф усмехнулся.
      – Не стоит зря беспокоиться. Мисс Уинтроп… Она… Какого дьявола?! Почему она не натянет поводья?..
      И тут граф заметил, что она натягивает поводья изо всех сил. Но кобыла по-прежнему мчалась галопом. Раздался пронзительный крик Эми:
      – У нее лопнули поводья! О Господи, если лошадь не остановится…
      Эдуард не дослушал. Стиснув зубы, он пришпорил Брута. Конь несся по лугу, и из-под его копыт летели комья земли. Граф, припавший к черной гриве, то и дело подгонял своего стремительно несущегося жеребца.
      А непокорная рыжая кобыла по-прежнему мчалась к лесу. Граф знал: вскоре лошадь доберется до извилистой лесной тропинки под низко нависшими ветками, и тогда, проскакав еще сотню ярдов, она, вероятно, остановится, но будет уже поздно… Много лет назад, на охоте, Эдуард видел, как всадника в подобной ситуации проткнуло веткой. Он до сих пор помнил запах крови…
      Брут, похоже, нагонял кобылу. И все же расстояние сокращалось слишком медленно; граф видел, что опаздывает на несколько секунд. Всего несколько секунд могли решить судьбу всадницы. Конечно, она мошенница и лгунья, но подобной участи все же не заслуживает. Эдуард представил, как меркнут ее глаза, как ее поразительные зеленые глаза становятся безжизненными…
      – Давай, мой мальчик, – прошептал он в самое ухо гунтера.
      Могучий черный конь понесся еще быстрее. В следующее мгновение Брут поравнялся с кобылой, и граф, протянув руку, подхватил женщину и выдернул из седла. Кобыла же, устремившись в густые заросли, пронеслась под толстой веткой, промелькнувшей прямо над пустым седлом.
      Сердце графа бешено колотилось, он судорожно хватал ртом воздух. Уставший жеребец медленно выходил из леса. Морда Брута была покрыта пеной, бока блестели от пота. Эдуард погладил коня по холке и что-то прошептал ему на ухо.
      Сабрина, сидевшая у графа на коленях, обвила рукой его шею. Девушка со страхом и изумлением смотрела в сторону леса, словно все еще не верила в свое спасение. И действительно, все произошедшее казалось чудом. Чудом, заставшим врасплох их обоих.
      Рина подняла голову и посмотрела ему в лицо. В ее глазах было искреннее удивление, был и немой вопрос.
      Какая она хрупкая, подумал он, инстинктивно прижимая к себе девушку. Ветер растрепал ее волосы и привел в полнейший беспорядок костюм, прежде столь элегантный.
      Но она жива, это самое главное, подумал Эдуард. И тут же удивился: почему ему в голову приходят подобные мысли?
      – Вы… спасли меня, – прошептала девушка.
      Тяжелый шелк ее волос, поднимающаяся и опускающаяся грудь, смущение и благодарность во взгляде – все это, казалось, опьяняло Эдуарда. И еще пьянил ее запах… Она так естественно прижималась к нему, словно была создана для него. Ее робкая улыбка что-то разбудила в его душе, а взгляд чудесных глаз притягивал его, как луна притягивает морские воды во время прилива. Ему казалось, этот взгляд его околдовал…
      – Мисс Уинтроп!
      Эдуард поднял голову и увидел доктора Уильямса, скакавшего через луг. Эми следовала за ним.
      – Мисс Уинтроп, – проговорил Чарльз, – с вами все в порядке?
      Она неуверенно кивнула:
      – Со мной все хорошо… благодари лорду Тревелину.
      – Да, Эдуард, ты настоящий герой, – кивнула Эми. – Не могу дождаться – так хочется рассказать бабушке о том, как ты спас нашу кузину.
      Кузину?.. Граф вернулся к действительности. Женщина в его объятиях была самозванкой и мошенницей, самой опасной из всех, когда-либо появлявшихся в Рейвенсхолде. Она одурачила его родных, даже он едва не попал в ловушку!
      Граф подхватил девушку, сидевшую у него на коленях, и спустил с седла так резко, что она, оказавшись на земле, едва не потеряла равновесие.
      – Поезжайте с моей сестрой, – проворчал он, направляя Брута в сторону леса. – Я должен позаботиться о кобыле.
      – Эдуард, но кобыла может подождать… – возразила Эми.
      – Она поедет домой с тобой. Или пусть идет пешком, если ей так больше нравится! – Не обращая внимания на протесты сестры, Эдуард направил коня в густые заросли.
      Несколько секунд спустя граф укрылся под зеленым навесом. О дьявол! Один взгляд этих зеленых глаз – и он забыл обо всем на свете. На мгновение он действительно поверил в искренность ее улыбки, почувствовал влечение к этому стройному, юному существу. А ведь она хороша. Чертовски хороша. Даже сейчас, после того как он вспомнил, кто она такая, ему хотелось поверить ей.
      Эдуард оглянулся. Сквозь завесу ветвей он увидел, что доктор Уильямс спешился и галантно предложил своего коня мисс Уинтроп. Это то, что следовало сделать ему, Эдуарду. Так следовало поступить любому джентльмену. Но он не джентльмен. А «кузина», конечно же, не леди. Она лгунья, и он ее разоблачит, как разоблачил всех самозванок, пытавшихся претендовать на право называться мисс Пруденс Уинтроп. А потом неплохо бы узнать, дорого ли она готова заплатить за свою свободу…
      Эдуард еще дальше углубился в лес. Да, он не джентльмен, зато весьма практичный человек. И поэтому считает, что не следует женщину с телом куртизанки и губами грешницы гноить в тюрьме. Это будет… дьявольская сделка… Он криво усмехнулся. Что ж, не в первый раз.
 
      – Не могу поверить, что Эдуард может быть таким бесчувственным, – заявила Эми; она держала своего коня за повод, шагая по тропинке вдоль утесов. – Сказать, чтобы ты шла домой пешком! После всего, что ты пережила!
      – На этот раз я вынужден согласиться с леди Эми, – подал голос доктор Уильямс, направивший копя Рины в обход осыпи. – Ему не следовало так с вами обращаться. Странно… Граф человек очень порядочный. Даже более порядочный, чем я предполагал. Сегодня утром, например, он разговаривал с рабочими на руднике и искренне заботится об их благосостоянии и об условиях труда. Он даже спустился с ними в шахту, чтобы лично все проверить. Не часто увидишь такого заботливого хозяина…
      Эми фыркнула:
      – Доктор Уильямс, моя кузина не желает слушать рассказы о ваших грязных рудокопах. Смотрите, как она побледнела. – Эми подошла к Рине. – Дорогая, не хочешь отдохнуть? Мы можем остановиться, если пожелаешь.
      Сабрина покачала головой. Она не хотела останавливаться. С моря дул резкий, пронизывающий ветер, и ей стало холодно. По-настоящему ей хотелось только одного: остаться в одиночестве и разобраться в своих мыслях и ощущениях.
      – Господи, да она же бледна как привидение! Чарльз, мы должны остановиться.
      – Нет-нет, со мной все в порядке, – проговорила Рина слабым голосом.
      Доктор Уильямс отвел коня Сабрины в небольшую ложбинку, с одной стороны защищенную от ветра грядой скал, а с другой – лесом. Не обращая внимания на протесты девушки, он снял ее с седла и опустил на поросший травой пригорок.
      – Вам следует отдохнуть, мисс Уинтроп. Хотя бы несколько минут, – проговорил Чарльз суровым «докторским» тоном. – А мы с леди Эми подождем за этими скалами. – Карие глаза доктора потеплели, и он, наклонившись к Рине, прошептал: – Пожалуйста, мне бы хотелось, чтобы хоть одна женщина меня послушалась.
      Сабрина улыбнулась в ответ. Она видела, как ее спутники направились к бухте. Потом услышала, как они опять принялись о чем-то спорить, скрывшись за скалой. Рина вздохнула и откинулась на мягкое ложе из травы и полевых цветов. Да, ее спутники, конечно, правы, ей нужно отдохнуть. После этой дикой скачки у нее все тело ныло. Но не это самое худшее. Где-то в глубине души затаилась боль, и она казалась страшнее любой физической боли, потому что не утихнет так же быстро, как боль в мышцах.
      Она неслась навстречу верной смерти… И вдруг оказалась в его объятиях. Он крепко прижимал ее к себе, так крепко, что она слышала его прерывистое дыхание, чувствовала запах мыла и пота, чувствовала, как бугрятся мышцы на его груди. Его объятия оказались такими… откровенными, но она была не в силах отстраниться, ведь он прижимал ее к себе с неожиданной нежностью…
      Все ее тело сковало какое-то странное сладостное оцепенение. И казалось, сердце вот-вот остановится. Она льнула к нему, тонула в глубине его глаз, таких пронзительных, таких холодных. Всю жизнь она вела себя разумно, никому не доверяла и полагалась только на себя. Но в его объятиях, сидя у него на коленях, забыла обо всем на свете. Прижимаясь к его груди, она чувствовала себя желанной и прекрасной.
      Но он сбросил ее с седла, словно мешок с картошкой.
      Рина зарылась лицом в душистые травы, но по-прежнему ощущала лишь его запах. Она прижала ладони к прохладной земле, но ощущала жар его тела. Тревелин, казалось, заполнил все ее существо. Теперь она поняла, что имел в виду Квин, когда сказал, что граф опасен больше, чем она может вообразить.
      Рина закрыла глаза, сдерживая слезы, не позволяя себе заплакать. Граф высокомерен и жесток, как и говорил Квин. Он заслужил, чтобы «Ожерелье голландца» увели у него из-под носа. Она выставит его на посмешище, как он выставил ее. И сделает это с удовольствием…
      – Господи помилуй, да это же лесная нимфа.
      Рина открыла глаза. В нескольких шагах от нее стоял красивый породистый конь, на котором восседал модно одетый джентльмен. Очевидно, он подъехал по лесной тропинке, но она, поглощенная своими мыслями, не слышала его приближения. «Чудесно, Рина. Продолжай мечтать, и твой план провалится очень скоро». Она встала, с ужасом думая о том, как странно, наверное, выглядит после всего пережитого.
      – Простите, – пробормотала Сабрина, пытаясь привести в порядок прическу. – Я не слышала, как вы подъехали.
      – А я и не хотел, чтобы вы услышали… Ведь если очаровательная лесная нимфа услышит топот копыт, то ее не застанешь врасплох.
      Сабрина окинула взглядом незнакомца, одетого в расшитый золотом темно-лиловый фрак и кремовые лосины. Каштановые кудри джентльмена были тщательно напомажены и завиты, а белоснежный шейный платок завязан до смешного сложным узлом. При этом незнакомец был просто дьявольски красив, и, судя по выражению его лица, он в полной мере осознавал это.
      Самодовольный болван, подумала Сабрина. Она ежедневно видела подобных хлыщей, разъезжающих в изящных каретах по лондонским улицам.
      – Мне жаль вас разочаровывать, сэр, но я не лесная нимфа, – проговорила она, с вызовом глядя на красавца денди.
      Тот прижал руку к сердцу и трагически вздохнул.
      – Прекрасное видение, ты ранила меня. Ты вдребезги разбила все мои мечты. Тем не менее… Встретить в лесу вместо нимфы девицу без сопровождающих – в этом тоже есть известные преимущества. – Он склонился над девушкой и самым бесцеремонным образом провел ладонью по ее подбородку. При этом в глазах его промелькнуло выражение, совершенно несовместимое с положением джентльмена. – Возможно, в другой раз и в другом месте мы сможем обсудить эти преимущества…
      – Господи, перестань приставать к бедной леди со своей болтовней, – раздался женский голос.
      Рина повернула голову и увидела еще одного породистого коня, выходившего из леса. Всадница была одета так же модно, как и красавец денди: ее фигуру облегал элегантный черный костюм, на голове красовалась шляпка с белоснежными страусовыми перьями. Было очевидно, что незнакомка состоит в родстве со своим спутником – об этом свидетельствовали тонкие черты лица и цвет волос. Но голубые глаза молодой леди светились добротой, в них не было ни намека на высокомерие или заносчивость.
      Незнакомка тихо прищелкнула языком, подавая команду своему коню, и направилась к Рине.
      – Вы не должны на него обижаться, дорогая. Он… но вы попали в беду! Брат, взгляни на ее костюм!
      – Парис! – В следующее мгновение из-за скалы появилась леди Эми. Она оглянулась, словно проверяя, следует ли за ней доктор Уильямс. Потом подбежала к нарядному джентльмену. Лицо ее сияло от восторга. – Ох, я так рада, что ты вернулся! Но что случилось? Вы должны были вернуться из Бата только через неделю.
      – Мы с Касси узнали о том, что нашлась ваша кузина, поэтому сократили свой визит. Кроме того, – добавил он, наклоняясь и приподнимая указательным пальцем подбородок Эми, – я ведь не мог долго оставаться вдали от моей куколки.
      Тут послышалось покашливание – доктор Уильямс давал знать о своем приближении. Эми смерила его уничтожающим взглядом, а потом посмотрела на Сабрину:
      – Пруденс, позволь представить тебе мистера Патрика Фицроя и его сестру, леди Кассандру Рамли. Касси и Парис, это мисс Пруденс Уинтроп, моя кузина.
      Рина вспомнила недавние рассказы Эми. Парис и Касси были соседями Тревелинов. Более того, мистер Фицрой считался женихом Эми, а леди Рамли – невестой графа.
      – Так вы действительно не лесная нимфа? Увы, мое сердце разбито! – вскричал Парис; на сей раз в его манерах не было ни намека на развязность – перед Риной был просто веселый молодой джентльмен.
      – О, Парис, не валяй дурака.
      Леди Рамли строго взглянула на брата. Потом повернулась к Сабрине и посмотрела на нее с искренней симпатией. Рине вспомнились слова, сказанные Эми утром: «После этой истории он много дней не выходил из своей комнаты… Только Касси могла к нему войти».
      – Мой брат – совершенно невыносимый человек, мисс Уинтроп, – продолжала леди Рамли. – Но у него добрые намерения. Мы оба очень рады с вами познакомиться. Но, простите меня за прямоту, похоже, с вами что-то случилось…
      Эми принялась рассказывать о лопнувших поводьях и о мужественном поступке графа. Рина предпочла бы услышать менее красочное описание своих приключений, но, когда она попыталась остановить Эми, та начала хвалить ее за бесстрашие и за скромность. Так что Сабрине пришлось набраться терпения и выслушать историю до конца. При этом она старалась не вспоминать, как испугалась, когда не смогла остановить кобылу. И старалась не думать о том, что почувствовала, когда оказалась в объятиях Тревелина…
      – И мы остановились на несколько минут, чтобы кузина могла отдохнуть, – закончила Эми. – Доктор Уильямс рекомендовал. Вы помните доктора Уильямса, не так ли? Брат нанял его для рабочих на руднике.
      Фицрой вытащил кружевной платочек и вытер пот со лба.
      – Ах да… Аптекарь, – пробормотал он.
      Сабрине показалось, что Чарльз вот-вот набросится на Париса с кулаками. Но доктор, очевидно, сдержался. Приосанившись, он проговорил:
      – Собственно говоря, сэр, я практикующий доктор и имею лицензию. Я обучался в Оксфорде, являюсь выпускником Королевского колледжа…
      – Да-да, конечно, – кивнул Парис. Он взмахнул платочком, как бы давая понять, что разговор с доктором окончен. Затем, спрятав платок в карман фрака, обратился к Сабрине: – Мадемуазель, мой боевой конь в вашем распоряжении.
      Рина вопросительно взглянула на Чарльза, но тут вмешалась леди Эми:
      – Доктор Уильямс уже уступил Пруденс своего коня.
      Парис пожал плечами:
      – А теперь она поедет на моем. Прекрасная женщина должна сидеть на породистом коне. Кроме того, я уверен, что у аптекаря есть дела, которыми ему необходимо заняться.
      – Я доктор, сэр, – процедил Чарльз сквозь зубы.
      Кивнув женщинам, он вскочил на коня и поскакал в сторону рудника. Сабрина смотрела ему вслед; девушка искренне сочувствовала этому человеку и прекрасно его понимала. Она и сама всю жизнь сносила оскорбления, знала, как жестоки бывают люди, которые считают, что деньги и знатное происхождение возносят их над остальными смертными. Дед Рины не помог своей умирающей дочери, потому что она полюбила игрока, человека низкого происхождения. А Альберт, сводный брат, едва ее не изнасиловал. Граф же… Он держал ее в объятиях так, словно она была величайшей драгоценностью – а затем сбросил на землю и ускакал, даже не оглянувшись…
 
      Рина возвращалась в Рейвенсхолд с улыбкой на устах; она смеялась шуткам Фицроя и с благодарностью поглядывала на Эми и леди Рамли. Но девушка знала, что никогда не забудет: она – Сабрина Мерфи, дочь игрока. И она явилась в Рейвенсхолд лишь для того, чтобы завладеть ожерельем, только для этого…
      Когда они наконец добрались до Рейвенсхолда, Фицрой помог ей спешиться. На мгновение Рина оказалась так же близко от него, как совсем недавно от Тревелина. И снова она заметила похотливый блеск в глазах денди. Но не почувствовала при этом того смятения, которое охватило ее в объятиях графа.
      Только один Тревелин мог смутить ее, заставить забыть о цели, ради которой она затеяла столь рискованную игру. И это делало графа еще более опасным.

      Следующие несколько недель Сабрина осваивалась в доме Тревелинов. Она играла роль компаньонки леди Пенелопы и доверенного лица леди Эми. Дети, по-прежнему проявлявшие некоторую сдержанность, проводили в ее обществе все больше времени, и Рина рассказывала им разные истории, когда-то придуманные для нее отцом. Доктор Уильямс заезжал довольно часто, чтобы проведать леди Пенелопу. Сабрине все больше нравился этот серьезный молодой человек, но ей не удавалось убедить Эми, что доктор достоин всяческого уважения. К этому времени Рина уже узнала всех слуг и сумела использовать свои навыки экономки, приобретенные в пансионе мачехи, – добилась более эффективного ведения домашнего хозяйства. И вскоре Рейвенсхолд преобразился – дом явно нуждался в ее заботах и организаторских талантах.
      Рина говорила себе, что занимается этими делами лишь для того, чтобы завоевать доверие вдовствующей графини, но в глубине души знала: это не вся правда. Ведь она впервые после смерти матери снова стала членом семьи, семьи, которая в ней нуждалась. И, как ни странно, ей даже казалось, что в Рейвенсхолде она обрела покой. Просыпаясь по утрам от крика чаек, Рина видела, как пляшут по потолку золотистые блики – так лучи солнца отражались от морских вод. Лежа на мягких подушках, она мысленно улыбалась – в эти минуты ей казалось, что она действительно Пруденс Уинтроп.
      Один лишь граф представлял для нее опасность. Его мрачные взгляды и откровенное недоверие очень беспокоили Рину. Он был решительно настроен против нее. Но всевозможные дела – в основном на руднике – заставляли графа в дневное время уезжать из дома, а вечером Рина всегда сидела в гостиной вместе с его бабушкой или сестрой. Она избегала встреч с Тревелином, впрочем, и он, казалось, не пытался застать ее одну. Иногда он сразу же, минуя гостиную, уходил к себе. Рина же при этом испытывала облегчение – и одновременно разочарование.
      В один из таких вечеров раздался стук в дверь. Отворив, Сабрина с удивлением увидела тучную миссис Полду, заполнившую весь дверной проем.
      – Я этого не потерплю! – заявила кухарка, потрясая деревянной ложкой, словно генеральским жезлом. – Ни за что не потерплю!
      Рина нахмурилась:
      – Не потерпите чего?
      – Отношения его светлости, вот чего! Он на этой неделе все вечера просидел у себя в кабинете и ни разу не поел как следует. Я посылаю ему мои самые лучшие пирожные, самые сочные пирожки. И что он делает? Отправляет их обратно, вот что! Кричит на моих девочек так, что ни одна больше не хочет к нему ходить. Он похож на рассерженного медведя, угодившего лапой в капкан. – И кухарка привела несколько примеров «медвежьего» поведения графа.
      – Это очень, гм, печально, миссис Полду, – сказала Рина, но ее озабоченность была не вполне искренней. Более того, она бы не возражала, если бы вспыльчивый граф решил просидеть у себя в кабинете до Судного дня.
      – Это более чем печально, мисс. Его бабушка очень за него беспокоится. В последний раз его светлость был в таком же настроении, когда…
      Миссис Полду осеклась, но и так было ясно, что она имела в виду. Неудивительно, что леди Пенелопа расстроилась.
      – А леди Эми не может с ним поговорить?
      – Его сестра уехала ужинать к Фицроям. Ему необходимо поесть, мисс. Совершенно необходимо. – Кухарка кивнула на поднос, стоявший на столике в коридоре рядом с дверью. – Вы должны заставить его что-нибудь съесть.
      – Я? Почему вы думаете, что он и меня не выгонит вон?
      – Потому что у вас получается все, за что вы беретесь. Кроме того, больше некому.
      Рине совсем не понравилось это поручение, но она не знала, как от него отказаться. В любом случае большой беды не будет, если она отнесет поднос к двери графа, решила Рина. Надо просто постучать, а потом ее отправят обратно, как и всех остальных.
      – Я попробую. Сделаю все, что смогу, миссис Полду.
      – Да хранит вас Господь, мисс. Я знаю, что вы постараетесь. А если он станет ругаться, скажите, что на подносе пирожные с кремом, те самые, которые он любил таскать у меня с подоконника, когда был маленьким.
      Апартаменты графа, находившиеся в западном крыле, были изолированы от комнат остальных членов семьи. «Как и он сам», – подумала Рина, неожиданно почувствовав к нему симпатию. Но, приблизившись к двери, она выбросила из головы эти мысли. Подняла руку, чтобы постучать, по вдруг заметила, что дверь приоткрыта. Очевидно, последняя посыльная из кухни, попытавшаяся прорваться в убежище графа, была изгнана и не успела закрыть за собой дверь. Рина наклонилась и заглянула в щель.
      В камине пылало пламя – его отблески плясали на полированных дубовых панелях. Граф же сидел за огромным письменным столом, заваленным книгами и бумагами. Сидел, склонившись над одной из бухгалтерских книг, и делал на листе бумаги какие-то пометки. Черные волосы графа были растрепаны, воротничок расстегнут, на подбородке отросла за день щетина. Но неухоженность Тревелина резко контрастировала с его аристократическими манерами, с уверенными и плавными движениями…
      Рина судорожно сглотнула. И вдруг почувствовала, что у нее подгибаются колени. И еще ей казалось, что ее влечет к этому мужчине, хотя он вовсе ей не нравился… Если бы Рина не обещала миссис Полду сделать все возможное, она бы тотчас убежала от этого человека, убежала бы как можно дальше. Но она дала слово и была намерена его сдержать.
      – Милорд, я принесла… – проговорила Рина, толкнув плечом дверь.
      – Убирайтесь! – прорычал граф, не поднимая головы.
      Сабрину возмутила его грубость. Он даже не взглянул на нее! А ведь она делает этому человеку одолжение. Рина решительно подошла к столу и с таким грохотом поставила на него поднос, что фарфор зазвенел.
      – Я взяла на себя труд принести вам ужин. Могли бы по крайней мере проявить вежливость и поблагодарить.
      Эдуард резко поднял голову. Изучая чертежи нового туннеля для рудника, он так увлекся, что не узнал голос Сабрины. Увидев же ее перед собой, принялся поспешно завязывать шейный платок, но вдруг сообразил, что глупо утруждать себя из-за какой-то самозванки, лгуньи…
      – Черт возьми, что вы здесь делаете?
      Рина с невозмутимым видом сдернула с подноса салфетку и принялась осторожно снимать крышки с блюд. На ней, как всегда, было одно из ее безвкусных пестрых платьев, но, увидев ее глаза, ее чудесные волосы, увидев изящные руки, граф вспомнил, какое чувство его охватило, когда к нему прижималось это стройное тело. Черт, даже если бы она носила доспехи…
      Мысли его прервал ее голос, голос строгой школьной учительницы:
      – Я здесь, потому что никто больше не хотел принести вам ужин. Вы их всех напугали своей грубостью.
      – Грубостью? – Эдуард выпрямился; он был искренне удивлен. – Какая чушь. Кто говорит, что я грубил?
      – Виолетта. – Рина развернула салфетку и положила ее рядом с блюдами. – Миссис Полду сказала, что вы на нее накричали.
      – Я не кричал. Ну… почти не кричал. Я просто отказался от супа, который она сварила, и попросил его унести.
      – Но вы сказали, что он и для собак не годится. А потом еще Мэри-Роза… Кажется, вы запустили в нее тарелкой.
      – Это была ложка. Чистая ложка, – проворчал граф. – Она пыталась навести порядок в моей корреспонденции.
      – Неужели? – усмехнулась Рина, бросив взгляд на груду писем на столе. – В любом случае она лишь пыталась вам помочь, а вы ей нагрубили.
      – Я не… по крайней мере я не собирался… О дьявол! – Он запустил пальцы в волосы. – Я не хотел никого обидеть.
      Рина смотрела на графа во все глаза. Внезапно она поняла то, чего не понимала раньше: внешне грубый и резкий, лорд Тревелин был добрым и отзывчивым человеком. Она отвернулась, взволнованная этим неожиданным открытием. И тут ее взгляд упал на ближайший лист бумаги. Крупные буквы прямо-таки бросались в глаза – Рина не могла не прочесть написанное.
      – Это же список поручений. Вы будете помогать Кларе Хоббз?
      – Не надо так удивляться, мисс Уинтроп. Эта девушка была хорошей работницей, а ее отец – уважаемым арендатором, когда был жив. Если бы я знал, что их семья бедствует, то еще раньше оказал бы им помощь. – Граф криво усмехнулся. – Вопреки всему, что вы обо мне слышали, я не такое уж чудовище.
      – Я не… – Она закусила губу.
      Рина действительно слышала, что граф – чудовище. Слышала от Квина, от миссис Черри и от всех слуг, которые разбегались, когда он шел по коридору. Лорд Тревелин был знатным и могущественным человеком, и это могущество отдаляло его от окружающих. С ним было нелегко поддерживать знакомство, еще труднее – любить. Рине следовало бы презирать графа: ведь такие, как он, злоупотребляли своей властью над людьми, губили их. Но распоряжения на столе лорда Тревелина свидетельствовали о том, что он – хотя бы один раз – воспользовался своим богатством в благих целях. Да, этот человек, несомненно, заслуживал уважения… Рина потупилась. Отвернулась.
      – Мне надо идти, – пробормотала она. – У меня… много дел.
      – Да-да, конечно. Уверен, у вас очень много времени уходит на то, чтобы убедить пожилую женщину и ее внучку в том, что вы… именно та, за кого себя выдаете.
      Глаза Рины сверкнули.
      – Значит, вы все еще полагаете, что я не Пруденс Уинтроп?
      – Абсолютно в этом уверен. Та Пруденс, которую я помню, была нервной девочкой, боялась собственной тени. И она никогда бы не стала стараться ради других.
      – Мне тогда было шесть лет, милорд. Люди меняются.
      – Да, меняются. – Граф прищурился. Внезапно он поднялся с кресла и подошел к Сабрине вплотную. – Я прежде был очень доверчивым, пока жизнь меня от этого не отучила. Я готов мириться с вашим обманом, потому что у меня нет выбора. Но если вы каким-либо образом причините вред людям, которых я люблю, я раздавлю вас… как насекомое. Вы меня поняли?
      Его дыхание обжигало ее щеку. Глаза графа пылали, словно пламя. Рина чувствовала жар его тела, запах его одеколона. И чувствовала, какие страсти бушуют в его душе. У нее внезапно пересохло во рту. Она судорожно сглотнула.
      – Вы… ошибаетесь. Я Пруденс Уинтроп.
      Сабрина не видела, как Эдуард смотрел ей вслед, стоя у открытой двери. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. И она не видела, как он медленно подошел к буфету, налил полный стакан шотландского виски и выпил залпом.
      После этой встречи Сабрина еще реже видела графа, чему была весьма рада. Его неистовство, его страстность пугали ее, и Рина очень сомневалась в том, что сумеет довести до конца свою игру. Но дни проходили за днями, проходили без происшествий, и уверенность возвращалась к ней. Иногда она почти весь день не думала о Тревелине. Иногда почти всю ночь – пока не просыпалась на сбившихся простынях, с бьющимся сердцем. И, просыпаясь, пыталась вспомнить сон, странный и волнующий.
      Сабрина, как и леди Пенелопа с Эми, не раз видела мистера Фицроя и его сестру, которые часто посещали Рейвенсхолд. Рина не жаловала сладкоречивого денди, но всегда с удовольствием общалась с леди Рамли.
      Однажды в саду леди Рамли рассказала Рине о своем прошлом. Когда ей едва исполнилось двенадцать лет, ее мать тяжело заболела, и их с братом отослали в Фицрой-Холл, родовое поместье отца.
      – Парис не мог привыкнуть к этой пустынной местности, – рассказывала она, сплетая венок из маргариток, – но я полюбила Корнуолл с первого взгляда.
      – И я тоже, – вздохнула Рина, вспомнив, как впервые оказалась на диком морском побережье. – Значит, вы уже давно живете здесь?
      – Приезжаем и уезжаем. Еще совсем маленькими мы много путешествовали с отцом. Вот почему меня здесь не было во время вашего первого приезда.
      – Ваш отец был искателем приключений?
      – В каком-то смысле. Он вечно выискивал всевозможных лекарей – в надежде, что они смогут помочь маме… – Леди Рамли умолкла и смахнула слезу. – На Париса его смерть подействовала сильнее, чем на меня, ведь он так похож на нашу дорогую мамочку. Во всех отношениях…
      Сабрина не понимала: что общего могло быть у «дорогой мамочки» леди Рамли и самодовольного хлыща? Однако она оставила свои мысли при себе. Протянув руку, Рина пригнула к себе розу, наслаждаясь ее опьяняющим ароматом.
      – Эдуард тоже любит розы. О, не надо так удивляться, – добавила леди Рамли, заметив изумление на лице Сабрины. – Граф может притворяться суровым и сердитым, но в глубине души он сентиментален. И очень заботится о своих домашних. Особенно с тех пор…
      «С тех пор, как его бросила жена», – мысленно закончила Рина. Выражение, появившееся в глазах леди Рамли, было красноречивее слов. Рина понимала, что это не ее дело. И все же не удержалась от вопроса:
      – Какой была леди Тревелин?
      С минуту царила тишина, были слышны лишь крики чаек, круживших над морем. Наконец леди Рамли поднялась. Ее рука, обтянутая элегантной перчаткой, легла на каменного льва.
      – Она была сущим золотом, нежным цветком среди этих суровых скал. Эдуард был от нее без ума, и на то имелись все основания. Она сияла, словно звезда на небесах. И никто из нас не мог предположить, что эта звезда когда-нибудь упадет…
      Она умолкла. Потом вновь заговорила:
      – Я была ее лучшей подругой. Эми училась в школе, а Эдуард уехал по делам. Здоровье моего дорогого Сирила начало ухудшаться, и мы с Изабеллой надолго оставались одни. Мы стали близкими подругами, делились самым сокровенным… Но, как выяснилось, мне лишь так казалось. Она не предупредила меня, что собирается оставить Эдуарда. Даже после исчезновения Изабеллы я не могла поверить в ее двуличие, пока Сирил не обнаружил в лондонской «Газетт» заметку о кораблекрушении. Опубликовали и списки пассажиров. Одно из имен принадлежало старой гувернантке Изабеллы, иностранке, которая умерла много лет назад. Изабелла однажды призналась мне, что пользовалась ее именем в юности, когда нужно было ускользнуть от строгой опекунши. Но я никогда не думала, что она воспользуется этим именем… в таких целях.
      Сабрина нахмурилась.
      – Но возможно, это была другая женщина с таким же именем. Может, это вовсе не Изабелла.
      Леди Рамли покачала головой:
      – Изабелла прислала письмо. Написала мне – она даже не смогла покаяться перед Эдуардом. Письмо было отправлено из гавани, за день до кораблекрушения. Она писала мне, что уезжает, чтобы начать новую жизнь с человеком, которого любит так, как никогда не любила Эдуарда. Она просила меня попрощаться от ее имени с детьми… – Леди Рамли откашлялась. – Но это все в прошлом. Теперь граф успокоился, ведь по счастливой случайности нашлась его кузина…
      – Не уверена, что ему эта случайность кажется такой уж счастливой, – улыбнулась Рина.
      Леди Рамли взяла ее под руку.
      – Он опомнится, вот увидите. Я хочу, чтобы мы стали подругами, чтобы вы перестали обращаться ко мне… так официально. Не возражаешь, Пруденс?
      – Конечно, Касси.
      Они пошли по садовой дорожке.
      – Я очень рада, что мы станем подругами. В конце концов, в скором времени нам предстоит породниться, – сказала леди Рамли.
      Да, конечно… Касси собирается замуж за графа. Рина отвернулась и посмотрела на залитое солнцем море. Она вновь напомнила себе, что все это ее не касается. «Через несколько недель я покину этот дом. И никогда больше его не увижу. И буду счастлива».
      Но Рина очень сомневалась в том, что действительно будет счастлива, покинув Рейвенсхолд.

      – Как так? Вы ничего не смогли найти? – возмутился Эдуард и ударил кулаком по столу. – Черри, вы должны были хоть что-нибудь обнаружить.
      Мистер Черри теребил свой шейный платок.
      – Ничего, милорд. Я повторно проверил всех свидетелей и документы, представленные мисс Уинтроп. Они подлинные. – Собравшись с духом, поверенный добавил: – Я же вас предупреждал, что повторное расследование скорее всего ничего не даст.
      – Тогда я прикажу провести еще одно расследование! – взревел Эдуард.
      Черри вытащил из кармана носовой платок и вытер лоб.
      – Конечно, я учту все ваши пожелания. Но должен спросить… Видите ли… Почему вы с таким недоверием относитесь к этой леди, если она не принесла в ваш дом ничего, кроме счастья?
      Эдуард ослабил воротничок рубашки, который внезапно стал невыносимо тесным. Черри прав: мисс Уинтроп принесла в его дом только радость. Он осознавал это – и потому злился.
      Его раздражала ее хозяйственность – она так умело навела порядок в запущенном доме. Раздражало и то, что его легкомысленная сестра после ее появления стала серьезнее относиться к некоторым вещам. Даже бабушка, казалось, помолодела. Фицрои ее обожали… Сара и Дэвид ловили каждое ее слово… А чопорный доктор Уильямс – тот улыбался как мальчишка, когда она входила в комнату.
      Но больше всего графа выводило из себя другое: он чувствовал, что его к ней влечет. Изредка встречая ее вечерами в гостиной, он подолгу смотрел на нее и не мог оторвать взгляд от стройной фигурки. Граф заставлял себя отворачиваться – а несколько секунд спустя снова смотрел на «кузину», завороженный игрой пламени на ее рыжих волосах, смотрел в надежде увидеть ее чудесную улыбку.
      Мисс Уинтроп стала частью его жизни. Именно за это он ее и ненавидел.
      – Она самозванка, Черри, я вижу это так же ясно, как вижу вас. Должен быть какой-то способ доказать это. Должен.
      – Да, конечно, я сделаю все, что в моих силах, – пробормотал поверенный, засовывая мокрый платок в карман. – Гм, теперь о другом: вы просмотрели чертежи нового туннеля?
      Эдуард с облегчением вздохнул – эта тема была более приятной.
      – Да, просмотрел. Рабочие уже начали копать. Через несколько недель мы продвинемся вдоль берега и выйдем к новым залежам олова. – Он разложил на столе карту побережья и принялся водить по ней указательным пальцем. – Вот… Интересно получается. Если продолжим копать в том же направлении, то окажемся прямо под Фицрой-Холлом.
      – Вы имеете на это право. Ваш отец много лет назад купил у отца Фицроя права на разработку руды.
      – Вместе с половиной их земель и двумя поместьями на севере. Отец прекрасно разбирался в подобных вещах.
      «Пожалуй, только в этом и разбирался», – мысленно добавил Эдуард.
      Черри ерзал на стуле, ему явно не терпелось уйти. Эдуард вздохнул и понял, что и ему не мешало бы отдохнуть.
      – Мы сегодня весь день были заняты. Может, пора отдохнуть?
      Поверенный охотно согласился. Вскочив со стула, он поспешно направился к выходу.
      – Хорошо, что мы уже закончили, милорд. Мисс Уинтроп сегодня вечером рассказывает одну из своих историй.
      – Что делает?
      – Рассказывает историю. Она знает самые удивительные… – Черри осекся. – Да, мне известно, как вы относитесь к этой леди, но, должен сказать, у нее настоящий дар, она прекрасно рассказывает сказки. Кто-нибудь из детей предлагает тему – и она… прямо из ничего создает чудесную историю. Это необыкновенно, такое нельзя пропустить… может, только вы пропускаете, потому что не хотите признавать мисс Уинтроп. В таком случае понятно, что вы не станете слушать ее истории. Я… тоже не пойду, если вы этого не желаете.
      Эдуард молчал.
      – Идите, если хотите, мистер Черри, – проговорил он наконец. – Почему-то я нисколько не сомневаюсь, что она замечательно придумывает разные истории.
      Черри кивнул и поспешно вышел из комнаты. Граф же вернулся к своим бумагам. Он пытался убедить себя в том, что ему нравится одиночество. Да, ему действительно нравилось запираться у себя в комнате – ведь здесь было его убежище, его личное королевство. Но в этот вечер в «королевстве» казалось скучновато. Бумаги не вызывали ни малейшего интереса. Граф раскрыл книгу, но и читать ему не хотелось. Он закурил сигару и налил себе бренди, но даже эти удовольствия его не радовали. Наконец, решив, что ему необходимо прогуляться, граф вышел из кабинета и направился к парадной двери. Проходя мимо гостиной, он услышал голос сына.
      – Эта была слишком короткой, – говорил Дэвид. – Расскажи еще одну.
      – Я уже целых две рассказала, – ответила мисс Уинтроп, – Вам с сестрой пора спать.
      – Нет, не пора, – протестовали дети.
      – Ты должна рассказать нам еще одну историю, – неожиданно раздался голос бабушки.
      – Только одну! – послышался звонкий голосок Эми. – Пожалуйста, Пруденс.
      В комнате воцарилось молчание. Наконец мисс Уинтроп глубоко вздохнула.
      – Хорошо, – сказала она. – Но эта будет на сегодня последней.
      Эдуард задержался у двери. В темном коридоре его никто не видел. Пообещав себе, что постоит минуту-другую и уйдет, он решил послушать" начало.
      – Кто-нибудь из вас должен дать мне тему, – проговорила мисс Уинтроп. – Может, ты, Сара? По-моему, очередь твоя.
      Эдуард не видел свою дочь, но прекрасно представлял себе, как она прикусила губу, задумалась…
      – А… знаю. Жил-был красивый рыцарь, который был влюблен в прекрасную принцессу.
      В следующее мгновение раздался голос Пруденс:
      – Но рыцарь не мог сказать о своей любви, потому что принцесса была заколдована злой волшебницей, которая поклялась: в тот день, когда принцесса найдет свою любовь, бедняжка умрет…
      Эдуард слушал сказку о влюбленном красавце рыцаре, сказку, расцвеченную фантазией рассказчицы. Ее чуть хрипловатый голос завораживал, заставлял слушать и слушать, ловить каждое слово. Граф, забыв о своем решении уйти, стоял в темном коридоре, пока не дослушал сказку до конца.
      Дэвид возмутился:
      – Но почему оруженосцу рыцаря пришлось умереть? Почему рыцарь не мог спасти и его?
      – Потому что он мог спасти только одного человека, а оруженосец сказал, чтобы он спас принцессу. – Она секунду помолчала, потом добавила: – Даже самый храбрый рыцарь иногда не может спасти всех, кого любит.
      Стоявшему в темноте Эдуарду почудилось, что его сердце пронзила стрела. Он стремительно прошел по коридору, рывком распахнул парадную дверь – и остановился лишь у берега моря. Внизу разбивались о скалы темные волны, взлетавшие брызгами в залитую лунным светом ночь. Но ярость океана казалась детской забавой по сравнению с яростью, терзавшей его душу.
      Много лет назад Эдуард верил в рыцарей в сияющих латах и в принцесс, чья любовь никогда не угасает. Эти мечты были убежищем, где он скрывался от равнодушного отца и эгоистичной матери. Он хранил верность своей мечте и нашел свою принцессу. Она наполнила его сердце любовью. Но ее любовь в конце концов угасла. После смерти Изабеллы граф проклял свои мечты; он пытался доказать себе, что любовь, честь и надежда – пустые слова.
      Граф отдался во власть всех возможных грехов и пороков; он познал множество женщин, и наконец прелестное личико предательницы Изабеллы стало забываться. В конце концов, он взял себя в руки и вернулся к достойной жизни – вновь занялся хозяйством и стал заботиться о близких. Но в душе его по-прежнему царила непроглядная тьма, в каком-то смысле он все еще находился во власти пороков.
      Единственное, что осталось ему в жизни, – это заботиться о близких, и он поклялся защищать их от сладкоречивой мошенницы, рассказывавшей красивые сказки о волшебстве и вечной любви. Он не позволит ей завладеть их сердцами, чтобы потом разбить их, как это сделала Изабелла. И не позволит завладеть его сердцем, хотя временами ему очень хотелось ей поверить.
      Граф опустился на колени и закрыл лицо ладонями. «Даже самый храбрый рыцарь иногда не может спасти всех, кого любит».
      О дьявол… он даже себя самого не смог спасти.
 
      Сабрина была очень довольна собой – ей удавалось блефовать весьма убедительно.
      Как-то вечером, на закате, Рина выглянула из окна верхнего этажа и увидела графа, шедшего вдоль утесов.
      Багровые лучи закатного солнца выхватывали из мрака его одинокую фигуру. Пальцы Рины впились в подоконник. Она вспомнила о том, что жена Тревелина бросила его и детей, вспомнила и выражение его глаз – это были глаза человека, преследуемого призраками.
      Он был высокомерен и холоден, и все же она не могла не заметить печали в его глазах. Не забыла Рина и о добром отношении графа к семье Клары Хоббз. Конечно, он был сложным человеком… И у него имелись веские причины не доверять женщинам. Мысль о том, что она, Рина, еще большая обманщица, чем неверная жена графа, отзывалась в ее сердце такой сильной болью, какой она не испытывала после смерти отца.
      Сабрина все еще наблюдала за Тревелином, когда за ее спиной раздался веселый голос:
      – Рина, мы наконец-то напали на золотую жилу!
      Резко обернувшись, Сабрина с озабоченным видом осмотрелась, проверяя, нет ли в коридоре кого-нибудь из слуг. Потом, подбоченившись, сурово посмотрела на Квина:
      – Ты назвал меня моим настоящим именем. Если бы кто-нибудь услышал…
      – Не волнуйся. Я же не такой болван. Перед тем как подойти к тебе, я все как следует проверил. Слуги ужинают, а господа в гостиной. Поблизости ни души. А у меня – новость! Замечательная новость! – Он понизил голос: – Одна из камеристок графини приходится родственницей милашке одного из конюхов. Я подслушал их разговор. Кажется, старуха собирается в следующую субботу устроить бал в Рейвенсхолде, чтобы представить тебя другим важным господам со всей помпой.
      Глаза Рины широко раскрылись.
      – Бал? Но я ничего не знаю о балах. И совсем не умею танцевать, знаю только несколько па, которым меня научила мама, а это было почти десять лет назад. Все графство будет надо мной смеяться. Не говоря уж о том, что у меня нет подходящего платья…
      – Платье здесь ни при чем! – Квин вздохнул и пригладил остатки своих рыжих волос. – Детка, несмотря на весь твой ум, ты немного туповата. Станешь ли ты выделывать антраша, словно заправская танцовщица, или будешь наступать всем на ноги – не имеет значения. Бал – это когда все наряжаются, а если наряжаются, то украшают себя драгоценностями. Вдовствующая графиня дает бал, значит, она должна себя украсить. И готов поставить на кон свои зубы, что она наденет «Ожерелье голландца».
      Сабрина машинально поднесла руку к шее, словно на ней уже сверкало бриллиантовое ожерелье. В те недели, когда Квин се обучал, она то и дело представляла, как похищает бриллианты с туалетного столика графини, похищает без всякого труда. Но так казалось до приезда в Рейвенсхолд, пока леди Пенелопа оставалась для нее просто именем. Теперь она знала графиню как добрую, отзывчивую женщину, и эта женщина придет в отчаяние, если окажется, что ее «Пруденс» лишь очередная самозванка.
      Квин прищурился:
      – В чем дело, детка? Ты вся позеленела.
      – Ничего страшного… Я просто… просто это так неожиданно.
      – Неожиданно?! Милочка, да мы почти месяц ждали такого случая. И не надо напускать на себя виноватый вид. Обвести вокруг пальца этих самодовольных Тревелинов – истинное удовольствие…
      Они с Квином ждали своего часа с тех самых пор, как она согласилась участвовать в обмане. Значит, ей следовало радоваться так же, как радовался Квин. Но Рина думала лишь о добросердечии старой графини и о леди Эми, считавшей ее, Сабрину, своей кузиной.
      – Я знаю, что это надо сделать. Но мне бы не хотелось причинять им боль. Они были так добры ко мне.
      – Они были добры к Пруденс, а не к тебе. – Схватив девушку за плечи, Квин пристально посмотрел на нее, и в глазах его была такая нежность, какой она прежде не замечала. – Они тебе чужие, девочка моя. Но я все прекрасно вижу: ты очень неплохо здесь устроилась. И я знаю, что у тебя доброе сердце, ты, наверное, их жалеешь. Так не жалей. Они вышвырнут тебя, как только узнают, что ты не из их круга.
      – Я раньше тоже так думала. Но теперь…
      – Ты еще недели две будешь водить их за нос, а потом они все равно узнают правду. Никогда не жалей богачей. Много хороших людей отправились на виселицу из-за своей жалости. Эти Тревелины только кажутся добрыми, но их речи – пустая болтовня. Тебе не поздоровится, когда они узнают, что ты их обманывала. Подумай о себе, детка. Ведь твой отец всегда шел к поставленной цели…
      – Нет, не всегда, – возразила Рина. – Он перестал обманывать моего деда, когда полюбил маму.
      Квин едва заметно улыбнулся.
      – Да, верно. Но твоя матушка стоила гораздо больше того золота, которое он мог бы выманить у лорда Пула. Такой шанс выпадает раз в жизни – раз в десять жизней. И тебе выпал шанс… Делай ставку на бриллианты, детка, а не на любовь. Истинная любовь – редкость в нашем мире.
      В глазах Квина появилось какое-то странное выражение – он казался сейчас и молодым, и старым одновременно. Сабрина протянула руку к его щеке.
      – Квин, вы когда-нибудь были влюблены?
      Он тотчас же отбросил ее руку, и выражение его глаз стало совсем другим:
      – Я? Сохнуть по какой-нибудь глупой девице, словно влюбленный теленок? Да пусть меня лучше запекут в рождественский пудинг!
      – Но я подумала…
      – Значит, ты ошиблась. – Квин отступил на шаг и снова хитровато улыбнулся. – Золото и драгоценности – вот моя любовь, детка, я и тебе советую полюбить их. Думай только о выигрыше и держись подальше от таких людей, как лорд Тревелин.
      Квин взглянул в окно, и, очевидно, тоже заметил графа. Он перевел взгляд на Рину – та в смущении вспыхнула.
      – Я не… это не то, что вы думаете.
      Квин усмехнулся:
      – А что я думаю? Что ты поддаешься чарам Черного Графа, как и все остальные?
      – Я не поддаюсь ничьим чарам, и меньше всего его чарам. Лорд Тревелин – самый злой и невоспитанный человек, которого я когда-либо встречала. Я жду не дождусь того момента, когда завладею бриллиантами, потому что тогда смогу уехать отсюда и больше его не увижу.
      Несколько долгих секунд Квин пристально смотрел на нее, потом кивнул, явно удовлетворенный ответом:
      – Извини, девочка, но я должен был убедиться… Граф известен своими успехами у прекрасного пола.
      Сабрина повернулась к окну и посмотрела на заходящее солнце.
      – Со мной он успеха не добьется, уверяю вас.
      – Вижу. – Квин ухмыльнулся и окинул взглядом коридор. – Мне лучше уйти. Скоро появятся слуги, и нам придется очень долго объяснять, что делает конюх в господском коридоре. Завтра я ухожу со службы. Просто для того, чтобы находиться от тебя подальше. Будет безопаснее, если мы не увидимся до самого бала.
      Рина с беспокойством посмотрела на Квина:
      – А если что-нибудь пойдет не так? Как узнаю, что мне делать?
      Квин улыбнулся и погладил ее по щеке:
      – Я к тебе приду, моя девочка. У графини привычка покидать приемы часам к десяти – так сказала ее камеристка своей родственнице. Я буду ждать с лошадьми у главных ворот ровно в полночь. Ты утащишь ожерелье, и мы уедем. Скоро все забудется, как дурной сон.
      Он направился к выходу. Перед тем, как повернуть за угол, обернулся.
      – Ты королева, настоящая королева. Моя Бубновая Королева. Но эти богачи считают, что никто, кроме них, не стоит ни гроша. Мы, детка, для них ничто. Мы для них значим меньше, чем пыль на сапогах…
      В этот момент в противоположном конце коридора послышались шаги. Она обернулась и увидела стройную затянутую в шелк фигурку Эми.
      – Ох, Пруденс, я тебя повсюду ищу, – сказала она, подбегая к девушке. – В первый раз за все долгие годы бабушка устраивает бал. Бал в твою честь, кузина. Это будет так чудесно!
      Рина бросила взгляд в дальний конец коридора и убедилась, что Квин уже исчез. Она снова посмотрела на Эми и изобразила на лице подходящие к случаю изумление и радость. Несколько минут спустя Эми и Рина с увлечением обсуждали проблемы вееров, цветов, перчаток, платьев и прочие животрепещущие темы.
      Рина, как и сестра графа, цвела улыбками, но сердце в ее груди превратилось в камень. Какими бы добрыми ни казались эти люди, она не могла забыть о пропасти, разделявшей их. Тревелины – знатные и богатые. А она скрывалась от правосудия и участвовала в обмане.
      Когда они шли по коридору, Сабрина украдкой взглянула в окно, но графа уже не увидела – лорд Тревелин исчез в тумане, надвигавшемся с моря. Рина с облегчением вздохнула. Она пыталась убедить себя в том, что не должна сочувствовать этим людям. Ведь Квин сказал правду: они возненавидели бы ее, если бы узнали, кто она такая, если бы узнали, что она обманула их.
      Лишь одна ошибка, один-единственный неверный шаг – и она окажется в тюремной камере. Или запляшет в петле, на виселице.

      Эми поклялась, что сумеет за одну ночь превратить свою «бедненькую кузину» в настоящую леди. Бабушка с энтузиазмом помогала ей в этом трудном деле. Не успела Рина опомниться, как графиня наняла портниху, и та начала снимать с нее мерки. Эми же завалила Рину модными журналами, после чего вновь начались разговоры обо всем, что имело отношение к балам: снова обсуждались достоинства разнообразных фасонов перчаток, вееров и туфелек. Кроме того, Эми объяснила, с кем из мужчин лучше всего оказаться рядом, когда объявят первую кадриль. Сабрина заявила, что ей нет нужды беспокоиться о партнерах для кадрили, так как она не умеет ее танцевать. Однако через несколько часов в Рейвенсхолде появился учитель танцев.
      Для Сабрины это было утомительное и вместе с тем чудесное время: она с удовольствием слушала наставления женщин и принимала подарки, которые так и сыпались на нее. Но при этом не забывала о предостережениях Квина. Каждое утро, проснувшись, Рина бросала взгляд на плюшевого мишку Джинджера, сидевшего на сундуке, и думала о том, что ей просто повезло, когда она выбирала игрушку. И каждый вечер, когда ложилась в постель, сжимала висевший у нее на шее медальон и напоминала себе снова и снова, что всего лишь играет роль…
      Через несколько дней Сабрина и Эми отправились в ближайший портовый город Сент-Петрок, чтобы забрать платья, которые примеряли неделю назад. В городе царило оживление, по улицам сновали купцы, матросы и солдаты. Эми же, как ни странно, притихла, почти не разговаривала. И только когда они приехали к портнихе, Рина узнала причину столь странного поведения.
      В мастерской портнихи Эми выложила тайну, Которую хранила больше недели. Оказывается, графиня поручила портнихе сшить для Рины не только бальное платье, но и еще дюжину платьев – дневных и вечерних.
      – Она полагает, что тебе необходим гардероб, который, гм… лучше тебе подходит. – Тут появилась хозяйка с ворохом платьев. – Мы выбирали фасоны вместе, – продолжала Эми. – Надеюсь, ты их одобришь.
      Неожиданная щедрость графини поразила Сабрину. Она ощупала рукав чудесного голубого платья и едва удержалась от слез. Эми и ее бабушка, очевидно, потратили немало времени, выбирая такие наряды, которые наилучшим образом украсили бы их не слишком привлекательную «родственницу». Это был самый щедрый из всех подарков, которые Рина когда-либо получала. И самый незаслуженный… В ночь на воскресенье она покинет эту страну. А в воскресенье утром Эми и графиня поймут, как подло их обманули…
      – Тебе они нравятся? – спросила Эми.
      – Нравятся?.. Я… – Сабрина крепко обняла молодую женщину, обняла совсем не так, как подобает благовоспитанной леди. Портниха встревоженно ахнула, но Рина не обратила на нее внимания. Она закрыла глаза, и ей вдруг показалось, что Эми действительно ее кузина.
      Когда обновки отнесли в их карету, Эми повела Сабрину на прогулку по городу. Как и многие городки в графстве Корнуолл, Сент-Петрок имел историю, восходившую к временам римлян. Уже тогда здесь добывали олово и медь, которые отправлялись во все средиземноморские порты.
      – Олово всегда было основой жизни Корнуолла, – объясняла Эми, шагая по вымощенной булыжником главной улице городка. – Эти камни укладывали римские воины, чтобы олово легче было перевозить к побережью. Даже короли Англии кланялись корнуолльским рудокопам. Говорят, на короля Джеймса Первого такое впечатление произвело богатство Джеффри, первого графа Тревелина, что он предложил ему в жены свою кузину. Но граф не принял предложения. Вместо этого Джеффри, рискуя навлечь на себя гнев короля, женился по любви. Это очень романтичная история.
      – Да, действительно, – кивнула Сабрина. – Но вероятно, некоторые из наших родственников были не слишком довольны выбором предка. Родство с королевской семьей принесло бы Тревелинам существенную выгоду. Твой брат наверняка так думает. Мне кажется, он все время проводит на шахте.
      Эми покачала головой:
      – Так было не всегда. Раньше Эдуард думал не только о делах. Я помню время, когда была жива Изабелла… Брат очень изменился с тех пор. Теперь он чаше всего бывает либо в наших поместьях на севере, либо в Лондоне, хотя не совсем понимаю, что он там делает.
      Рина вспомнила красивых танцовщиц в «Ковент-Гардене» – их унизанные кольцами пальчики то и дело цеплялись за руки разодетых знатных бездельников. Вероятно, одним из них был и Тревелин. Рина потупилась. Почему-то мысль о лондонских забавах графа взволновала ее.
      – Зато теперь он надолго обосновался в Рейвенсхолде. Подозреваю, что он за мной присматривает.
      Леди Эми кивнула:
      – Так же говорит и бабушка. Но она рада, что ты с нами. И я тоже. А мой брат привыкнет, вот увидишь. Я замечаю, что он стал лучше к тебе относиться.
      – Эми, я боюсь, что волнение перед балом повлияло на твои умственные способности. Твой брат терпеть меня не может.
      – Ах, не обращай внимания на его манеры. Вспомни, он рисковал жизнью, чтобы спасти тебя, когда у тебя лопнули поводья. И бывают моменты… Когда ты читаешь или смотришь на огонь по вечерам – в такие моменты я замечаю, как брат на тебя смотрит. И тогда он пожимает плечами и делает вид, что в этом нет ничего особенного, но я уже много лет не видела на его лице такого выражения. С тех пор, как… ох, сюда идут сестры Ларкин.
      Рине было все равно, пусть даже сам дьявол направлялся бы в их сторону. Она схватила Эми за руку.
      – Его выражение лица… Ты собиралась мне рассказать…
      – Да-да, конечно, – кивнула Эми и тут же переключила внимание на сестер Ларкин.
      Посмотрев на противоположную сторону улицы, Сабрина увидела двух пожилых женщин, которые стояли на краю тротуара, явно собираясь перейти дорогу, запруженную грохочущими повозками. Всем своим обликом они напоминали хищных птиц, высматривающих добычу. Эми наклонилась к Рине и прошептала:
      – Эти сестры – неисправимые сплетницы. Если они догадаются, кто ты такая, мы от них никогда не избавимся.
      Сабрина замерла. «Неисправимые» сплетницы были не просто докучливыми, они могли оказаться опасными. Такие люди задают вопросы, слишком много вопросов. Рина осмотрелась и увидела неподалеку узкий переулок.
      – Я могу спрятаться вон там. Скажи им, что я пошла в какой-нибудь магазин. В общем, что-нибудь придумай. Придешь за мной позже, когда они уйдут.
      Эми поспешно кивнула. Рина бросилась в переулок – и словно оказалась в другом мире. Слева и справа от нее высились каменные стены. В переулке царил полумрак, и даже воздух казался каким-то затхлым. Кроме того, удивляла тишина – шум улицы заглушали толстые стены. Рина была не из тех, кто боится собственной тени, но в этом жутком месте она почувствовала себя совершенно одинокой и беззащитной.
      Прислонившись к холодной стене, Сабрина попыталась думать о чем-нибудь приятном и веселом. Но в ушах у нее снова и снова звучали слова Эми: «Я замечаю, что он стал лучше к тебе относиться… Замечаю, как брат на тебя смотрит». Но Эми ошибается. Если Тревелин и смотрит на нее, то лишь для того, чтобы поймать ее на лжи. Может, граф и рисковал жизнью, чтобы спасти ее, но он всегда относился к ней с холодным презрением. И тем более удивительными казались те чувства, которые он в ней пробуждал…
      И тут она услышала голоса, доносившиеся с противоположного конца переулка, из-за полуразрушенной кирпичной стены. Рина подошла к стене поближе – ей хотелось отвлечься от тревожных мыслей. Впрочем, она не очень старалась прислушиваться – слушала вполуха. И вдруг насторожилась. Неужели ей почудилось? Или она действительно услышала это слово.
      «Тревелин».
      Она подкралась вплотную к стене и приложила ухо к кирпичам.
      – Обман, вот как я это называю, – раздался резкий голос. – Мы сделали дело, но ни пенни не получили.
      – Но она же не умерла, – прозвучал тоненький голосок – точно мышь пропищала. – Деньги за труп – вот какой был договор.
      – Ну… я не виноват. Я хотел все сделать надежно, помнишь? Просто проткнул бы ее, как рождественскую индюшку. А ты, слизняк, ты захотел, чтобы все выглядело как несчастный случай. Поэтому и пришлось воспользоваться лошадью.
      Лошадь… Лошадь, которая понесла? Рина затаила дыхание.
      – Но ведь у нас почти получилось, – возразил писклявый.
      – Хозяин не платит за «почти». Она живая, а мы не стали богаче. И если мы не сделаем все как следует, то…
      Под рукой Сабрины из стены вывалился обломок кирпича и упал на землю. Послышалось грубое ругательство, а потом – шаги, – очевидно, незнакомцы испугались шума. Проклиная себя за неловкость, Рина обогнула стену, но было уже поздно, негодяи успели скрыться.
      Рина сжала кулаки, в ней вскипела кровь Мерфи. Она слышала только обрывки разговора, но этого было достаточно, чтобы понять: в тот день ремни поводьев порвались не случайно. Какой-то негодяй желает ее смерти. Какой-то трусливый мерзавец, который нанял убийц, который даже не способен встретиться с ней лицом к лицу, как мужчина.
      Она услышала топот сапог по мостовой. И, повернув пикшу, увидела двух мужчин, бежавших по переулку.
      – Стойте! – закричала Рина, бросаясь вдогонку. – Стойте – или пойдете на виселицу!
      Сейчас она снова была Сабриной Мерфи, дочерью ирландца и игрока. Подлость этих мерзавцев едва не стоила ей жизни – она едва не свернула шею. Да и граф мог пострадать… Последняя мысль почему-то еще больше ее разозлила.
      Рина бежала изо всех сил, но догнать беглецов ей не удалось. Слишком длинная юбка и тесные туфли мешали бежать. Негодяи, казалось, растворились в воздухе. Тяжело дыша, Сабрина прислонилась к какому-то высоченному ящику; она снова и снова ругала себя за неловкость.
      Отдышавшись, Рина осмотрелась. В переулке по-прежнему не было ни души. Вскоре она вышла к докам и оказалась среди упаковочных ящиков, бочек и грубых мужчин, которые то появлялись, то снова исчезали в корабельных трюмах. Нет, здесь негодяев не найти…
      Сабрина наклонилась и помассировала ноющую ногу. Если бы не модные туфельки, она бы их догнала. Трусливые мерзавцы! Она их всех разоблачит – во что бы то ни пало! Они поплатятся за то, что пытались убить дочь Дэниела Мерфи…
      Рина нахмурилась. Нет, здесь она не дочь игрока, она мисс Пруденс Уинтроп, кузина лорда Тревелина. А у Пруденс не может быть врагов. Впрочем, все это не имеет значения. Потому что ясно одно: у нее появился враг, который желает ей смерти. А если он представляет опасность для нее, то может представлять опасность и для Тревелинов. Для Эми, для детей, для Эдуарда…
      Она вспомнила тот вечер, когда, стоя у окна, смотрела на Тревелина, бродившего в одиночестве по утесам. Поднимавшийся с моря туман окутывал графа и все вокруг… И нетрудно было представить, что кто-то прячется, поджидает его в засаде. Всего один-единственный толчок, и…
      – Я должна его предупредить, – пробормотала Рина.
      Она стала пробираться сквозь толпу, направляясь обратно к переулку. Конечно, Эдуард холоден и высокомерен. И если он узнает, что она не Пруденс, то посадит ее в тюрьму, непременно посадит. Но мысль о том, что ему угрожает опасность, – эта мысль ужасала… Графа надо предупредить. Хотя бы ради его семьи. Надо предупредить, даже если она презирает Тревелина. А она его действительно презирает, говорила себе Рина, приближаясь к переулку. И она абсолютно уверена…
      – Не спеши так, Полли.
      Сабрина остановилась. Перед ней стоял рослый мужчина в потрепанной морской куртке. Его рубаха была вся в жирных пятнах, и от него воняло протухшей рыбой. Рина поморщилась.
      – Вы ошиблись, сэр, меня зовут не Полли, – сказала она, пытаясь обойти незнакомца.
      Он сделал шаг в сторону, снова преграждая ей дорогу.
      – Держу пари, ты можешь назваться и Полли. Если монета окажется подходящая.
      Он протянул руку и раскрыл ладонь, на которой лежало полкроны. Рина с удивлением посмотрела на мужчину. Заметив похотливый блеск в его глазах, она все поняла. «Чудесно. Меня приняли за проститутку».
      Объяснив моряку, что он ошибся, Рина снова попыталась обойти его. Но он, протянув свою огромную ручищу, схватил ее за локоть, да так крепко, что она охнула.
      – Можешь не изображать скромницу, детка, больше все равно не дам. У меня зуд в штанах, и ты меня сейчас почешешь. – Он потащил ее к груде ящиков.
      Рина стала звать на помощь, но ответом на ее мольбы был лишь веселый смех стоявших неподалеку докеров. Она окинула взглядом улицу, однако все, кто видел ее, либо отводили глаза, либо с равнодушным видом пожимали плечами. Некоторые смеялись вместе с докерами.
      Моряк снова стиснул ее руку, и Рина вскрикнула от боли. Груда ящиков была уже в нескольких метрах от нее. И тут она вспомнила ту ночь, когда Альберт пытался ее изнасиловать.
      – Пожалуйста!.. – закричала Рина ослабевшим голосом, озираясь в поисках спасения. – Пожалуйста, помогите мне…
      – Отпусти ее.
      Голос был тихий, но, казалось, в нем таилась смертельная угроза. Верзила, тащивший за собой Рину, невольно остановился. Девушка не видела говорившего – он находился за спиной гиганта. Зато она узнала этот голос, голос Тревелина! Сабрина вновь обрела надежду – граф пришел ей на помощь.
      Но надежда тотчас же угасла, ведь моряк был гораздо крупнее графа и выше почти на целую голову.

      Предполагалось, что визит Эдуарда в Сент-Петрок будет недолгим. Он приехал в порт, чтобы договориться о перевозке олова со своего рудника. Купцы – люди бессовестные, но Тревелин, прекрасно знавший их нравы, сумел заключить довольно выгодную для себя сделку. Графу следовало бы торжествовать, когда он покинул контору дельцов. Однако Эдуард хмурился – ему хотелось побыстрее покинуть зловонную, запруженную докерами пристань и вернуться к серым утесам Рейвенсхолда.
      Неожиданно его внимание привлекла какая-то возня в дальнем конце дока. Похоже, моряк и его девка назначили свидание средь белого дня. Граф с отвращением отвернулся. Но тут услышал женский крик.
      Пруденс?
      Вчера вечером Эми сказала ему, что они с мисс Уинтроп собираются съездить в Сент-Петрок, но ведь они поехали к портнихе, а не в доки… Граф сокрушенно покачал головой. Он ничего не мог с собой поделать. Она вторгалась в его мысли и сны, ему даже чудится ее голос… Граф снова взглянул в сторону рослого моряка и его девицы – и в глаза ему бросились рыжие волосы, которые нельзя было не узнать.
      Тревелин не видел женщину – моряк заслонял ее своей могучей спиной, но, заметив пеструю юбку, граф отбросил сомнения. Он пробрался сквозь хохочущую толпу.
      – Отпусти ее.
      Моряк остановился. Бросив через плечо взгляд, прорычал:
      – Найди себе другую девку.
      – Ты ошибся.
      – Это не я ошибся, приятель, – ухмыльнулся гигант. – Но я с тобой не хочу ссориться – пока. Убирайся. Можешь развлечься с ней после меня.
      Граф в ярости схватил моряка за руку.
      Тот снова обернулся. Теперь в его взгляде была неприкрытая угроза. Он откинул полу куртки, открыв костяную ручку ножа за широким кожаным поясом.
      – Отстань – или пожалеешь.
      Граф не отступил:
      – Если хочешь подраться, приятель, я с удовольствием…
      – Эдуард, оставьте его в покое, – раздался голос Пруденс.
      В следующее мгновение граф увидел за плечом моряка до боли знакомые изумрудные глаза. Он смотрел на Пруденс с удивлением.
      – Вы не сможете его одолеть, – сказала она. – У него нож. И он… сильнее вас.
      Моряк расхохотался.
      – Ты права, дорогая. Еще как права! – Он схватил Рину за волосы и впился в ее губы слюнявым поцелуем.
      Кровь забурлила в жилах Эдуарда. С криком он схватил моряка за плечи, рывком оттащил от девушки и толкнул к одному из штабелей бревен.
      – Уходите, мисс Уинтроп, – сказал он, пристально глядя на моряка. – Я уже сказал: если тебе хочется подраться, я с удовольствием.
      Громко выругавшись, матрос с ревом бросился на графа. Сверкнуло лезвие ножа, но Эдуард увернулся, успев заметить при этом, что противник метил прямо в сердце.
      Великан отступил на шаг и с любопытством взглянул на графа – похоже, он полагал, что перед ним трусливый щеголь, по теперь понял, что ошибся.
      Граф по-прежнему не отводил взгляда от противника, и в глазах его сверкали молнии. Долгие годы Эдуард подавлял свои страсти, опасаясь возврата того безумия, которое едва не погубило его после предательства Изабеллы. Но теперь он не пытался себя обуздать – охваченный бешенством, Тревелин жаждал крови. Заметив неуверенность, промелькнувшую в глазах великана, граф бросился на него, словно голодный волк на добычу.
      Лезвие ножа снова просвистело в воздухе – на сей раз противник распорол графу рукав. Это еще больше распалило Эдуарда. Издав боевой клич, он нанес матросу удар в челюсть. Удар был таким сильным, что великан отлетел к бревнам. Нож выскользнул из его рук и со стуком упал на дощатый настил. В глазах моряка появился страх.
      – Послушай, приятель, э… ваша светлость, – пробормотал он. – Я просто ошибся. К чему нам драться из-за юбки?
      – Она леди! – прорычал Эдуард. – А ты подлый трус, и тебя надо как следует проучить… – Граф перевел дух. – Только не я этим займусь.
      Эдуард сделал шаг вперед и с силой ударил матроса в грудь. Тот потерял равновесие и, покачнувшись, рухнул в воду. Стоя на краю причала, граф смотрел, как негодяй барахтается в воде и отплевывается. Наконец докеры протянули ему конец длинного шеста и помогли выбраться на доски. Граф не стал им препятствовать – решил, что его противник в следующий раз хорошенько подумает, прежде чем приставать к женщине.
      Как ни странно, Эдуард не чувствовал удовлетворения – напротив, испытывал какое-то странное беспокойство. И вдруг он понял, что именно его беспокоило… Он ощущал ее присутствие.
      Граф медленно повернул голову и увидел Пруденс. Она действительно стояла возле него на коленях и отрывала полоску ткани от подола своего безобразного платья. Но ведь ей следовало уйти в безопасное место. Если бы он не одолел этого…
      Граф был поражен бесстрашием этой женщины. Но ее пренебрежение к собственной безопасности раздражало его.
      Пристально глядя на нее, он угрожающим тоном спросил:
      – Чем вы, собственно, занимаетесь?
      – Ваша рука, – ответила она, нисколько не смущенная его гневом.
      Граф взглянул на свою руку. Распоротый ножом рукав стал мокрым от крови. Очевидно, моряк все-таки ранил его. А он был так увлечен схваткой, что даже не заметил этого. Теперь же Эдуард почувствовал тупую боль в руке, и эта боль все усиливалась.
      – Ничего, пустяки, – пробормотал он.
      Она поднялась и с упреком взглянула на него. Взглянула так, как когда-то смотрела няня, застав Эдуарда на месте преступления, – например, когда он собирался стащить печенье. Пруденс принялась вытирать кровь. Нахмурившись, она сказала:
      – Возможно, кость не задета, но рану все равно надо обработать. Даже легкие порезы могут загноиться, если их не лечить. Стойте спокойно, милорд.
      Ее прикосновения были осторожными и ласковыми, даже нежными… Давно уже Эдуард не ощущал такой нежности в прикосновении женщины. И вдруг он с удивлением понял, что именно этого – нежности – ему и не хватало. И почувствовал, как оттаивает его сердце, почувствовал, что наконец обретает душевный покой. Явно довольная послушанием графа, Рина подняла на него глаза и улыбнулась…
      И тотчас же огонек в его душе превратился в адское пламя – желание нахлынуло на него.
      Они стояли на пирсе, провонявшем рыбой, стояли средь белого дня, и их окружала толпа зевак. И все же он желал ее. Эта улыбка, аромат ее тела, уверенная грация изящных рук сотворили чудо – кровь в его жилах превратилась в жаркое пламя. Как-то раз он уже спас ее, стащив с лошади, он держал ее тогда в своих объятиях, но те ощущения даже сравниться не могли с желанием, которое охватило его сейчас. Граф облизал внезапно пересохшие губы.
      – Пруденс…
      Она подняла глаза. Их взгляды встретились. И Рину мгновенно охватило то же пламя, в котором сгорал Эдуард. Руки ее замерли, нижняя губа задрожала. Он смотрел в ее лицо, смотрел в ее изумрудные глаза. Неужели он мог считать ее некрасивой? И как она отважна, как умна… А ее чудесные глаза – они его околдовали. Господи, в них можно утонуть, в этих глазах.
      – Пруденс… – проговорил он хриплым шепотом.
      Тьма, окружавшая его долгие годы, рассеялась, как утренний туман. Он протянул руку и убрал с ее щеки сверкающий на солнце локон. К черту этот док, к черту толпу и запах рыбы! Все это не имеет значения. Только она. Только он. Ему необходимо ее поцеловать, так же необходимо… как дышать. Он снова прошептал ее имя, и его губы приблизились к ее губам…
      – Эдуард! – раздался голос Эми.
      Граф вздрогнул, обернулся и увидел сестру; Эми пробиралась сквозь окружавшую их толпу. За ней шагали несколько констеблей.
      – Эдуард, я увидела, как ты дерешься с этим негодяем, поэтому побежала, чтобы привести этих милых… Пруденс, с тобой все в порядке? Этот мерзавец тебя ранил? Он… вот он! – Она указала на матроса в мокрой одежде, стоявшего на дощатом настиле. – Вот этот человек напал на нее. Констебль, выполняйте свой… Эдуард, что с твоей рукой!?
      Охая и ахая, Эми суетилась вокруг Эдуарда, ни на секунду не закрывая рта. Тем временем один из констеблей принялся расспрашивать графа о случившемся. Но Эдуард почти не слушал сестру и констебля. Вытягивая шею, он смотрел вслед двоим полицейским, выводившим мисс Уинтроп из толпы. Граф вновь вернулся к суровой реальности.
      Она самозванка… Ее забота, ее прикосновения, блеск ее глаз – все это притворство, ложь. Она использовала свои уловки, чтобы проникнуть в его дом, чтобы одурачить его бабушку и сестру. А теперь, похоже, нашла способ и до него добраться…
      Несколько секунд спустя она исчезла в переулке. Но перед этим на мгновение остановилась, оглянулась – и улыбнулась ему одной из своих чудесных улыбок.
      Эдуард мысленно вернулся в прошлое. И увидел Изабеллу. Она провожала его и махала рукой. Она улыбалась, посылая ему воздушный поцелуй. А потом крикнула, чтобы он поскорее возвращался…
      И сердце его вновь сковал холод.
 
      – Для героя вы не очень-то веселы, – заметил доктор Уильямс, осматривая повязку на руке графа.
      Эдуард застонал и снова повернулся к бокалу с вином.
      – Я не герой. А мое настроение – мое личное дело. Ваше дело – лечить мою руку.
      – Мое дело – исцелять раны пациентов, телесные и душевные. Аптекарь из Петрока вполне прилично обработал вашу рану. С ней все будет в порядке. Но ваша душа…
      Чарльз взял стул и уселся на него верхом, положив подбородок на спинку. Внимательно глядя на графа поверх очков, проговорил:
      – Когда впервые познакомился с вами, я принял вас за одного из пустоголовых денди, таких, как Фицрой. Но в последние недели я наблюдал за вами, видел вас на руднике… Вы толковый и порядочный человек, милорд. Я проникся к вам уважением. И поэтому считаю своим долгом сказать вам: вы загоните себя в могилу раньше срока.
      Эдуард задумался, но лишь на мгновение. Потянувшись к бутылке, он наполнил свой бокал до краев.
      – Замечательное бордо. Вы уверены, доктор, что не желаете попробовать?
      – Послушайте, я говорю о вашем здоровье! Нельзя так себя разрушать. И без всяких на то причин. У вас любящая семья, чудесные дети и прекрасный дом. Кроме того… если бы какая-нибудь леди смотрела на меня так, как мисс Уинтроп на вас…
      – Это также не ваше дело, – с угрозой проговорил Эдуард.
      Доктор Уильямс хитровато прищурился.
      – Вы ей не доверяете. Даже после всего, что она сделала для вашей бабушки и сестры…
      – Единственное, что она сделала, – она их обманула! – Тревелин вскочил с кресла. Бросившись к столу, он схватил какую-то бумагу и сунул ее в лицо доктору. – Это письмо от моего поверенного, мистера Черри. Я дал ему задание установить происхождение мисс Уинтроп. Это была сложная задача, но мой поверенный пишет, что, возможно, нашел кое-что, опровергающее ее историю.
      Чарльз внимательно прочел письмо. Потом, пожав плечами, вернул графу.
      – Он здесь ничего толком не объясняет. У него нет никаких доказательств. А я, как человек науки, верю только доказательствам. И еще я вижу, что ваша кузина принесла в дом радость.
      – Вы точно такой же, как мои родные. Она и вас околдовала своими огромными зелеными глазами и чарующей улыбкой.
      Чарльз провел ладонью по подбородку.
      – У нее и впрямь чудесная улыбка. Не такая очаровательная, как у вашей сестры, конечно, но все равно – очень милая. И все-таки не улыбка мисс Уинтроп заставляет меня уважать ее. Она умная и добрая девушка, во многих отношениях неординарная, и я горжусь тем, что принадлежу к числу ее друзей. Кроме того, если бы она была самозванкой – разве это не проявилось бы к сегодняшнему дню?
      Эдуард поморщился. Он и сам думал почти так же. Много недель он ждал, когда мисс Уинтроп покажет себя в истинном свете, скроется с фамильным серебром, например, или с несколькими бесценными картинами. Но она ничего не взяла, насколько он мог заметить, и у него не оставалось причин не доверять ей. Она либо очень умная, либо абсолютно честная.
      И все-таки графа что-то тревожило… Он взял бокал и осушил его одним глотком.
      – Кузины не появляются ниоткуда. Даже воскресшие кузины. Ее история – обман, и Черри в конце концов это докажет. А когда докажет, это разобьет сердца бабушки и сестры.
      – Только их сердца?
      Эдуард резко обернулся. Прищурившись, проговорил:
      – Ваши услуги мне больше не нужны, доктор. Вы свободны.
      – Спокойной ночи, милорд. – Доктор Уильямс встал со стула и, подхватив медицинский саквояж, направился к двери.
      Глядя ему вслед, граф говорил себе, что ему не в чем себя винить, что этот молодой человек у него на службе и он, граф, ему хорошо платит. И вообще их отношения – чисто деловые, не дружеские…
      – Доктор! – Эдуард поставил бокал на каминную полку и запустил пальцы в волосы. – Мои друзья, те, что еще остались, называют меня Эдуардом.
      Улыбка молодого человека была неуверенной, но искренней.
      – А мои меня – Чарльзом. Спокойной ночи… Эдуард.
      Оставшись один, граф задумчиво смотрел на огонь. Он действительно неравнодушен к мисс Уинтроп – граф понял это, увидев, как моряк ее целует, – ему хотелось убить негодяя. Он не хотел в этом признаться – черт возьми, боялся признаться! – но признаться пришлось…
      Она – не в его вкусе. Слишком тощая, а он любил пышных женщин. Слишком высокая, а он любил малышек, утопающих в кружевах и оборках. И главное – она слишком молодая, почти на двенадцать лет моложе его; правда, некоторые мужчины предпочитают совсем молоденьких девушек, но граф к их числу не относился. В ней не было ничего, что могло бы его заинтересовать. Кроме ее сияющих глаз. И чудесной улыбки. И еще ее удивительная грация – глядя на «Пруденс», он чувствовал, что его неудержимо влечет к ней…
      Эдуард впервые чувствовал подобное влечение к женщине, это, скорее, походило на безумие, подавлявшее его волю. Он провел тыльной стороной ладони по влажному лбу. Слишком худая. Слишком высокая. Слишком молодая. Почти наверняка – обманщица. И все же его к ней влекло.
      Резкий стук в дверь вывел его из задумчивости. О дьявол… Без сомнения, это вернулся доктор, озабоченный его душевным здоровьем. Как, впрочем, и физическим. Граф рывком распахнул массивную дверь.
      – Черт побери, Чарльз, мне не нужны ваши…
      Перед ним стояла мисс Уинтроп. Стояла неподвижно, словно изваяние.
      Она смотрела на его обнаженную грудь – рубаха графа была распахнута до самой талии.
      Целомудренно «отредактированные» копии греческих фресок, которые Рина видела в книге матери по классической истории, не подготовили ее к восприятию реальности – сейчас перед ней была грудь графа, поросшая черными волосами с тугими завитками, и еще она чувствовала пьянящий запах его кожи.
      Рина приподняла подбородок… и встретила леденящий взгляд серых глаз.
      – Что вам угодно?
      Она снова взглянула на его обнаженную грудь. Множество мыслей пронеслось в ее голове – и все нескромные.
      – Я… я хотела поблагодарить вас. За то, что вы спасли меня. И еще я…
      – Прекрасно. Вы меня поблагодарили. До свидания.
      Он хотел закрыть дверь, но Сабрина, переступив порог, помешала ему:
      – Подождите, я еще не все…
      – Я ничего не желаю слушать! – закричал граф. – Убирайтесь из моей комнаты.
      Сабрина покачала головой, не в состоянии объяснить перемену в его настроении. Он рисковал жизнью, чтобы избавить ее от моряка. А потом, когда она перевязывала его руку, он казался таким нежным и добрым, таким… Она судорожно сглотнула – сердце пронзила резкая боль.
      – Я не уйду. Пока не расскажу вам то, что услышала сегодня днем.
      На мгновение ей показалось, что граф силой вытолкнет ее за дверь. Но он лишь выругался сквозь зубы и вернулся к письменному столу. Стоя спиной к Сабрине, он вылил в свой бокал остатки вина из бутылки. Не оборачиваясь, он произнес:
      – Ну?..
      Закрыв дверь, Сабрина прислонилась к ней, уже жалея о том, что не ушла, когда он пытался ее выставить. Но она знала: ее долг – рассказать графу о том, что она случайно услышала в переулке.
      – До того, как на меня напал моряк, я кое-что услышала. Нечто такое, о чем вы должны знать.
      Он пожал плечами:
      – Жаль, что вы не сказали мне об этот днем. Тогда бы вы не отнимали у меня время сейчас.
      Рина рассердилась:
      – Неужели я вам очень помешала? Чем вы, собственно, заняты? Пьете вино?
      Граф резко повернулся и бросил на нее убийственный взгляд:
      – Это моя комната. И я волен делать здесь все, что пожелаю. Если моя выпивка оскорбляет ваши тонкие чувства, вас никто не задерживает.
      – Я уйду, но не раньше, чем расскажу вам все. – Она с вызовом посмотрела на графа. – Стоя в переулке, я услышала разговор двоих мужчин. Они упомянули ваше имя и говорили о несчастном случае – о происшествии с лошадью. И говорили о какой-то грязной сделке. «Она живая, а мы не стали богаче» – вот слова одного из них.
      Эдуард поставил бокал на стол.
      – Имелась в виду ваша лошадь?
      – Мне кажется – да. Лопнувшие поводья – не случайность. И если они пытались… навредить мне, то они могут попытаться навредить и остальным членам семьи. Вам, графине, леди Эми или…
      – Или моим детям. Клянусь Богом, если с их головы упадет хоть волосок, я… – Неожиданно он запрокинул голову и громко расхохотался. – Господи, о чем я думал?
      – Эдуард, вы…
      – Я опять позволил себя провести! Клянусь Богом, мне следовало бы просить Чарльза обследовать мою голову, а не руку.
      – Но это правда!
      – Без сомнения. Вы просто случайно оказались в нужном месте в нужное время и услышали этот разговор. Как вы это объясняете?
      – Возможно, мне повезло, – предположила Рина.
      – Больше похоже на обман. – Граф одним глотком осушил бокал и подошел к камину. – Вам не удастся меня одурачить, так и знайте.
      – Но это правда! Клянусь.
      – Так же, как клянетесь, что вы – Пруденс Уинтроп? – Он усмехнулся. Усмехнулся с горечью и сожалением. – Если вы пытаетесь завоевать мое доверие, то зря стараетесь. У меня имеется некоторый опыт общения с лживыми женщинами. Вы, конечно, весьма искусная лгунья, но все-таки лгунья. Подозреваю, вы ни перед чем не остановитесь, чтобы добиться своего.
      Сабрина даже не подозревала, что слова графа могут так больно ее ранить. Но ведь она надеялась, что Тревелин – после того как спас ее – станет хоть немного ее уважать. Теперь же было очевидно: она надеялась напрасно. Что бы она ни говорила, что бы ни делала – он будет видеть в ней лишь подлую лгунью.
      Сабрина прижала руку к груди, пытаясь унять боль в сердце.
      – Если вы так обо мне думаете, почему тогда вы меня спасали?
      Граф пристально посмотрел на нее, и в его глазах было столько боли и гнева, что у Сабрины перехватило дыхание. Она чувствовала, что в душе его происходит борьба, – это было написано у него на лице. Инстинкт подсказывал ей, что надо бежать, убраться с глаз графа, прежде чем ярость захлестнет его. Но Рина видела, что, с ним происходит, и не могла покинуть его. Перед ней был мужчина, некогда страстно любивший женщину и пострадавший из-за этой любви. Она не могла повернуться к нему спиной. Она чувствовала…
      – К черту! – Тревелин швырнул бокал в камин и бросился к ней через всю комнату.
      В следующее мгновение он стиснул ладонями лицо Рины и впился поцелуем в ее губы.

      Сабрину дважды целовали мужчины, но в тот момент, когда губы графа впились в ее уста, она поняла, что ее до этого ни разу не целовали по-настоящему. Поцелуй Тревелина был горячим и страстным. И в то же время осторожным и нежным. Поцелуй этот волновал, будоражил – Рине казалось, что кровь закипает в ее жилах. Колени подогнулись, и она, чтобы не упасть, вцепилась в рубаху графа. Рина случайно коснулась кончиками пальцев обнаженной груди Тревелина – и тихонько застонала.
      Ей казалось, время остановилось. Сабрина забыла обо всем на свете – существовали лишь его губы, его огненные губы, дающие наслаждение. И тут она услышала рычание хищника… А в следующее мгновение поняла, что это рычание вырвалось из ее, Сабрины, горла. Колени снова подогнулись, но на этот раз Эдуард поддержал ее, заключив в объятия.
      Она в экстазе затрепетала. Свершилось чудо! Ведь Сабрина уже почти примирилась со своим жребием: она некрасивая и никогда не узнает, что такое страсть. Но сейчас Рина поняла: она желанна, по-настоящему желанна – и это казалось чудом. Она снова застонала, наслаждаясь его поцелуем.
      Наконец он оторвался от ее губ. И долго, целую вечность, смотрел на нее с изумлением. И вдруг нахмурился, насторожился – эту настороженность она уже столько раз видела в его глазах…
      – Вы прекрасная актриса, дорогая кузина. Едва не заставили меня поверить, что вы действительно моя кузина. Жаль, что ваш замечательный талант пропадет зря. – Он бросил взгляд в сторону двери в противоположном конце кабинета. – Мы могли бы продолжить спектакль в моей спальне. Если ты постараешься, то, возможно, тебе удастся убедить меня…
      Звонкая пощечина заставила его умолкнуть. Рина вырвалась из его рук и выскочила в коридор – ей хотелось как можно быстрее убежать, чтобы граф не увидел слезы в ее глазах. Она его ненавидела. Презирала. Он соблазнил ее. Как соблазнил множество других женщин…
      Рина бежала по коридору, вытирая губы – ей казалось, что она все еще ощущает жар его поцелуя, ее по-прежнему к нему влекло…
      Сабрина остановилась. Прислонившись спиной к стене, она попыталась восстановить дыхание и успокоиться. Такие же чувства она испытывала в тот день, когда граф спас ее, стащив с лошади, – только сейчас было хуже, гораздо хуже. Потому что на этот раз она целовала его, целовала со всей страстью. Она его ненавидела и презирала – и все же хотела, чтобы он обнимал, ласкал ее, чтобы любил ее.
      Прежде ей казалось, что Альберт унизил ее так, как не смог бы унизить никто другой, но, как выяснилось, она ошибалась.
 
      День бала наконец настал. Все в Рейвенсхолде кипело и бурлило – шли лихорадочные приготовления на кухне; ураганом носились по залам служанки, занятые уборкой; скатывались и убирались ковры; приводились в порядок боевые знамена предков; полировались до блеска доспехи. Кроме того, все вазы были наполнены цветами, и каждый стол украшали серебряные канделябры.
      Вскоре веселая суета приготовлений начала сводить Рину с ума.
      Она незаметно вышла из дома и направилась к утесам – ей хотелось уединиться, собраться с мыслями. День был ясный, солнечный, с моря дул холодный ветер. Сабрина остановилась у самого края утеса, так что носки ее туфель почти касались красных «отметок безопасности», но она не сознавала, что стоит на краю бездны, – она по-прежнему думала об Эдуарде.
      Как Рина ни старалась, ей не удавалось забыть их последнюю встречу. Его поцелуй все еще обжигал ее губы, а кончики пальцев, прикоснувшиеся к его обнаженной груди, все еще пылали. Она обхватила плечи руками и попыталась успокоиться.
      «Не стоит волноваться», – успокаивала себя Сабрина. Ведь она так долго дожидалась этой ночи. Она похитит «Ожерелье голландца», а затем, когда пробьет полночь, встретится с Квином у ворот. Они уедут раньше, чем их хватятся, умчатся навстречу счастливой жизни, в которой не будет высокомерного лорда Тревелина. Она говорила себе, что рада этому, что ненавидит графа со всей страстью своей пылкой ирландской души.
      К несчастью, эта ненависть не мешала ей мечтать о его объятиях…
      И тут она услышала чей-то тоненький голосок:
      – Я уже не маленький!
      – Нет, маленький, – раздался другой детский голос. – Маленький, маленький.
      Дэвид и Сара? Сабрина нахмурилась. Детям полагалось в это время находиться под присмотром воспитателя, а не прыгать по утесам. Рина стала спускаться по извилистой тропе. Проходя мимо огромного валуна, возвышающегося посередине прохода, она увидела Дэвида и Сару, шедших вдоль края утеса. За детьми следовал верный Пендрагон.
      Щенок первый заметил Рину. Он поднял вверх мордочку, явно принюхиваясь к переменчивым порывам ветра. Затем повернулся – и мохнатым комком бросился Прямо в руки Сабрины.
      – Пенни, прекрати… нет, нельзя лизать меня в нос. Ты же знаешь, я не люблю… Ох, перестань так извиваться, дорогой, не то я тебя уроню!
      – О… Это вы? – Сара шагнула к Рине; вид у нее был смущенный и одновременно вызывающий. Она в растерянности теребила шелковую ленту своего голубого капора. – Мы ничего плохого не делали…
      – Только гуляли по этим скалам одни, – попыталась нахмуриться Рина. – А ведь вам полагается находиться в классной комнате вместе с вашим воспитателем, разве не так?
      Сара поджала губы и с вызовом вскинула подбородок. Дэвид же проговорил:
      – Горничная попросила его помочь ей готовиться к вечеру. Он как-то раз целовал ее, когда думал, что я не вижу, так что, наверное, он должен ее слушаться. Поэтому мы удрали. А потом Сара взяла и назвала меня маленьким. Ты ведь не считаешь меня маленьким, правда, Пру?
      Позволив Пендрагону лизнуть себя в последний раз, Рина опустила щенка на тропинку.
      – Конечно, я не считаю тебя маленьким, но ни тебе, ни твоей сестре не следует бродить по этим утесам без взрослых. Здесь очень опасно.
      – Только для чужих, – возразила Сара.
      Рина невольно вздрогнула. Сара в отличие от Дэвида так и не смягчилась по отношению к ней. Сначала Рина думала, что это следствие недоверия, которое выказывал отец девочки. Но потом заметила, что точно так же прохладно Сара относится к Эми и даже к леди Пенелопе. Похоже, эта девочка отгородилась стеной от всего мира.
      И все же детям не следовало бродить по скалам одним.
      – Пойдемте, дети. Я хочу, чтобы вы вернулись домой вместе со мной.
      Сабрина тут же осознала свою ошибку. Брат и сестра тотчас объединились против общего врага – взрослого. Лорд Дэвид взглянул на сестру и приподнял брови с каким-то дьявольским выражением лица – сейчас он очень походил на своего отца.
      – Нам ведь не обязательно возвращаться, правда, Сара?
      – Конечно, нет. – Сара с улыбкой обняла брата за плечи, и брат с сестрой, повернувшись к Рине спиной, стали спускаться по узкой тропинке.
      Рина задумалась… Если она вернется в Рейвенсхолд за помощью, ей придется оставить детей одних на этих утесах. Она бросила взгляд на узкую тропу, на красные отметки, которые яснее всяких слов говорили о том, насколько опасной может оказаться эта тропа. Один неверный шаг, и…
      Сабрина стиснула зубы. Нет, она не вернется без них.
      – Подождите! Могу я… пойти с вами?
      Сара бросила взгляд через плечо и пожала плечами.
      – Как хотите, – ответила она, продолжая спускаться по каменистой тропинке вместе с братом и Пендрагоном. – Только вам придется от нас не отставать. Мы вас не будем ждать.
      Сара и Дэвид перебирались через камни и расселины с ловкостью горных коз. Они лишь изредка смотрели на Сабрину, – очевидно, полагали, что она скоро останется позади. Но Рина провела детские годы, гоняясь за жеребятами на летних пастбищах, а когда подросла, ловко уворачивалась от карет и фургонов на узких лондонских улицах. Она пробиралась по тропе, не отставая от детей. Наконец Дэвид задержался и пошел рядом с ней. Он посмотрел на нее с удивлением и даже восхищением.
      – А ты молодец, – сказал мальчик с улыбкой.
      – Благодарю вас, сэр, – ответила Рина и подумала о том, что будет очень скучать по Дэвиду, когда уедет.
      Тут раздался окрик леди Сары:
      – Эй вы, побыстрее! – Она остановилась. Скрестив на груди руки, топнула ножкой, словно недовольная классная дама, и добавила: – Поторопитесь, или мы никогда не доберемся до мыса Кораблекрушений.
      Сабрина нахмурилась:
      – До какого мыса?
      – Кораблекрушений, – ответил Дэвид с веселой улыбкой. – Люди раньше разводили костры на вершине этого утеса. А на кораблях думали, что это маяк на побережье. Они поворачивали на скалы и разбивались в щепки. А люди, что жгли костры, убивали команду и забирали их сокровища. Сокровища прятали в пещерах, а потом продавали.
      Сабрина старалась скрыть улыбку, слушая, с каким увлечением Дэвид рассказывает эту ужасную историю.
      – Ну тогда это очень плохие люди, не так ли?
      – Наверное, – вздохнул мальчик, но в его голосе звучало сомнение. Он подтолкнул ногой Пендрагона, помогая перелезть через большой камень. – Говорят, что в этих пещерах до сих пор спрятаны сокровища, золото, бриллианты и рубины величиной с гусиное яйцо. Когда вырасту, я обыщу все пещеры и найду их.
      – Долго же тебе придется искать, – заметила Сара. – Тут сотни пещер по всему берегу. Но если бы сокровища действительно существовали, то их бы уже давно нашли. Только глупцы могут думать, что здесь спрятаны сокровища.
      – Я вовсе не глупец. И сокровище существует. Мне мама говорила.
      Сара внезапно остановилась.
      – Неправда. Ты ее даже не помнишь. Ты был тогда совсем маленький.
      – Нет, помню. Она была теплая и мягкая, и от нее пахло лавандой. А когда мама укладывала нас спать, рассказывала нам сказки, как Пруденс. Потом говорила, что любит нас…
      – Ты врешь! – обрушилась на брата Сара. – Она никогда ничего такого не говорила.
      – Сара! – Рина встала между детьми, заслонив спиной Дэвида. – Твой брат не врет. Если он говорит, что помнит, значит, помнит, я уверена.
      – Нет! – закричала Сара, и ее крик эхом прокатился по утесам. – Она никогда не рассказывала нам сказок, не укладывала спать, не говорила, что любит нас. Она вообще нас не любила. И мне все равно, потому что я ее ненавижу. – Нижняя губка Сары дрожала, в глазах блестели слезы.
      На Рину нахлынули воспоминания о ее собственном детстве. Вспомнилось, как она бежала и бежала по широкому полю, словно пыталась убежать от боли, разрывавшей ее сердце. Мать покинула Сабрину по другой причине, но девочка тогда воспринимала ее смерть как предательство. И до сих пор она не могла залечить эту рану.
      – Ты ошибаешься, Сара, – тихо проговорила Сабрина. – Просто ты сердишься на маму за то, что она тебя покинула. – Рина шагнула к девочке. – Ведь я тоже потеряла мать… Ты должна простить свою маму за то, что она сделала.
      Сара смутилась, взгляд ее потеплел, и Сабрина подумала, что ей, возможно, наконец удалось растопить лед, сковывавший сердце девочки. Но уже в следующее мгновение глаза Сары приобрели прежнее выражение. Она повернулась к Сабрине спиной, и девушка поняла, что от нее ускользнуло нечто более ценное, чем «Ожерелье голландца». «Сегодня я вижу эту девочку в последний раз. Почему же ее боль так волнует меня?»
      Она смотрела, как Сара бежит по извилистой тропинке между скалами, перебираясь через валуны. Девочка бросила на Рину взгляд через плечо.
      – Мыс Кораблекрушений прямо впереди. Посмотрим, сможете ли вы меня догнать.
      – Сара, стой! Ты не должна… Нет, Дэвид, оставайся здесь. Это опасно…
      – Посмотрим, как вы меня поймаете, – пропела Сара. Она стояла на вершине валуна и махала рукой. – Посмотрим, как вы меня…
      Ноги девочки соскользнули с валуна, и она исчезла за краем утеса.

      Рина бросилась к обрыву и тоже едва не сорвалась вниз. Балансируя на самом краю, она вытянула шею и разглядела голубое платье Сары на покатом каменном карнизе, футах в десяти от вершины утеса. Сердце ее снова заныло.
      – Сара, я тебя вижу. С тобой все в порядке?
      Услышав крик девочки, Сабрина поняла, что Сара жива, хотя, возможно, ранена и перепугана насмерть.
      – Она умрет?
      Голосок Дэвида напомнил Саре, что не только она испугалась. Девушка отошла от края обрыва и положила руку на плечо юного Тревелина.
      – С твоей сестрой все в порядке, – успокоила она мальчика.
      Дэвид взглянул на край утеса и с сомнением проговорил:
      – Я не хочу, чтобы она умерла. Иногда я на нее злился, но я не хочу, чтобы она умерла.
      – Она не умрет. Но нам нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты был смелым, Дэвид. Мне нужно спуститься вниз и посмотреть, все ли в порядке с твоей сестрой. Тебе придется остаться здесь…
      – Но я хочу помочь Саре!
      – Я знаю, мой милый. Но ты больше ей поможешь, если останешься здесь, в безопасности. – Рина опустила глаза, чтобы мальчик не заметил в них страх. – Тебе придется остаться здесь. Кто-то же должен присмотреть за Пендрагоном.
      – Да, правильно. – Дэвид прижал к себе щенка. – Вот он – маленький. Может упасть с обрыва.
      – Тогда тебе придется позаботиться о том, чтобы Пендрагон не упал. Если будешь держаться подальше от края, он тоже к нему не подойдет. – Рина наклонилась и погладила щенка. Она надеялась, что Дэвид сумеет добраться до Рейвенсхолда, даже если с ней…
      Собравшись с духом, Сабрина подошла к краю утеса. Соскользнув по осыпи, она упала на узкий карниз, за которым уже не было ничего, только бурное море далеко внизу.
      Рина посмотрела на кипящие волны и невольно вздрогнула, подумав о том, что лишь чудо спасло Сару от гибели.
      «Ну, Рина, пора выяснить, готова ли ты к риску, как твой отец», – сказала она себе, снимая перчатки и опускаясь на колени. Потом ухватилась за скалу и начала осторожно спускаться по крутому, усыпанному мелкими камнями склону.
      – Держись, Сара. Я скоро спущусь к тебе.
      Склон оказался гораздо опаснее, чем она думала, – он был покрыт осыпающимися камнями и обломками скал, рассыпавшимися, едва она ставила на них ногу. Каждый шаг был сопряжен со смертельным риском и мог стать последним. Рина поставила ногу на крепкий с виду камень, думая о том, что кому-нибудь следовало бы расставить красные метки на этом склоне. В следующее мгновение камень рассыпался у нее под ногой…
      Рина упала и заскользила вниз по склону. Не замечая, как острые камни царапают ее плечи и рвут платье, она лихорадочно шарила вокруг в поисках опоры. Наконец остановилась недалеко от края пропасти.
      – Это Пруденс? – раздался голос Сары.
      Сабрина бросилась к девочке. Та вся перепачкалась, голубой капор слетел с ее головы, платье порвалось, но в глазах не было боли – только испуг. Кое-где на теле девочки виднелись синяки, но переломов, к счастью, не было.
      – Ты ничего не сломала? – спросила Рина на всякий случай.
      – Кажется… нет, – пролепетала девочка, явно потрясенная падением. Она попыталась сесть. – Я чувствую… ох, моя лодыжка!
      Сара вздрогнула от боли, и Рина, догадавшись, что у нее всего лишь вывих или растяжение, попыталась улыбнуться:
      – Боюсь, ты какое-то время не сможешь бегать.
      Сара тоже попыталась улыбнуться.
      Рина со вздохом поднялась. Потом встала и машинально вытерла грязные руки о столь же грязную юбку. Прикрыв ладонью глаза, она осмотрела скалу над ними, пытаясь определить, сможет ли затащить Сару наверх. Такой подъем представлялся слишком опасным. Рина даже сомневалась в том, что сумела бы подняться одна, без девочки. Они с Сарой находились на карнизе в безопасности, но выбраться наверх не могли.
      Приложив ладони к губам, Сабрина закричала:
      – Дэвид! Ты меня слышишь?!
      Над краем скалы появилась голова Дэвида.
      – Слышу. С Сарой все в порядке?
      – С ней все будет хорошо, но она вывихнула ногу. Ты должен вернуться в Рейвенсхолд за помощью.
      Дэвид со страхом посмотрел на продуваемые ветрами скалы:
      – Мне не разрешают ходить по утесам одному. Папе это не понравится.
      – Мой милый, это – особый случай. Твой папа не рассердится. Только держись подальше от обрывов. Только ты можешь добраться до Рейвенсхолда и привести кого-нибудь, кто нас спасет.
      Дэвид повеселел:
      – Спасти вас? Как рыцарь в твоей сказке?
      – Да, как рыцарь! – закричала Рина. – Но ты должен мне обещать, что будешь очень, очень осторожным. Хорошо?
      Она услышала лишь лай собаки. Очевидно, Дэвид уже убежал. Рина закрыла глаза и вознесла молитву к ангелу-хранителю: «Я знаю, что сейчас не состою в твоем списке добродетельных людей, но прошу тебя, защити мальчика. Пожалуйста».
      – Пруденс?
      Сабрина поспешно смахнула слезы. Ей ужасно хотелось заплакать, но она не могла себе этого позволить, ведь Сара нуждалась в ее поддержке. Рина улыбнулась и взяла девочку за руку.
      – Тебе нечего бояться. Твой отец скоро будет здесь – не успеешь оглянуться.
      Сабрина ожидала, что ее слова успокоят Сару. Но лицо девочки исказилось гримасой.
      – Он не придет. Зачем? Он знает, что это я во всем виновата.
      Рина нахмурилась.
      – Ты совсем не виновата… Эту тропу следовало пометить как опасную. Ты же не знала, что здесь так опасно…
      – Вы не понимаете! – Сара энергично помотала головой, и ее рыжие кудри рассыпались по плечам. – Папа меня ненавидит. Он знает: это я виновата, что мама уехала.
      Рина во все глаза смотрела на девочку.
      – Это неправда. Ты не должна так говорить…
      Но Сара ее перебила:
      – Вы были правы – на самом деле я любила маму и очень испугалась, когда она исчезла. Папа сказал мне, что она уехала навестить подругу, но я видела, как они обшаривали дно бухты. Все думали, что она утонула. Я молилась Богу, чтобы мама осталась жива, мне даже снилось, что она где-то заблудилась и зовет меня…
      Рина погладила девочку по волосам:
      – Успокойся, Сара. Не нужно рассказывать мне остальное.
      Девочка крепко сжала губы, потом снова заговорила:
      – Нет, я хочу рассказать об этом, особенно, если мы… – Она бросила взгляд в сторону обрыва и всхлипнула. – Сон про маму так испугал меня, что я проснулась. Я пошла к папе, чтобы он убаюкал меня песенкой, – он всегда так делал, когда я была маленькой. Но в комнате у папы был дядя Парис, и он рассказывал о письме, которое мама написала тете Касси. Я стояла у двери и все слышала. Он сказал, что она убежала, чтобы жить с кем-то другим. Мама написала, что она устала, что ее… обременяют дети. Я точно помню эти слова – «обременяют дети, будто камни на шее». Потом дядя Парис сказал папе, что корабль, на котором плыла мама, перевернулся и что она утонула.
      Сара умолкла. Слезы текли по ее перепачканным щекам.
      – Это я виновата. Дэвид был еще слишком маленький, чтобы… причинять неудобства. Если бы я вела себя лучше, если бы не была капризной и доедала весь горошек, она бы не уехала, и папа не стал бы меня ненавидеть за то, что она убежала из-за меня.
      Рина наконец поняла, почему девочка замкнулась в себе: Сара боялась, что раскроется ее страшная тайна.
      – Бедняжка… – прошептала Сабрина, обнимая дрожащую девочку. – Твой отец тебя любит, поверь мне.
      Сара всхлипнула:
      – Но ведь это из-за меня мама убежала.
      – Ничего подобного. Я не знаю, почему уехала твоя мама, но это не имеет к тебе никакого отношения. Мама тебя любила, я в этом уверена.
      – Почему? – шепнула Сара. – Почему ты в этом уверена?
      – Потому что… – Рина осеклась, вспомнив слова Квина о том, что она ничем не обязана Тревелинам, что она для них – ничто. Завтра она станет для Сары лишь воспоминанием. Так что разумнее всего – держаться от Сары подальше. Но Рина сама много страдала и не могла отвернуться от страдающего ребенка. Особенно от ребенка, который так отчаянно нуждался в любви…
      Сабрина же отчаянно нуждалась в том, чтобы дарить любовь. Она еще крепче обняла девочку.
      – Я знаю, твоя мама тебя любила, потому что я тоже тебя люблю. Но я не знала, как сильно люблю, не знала, пока не испугалась, что могу тебя потерять.
      Сара улыбнулась сквозь слезы, и эта улыбка стала для Рины драгоценнейшим даром.
      Теперь обрыв уже не казался таким опасным, а ветер – таким холодным. Сара же, оживившись, говорила без умолку, словно пыталась выговориться после долгого молчания. Она рассказывала Рине обо всем на свете. О своем поразительно умном пони. О цветах, которые сама посадила в конце сада. Рассказывала, как рыбаки ловят рыбу в бухте. Как облака в летние дни образуют на небе различные фигуры. Девочка говорила, говорила и говорила, и Рина впитывала каждое ее слово, ведь она сделала Сару счастливой хотя бы на время, возможно, даже отчасти залечила ту душевную рану, которую нанесла дочери Изабелла…
      Сабрина нахмурилась. Она вспомнила рассказ Касси о письме Изабеллы, в котором та просила подругу попрощаться за нее с детьми. Но она не сказала ни слова про «камни на шее». Зачем Фицрою придумывать такие жестокие слова?
      – Сара, когда дядя Парис говорил о твоей маме, он точно передавал все, что было написано в письме?
      Сара пожала плечами:
      – Не знаю. Может быть, дядя Парис что-то и забыл. Я однажды слышала о человеке, который не мог вспомнить свое собственное имя. Он торговал рыбой в Пензансе, и его ударило по голове тележкой молочника…
      Рина слушала рассказ Сары вполуха. За годы, прожитые с отцом, у нее развилось особое чутье на обман. Очередная история Сары явно не вызывала доверия. И выдумки девочки почему-то взволновали Рину – по спине ее пробежал холодок, словно призрак Изабеллы подошел к ней и опустил на плечо ледяную руку…
      Раздавшийся сверху крик заставил ее вздрогнуть:
      – Эй, мисс Уинтроп! Леди Сара!
      – Мы здесь! – отозвалась Сабрина, вскочив на ноги. Она приложила ладони к губам и прокричала: – Мы здесь, внизу!
      Наверху началась суета, вниз посыпались камни и обломки скал. Рина прикрывала Сару своим телом. И вдруг увидела рядом молодого мужчину в куртке рудокопа – он спрыгнул на карниз.
      – Здравствуйте. Меня зовут Даффи, – сказал он, вежливо поднося руку к полям своей шляпы, словно они встретились где-нибудь на дороге, а не над пропастью. Рудокоп дернул за веревку, обмотанную вокруг пояса. Затем задрал голову и зычным голосом закричал: – Эй! Они здесь, и в полном порядке. Я сперва подниму маленькую мисс.
      – Прошу вас, мистер Даффи, осторожнее, – попросила Рина. – Она повредила лодыжку, возможно, у нее растяжение.
      – Не тревожьтесь, мисс. У меня у самого дома шестеро, и дня не проходит, чтобы хоть один не явился с синяком или шишкой. Хозяйка моя просто с ума сходит. Так что я знаю, как обращаться с детьми. Ну, хватайтесь руками за мою шею, леди Сара, и кивните, когда будете готовы к подъему.
      Даффи дважды дернул за веревку – и вместе с девочкой вознесся к небу. Сабрина, прикрыв глаза ладонью, наблюдала за ними. Когда они достигли вершины, она с облегчением вздохнула.
      Через несколько минут Даффи вернулся и обвязал веревку вокруг талии Рины. На несколько страшных мгновений она зависла над кипящим внизу морем. Потом веревку потащили вверх, и Рина, помогая себе руками и ногами, взобралась на вершину.
      Тотчас же ее окружили слуга, пришедшие из Рейвенсхолда, и добрая половина обитателей деревни. Рина осмотрелась, надеясь увидеть Сару или ее отца.
      А если он не явился? Что, если он послал слуг спасать Сару? Но для дочери его отсутствие – доказательство того, что он ее не любит. «Господи, неужели у этого человека нет сердца? Я считала, что даже для него жизнь дочери важнее дел».
      – С вами все в порядке, мисс?
      Сабрина обернулась и оказалась лицом к лицу с Тоби, молодым человеком, который сопровождал их с Эми во время верховой прогулки в ее первый день в Рейвенсхолде.
      Рина улыбнулась:
      – Все в порядке, Тоби. Только я волнуюсь из-за Сары.
      Я ее здесь не вижу.
      – Ее светлость вон там, – ответил юноша, указывая за спину Рины.
      Девушка обернулась и увидела мужчину, державшего на руках рыжеволосую девочку. Сара крепко обнимала отца за шею, а Эдуард прижимался щекой к ее плечу, и выражение его глаз было красноречивее любых слов.
      Сабрина смотрела на них словно завороженная. Она знала, что Сара никогда больше не усомнится в любви отца. Сморгнув счастливые слезы, Рина хотела отвернуться, но тут Эдуард поднял голову и посмотрел на нее.
      Его взгляд, предельно откровенный и выразительный, казалось пронзил Рину насквозь – он проник в нее, наполнил радостью, болью и жаждой, таящимися в его душе. Эдуард словно впустил ее в свое сердце, открылся ей полностью. Рина задохнулась от счастья – в эти мгновения Тревелин был для нее самым близким человеком на свете.
      Тут ее окружила толпа, заслонившая от нее графа. Рина покачнулась и ухватилась за руку Тоби, чтобы не упасть. Она сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Но ей не удалось справиться с захлестнувшими ее чувствами.
      С уверенностью, которая приходит лишь раз в жизни, Сабрина поняла, что влюбилась в графа Тревелина.
 
      «С ней все будет хорошо», – мысленно твердил Эдуард, гладя спящую дочь по волосам. Ему очень хотелось бы испытывать такую же уверенность, думая о своем собственном будущем.
      Граф наклонился, поцеловал Сару в лоб и вышел из спальни дочери. Ему не хотелось покидать малышку, но Чарльз сказал, что девочке необходимо выспаться. Что ж, если Саре необходимо выспаться, то ему необходимо время, чтобы осмыслить все произошедшее.
      Мисс Уинтроп, женщина, которую он презирал и которой не доверял, рисковала жизнью, чтобы спасти его дочь. Такая самоотверженность совершенно не соответствовала образу хитрой и лживой мошенницы. А если он ошибался относительно одной из черт ее характера, то мог ошибаться и во всем остальном…
      Осторожный стук в дверь прервал его размышления. Эдуард поморщился:
      – Ради Бога, Чарльз, я еще немного…
      Он умолк – в комнату вошла Пруденс. Она уже успела умыться, причесаться и переодеться – на ней было простенькое платье из кремового муслина, на плечах – пестрая кашемировая шаль. Но синяки на руках и царапина на щеке недвусмысленно свидетельствовали о пережитом. Эдуард смотрел на нее и чувствовал, что мысли его путаются.
      – Вам… следовало бы… лечь в постель.
      – Как Сара?
      – С ней все в п-порядке. – Господи, что это с ним? Он заикается словно юнец, назначающий первое свидание.
      Граф откашлялся, заложил руки за спину и с надменным видом проговорил:
      – Мисс Уинтроп, я еще не поблагодарил вас должным образом за спасение жизни моей дочери.
      – Вы уже это сделали, милорд. Я видела ваше лицо, когда вы держали ее на руках после того, как Сару подняли наверх. – Рина опустила взгляд и тихо добавила: – Выражение ваших глаз – вот лучшая благодарность.
      Эдуард плохо помнил те мгновения. Узнав о том, что случилось с Сарой, он словно обезумел. Если бы двое рудокопов не удержали его, он бы без всяких веревок бросился спасать Сару. Когда Даффи передал ему дочь, он крепко прижал ее к себе, а она прошептала ему в ухо: «Я люблю тебя, папа». И в ее голосе было столько отчаяния, что сердце графа едва не разорвалось.
      И тут он заметил в толпе Пруденс. Ее платье порвалось, а волосы были покрыты пылью и грязью – жалкое зрелище. Впрочем, какое это имело значение? Ведь она спасла его дочь, его дорогую, бесценную Сару. Эдуард смотрел на нее, и она казалась ему прекрасной из женщин.
      – Все равно, вы заслужили… награду, – пробормотал он, смутившись. – Разве вы ничего не хотите?
      Она молчала. Эдуард же смотрел ей в глаза и, казалось, тонул в них, как той ночью, когда она околдовала его. Он помнил, как обнимал ее, как чувствовал биение ее сердца, как страстно целовал ее. Эдуард понял, что в его душе происходит что-то очень важное. Он откашлялся. Пытаясь выбросить из головы ненужные мысли, проговорил:
      – Я еще раз спрашиваю, мисс Уинтроп. Разве вы ничего не хотите? Если это в моей власти, я обещаю выполнить ваше желание.
      Она обвела взглядом детскую. Он знал, о чем она думает. Здесь все началось. Здесь она выбрала Джинджера. Здесь она начала лгать и обманывать. Но здесь же ее признали люди, которым она принесла только счастье, как заметил мистер Черри. Она возродила к жизни бабушку, стала подругой Эми, а теперь спасла жизнь его дочери.
      – Ради Бога, попросите же у меня что-нибудь! – воскликнул он.
      Граф был почти уверен: она попросит, чтобы он признал ее своей, кузиной. Ему даже хотелось, чтобы она об этом попросила. Если бы она потребовала признать ее, то это являлось свидетельством того, что она самозванка, как он и предполагал. Но она не попросила об этом. Взглянув на него исподлобья, она проговорила:
      – Тогда выслушайте меня, милорд. Всего несколько минут. Когда я сидела на уступе с вашей дочерью, она призналась мне… В ту ночь, когда вы узнали, что ваша жена… исчезла, Сара случайно услышала ваш разговоре мистером Фицроем. Он сказал вам, что Изабелла уехала из-за детей. С тех пор Сара считала, что мать покинула Рейвенсхолд из-за нее… И думала, что вы обвиняете ее…
      – Нет, не может… О Господи! – Граф рухнул в ближайшее кресло и запустил пальцы в волосы. – А я-то удивлялся: почему она так изменилась после того, как Изабелла нас бросила? Я все спрашивал себя: почему она отстраняется от меня, словно мои прикосновения ее обжигают? Я полагал, она считает меня виновником отъезда матери и ненавидит за это. Оказывается, она винила себя, носила эту чудовищную вину в своем сердце так долго… – Он закрыл лицо руками. – Мне следовало чаще бывать здесь, следовало расспросить ее, понять… Я должен был ее защитить.
      Казалось, боль придавила графа, заставила забыть обо всем на свете. Эдуард был так поглощен переживаниями, что не заметил, как Рина опустилась рядом с ним на колени. Он взглянул на нее, лишь услышав ее тихий голос.
      – Вы не могли знать, что чувствует Сара, – проговорила девушка. – Вы ни в чем не виноваты.
      – Нет, виноват. Заботиться о своих детях и семье – это единственное достойное занятие, которое у меня осталось. – Он поднял голову и рассмеялся. – И в этом я тоже потерпел неудачу.
      Сабрина с минуту молчала. Потом взяла графа за руку и проговорила:
      – Не стану утверждать, будто знаю, что вам пришлось пережить. Но я знаю одно: ваша дочь вас любит. И сын – тоже, ваша бабушка, и сестра, и… Я уверена, еще многие. А если человека любят многие, то он не может считать себя неудачником.
      Граф вздохнул:
      – Я не заслуживаю их любви.
      Рина еще крепче сжала его руку.
      – Мой отец, то есть один игрок, который приходил к моему приемному отцу… Так вот, он однажды сказал мне, что любовь очень похожа на Леди Удачу: человек, которому посчастливилось ее встретить, не должен сомневаться в своем счастье. Главное для вас – принять любовь, которую дарит вам семья. Только это имеет значение.
      Эдуард смотрел на нее не мигая. «Мошенница! – кричал его рассудок. – Самозванка. Обманщица. Лгунья!» Каждое ее слово бередило его раны. Он не мог понять, зачем она говорит ему все это. Как не мог понять, почему она спасла его дочь, почему принесла радость в его дом – и почему ее поцелуй наполнил его таким огнем. Все это казалось совершенно бессмысленным. Если только…
      – Эдуард! Мисс Уинтроп! – В детскую вошел Чарльз, бросив взгляд на закрытую дверь спальни, он повернулся к графу. – Милорд, вы мне обещали, что уйдете отсюда. А вам, мисс Уинтроп, следует лечь в постель. Я хочу, чтобы вы остаток дня провели в постели – или никакого бала сегодня не будет. – Он предложил ей руку. – Пойдемте. Я провожу вас в вашу комнату.
      Рина бросила последний взгляд на Эдуарда и оперлась на руку Чарльза. Граф, стоя у двери, смотрел им вслед, пока они не исчезли в конце коридора. Затем, прислонившись спиной к стене, задумался.
      Как понять необъяснимое поведение мисс Уинтроп? Ее странное поведение становилось вполне понятным, если допустить… Граф улыбнулся. Было очевидно, что Пруденс Уинтроп говорила правду.

      Сабрина положила на туалетный столик черепаховый гребень и нахмурилась, глядя на свое отражение в зеркале.
      – Бесполезно, Эми. Я могла бы с таким же успехом подвязать волосы морскими водорослями и не мучиться.
      – Дай мне. – Эми взяла гребень и начала ловко укладывать густые медные пряди Рины. – Это не твоя вина. Просто твоя камеристка ничего не понимает в модных прическах. А мы должны добиться, чтобы ты выглядела как можно лучше сегодня вечером. Все хотят посмотреть на ангела с мыса Кораблекрушений.
      При этих словах Рина поморщилась. Рассказ о ее подвиге на утесах разнесся по округе, и каждый приукрашивал его живописными подробностями. В итоге Рина узнала, что висела над пропастью, держась одной рукой за выступ скалы, а другой обнимала леди Сару.
      – Все будут жестоко разочарованы, когда им сообщат, что произошло на самом деле. Если бы ты была там, а не уехала к Кларе, то увидела бы…
      – Я увидела бы женщину, рискующую жизнью ради спасения моей племянницы, – закончила Эми. – Я знаю, что некоторые подробности приукрашены, но в основном все правда. И я с ужасом думаю о том, что случилось бы с Сарой, если бы не ты. Она могла бы потерять голову от страха, возможно, попыталась бы взобраться наверх, если бы ты к ней не спустилась. Даже Эдуард, который не способен сказать и несколько добрых слов о людях, – даже он превозносит тебя до небес.
      – Он… слишком добр ко мне, – пробормотала Рина. Воспоминания об Эдуарде терзали ее душу. Она едва не призналась ему в любви, когда они разговаривали в детской, но вовремя спохватилась. Он не должен знать о ее чувствах к нему, потому что завтра она навсегда исчезнет из его жизни.
      – Пруденс, с тобой все в порядке? ~ неожиданно спросила Эми. – Ты так побледнела…
      – Я… я подумала о Кларе. Как она?
      – Многие из бывших подруг от нее отвернулись. Просто ужасно, как все с ней обращаются, будто во всем виновата она одна. Две недели назад она так горевала, что я начала волноваться за ее ребенка, поэтому попросила доктора Уильямса поехать навестить ее вместе со мной.
      – Ты ездила с доктором Уильямсом? Мне казалось, ты его терпеть не можешь.
      – Ну… обычно не могу. Но он знает, как успокоить Клару. И других тоже. Он очень добр к своим пациентам, даже к тем, кто не может ему заплатить. Его предшественник лечил только зажиточных. А доктор Уильямс помогает беднякам с тем же старанием и состраданием, которое выказывает по отношению к богатым. Я поняла это сразу, как только увидела его у Клары в первый раз. Она не может заплатить ему ни пенни, но для него это не имеет значения. Просто удивительно… Он всегда казался таким чопорным и строгим, но с Кларой он…
      Эми внезапно умолкла и покачала головой, словно осуждая себя за болтливость. Потом снова принялась за прическу Рины.
      – Довольно об этом несносном докторе Уильямсе, – продолжала Эми. – И не пытайся меня обмануть. Я знаю: ты беспокоишься не только из-за Клары. Пруденс, в чем дело?
      Сабрина вздохнула.
      – Я не слишком часто бывала на светских раутах, – призналась она, – а теперь мне предстоит оказаться на балу, который дают в мою честь. Боюсь, все во мне разочаруются, скажут, что ожидали большего…
      – Чепуха, – заявила Эми, умело закалывая тяжелые локоны Рины. – Ты станешь первой дамой на балу. Все джентльмены будут сражаться за каждый танец с тобой. В их числе был бы и мой Парис, если бы не уехал.
      – Мистер Фицрой уехал? Он ничего об этом не говорил, когда они с сестрой заезжали на чай в прошлый вторник.
      – У него появилось какое-то неожиданное дело. Что-то связанное с дальним родственником, по-моему. Их с Касси обоих вызвали, но они должны вернуться на этой неделе.
      Сабрина поджала губы, разочарованная тем, что ей не удастся еще раз повидаться с леди Кассандрой. Мистера Фицроя она не очень-то хотела видеть, впрочем, и с ним поговорила бы, чтобы расспросить о письме Изабеллы. Мысль об этом не давала ей покоя, хотя Квин, конечно, отругал бы ее за подобные фантазии. Но как Парис узнал о том, что Изабелла была недовольна своими детьми?
      – Пруденс!
      Резкий окрик Эми прервал ее размышления.
      «Черт возьми, Рина, если ты не способна рассуждать здраво перед балом, то как ты надеешься делать это во время бала?»
      – Прости, Эми. Я… я…
      – Знаю-знаю… Ты представляла себе джентльменов, которые будут сражаться за очередной танец с тобой. Клянусь, к концу вечера я буду просто вне себя от ревности.
      Рина с ласковой улыбкой взглянула на Эми. Золотистые локоны Эми идеально правильными кольцами обрамляли лицо. На ней было расшитое серебром белое платье, безупречно облегавшее стройную фигуру. Она казалась прекрасной принцессой из сказки, вдвойне прекрасной оттого, что ее доброта была не показной, а искренней.
      Телесная красота Эми была столь же редкой и удивительной, как и красота ее души, и Рина восхищалась ею.
      – Если джентльмены станут ссориться из-за танцев, они будут поступать так только из милосердия. Я некрасивая, Эми. Вот в чем все дело.
      – Просто ты никогда не отдавала должного своей внешности. Возможно, когда ты сюда приехала, ты была немного худощавой и нервной, но сейчас…
      Эми отложила гребень, схватила Сабрину за руку и потащила удивленную девушку за собой. Поставив ее перед зеркалом, спросила:
      – Посмотри, кузина. Скажи мне честно, что ты видишь?
      Взглянув на свое отражение в зеркале, Рина затаила дыхание. Она видела перед собой незнакомую женщину в элегантном платье из атласа бронзового цвета; платье украшали золотистые вставки, а в глубоком вырезе сверкала белоснежная кожа. Медного цвета волосы были уложены короной, в которой, словно звезды, искрились украшенные драгоценными камнями булавки. И вокруг этой незнакомки плясало пламя свечей, так что казалось, будто и сама она огненная.
      Но еще более поразительная перемена произошла с лицом… Возможно, оно не стало прекрасным, но, казалось, светилось, и в ярко-зеленых глазах сияло счастье. Рина прижала ладони к щекам и почувствовала, что ладони стали влажными от слез, потому что она увидела перед собой свою прекрасную мать.
      – Это не я, – прошептала она в изумлении.
      – Это ты, – заверила ее Эми. – И всегда была ты.
      Нет, не всегда. Она не была такой, когда жила в доме мачехи. Там она считала себя служанкой, у которой безрадостное настоящее и такое же будущее. Неожиданное превращение – это следствие заботы и любви, которой ее окружили обитатели Рейвенсхолда. Рина обернулась и обняла Эми.
      – Я хочу, чтобы ты знала: где бы я ни находилась, что бы ни произошло со мной в будущем, я навсегда запомню эту минуту и твою искреннюю доброту ко мне.
      Эми тоже обняла ее. Потом отстранилась, наморщив озадаченно лоб.
      – Ты говоришь так странно, кузина. Будто собираешься уехать.
      Стук в дверь избавил Сабрину от необходимости отвечать.
      Эми бросила взгляд на часы на каминной полке.
      – Он точен, – заметила она, направляясь к двери.
      – Кто?
      – Мой брат. Эдуард сказал, что зайдет за нами, чтобы сопровождать на бал.
      Эдуард! Сабрина тотчас оробела. Она весь вечер собиралась с духом перед этой неизбежной встречей. А теперь, когда этот момент настал, она поняла, что не готова к встрече. И не будет готова даже через сто лет.
      – Прошу тебя, не открывай. Я не закончила… прическу.
      – Чепуха, твои волосы прекрасно уложены. – Эми открыла дверь, и настала ее очередь удивиться. На пороге стоял доктор Уильямс, облаченный в неизменную коричневую куртку, с белым шарфом на шее. Единственной уступкой торжественному случаю были менее взъерошенные, чем обычно, волосы, – очевидно, доктор попытался причесаться.
      – Простите за вторжение. Ваш брат попросил меня сопровождать вас на бал вместо него. Эдуард… – Доктор осекся; он только сейчас как следует разглядел леди Эми в воздушном белом платье, с белокурыми локонами, сияющими при свечах, словно серебро. – Вы выглядите… очень мило, – пробормотал он наконец.
      Рина увидела, как легкий румянец покрыл щеки Эми. Ей прежде приходилось наблюдать, как Эми, и глазом не моргнув, выслушивала множество гораздо более красноречивых комплиментов. Она подошла к доктору и легонько коснулась его плеча.
      – Доктор Уильямс, вы говорили об Эд… о моем кузене. С ним ничего не случилось?
      Чарльз улыбнулся:
      – Успокойтесь, мисс Уинтроп. Просто графу назначила свидание перед балом другая прекрасная леди – его дочь пожелала, чтобы он спел ей песенку перед сном. Когда я их оставил, он пытался исполнить «Три слепые мышки».
      У Сабрины ком встал в горле. Она вспомнила слова Сары о том, как папа пел ей перед сном, и поняла, что их долгая разлука подходит к концу. Со временем Сара все забудет; она вырастет и превратится в сильную и красивую женщину, уверенную в любви отца. «Жаль, что меня здесь не будет и я этого не увижу. Я всем сердцем хотела бы этого».
      – Пруденс, ты опять побледнела! – в тревоге воскликнула Эми. Потом повернулась к доктору Уильямсу. – Боюсь, она плохо себя чувствует.
      – У нее действительно… немного возбужденный вид, – согласился Чарльз, положив ладонь на лоб Рины. – У вас действительно жар. После такого дня, какой выдался сегодня… Совсем неудивительно, что вы чувствуете себя усталой. Возможно, вам не следует идти на бал…
      – Но я должна пойти! – Сабрина отстранилась, попятилась. Пропустить бал – значит упустить шанс завладеть ожерельем. К тому же, если ей придется провести в этом доме еще один день… Она этого просто не вынесет!
      Сабрина подняла голову и попыталась изобразить легкомысленную улыбку.
      – Вы ведь не лишите меня возможности насладиться чествованием ангела с мыса Кораблекрушений?
      – Ну… если ты уверена, что с тобой все в порядке… – с задумчивым видом проговорила Эми.
      Чарльз с улыбкой предложил Сабрине руку.
      – Кажется, я впервые сопровождаю настоящего ангела. Даже двух настоящих ангелов, – добавил он, предлагая другую руку снова покрасневшей Эми.
      Рина улыбнулась ему в ответ, но на душе у нее было неспокойно. Сегодня вечером ее будут превозносить, будут восхищаться ею, но завтра и Эми, и доктор Уильямс – все в графстве станут проклинать ее, и, вероятно, «кузину Пруденс» назовут дьяволом с мыса Кораблекрушений.
      Бал превзошел своим великолепием все, что могла вообразить Сабрина. Большой зал освещали тысячи свечей, и все вокруг сияло и сверкало, точно во дворце. С потолка свисали знамена предков, украшенные золотыми коронами, белыми крестами и кроваво-красными львами, как в дни турниров много лет назад. На всех столах и в нишах стояли серебряные вазы с цветами, и звучала музыка: на Галерее менестрелей играл квартет. По сверкающему мраморному полу скользили пары, отражаясь в многочисленных зеркалах.
      Рина вошла в зал – и тотчас же стала объектом самого пристального внимания. Не прошло и нескольких минут, как ее пригласил на танец отставной армейский генерал с пушистыми седыми усами. Склонный к преувеличениям, он рассказывал Рине самые невероятные истории о своих боевых подвигах, чем рассмешил ее до слез. Не успела она перевести дух, как ее пригласил на менуэт пожилой судья, каждое движение которого свидетельствовало о том, что он считает себя весьма важной персоной. Потом она танцевала с пожилым бароном; барон заразительно хохотал, а после танца представил ее двум своим холостым сыновьям.
      Благожелательное отношение местного дворянства льстило самолюбию Сабрины. Прежде на нее смотрели свысока, пренебрегали ею, и вот теперь она наслаждалась всеобщим вниманием к своей особе. Но Рина все время искала взглядом леди Пенелопу; не обнаружив ее, встревожилась и, под предлогом усталости отказав в танце очередному кавалеру, присела на один из золоченых стульев, стоявших вдоль стен. Прикрывшись веером, она стала оглядывать зал в поисках вдовствующей графини.
      Чудесное зрелище, подумала Сабрина, глядя, как шелка и атласы с шелестом, кружатся в танце. У нее появилось странное ощущение: ей казалось, что она уже когда-то видела нечто подобное, что перед ней – полузабытое прошлое… Много лет назад родители брали ее с собой на деревенские танцы, которые устраивались в помещении старого склада. Она вспоминала смех и глаза родителей, глаза, затмевавшие своим сиянием все свечи. В середине вечера отец закружился в танце с ней, хотя ему для этого пришлось согнуться, чуть ли не сложиться пополам.
      При воспоминании об отце острая боль пронзила сердце Сабрины, ведь она безумно его любила, хотя он в конце концов и превратился в жалкого неудачника. Но когда-то он был замечательным отцом, и никто не мог лишить ее этих воспоминаний. «Что бы ни случилось, я всегда буду вспоминать родителей. И навсегда сохраню воспоминания об этом вечере в Рейвенсхолде, о днях, проведенных здесь. Я всегда буду помнить, как Эдуард стоял на утесе, прижимая к себе спасенную дочь, стоял с растрепанными волосами и с горящими глазами…»
      – Черт возьми, мисс Уинтроп, вы замечательно выглядите!
      Рина подняла голову и тотчас же забыла о своей печали – перед ней стоял адвокат Тревелина, смотревший на нее с улыбкой.
      – Мистер Черри, какой сюрприз. Я не знала, что вы приедете на бал.
      – Ни за что не попустил бы его. И матушка тоже.
      Улыбка Рины померкла.
      – Ваша матушка здесь?
      – Разумеется. Она вон там.
      Он указал на стоящие полукругом стулья в дальнем конце зала, и Рина увидела миссис Черри, неодобрительно поглядывавшую на кружившиеся в танце пары. Даже среди ярких огней эту женщину, казалось, окружало темное облако. Сабрина осторожно заметила:
      – Она выглядит… очень неплохо.
      – Действительно, она прекрасно себя чувствует. Но я хотел поговорить с вами о другом. – Поверенный уселся рядом с Риной, и улыбка исчезла с его лица. – Я хотел вам кое-что сказать… Нет, не просто сказать, а объяснить. Впрочем, это даже не объяснение, скорее признание. Ну, не совсем признание… То есть…
      – Может, вы просто скажете, в чем дело, – с улыбкой предложила Сабрина.
      – Да, конечно. Вы быстро соображаете, мисс Уинтроп. Но должен признаться, что в день нашего приезда в Рейвенсхолд… Вы помните тот день?
      Рина помнила каждое мгновение того дня. Она помнила резкий ветер, колючий дождь, величественные утесы, помнила, как сверкнула молния, осветившая древний Рейвенсхолд. Она не забыла и первую встречу с гордой графиней и с красавицей Эми, показавшейся ей тогда избалованной, капризной и бессердечной. Но лучше всего запомнился Эдуард. Сверкая глазами, он ураганом ворвался в комнату, пугающий, высокомерный… и великолепный. Наверное, она полюбила его с первого взгляда, хотя в тот момент, конечно, не понимала этого.
      Рина попыталась отогнать навязчивые воспоминания.
      – Да, мистер Черри. Я помню тот день.
      Он кивнул, в смущении откашлялся.
      – Видите ли… Хотя я нисколько не сомневался в подлинности ваших документов, лорд Тревелин вам не доверял. И он поручил мне провести проверку ваших документов несколько раз. Я даже съездил для этого в Дублин.
      Рина похолодела. Документы Квина, подтверждающие вымышленную историю Пруденс, все-таки были поддельными. Неужели мистер Черри разоблачил ее? Она попыталась улыбнуться:
      – Ох, деловые разговоры так утомительны… Так что же вы обнаружили?
      – Ну, по правде говоря, я не смог ни подтвердить, ни опровергнуть ваши свидетельства. Но сейчас это уже не имеет особого значения. Теперь никто не сможет усомниться в том, что вы действительно Пруденс Уинтроп. Ведь вы рисковали жизнью ради спасения леди Сары. Мне совсем не хочется продолжать расследование.
      – Не беспокойтесь, мистер Черри, – отмахнулась Сабрина. – Я всегда буду вам признательна за вашу доброту в те первые дни. И в любом случае вы всего лишь следовали указаниям графа, когда отправились в Ирландию, разве не так? Вы просто очень добросовестный и исполнительный поверенный.
      Адвокат расплылся в улыбке:
      – Вы удивительная женщина, мисс Уинтроп. Так вот, в качестве добросовестного поверенного графа, сейчас я должен выполнить гораздо более приятное поручение. – Глаза мистера Черри стали совсем круглыми и блестящими, как вишни. – Ставлю вас в известность, что его светлость поручил мне предоставлять в ваше распоряжение тысячу фунтов ежегодно.
      Сабрина в изумлении уставилась на адвоката:
      – Тысячу… фунтов?
      – В год, – кивнул мистер Черри. – Кроме того, граф сказал, что вы можете тратить их, как пожелаете. Удивительная щедрость, не так ли?
      – Да, конечно, – с рассеянным видом проговорила Рина.
      Значит, Эдуард заплатил ей за спасение дочери. Заплатил за спасение девочки, которую она не могла бы любить больше, даже если бы та была ее собственной дочерью. Ее охватил гнев. Это низко и подло, особенно после того, что произошло в детской. Выходит, она ошибалась, воображая, что он испытывает к ней какие-то чувства. Просто он – хозяин, а она – лишь служанка, которую наградили за верную службу. Но как он мог подумать, что она возьмет эти деньги? Как он посмел предложить их?
      Рина все больше распалялась, гнев душил ее. Но она понимала, что должна держать себя в руках, что нельзя давать волю своим чувствам на балу. Аристократка Пруденс сумела бы овладеть собой, и если она, Рина, хочет убедить гостей в том, что является кузиной Тревелина, то ей придется держать себя в узде. Она встала и, обмахиваясь веером, обратилась к мистеру Черри:
      – Прошу меня извинить, но я, кажется, немного устала. Думаю, мне надо отдохнуть несколько минут.
      Но у нее не оказалось этих нескольких минут. В следующее мгновение ее окружили мужчины, соперничающие за право с ней танцевать.
      – Это вальс, – сообщил ей молодой человек в зеленом фраке. – А я лучше всех в графстве танцую вальс.
      – Неужели?! – воскликнул сын барона. – Да ты же совсем не умеешь танцевать. Потанцуйте с ним, мисс Уинтроп, и он вам все ноги оттопчет.
      – Потанцуйте с ним, и будете вся в синяках, – улыбнулся другой молодой джентльмен. – Мисс Уинтроп, не окажете ли вы честь мне?
      Рина, ошеломленная настойчивостью кавалеров, переводила взгляд с одного лица на другое.
      – О… для меня это большая честь, – пробормотала Сабрина, – но я…
      – Нет, вы будете танцевать вальс только со мной, – раздался знакомый голос.
      В следующее мгновение она оказалась в объятиях графа Тревелина.

      Ей казалось, что она задыхается в его объятиях. Рина могла бы встретиться с графом лицом к лицу, она бы даже не отказалась танцевать с ним… например, менуэт, как с сэром Роджером Коверли. Но танцевать с Эдуардом вальс, оказаться в его объятиях, чувствовать на талии тепло его руки – к этому она не была готова. Он держал ее так осторожно, так бережно, словно она была хрупкой драгоценной вещицей. Рина скользила с ним в танце и трепетала от возбуждения.
      Она танцевала вальс всего несколько раз в жизни, и ей с огромным трудом удалось сохранять самообладание. Вспомнив, что она сердится на графа, Сабрина с равнодушным выражением спросила:
      – Как вы могли?
      Тревелин выгнул черную бровь и с озадаченным видом посмотрел на нее:
      – Вы хотите сказать, что вам действительно хотелось танцевать с одним из этих щенков?
      – Нет, я не об этом. – Она попыталась собраться с мыслями. – Мистер Черри сообщил мне о тысяче фунтов. Это нехорошо с вашей стороны, просто чудовищно. Вам не следовало предлагать мне деньги.
      Граф нахмурился, еще более озадаченный:
      – Вы хотите больше?
      – Нет! Не хочу… – Она понизила голос, сообразив, что на них смотрят танцующие рядом пары. Господи, этот человек – просто бесчувственная деревяшка, ничего не понимает. Она гневно взглянула на него и понизила голос до шепота: – Я не возьму деньги за спасение ребенка. Тем более за ребенка, который так мне дорог… Напрасно вы предложили мне деньги. Я их не возьму.
      Губы графа дрогнули в улыбке; в глазах его вспыхнули дьявольские огоньки.
      – Мисс Уинтроп, у вас такой очаровательный румянец, когда вы сердитесь.
      Сабрина смутилась. Глядя в сверкающие глаза графа, который вел ее в танце легко и уверенно, она почувствовала, что кровь быстрее заструилась по жилам, заструилась, точно жидкое пламя.
      – Тем не менее я не могу взять ваши деньги, – сказала она, пытаясь восстановить дыхание. – Я не позволю заплатить мне за спасение Сары. Любая на моем месте поступила бы так же.
      – Нет, не любая. Только упрямая… и легкомысленная женщина.
      – Я не упрямая.
      Его хрипловатый смех, казалось, оглушил ее. Рина едва не сбилась с такта.
      – Еще какая упрямая… И строптивая…
      – Мы в любой момент можем закончить танец, милорд, – сухо заметила Сабрина.
      – Только после того, как я скажу вам, как много вы для меня сделали. И не только для меня и Сары, но и для бабушки, для Эми, даже для Рейвенсхолда. Вы вернули в наш дом жизнь… И мне тоже.
      На этот раз Рииа все-таки сбилась с такта. Его слова подействовали на нее, как красное вино с пряностями; ее воображение рисовало самые чудесные картины.
      – Благодарю вас, милорд, но полагаю, вы ошиблись, принимая чувство благодарности за… за более сильное чувство.
      Граф промолчал, но его рука на мгновение соскользнула чуть ниже се талии. Впрочем, едва ли кто-нибудь из окружающих заметил это быстрое, неуловимое движение.
      Но Сабрина тихонько вскрикнула от неожиданности.
      – Я действительно вам благодарен, – пробормотал граф. – Но сейчас я чувствую… нечто другое. И не только благодарность я испытывал в тот день в детской. И в ту ночь в моей комнате, когда мы…
      – Ха, Тревелин! – раздался мужской голос.
      Сабрина в испуге вздрогнула. Вспыхнув от смущения, она посмотрела на рослого мужчину, танцевавшего рядом со столь же высокой дамой.
      – Слышал, Тревелин, о твоих подвигах в Сент-Петроке. Наверное, ты был великолепен!
      – Не о чем говорить, Фергус, – проворчал Эдуард, пытаясь держаться подальше от этой пары.
      – Не о чем?! Да в городе все только об этом и говорят! – воскликнул Фергус. – Держу пари, это та самая маленькая леди, которая спасла твою дочь от смерти. Хильди, вот та девушка, о которой все говорят.
      – Рада с вами познакомиться, дорогая. – Танцевавшая с Фергусом женщина приветливо кивнула. – Вы обязательно должны приехать к нам на чай.
      – Не на чай, Хильди. На ужин! На следующей неделе. Вы оба.
      – Прекрасно. Как вам будет угодно. До свидания. – Эдуард закружил Рину, увлекая ее прочь от Фергуса и его жены.
      – Это ваши друзья? – спросила Сабрина с озорной улыбкой.
      – Едва ли. Фергус умеет говорить лишь об охотничьих собаках и лошадях. Но я согласился бы поужинать с самим дьяволом, только бы избавиться от него. – Он посмотрел на Рину, и его чувственные губы растянулись в улыбке. – Итак, я говорил…
      – Лорд Тревелин! – раздался веселый голос.
      Эдуард нахмурился.
      – К черту, – проворчал он. – Мы здесь не сможем поговорить. А мне необходимо с вами поговорить. Наедине.
      Существовало множество причин, по которым Сабрине не следовало оставаться с графом наедине. Но в этот момент она не могла вспомнить ни одной.
      – Когда?
      – Когда гости пойдут на ужин. Давайте встретимся в саду. В полночь.
      Полночь… В полночь Квин будет ждать ее у ворот с резвыми лошадьми. Она не сможет встретиться с графом, даже если бы очень захотела.
      – Это безумие… Нам нельзя встречаться. Это было бы… неприлично.
      Граф пристально посмотрел на нее. Его глаза сверкали.
      – Да, это было бы неприлично. Но вы никогда не казались мне девушкой, которая соблюдает приличия. – Граф наклонился над ней, и она ощутила на лице его теплое дыхание. – И я тоже такой, – добавил он.
      Рину бросало то в жар, то в холод. Да, он прав: Сабрина Мерфи, дочь игрока, не была благовоспитанной леди, и сейчас, в объятиях графа, она чувствовала это с особой остротой. Но ведь в данный момент она не была Сабриной Мерфи. Она – Пруденс Уинтроп, молодая леди, воспитанная миссионерами, и она не может встречаться в полночь с мужчиной.
      Ей следовало доиграть роль до конца, осуществить задуманное. А любовь к лорду Тревелину в ее планы определенно не входила.
      Музыка стихла, и вальсировавшие пары покидали центр зала. Но Эдуард не отпускал ее. Они стояли посреди зала, и он смотрел на нее так же, как смотрел недавно на утесах. Она увидела в его глазах смятение, отчаяние… И почувствовала, что ее еще больше к нему влечет.
      – Вы придете?
      Сабрина хотела прийти. Но Пруденс не смела.
      – Я… – Она умолкла, потому что не знала, что собирается сказать.
      – Эдуард! Ты намерен весь вечер утомлять бедняжку?
      Сабрина тотчас узнала этот голос. Быстро обернувшись, она увидела приближающуюся к ним леди Пенелопу, постукивавшую по мраморным плитам своей неизменной тростью. Графиня была в платье с высоким воротом из кремовых кружев; глаза ее строго оглядывали зал. Но не платье и не выражение лица поразили Рину. Она наконец-то увидена «Ожерелье голландца».
      Даже в самых смелых мечтах Рина не могла представить ничего столь прекрасного. Водопад бриллиантов переливался на шее графини, каждый бриллиант сверкал по-своему, отличаясь своим блеском от остальных камней. Это был шедевр ювелирного искусства, это была мечта. Сабрина почувствовала, что ее неудержимо влечет к сверкающему чуду. Она наконец поняла, почему отец пристрастился к азартным играм. Он мечтал о выигрыше, лишь об одном выигрыше, который обеспечил бы его на всю жизнь. Рине почудилось, что за спиной ее стоит Дэниел Мерфи и шепчет ей на ухо:
      – Наш корабль вернулся в гавань, детка. Наконец-то наш корабль вернулся.
      Вдовствующая графиня, положив руку на плечо Рины, мгновенно разрушила мир грез:
      – Пойдем, моя милая. Гости хотят с тобой познакомиться, а с кузеном можно поболтать и утром.
      Но утром они с Квином будут уже далеко от Рейвенсхолда… Рина судорожно сглотнула. Леди Пенелопа вмешалась очень вовремя – ей не пришлось отвечать Эдуарду. Глупо даже думать о встрече с ним. Она повернулась к графу:
      – Благодарю вас за танец, милорд.
      Граф не ответил, не сделал ни движения в ее сторону. И все же она почувствовала, что он как бы отдалился от нее, замкнулся, стал недоступным. Возможно, она видит его в последний раз, ведь скоро они с Квином навсегда покинут Рейвенсхолд. И сколько еще лет пройдет, прежде чем он найдет свою любовь?
      Сабрина подняла глаза. Губы, насмешливо улыбавшиеся несколько минут назад, теперь были плотно сжаты. А утром он будет презирать ее… И все остальные – тоже. Что ж, перед этим она должна проститься с ним.
      Рина шагнула к графу, делая вид, что хочет еще раз поблагодарить его за танец, и шепнула одно лишь слово:
      – В полночь.
      В следующее мгновение она уже догоняла графиню.
 
      Час спустя Сабрина пересмотрела свое решение, рассудила, что для всех будет гораздо лучше, если она не пойдет на свидание с Эдуардом. В конце концов, она собирается похитить ожерелье, фамильную драгоценность. Кроме того, считалось, что Эдуард и леди Рамли помолвлены. Так что нечего было и думать о свидании. И все же в назначенный час она выскользнула из дома и быстро зашагала по каменистой тропинке, ведущей в сад.
      Ветреный день сменился на редкость тихой и теплой ночью. Скользившие по небу облака лишь изредка скрывали луну, серебрившую виноградные лозы и цветы. Повсюду разливался густой аромат роз и гиацинтов, мелодично журчал в ночной тишине фонтан, и слышался глухой рокот волн, разбивающихся о скалистые утесы. Этот никогда не смолкающий рокот стал для Рины таким же привычным, как биение ее собственного сердца.
      Сабрина замедлила шаг и остановилась у каменных львов, охраняющих вход в сад. Он еще не пришел. Ей вдруг захотелось вернуться в дом и забыть обо всем. Но это только осложнило бы положение. И потом… она ведь обещала графу, что придет, возможно, напрасно, но обещала. Если они уйдет, граф, наверное, отправится на поиски и перевернет вверх дном весь дом. И тогда ей едва ли удастся незаметно пробраться в спальню леди Пенелопы.
      Примерно час назад Сабрина подлила немножко опиума в пунш графини – всего две капли. Такая небольшая доза не могла повредить даже пожилой женщине, но она будет спать как дитя, когда Рина прокрадется в ее комнату и возьмет из туалетного столика ожерелье. План был простой, но надежный, следовало только сохранить ясную голову и обуздать свои чувства.
      Тут послышался какой-то шум. Рина подняла глаза:
      – Эдуард?
      Но графа она не увидела. Более того, Рина даже не была уверена, что слышала что-то необычное. В саду шелестела листва, в траве шуршали кролики, в ветвях прыгали белки. Облачко закрыло луну, и живые изгороди и виноградные лозы превратились в странные фигуры и тени. Сабрина посмотрела в дальний конец сада, туда, где начинался пустынный берег моря.
      Поднимавшийся с моря туман клубился в призрачном лунном свете, и Рине казалось, что перед ней проплывают человеческие фигуры. Сабрина убеждала себя, что это всего лишь игра воображения; и все же, глядя на клочья тумана, она вспоминала слова миссис Черри, ее рассказ о призраке графини Тревелин.
      Конечно, это всего лишь ее фантазии. И все же… Если призрак Изабеллы бродит по утесам, то бедняжке, должно быть, ужасно одиноко. Почти не сознавая, что делает, Сабрина окликнула одну из расплывающихся фигур:
      – Изабелла?
      Услышав чьи-то быстрые шага, Рина резко обернулась и увидела вполне реальную фигуру графа Тревелина, кипевшего от ярости.
      – Проклятый Фергус! Никак от этого болтуна не отделаться… – бормотал Эдуард.
      Заметив Рину, граф умолк, остановился. Он смотрел на нее во все глаза. Наконец проговорил:
      – Боже правый, вы при лунном свете еще прекраснее.
      Услышав этот тихий, чуть хрипловатый голос, Сабрина забыла обо всем на свете. Колени ее подогнулись, и она, протянув руку, схватилась за лапу каменного льва.
      – Я… мне кажется, вы немного пьяны, милорд, – ответила она, стараясь говорить ровным голосом. – Я вовсе не красивая.
      – Не выпил ни капли, мисс Уинтроп. – Губы графа растянулись в дьявольской улыбке. – И могу вас заверить: вы на редкость красивая женщина.
      Рина сглотнула подкативший к горлу ком. Она сознавала, что не в силах устоять перед его улыбкой. «Мне не следовало приходить. Было безумием думать, что я останусь бесчувственной, стоя рядом с ним».
      – Я должна идти, милорд. У вас гости. И… нужно считаться с леди Рамли.
      Если Сабрина надеялась, что упоминание о леди Рамли смутит Эдуарда, то она жестоко ошиблась. Граф приподнял брови; вид у него был озадаченный.
      – Но Касси здесь нет, – сказал он и подошел к Рине почти вплотную. – А гости сейчас уплетают фазанов. Они еще не скоро заметят, что нас с ними нет, так что времени достаточно.
      Граф сделал движение рукой, и Сабрина невольно отшатнулась, подумав, что он собирается ее обнять. Но он сунул руку в карман фрака, и, вытащив какой-то предмет, положил его на спину льва. Рина присмотрелась. Это был обломок одной из красных меток. Она нахмурилась и, озадаченная, взглянула на графа:
      – Что это значит?
      – Один из слуг нашел это за камнями на мысе Кораблекрушений. После того как все оттуда ушли, я продолжил поиски и нашел отверстия. Там и были первоначально установлены красные метки. Вот эта, – он кивнул на обломок, – отмечала место у края скалы, откуда…
      – Откуда упала Сара, – догадалась Рина. Она взяла обломок метки и повертела его в руках. – А я еще подумала, что неплохо бы обозначить там опасные места. Наверное, кто-то немало поработал, чтобы вытащить метки. Но кто мог это сделать?
      – Возможно, тот же человек, который перерезал поводья вашей лошади. – В голосе Эдуарда звенела едва сдерживаемая ярость.
      О Господи, кто-то хочет причинить вред детям! Но кто этот негодяй? Тут Рина вспомнила подслушанный в переулке разговор. Вероятно, эти двое и замышляли убийство… Она в гневе сжала кулаки.
      – Вы должны защитить детей, Эдуард. Не сводите с них глаз. И лучше отошлите их из Рейвенсхолда. Нельзя допустить, чтобы с ними что-нибудь случилось.
      – Я не допущу, чтобы что-нибудь произошло с ними… или с вами.
      Граф взял ее за руку. Даже сквозь перчатки – его и свою – Сабрина почувствовала, какая горячая у него рука.
      – Мне следовало поверить вам, когда вы рассказали о подслушанном разговоре. Гордость помешала мне сделать это. Гордость, упрямство и недоверие. Но я был к вам несправедлив. Вы не лгали. Вы всегда говорили только правду. Сегодня, впервые с тех пор как Изабелла нас бросила, моя дочь сказала, что любит меня. Она изменилась благодаря вам.
      Он склонился над ней, и она увидела, что глаза его потеплели.
      – Когда-то я вам сказал, что не верю в чудеса. Я ошибался. Я знаю это, потому что вы, мисс Уинтроп… вы – чудо.
      Граф поверил, что она – Пруденс Уинтроп! При мысли об этом ей следовало бы радоваться, ликовать… Но ей вдруг стаю ужасно грустно. Рина потупилась, она была не в силах смотреть ему в глаза. Он сказал, что ошибался, сказал, что был к ней несправедлив. Она отдала бы все на свете, только бы снова услышать его слова. «Вы – чудо».
      Сабрина закрыла глаза. Ей хотелось сохранить эти мгновения в своем сердце, как хранят розу между страницами книги.
      – Мне действительно пора вернуться в дом.
      – Я знаю, – сказал он с улыбкой. – Но я хотел объяснить… хотел, чтобы вы поняли, почему я предложил вам деньги. Тысяча фунтов – вовсе не награда за спасение дочери. Эти деньги… они ваши по праву, ведь вы член семьи. Таким образом я хотел дать понять, что верю вам.
      Семья… Он, конечно же, не знал, что означает для нее это слово. Даже сверкающее ожерелье тускнело в сравнении с ним. Только это… только это была не ее семья, а Пруденс, настоящей Пруденс.
      – Я должна…
      – …вернуться. Я знаю. Еще одно слово. Я… Черт! – Эдуард пригладил волосы. Он был так смущен, что Рина, растроганная, едва не прослезилась. – Я уже давно не имел дела с… порядочной женщиной. Мое поведение по отношению к вам непростительно, и меня не оправдывает только то, что я пытался защитить своих родных. Я очень сожалею и был бы рад… счел бы за честь… если бы вы приняли мои извинения и мою дружбу.
      Сабрина смотрела на его протянутую руку, смотрела, не в силах шевельнуться. Дружба. Ей легче было бы принять его улыбку и его доверие. Рина заморгала, стараясь удержаться от слез; она стремилась к Эдуарду всем сердцем, однако понимала, что у нее другая жизнь, у нее не может быть ничего общего с графом Тревелином.
      – Понимаю…
      Это холодное слово ранило ее в самое сердце. Она подняла глаза и увидела мрачные, пустые глаза человека, которого встретила в первый свой день в Рейвенсхолде. Слишком поздно Рина осознала, что он принял ее молчание за отказ. Она покачала головой:
      – Нет, вы не понимаете. Я…
      – Ради Бога, не надо быть милосердной. Конечно, вы не в силах простить меня после всего, что я… – Он сделал глубокий вдох, сердце его разрывалось от боли. – Будьте уверены, я никогда больше не стану докучать вам. Можете возвращаться в дом. Я последую за вами через несколько минут.
      Сабрина понимала: вернуться в дом – наилучший выход из положения. Ведь она самозванка и скоро станет воровкой. А он – граф, к тому же помолвленный. Она заставила себя сделать шаг, другой… И двинулась по дорожке. Граф же словно окаменел – он стоял, глядя ей вслед.
      Сабрина медленно приближалась к дому. Да, уйти – самый разумный выход, думала она. Сердце ее разбито. Но какое это имеет значение? Она переживет, выживет, как выживала все эти годы в доме мачехи. Пройдут годы, и она, глядя на луну, будет вспоминать эту ночь, вспоминать без боли и грусти. Она забудет пустоту в его глазах, забудет, что ушла от человека, которого любила. Она…
      – Нет, не могу! – воскликнула Сабрина.
      Резко развернувшись, она пробежала по дорожке и бросилась в объятия графа.

      Жизнь преподносила Эдуарду самые неожиданные сюрпризы, но поступок обычно сдержанной мисс Уинтроп ошеломил его. Она бросилась ему на шею и стала осыпать его горячими, страстными поцелуями. Обнимая ее, он попятился и прижался спиной к каменному льву. Поведение мисс Уинтроп казалось совершенно необъяснимым. Графу почудилось, что он случайно попал в один из «волшебных кругов», когда-то досаждавших его кельтским предкам, что его затянуло в безумие Иного Мира. Но тут он ощутил на своих губах губы Пруденс, и его охватили совсем иные чувства.
      Эдуарда сводили с ума страстные поцелуи Пруденс, ее неумелые ласки, совершенно не походившие на ласки и поцелуи опытных куртизанок, к которым он привык. Пруденс была горячей, необузданной, щедрой – такой могла быть только невинная девушка. Он погрузил пальцы в шелк ее волос и впился страстным поцелуем в ее губы.
      Она пахла цветами и морским ветром, от нее исходили ароматы ночи. Эдуард крепко прижал ее к себе, наслаждаясь сладостью ее губ.
      – Пруденс… – простонал он. – Сладкая, непредсказуемая, чудесная Пруденс.
      Она трепетала в его объятиях, и это еще более распаляло Эдуарда. Ему хотелось прикасаться к ней, ласкать ее.
      Он стащил перчатки и положил руки ей на плечи. Затем принялся ласкать ее, легонько касаясь пальцами белой изящной шеи. Когда же ладони его легли ей на спину и он снова привлек ее к себе, она тихо вскрикнула и застонала. И Эдуард понял, что происходит в ее душе, понял, что она не может противиться своим чувствам.
      Долгие годы он жил без любви, жил лишь по привычке, примирившись с тем, что уже никогда не встретит женщину, которую мог бы полюбить. Но сейчас он словно пробудился от долгого сна, он чувствовал, что в жизни его происходит что-то очень важное.
      Чуть отстранившись, Эдуард взял ее за плечи и пристально посмотрел ей в глаза. Затем снова впился поцелуем в ее чувственные губы.
      – Я думал, ты меня ненавидишь, – сказал он минуту спустя.
      – Я пыталась, – пробормотала Сабрина, уткнувшись ему в грудь.
      Такая откровенность рассмешила графа – он громко рассмеялся. Господи, он даже не помнил, когда ему в последний раз было так хорошо. Эдуард поднял голову и вдохнул полной грудью, наслаждаясь ночными ароматами. Удивительно, как все вокруг преобразилось… Словно рухнули стены темницы, в которой томилось его сердце. Он снова почувствовал себя мальчишкой, перед которым открыт весь мир.
      И это она, она вселила в него надежду и веру. Все вокруг казалось совсем другим – и запахи, и звуки, и ночной ветерок. Он услышал карканье ворона, неумолкающий рокот моря… и музыку, звучавшую в отдалении.
      Бал. Черт побери!
      Граф со вздохом разъял объятия.
      – Пора возвращаться к гостям. Мы пробыли здесь дольше, чем предполагалось. Твоя репутация… Гости могут подумать…
      – Пусть думают, что им угодно! – Сабрина схватила графа за плечи. – Пожалуйста… я не хочу, чтобы это кончалось. Еще немного. Мне безразлично, что подумают гости. Господи, мне даже безразлично, что ты собираешься жениться на леди Рамли…
      – Что?!
      Это, восклицание графа ошеломило ее. Она опустила руки и отступила на шаг.
      – Ты женишься… женишься на леди Рамли. Так мне сказала Эми. И сама Касси говорила, что мы с ней станем родственницами.
      – Так и будет, когда Парис женится на моей сестре. Хотя сомнительно, что эта кокетка выберет в мужья именно его. – Граф пригладил волосы. – Да, я действительно люблю Касси, но как брат. Господи, я знаю ее с двенадцати лет. Наши отношения всегда были просто дружеские, не более того. Эми сделала совершенно неверные выводы.
      Сабрина спросила сдавленным шепотом:
      – Значит, ты не намерен жениться на ней?
      – Разумеется, не намерен. – Протянув руку, он осторожно приподнял ее подбородок и с удивлением увидел блестящие в глазах слезы. – Почему ты плачешь? Я думал, ты будешь довольна, что я свободен.
      – Я довольна. И я не плачу, – возразила Сабрина, но тут же смахнула со щеки слезу. – Я… мне в глаз попала соринка. Ничего страшного.
      Нет, она плакала. И личико стало таким несчастным… Она страдала, но Эдуард не имел ни малейшего представления о причинах ее страданий. Он осторожно провел ладонью по ее щеке и смахнул пальцем слезинку, чувствуя себя совершенно беспомощным.
      – Пруденс, дорогая, если ты попала в беду, позволь мне помочь…
      Со стороны дома снова послышалась музыка.
      Эдуард нахмурился.
      – Пора возвращаться. Даже самые доброжелательные люди становятся жестокими, когда появляется повод для сплетен. Но наш разговор не закончен. Мы продолжим его утром.
      – Утром… – повторила она машинально.
      – Да. На рассвете отправимся на верховую прогулку. Полюбуемся восходом солнца над утесами. Обещай, что не забудешь.
      – Забуду? – Она посмотрела на него с такой нежностью, о существовании которой в этом мире он даже не подозревал. – Я не забуду ни одной минуты нашей встречи, ни одного мгновения. Но прежде чем я уйду – поцелуй меня, пожалуйста.
      – Это… было бы неблагоразумно, – пробормотал граф, заложив руки за спину.
      – Я знаю, что неблагоразумно, – кивнула Сабрина, с робкой улыбкой на устах. – И все же прошу об этом. Пожалуйста, поцелуй меня еще раз. Поцелуй так, будто делаешь это в последний раз.
      Эдуард всегда считал себя сильным человеком, целеустремленным и решительным, безжалостным, когда требовалось. Но против ее улыбки он не мог устоять. Граф не понял ее просьбы, как не понял и ее слез, но это не имело значения. В тот момент он был способен взобраться на небо и достать ей луну, если бы она попросила об этом.
      Эдуард привлек ее к себе и крепко обнял, изумляясь, что такое хрупкое создание сумело разрушить крепкие стены, которыми он окружил свое сердце. Вероятно, причина – ее мужество. И несомненно, ее честность. Не говоря уж о ее стройной фигурке и чудесных губах. Благоразумие боролось в его душе с желанием, и желание победило. Он склонился к ее раскрытым губам.
      – К черту гостей. Я хочу…
      Пронзительный вопль разорвал тишину ночи. Сабрина ахнула и отстранилась. Глядя в сторону утесов, прошептала:
      – Привидение…
      – Хотел бы я, чтобы это действительно было привидение, – пробормотал граф. – Это сирена. На шахте обвал.
 
      Сабрине казалось, что она стоит у врат ада.
      Она замерла в дверях конторы управляющего и смотрела, как столб черного дыма поднимается к рассветному небу. Дым вырывался из подъемника подобно дыханию дьявола. Двигатель пыхтел, надрывался – поднимали крепежный лес, камни и раненых рудокопов из обвалившихся штолен. Пока что расчистили только два уровня, и хотя пострадавших было много, погибших еще не обнаружили. Пока.
      – Воды, – прохрипели за спиной.
      Рина тотчас же обернулась. Вместе с другими женщинами она делала все, что могла: они ухаживали за ранеными в наскоро устроенном лазарете, перевязывали пострадавших и успокаивали их.
      Сабрина отошла от двери и налила воды в жестяную кружку. Потом с улыбкой опустилась на колени рядом с молодым человеком, который ее позвал. Она осторожно приподняла его голову, стараясь не задеть шины, которые доктор Уильямс наложил на сломанные руку и ногу.
      – Не торопись, Том. Доктор сказал, чтобы ты пил маленькими глотками. Вот так, молодец.
      Парень сделал последний глоток, потом поднял глаза на Рину:
      – Ничего не слышно о моем старике?
      Отец Тома находился на самом нижнем уровне, когда произошел обвал. Рина пригладила покрытые пылью волосы парня.
      – Пока ничего. Но сейчас в подъемник грузят оборудование, и скоро начнется спуск. Я тебе скажу, как только что-нибудь узнаю. А теперь попытайся немного поспать.
      Она хотела отойти, но парень схватил ее за руку.
      – Благослови вас Господь, мисс, – выдохнул он, затем вытянулся на подстилке и погрузился в сон.
      Сабрина поставила кружку на стол и вытерла ладони о подол простенького платья, в которое переоделась после бала. С болью в сердце она обвела взглядом комнату, заполненную пострадавшими. Несколько часов назад эти люди ужинали вместе со своими семьями или сидели с друзьями в местном пабе, перед тем как спуститься в шахту. Им все-таки повезло – они остались живы. Рина задумалась… Как все может измениться в жизни в одно лишь мгновение… Весь мир может разбиться вдребезги потому только, что осыпалось несколько камней. Или из-за поцелуя в полночь.
      Она не видела Эдуарда с тех пор, как они покинули сад, но слышала о нем от других. Очевидно, он руководил спасательными работами. И конечно, рисковал жизнью, снова и снова спускаясь вместе со спасателями в шахту, чтобы вызволить тех, кто остался под завалом.
      Рудокопы говорили о его смелости и находчивости. О нем даже сочинили стихи: «Черный Граф с золотым сердцем». Рина тоже восхищалась мужеством графа, и все же душу ее терзал страх… Каждую секунду ее сердце замирало – ведь Эдуарду грозила смертельная опасность. Услышав скрип подъемника, очередной раз спускавшегося в шахту, она прижала ладонь ко рту и стала молиться, чтобы крепления в туннелях не рухнули; чтобы продержались еще немного… Кто-то легонько коснулся ее плеча.
      – Кузина, ты опять побледнела.
      Сабрина обернулась и, увидев Эми, попыталась улыбнуться:
      – Со мной все в порядке.
      – В порядке? Да ты едва держишься на ногах. И доктор говорит то же самое, – добавила Эми, кивая в сторону Чарльза Уильямса, перевязывавшего одного из пострадавших. – Возвращайся в Рейвенсхолд и отдохни немного.
      – Возможно, мне и необходим отдых. Но я нужна здесь, – ответила Рина, оглядывая лазарет. – Скажи, ты могла бы уйти сейчас, когда люди нуждаются в твоей помощи?
      Эми нахмурилась – совсем как ее старший брат.
      – Честное слово, никогда не встречала таких упрямых людей, как ты. Не считая доктора Уильямса… Может, по крайней мере, выйдешь на несколько минут и подышишь свежим воздухом?
      Легче было уступить, чем спорить.
      – Хорошо, но только на несколько минут, – согласилась Рина.
      Воздух за дверью конторы едва ли можно было назвать свежим. Густой дым и угольная пыль забивали горло и вызывали резь в глазах. Шагая вдоль стены, Рина крепко зажмурилась от ветра и дыма и неожиданно наткнулась на одного из рудокопов.
      – Ох, простите. Из-за этого ужасного дыма дальше носа ничего не разглядеть.
      – Тем более дальше такого длинного, как у меня.
      Сабрина широко раскрыла глаза и увидела знакомые голубые глаза.
      – Квин! – Забыв об усталости, Рина порывисто обняла его. – Я так рада тебя видеть. Я ужасно по тебе скучала.
      – Ну, ты еще больше будешь скучать, если задушишь меня до смерти. Господь с тобой, детка, что, если кто-нибудь нас увидит?
      – О, ты прав. – Рина отстранилась и осмотрелась. К счастью, поблизости никого не было. – Тебе надо уходить. Тебе не следует здесь находиться.
      – Мне не следует здесь находиться? – Он скрестил на груди руки. – А кто заставил меня вместе с двумя самыми быстрыми скакунами графства зря топтаться у ворот Рейвенсхолда?
      Рина посмотрела на Квина так, словно тот сошел с ума.
      – Но здесь требовалась моя помощь. Мама научила меня выхаживать больных, и я сегодня помогла спасти несколько жизней.
      – А как насчет наших жизней? Ты упустила превосходный шанс завладеть ожерельем и, возможно, загубила все дело.
      – Знаю. Но у меня не было выбора.
      – Эти люди мигом передадут тебя властям, если узнают, что ты всего лишь дочь игрока. – Он потер ладонью подбородок и прищурился. – И мне кажется, что ты сама забыла, кто ты на самом деле.
      Сабрина посмотрела через плечо Квина, туда, где виднелась бледнеющая луна. Она еще чувствовала на губах жар поцелуя, еще слышала низкий баритон Эдуарда – голос, заставлявший ее трепетать. И все еще слышала, как он произносит имя, которое она присвоила обманом.
      – Нет, Квин. Я не забыла.
      Похоже, ответ Рины удовлетворил ее сообщника. Он вздохнул:
      – Наверное, мне следовало ожидать, что дочь Кейти Пул не повернется спиной к людям, попавшим в беду. Нам просто придется сделать еще одну попытку, Только надо поторапливаться. Мои приятели из Ирландии сообщили, что какой-то человек интересуется твоим прошлым.
      Сабрина кивнула:
      – Знаю. Это поверенный лорда Тревелина. Мистер Черри.
      – Черри… – задумался Квин, почесывая затылок. – Мне кажется, его звали по-другому, но точно не помню.
      – Тогда это тот, кто выполняет его поручения. Но кто бы он ни был, они ничего не нашли. И никто теперь не сом ненастен и том, что я – Пруденс Уинтроп. Аграф даже выделил мне тысячу фунтов.
      Квин шумно выдохнул.
      – Тысячу фунтов! Ну это уже совсем другой разговор… Кажется, детка, тебе удалось обвести этих вельмож вокруг пальца. Твой папа гордился бы тобой.
      Сабрина потупилась. Еще несколько дней назад она приняла бы эту похвалу с удовольствием, может быть, даже еще вчера. Но не после этой ночи, когда Эдуард предложил ей свою дружбу, а потом поцеловал так, как не делал ни один мужчина до него.
      Но Квин по-прежнему хочет, чтобы она похитила ожерелье. Хочет, чтобы она предприняла еще одну попытку. Это означает, что ей придется постоянно встречаться с Эдуардом. Встречаться, зная, что их отношения основаны на лжи.
      – Квин, нам не нужно красть это ожерелье. У нас есть тысяча фунтов, я могу получить эти деньги по первому требованию. Я знаю, это не так много, но на первое время хватит. Мы можем уехать за границу. Возможно, откроем в колониях пансион. Можем уехать завтра…
      – Нет, – перебил Квин. – Тысяча – слишком мало. Тысяча фунтов, даже тысяча тысяч – этого мало. Я хочу пустить им кровь. Я сделаю их посмешищем, пусть все узнают, что у них из-под носа увели целое состояние. Мы унизим этого гордеца Тревелина, а унижение для него хуже смерти.
      – Но зачем? Чем тебя обидел граф? Почему ты его так ненавидишь?
      Квин посмотрел на нее с болью в глазах. Такой его взгляд она уже однажды видела…
      – Потому что…
      – Пруденс!
      Рина резко обернулась и увидела Эми, появившуюся из-за угла. Она снова повернулась к Квину и увидела, что тот, спрятавшись за водосточной трубой, прижался к стене.
      Мгновенно оценив ситуацию, Рина поспешила навстречу девушке, чтобы увести ее подальше от Квина.
      – Эми, ты такая бледная… Тебе тоже следовало бы подышать свежим воздухом…
      – П… Пру, – перебила ее Эми, стараясь отдышаться, – Пойдем скорее. Ты должна помочь.
      – Что случилось? Неужели один из пациентов…
      – Не пациенты. – Схватив Рину за руку, Эми потащила ее в сторону от конторы. – Эдуард… Он застрял в шахте. И Чарльз собирается спуститься за ним!

      Когда они добежали до шахты, Сабрина, слушая сбивчивый рассказ Эми, в основном составила для себя картину произошедшего. Последних рудокопов подняли с самого нижнего уровня, но подъемник, доставляющий их на поверхность, был опасно перегружен. Граф остался внизу имеете с оборудованием, а остальные отправились наверх. Они уже почти поднялись, когда услышали страшный грохот – в туннеле произошел обвал.
      – Никто не знает, насколько велик этот обвал, – сказала Эми. – Но я слышала, как один из рудокопов говорил, что они кричали в ствол шахты, а Эдуард не ответил.
      Доктор Уильямс находился у клети подъемника, куда складывал свои инструменты. Мельком взглянув на приближающихся женщин, он нагнулся, поднял саквояж с медицинским спиртом и бинтами и сказал:
      – Вам обеим следует находиться в лазарете.
      Сабрина отмахнулась:
      – Там обойдутся и без нас. Мы пришли, чтобы помочь.
      – У меня есть помощники, – ответил доктор, кивая в сторону двух рослых рудокопов, которые уже стояли в клети.
      – Я имею в виду медицинскую помощь. – Рина встала между доктором и клетью. – Вы же знаете: если Эдуард ранен, ему потребуется и наша помощь.
      – Но если с вами что-нибудь случится, мне не поздоровится. К сожалению, я не могу вас взять.
      Доктор загрузил в клеть последнюю коробку. Сабрина схватила его за руку.
      – Пожалуйста, позвольте мне спуститься. Я просто не могу ждать здесь, ничего не делая. Не могу бездействовать, когда он в опасности. Я должна спуститься к нему. Вы не понимаете…
      Доктор внимательно посмотрел на девушку и вдруг едва заметно улыбнулся:
      – Я понимаю больше, чем вы думаете, мисс Уинтроп. И вы правы: у графа будет больше шансов, если мы спустимся вместе. Кроме того… если у меня есть выбор, то я предпочитаю гнев Эдуарда вашему. – Он кивнул в сторону клети. – Заходите.
      Сабрина чмокнула доктора в щеку и, подобрав подол платья, шагнула на дощатую платформу подъемника, окруженную низкой металлической решеткой и висевшую на четырех толстых цепях. Раздавшийся за спиной Рины вопль заставил ее обернуться.
      Доктор Уильямс держал элегантную леди Эми за шиворот.
      – Я сказал, что Пруденс может спуститься с нами, а не вы. Вы не поедете.
      Эми отстранила руки доктора. Глаза ее метали молнии.
      – Эдуард – мой брат. Мой долг ему помочь.
      – Тогда не мешайте. Возвращайтесь в лазарет, там ваша никчемность не так заметна.
      Эми смутилась:
      – Моя никчемность? Но… когда мы были у Клары, вы говорили, что я вам помогла. Вы говорили…
      – Я говорил то, что хотела слышать сестра лорда, – отчеканил доктор. – А сейчас – другая ситуация. У меня нет времени с вами возиться.
      – Вы… неблагодарный, вы дурно воспитанный… – Эми задохнулась от гнева. Вскинув подбородок, она добавила: – Будьте уверены, доктор, я больше никогда не стану обременять вас.
      Эми бросилась к лазарету. Она бежала, не оглядываясь. Рина, изумленная поведением доктора, смотрела ей вслед. Возможно, Эми не хватало опыта, но у нее было доброе сердце, и она быстро все усваивала.
      – Вы обращались с ней очень грубо, – сказала она, с упреком глядя на Чарльза. – Эми ведь вам помогала, действительно помогала. Почему вы это отрицали? Вы разбили ей сердце.
      – Лучше разбить сердце, чем потерять голову, – пробормотал доктор с необъяснимой грустью. – Я не хочу, чтобы она спускалась вместе с нами. Если с ней что-нибудь случится, я этого не вынесу.
      Тут загудел двигатель, и клеть закачалась под ногами. В желудке у Рины все перевернулось. Она тотчас забыла обо всем на свете и думала лишь об одном: у нее под ногами только несколько досок, а дальше – черная пропасть. «Господи, тут еще хуже, чем на уступе над морем».
      Клеть опускалась медленно, рывками, что только усиливало тошноту. Сабрина вцепилась в цепь и, задрав голову, смотрела, как меркнет светлое пятно над клетью. Лишь тусклый свет шахтерских фонарей немного рассеивал тьму. Рина никогда не отличалась робостью, и она всегда удивлялась: почему некоторые люди так боятся крохотных кладовок и чуланов? Но сейчас, стоя в клети, опускавшейся все глубже под землю, она замирала от страха.
      – Держитесь здесь, мисс. Если вы еще крепче сожмете эту цепь, она порвется.
      Рина вздрогнула и посмотрела на заговорившего с ней рудокопа. Его каска была низко надвинута на лоб, и лицо находилось в тени. Но она сразу же узнала этот голос.
      – Мистер Даффи?
      – Здравствуйте, – ответил тот, прикоснувшись рукой к ободку каски. – Похоже, мы с вами все время кого-нибудь спасаем.
      – Да, похоже, – улыбнулась девушка.
      Немного повеселев, Рина повернулась к другому рудокопу.
      – Это мой старший сын, Гарри, – пояснил Даффи. – Ну, не стой, раскрыв рот.
      Парень переминался с ноги на ногу.
      – Э-э, рад с вами познакомиться, – пробормотал он.
      Даффи покачал головой:
      – Мне придется за него извиниться, мисс. Гарри не привык общаться с женщинами.
      – Не стоит извиняться. – Рина улыбнулась молодому человеку. – Гарри, я хочу поблагодарить и тебя, и твоего отца за то, что вызвались помочь графу.
      Гарри пожал плечами.
      – Ну… конечно. Граф – хороший человек, ведь правда?
      Они спускались все глубже. Пытаясь забыть о тошноте, Сабрина стала думать о том, как будет спасать графа. Впрочем, она выдержала бы любую тошноту, если бы тошнота избавила ее от леденящего страха, сжимающего сердце. «С ним все в порядке. Иначе и быть не может».
      И тут она услышала глухой удар – клеть ударилась о дно шахты. Каменные стены странным образом отражали и одновременно поглощали звуки. И откуда-то сверху капала вода – напоминание о том, что они находились ниже уровня моря.
      Набрав в грудь побольше воздуха, Рита подняла над головой свой фонарь и пошла за доктором Уильямсом. Она заставляла себя думать только о хорошем. Они пробирались по заваленным обломками коридорам, перешагивали через рухнувшие крепежные бревна, и Рина начала терять надежду – едва ли кто-то мог выжить в таком месте. «Нет, не может быть, чтобы он погиб. Я бы знала. Я бы почувствовала…»
      – Я его нашел!
      Услышав крик Даффи, Сабрина бросилась к нему, не обращая внимания на острые камни и густые облака пыли.
      Вскоре она уже различала свет фонаря, а перебравшись через последний завал, разглядела доктора Уильямса, присевшего на корточки рядом с упавшим крепежным бревном. Рина приблизилась и увидела человека, придавленного этим бревном.
      – Эдуард!
      Глаза графа открылись, но, похоже, он не узнал Сабрину.
      – Ангел… – пробормотал он в бреду. – Смотрите, Чарльз, это ангел. И почти такой же красивый, как… Пруденс. – Он умолк и потерял сознание.
      – Граф потерял слишком много крови, – сказал Чарльз, когда Рина опустилась рядом с ним на колени. – Я дал ему кое-что болеутоляющее, по это не лечение. Могут быть и другие повреждения. Надо вытащить его отсюда как можно скорее. Вы можете остановить кровотечение? А я пока помогу убрать это бревно.
      – Я постараюсь, – ответила Сабрина, крепко прижимая обрывок бинта к ране на лбу графа. И тотчас же на тряпице расплылось ярко-алое пятно, походившее на какой-то ядовитый цветок. Рина в отчаянии прикладывала к ране все новые бинты. На нее нахлынули ужасные воспоминания о последних часах отца.
      – Это действительно ты.
      Хриплый шепот прозвучал в ушах Сабрины подобно грому. Эдуард смотрел на нее ясными и чистыми глазами, хотя было очевидно, что он по-прежнему страдает от боли. Она склонилась над ним и прижала его голову к своей груди.
      – Тебе надо беречь силы. Помолчи…
      – И не подумаю. – Он обвел взглядом туннель. – Господи, это все может рухнуть в любой момент. Я хочу, чтобы ты отсюда ушла. Сейчас же.
      Сабрина пригладила его волосы и приложила к ране свежий бинт.
      – Милорд, вы сейчас не в том положении, чтобы отдавать приказания.
      – Черт возьми, ты самая строптивая из всех женщин, хуже, чем… чем… – Он умолк – болеутоляющее средство, которое дал ему Чарльз, начало действовать. – Доверял ей… верил в нее. Но она уехала.
      Граф говорил об Изабелле, он вновь вернулся в то ужасное время. Сабрина поднесла к губам его руку.
      – Все это в прошлом, Эдуард. Она больше не причинит тебе боли. Теперь я здесь. Я… не покину тебя.
      Рина хотела успокоить графа, но он еще больше возбудился.
      – Не могу снова допустить… видел ее во сне, бродившую по утесам… такая растерянная… может быть, если бы я… а я не смог. Во всем виноват я.
      В следующее мгновение граф снова потерял сознание. Рина смотрела на него, размышляя над его словами. Возможно, он говорил под действием опиума? Но он сказал, что сам виноват. В чем состояла его вина? И чего он не может снова допустить?
      – Навались!
      Трое мужчин пытались поднять огромное бревно. Рина затаила дыхание; она сомневалась, что у них хватит сил убрать бревно. Вот оно передвинулось на дюйм. Потом еще на дюйм. И наконец откатилось в сторону.
      – Боже, вам это удалось! – закричала Рина, и по щекам ее заструились слезы.
      Но граф так и не пришел в сознание, Даффи и доктор Уильямс вдвоем подняли его и понесли по туннелю. Рина хотела последовать за ними, но, заметив, что Гарри не торопится догонять отца, тоже задержалась. Молодой чело-иск, опустившись на колени, вытащил из кармана нож и воткнул лезвие в бревно.
      – Гарри, сейчас не время добывать сувениры.
      – Я и не думал, мисс. Просто хотел показать эту щепку моему старику. Не уверен, но… похоже, этот столб размяк.
      Рина опасливо взглянула на нависший над головой потолок, потом подошла к молодому человеку.
      – Размяк?
      – Слабый… как грог, разбавленный раз шесть, – объяснил Гарри.
      Сунув нож в карман, он поднялся на ноги и протянул Сабрине щепку, чтобы она как следует ее рассмотрела. Даже при слабом свете лампочки Дэви, она увидела, что дерево размокло и прогнило.
      – Да, это ужасно. Но так и должно было случиться в такой сырости.
      – Со временем – конечно. Но это новый туннель, а балки установили всего месяц назад. – Гарри с озадаченным видом окинул взглядом туннель. Потом нахмурился. – Сдается мне, кто-то очень хотел погубить его светлость.

      Доктор Уильямс не обнаружил у графа переломов. Однако раненый потерял слишком много крови, и была опасность заражения, что вызывало опасения за его жизнь. Рина часами обрабатывала раны и ушибы графа. Она долгие ночи проводила у его постели, прикладывая прохладные полотенца к его пылающему лбу, и постоянно молилась о его выздоровлении. В конце концов, ее молитвы были услышаны.
      Как-то вечером Чарльз официально объявил, что опасность миновала, и тут же велел Рине идти к себе и хорошенько выспаться. Она рухнула на кровать, не раздеваясь. Упала в изнеможении и тотчас уснула. А утром проснулась свежая и полная надежд.
      Рина обвела взглядом комнату и увидела плюшевого медвежонка Джинджера, сидевшего на камине. И тут же вспомнила об обмане. Слишком поздно она поняла, что, ухаживая за Эдуардом, еще сильнее полюбила его.
      Эдуард быстро поправлялся, и все в доме обрели надежду. Леди Пенелопа уже бродила у комнат графа и заняла свое место во главе стола за вечерним чаем, как подобает хозяйке дома. И снова в залах раздавался детский смех. Даже чопорный Мерримен заметно оживился и снова принялся ворчать, как обычно. Все обитатели Рейвенсхолда вернулись к прежней жизни – все, за исключением леди Эми.
      Красавица Эми с каким-то странным безразличием относилась как к Сабрине, так и к доктору Уильямсу, и избегала их, как могла. Рина полагала, что Эми просто тревожится за брата, но все же поведение девушки огорчало ее – ведь она считала Эми своей подругой.
      Эдуард же действительно выздоравливал с поразительной быстротой. Вскоре он уже сходил с ума от безделья в своей комнате, и Чарльз, опасаясь гнева пациента, разрешил вывезти графа в сад, чтобы тот погрелся на весеннем солнышке. Тоби вывез лорда Тревелина в кресле графини, но не прошло и пятнадцати минут, как парень ворвался в зал, где Сабрина ставила в венецианскую вазу ветки сирени.
      – Граф исчез, мисс.
      Рина в изумлении посмотрела на Тоби.
      – Как так – исчез? Лорд Тревелин обещал, что не будет вставать с кресла.
      – Не знаю, что он обещал, а чего не обещал. Знаю только, что он услышал за изгородью какой-то шум и велел мне пойти посмотреть. Может, там кто-то чужой, сказал его светлость. Я обошел изгородь, но никого не увидел. А когда вернулся, он исчез, прямо как птичка у фокусника.
      – Он еще пожалеет, что он не птичка, когда я до него доберусь, – пробормотала Рина, хватая шаль и направляясь к двери. – Тоби, сообщи Мерримену, что произошло, пусть как можно быстрее отправит на поиски слуг и конюхов. Мы должны немедленно найти графа.
      Сабрина без труда нашла пустое кресло на колесах. Трудности начались, когда она, осмотревшись, поняла, что не знает, которой из множества тропинок воспользовался Эдуард. Выругавшись сквозь зубы – подобные слова не посмела бы произнести ни одна леди, – Рина обвела взглядом сад, раздумывая, что предпринять.
      И тут, услышав шум моря, она поняла, где искать графа.
 
      Прислонившись к пирамиде из камней, лорд Тревелин смотрел на море. Холодный порывистый ветер разметал его черные волосы. Граф был совершенно неподвижен – он словно сливался с утесами и казался вырубленным из камня. Возможно, он походил на Черного Ангела, чуждого людям, среди которых бродил, и чуждого небесам, которые некогда были его обиталищем.
      Рина невольно поежилась, кутаясь в шаль, – ей почудилось, что от графа исходит леденящий холод. Сердце ее сжалось: он был так одинок… Но тут она заметила его левую руку на перевязи и сразу забыла о своих фантазиях. У ангелов не бывает растяжений, и они не страдают от ран и ушибов. Пусть он и поправляется, но ему еще нельзя совершать подобные прогулки.
      Рина подобрала юбки и стала карабкаться на скалы с твердым намерением заставить графа вернуться в постель.
      Эдуард не обернулся, но он услышал ее шаги. По-прежнему глядя на море, он проговорил:
      – Я знал, что ты меня найдешь. Однако не ожидал, что это произойдет так быстро.
      Едва она услышала его голос, сердце ее забилось быстрее.
      – Но почему мне пришлось тебя искать? Ты же обещал доктору Уильямсу, что не встанешь с кресла.
      Граф усмехнулся.
      – Чарльз напрасно беспокоится. И кроме того: если бы я остался в кресле, я упустил бы случай тебя позлить. А ты очень красивая, когда злишься.
      Граф окинул ее взглядом, и Рине почудилось, что сердце ее вот-вот выскочит из груди; оно билось так сильно, что Эдуард, наверное, слышал этот стук.
      – Не пытайся вывести меня из себя. Ты еще не совсем здоров. И в любом случае… тебе не следует стоять здесь в одиночестве, так близко от края утеса. Негодяй, который устроил обвал на руднике, все еще на свободе. Вспомни случай с Сарой. Ведь кто-то убрал красные метки…
      – Мне не нужны метки, – перебил граф, делая широкий жест рукой, словно заявляя свои права на бескрайние морские просторы, на угрюмые утесы и даже на свод небесный. – Это скалы Тревелинов. Мои скалы. Я все здесь знаю с раннего детства, так что могу тебя заверить: на этих камнях нам ничего не грозит. А пришел я сюда потому… Последние дни я много размышлял и дал себе слово: как только поднимусь с постели, приду на это место.
      – Это наверняка снова уложит тебя в постель, – заявила Рина, – Зачем ты сюда пришел?
      – Навестить привидения.
      Сабрина вздрогнула; по спине ее пробежал холодок.
      – Привидений не существует. А эта прогулка тебя очень утомила. Нам надо вернуться.
      Она сделала шаг в сторону дома, но граф, похоже, не собирался уходить. Он смотрел на море. Над волнами с криками кружили чайки, и слышался свист ветра. В этот момент Рина готова была поверить в существование привидений. Но ни одно привидение не могло быть более одиноким, чем этот человек, стоящий на скале.
      Эдуард отгораживался от нее – это было очевидно. Что бы ни мучило его, он, казалось, твердо решил пережить это в одиночку. Но что же терзало его душу? Сабрина вспомнила беседу и детской – граф говорил, что не заслуживает любви своих близких. Однажды он предупредил ее: если она проникнет в его прошлое, ей может не понравиться то, что она там обнаружит. И все-таки она должна облегчить его боль. Ведь ей скоро придется его покинуть.
      – Эдуард… Пожалуйста, не отгораживайся от меня.
      Он молчал. Потом неожиданно спросил:
      – Твои родители любили друг друга?
      Вопрос удивил Сабрину.
      – Да, очень, – ответила она. – Папа говорил, что любил маму больше жизни. И мама его – тоже.
      Он снова усмехнулся.
      – Значит, тебе повезло. Мой отец больше всего на свете любил деньги и власть, а мать думала только о нарядах. Возможно, родители и питали какие-то чувства друг к другу и к нам с сестрой, но только я этого не замечал. Я полагал, что любовь существует лишь в волшебных сказках и в поэзии. Я думал так, пока не встретил Изабеллу.
      Как ни странно, при этих словах графа Сабрина не ощутила ревности – ей лишь стало грустно. Она по-прежнему стояла в нескольких шагах от Эдуарда.
      – Говорят, она была очень красива.
      Выражение его лица смягчилось.
      – Да, это правда. Но в ней было нечто большее, чем красота. В ней были блеск и щедрость, так привлекавшие к ней всех, кто ее знал. Я встретил Изабеллу в Лондоне, на балу, куда попал случайно. Один из бабушкиных знакомых уговорил меня составить ему компанию. В то время мне было не до женщин – всего несколько месяцев назад умер мой отец, и я учился управлять поместьями. Но когда я увидел ее, эту принцессу из сказки… Мне был всего двадцать один год, и я большую часть жизни провел среди серых скал Корнуолла. Изабелла и Лондон казались мне такими же нереальными, как звездная пыль.
      Рина окинула взглядом утесы. Она полюбила суровую красоту этого дикого края, но очень хорошо представляла, как манили юного Эдуарда блеск и великолепие Лондона.
      – Ты не можешь винить себя за то, что влюбился в красивую девушку. Все, что случилось, теперь в прошлом. Как и та боль, которую она тебе причинила.
      – А боль, которую я ей причинил? – пробормотал граф. – Ведь именно я главный виновник ее смерти.
      Последние слова Тревелина ошеломили Рину.
      – Я… я не верю. Даже если бы ты поклялся мне, что это правда, я бы не поверила.
      Он поднял руку и коснулся пальцами ее щеки.
      – Да, ты бы не поверила. Ты слишком упрямая, ты просто возмутительно… восхитительно упрямая. А Изабелла была другой – мягкой и деликатной. Но безвольной…
      Граф умолк. Какое-то время он задумчиво смотрел на море. Наконец снова заговорил:
      – Мы много лет жили счастливо. Затем, незадолго до рождения Дэвида, она начала обвинять меня в том, что я охладел к ней. Впрочем, я без труда убедил Изабеллу, что опасения ее беспочвенны. Но время шло, и дела требовали, чтобы я проводил все больше времени вдали от Рейвенсхолда. Изабелла же сходила с ума из-за моих отлучек. Она полагала, что у меня – любовная связь.
      – Разве ты не мог брать ее с собой? – спросила Рина. Граф едва заметно улыбнулся:
      – Разумное решение, мисс Уинтроп. Именно это я ей и предлагал. Но Дэвид был слишком мал, чтобы брать его с собой, а Изабелла не хотела оставлять сына. Она была прекрасной матерью для Дэвида и Сары, и я любил ее за это еще больше. Однако ее подозрения с каждым днем усиливались, что бы я ни говорил – она мне не верила. В конце концов, постоянные обвинения сделали нашу жизнь невыносимой, и я начал искать предлоги для деловых поездок, якобы требовавших моего долгого отсутствия. Любовь моя угасла, и я погнался за богатством со страстью, в которой более всего нуждалась моя жена. Я стал одним из самых преуспевающих дельцов Англии и чувствовал себя столь же одиноким, как и тогда, когда мальчиком бродил по этим утесам.
      Внезапно Эдуард поморщился и прижал руку к груди. Рина же мысленно отругала себя за то, что увлеклась рассказом графа и забыла о его болезни.
      – Тебе следует побыстрее лечь в постель. Поблизости должны быть люди. Я позову на помощь…
      – Нет! – Граф крепко ухватил ее за руку. – Ты должна выслушать меня. Пусть все это наконец закончится.
      Он вздохнул и снова прислонился спиной к камням.
      – Я находился в Йоркшире, когда получил письмо от Изабеллы. Она писала, что ошибалась, подозревая меня в измене, и сообщила, что хочет открыть мне одну тайну. Она писала… писала, что любит меня, что никогда не переставала любить, даже когда считала, что я ей изменяю. Я почувствовал себя так, словно у меня выросли крылья. Быстро закончив свои дела, я отправился домой. Но когда приехал, то обнаружил… В общем, я не застал ее. Письмо Изабеллы было притворством. Жена ушла от меня. Мое увлечение делами толкнуло ее в объятия другого мужчины… И в конце концов привело к гибели.
      Рина покачала головой:
      – Это не твоя вина.
      – Моя, и только моя, – возразил граф. – Пусть ее последнее письмо ко мне было ложью, но мое отношение к ней… Мне следовало остаться в Рейвенсхолде и постараться убедить Изабеллу, что ее подозрения беспочвенны. Я должен был во что бы то ни стало доказать, что люблю ее, а я сбежал. Да, она меня покинула, но я первый ее бросил. Представляю, как ей трудно было оставить детей. Но она не могла находиться рядом со мной. А ведь когда-то Изабелла так меня любила…
      После ее исчезновения все развалилось. Я забросил все свои дела. Я не мог оставаться в Рейвенсхолде. И избегал детей, потому что видел в их глазах упрек – так мне казалось. Господи, кое-кто даже утверждал, что призрак Изабеллы бродит по этим утесам. Мне необходимо было уехать, чтобы забыть о прошлом. Я погрузился в бессмысленный круговорот развлечений и разврата. Находил женщин, которые ничего от меня не требовали, кроме денег. И я думал, что во мне ничего не осталось, что мне нечего отдать другим… Иногда мне казалось, что это я умер, а не Изабелла. Иногда – помилуй, Господи, – я хотел, чтобы так и было.
      Рине была знакома эта душевная пустота. После смерти матери она видела в глазах отца такую же опустошенность. Казалось, горе убивало Дэниела Мерфи, Конечно же, Эдуард в отличие от ее отца обладал сильным характером, но если вина за смерть Изабеллы будет терзать его душу, то он кончит так же, как ее отец.
      Сабрина взяла его за руку.
      – Я не знаю, что думала и чувствовала Изабелла. Но я не сомневаюсь: бродит ли она по этим утесам, гуляет ли по райскому саду – в любом случае ей известна правда. Она знает, что ты ее любил. И она не хотела бы, чтобы ты загубил свою жизнь, чтобы загубил жизнь детей из-за ее ошибки.
      Сначала Рине показалось, что граф не понял ее. Но вдруг глаза его вспыхнули – это было началом исцеления. Теперь стало ясно: Эдуард сумеет залечить сердечные раны.
      Рина с трудом удерживалась от слез. Ведь он скоро узнает, что она – лишь хитроумная воровка, женщина, достойная презрения. Его душа исцелится, но как быть с ее душой?
      – Пруденс, ты плачешь?
      – Нет, просто ветер… Что-то попало в глаз. – Рина смахнула предательскую слезинку и попыталась улыбнуться. – Ты, наверное, уже утомился. Тебе надо лечь в постель.
      – Еще не время.
      Рина заметила, как сверкнули его глаза, но было уже поздно. Он резким движением освободился от перевязи, Привлек к себе и обнял так крепко, что она ахнула.
      – Эдуард, твои раны!
      – К черту мои раны. Видит Бог, я слишком долго мечтал об этом. – И он впился поцелуем в ее губы.
      Утесы и море мигом исчезли – существовал лишь магический огонь, который он в ней разжег. Запустив пальцы в его волосы, Рина прижималась к нему всем телом, наслаждаясь этими сладострастными мгновениями.
      – Господи, что ты со мной делаешь?.. – простонал он. – И это с самого первого дня, как только я увидел рыжую красавицу, которая валялась на полу в гостиной.
      – Я вовсе не валялась, – пробормотала Рина.
      Граф рассмеялся и принялся осыпать поцелуями.
      – Валялась или нет – это было замечательное зрелище. Я сразу понял, что меня влечет к тебе, но не знал тогда, насколько это серьезно.
      Эдуард взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. Он смотрел на нее с такой любовью, что Рина едва не прослезилась от счастья.
      – Когда ты спасла Сару, я понял, что ты отважная женщина. Когда же ты, рискуя жизнью, спустилась в шахту ради меня, я осознал, что нашел бесценное сокровище. Я любил Изабеллу и хочу, чтобы ты это понимала. Но то была юношеская влюбленность. Ни разу, даже в первые, опьяняющие дни нашего знакомства, я не испытывал и сотой доли того, что чувствую сейчас. – Он окинул взглядом утесы, море и продолжил: – Я знаю, что женщина представляет себе все это… несколько иначе. Должна сиять луна, должны благоухать розы. А ты – в белом платье, и я галантно опускаюсь на одно колено. Но до восхода луны еще не один час, а ребра мои чертовски болят. Я не смогу даже согнуться, где уж мне встать на колени. Зато я могу предложить тебе вот это.
      Граф взял Рину за руку и прижал ее ладонь к своему сердцу, затем проговорил:
      – Пруденс, окажи мне честь… величайшую честь…
      – Эй, я нашел их! – раздался крик Даффи. Минуту спустя Сабрину с графом окружили слуги, конюхи и рудокопы. Все они искали лорда Тревелина, чтобы помочь ему вернуться в дом, даже если он того не пожелает. В конце концов, Эдуард сдался. Бросив отчаянный взгляд на Рину, он позволил отнести себя прямо к креслу, стоявшему внизу.
      Сабрина же задержалась на утесе. Она стояла в задумчивости, глядя на море. Теперь сомнений не осталось: случилось непредвиденное – она полюбила сильного и великодушного человека, чья любовь глубока и безбрежна, как море, раскинувшееся перед ней. Но как теперь смотреть ему в глаза? Как выдержать его взгляд, будучи обманщицей и мошенницей?

      Леди Рамли с решительным видом поставила на стол чашку.
      – Пруденс, мне кажется, ты не слышала ни единого слова. Ты меня совсем не слушала.
      Сабрина подняла голову и виновато улыбнулась:
      – Прости, Касси, я витала в облаках.
      – Ну наверное, эти облака очень высоко, – с добродушной улыбкой заметила леди Рамли, снова наполняя свою чашку. – Возможно, тебе следует прилечь, последовав примеру бабушки.
      – Нет. Со мной все в порядке, – солгала Рина.
      Касси улыбнулась и, протянув руку, обтянутую черной элегантной перчаткой, взяла с тарелки сандвич.
      – Я не могу винить тебя за рассеянность. Ведь все эти неприятности в Уил-Грейсе, к тому же преступник, который бродит по графству… Удивительно, как вы тут в Рейвенсхолде еще с ума не сошли. Я уверена: ты все еще тревожишься за лорда Тревелина.
      Сабрина поспешно поднесла к губам чашку, стараясь скрыть смущение. Невинное замечание Касси попало точно в цель. Прошло шесть дней с тех пор, как они с Эдуардом стояли на утесах, шесть мучительных дней, в течение которых она старалась не оставаться с ним наедине ни на минуту. Впрочем, граф почти все время находился у себя в комнате, так что Рине без труда удавалось избегать откровенных разговоров с ним. Но она понимала: скоро ей придется остаться с графом наедине.
      Нынешним утром Чарльз сообщил, что вечером заканчивает лечение Эдуарда. Доктор собирался на несколько дней в Труро, чтобы пополнить запас лекарств, и после его отъезда граф получит свободу и сразу найдет ее, Ведь скрываться от больного – совсем не то, что давать отпор решительному, полному сил мужчине. И к тому же она в него влюблена…
      – Пруденс, ты опять размечталась!
      Рина тщетно пыталась придумать приемлемое объяснение своей рассеянности. Но тут Касси заявила:
      – Дорогая, так не пойдет. Я не в силах смотреть, как ты печалишься. Надо отвлечь тебя от забот. – Она задумалась. И вдруг оживилась, глаза ее вспыхнули. – Придумала! Это именно то, что нужно. Мы расскажем друг другу одну какую-нибудь тайну, каждая свою. Чья тайна окажется интереснее, та и выигрывает.
      Рина снова поднесла к губам чашку.
      – О, мне это не очень нравится.
      – Почему же? Думаю, тебе это пойдет на пользу. И кроме того, у меня есть страшная тайна, и я просто умираю от желания с тобой поделиться. – Касси осмотрелась. Потом кивнула в сторону открытой двери – Эми и мистер Фицрой беседовали на залитой солнцем садовой террасе. – Когда мы ехали сюда, мой брат признался, что сегодня тот самый день.
      – Какой день?
      – Решающий. Сегодня он собирается попросить леди Эми стать его женой. Между ними давно установилось взаимопонимание, но сегодня они назначат дату.
      Сабрина взглянула, на парочку на террасе и прикусила язык. Эми была в простеньком белом платье из муслина и походила на скромный весенний цветок. Парис же, напротив, облачился в шикарный синий фрак, совершенно безвкусный и даже нелепый в корнуолльской глуши. Хотя Эми в последнее время была с ней холодна, Рина невольно посочувствовала ей – ведь этой милой и доброй девушке предстояло провести всю жизнь с самодовольным и наверняка не очень умным Парисом.
      Но это не ее, Сабрины, дело. Пусть кто-то другой беспокоится… а она – Сабрина Мерфи, беглянка, самозванка, воровка.
      Рина подняла голову и снова взглянула на террасу. И тут, при виде Париса, она кое-что вспомнила. Она повернулась к гостье:
      – Знаешь, Касси, когда я была на утесе вместе с Сарой, она рассказала мне, что Парис заявил: в письме Изабеллы говорилось о бегстве не только от мужа, но и от детей. Парис сказал, будто бы она написала, что дети ее «обременяют». Но ты же мне говорила, что Изабелла в своем письме называла детей «любимыми». Зачем Парису придумывать такое?
      Касси налила себе еще чаю. При этом пролила немного на блюдце, что было совсем для нее нехарактерно.
      – Понятия не имею. Уверена, что он просто ошибся. Парис, не склонен к выдумкам. Он не… – Касси внезапно умолкла и покачала головой, – Господи, теперь я отвлеклась. Что же, теперь рассказывай свою тайну.
      Сабрина судорожно сглотнула и машинально потянулась к медальону, спрятанному на груди.
      – Э-э, мне ничего не приходит в голову. Да и нет у меня никакой тайны.
      – Нет, надо играть по-честному, – сказала Касси, погрозив пальцем скрытной подруге. – У любой женщины есть тайна. По крайней мере одна.
      Одна? У Рины их полным-полно. Она поднесла к губам чашку и увидела, что чашка пуста. И в голове у нее была полнейшая пустота.
      – Но мне нечего рассказать. Нет у меня никаких тайн, честное слово.
      – Ты это уже говорила. Несколько раз, – Касси прищурилась. Отставив чашку в сторону, она взяла Рину за руку. – Дорогая, я вовсе не собиралась устраивать тебе допрос. Но не могу не отметить твое волнение. Определенно, что-то тебя мучает. А опыт мне подсказывает: когда женщина так упорно отрицает, что у нее есть тайна, то эта тайна, как правило, связана с мужчиной.
      Сабрина покраснела.
      – Ну… Я хочу сказать, что была бы слишком самонадеянной, если бы могла… – Она умолкла, смутившись под пристальным взглядом Касси. Впрочем, какой смысл отрицать очевидное? Ведь все написано у нее на лице. Потупившись, Рина прошептала: – Значит, это так заметно?
      Леди Рамли с чувством сжала ее руку.
      – Не для всех, дорогая. Только для меня и леди Эми, которая сообщила мне о своих подозрениях, когда мы недавно были на прогулке. Но почему ты стараешься скрыть свои чувства? Нет причин стыдиться любви, особенно, если ты полюбила такого прекрасного человека.
      – Ты знаешь, кто он?
      Касси улыбнулась.
      – Не могу сказать с уверенностью, но догадываюсь. Да и Эми того же мнения. Ты ведь была не очень осторожна. Последние две недели ты проводила в его обществе дни и ночи.
      – Но у меня не было выбора. Он нуждался в моей помощи.
      – Успокойся. Я не имела в виду ничего дурного. Ему действительно была необходима твоя поддержка, а твоя самоотверженность делает тебе честь. Сомневаюсь, что без твоей помощи граф так быстро бы поправился. Если ты любишь этого человека так же, как, я уверена, он любит тебя…
      – Я люблю его, – призналась Рина. – Ох, Касси, я люблю его больше жизни.
      В глазах Касси словно промелькнула какая-то тень, но в следующее мгновение она улыбнулась.
      – Полагаю, что все закончится ко всеобщему удовлетворению. Он трезвый и рассудительный человек. Эми отзывается о нем только с похвалой, и я уверена, что все остальные члены твоей семьи также одобрят ваш брак.
      Сабрина не сомневалась в том, что леди Пенелопа и дети отнесутся к их браку с одобрением. Но когда они узнают о ней правду… Когда правду узнает Эдуард… Она закрыла глаза; сердце ее пронзила боль. Конечно, Касси пыталась ей помочь, но каждое слово подруги вонзалось в сердце Рины, словно гвоздь в крышку гроба.
      – Это невозможно. Безнадежно. Мы совсем разные. С таким же успехом я могла бы, пожелать луну.
      – Глупости. У вас очень много общего. Ты умеешь сопереживать, у тебя острый ум. А чего ты не знаешь о лечении больных, тому научишься, я в этом уверена. Доктор, несомненно, сочтет твою помощь неоценимой.
      Доктор? Сабрина нахмурилась. Какое отношение имеет ко всему этому Чарльз? И тут ей вспомнились слова Касси о том, что она проводила дни и ночи в обществе своего возлюбленного и что он трезвый и рассудительный человек. У Эдуарда много достоинств, но трезвость и рассудительность – не из их числа. Сабрина наконец поняла, что Касси имела в виду Чарльза.
      – Ты думаешь, я влюблена в доктора Уильямса?
      – Ну разумеется. Это очевидно.
      – Ничего подобного! Мне нравится доктор, несомненно, но я вовсе не влюблена в него.
      Касси с изумлением взглянула на Рину:
      – Но если ты не влюблена в Чарльза, то тогда в кого же?
      Проклятие! Одно дело – соглашаться с Касси, когда она думала, что у нее нет иного выбора, и совсем другое – признаться в любви, которая может закончиться лишь полным крахом. Рина сделала глубокий вдох и в отчаянии взмолилась о чуде: «Леди Удача, мне нужен козырной туз, и побыстрее…»
      В кои-то веки Леди Удача ее услышала. В ту же секунду в гостиную влетел мистер Фицрой; его обычно томное лицо было искажено гневом.
      – Эта девчонка!.. Эта жеманная девчонка…
      Касси вскочила со стула и поспешила навстречу брату.
      – Парис, что случилось?
      – Она мне отказала. Мне! – Он схватил графин с бренди и наполнил бокал. – После всего, что я для нее сделал. После всего, что я вынес…
      Фицрой залпом выпил бренди, потом поправил кружевной шейный платок. Рина, хотя и радовалась столь своевременному появлению Париса, не могла ему сочувствовать. На ее взгляд, этот денди был больше обеспокоен состоянием своего костюма, чем отказом Эми. Однако его сестра, похоже, очень огорчилась.
      – Этого не может быть! – воскликнула леди Рамли. – Ты ведь так предан леди Эми.
      – Еще как предан, будь я проклят! Просто из шкуры вон лез, чтобы угодить этой глупой девчонке. Мирился со всеми ее глупостями, даже разрешил ей до свадьбы заниматься благотворительностью. А она мне отказала. Заявила, будто не любит меня. Как будто эта девчонка хоть что-то знает о любви.
      – Она знает достаточно, чтобы желать любви, – заметила Рина.
      Резко повернувшись к ней, Фицрой впился в нее взглядом.
      – Это вы виноваты, вы и проклятый доктор. До вашего появления эта девчонка была более покладиста. Но тут явились вы… и испортили ее. Но вы мне за все заплатите, клянусь! – воскликнул он и пулей вылетел из комнаты.
      – Пожалуйста, не обращай на него внимания! – с огорчением всплеснула руками Касси. – Он просто в отчаянии. Умоляю тебя, не передавай Эдуарду его слова. Парис совсем не то имел в виду.
      Сабрина была абсолютно уверена, что Фицрой сказал именно то, что хотел, но она слишком любила леди Рамли, поэтому решила не огорчать ее.
      – Я… мне, наверное, надо пойти к Эми. Она, несомненно, тоже в отчаянии.
      – Да, я уверена, так и есть. А я должна поговорить с Парисом, – сказала Касси, провожая Сабрину к двери на террасу. – Пожалуйста, уговори Эми подумать как следует. Заставь ее понять, что она совершает серьезную ошибку. Очень важно, чтобы Эми вышла замуж за моего брата. От этого зависит все. Все!
      И с этими словами Касси бросилась вслед за братом, оставив Рину гадать, что означает это «все».
 
      Сабрина увидела Эми на скамейке под розовым кустом. Сидевшая совершенно неподвижно, Эми походила на прекрасную статую талантливого скульптора. На ее прелестном личике, казалось, вовсе не отражались эмоции, но роза в ее руке была разорвана и скомкана. Рина села на скамейку рядом с Эми; она очень переживала за девушку, которую полюбила как сестру. Ей хотелось ее утешить. Но как преодолеть отчуждение, возникшее между ними в последнее время? Эми заговорила первая.
      – Я собиралась принять его предложение. Правда, собиралась. Мы были помолвлены чуть ли не с колыбели. Не считая моего брата, он самый завидный жених в графстве. Он дал бы мне вес, о чем бы я ни попросила, дал бы не задумываясь. Так легко было сказать «да», а я не смогла. – Она с трудом сдерживала слезы. – Эдуард и бабушка очень огорчатся. Скажут, что я глупая.
      – Не глупая, а решительная, – мягко возразила Рина. – Ты не любишь Фицроя. Мне кажется, твои бабушка и брат будут рады, что ты не пошла на сделку, не согласилась на брак без любви. И когда-нибудь, очень скоро, я уверена, ты встретишь человека, достойного тебя, такого, которого сможешь полюбить всем сердцем.
      Рина ожидала, что ее слова утешат девушку. Но Эми еще больше опечалилась. Она сорвала с куста еще один цветок и принялась обрывать лепестки.
      – Я не хочу никого встречать. И собираюсь умереть старой девой.
      – Дорогая, не говори глупости. Десятки молодых людей выстроятся в очередь, чтобы ухаживать за тобой.
      – Десятки, но не… О, я этого не вынесу! – Эми уронила растерзанную розу на дорожку и разрыдалась. – Я ужасно его люблю!
      Сабрина заморгала в изумлении:
      – Но ты ведь только что сказала, что не любишь мистера Фицроя.
      – О, Парис тут ни при чем, Я его ни капельки не люблю и не верю, что он действительно меня любит. Я говорю о… ох, я не могу тебе сказать. Это слишком ужасно.
      Рина осторожно убрала прядку волос с мокрой от слез щеки Эми.
      – Я совершенно уверена, что тот, кого ты любишь, не может быть ужасным.
      – Он не ужасный, – всхлипнула девушка. – Чарльз чу… чудесный.
      – Чарльз? Доктор Уильямс? Но я думала, ты его терпеть не можешь.
      – Так и было. Сначала. Я хочу сказать… он был ужасно грубый, всегда говорил то, что думает, не обращая внимания на то, что оскорбляет меня. Но потом я поняла, что он вовсе не грубый, а просто честный. Чарльз думает о людях, а не о титулах и деньгах. Он самый бескорыстный человек, которого я знаю. Я хотела, чтобы он мной гордился. Хотела доказать, что я не избалованная и глупая девица, какой все меня считали. Я и сама себя такой считала, пока не встретила Чарльза. Но я не понимала, что люблю его. Не понимала до той ночи, на руднике. А теперь знаю, что люблю его. А он… он любит тебя.
      – Но Чарльз меня не…
      Сабрина умолкла, ошеломленная своим открытием. Теперь-то стало ясно, что происходит, Ведь Касси была уверена, что она влюблена в доктора Уильямса. Так же думала и Эми. Именно этим объяснялось ее странное поведение в последнее время. Ситуация была нелепая, абсурдная. Рине почудилось, что она слышит смех своего отца.
      – Эми, Чарльз – мой друг, но уверяю тебя, он меня не любит.
      Эми взглянула на Сабрину и, казалось, задумалась. Потом глаза ее снова наполнились слезами.
      – Ты говоришь так только для того, чтобы меня утешить. Но Чарльз любит тебя. Ведь он не взял меня, когда спасали Эдуарда, а предпочел твою помощь. Он прогнал меня, как надоедливую мошку. Сказал, что я никчем… ник-чем… ох!
      Эми снова разрыдалась. Рина обняла ее за плечи, погладила по волосам.
      – Эми, послушай меня. Чарльз не считает тебя никчемной. Он сказал это только для того, чтобы прогнать тебя, чтобы оградить от опасности. Он мне признался, что не вынес бы, если бы с тобой что-то случилось.
      Эми подняла голову:
      – П… правда?
      – Это его собственные слова. Он сказал мне это, когда мы спускались в шахту.
      В заплаканных глазах Эми загорелась надежда, но в голосе по-прежнему звучала грусть:
      – А как же ты? Ты его тоже любишь, Я не могу отбить у тебя возлюбленного.
      Сабрина начинала злиться:
      – Говорю тебе в последний раз: я не люблю Чарльза.
      – Но Касси тоже считает, что любишь. Не могли же мы обе ошибаться. Я все прочла по твоим глазам, когда ты смотрела на Чарльза, склонившегося над постелью моего брата.
      Рина не сомневалась, что Эми видела в ее глазах любовь. Но она-то любила графа! Господи, этот клубок все больше запутывается с каждой минутой.
      – Не знаю, что ты там прочла, – проговорила Рина, – но клянусь могилой моей мамы: я никогда не относилась к Чарльзу иначе чем к другу. И я абсолютно уверена, что и он меня никогда не любил.
      Несколько секунд Эми сидела совершенно неподвижно. Затем вскочила, снова села, опять вскочила и, бросившись к Рине, крепко обняла ее.
      – О, это чудесно! Чудес… Нет, это катастрофа! – воскликнула она, внезапно нахмурившись. – Из-за своих переживаний я так ужасно относилась к нему и к тебе все последние дни, Он меня никогда не простит!
      – Простит, потому что я тебя уже простила. Уверена, что Чарльз все поймет, когда ты ему скажешь о своих чувствах.
      – Но как я могу это сделать? Что скажу? Я даже не знаю, любит ли он меня! – воскликнула Эми, опускаясь на скамейку. – Кузина, ты должна мне помочь. Надо как-нибудь испытать его чувства. От этого зависит мое счастье.
      Рина уже решила: она больше не станет вмешиваться в семейные дела Тревелинов – риск был слишком велик. Но отчаянный взгляд Эми поколебал ее решимость. Рина видела, как страдает бедняжка.
      – Хорошо, – вздохнула она. – Вот что ты должна сделать. Во-первых, хорошенько выспаться, чтобы исчезли темные тени под глазами, А потом… Насколько мне известно, доктор Уильямс уехал в Труро за лекарствами. Но как только он вернется, ты должна пойти к нему в больницу и признаешься в своих чувствах.
      Эми побледнела.
      – Ты хочешь сказать, просто так ему признаться? Но я не могу. Что, если он не… Я умру, я просто умру от стыда.
      – Лучше умереть, чем жить, не зная правды. Тебе не придется терпеть и гадать, как он к тебе относится, мучить себя вопросом, любит ли он тебя. – Рина внезапно замолчала и откашлялась. – В общем, ты понимаешь, как надо действовать. Ты должна сказать ему правду – или сама никогда не узнаешь правды. И еще знай: я с тобой, я буду молиться за тебя.
      – Да, ты права, – согласилась Эми. – Это единственный выход. Я должна сказать ему все. И должна надеть самое красивое платье. И ленты. Думаю, цвет барвинка подойдет. И гребни из слоновой кости – он мне однажды сказал, что восхищен ими. А еще…
      Рина рассмеялась. Ей даже стало жаль чопорного доктора: сам Веллингтон не устоял бы перед таким очаровательным противником.
      – Думаю, что Чарльзу будет безразлично. Даже если ты наденешь платье из мешковины. Гребни из слоновой кости и ленты – это совсем не то, что заставляет мужчину влюбиться.
      – Но если он еще… не совсем меня любит, то следует немного его расшевелить. – Эми снова обняла Рину. – Когда я была моложе, то просила Бога подарить мне сестру. Если бы мое желание исполнилось, она была бы в точности похожа на тебя.
      – И я тебя люблю, – пробормотала Сабрина, глядя на Эми, направляющуюся к дому. Она действительно любила эту девушку, любила всем сердцем и надеялась, что Чарльз поймет, какое сокровище даровала ему судьба.
      Сабрина со вздохом поднялась со скамейки. День выдался утомительный. Всего лишь за несколько часов она ухитрилась солгать Касси, нажить себе врага в лице Фицроя и успокоить Эми. И при этом она постоянно думала об Эдуарде. Размышляла о том, что произойдет, если он узнает о ней правду.
      – Что за день, – пробормотала она, направляясь к лестнице, ведущей на террасу. – Что ж, по крайней мере можно с уверенностью сказать одно: дело не может усложниться еще больше, чем уже…
      Тут она заметила клочок бумаги за решеткой розария. Рина осмотрелась, но никого не увидела, кроме двоих работников, которые вышли из дома, чтобы помыть окна. Мужчины приподняли кепи в знак приветствия, и она помахала им рукой. К счастью, работники находились слишком далеко и не заметили, как она взволнована.
      Рина сняла с куста записку. Подписи не было, но она сразу же узнала почерк Квина.
      «В полночь. На конюшне».
      Она ошибалась. Внезапно все еще больше усложнилось.

      Тяжелая дверь конюшни со скрипом распахнулась. Сабрина осмотрелась. Отбросив за спину свои распущенные волосы, она поплотнее запахнула на груди накидку, наброшенную прямо на ночную сорочку.
      Босые ноги Рины ступали почти бесшумно. В воздухе висел запах влажного сена; слышалось тихое ржание и легкий перестук копыт. Внезапно звякнула уздечка. Заглянув в ближайшее стойло, Рина увидела черного жеребца графа.
      Конь мотал головой, явно требуя к себе внимания. Девушка с улыбкой погладила его по шее.
      – Ну-ну, – тихо проговорила она. – Ты такой же гордый, как и твой хозяин. И такой же красивый.
      На нее нахлынули детские воспоминания: как-то раз, ночью, отправившись лечить заболевшую лошадь, отец взял ее с собой на конюшню. Рина помнила тихое ржание кобылы; ее огромные карие глаза доверчиво смотрели на девочку. Отец поражался – Сабрина одним прикосновением успокаивала взбудораженных животных. «У тебя волшебный дар исцеления, детка, – говорил он. – И я очень горжусь тобой».
      – Ты не слишком торопилась, – раздался за ее спиной насмешливый голос.
      Она обернулась. Квин, прислонившись спиной к ограде стойла, сидел верхом на старом седле, лежавшем на козлах. Рина поспешила к своему другу.
      – Я пришла, как только смогла. Надо было подождать, когда все уснут.
      – Да, конечно. Ты опять заставляешь меня томиться в ожидании.
      Квин соскочил с седла и зажег сальную свечку. Огонек дрогнул на сквозняке, отбрасывая на стены призрачные тени.
      – Ну, по крайней мере, ты сейчас здесь. Я… Помилуй, детка, неужели ты пришла в ночной сорочке?
      Сабрина вспыхнула и взглянула на край сорочки, выглядывавший из-под подола накидки.
      – Мне не хотелось рисковать. Ко мне в комнату могла войти камеристка. Она бы заметила, что я одета, и наверняка что-нибудь заподозрила бы.
      Квин почесал затылок.
      – Правильно. Ты быстро соображаешь, детка. Возможно, тебе все же удастся утащить ожерелье.
      Рина потупилась:
      – Я нашла твою записку. Квин, ты очень рисковал, оставляя ее на таком видном месте.
      – Я ее сунул туда прямо перед тем, как ты начала разговаривать с этой болтливой девчонкой. Это было рискованно, я знаю, но твоя история кое у кого вызвала подозрения.
      Сабрина оцепенела. Она знала, что когда-нибудь это произойдет. Придуманная Квином история о прошлой жизни Пруденс не могла не вызывать подозрений. И все же в глубине души она надеялась, что никто никогда не узнает правды.
      Квин заметил, в каком она состоянии, но истолковал все по-своему. Он взял девушку за руку и ласково улыбнулся ей:
      – Не вини себя. Ты тут ни при чем, просто один клерк в Дублине проболтался за выпивкой. Я знал, что мне следовало заплатить его хозяину. Ну, этого уже не исправить. Но у нас есть десять дней. Потом эта история выплывет наружу. Может, две недели, если повезет. Так что надо побыстрее утащить ожерелье.
      – Но как? Графиня хранит его в сейфе, под замком где-то в своих комнатах. Но даже горничные не знают, где именно. Если только леди Пенелопа не достанет ожерелье сама и не отдаст мне, я не смогу до него добраться.
      – Дорогая, именно поэтому меня называют Бубновым Валетом, – усмехнулся Квин. – Не только люди Тревелина умеют поставить пинту пива, чтобы развязать кое-кому язык. На прошлой неделе я отыскал одного из бывших слуг Тревелинов. Мне сказали, что он многое знает о своих прежних хозяевах и не питает к ним особой любви. Вот тут-то я и вытащил из колоды туза. Кажется, они его выгнали за то, что он помочился на куст каких-то очень редких роз, хотя это, возможно, и пошло им на пользу. Во всяком случае, парень быстро опьянел, и я его разговорил. И то, что он мне рассказал, стоило потраченных на выпивку денег.
      – Он сказал тебе, где находится сейф?
      – Более того, он сообщил мне комбинацию цифр! Когда-то этот парень помогал графине открыть сейф, потому что дверцу заело. Вот он и успел разглядеть цифры. Правда, он так и не смог добраться до бриллиантов – в комнатах графини всегда столько служанок, сколько пчел в улье. Любого, кому там находиться не положено, тотчас же заметят. Вот тут тебе и карты в руки, детка. Ты можешь пробраться в ее комнаты, когда она уйдет на ужин. Скажем, зайди, чтобы принести ей какую-нибудь безделицу, которую она где-нибудь забыла. А потом схватишь стекляшки – и исчезнешь.
      Квин достал из жилетного кармана клочок бумаги и сунул в карман ее накидки.
      – Вот комбинация. На этот раз получится, клянусь. Я нутром чую!
      Все действительно могло получиться. Инстинкт подсказывал Рине, что план и в самом деле хорош. Но она не разделяла восторга сообщника. Ей хотелось расплакаться при мысли о том, что придется предать людей, которых она любит. К несчастью, у нее не было выбора.
      Она вопросительно посмотрела на Квина:
      – И когда я должна это сделать?
      – В субботу. В этот день большинство слуг свободны и в Рейвенсхолде останется совсем немного людей. В субботу мы и сделаем наш ход. Червонная королева побьет проклятого черного короля.
      Сабрина никогда не слышала в голосе Квина такого ожесточения. Она поняла, что, в сущности, почти не знает старого друга своего отца.
      – Квин, мне кажется, ты охотишься за ожерельем не только из-за его ценности. Ты хочешь отомстить. Почему ты так ненавидишь графа?
      Сначала она подумала, что Квин ее не слышал. Он уставился на свечу, и в глазах его была пустота.
      – Потому что на руках Тревелинов кровь, моя девочка. Ее кровь. Черный Граф погубил женщину, которую я любил.
      Ошеломленная словами сообщника, Сабрина молча смотрела на него, затаив дыхание. Эдуард – убийца? А жертва – возлюбленная Квина? Подобное просто не укладывалось в голове.
      – Я знаю, что такое потерять любимого человека, знаю, что о любимых не забывают. Но ты не прав, обвиняя графа. Он не мог убить…
      – Его близкий родственник стал причиной ее смерти. Как если бы он пронзил ее сердце кинжалом. Моя милая, застенчивая, доверчивая Лотта… – Он умолк; в глазах его было отчаяние. – Мне следовало сразу же рассказать тебе обо всем. Я собирался рассказать… Но боялся, что тогда ты не сумеешь сыграть свою роль как следует. Лотти… Ее полное имя было Шарлотта Уинтроп. Она мать той девочки, место которой ты заняла.
      Рина сжала в руке медальон, который всегда носила на шее. Она и раньше недоумевала: откуда у Квина этот медальон, и почему он так много знает о детстве Пруденс? Однако ей даже в голову не приходило, что он знал эту девочку и ее мать.
      – Но Пруденс и ее родители погибли, когда их дом сгорел. Ты мне сам так сказал.
      – Я солгал тебе, девочка. Господи, я столько лгал, что уже трудно отличить ложь от правды! Но я действительно любил Лотти, и Тревелины действительно стали причиной ее смерти. – Казалось, Квин внезапно постарел на много лет. – Наверное, лучше рассказать с самого начала.
      И Рина услышала печальную историю, похожую на ирландскую балладу. После того как Квин расстался с Дэниелом Мерфи, он несколько лет бродил по континенту, зарабатывая игрой, подряжался на случайную работу, когда не мог играть. В конце концов, оказавшись в Венеции, он занял должность камердинера у одного джентльмена, состоявшего на дипломатической службе. Дипломата звали сэр Энтони Уинтроп, и он был человеком грубым и вульгарным, склонным к распутству и пьяным загулам.
      – Он ничем и никем не дорожил и думал лишь о развлечениях, – говорил Квин с презрительной гримасой. – Я бы уже десять раз ушел от него. Но не мог. Видишь ли, иногда, напившись, он вымещал свою злобу на молодой жене, и я единственный осмеливался встать между ними.
      Сабрина знала, на что способны некоторые мужчины, когда пьяны, и ее сердце наполнилось жалостью к несчастной молодой женщине.
      – Почему Шарлотта не ушла от него?
      – Она боялась. Несмотря на все свои пороки, ее муж был могущественным человеком, он угрожал отобрать у нее ребенка, если она уйдет. У нее не было друзей в этом городе. И не было родственников, кроме Тревелинов, которых она не видела много лет. Она была одинока в этом мире, пока не встретилась со мной. Но я и пальцем ее не тронул, между нами не было ничего такого, в чем мы не смогли бы с чистой совестью признаться перед Всемогущим Господом. Я любил Лотту всем сердцем. И больше не мог смотреть, как муж медленно ее убивает.
      Это было рискованно для нас обоих. У Энтони Уинтропа повсюду имелись шпионы. Но мы все же решили бежать, и однажды ночью я увез Лотту и ее дочь и посадил их на корабль, направлявшийся в Англию. В порту она дала мне в качестве талисмана медальон с портретом Пру. Потом поцеловала и пообещала, что выйдет за меня замуж, когда все уладится. Я попросил, чтобы не говорила глупости, ведь я игрок и совершенно никчемный человек. – Грустная улыбка тронула его губы. – Но моя Лотти сказала, что я самый отважный человек из всех, кого она знает. Я, нищий игрок, у которого в кармане полкроны. Когда корабль отплыл, они с Пру стояли на палубе, улыбались и махали мне руками, а я стоял на причале и рыдал, как глупый теленок. Это был самый трогательный момент в моей жизни.
      Рина взяла его за руку и крепко сжала.
      – Она любила тебя, Квин.
      – Да, любила, только счастья ей это не принесло. Бедняжке было бы куда лучше, если бы я привязал ей на шею жернов и столкнул в колодец, чем отправлять на этом корабле. Но мы надеялись. Мы не знали, что игра уже проиграна.
      Он прислонился к седлу, и плечи его сгорбились, словно придавленные непосильной тяжестью.
      – Дальше ты почти все знаешь. Она пробыла в Рейвенсхолде около шести недель. Я работал в приморских городах, хотел побыстрее скопить денег, чтобы устроить жилье для нее и Пруденс, когда придет время. Она регулярно писала мне, рассказывала, как добры к ней родственники и бабушка, а особенно граф, – отец того графа, которого ты знаешь. Я думал, что кости наконец-то легли к удаче. Потом письма прекратились. Я знал, что это неспроста, без причины она бы не прервала переписку, поэтому бросился обратно, в Венецию. Приехал я ночью и порвался в дом сэра Энтони, но опоздал, черт побери!
      – Мне так жаль, Квин. Ты можешь не продолжать, если не хочешь.
      – Нет, хочу. Ради нее… и ради тебя. Негодяй в пьяном раже набросился на них обеих, но моя храбрая девочка, собрав все свои силенки, вонзила нож в его злое сердце. Малышка погибла, но в Лотти я еще застал искру жизни. Я обнял ее, и она, умирая, рассказала мне, как старый граф выдал ее мужу. Она призналась ему, что собирается выйти замуж за простого человека, но это привело графа в ярость. Он заявил, что не позволит ей опозорить имя Тревелинов, словно мерзавец муж не был куда худшим позором. Когда она умерла, я поджег дом, чтобы ее светлое имя не замарал скандал. Это по крайней мере я мог для нее сделать.
      Рассказ Квина подошел к концу, но Рина понимала, что эта история никогда для него не кончится. И для нее – тоже. Заняв в жизни место Пруденс, она странным образом сроднилась с девочкой, погибшей так трагически. Рина почти чувствовала, что в ней тоже что-то умерло.
      – Ты дал ей больше, чем думал, Квин. Ты любил ее, а это величайший дар, который может мужчина дать женщине. Твою душу будет всегда согревать память о ней.
      – Мне не нужна память. Мне нужна она. Я хочу самого простого – чтобы она сидела у огня и штопала носки. Я бы покуривал трубку, а маленькая Пруденс играла с куклами на коврике у камина. Я хочу вернуть те дни и все годы, которые ее негодяй муж и этот проклятый граф украли у нас. И я собираюсь вытрясти все это из души Тревелина!
      Сабрина могла понять его гнев, его непримиримость.
      – Ты прав, что ненавидишь сэра Энтони и графа Тревелина, который предал твою Шарлотту. То, что они сделали, – чудовищно. Но лорд Эдуард совсем не похож на своего отца.
      Квин бросил на нее острый взгляд:
      – Не говори ерунду, детка. Они – аристократы, – все они одним миром мазаны. Никого не любят, кроме себя и себе подобных.
      Рина покачала головой:
      – Тревелины не такие. Граф – добрый и достойный человек.
      – Добрый и достойный. – Квин выплюнул эти слова, словно они оставили у него во рту дурной привкус. – Тогда, детка, объясни мне, если он добрый и достойный, почему парни в деревенском пабе бьются об заклад, что у незаконного ребенка Клары Хоббз будут черные волосы лорда Тревелина?
 
      Тихое ржание лошадей из ближних стойл доносилось до Сабрины, словно с расстояния в миллион миль. Квин ушел из конюшни четверть часа назад, а она все стояла, прислонившись спиной к старому седлу, и смотрела на огонек свечи… И думала, как ей спасти свое готовое разорваться сердце.
      Она вспомнила слова Эми, которая говорила, что, по ее мнению, любовником Клары был человек из высшего общества. И вспомнила тот день, когда застала графа за составлением распоряжений, в которых он проявлял заботу о молодой женщине. Она решила тогда, что он просто добрый человек. Но что, если это не щедрость души? Что, если это элементарное чувство вины. Он сначала использовал невинную девушку для своего наслаждения, а затем вышвырнул вон, бросив вслед подачку, когда она перестала быть нужна. Рина знала, что так случается, но Эдуард не такой. Он не может быть негодяем…
      Ребенок Клары… Черные волосы Тревелина… Незаконнорожденный ребенок Тревелина.
      – Прекрати! – Рина прижала кулаки к пульсирующим от боли вискам. Это грязные сплетни, не более того. Неверным любовником Клары мог быть хоть зеленщик – откуда кто знает. Но даже если бы она узнала, что граф – отец ребенка Клары, это все равно не имело бы значения. Никакого! Не пройдет и недели, как она навсегда уйдет из жизни Эдуарда. «Я больше никогда его не увижу. У нас с ним не может быть будущего».
      Она услышала слабый скрип двери в конюшню, той самой двери, за которой всего несколько минут назад скрылся Квин. Очевидно, ее партнер вернулся, чтобы дать ей новые указания по поводу ограбления или привести новые причины, по которым ей следует ненавидеть Эдуарда и его семью. Ни того, ни другого ей слушать не хотелось. Устало вздохнув, она повернулась к нему:
      – Квин, я тебя очень люблю, но я просто не в силах…
      Из тени шагнул человек, его сапоги гремели по каменному полу, словно удары молота, а разъяренный взгляд пронзил ее, словно меч.
      – Кто такой Квин? – спросил граф Тревелин.

      Эдуард бродил по утесам, что бывало почти каждую ночь после того, как его вынесли на руках со скал. Чарльз запретил ему выходить из комнаты, пока он окончательно не поправится, но Эдуарду море было необходимо как воздух. И он каждую ночь удирал из дома, бродил по краю утесов – бушующие волны и холодный соленый ветер, казалось, вливали в него больше здоровья, чем целая аптека различных лекарств. Возвращаясь домой, он заметил в конюшне свет. Решив, что надо непременно утром спросить об этом у старшего конюха, он уже прошел было мимо, но застыл на месте, услышав возглас – голос был знакомый.
      Он толкнул дверь, готовый защитить женщину, ту, которую любил больше жизни. Но ее не нужно было защищать. Она стояла абсолютно спокойная, как море в штиль, из одежды на ней была лишь ночная сорочка, кое-как прикрытая накидкой, волосы свободно рассыпались по плечам… И вдруг она произнесла имя другого мужчины.
      – Кто такой Квин?
      – Ни… никто, – заикаясь, ответила она. – Тебе следует лежать в постели.
      – К черту постель! Кто такой Квин?
      Рина, опустив глаза, теребила край накидки.
      – Никто. Здесь никого нет. Ты… не расслышал.
      Черта с два! Она лжет, он видел это по ее опущенным плечам, по ускользающему взгляду. И доказательство ее двуличия он ощущал так, словно с него полосками сдирали кожу. Та же боль, которую он испытывал два года назад. Он заговорил убийственно тихим голосом:
      – Я так тебе верил.
      – А я тебе. – Она подняла голову и с вызовом посмотрела ему в глаза. – Я не обязана объяснять тебе свои действия. В конце концов, у тебя тоже есть тайны.
      Да, у него есть тайны. Тайны разбитых сердец, горя и боли, которые почему-то все не кончаются и не оставляют надежды на избавление. Ему потребовались годы, чтобы выбраться из темноты и позволить себе поверить кому-либо снова и снова полюбить. Чтобы вновь столкнуться с предательством. Давящая тьма навалилась на него – он отвернулся, испугавшись того, что может натворить.
      – По крайней мере у Изабеллы хватило порядочности покинуть Рейвенсхолд, когда она завела любовника.
      Вызов погас в глазах Пруденс. Она встала перед ним, загородив ему выход из конюшни.
      – Это совсем не то, совсем. Ты должен мне верить.
      Он ей верил. Все время, пока был прикован к постели; он верил, что она ему верна. В ее глазах он видел отражение того человека, каким хотел быть, каким он мог стать. Но ее любовь оказалась ложью, как и доброта, порядочность – как все остальное. Пока он лежал, стянутый бинтами по рукам и ногам, она тайно отдавалась любовнику. Горечь от ее предательства поднялась к горлу, едва не задушив его. Она играла им, как грошовой свистулькой, а он верил всей сладкой лжи, которой она его потчевала. Господи, он даже просил ее стать его женой!
      Он верил ей… И, глядя в ее необыкновенные глаза, лаская взглядом пухлые губы и нежное тело, к которому так долго запрещал себе прикасаться, Эдуард понял, что ему все еще хочется ей верить. Ему отчаянно хочется цепляться за свою веру, как он цеплялся за свою веру в Изабеллу, до тех пор, пока правда о ее предательстве постепенно не уничтожила его, оставив лишь пустую, кровоточащую оболочку…
      – Нет! – зарычал он, сорвал с нее накидку и схватил за плечи, заставляя себя смотреть на тонкую ночную сорочку, на босые ноги, на водопад волос цвета заката, которые словно просили любовной ласки. Просили его ласки. Господи, он еще всеми фибрами своей души тянулся к ее милой невинности, хотя глаза говорили об обратном – она не была ни милой, ни невинной. Она отдалась другому мужчине, этому Квину, а может, и другим тоже. Наверное, она рассказывала о нем, лежа в их объятиях, смеялась над глупым влюбленным графом, которого удалось так ловко провести.
      Он глубоко вздохнул, едва сдерживая ярость.
      – Ты уедешь из Рейвенсхолда. Я обеспечу тебя, как того требует твое положение, но будь я проклят, если позволю еще одной бесстыдной потаскухе наставить мне рога.
      По ее щекам и шее разлился яркий румянец.
      – Но ведь я не сделала ничего плохого. Ты должен мне верить. Я не такая, как Изабелла. Я тебя не предавала.
      Проклятие, она была так хороша! Ее прекрасные глаза сияли невинностью. При других обстоятельствах он, возможно, оценил бы ее искусство притворства по достоинству.
      Его губы тронула ироничная усмешка.
      – Ты говоришь, что невиновна. Что ж, очень хорошо. Подтверди, что не была здесь с любовником.
      Ее румянец стал ярче, но она смело ответила:
      – Я не была с любовником.
      Его улыбка стала злой.
      – Скажи-ка, что ты невинна.
      Она опустила глаза, расчетливо изобразив девичью скромность:
      – Я… невинна.
      Его пальцы больно впились в ее плечи.
      – Теперь скажи мне, что ты меня любишь.
      Сабрина подняла голову, в ее прекрасных глазах сверкали слезы, она прошептала:
      – Я люблю тебя.
      Невинная. Прекрасная. И фальшивая насквозь. Безумие прошлого бушевало в нем, затмевало все, кроме боли, гнева и опустошенности. Он притянул ее к себе, не обращая внимания на сопротивление.
      – Ты любишь меня, маленькая девственница? Так докажи это.
      Он вцепился в ее волосы на затылке и впился в мягкие губы безжалостным поцелуем.
      Эдуард уже целовал ее прежде, но всегда оставался по-джентльменски сдержан и мягок. Этот поцелуй был яростным и чувственным, он подкосил чувства, как серп косит траву. Сабрина зашаталась и ахнула. Потом застонала и обвила руками его шею, ведь именно этого она желала с самого первого мгновения их встречи.
      Его язык и зубы терзали ее рот, проникали в нее с почти звериной яростью. Его руки гладили ее плечи и спину через тонкую ткань сорочки, ладони скользили по ее груди. Где-то внутри пульсировала тугая жаркая пружина, потом жар разлился по ее рукам, ногам. Он осыпал горячими поцелуями ее стройную шею, царапал колючей щекой нежную кожу. Она откинулась назад, чтобы ему было удобнее ласкать ее, принимая и наслаждение, и боль от него. Она его желала.
      Сабрина поняла, что сейчас он хочет только ее тела – без нежности и без любви. Он использовал ее так, как, по его мнению, она использовала его. И она не могла бороться с этим так же, как не могла бы остановить волны, разбивающиеся о берег моря.
      Эдуард крепко сжимал ее в объятиях, пока она помогала ему освободиться от фрака и сорочки, горя нетерпением прикоснуться к его телу. Она провела ладонями по твердым мышцам его плеч, по мощной широкой спине, по могучим, мускулистым рукам. От него пахло морем и ветром. Она почувствовала, как его губы у ее шеи сложились в улыбку.
      – Господи, ты – ведьма, – проворчал он. – Твои руки способны даже отправить святого прямиком в ад. Неудивительно, что твой Квин рискнул проникнуть сюда, чтобы овладеть тобой.
      – Он не мой… – Ее голос оборвался потрясенным вздохом, когда он накрыл рукой ее грудь. Медленно и безжалостно он мял ее сквозь сорочку, сжимая пальцами упругий сосок. Сладкое, острое напряжение пульсировало в ее теле. Она с готовностью выгнулась под его рукой, понимая, что ведет себя как проститутка, да он ее такой и считает. Но это не имеет значения. Ничто не имело значения, кроме чудесной, пронзительной магии, которую он создавал внутри ее. Которую они создавали вместе.
      Слова, которые она не могла сдержать, сорвались с ее губ.
      – Я люблю тебя! – тихо воскликнула она.
      Граф замер. Он смотрел на нее сверху вниз с холодным равнодушием.
      – Мне не нужна твоя любовь.
      Сабрина вздрогнула, как от удара. Любовь – это единственное, что она могла ему подарить, единственной правдой во всем ее обмане. Но она не нужна ему.
      – Тогда что же тебе нужно?
      Эдуард не ответил, но его взгляд горел такой страстью, что у нее перехватило дыхание. Человек, которого она знала, исчез, превратившись в мрачного незнакомца – безжалостного, холодного, без капли совести. Рина поняла, что смотрит в лицо безумца, каким он стал после предательства Изабеллы. Она инстинктивно шагнула назад и уперлась во что-то спиной. Оглянувшись через плечо, увидела, что он прижал ее к старому седлу.
      Расправив плечи, она попыталась сказать как можно спокойнее:
      – Эдуард, нам следует подумать о том, что мы делаем. Давайте все же сядем и подумаем, как…
      Слова замерли у нее на устах, когда он, обхватив ее талию, поднял и бесцеремонно усадил верхом на седло. Она ахнула, ударившись о твердую кожу, и попыталась натянуть сорочку на обнажившиеся щиколотки.
      – Я не это имела в виду, когда сказала, что нам необходимо сесть…
      Жесткий рот графа растянулся в улыбке.
      – Ты спросила меня, чего я хочу.
      Ее смущение перешло в негодование.
      – Ты хотел видеть меня в этой смехотворной позе?
      – Не совсем. Вот как я хочу тебя видеть. – Он ухватил ворот ее сорочки и одним движением разорвал тонкую ткань до талии.
      Эдуард считал, что богатый опыт общения с куртизанками за последние годы застраховал его от любых сюрпризов. Но он ошибался. Под целомудренной ночной сорочкой Пруденс Уинтроп скрывала потрясающее тело, самое прекрасное, какое он видел в жизни. Ее фигурка сужалась в талии, которую он мог легко обхватить двумя пальцами, а затем расширялась к бедрам, казавшимся весьма пышными для такой стройной женщины. Белоснежную грудь, высокую и полную, венчали соски, такие эротично темные, что он застонал. Эдуард смотрел, как поднимается и опускается ее грудь, и чувствовал, что уже не в силах бороться со страстью.
      Он хотел ее. Хотел до боли. Его жадный взор впился в нее, наслаждаясь чистым сиянием ее обнаженной кожи, от которого у него захватило дух. Он у нее не первый, но видит Бог, станет тем, кого она запомнит. Эдуард намеревался взять ее жестко, быстро, любыми способами, каких пожелает его тело, и он без церемоний начал снимать брюки.
      Рина тихо ахнула, он поднял глаза.
      Волосы волной упали на лицо Пруденс, делая ее еще более эротичной. Но из-за волны волос на него глянули зеленые глаза, и то, что он в них прочел, перевернуло его душу. Страсть. Желание. И страх. Великолепные волосы и божественная фигура принадлежали женщине, но смущенное выражение лица напоминало о той невинной девушке, в которую он влюбился. О девушке, которой не существовало.
      Это обман. Должно быть обманом. Доказательство тому прозвучало из ее собственных уст. Ей не нужна была мягкость и нежность, и у него не было настроения их проявлять. Его тело жаждало бурного, жаркого совокупления; дьявол, она обязана дать ему хотя бы это, ведь она так подло обманула его. Эта женщина не заслужила тех нежных любовных игр, которые он приберегал для той Пруденс, которую любил. Она не заслужила…
      – А, дьявол, – пробормотал он и прильнул к ее губам нежным страстным поцелуем.

      Рина уже смирилась с тем, что Эдуард ее больше не любит. Она примирилась с тем, что он использует ее, а потом отшвырнет в сторону. Раз он отверг ее любовь, она могла отдать ему только свое тело и была готова пойти на это.
      Но она не была готова к этому медленному, обжигающему, до боли нежному поцелую…
      Он впился в ее губы с неутолимой жаждой, растопил ее неуверенность, словно воск на огне. Его язык ласкал ее так смело и интимно, что Рина ослабела. Она положила ладони ему на плечи – и чтобы не упасть, и чтобы, это главное, коснуться его кожи, неожиданно оказавшейся гладкой и упругой. Она упивалась его силой, едва сдерживаемой энергией, которую он излучал. Ощущала его крепкие мышцы, мышцы сильного мужчины, держащего себя в узде. Она не понимала этой перемены в нем, но спросить означало бы прервать этот пьянящий поцелуй, а Рина не в силах была этого сделать, как не в силах была перестать его любить.
      Поцелуй Эдуарда становился все более страстным. Медленное биение началось в ней, словно далекий барабанный бой, который становился все громче и настойчивее. Ей хотелось, чтобы поцелуй длился вечно, и у нее вырвался слабый вздох разочарования, когда он его прервал. Но в следующее мгновение он нагнул голову и взял в губы ее сосок; ее пронзила молния, поразившая каждую частичку ее тела. Рина думала, что нет более интимного прикосновения, чем прикосновение его руки к груди. Но она ошибалась. Он провел по коже языком, потом втянул сосок в рот. Рина зарылась пальцами в его волосы, направляя его чудный озорной рот от одной груди к другой. Она вела себя бесстыдно, но ничего не могла с этим поделать. Казалось, тело действует независимо от ее воли. Томление, охватившее ее, стало почти невыносимо. Всхлипывая, она извивалась, сидя на жесткой коже седла.
      Его тихий дьявольский смех был столь же чувственным, как и его поцелуй.
      – Тебе нравится?
      Она прикусила губу, заглушая стон, который мог бы поведать о мере ее блаженства. У нее еще осталось немного гордости, совсем немного. Она откашлялась и попыталась придать тону светскую невозмутимость:
      – Я думала, что джентльменам полагается целовать леди только в губы.
      Он бросил на нее взгляд, полный недоверия и насмешки:
      – Тогда тебе еще многому предстоит научиться. Твой Квин не очень образован.
      – Я тебе уже сказала, он не… – Ее протест захлебнулся – его ладонь оказалась между ее ногами.
      Тонкая сорочка не была преградой его требовательным пальцам. Он гладил ее с безжалостной нежностью, прижимая мягкую ткань к распухшим, чувствительным складкам ее плоти. Казалось, время растягивалось и сжималось с каждым восхитительным поглаживанием. Дыхание вырывалось из ее груди короткими, тугими толчками. Голова запрокинулась назад, она стонала, соблазненная чувственной лаской. Ей казалось, что в ней живут два человека: уравновешенная, благоразумная Рина, все чувства которой крепко заперты, и новая женщина, бесстыдная и порочная, которая упивается каждым прикосновением графа.
      – Посмотри на меня.
      Рина подчинилась его приказу. В его взгляде тлел огонь, тот же огонь, который пылал в ней. Бисеринки пота блестели на его коже. Она ощущала жар его тела и исходящий от него острый мужской аромат. Она видела твердые желваки на его скулах, чувствовала напряжение каждого мускула его мощного тела и знала, что он из последних сил пытается контролировать себя.
      – Отодвинься назад, – грубо приказал он.
      Все еще окутанная сладким туманом страсти, она скользнула назад, к краю седла, пока не уперлась спиной в железный брус за ним. Эдуард взобрался на седло и посадил ее верхом на себя. Ее ночная сорочка спускалась на бедра, но под ней она была совершенно открыта, ноги ее были широко раздвинуты, и доказательство его страсти находилось всего в нескольких дюймах от нее.
      Познания Рины в любовных играх были весьма поверхностны, но она была совершенно уверена, что женщина должна лежать на спине, а мужчина находиться сверху. Она никогда не представляла себе ничего столь шокирующего, как эта поза. Его руки обхватили ее обнаженный зад, обнаженная грудь Эдуарда касалась ее напряженных, чувствительных сосков. Она никогда не представляла себе, что самая интимная, самая потаенная часть ее тела может быть так открыта для мужчины и он будет волен сделать с ней все, что угодно. Она сглотнула слюну.
      – Эдуард, разве мы не должны… лечь?
      Его улыбка сверкнула в темноте подобно лезвию ножа.
      – Я хочу, чтобы ты меня видела, – резко ответил он. – Хочу, чтобы ты видела все, что я буду с тобой делать. А когда я тебя возьму, я хочу, чтобы ты знала, что это делаю – я. Я!
      Его последнее слово потрясло ее, уничтожило самообладание. Страсть, которую они оба сдерживали, прорвалась мощным потоком. Его рот и руки были повсюду, гладили, нежили и ласкали ее тело, доводя до безумия. Она выгибалась дугой, прикасалась к нему нетерпеливыми пальцами и осыпала страстными поцелуями, наслаждаясь вкусом, запахом, ощущением его тела. Плоть ее горела. Их руки и ноги переплелись, и она уже не могла бы сказать, где ее тело, а где его. А он все ласкал ее, гладил и сжимал повсюду, кроме того открытого, жаждущего места, которое больше всего его желало.
      Рина упала ему на грудь, вцепилась в плечи, ослабев от желания и неутоленной жажды.
      – Прошу тебя, – тихо вскрикнула она. – Прошу!
      Его сдавленный голос был почти неузнаваем:
      – Посмотри на меня.
      На этот раз Рина не могла выполнить его приказ. Ее голова стала тяжелой как свинец, у нее не было сил поднять ее. Выгнув спину, она издала слабый, мучительный, напоминающий мяуканье звук, уткнувшись ему в грудь, и плотно прижалась бедрами к его твердой горячей плоти.
      Он содрогнулся, и она ощутила эту дрожь как землетрясение.
      – Черт побери, посмотри на меня!
      Из последних сил Рина подняла голову. Его темные, дьявольские глаза пронзили ее, проникли в самые потаенные уголки ее души. Очень давно она создала внутри себя это убежище, безопасный рай, где могла укрыться, когда мир становился слишком жестоким. Но убежище перестало быть безопасным и потаенным. Эдуард заявил на него свои права, как на ее волю и тело. Некуда бежать от его яростного взгляда. Негде теперь скрыться.
      – Произнеси мое имя, – прорычал он.
      Она облизнула пересохшие губы.
      – Эдуард.
      Он начал ритмично двигать ее бедрами.
      – Еще раз.
      – Эдуард, – повторила она в такт раскачиваниям. – Эдуард, Эдуард, Эдуард…
      Она снова и снова выдыхала его имя, а он ускорял ритм движения. Рина извивалась, прикованная к нему его железной хваткой и мрачным, пристальным взглядом. Тело ее болезненно напряглось, голос замер. Ничего больше не существовало – кроме его глаз, его рук и ее жгучего желания быть такой, какой ему хочется, делать все, что он пожелает. Ее любовь к нему взлетела в небеса, словно звезда, миновала уровень физического желания и подошла к краю безумия. Рина обняла Эдуарда руками за плечи и посмотрела ему прямо в глаза, позволяя увидеть, что она чувствует.
      – Эдуард, я люблю тебя, я люблю…
      Со звериным рычанием он вошел в нее одним плавным, сильным толчком. Ее пронзили боль и наслаждение. Пальцы ее впились в его плечи, и Рина закричала. Он заглушил этот крик поцелуем, проник в ее рот так же, как проник в ее тело. Прошлое и настоящее сгорели в чудном порыве обладания. Он схватился руками за перила ограждения у нее за спиной и входил в нее все глубже и глубже с каждым толчком. Он брал, а она отдавала с неутолимой жаждой, пока каким-то образом они оба не начали и брать, и отдавать одновременно.
      Они двигались как единое целое – и становились единым целым. Они жили и умирали в объятиях друг друга, сгорали вместе, кричали одним голосом, дышали одним дыханием, а их сердца бились в унисон. Когда им уже казалось, что больше гореть невозможно, они растворились в забвении экстаза, разрушенные и возрожденные чудесной силой любви.
 
      Сабрина томно вытянулась на ворохе соломы. Она смотрела вверх, на стропила конюшни, слушала приглушенное ржание лошадей, вдыхала прохладный ночной воздух, в котором появился намек на рассвет. Это была та самая конюшня, в которой она бывала прежде много раз. Но теперь она смотрела на все новыми глазами, и конюшня представала перед ней более роскошным местом, чем все, что она могла себе вообразить. Все тут стало другим.
      Рина вновь потянулась, нежно улыбаясь, И не стыдясь наготы. В какой-то момент Эдуард сорвал с нее в клочья разорванную ночную сорочку; вероятно тогда, когда снял с седла и уложил на солому, а потом взял во второй раз. Он сделал это в благопристойной позе – она внизу, а он на ней. Но ничего благопристойного не было в том, как он вошел в нее, проник так глубоко, что она почувствовала его прикосновение к ее скрытым глубоко внутри вратам. Это жаркое воспоминание заставило ее пошевелиться. Колючая соломинка царапнула ее, заставив почувствовать сладкую боль между бедрами. Возможно, потом у нее все будет болеть, но ей это безразлично.
      Рина взглянула на мужчину, который лежал в нескольких футах от нее – на боку, спиной к ней. Она медленно окинула взглядом его тело – от мощных мышц на плечах до тугих ягодиц и сильных ног. Дыхание ее участилось, когда она вспомнила, как он был внутри ее. Его брюки были спущены до колен, и он оставался в сапогах, но это нравилось ей еще больше. Он так безумно желал ее, что не стал терять время на то, чтобы раздеться. Ей нравилось, что страсть к ней заставила его пренебречь условностями. Ей нравилось то, что он заставил ее испытать чувства, о существовании которых она даже не подозревала. Ей нравилось то, во что они превратились вместе, как дарили себя друг другу всеми способами, которых нельзя выразить словами.
      Она его любит.
      Рина приподнялась на локте и потянулась к Эдуарду, испытывая острое желание прикоснуться к нему. Но когда она дотронулась до его плеча, он рывком отстранился. По-прежнему не поворачиваясь к ней лицом, он встал, молча подтянул брюки и стал их застегивать.
      Она нахмурилась, сбитая с толку его отчужденностью и молчанием.
      – Эдуард? Что случилось?
      – Случилось? Ничего. Ты здорово меня развлекла.
      – Но это не было просто… – Она сглотнула, не в состоянии произнести грубое слово. И прибавила хриплым шепотом; – Мы занимались любовью.
      Он бросил взгляд через плечо, презрительно улыбаясь:
      – Мы потешили плоть, радость моя. Это было неплохо. Но и только.
      Как он мог так говорить после всего, что они делали? Как мог не замечать ее чувств?
      – Это не все, и ты это знаешь. Почему ты пытаешься отрицать то, что мы испытываем друг к другу?
      – Господи, да ты и впрямь простушка. – Он поднял свою сорочку и натянул через голову. – С тобой приятно поваляться. Но то, что мужчина делает в угаре страсти, не равно любви. Опытной потаскушке следует это знать. Еще несколько любовников заведешь и поймешь.
      Рина прижала ладонь к животу. Ее предали, и она чувствовала себя смущенной и потерянной. Она бесстыдно отдалась ему. Открыла ему самые интимные уголки своего тела и души. Позволила себе упасть в колодец любви настолько глубокий, что у него не оказалось дна. А он ее не любил. Она падала туда одна, в страшную, бесконечную, одинокую пустоту.
      Рина все же нашла в себе силы подняться. Подобрав накидку, вышла из конюшни, не оглядываясь. Она завернулась в ткань, стараясь получше закрепить ее у горла, натянула на голову капюшон, чтобы защититься от ночного ветра. Она спрашивала себя, как найти силы прожить остаток этого часа, остаток ночи, остаток жизни – без него.
 
      Она ушла. Эдуард понял это по наступившей тишине. На стене больше не было ее тени. И его вдруг поразила образовавшаяся пустота в том месте, где раньше находилось его сердце. Она ушла, потому что он ее прогнал. И то, что у него не было выбора, не облегчало положения.
      «Эдуард, я тебя люблю». Ее охрипший голос продолжал звучать в его мозгу. Жизнь не подготовила его к тому, что он нашел в ее объятиях. Ничто ранее пережитое даже близко не могло с этим сравниться. Ни одна женщина не отдавалась ему с такой готовностью, с таким пылким удовольствием, с такой несдерживаемой страстью. Она принимала все, что он давал ей, принимала его более полно, чем любая другая женщина. А когда он был в ней, когда ее юное, тугое тело затягивало его все глубже и глубже, он почувствовал, как его одиночество сгорает, и ощутил целостность, которой никогда не знал, и чистую, нежную любовь, которая принадлежала ему одному… пока не опомнился, не вспомнил, что ее «чистая, нежная любовь» уже была отдана другому.
      – Будь она проклята! – Эдуард стукнул кулаком по стойлу с такой силой, что на костяшках пальцев выступила кровь. Ему было все равно. Его боль не могла сравниться с тем, что с ним сделала эта женщина. Она лишила его гордости и достоинства, наполнив неудержимым желанием. Он знал, что она ему неверна, но все равно взял ее. Дважды. А если бы она осталась – с ее роскошными спутанными волосами и сияющим телом, блестящим при свете свечи, он бы взял ее в третий раз. Эдуард застонал – его предательское тело снова желало ее. Она предала его так же, как Изабелла. Он слышал доказательство тому собственными ушами – слова любви и имя другого мужчины. Он знал, что она обманщица, что она изменила ему с другим, что в ней нет ничего искреннего. Он все это знал. Но если бы она осталась, он все равно взял бы ее снова.
      Ему надо выбираться из конюшни, где до сих пор ощутим запах их любовных игр. Он кое-как заправил сорочку в брюки и пошел за фраком. Когда он нагнулся, то уголком глаза заметил белое пятно на земле возле старого седла. Повернув голову, увидел ночную сорочку, которую сорвал с нее во время их любовной схватки.
      Гордость и здравый смысл подсказывали ему взять фрак, погасить свечу и уйти. Но он помимо своей воли протянул руку и поднял сорочку. Он держал ткань обеими руками так нежно, словно это была святая реликвия. Граф сглотнул комок в горле, уверяя себя, что сухость вызвана лишь пылью от соломы. Потом поднес разорванную сорочку к лицу и вдохнул спелый, опьяняющий аромат ее тела. «Я люблю ее. Боже, помоги мне, я все еще ее люблю».
      Эдуард почувствовал на ладони что-то липкое. Опустил сорочку, подумав, что он разбил пальцы сильнее, чем ему показалось. Но липкое пятно было на его левой руке, а по двери стойла он ударил правой. Он нахмурился, повертел ткань, чтобы получше рассмотреть, удивляясь, как ему удалось испачкать ее не той рукой…
      И тут глаза его широко раскрылись. Он схватил свечку и поднял над седлом. При свете Эдуард увидел то, что не разглядел в темноте: темное пятно, едва заметное на коже. Он провел по нему рукой, поднес руку к лицу и, не веря своим глазам, уставился на испачканные кончики пальцев. Кровь.

      – Пруденс, ты сегодня ужасно выглядишь.
      Сабрина положила вилку, которой растерянно тыкала в яичницу.
      – Я… плохо спала сегодня.
      Графиня поднесла к глазам монокль и внимательно посмотрела на Рину:
      – Гм, ты выглядишь так, будто не спала неделю. Ты не заболела?
      Хуже чем заболела. Рина пала духом. Вернувшись в свою комнату, она провалилась в подобие сна, но проспала всего несколько часов, а проснулась еще более уставшей, чем легла. Силы ее души истощились, она чувствовала себя несчастной. А тело ужасно болело.
      Но как ни была она несчастна, Рина не смела показать это леди Пенелопе. Всего несколько дней осталось ей изображать Пруденс. Важно вести себя все это время так, словно ничего не случилось. Она расправила плечи и спрятала страдание за привычной беззаботностью.
      – Держу пари, что во всем виновата погода. Говорят, надвигается шторм.
      Графиня медленно опустила монокль.
      – Это Рейвенсхолд. Здесь всегда надвигается шторм. Тем не менее, полагаю, можно объяснить твой измученный вид ненастьем. Эдуард тоже страдает от бессонницы. Так мне показалось, когда я недавно его видела.
      Сабрина широко открыла глаза:
      – Неужели?
      – Да. Я спустилась к завтраку и увидела, как он собирается в Уил-Грейс. – Леди Пенелопа прищурилась и с сомнением прикоснулась указательным пальцем к поджатым губам. – Есть ли какая-либо другая причина его столь… усталого вида?
      Рина поднесла к лицу салфетку, делая вид, что вытирает рот, чтобы скрыть внезапно вспыхнувший румянец.
      – Ума не приложу.
      Леди Пенелопа фыркнула и сделала знак лакею, чтобы тот налил ей еще чаю.
      – Ну, полагаю, это звенья одной цепи. Все в доме ведут себя немного странно. Эдуард уезжает в Уил, едва успев встать с постели, Эми бежит в свою комнату и достает все платья, какие у нее есть. Ты думаешь, эта суета имеет отношение к неприятностям с преступником?
      – Возможно, – очень сдержанно ответила Рина. Она положила на стол салфетку и отодвинула стул. – Простите меня, пожалуйста, мне надо заняться делами.
      – Да, да, – рассеянно произнесла леди Пенелопа, размешивая сахар в чашке. – Почему бы тебе не сорваться с места так же, как и остальным? Иди.
      Рина шла по коридору, пытаясь собраться с мыслями и решить, что надо сегодня сделать. Надо ответить на письма, просмотреть меню, побеседовать с двумя кандидатками на место служанки на кухню, ее ждал еще десяток других дел. У нее была масса обязанностей, но она не могла сосредоточиться пи на чем. Куда бы ни смотрела, она видела лицо Эдуарда. Она чувствовала, как его руки обнимают ее, крепко сжимают, он доводит ее до экстаза, а потом… отбрасывает прочь словно грязную тряпку. Он считает, что она его предала. Но Эдуард тоже ее предал – своей страстью, своей добротой и тем, что, слившись с ним воедино, она почувствовала себя так волшебно. Но для него это ничего не значило. Ничего.
      Чей-то смех заставил ее вздрогнуть. Она выглянула в ближайшее окно и увидела Сару и Дэвида. Дети гонялись за щенком по лужайке, а их доведенный до отчаяния воспитатель бежал следом. Эта милая сценка заставила ее улыбнуться. Она подняла руку, чтобы помахать им, но замерла, вдруг почувствовав толчок в сердце. Странное ощущение, словно где-то внутри у нее туго натянулась струна…
      Она резко обернулась. Эдуард стоял в тени дверного проема и смотрел на нее.
      Рина застыла на месте то ли от страха, то ли от страсти – она не поняла. На нем были испачканные грязью сапоги и старые перчатки для верховой езды. Его черные волосы были взлохмачены морским ветром, как и прошлой ночью.
      Он подошел к ней, сосредоточенно разглядывая свои перчатки. Откашлявшись, Эдуард произнес:
      – Пруденс, я должен поговорить с тобой.
      Лорд, хозяин поместья, властный и далекий, владеющий своими чувствами, хотел говорить с Риной, тело и душа которой все еще болели после прошлой ночи. Он вознес ее на небеса, а потом отверг ее любовь – безжалостно и грубо. Она не собиралась больше подчиняться ему.
      Рина гордо приподняла подбородок и ледяным тоном ответила:
      – Я скорее буду говорить с дьяволом.
      Девчонка великолепно выглядит, когда сердится, подумал Эдуард, глядя, как она, повернувшись к нему спиной, идет по коридору. Великолепна – и упряма как мул. Она не намерена слушать то, что он хочет ей сказать. А он репетировал свою речь с самого рассвета и теперь должен ее задержать, хотя бы на пять минут.
      В три шага он догнал ее, загородил дорогу:
      – Я желаю, чтобы ты выслушала…
      – Твои желания меня не волнуют. – Рина попыталась обойти его, обеими руками оттолкнув в сторону. Граф не шелохнулся. Тогда она упрямо повернулась кругом и зашагала прочь.
      – О, Бога ради! – Эдуард схватил ее за руку. – Постой же!
      Она попыталась вырваться.
      – Зачем? Хочешь снова оскорбить меня, как прошлой ночью?
      Он вздрогнул.
      – Конечно, нет… Выслушай меня. – И после секундного молчания добавил: – Пожалуйста.
      Рина больше не вырывалась, но по ее виду было ясно: она не покорилась. Он набрал в грудь побольше воздуха и начал свою заранее подготовленную речь:
      – Пруденс, вчера ночью я совершил прискорбную ошибку…
      – Вчера ночью я была «потаскушкой». Сегодня утром я – «ошибка». Если ты не собирался меня оскорблять, то действовал весьма неудачно.
      Если она снова начнет яростно вырываться, он вынужден будет отпустить ее, чтобы не сделать ей больно. Как заставить ее выслушать его? Времени у него мало, и он сразу перешел к главному:
      – Я нашел твою ночную сорочку.
      – Ну и что? Она мне не нужна. И тебе тоже, если только ты не собираешься повесить ее на стену в качестве трофея.
      Видит Бог, эта женщина испытывает его терпение! Он повернул ее к себе – глаза в глаза.
      – Слушай меня! Я нашёл твою ночную сорочку. Она была испачкана кровью.
      – Мне все равно, даже если бы ты нашел…
      Слова замерли у нее на губах. Сердитый блеск в глазах погас, его сменила трогательная незащищенность. Перед Эдуардом вновь была робкая хрупкая девушка.
      – О! – произнесла она.
      Просто «О!». Эдуард надеялся услышать больше. Например: «Я не встречалась вчера ночью с мужчиной, а на конюшне я оказалась одна и в полураздетом виде, потому что…» Или: «Я встречалась с мужчиной, но этому есть абсолютно невинное объяснение». Или: «Я понимаю, почему ты подумал обо мне самое худшее, но я все равно люблю тебя…»
      Ее молчание затянулось. По-видимому, он не дождется от нее объяснений. И прощения тоже. До этой самой секунды он не осознавал, как сильно надеялся на это. Но простит она его или нет, он все равно знает, что ему делать.
      – Мое поведение не имеет оправданий, – продолжал он, не обращая внимания на укол боли в сердце. – Я не могу изменить того, что случилось, но могу принять кое-какие меры для возмещения ущерба. В следующее воскресенье я дам указание викарию объявить о бракосочетании. Оно состоится через две недели.
      – Бракосочетание? – Потрясенная Рина вырвалась из его рук. – Ты шутишь! – Она обожгла его взглядом.
      Ее недоверчивое восклицание ударило по его самолюбию. Он скрестил на груди руки, и в его гневном взгляде отразилась вся гордость Тревелинов.
      – Могу тебя заверить, что говорю совершенно серьезно. Не собираюсь отмахнуться от ответственности перед тобой. Я поступил дурно. Женитьба – это единственная возможность остаться порядочным человеком.
      Сабрине казалось, что ее сердце режут на сотни кусочков. Честь. Ответственность. И ни одного слова о любви. Она вспомнила то, о чем говорил ей Эдуард, когда они стояли на утесе, семь дней и целую вечность назад. Он говорил, что нашел бесценное сокровище, что любит ее так, как не любил никого, даже Изабеллу. Теперь же она лишь испорченный товар, пятно позора на имени его семьи. А она-то считала, что он не может причинить ей боли после вчерашней ночи.
      Рина выдохнула всего одно слово, на которое была способна ее измученная душа:
      – Нет!
      Граф широко раскрыл глаза от изумления – затем они превратились в горящие огнем щелки.
      – Не будь глупой. Я предлагаю тебе защиту своего имени. Ты этого заслуживаешь. Хотя бы за то, что спасла мою дочь.
      – Хотя бы за это! – воскликнула Рина, с неимоверным трудом сдерживая слезы. – Приятно узнать, что ты так высоко ценишь мою добродетель.
      – Я. совсем не то… О, ради Бога! Мы должны пожениться, и поскорее. У тебя нет выбора. Я мог… я мог сделать тебе ребенка.
      Ребенка! Сердце ее подпрыгнуло от радости при мысли о том, что его семя растет внутри ее. Но радость умерла, едва успев родиться. Он любил бы зачатого ими ребенка не больше, чем любит ее. Он считал бы младенца еще одной прискорбной ошибкой.
      Она не позволит ему причинить вред ребенку, который может быть внутри ее. Не позволит ему обидеть себя сильнее, чем он уже обидел ее.
      – Твоя забота о возможном отпрыске трогательна, но несколько удивляет меня. Всем известно, что ты не проявил подобной предупредительности по отношению к Кларе Хоббз, когда сделал ей ребенка.
      Эдуард застыл, так сжав зубы, что она испугалась, как бы у него не сломались челюсти. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло, и в нем слышалась такая горечь, что она его едва узнала:
      – Ты права. «Всем известно», что ребенок у дочери Хоббза – от меня. И ни одна уважающая себя женщина не должна выходить замуж за человека, который, по ее мнению, совершил столь бесчестный поступок. Больше я не потревожу тебя своими предложениями.
      Он прошел мимо нее к выходу, но, дойдя до угла, оглянулся. Короткий взгляд, но нескольких секунд хватило, чтобы она прочла опустошенность и печаль в его глазах.
      – Я думал, ты другая. Но если ты можешь верить подобным слухам обо мне, значит, ты очень похожа на Изабеллу.
      Сабрина подождала, пока не отзвучало громкое эхо его шагов. А потом рухнула на стул, закрыв лицо ладонями, и отдалась горю, которое нельзя было заглушить никакими слезами.
 
      В четверг после обеда леди Эми ворвалась в спальню Сабрины:
      – Он болван! Тупоголовый болван!
      Рина подняла взгляд от исчерпывающего списка содержимого кладовой, сделанного миссис Полду.
      – Повтори еще раз.
      Эми упала на подушки рядом с ней, ее голубые глаза горели такой страстью, которой Рина раньше в них не замечала. Девушка схватила свой лиловый шарф и принялась наматывать его на голову.
      – Король простаков, вот кто такой Чарльз.
      – Ты его видела? Но я думала, что он в Труро.
      – Я тоже, но когда я сегодня навестила Клару, она сказала мне, что он вернулся. Очевидно, нашел все необходимые лекарства в Сент-Петроке. И я сделала так, как ты советовала, – надела самое красивое платье и пошла к нему. Я пыталась найти тебя перед тем, как отправиться туда, но не смогла.
      – Я была на пикнике с детьми. Жаль, что ты меня не нашла. Я бы поехала с тобой.
      – Может, и лучше, что ты не поехала, – этот человек полный болван.
      Сердце Сабрины упало. Она была так уверена в чувствах доктора, так надеялась, что Эми обретет наконец любовь, к которой стремилась. «Честное слово, я готова удавить Чарльза», – подумала она.
      – О, дорогая, мне так жаль. Если бы у этого человека была хоть капля здравого смысла, он, несомненно, влюбился бы в тебя.
      Эми опустила глаза, и ее рука, теребившая ленты, замерла, а голос ее был подобен нежным лепесткам роз, когда она произнесла:
      – Собственно говоря, он действительно безумно в меня влюблен.
      Рина покачала головой:
      – Но если он тебя любит, то почему же он болван?
      – Потому что он невообразимо, благородный! – воскликнула Эми, возведя глаза к небу. – Ты не поверишь, через что мне пришлось пройти, чтобы заставить его открыть свои истинные чувства.
      Сабрина внимательно посмотрела на подругу и заметила нечто, не замеченное раньше. Обычно безупречная прическа Эми была поспешно подхвачена гребнями из слоновой кости. Ее фарфоровое личико покрывал яркий румянец, а в уголке рта виднелся маленький синяк, который мог появиться в результате страстного поцелуя. Несколько дней назад она не придала бы всему этому значения. Но за последнее время она приобрела опыт целой жизни – в любви… и в утратах.
      Рина покровительственно обняла Эми за плечи, сознавая свою многоопытность.
      – Дорогая, неужели ты… Я хочу сказать, неужели он?..
      – Нет, – перебила Эми, и ее разочарованный взгляд ясно свидетельствовал о том, что сохранение целомудрия ее не радовало. – Но он меня поцеловал. И он… ох, Пру! – вскричала она, крепко обнимая подругу за талию. – Ты даже представить себе не можешь, что чувствуешь, когда тебя любят, и когда тот, кто тебя любит, держит тебя в своих объятиях.
      «Я думала, что могу». После той встречи в холле Эдуард проводил почти все время в Уил-Грейсе. Она видела его лишь мельком, а когда это случалось, выражение его лица было суровым, чужим и бесчувственным. Ей следовало радоваться, что он ее избегает. А она ощущала себя еще более несчастной и потерянной.
      «Нет смысла плакать над плохими картами, Рина, детка. Надо играть теми, которые тебе сдали».
      Воспоминание о совете Дэниела Мерфи отрезвило Рину. Хорошие ей достались карты или плохие – она их получила, и нет смысла желать чего-то другого. Она подавила печаль и повернулась к Эми:
      – Я рада, что у вас с Чарльзом все наладилось.
      – Ничего не наладилось. Он меня не хочет. Чарльз сказал мне, что я заслуживаю лучшей доли, чем стать женой бедного сельского доктора. Мне, по его мнению, следует выйти замуж за человека, который сможет обеспечить богатую и беззаботную жизнь. А мне не нужна богатая и беззаботная жизнь. Мне нужен он.
      Глаза Эми налились слезами, а лицо исказилось от боли. Рина со вздохом прижала к себе подругу, поглаживая ее растрепанные золотистые локоны.
      – Не плачь, дорогая. Возможно, Чарльз и болван, но он умный болван. Уверена, что в конце концов он поймет, что из тебя выйдет прекрасная супруга врача. Просто для этого ему понадобится некоторое время.
      – У меня нет времени. Чарльз уезжает. Он сказал, что не сможет быть рядом со мной, зная, что мы никогда не будем вместе. Он уже написал о своем желании работать врачом на шахте в Уэльсе и собрался уезжать в начале следующего месяца. – Она подняла на Рину взгляд, в котором отражалось отчаяние. – Пруденс, что мне делать? Я люблю его больше жизни.
      Рина закрыла глаза, вспомнив, что сказала те же слова Касси, когда «признавалась» в своей любви к Эдуарду. Его безразличие к ней ничуть не изменило этого чувства. Она понимала, насколько хрупкая штука – человеческое сердце и как легко его разбить, потому что ее сердце уже разбилось на тысячу кусочков. Она не могла бездействовать, глядя, как то же самое происходит с Эми.
      – Не волнуйся, дорогая. Я поговорю с Чарльзом. Завтра мы пойдем к нему и скажем, что, по моему мнению, из тебя получится образцовая жена доктора. Все образуется, вот увидишь.
      Конечно, это настоящая ложь. Через пару дней мнение Рины гроша ломаного не будет стоить. Но она могла подарить Эми надежду.
      Она снова вспомнила о ночи, проведенной с Эдуардом. Иногда даже несколько часов надежды – это все, что даруют человеку небеса.
 
      Рина сдержала обещание. На следующее утро она велела оседлать лошадь и поехала в больницу. Но Чарльза там не оказалось. На двери была прикреплена записка, в которой говорилось, что он уехал к больному на рудник и вернется после полудня. Разочарованная, она повернулась к юному Тоби, который приехал вместе с ней:
      – Похоже, я зря проехалась.
      – Не совсем, – возразил тот. – Миссис Полду написала несколько рецептов для матери мисс Клары. Она не выпускала меня из кухни до тех пор, пока я не дал слово доставить их ей лично.
      Миссис Полду столь ревниво оберегала свои рецепты, что Рина не удивилась бы, если бы кухарка снарядила с молодым человеком вооруженного охранника.
      – Ну тогда ты должен передать их немедленно, – сказала она, садясь на свою лошадь. – Мне даже страшно подумать, что сделает миссис Полду, если ее рецепты попадут в чужие руки. Встретимся на обратном пути в Рейвенсхолд.
      – А разве вы не хотите поехать со мной, мисс?
      Рина прикусила нижнюю губу. Ей нравилась Клара, и она знала, что девушка обрадуется ей. Но после тех обвинений, которые Рина предъявила Эдуарду – обвинений, которые граф так и не опроверг, – у Рины просто не хватало мужества встретиться с матерью ребенка Эдуарда. Она мотнула головой и повернула свою лошадь прочь от дома Хоббзов.
      – Я должна вернуться в Рейвенсхолд. Но не забудь передать Кларе пожелания доброго здравия, ей и… младенцу.
      Рина возвращалась через поле. Стоял прекрасный летний день, дул прохладный ветерок с запада. На дорогу выскочил кролик, секунду смотрел на нее, потом метнулся в кусты. В ближнем лесу пели птицы на разные голоса. В мире царили покой и довольство – только не в сердце Рины. Завтра вечером они с Квином будут уже за много миль отсюда с драгоценным ожерельем в седельной сумке. Ее обман закончится, и ей больше не придется думать о том, что случится с Эми, Чарльзом или ребенком Клары. И все же Рина будет помнить о них до конца своей жизни. Она может отбросить имя Пруденс, но не сможет отринуть свою любовь к обитателям Рейвенсхолда. «Даже если один из них меня больше не любит».
      – Пруденс!
      Этот оклик вывел Рину из задумчивости. Она подняла глаза и увидела леди Рамли, едущую верхом из леса. Рина щелкнула языком и развернула к ней лошадь.
      – Касси, что случилось?
      – Нет… ничего.
      Под элегантной черной шляпкой бледное и вытянутое лицо Касси было похоже на лик призрака. Озабоченная, Рина подъехала поближе.
      – Я твой друг, Касси. Если что-то случилось, расскажи мне, пожалуйста.
      – Да, я тебе верю, – ответила леди, неуверенно улыбнувшись. – Ох, дорогая, случилось нечто ужасное. Я ехала в Рейвенсхолд, чтобы рассказать лорду Тревелину, но боюсь, у меня не хватило мужества, и я повернула обратно. Видишь ли… Мы с Парисом покидаем Фицрой-Холл.
      Конечно, это неожиданность, но едва ли подобное признание требовало от Касси особого мужества и так изменило бы ее лицо.
      – Я знаю, все в Рейвенсхолде будут жалеть о вашем отъезде. Надеюсь, вы уезжаете ненадолго.
      – В этом-то и дело – мы уже не вернемся. Видишь ли, я считаю, что мой любимый брат и есть… тот самый преступник.
      – Парис? – Потрясенная Рина уставилась на леди Рамли. Она не симпатизировала Фицрою, но мысль о том, что сей напыщенный денди и есть хладнокровный убийца, показалась ей смехотворной. – Это невозможно. Они знакомы с Эдуардом с детских лет. Он чуть не женился на Эми. Ты, наверное, ошибаешься.
      – Хотела бы ошибиться. Но после того как Эми его отвергла и мы уехали из Рейвенсхолда, Парис в гневе говорил такие ужасные вещи, что у меня зародилось страшное подозрение. Вчера ночью я собралась с духом, просмотрела его личные бумаги и нашла… – Она с трудом перевела дух, перебирая поводья. – Я нашла доказательства, что он имел дело с несколькими бандитами из Сент-Петрока. Они сговаривались поставить в Уил гнилые бревна и устроить серию несчастных случаев, жертвами которых должны были стать обитатели Рейвенсхолда. Они же перерезали поводья твоей лошади.
      Словно ледяная рука стиснула сердце Рины. Смысл сказанного Касси совпадал со словами двух негодяев, разговор которых она слышала в переулке Сент-Петрока. Все улики указывали на Париса. И все же…
      – Касси я не могу поверить, что твой брат мог пойти на такую подлость. Кроме того, случай с моими поводьями произошел почти два месяца назад, задолго до того, как Эми ему отказала. У него не было причин желать зла Тревелинам.
      – У него было на то множество причин. Мой отец всю свою жизнь путешествовал по земному шару в поисках лекарств для нашей больной матери. На это он потратил большую часть своего состояния и в конце концов занял огромную сумму у отца Эдуарда. Старый граф был… ну, он не отличался милосердием, и вдруг потребовал вернуть ему долги и в счет долга забрал большую часть земель и поместий отца. Через несколько месяцев отец умер, изуверившийся и разоренный.
      Рина вспомнила рассказ Квина о том, как покойный лорд Тревелин предал Шарлотту. Если граф так дурно поступил с одной из своих родственниц, то легко представить, что он воспользовался и бедственным положением отца Касси, единственным преступлением которого была его любовь к жене.
      – Но ведь Парис должен был жениться на Эми, по крайней мере эта надежда существовала еще несколько дней назад. Ее приданое вернуло бы большую часть того, что потеряла ваша семья. Только безумец может вредить семье, с которой собирается породниться.
      Касси замерла, а когда заговорила, ее голос звучал холодно – будто летний солнечный день сменился зимней стужей.
      – Ты знаешь, что моя мать больна, но я никогда не говорила тебе о характере этой болезни. Вскоре после моего рождения ей поставили страшный диагноз. Уже более десяти лет мама содержится в специальном заведении – она безнадежно безумна.
      – О Господи, – выдохнула Рина. Девочкой на улицах Лондона она видела женщину, которую везли в Бедлам. Ее связали, чтобы она не выцарапала себе глаза, несчастная громко кричала. Ужасное это зрелище долго преследовало Рину во сне. – Бедняжка Касси. Чего тебе, наверное, стоило хранить эту тайну. Но зачем ты несла это бремя в одиночку? Я уверена, если бы граф знал, он бы помог.
      – Как его отец? – Глаза Касси сверкнули огнем. – Прости меня. Эдуард действительно добр к нам с Парисом, что делает поступки моего брата еще более чудовищными. Вот почему я увожу его отсюда, подальше от людей, которым хотел навредить.
      – Но как же с его преступлениями?! – воскликнула Рина, в ней тоже вспыхнул гнев. – То, что он натворил, едва не привело к гибели Эдуарда, Сару и Дэвида тоже. Нельзя позволить ему уйти безнаказанным, Касси. Парис должен заплатить за свои преступления.
      – Ты права. Но я подумала, что если смогу увезти его отсюда, возможно, мне удастся вылечить его от страшной болезни, и он, может быть, избежит участи матери… Но видно, этому не суждено сбыться. – Она приподняла подбородок и посмотрела на Рину своими чистыми глазами, в которых застыло страдание. – Наверное, поэтому я все рассказала тебе, не смогла признаться никому. Я знала, что ты поможешь мне поступить по чести. Ведь ты воплощение порядочности, и никакие темные тайны не омрачают твою душу.
      У Рины были тайны, еще какие – настолько мрачные и постыдные, что перед ними ложь Касси выглядела ясным солнечным днем на фоне мрака ночи. Убийца. Беглянка. А к завтрашнему дню станет еще и воровкой. Она не имеет права судить Париса или кого бы то ни было. «Пока Эдуард и дети в безопасности, все остальное не имеет значения», – подумала она.
      – Ты увезешь его отсюда?
      Касси прижала руку к губам, чтобы подавить рыдание, в котором прорвалась радость.
      – О да, увезу, – со слезами заверяла она. – Если же он хотя бы бросит взгляд в сторону Корнуолла, я немедленно обращусь к властям. Парис это поймет. Когда-нибудь, надеюсь, он поблагодарит меня за это. И тебя тоже, моя дорогая подруга Пруденс.
      Леди Рамли развернула коня, но прежде чем пришпорить его, направляясь в Фицрой-Холл, она остановилась и натянула поводья. Касси оглянулась на Рину. Казалось, она тщательно обдумывает то, что собиралась сказать.
      – Наверное, меня это не касается, особенно если я сегодня уеду. Но я должна знать. Тогда, в гостиной, когда мы обменивались тайнами… Ты ведь любишь Эдуарда, не так ли?
      Рина замерла, затем решительно кивнула. Зачем отрицать? Касси все равно прочла бы правду в ее глазах.
      Лицо Касси осветилось доброй, почти ангельской улыбкой.
      – Тогда я желаю тебе счастья, как желала его Изабелле в тот день, когда эта милая леди ступила на наш берег.
      Перед мысленным взором Рины промелькнула пышная свадебная церемония – она в платье из белого атласа, сверкающем в лучах предвечернего солнца. Рядом с ней Эдуард в элегантном черном фраке, в суровой и величественной позе, но резкие черты его лица смягчила такая любящая улыбка, что у нее дух захватило. Видение было таким ясным, что у нее перехватило дыхание. Только всему этому не суждено сбыться.
      Рина повернула лошадь на дорогу, ведущую в Рейвенсхолд, но не проехала и четверти мили, как услышала за спиной топот копыт. За ней галопом скакал Тоби, пришпоривая старого Сократа.
      – Мисс, мисс, вернитесь, скорее!
      Рина вздохнула, выведенная из терпения криками Тоби:
      – Тоби, с меня достаточно на сегодня неожиданностей. Придержи-ка свою, будь добр, при себе.
      – Но она не может ждать! – задыхаясь, воскликнул Тоби. – У мисс Клары начались роды. А в деревне ни одна душа не согласится помочь ей!

      Рина смочила тряпку прохладной водой и вытерла лоб Клары.
      – Теперь уже совсем скоро, дорогая.
      Роженица попыталась улыбнуться ей в ответ, но робкая улыбка тут же сменилась гримасой боли. Рина взяла Клару за руку и еле удержалась, чтобы не сморщиться, так сильно девушка сжала ее. Рина оглядела маленькую спальню, надеясь, что дверь сейчас откроется, и кто-нибудь придет на помощь. Но дверь оставалась закрытой. Борясь с паникой, Рина напомнила себе, что прошло чуть больше часа, как она послала Тоби за доктором Уильямсом. Однако ей казалось, что пролетело уже часов десять. Даже целых десять лет.
      Голова Клары заметалась по подушке, глаза затуманились от боли.
      – Мама? Где мама?
      Рина пригладила влажные волосы Клары и сказала со спокойствием, которое неизвестно откуда пришло:
      – Вспомни, Клара. Ты мне сказала, что твоя мать уехала в Сент-Петрок навестить тетю. И вернется только поздно вечером. – А сама подумала: «Куда же, черт побери, подевался Чарльз?»
      Клара снова заметалась на постели:
      – А мой любимый? Где мой любимый?
      Ее крик пронзил сердце Рины. Клара все еще влюблена в отца своего ребенка, хотя этот человек отказался от нее, обрек на одиночество, на позор. Это неправильно, что Клара все еще любит этого мерзавца, но Рина уже знала: когда речь идет о любви, не имеет значения, что правильно, а что – нет.
      Она ведь продолжает любить Эдуарда, даже после всего того, что он сделал с этой бедной девочкой…
      Дверь открылась.
      – Чарльз, слава Богу! Я уже отчаялась было… – В комнату, однако, вошла Эми. – Где Чарльз?
      – Не знаю, – ответила Эми, снимая перчатки и кладя их вместе с сумочкой на столик у кровати. – Я встретила Тоби на южной дороге и сразу же приехала. Как она?
      – Она… – Рина прикусила язык, осознав, что ее мнение о состоянии Клары вовсе не обязательно слышать самой роженице. – Она прекрасно справляется, – громко заявила Рина, чтобы Клара ее слышала. Потом встала и кивнула в сторону двери. – Эми, нужно принести еще простыней и горячей воды из кухни…
      Когда они остались наедине, Рина рассказала Эми о реальном положении дел. О болезненных схватках и о провалах в сознании Клары.
      – Но это нечто большее, чем физическая боль. Клара пала духом. Ее мать в отъезде, соседи и пальцем не шевельнут, чтобы ей помочь, а тот негодяй, который так поступил с ней, умыл руки. Она чувствует себя так, словно у нее не осталось ни одного друга в этом мире.
      – Ну тут она ошибается. У нее есть мы, – заявила леди Эми и решительно закатала рукава. – Надеюсь, Тоби вес же найдет Чарльза, но если и не найдет, нам придется все сделать самим.
      Рина не разделяла уверенности подруги:
      – Эми, ты когда-нибудь присутствовала при родах?
      Уверенность Эми на мгновение угасла.
      – Ну, не совсем… Но я несколько раз помогала, когда жеребились лошади и телились коровы, по крайней мере, до тех пор, пока моя напыщенная гувернантка не сочла это неприличным для леди. Словно что-то связанное с Рейвенсхолдом может быть неприличным для Тревелинов. Во всяком случае, мне кажется, рождение младенца ненамного отличается от родов коровы или лошади. А как ты, Пруденс? Ты присутствовала при родах?
      – Н-нет, – заикаясь, ответила Рина. Это была полуправда. Она не присутствовала при рождении своего брата, но потом заглянула в комнату и увидела неподвижное тело матери и жалкий, крохотный сверток – младенца, который родился слишком рано. Она услышала сдавленные рыдания отца, почувствовала терпкий запах крови, ощущение страха и смерти и леденящего отчаяния, которое еще многие годы преследовало ее во сне.
      Рина напомнила себе, что ее мать была старше и ослаблена болезнью, а Клара – здоровая молодая женщина. Но никакие доводы не могли заглушить воспоминаний, которые наполняли ее ужасом, отчаянием и парализующей мыслью о беспомощной девочке, которая чувствовала, как счастливый мир рассыпается в прах.
      Рина и Эми взяли простыни и воду и вернулись в спальню. Еще один час без доктора. Потом – еще один. Вечерние тени тянулись, удлиняясь, по деревянному полу, похожие на длинноногих худых пауков. Клара теряла сознание и приходила в себя, а схватки становилась все злее и чаще. Рина и Эми по очереди вытирали лоб девушки и держали ее за руку, но когда прошел еще один час, Эми отвела Рину в сторону.
      – Боюсь, нам больше не стоит ждать Чарльза. Роды идут к концу. Нам придется самим помочь младенцу появиться на свет, – Эми оглянулась на Клару, казавшуюся хрупкой и такой же белой, как простыни, на которых она лежала. – Ребенок уже на подходе. Мы сделаем все, чтобы помочь ему.
      – Я… не знаю, смогу ли я, – в отчаянии прошептала Рина. – Эми, я тебе солгала. Много лет назад я видела роды, но они закончились ужасно. Мать и ребенок, оба… Мне кажется, я не смогу снова этого пережить.
      Эми схватила ее за руки почти так же сильно, как раньше Клара.
      – Пру, ты должна. Я не смогу сделать это одна. Я могу принять ребенка, а ты должна заняться ее душевным состоянием, успокоить. Попытайся. Ради Клары. Ради меня. И может быть, ради той несчастной женщины, которая умерла на твоих глазах много лет назад…
      Ее слова заглушил вопль Клары.
      Эми вернулась к кровати, бросив на Рину полный отчаяния взгляд. В эту секунду Рина поняла, что Эми почти в таком же состоянии, как и она. Но Эми доблестно скрывала страх, поправляла постель, готовила все к родам. Она действовала целеустремленно и добросовестно, что было характерно для всех Тревелинов, и Рина почувствовала уважение к подруге. Но это не заглушало страха, спрятанного глубоко в душе.
      Роды проходили далеко не гладко. Глаза Клары обвели мертвенные круги боли и ужаса, силы ее подорвали месяцы всеобщего презрения и отчуждения. Дыхание ее было частым, поверхностным, лоб покрыт потом. Девушка могла умереть. Ребенок мог умереть. Ребенок Эдуарда…
      Клара снова закричала.
      – Тужься, Клара! – закричала Эми. – Пру, скажи ей, чтобы она тужилась!
      Несколько мгновений Рина не могла открыть рот. Запах крови, крики боли и ужаса – все это был оживший кошмар ее детства. Но она уже не ребенок. Она не та растерянная маленькая девочка, которая беспомощно стояла и смотрела, как уходит жизнь из ее матери. Она сильная и умелая женщина, закалившаяся в жизненных испытаниях, у нее есть семья, которая ее любит, и мужчина, которого любит она. Она не потеряна в мире и не одинока.
      Она наклонилась к Кларе и протянула ей руки, чтобы та могла за них держаться.
      – Послушай меня, Клара. С тобой все будет в порядке. С твоим ребенком тоже все будет хорошо. Ты не одна, мы с тобой. А теперь – тужься!
      С этого момента три женщины дружно боролись, чтобы привести младенца в этот мир. Крики Клары, команды Эми, бодрящие реплики Рины слились в нечто единое. И когда они уже думали, что ребенок никогда не покажется, крошечная девочка легко выскользнула прямо в подставленные руки Эми.
      Через час Чарльз ввалился в комнату без шляпы, со съехавшими набок очками после скачки по пустошам. Страх в его глазах сменился облегчением, когда он увидел мирно спящую в своей постели Клару. Это облегчение превратилось в изумление, когда он увидел Эми, спящую в кресле-качалке у печки с крохотным, умиротворенным младенцем на руках.
      – Что за…
      Рина поднесла палец к губам. Она встала со стула у постели Клары, которую держала за руку, и вывела пораженного доктора за дверь.
      – Им всем необходимо отдохнуть. Это были трудные роды.
      Чарльз потер подбородок.
      – Этого я и боялся. Если бы я ожидал, что ребенок появится на свет так скоро, то не уехал бы сегодня из деревни. Я вам благодарен за то, что вы были здесь и помогли ей. Вполне вероятно, что вы спасли ей жизнь.
      – Нет. Вы ошибаетесь, приписывая мне эту заслугу. Если бы я находилась здесь одна, Клара и ее ребенок наверняка погибли бы. Это Эми заслужила вашу похвалу. – Рина вкратце описала ему мужество Эми, ее хладнокровие во время опасных родов. Закончив говорить, она скрестила на груди руки и многозначительно посмотрела на доктора. – Эми рассказала мне, что произошло между вами вчера. После того, что я видела сегодня, могу вам обещать: из нее выйдет образцовая супруга врача.
      Чарльз смущенно улыбнулся, в его обычно трезвых глазах вспыхнули отнюдь не трезвые огоньки.
      – Я знаю. И вчера знал. Но я не могу обрекать ее на такую суровую жизнь. Как бы много я ни работал, никогда не стану богатым человеком. Не смогу обеспечить ее теми вещами, среди которых она выросла, которых она заслуживает…
      – Она заслуживает, чтобы ее любили. Ей не нужна пустая жизнь богачки. Если бы она стремилась к подобной жизни, то приняла бы предложение Фицроя. Но допускаю: если вы уедете, она в конце концов выйдет замуж за человека, который даст ей все, в чем она, по вашему мнению, нуждается. Она будет богатой, но никогда не станет по-настоящему счастливой. Ее мужественная душа задохнется под шелками и атласом, а сердце станет холодным и жестоким без любви. Этого вы для нее хотите?
      – Конечно, нет! – Он пригладил волосы обеими руками, в голосе зазвучало отчаяние. – Но разве вы не видите, что наше счастье невозможно? Мне нечего ей предложить. Нечего!
      Лицо Рины смягчилось при виде страдания человека, которого она полюбила как брата.
      – Вы ошибаетесь. Вы можете предложить ей жизнь, полную смысла и значения. Можете предложить свою веру в то, что она разделит с вами эту жизнь. Но прежде всего вы можете предложить ей свое сердце. Кроме этого богатства, Эми ничего не нужно. В самом деле, это единственное, чем стоит владеть. – Рина взяла его руки в свои. – Эми необходим муж, который сможет любить ее всем сердцем. Ей необходимы вы, Чарльз. И если вы не самый большой глупец в мире, то поймете, что и вы нуждаетесь в ней не меньше.
      Чарльз молчал, в задумчивости склонив голову. Рина затаила дыхание, надеясь, что ее слова дошли до него. Больше чем кто-либо она знала, как редка и драгоценна настоящая любовь. И как пуста без нее жизнь.
      Чарльз откашлялся.
      – Я полагаю… – начал он, потом остановился и снова прочистил горло. – Полагаю, мне следует обсудить это с леди Эми. Всегда полезно честно и трезво заглянуть в будущее.
      Рина улыбнулась. Расчетливо строгие слова доктора не могли спрятать надежду, звучавшую в его голосе.
      – Мудрое решение, – заметила она, ободряюще сжимая его руки. – Подождите здесь. Я сейчас пришлю к вам Эми.
      – Но мне следует осмотреть Клару и ребенка…
      – Они могут еще несколько минут подождать. А вот о вас того же не скажешь. – Она открыла дверь и выскользнула в спальню.
      Через минуту Сабрина стояла у закрытой двери с младенцем на руках, прислушиваясь к приглушенным голосам с другой стороны. Она не могла разобрать слов, но вдруг услышала, что разговор резко оборвался. Повисла тишина, прерываемая лишь тихим шепотом и нежными вздохами. Вздохнув, Рина спокойно отошла от двери и улыбнулась крохотному посапывающему младенцу.
      – Ну, юная леди, похоже, эти двое будут жить долго и счастливо. Возможно, нам с тобой следует заняться ремеслом свахи?
      Младенец смотрел на Сабрину серьезными голубыми глазами. «Голубые глаза», – подумала Рина, поглаживая пальцем по щечке младенца. Она знала, что у всех новорожденных голубые глаза, но что-то в их цвете пробуждало в ней воспоминания. «Наверное, это потому, что я узнаю в ней Эдуарда. Но я ожидала, что глаза ее будут темнее, как у Сары и Дэвида…»
      Тихий голос донесся с кровати и отвлек Сабрину от ее мыслей.
      – Мисс Пруденс? Моя девочка, она…
      – С ней все в порядке, – ответила Рина, поспешно подошла к Кларе и положила ребенка на руки матери. – Она самый здоровый ребенок из всех, кого я видела. И самый красивый.
      – Она красивая, ведь правда? – прошептала Клара, голосом слабым от счастья и усталости. Она прижала к себе малышку, глядя на нее с любовью и благоговением. – Ты самая красивая девочка в целом мире. И счастливая. У тебя его голубые глаза. И его красивые каштановые волосы.
      Рина замерла: «Каштановые волосы?»
      – Да, – пробормотала Клара, снова впадая в забытье. – Каштановые волосы, идеально подстриженные. Он такой красивый, мой джентльмен. Такой элегантный…
      Девушка снова уснула, не закончив фразы. Верная человеку, которого продолжала любить, Клара не назвала имени возлюбленного. Но это едва ли имело значение. Цвет волос новорожденной, вместе с путаными словами Клары открыли имя отца так же ясно, как будто оно было записано в семейной Библии. Рина посмотрела на крошечную девочку, сердце ее стучало так сильно, что она едва могла дышать.
      – Парис, – прошептала она.
 
      Когда часы пробили одиннадцать, по залам дома Рейвенсхолда прокатился гром.
      Слившись воедино, звук эхом прокатился по просторным пустым коридорам и замер, уступив место полной тишине. Поморщившись, Сабрина беспокойно задвигалась на золоченом, обшитом бархатом стуле, стоявшем напротив двери в комнаты Эдуарда. Этот антикварный стул был изготовлен во Франции в царствование Людовика XIV – его явно делали более для красоты, нежели для удобства. Она же сидела на этом проклятом стуле уже больше часа. И все же страдания ее тела не шли ни в какое сравнение с муками души. Даже удовольствие от мысли о скором объявлении помолвки Эми не уменьшало ее беспокойства. Она должна принести извинения. И необходимо сделать это сегодня же. Она не сможет застать его одного, а потом он уедет на рудник. Вечером исчезнет она.
      Сабрина прикусила губу, борясь с тоской, чуть приглушенной волнением. Извинения не были единственной причиной… Ей хотелось увидеть его. Она должна увидеть его, даже зная, что это безмерная глупость. Он ее не любит, она ему не нужна, и после завтрашнего дня он будет произносить ее имя с тем же презрением, с которым произносит имя жены. Встреча с ним сегодня ничего не даст. Разве только она извинится перед ним за то, что так плохо о нем подумала, и сможет сказать, что верит в его порядочность, даже если эта вера ничего для него не значит.
      «Но я в последний раз увижу его лицо и услышу его голос».
      И тут Рина заметила огонек свечи. Она увидела, как граф Тревелин идет по пустому холлу, держа в руке подсвечник с одной свечой. Она хотела вскочить, но ноги отказывались повиноваться. Рина застыла на месте и во все глаза смотрела на человека, которого обожала, любовалась его уверенной походкой и упругой силой его тела, очевидной, несмотря на его усталость. Его плащ промок насквозь во время грозы, черные волосы прилипли ко лбу. «Кто-нибудь должен заставить его больше заботиться о себе», – подумала она. Острая боль пронзила ее, когда она вспомнила, что это будет уже не она.
      – Эдуард!
      Он быстро посмотрел на нее, высоко поднимая свечу. Его темные глаза широко раскрылись, когда он ее заметил, но это было единственное проявление эмоций.
      – Тебе следовало уже спать.
      – Я знаю, но я… – Тщательно подготовленные слова улетучились как дым под его пристальным взглядом. – Эдуард, я хотела…
      Он поднял ладонь, призывая ее к молчанию. Его суровый взгляд проник в темноту – куда-то за ее спину.
      – Тебе что-нибудь нужно, Мэри-Роза?
      Рина изумленно оглянулась и увидела, как от стены отделилась горничная, прятавшаяся в тени.
      – Гм, нет, милорд. То есть кухарка спрашивала, что вы хотите на ужин.
      Уголки рта графа чуть приподнялись в еле заметной улыбке.
      – Скажи кухарке, что я не голоден. Можешь идти.
      Горничная бросила быстрый взгляд на Пруденс, потом на графа. Присев в реверансе, она исчезла в темноте. Эдуард смотрел ей вслед, его губы снова превратились в твердую линию.
      – Если ты не хочешь, чтобы наши слова открыто обсуждались в помещениях для слуг, я предлагаю продолжить разговор у меня в комнате.
      Он распахнул перед ней дверь. Рина секунду поколебалась, затем шагнула через порог, чувствуя себя крайне взволнованной, когда он закрыл дверь. Она задрожала и поплотнее закуталась в кашемировую шаль. «Меня заперли словно в гробнице».
      Наверное, он заметил ее дрожь, потому что подошел к камину и положил на угли два тяжелых полена. Взял кочергу и начал помешивать угли, раздувая веселый огонь, Не поднимая глаз, спросил:
      – Что ты хотела мне сказать?
      Рина обняла себя за плечи, сожалея о том, что так ясно помнит ощущение его дразнящих рук.
      – Я хотела… то есть… ну…
      Он оглянулся на нее и саркастически приподнял брови.
      – Восхитительно. Эта блестящая речь скоро закончится, или мне подбросить еще одно полено в камин?
      Честное слово, он самый грубый из всех людей на свете.
      – Еще одно полено не понадобится. Я просто хотела сказать тебе, что Клара Хоббз родила, и…
      – И ты хотела сообщить мне о рождении моего ребенка, – холодно закончил он. Он опять повернулся к камину и яростно ткнул в него кочергой. – Это очень любезно с твоей стороны. А теперь, если не возражаешь, я бы хотел отдохнуть. У меня был чертовски трудный день.
      – У меня тоже, – ответила она, теряя терпение. – Это были трудные роды, хотя и мать, и младенец чувствуют себя хорошо. Вовсе ни к чему быть таким грубым.
      – Грубым? – Все еще сжимая в руке кочергу, Эдуард пересек комнату, словно разгневанный бог, глаза его метали молнии, а голос гремел, как гром. – Ты тоже была бы грубой, если бы тебе пришлось в последнюю минуту предотвратить взрыв старого парового котла в Уил-Грейсе, потом едва не сломать хребет, помогая носить руду к мойкам, когда погнулись рельсы вагонетки, а под конец выслушать распространяемые каким-то суеверным идиотом слухи о появлении «Убийцы Томми» на самом нижнем уровне шахты. У меня силы иссякли несколько часов назад, поэтому прости меня, если я не прыгаю от радости, когда добродетельная женщина обвиняет меня в том, что я сделал сына девушке, которую едва знаю.
      – Я вовсе не добродетельная, – выпалила Рина. – Кроме того, у Сары дочь. И я знаю, что она не от тебя!
      Кочерга Эдуарда со стуком упала на ковер.
      – Ты… знаешь?
      Рина прерывисто вздохнула и кивнула:
      – Я… должна была верить тебе с самого начала. Это бессовестно с моей стороны, что я поверила самому плохому, без всяких доказательств. Совершенно…
      – Пруденс, – тихо проговорил он.
      – Совершенно бессовестно, – продолжала она, и слова раскаяния полились потоком: – Ты был прав, когда сравнивал меня с Изабеллой. Только мой проступок еще хуже, ведь она не была здесь, с тобой все время, а я была, и мне следовало знать, что ты никогда не поступил бы так подло с такой бедной…
      – Пруденс.
      – …девушкой, как Клара. Ты никогда бы не воспользовался своей властью таким предосудительным образом, никогда. В глубине души я знала, что ты не мог… это только мое глупое сердце говорило мне обратное. И из-за этого я сделала тебе больно, и мне очень жаль, потому что я скорее бы умерла, чем…
      – Пруденс!
      Его громкий голос заставил Рину замолчать. Она посмотрела в его глаза – изменчивые, как море. От него пахло грозой. Дождевые капли блестели в темных волосах, улегшись на них подобно царской короне. Она облизнула вдруг пересохшие губы.
      – Мне очень жаль, Эдуард, – прошептала она. – Я не должна была сомневаться в тебе.
      – У тебя было множество причин для этого, – ответил он, протянул руку и вытер с ее щек слезы, которых она не замечала. – Ты самая взбалмошная из всех женщин.
      Рина заморгала и несколько неизящно шмыгнула носом.
      – Я знаю. Я и сама запуталась.
      Эдуард рассеянно провел огрубевшим большим пальцем по ее щеке. Слишком поздно Рина осознала, что ей от их последней встречи нужно было куда больше, чем увидеть его лицо и услышать его голос. Ей хотелось, чтобы он ее поцеловал. Не важно, что он ее не любит. Не важно, что считает ее «прискорбной ошибкой». Она для него – ничто, но это тоже не важно. Ей нужно в последний раз почувствовать его губы. Рина с трудом перевела дух, потянулась к его губам, и…
      Он отступил назад.
      Сжав руки за спиной, граф подошел к камину. Стоя к ней спиной, он продолжал:
      – Завтра я уеду по делам в Труро. Когда я их закончу, я… не вернусь в Рейвенехолд.
      Сабрина удивленно заморгала.
      – Ты не можешь покинуть Рейвенсхолд. Это твой дом.
      – Был когда-то. Но сейчас… – Он потер глаза. – Всем в Рейвенсхолде будет лучше без меня.
      – Это неправда, – возразила она, подошла и встала рядом с ним у камина. Он казался таким потерянным, как в тот день, когда они разговаривали в детской. Сердце перевернулось у нее в груди. – Эдуард, ты не можешь покинуть Рейвенсхолд. Бабушка и сестра тебя любят. Твоим детям…
      – …будет без меня лучше, – мрачно закончил он. – Кажется, мой удел в жизни приносить несчастье тем, кто для меня дороже всего. Моей жене. Моим детям. Тебе.
      Рина ухватилась за каминную полку. Неужели он назвал ее «дорогой»? Должно быть, она неверно расслышала его слова, заглушённые треском дров. Ведь она для него всего лишь досадная ошибка.
      – Я знаю, ты считаешь, что у тебя передо мной есть обязательства, но…
      Ее прервал его горький смех.
      – Я считаю, что очень обязан тебе. Но это обязательство не распространяется на то, чтобы видеть тебя изо дня в день, обращаться к тебе с вежливой учтивостью, словно мы лишь посторонние люди. Смотреть, как ты живешь своей жизнью, жизнью, частью которой я никогда не стану. И в конце концов увидеть, как ты свяжешь свою жизнь с другим, лучшим человеком.
      Он обеими руками пригладил мокрые волосы и глубоко вздохнул.
      – Я понимаю, почему ты отвергла мое предложение. Я обидел тебя так, что мне нет прощения. Но я не смогу вынести фарс, в который превратится моя жизнь, если я останусь здесь, с тобой. Мир широк, достаточно широк для того, чтобы человек мог в нем затеряться. Если я поищу хорошенько, то смогу найти такое место, где обрету подобие покоя и забуду о том, что люблю тебя.
      Рина пыталась вдохнуть и наконец ей удалось выговорить сдавленным голосом:
      – Ты… любишь меня?
      – И всегда любил. Но я знаю, ты не испытываешь ко мне того же чувства, и не стану пытаться изменить…
      Речь Эдуарда внезапно оборвалась, потому что Рина, обхватив руками его шею, закрыла ему рот поцелуем.

      «Это сон», – подумал Эдуард. Сны о ней мучили его с той первой ночи в конюшне. От видений он мгновенно просыпался, плоть его была напряжена, и все в нем горело от жажды снова вернуться в обжигающий рай ее объятий.
      Но горячие медовые губы, прильнувшие к его рту, были настоящими. Пышные формы под его ладонями были настоящими. Страстное желание, охватившее его, заставило почувствовать себя живым. Впервые это случилось после той ночи с ней. Застонав, он впился в ее губы, забыв обо всем в сладком безумии ее ласки. «Господь милосердный, если это сон, позволь мне никогда не просыпаться».
      Но когда она попыталась расстегнуть его плащ и, потерпев неудачу, произнесла неподобающие леди слова, он понял: это не сон. Это женщина, которую он обесчестил и которую любит. Он не опозорит ее снова. Стиснув зубы, Эдуард заставил себя отодвинуть ее на расстояние вытянутой руки.
      – Ты не можешь… хотеть этого. Ты меня не любишь. Я это знаю и уже смирился.
      Ее губы изогнулись в колдовской улыбке.
      – Нет, я тебя люблю. Я всегда любила тебя. Даже когда думала, что ты – отец ребенка Клары. Даже когда ты сказал, что моя любовь ничего для тебя не значит…
      – Она для меня – все, – признался Эдуард. – Но я боялся в это поверить. И из-за своей боязни причинял тебе боль. – Он нежно погладил кончиками пальцев ее щеку, – Я все еще вижу эту боль в твоих глазах.
      – Так прогони ее, – выдохнула Рина. На ее глазах блестели слезы. – Только ты можешь это сделать, Эдуард. Только ты… – Она умолкла, потому что он прильнул к ее губам страстным поцелуем.
      Их обоих сжигал священный огонь в предчувствии блаженства. Они выбрались из одежды, рассмеялись, когда он оторвал рукав ее платья, и еще раз, когда она с размаху села на пол, пытаясь стянуть с него сапоги. Эдуард подумал, что они никогда не смеялись вместе, и удовольствие от этого было столь же эротичным, как от прикосновений ее смелых рук и ее мягких, сладких губ. Они смеялись, путались в одежде и ласкали друг друга до тех пор, пока оба не остались нагими – она лежала под ним на ковре у камина, утопая в массе своих волос.
      От ее красоты у него захватило дух. Отблески огня играли на пышных изгибах и впадинах ее тела, подобно опытному любовнику. Его жадный взор скользил по ее телу, он наслаждался видом ее грудей, ее пышных бедер, мягкого пушка рыжих волос, оттеняющих треугольник между бедрами. Ее глухой стон привлек его взгляд к ее лицу, и он увидел, что она тоже его рассматривает. Ее широко раскрывшиеся глаза смотрели на ту часть его тела, которая красноречиво говорила о его желании.
      Рина потрясенно прошептала:
      – В конюшне… в темноте… я не знала, что ты такой… большой.
      Эдуард усмехнулся, словно школьник, – он знал, что она не понимает, как такое замечание действует на его самолюбие.
      – Рад, что ты одобряешь, – рассмеялся он. – Так как я единственный мужчина, у которого ты это увидишь.
      Он ожидал, что она вместе с ним посмеется над его шуткой. Вместо этого она отвернулась в сторону. Она сделала это быстро, но он все же успел заметить промелькнувший в ее глазах стыд и отблеск явственного ужаса, которые рассказали ему гораздо больше, чем сказали бы слова. Волна тошноты поднялась в нем. «Господи, почему это должно было случиться с ней?» Он взял ее за подбородок и повернул к себе.
      – Кто это был?
      – Не имеет значения. Он не…
      – Он пытался, – зарычал Эдуард. – И это имеет значение, черт подери. Какой-то ублюдок пытался тебя изнасиловать. Я хочу знать его имя.
      – Альберт, – прошептала она. – Он… умер.
      «Ему повезло», – подумал Эдуард. Любая смерть более приятна, чем та, которая грозила бы этому грязному псу от руки графа. В его мозгу роились вопросы. Как это произошло? Когда? И где этот негодяй прикасался к ней? Он хотел знать все, но не сейчас. Она должна забыть то, что случилось, и помнить только любовь и уважение, которые могут дать прикосновения мужчины. Его прикосновения.
      Эдуард прижался ртом к ее груди и втянул в себя сосок медленными, жгучими поцелуями. Она ахнула и вцепилась пальцами в его волосы, ее глаза блестели их общей страстью, из них исчезла тень прошлого. Она выгнулась дугой и прижалась к нему с глухим стоном. Он улыбался и продолжал свое нежное наступление, осыпая ее талию и живот влажными, дразнящими поцелуями, а потом его палец проник в нее, и они оба задохнулись от остроты ощущений. Рина вцепилась в ковер, извиваясь от страсти.
      – Сейчас, Эдуард. Я хочу тебя.
      Кровь громко пульсировала в его жилах. Он так же сгорал от желания, как и она, но сдерживал себя. Он приподнялся над ней, заглянув ей в глаза.
      – Я хочу тебя, – выдохнул он, слова вырывались у него короткими хриплыми толчками. – Прикоснись ко мне. Господи, я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулась.
      Неуверенность промелькнула в ее глазах. Он нагнул голову и завладел ее ртом глубоким, жадным поцелуем. Низкий стон вырвался из чьей-то груди, бог знает из чьей. Их поцелуй еще длился, когда она взяла его плоть в свою руку. Наслаждение заставило его содрогнуться. Приподняв бедра, Рина широко раздвинула ноги и направила его в свою податливую сердцевину, радуясь его проникновению каждой частицей тела и души. Они двигались как одно целое, сливались, повинуясь той ослепительной магии, которая впервые завладела ими в конюшне. Он проникал в нее, сливал свою силу с ее мягкостью, пока уже не мог отличить, где кончается его душа и начинается ее. Последний, безумный взлет – он упал на ковер рядом с ней, крепко прижал к себе и запечатлел на лбу любимой последний нежный поцелуй.
 
      Сабрина проснулась в постели Эдуарда, лежа на его теплой груди. Его рука жестом собственника обхватила ее плечи. Посреди ночи он отнес ее в спальню и сказал, что ей уже давно пора с ней познакомиться. Ее губы сложились в легкую улыбку, когда она вспомнила, в чем именно состояло это знакомство.
      Удовлетворенно вздохнув, Рина теснее прижалась к его груди. Ее убаюкивало его мерное дыхание, она чувствовала себя в полной безопасности – защищенной впервые в жизни. И любимой. Она открыла глаза и посмотрела на лицо спящего человека, который за одну ночь дал ей больше любви, чем она встречала за всю свою жизнь. Его лицо было повернуто в сторону, вторая рука лежала на подушке над головой, согнутая в локте. Его черные волосы растрепались, спутавшись во время любовных игр, и падали ему на лоб. Он выглядел удивительно юным. Не в силах устоять перед искушением, она подняла руку, чтобы пригладить его волосы, но ее рука замерла, когда она поняла, что мягкий свет за окном означает наступление рассвета.
      Рассвет. Слуги. Она представила, как горничная входит к ней в комнату с утренним шоколадом. Пойдут сплетни. Заработают языки. Очень скоро Мэри-Роза добавит свою порцию, как она прошлой ночью застала вместе мисс Уинтроп и графа…
      Ей надо немедленно вернуться к себе. Бросив последний взгляд на возлюбленного, она начала осторожно выбираться из его объятий.
      Рука на ее плече не шелохнулась.
      Рина снова бросила взгляд на его лицо и увидела, что он наблюдает за ней с большим удовольствием. Губы его изогнулись в лукавой улыбке.
      – И куда это ты собралась?
      Его чуть ворчливый голос растопил ее, как огонь воск. Она едва сохраняла способность держать себя в руках.
      – Я должна вернуться к себе. Уже почти рассвело, а ты знаешь, что произойдет, если слуги обнаружат, что мы… ну, если слуги обнаружат…
      Эдуард откинулся на подушки.
      – Гм. Да, понимаю. Новость распространится по графству со скоростью лесного пожара. Будет скандал. Мне уже никогда не оправдаться. Нам придется немедленно пожениться. – Он закрыл глаза и сонно зевнул. – Я не вижу тут никакой проблемы.
      Рина с отчаянием вздохнула.
      – Ну ты…
      Он открыл один глаз.
      – Большой?
      – Неисправимый, – закончила она, густо покраснев. – Тебе нельзя быть причиной еще одного скандала. Подумай о своей бабушке. Подумай о детях.
      Его рука скользнула вниз, он обнял ее за талию, прижав к своему мощному обнаженному телу.
      – Я и думаю о детях. Наших с тобой.
      Рина перестала дышать. Мысль о том, чтобы выйти за него замуж и рожать ему детей, наполнила ее таким счастьем, которое она едва могла вынести, и такой болью, что она едва сумела ее скрыть. Эдуард ее любит, а она лгала ему и его семье. И она убийца.
      Рина отвернулась, пряча от него глаза, и ответила:
      – Если ты думаешь лишить меня благопристойной помолвки с цветами и музыкой и того чтобы ты опустился на одно колено перед невестой, то глубоко ошибаешься. А теперь я в самом деле должна идти к себе.
      Она ловко вывернулась и выскользнула из его рук. Эдуард не делал попыток ее удержать. Считая, что он наконец с ней согласен, она отбросила одеяло и начала выбираться из кровати.
      Но в следующую секунду она уже лежала на спине, придавленная тяжестью его тела. Ухмыляясь, он опустил голову и прошептал ей на ухо:
      – А если ты думаешь, что я выпущу тебя отсюда, не получив ответа, то ты глубоко ошибаешься.
      Он стал целовать ее шею, обжигая ее тело влажными неспешными поцелуями. Рина едва сдержалась, чтобы не ахнуть вслух. Этот человек – страшный негодяй, когда речь идет о том, чтобы настоять на своем. Ее глаза закрылись, сладкая боль нарастала в ней.
      – Ты… играешь нечестно.
      – Я играю, чтобы выиграть, дорогая. И я собираюсь выиграть тебя. Но пока меня устроит короткий ответ – «да». Подробности можем обсудить после моего возвращения.
      Рина открыла глаза.
      – Ты уезжаешь?
      – Мне все же надо по делам в Труро. – Он сжал ее лицо в ладонях и нежно чмокнул в кончик носа. – Не смотри так грустно. Меня не будет всего несколько дней. Теперь ничто не сможет удержать меня от возвращения в Рейвенсхолд… к тебе.
      К тому времени когда Эдуард вернется, они с Квином уже исчезнут. Эдуард проклянет ее имя. Она закрыла глаза, скрывая отчаяние, которого он не должен был видеть.
      – Я люблю тебя, – сказала Рина.
      Он со вздохом прижался лбом к ее лбу.
      – Я знаю, дорогая. Но еще я знаю, что в твоей маленькой умной головке больше лабиринтов и поворотов, чем в кроличьей норе. Я хочу получить прямой ответ до отъезда. – Он приподнял ее голову и пристально посмотрел на нее. – Ты выйдешь за меня замуж?
      Рина прочла в его глазах неуверенность, отблеск отчаяния, которое чуть не погубило его после бегства жены. Он нуждался в ней не меньше, чем она в нем. Рина с трудом перевела дух. Он ее любит. Может быть, любит настолько, что сможет простить обман и жениться на ней. Но она – убийца. И не может позволить ему связать жизнь с преступницей. Даже если бы они попытались сохранить все в тайне, правда в конце концов откроется. Скандал погубит его и всех остальных в Рейвенсхолде.
      Она смотрела в его осунувшееся лицо, вглядываясь в каждую любимую его черточку, чтобы запечатлеть в своей памяти навсегда. Затем дала ему единственно возможное обещание:
      – Я никогда ни за кого не выйду замуж, кроме тебя.
      Его улыбка осветила комнату, словно солнце.
      Рина запустила пальцы в его волосы, притянула его к себе и поцеловала горячо, с яростным отчаянием. Внезапный прилив страсти немного удивил его, но граф тут же ощутил ответный порыв страсти. Они катались по простыням, их руки и сердца соединялись в любви столь жаркой, что она едва не растопила их сердца. Рина отдавалась ему самозабвенно, ее тело говорило о любви так, как не могли сказать никакие слова. Прикосновениями, стонами и огненными поцелуями она давала ему молчаливые клятвы верности. А после, когда он, утомленный, погрузился в сладостный сон, она легонько поцеловала его в губы и выскользнула из его объятий – навсегда.
 
      – Если вам угодно, мисс Уинтроп, графиня хотела бы видеть вас у себя.
      Сабрина подняла глаза от вышивки и посмотрела на служанку, вежливо присевшую в поклоне. Прекрасная возможность отвлечься: херувим, которого она пыталась все утро вышивать, больше походил на перезревшую дыню. Вышиванием она занялась лишь для того, чтобы не думать об Эдуарде. Словно что-то могло стереть из памяти эту волшебную ночь…
      – Мисс?
      – О… д-да, – ответила Рина, заикаясь. – Спасибо, Виолетта. Я пойду к бабушке прямо сейчас. – «И хорошо бы собрать остатки рассудка, когда я пойду к ней».
      Комнаты графини, выдержанные в голубых тонах, выходили окнами на море, залитое солнцем. Рамы были широко распахнуты навстречу соленому ветру и отдаленному рокоту прибоя.
      – Пруденс.
      Рина обернулась, удивленная усталым голосом леди Пенелопы. Это удивление переросло в тревогу, когда она увидела, что графиня лежит в постели, очень бледная на фоне голубых подушек. Она подбежала к кровати.
      – Бабушка, вы больны!
      – Я стара, – поправила леди Пенелопа, с трудом садясь. – От этого нет лекарств. Ну, не суетись. У меня часто бывают эти приступы. Они проходят после отдыха.
      – Тогда я вернусь позднее, когда вы наберетесь сил.
      – Позднее не годится. Мне надо обсудить с тобой важный вопрос, дорогая.
      – Но ведь это может подождать, пока вы не почувствуете себя лучше.
      – Не может. Я тебе уже когда-то говорила: мне известно обо всем, что происходит в этом доме. – Ее усталость мгновенно исчезла, она расправила плечи. – Ты провела ночь в спальне моего внука, и я хочу знать, что ты собираешься делать дальше.

      Теперь побледнела Сабрина.
      – Я… вы ошибаетесь. Я действительно говорила с графом в его комнате вчера ночью, но ушла…
      – В пять часов утра. В разорванном платье. Со спутанными волосами. Мне все очень подробно описали. Я стара, дорогая, но не настолько, чтобы не помнить, как выглядит женщина, которая только что занималась любовью.
      Рина склонила голову, заливаясь ярким румянцем.
      – Полагаю, отрицать бесполезно.
      – Разумное замечание, – одобрила леди Пенелопа. Перспектива намечающегося скандала вернула краску на щеки старой леди. Она похлопала ладонью по постели рядом с собой, приглашая Сабрину сесть. – Я снова спрашиваю тебя: что ты намерена делать?
      «Я намерена стащить ваше ожерелье и разбить сердце всем вам», – мрачно подумала Рина.
      – Возможно, вам следует спросить Эдуарда, когда он вернется.
      Графиня фыркнула.
      – Парень ходит злой, словно ужаленный пчелами медведь. Любой дурак, у которого есть глаза, мог заметить, что он с ума по тебе сходит. То, что он затащил тебя в постель, служит доказательством: Эдуард не сделал бы ничего подобного, если бы не собирался жениться. Но если я никогда не сомневалась в сердце внука, то не уверена в твоем.
      Леди Пенелопа подалась вперед, ее гордое лицо выдавало несвойственное ей смятение.
      – Отец Эдуарда, мой сын, стал самым большим разочарованием в моей жизни. Он ничего не любил, кроме денег и власти. Но у Эдуарда душа деда. Каждый раз, когда смотрю на него, я вижу моего дорогого Генри. – Она замолчала и смахнула слезу. – У Эдуарда смелое и щедрое сердце, но Изабелла чуть не погубила его. Еще одна неудачная любовь может привести его к гибели. Поэтому мне нужно знать: ты любишь моего внука или нет?
      Сабрина перевела взгляд в окно. Несколько секунд она наблюдала, как чайки кружатся и пикируют над морским простором, и слушала их пронзительные тревожные крики.
      – Я люблю его, – ответила она. Потом из горла ее вырвалось рыдание, и она бросилась в объятия графини, – Ох, бабушка, я ужасно люблю его!
      Она плакала на плече леди Пенелопы, выливая свои страдания в бурных рыданиях. Старая женщина гладила ее по волосам, качала девушку в своих объятиях, так не делал никто с тех пор, как умерла мать Рины.
      – Честное слово, что за дети, всегда у них то одна беда, то другая. Не сомневаюсь, вам с Эдуардом еще предстоит не один шторм в вашем плавании по житейским морям, но если вы любите друг друга, то все в конце концов будет хорошо. Ну, вытри глаза. Я хочу тебе кое-что дать.
      Рина нежно любила старую женщину, и ее вера в то, что они с Эдуардом будут счастливы, пронзила ее сердце, словно кинжал. Вытирая слезы, она соскользнула с шелкового покрывала.
      – Я ценю ваш совет, бабушка. Но уверяю вас, мне ничего не нужно от…
      Слова замерли у нее на губах, когда леди Пенелопа вложила ей в руку… «Ожерелье голландца».
      Рина смотрела на бриллианты, переливающиеся в ее пальцах. Откуда-то словно издалека она услышала голос графини:
      – …подарено мне моим мужем в брачную ночь. Я всегда собиралась передать его Изабелле, но что-то меня удерживало. Думаю, то, что как бы я ни любила эту девочку, она не подходила моему внуку. Она не любила Рейвенсхолд так, как любил его Эдуард, как должны любить Тревелины. А ты всегда любила эту землю, я увидела это в твоих глазах в тот день, когда ты приехала сюда. Ты сможешь разделить с Эдуардом эту любовь, которую не разделяла его жена.
      Она протянула руку и погладила Рину по щеке.
      – Раньше я тревожилась, думая, что будет с моим дорогим мальчиком и всей семьей после моей смерти. Теперь не боюсь. Ты вернула любовь и смех в наш дом. Возьми ожерелье, дорогая моя. Носи его смело. Это твое право, ведь ты – одна из нас. Во всем главном ты – настоящая Тревелин.
      Из-за ожерелья она приехала сюда, ради этого сокровища все это время рисковала головой. Теперь не нужно обманным путем красться в комнаты графини. Не нужно взламывать сейф. Осталось спокойно положить драгоценность в карман и ждать встречи с Квином, которая состоится сегодня вечером. Она почти слышала, как Дэниел Мерфи шепчет ей на ухо: «Твой корабль вернулся в гавань, детка. Я же тебе говорил, что он вернется».
      Да, осталось солгать старой женщине в последний раз. Что такое еще одна ложь после всего, что она нагромоздила? В любом случае семья узнает правду о ней через несколько дней. Леди Удача вложила в ее руки огромное состояние, и она была бы последней дурой, если бы отказалась от него.
      Сабрина подняла глаза, готовясь заверить вдову, что ожерелье и сердце ее внука – в надежных руках, и она о них позаботится. И встретила взгляд леди Пенелопы, глаза которой сияли ярче любых бриллиантов. Глаза Эдуарда. «Во всем главном ты настоящая Тревелин»…
      Пусть она будет последней дурой, которую видел свет, подумала Сабрина и – вернула ожерелье графине.
 
      – Сделай глубокий вдох, Квин, – сказала Рина, колотя его по спине. – Да, вот так. Через минуту ты придешь в себя.
      – Черта с два! Ты его отдала? Ты держала ожерелье в руках, оно было в полном твоем распоряжении, и ты отдала его об…
      Он схватился за грудь, которую сотрясал чудовищный приступ кашля. Рина заставила его сесть на каменную ограду, которая тянулась вдоль заброшенной боковой дороги, ее Квин выбрал для их вечерней встречи.
      – Ну-ка расслабься. Иначе ты еще хуже будешь себя чувствовать.
      – Здорово сказано. Ты выбрасываешь на ветер единственный шанс разбогатеть, который у нас был, а теперь заботишься о моем здоровье. – Он свирепо взглянул на нее и с такой силой пригладил жидкую поросль медного цвета на своем черепе, что Рина испугалась, как бы он не лишился последних волос.
      – Господи, детка, что на тебя нашло, почему ты сделала такую глупость?
      Неподалеку паслась пара лошадей, которую Квин приготовил для их бегства, бегства, от которого она отказалась.
      – Я не могла взять ожерелье, Квин, и я решила остаться.
      – Ты – что?.. – Он вскочил, и слова градом посыпались из него: – Ты не можешь… это полное безумие… Ты не знаешь, что ты… Ты сошла с ума!
      – Нет. Но я не могу причинить зла никому из этой семьи, особенно Эдуарду. Он… просил меня стать его женой.
      – Ох, детка. Ты же не думаешь, что он на тебе женится… после того как узнает правду.
      – Я бы и сама не согласилась, даже если бы он захотел. Но я должна рассказать ему правду о том, кто я, должна. Иначе я не могу… – Она судорожно вздохнула, едва сдерживая слезы. – Прости меня, Квин. Ты для меня так много сделал, и я знаю, ты хотел, чтобы все это закончилось иначе.
      – Да, хотел. Все ведь задумывалось иначе. – Он встал, наклонился и, сердито морщась, подобрал свою шляпу. – Я не стану говорить тебе, что ты потрясающая дура, и сама это знаешь. Но будь я проклят, если тоже заделаюсь дураком. – Он бросил взгляд на пустынную дорогу и кивнул на коней. – Можешь ехать со мной, а можешь оставаться. Выбор за тобой. Но если ты выбираешь Черного Графа, то между нами все кончено. У меня, кроме моей шкуры, ничего нет, и я не намерен рисковать ею по причине чистого безумия, даже ради дочери Дэниела Мерфи. Так что тебе решать, детка.
      Сабрина понимала, что Квин прав. Чистым безумием было рисковать и рассказывать Эдуарду правду. В лучшем случае он ее выгонит. В худшем – вызовет судебного исполнителя, и ее увезут обратно, в Лондон, где будут судить за убийство Альберта. И даже если каким-то чудом он все равно захочет на ней жениться, ей придется лишить этого счастья его и себя. Она слишком его любит, чтобы позволить ему обесчестить семью, женившись на убийце. В любом случае ее сердце будет разбито. И все же…
      – Квин, я не могу позволить ему думать, что я бессовестно предала его, как это сделала его первая жена. Даже если это приведет меня к гибели, я все равно не могу.
      Квин долго смотрел на нее, потом, не говоря ни слова, пошел к лошадям. Острая боль пронзила сердце Рины. Она любила Квина, и ей стало больно, что он уходит от нее, даже не попрощавшись. Она смотрела, как он взял за повод одну из лошадей и вскочил на вторую, а потом ускакал в темноту.
      С моря пополз туман. Рина запахнула свой влажный плащ и пошла обратно к Рейвенсхолду. Не успела она сделать и десяти шагов, как услышала за спиной топот копыт. На мгновение у нее возникла безумная надежда, что Квин вернулся попрощаться. Но всадник, вынырнувший из клубящегося тумана, сидел на длинноногой чистопородной лошади и был облачен в черный траурный наряд.
      – Касси?
      – Слава Богу! – воскликнула в отчаянии леди, останавливая коня. – Я приехала в Рейвенсхолд, чтобы увидеть тебя. Парис уехал в Лондон сегодня утром, а я осталась, чтобы дать последние указания слугам. Я собиралась отправиться вслед за ним вечером, но когда узнала… – Она уронила поводья и закрыла лицо руками. – Ох, Пруденс, ты должна немедленно поехать со мной в Фицрой-Холл. Я знаю, что случилось с Изабеллой.
 
      Леди Рамли поднесла фонарь поближе к затейливой панельной обшивке.
      – Механизм где-то здесь. Мне только надо… а, вот он. – Она нажала на маленькую, вырезанную из дерева розу. Раздался тихий щелчок, и часть стены бесшумно повернулась. – Пойдем, Пруденс. Я нашла вход контрабандистов.
      Сабрина с сомнением посмотрела через ее плечо на сырую, затянутую паутиной каменную лестницу. Касси объяснила, что ее брат наткнулся на потайную дверь в Фицрой-Холле и обнаружил, что она ведет в систему пещер, которые использовали контрабандисты для хранения товаров. И все же связь ускользала от Рины.
      – Какое отношение имеет находка Париса к первой жене Эдуарда?
      – Я тебе покажу. Иди за мной.
      И не успела Рина остановить ее, как Касси исчезла за первым поворотом уходящей вниз лестницы. У Рины не оставалось выбора, и она двинулась следом.
      Здесь пахло как в темнице. Плесень и гнилая вода скопились в углублениях пола грубо вытесанных проходов, а потолок порой опускался так низко, что Рине приходилось нагибаться, чтобы пройти. Фонарь высвечивал гниющую, покрытую паутиной и пылью бесформенную кучу того, что некогда было добычей контрабандистов. За кругом света от фонаря Рина слышала шорох копошащихся по углам крыс. Она содрогнулась от омерзения.
      – Уже недалеко! – крикнула ушедшая вперед Касси. Торопливо догнав подругу, Рина увидела, что Касси стоит на выложенном камнем краю отверстия, напоминающего колодец.
      – Контрабандисты использовали этот колодец, для хранения бочонков с бренди, – объяснила Касси. – Почти отвесные стены не позволяли любителям спиртного опустошать запасы.
      Рине вовсе не хотелось выслушивать уроки истории.
      – Но как все это связано с Изабеллой?
      – Контрабандисты и грабители кораблей использовали эти подземные проходы почти сотню лет, – невозмутимо продолжала Касси, явно решив продолжить свой экскурс в прошлое. – Но примерно полвека назад секрет пещер был утерян. Преступник наткнулся на них спустя много лет и решил, что эти подземелья можно использовать с выгодой, но при условии, что о них никто не узнает. Вот почему нужно было разрушить новый туннель в Уил-Грейс. Если бы шахтеры продолжали копать, они обнаружили бы эти пещеры.
      Рина сжала зубы.
      – Значит, Парис думал, что сможет одновременно разрушить туннель и убить Эдуарда.
      – Нет! – резкий крик протеста Касси эхом прокатился по подземелью. – Эдуард не должен был пострадать. Его цель – сохранить в тайне это место.
      – Но что такого особенного в этих пещерах, черт побери?
      Касси высоко подняла фонарь и указала в глубину колодца.
      «Прекрасно. Еще один урок истории», – в отчаянии подумала Рина, заглядывая внутрь колодца. Яма с гладкими стенками была вдвое больше человеческого роста, и тут не было бочонков с бренди, которые здесь некогда хранили. Собственно говоря, в колодце вообще ничего не было, кроме небольшого тюка тряпья в углу. Трудно было разглядеть что-то в тени, но эти лохмотья, кажется, когда-то были необычайно яркой и тонкой тканью, вовсе не похожей на ту, что могли носить контрабандисты. Нахмурившись, Рина перегнулась через край, чтобы лучше рассмотреть детали. Определенно, это было платье. На удивление хорошо сохранившееся. А когда ее взгляд проследил за элегантной линией изящно скроенного рукава, она заметила слабый отблеск. Неужели кость?
      Сабрина отпрянула и посмотрела на Касси полными ужаса глазами:
      – Это не… пожалуйста, скажи мне, что это не…
      – Это Изабелла, – печально кивнула Касси. – Поэтому преступник и не мог рисковать, он боялся, что эти пещеры обнаружат. Если бы нашли пещеры, нашли бы и ее.
      Рина снова посмотрела на жалкий маленький скелет, и ужас от содеянного Парисом нарастал в ней с каждым ударом сердца.
      – Касси, я знаю, что ты любишь брата, но ты не можешь больше отрицать его безумие. Мы должны сообщить властям. Парис не просто шалун, он хладнокровный убийца.
      Ответ Касси прозвучал удивительно спокойно:
      – Это не Парис. Это преступник.
      – Но Парис и есть преступник!
      Касси положила руку в элегантной перчатке на плечо Рины и с сочувствием улыбнулась ей:
      – Боюсь, ты неверно все поняла, дорогая. Это я – преступница.
      И, продолжая улыбаться, она столкнула Рину в колодец.

      Первое, что почувствовала Сабрина, была боль в боку. Потом – теплая липкая кровь, текущая по щеке. Наконец она осознала, что лежит на дне колодца контрабандистов, куда ее столкнула женщина, которую она считала своей подругой.
      Вверху появился свет фонаря. Подняв голову, Рина увидела леди Рамли, глядевшую на нее с озабоченной улыбкой.
      – Ты жива, – сказала она, и в ее приятном голосе прозвучали нотки разочарования. – Изабелла тоже осталась жива после падения, и это было очень плохо. Мне Изабелла даже немного нравилась.
      – Нравилась? Ты ее убила! – Рина с трудом поднялась на ноги и почувствовала, как острая боль пронзила лодыжку. Она прислонилась к стене, перенеся тяжесть на здоровую ногу, и гневно посмотрела на Касси. – Ради Бога, почему?
      – Потому что он мой. Рейвенсхолд мой. Я знала это с того момента, как впервые увидела его. Вот почему мне было безразлично, когда отец продавал земли графу. Я не сомневалась, что когда-нибудь все получу обратно. Моя судьба – стать графиней Тревелин.
      Рина вспомнила, как Касси говорила ей, что полюбила земли этого поместья с первого взгляда. Эти невинные слова теперь приобрели зловещий смысл. Сабрина была абсолютно убеждена, что преступник – Парис, и забыла о том, что у Касси та же наследственность; что и у ее брата.
      – Тебе это не сойдет с рук. Эдуард все о тебе узнает.
      – Как узнал об Изабелле? – Касси равнодушно стряхнула пылинку с рукава. – Много лет я ждала, когда ему надоест жена. Я даже поощряла ухаживания Париса за его жеманной сестрой, потому что это давало нам возможность часто бывать в Рейвенсхолде. Но граф привязался к Изабелле. Поэтому я начала разжигать в ней недоверие. Я рассказывала ей небылицы о неверности Эдуарда. Это было до смешного легко, – глупышка верила каждому моему слову. Но я неверно рассчитала, как и в случае с тобой. Я подумала, что ты не опасна, увидев твое лицо. Мне никогда не приходило в голову, что Эдуард влюбится в такую некрасивую женщину. Но в конце концов мой просчет не имел значения, как не имел значения в случае с Изабеллой. Однажды она мне призналась, что у нее будет еще один ребенок. Ради будущего семьи, сказала мне Изабелла, она собирается поговорить с Эдуардом о его «изменах». Тех, о которых я ей рассказывала. Она собиралась сказать мужу, что готова дать ему шанс, поскольку все еще любит его. Это было очень трогательно. Но конечно, я не могла этого допустить. Если бы Эдуард узнал, что я наплела его доверчивой жене, он потерял бы ко мне всякое уважение. Поэтому я повела Изабеллу посмотреть на пещеры контрабандистов, на которые наткнулась еще ребенком. Это тоже оказалось до смешного легко.
      – Любовника никогда не существовало? Ты это придумала, чтобы Эдуард поверил, будто Изабелла его бросила?
      – Ты догадлива. Я увидела сообщение о кораблекрушении в «Таймс» и использовала его в своих целях. Не было старой гувернантки, но поскольку все родственники Изабеллы умерли, меня некому было уличить во лжи. Эта деталь придала моей фантазии оттенок подлинности, не так ли? И наконец, я написала письмо – исповедь Изабеллы. И Сирил, и Парис, оба видели, как я его получила, хотя я позаботилась, чтобы они не могли ни прочесть содержание, ни рассмотреть почтовую марку. Признаюсь, что снова недооценила тебя, дорогая, когда рассказывала тебе о любви Изабеллы к детям. Забыла, что сказала Парису, будто она плохо отзывалась о них в письме. Через несколько лет детали забываются, ты должна понять. Во всяком случае, Сирил швырнул письмо в огонь, когда увидел, как оно на меня подействовало. Милый Сирил. Он готов был на все ради меня. Но когда Изабеллы не стало, он стал мне не нужен. Сирил уже был серьезно болен. Очень просто было увеличить дозу опиума до смертельной.
      Рина с ужасом слушала, как Касси хладнокровно рассказывает даже не об одном, а о двух убийствах. Нет, о трех, включая нерожденного ребенка Изабеллы. А теперь она собирается довести число жертв до четырех. Рина выбирала слова, словно от них зависела ее жизнь, и еще что-то можно было изменить:
      – Касси, ты больна. Не прибавляй еще одно преступление к тем, которые уже совершила. Помоги мне выбраться отсюда. Есть люди, которые могут тебе помочь. Врачи…
      – Врачи! – оскалилась Касси, и на мгновение бездонная глубина безумия плеснулась в ее глазах. – Я видела, что они сделали с моей матерью. Но она была слабой, боялась взять в руки свою судьбу. А я сильная, и я выиграю. Я стану графиней Тревелин.
      – Нет, – спокойно возразила Рина. – Эдуард на тебе никогда не женится. Он любит меня.
      Губы Касси изогнулись в довольной ухмылке.
      – Моя дорогая, ты слишком доверяешь непостоянной природе мужчин. Когда он узнает, что ты его бросила, его любовь улетучится, как пыль на ветру.
      – Эдуард никогда не поверит, что я его бросила.
      – Еще несколько дней назад я могла бы с тобой согласиться. Но это было до того, как я узнала, что ты не Пруденс Уинтроп.
      Рина помертвела.
      – Это… это неслыханно.
      – Не трать мое время зря. Отец подружился со многими людьми во время путешествий за границу. Я связалась кое с кем из них, чтобы проверить твою историю. Три дня назад я узнала правду. Я обдумывала, не рассказать ли все Эдуарду. Но не была уверена, может ли правда разрушить его увлечение тобой. Видишь ли, я его понимаю гораздо лучше, чем ты или Изабелла. Я скажу ему, что бросила тебе правду в лицо, а ты предпочла уехать, чтобы избежать последствий своего обмана. Я скажу, будто ты смеялась над его безумной любовью к тебе. А когда он подумает, что ты никогда его не любила, то бросится ко мне. Как тогда – после смерти Изабеллы.
      И Сабрина вдруг поняла, что Касси, возможно, права. Она сплетет свою лживую сеть, убедит его в двуличии Рины, прибавит один-два правдивых факта, чтобы история выглядела правдоподобно. Эдуард поверит, что Рина никогда его не любила, что чудо единения, которое они нашли в объятиях друг друга, было обманом. Открытие его убьет, но для Касси это не будет иметь значения. Он женится на ней, с разбитым сердцем, веря, что она – единственная женщина, которой он может доверять. Он пойдет на эту сделку без любви, а его сердце будет постепенно тускнеть и умирать.
      – Пожалуйста, – в отчаянии выдохнула она, – не надо так поступать с ним!
      – Вряд ли в твоем положении имеет смысл о чем-то просить, – заметила Касси, поднимаясь с края колодца. – Мне пора, чтобы слуги, которые еще остались в доме, не заметили моего отсутствия. Но если это тебя утешит, я обещаю, что стану хорошей женой Эдуарду. Я рожу ему сыновей, двух сыновей. В утешение после того, как его старший сын случайно погибнет от несчастного случая. В конце концов именно моя кровь продолжит линию Тревелинов.
      – Нет! – Крик Рины разнесся по пещерам. Она цеплялась за стены, пытаясь вскарабкаться наверх по шершавым камням, она ободрала ладони в кровь. Но все было напрасно. Она с ужасом смотрела, как меркнет вдали свет фонаря Касси, и думала, что ее обман дал этой ужасной женщине возможность сплести чудовищную историю о ее предательстве. Единственный шанс спасти Эдуарда и Дэвида – выбраться из этой подземной тюрьмы. Она снова попыталась взобраться по камням, понимая, что должна найти выход, должна…
 
      Отчаяние переполняло Рину. Она жила в темноте без времени, без надежды на освобождение. Ход времени вначале измеряли голод и жажда, но даже они исчезли во всеобъемлющем отчаянии. Ее руки покрыла запекшаяся кровь. Лодыжка распухла и не держала ее. Ей не удалось выбраться. Касси победила… Снова…
      Сон и пробуждение были одинаково страшны. Воздух был полон миазмами разложения и давней смерти. Она бросила взгляд в угол колодца, где лежали останки Изабеллы. Как долго прожила эта бедная женщина в темноте после того, как ушла Касси?
      Как долго проживет она сама?
      Она уснула, и ей приснился сон: она гуляет по утесам Рейвенсхолда под руку с Изабеллой. В клубах тумана впереди она видит Эдуарда. Она позвала его, чтобы предупредить о коварном плане Касси. Но он смотрит сквозь нее, словно ее не существует. Изабелла печально улыбается, «Ты мертва, как и я. Он тебя не услышит, как бы ты ни кричала, как бы ни старалась предостеречь его. Он никогда не узнает правды».
      Рина с криком проснулась.
      И снова карабкалась по стене, пока не ослабела окончательно. Наверное, она потеряла сознание, потому что, когда пришла в себя, она бредила. Она слышала бормотание, которое с трудом признала своим. Воспоминания о собственной жизни сделались скомканными и бессвязными. Иногда она считала себя Сабриной, иногда Пруденс, а порой Изабеллой.
      – Забавно, – бормотала она с жутким смехом. – Так забавно. Позаимствовала жизнь Пруденс. Позаимствовала смерть Изабеллы. Забавно, неужели вы не видите…
      Она упала в противоположном от Изабеллы углу: нельзя осквернять кости этой честной леди своими позорными останками, Рина лгунья и убийца. Она заслужила все, что получила. А Изабелла невинна; ее единственное преступление в том, что она недостаточно сильно любила мужа, чтобы поверить ему. Эдуард никогда этого не узнает. Он по-прежнему будет думать, что любовь Изабеллы была фальшивой, как поверит и в то, что любовь Сабрины была лишь частью ее обмана.
      – Прости меня, Изабелла, мне так жаль. Мне следовало постараться узнать, как ты умерла. Я не должна была доверять Касси. И притворяться Пруденс. Но я действительно люблю Эдуарда, это правда. Прости меня, Изабелла. Никто, кроме тебя, не простит меня.
      Ей казалось, что тьма светлеет, что в нее проникает слабое сияние божественного света. Она чувствовала на своей щеке мягкое прикосновение свежего воздуха.
      – Изабелла, – выдохнула она, зная, что это прикосновение призрачной руки этой милой леди в знак того, что она ее прощает. Вздохнув, Сабрина в последний раз закрыла глаза. Она понимала, что скоро придет смерть, так как вдали уже слышала звуки божественного пения.
      Но перед тем, как ее поглотила тьма, она успела удивиться, почему ангельские голоса так похожи на лай Пендрагона.
 
      – …просыпается. Подай мне чашку.
      Веки Сабрины затрепетали и приподнялись, затем снова закрылись от яркого солнечного света, льющегося в окно ее спальни. Ее спальни? Но ведь она умерла? Она ясно помнила, как умирает, и потом последовали смутные воспоминания о воде, льющейся в ее пересохшее горло, о теплом бульоне, унявшем боль в ее пустом желудке, об ароматной воде ванны, смывшей грязь с ее истощенного тела. Она подумала тогда, что оказалась в раю.
      Мнение Рины на этот счет изменилось, когда к ее губам прижали чашку с отвратительной на вкус жидкостью. Она выплюнула ее и выругалась:
      – Какого черта?..
      Ее привел в чувство серебристый смех. Рина открыла глаза и увидела лицо ангела, который удивительно напоминал Эми.
      – Мне кажется, она чувствует себя лучше, Чарльз, – сказала Эми, отдавая доктору чашку. – С возвращением, дорогая. Мы боялись, что потеряем тебя.
      «Вы уже потеряли», – подумала Рина. Воспоминания снова нахлынули на нее: темнота, страх, безумие Касси. Рина схватила Эми за руку.
      – Касси. Вы не должны доверять… она…
      – Мы знаем, – спокойно ответила Эми, приглаживая волосы Рины. – Она бросила тебя умирать в том ужасном месте. Это у нее почти получилось. Мы все поверили, что ты уехала, как уверяла Касси. Если бы не Пендрагон, мы никогда бы тебя не нашли.
      – И миссис Полду с тех пор кормит его бифштексами, – с улыбкой добавил Чарльз. – И пес это заслужил. Мы знали, что вы находитесь где-то в Фицрой-Холле, но не имели понятия, где искать. Пендрагон привел нас к потайному ходу, а потом через туннель к колодцу.
      Сабрина изумленно смотрела на Эми, не вполне веря, что действительно жива.
      – Но откуда вы узнали, что я в Фицрой-Холле? Если Касси сказала вам, что я уехала, и вы ей поверили, откуда вы?..
      – Привет, Рина, детка. – К постели Рины подошел Квин.
      Рине потребовалось несколько секунд, чтобы заговорить.
      – Квин. Ох, Квин. – Глаза ее налились слезами при виде друга. – Но ты же сказал, что уезжаешь.
      Солнечный свет отражался от его желтого жилета, и ткань сверкала. Но его широкая улыбка сияла еще ослепительнее.
      – Я и уехал, дорогая. К закату я уже был за много миль отсюда и очень радовался этому. Но что-то не давало мне покоя, удерживало, не позволяло ехать дальше. Я остановился на ночь в гостинице в двадцати милях отсюда. Пробыл там весь следующий день, хотя, черт меня побери, сам не понимал почему. Потом вечером в пабе я услышал, как один парень рассказывал о некой девице из благородных, которая притворялась наследницей, а потом сбежала, не попрощавшись. Ну я-то знал, что этого не может быть: если бы ты хотела уехать, ты бы уехала вместе со мной. Поэтому я отправился обратно в Рейвенсхолд со всей быстротой, на которую способна моя лошадь. Думал, мне придется пробиваться с боем, но его светлость немедленно принял меня, когда услышал мое имя.
      Рина вспомнила ту ночь в конюшне, когда Эдуард услышал, как она произнесла имя Квина. Она не сомневалась, что он захотел увидеть того «Квина», которого он когда-то считал ее любовником.
      – Но ты подвергал себя большой опасности. Ты ведь был свободен.
      Он дотронулся до ее подбородка пальцем.
      – А чего стоила бы моя свобода, если бы я бросил друга в беде? Да и большой опасности я не подвергался, особенно после того как рассказал графу, что ты осталась из-за любви к нему.
      Эми рассмеялась:
      – Видела бы ты лицо брата. Казалось, его сбила карета!
      Сабрина не ответила на улыбку Эми. Она уже поняла все. Поняла, что произошло, пока она находилась в колодце. Господи, они все знали о ней! Знали о ее ужасном обмане.
      – Эми, Чарльз, я хочу… я хотела… О, мне так стыдно!
      Эми прижала палец к губам Рины, заставив ее замолчать. Она обменялась влюбленным взглядом с Чарльзом и сказала:
      – Тихо. Мы всё это обсудим позже. А пока тебе необходимо отдохнуть. Ты…
      Голос Эми прервал шум в коридоре. Рина замерла. Она знала этот голос, его голос – граф спорил с Даффи, требуя пропустить его в комнату. Она перевела взгляд с Эми на Чарльза, затем – на Квина.
      – Я не могу сейчас с ним встретиться. Пожалуйста, не пускайте…
      Эдуард ворвался в комнату. Волосы всклокочены, шейный платок повязан наспех, а борода отросла так, словно лица целую неделю не касалась бритва. Чарльз хотел его перехватить, но граф глянул сквозь него, словно через стекло. Он смотрел только на одного человека в комнате.
      – Выйдите, – приказал он.
      К отчаянию Рины, все повиновались. Она вцепилась в Эми, но девушка улыбнулась и мягко отняла свою руку.
      – Все будет в порядке, – прошептала подруга, ободряюще подмигнув Рине. Взяв под руку Чарльза, она вышла из комнаты вслед за Квином.
      Если бы у Сабрины оставалась хоть капля сил, она вскочила бы с постели и ринулась за ними.
      В глубине души она хотела снова оказаться в колодце контрабандистов. Крепко зажмурилась и сцепила зубы, пытаясь побороть жгучее чувство стыда.
      Эдуард молчал. В комнате было так тихо, что на мгновение ей показалось, будто и Эдуард вышел вслед за сестрой. Но нет, она слышала его тяжелые шаги, затем почувствовала, как матрас прогнулся под его тяжестью, – он сел возле нее. Сильные, теплые руки взяли ее ледяные ладони.
      – Посмотри на меня.
      Нежность в его голосе лишь усилила ее стыд.
      – Не могу. Я больше никогда не смогу взглянуть на тебя.
      – Как хочешь. Но боюсь, это создаст трудности, когда ты будешь, давать клятву у алтаря.
      Она быстро открыла глаза, но не могла повернуть голову и посмотреть ему в лицо.
      – Эдуард, мы не можем пожениться. Все, что ты думал обо мне, – правда. Я воровка и лгунья. Я приехала в Рейвенсхолд только для того, чтобы украсть ожерелье. Квин, наверное, рассказал тебе.
      – Квин рассказал мне, что ты отдала ожерелье обратно бабушке, и она подтвердила это. Возможно, ты и приехала сюда, чтобы украсть нашу фамильную драгоценность, но не смогла этого сделать. Ты не воровка. А что до лжи… ну я тоже тебе наговорил кучу неправды. Я должен знать только одно. Ты говорила правду, когда сказала, что любишь меня?
      Неуверенность в его голосе притягивала ее, словно магнит. Не в силах больше противиться, она повернулась к нему и посмотрела снизу вверх – в лицо человека, которого любила больше собственной жизни. И увидела на дорогом лице следы страха. Она пережила крайнюю степень отчаяния, когда сидела в колодце контрабандистов, думая, что никогда не сумеет рассказать ему правду. «Но теперь-то я могу сказать все. Я должна, хотя это означает, что мы никогда не будем вместе».
      Рина протянула руку и провела по морщинкам, которые появились у его губ.
      – Это не имеет значения. Я не могу выйти за тебя замуж. В моем прошлом есть нечто ужасное, это случилось до того, как я тебя встретила. Я гораздо хуже, чем просто лгунья. Я – уби… уби…
      – Убийца, – закончил Эдуард и пожал плечами. – Да, я знаю.
      – Ты знаешь?! – Потрясенная Рина попыталась сесть.
      Эдуард удержал ее:
      – Лежи спокойно, дорогая.
      Она замотала головой, борясь изо всех своих слабых сил с его руками.
      – Не называй меня так. Ты не должен. Я не могу выйти за тебя. Я не позволю тебе связать гордое имя твоей семьи с моим.
      Невероятно, но уголки рта Эдуарда приподнялись в улыбке.
      – Да, я думал, что упрямица вроде тебя может уцепиться за что-то подобное. Поэтому, как только Квин рассказал мне о твоем прошлом, я послал мистера Черри в Лондон, чтобы выяснить, как обстоят дела. Вчера вечером от него пришло письмо. Он смог подтвердить большую часть твоей истории, и к тому же воспользовался довольно необычным источником – свидетельством жертвы «убийства».
      Рина перестала вырываться.
      – Альберт?..
      – Тремейн не умер. Собственно говоря, он жадно опустошал огромную тарелку тушеной говядины, когда к нему пришел Черри. Кажется, они с его матерью преувеличили степень его травмы, чтобы вынудить тебя выйти за него замуж. Мой поверенный «убедил» его подписать заявление, снимающее с тебя всякую вину за нападение; правда, прежде он позаботился о том, чтобы у негодяя осталось немного меньше зубов для завершения обеда. Представь себе, но Черри очень тебя любит, по-своему, конечно, что он и продемонстрировал. Хорошая взбучка, которую он задал твоему сводному брату, – это самое меньшее, чего тот заслуживает.
      Улыбка исчезла с лица графа, а глаза грозно потемнели.
      – Если бы я нашел Тремейна, а не Черри, убийство произошло бы наверняка. Ведь Альберт пытался тебя изнасиловать?
      Рина едва заметно кивнула.
      В его глазах не погасла ярость, когда он нежно провел пальцем по ее подбородку.
      – Господи, через что тебе пришлось пройти! А потом попасть в эту дьявольскую ловушку… В глубине души я знал, что ты меня не бросила, еще до того как явился Квин. Я искал тебя с самого начала. Но боялся, что никогда не найду. Скалы хранили тайны контрабандистов сотни лет, и у меня осталось мало надежды после того, как Касси…
      Его голос внезапно оборвался, и он отвел глаза.
      Рина встрепенулась:
      – Что случилось с Касси?
      – Когда она узнала, что нам рассказал Квин, то поняла: у нас есть доказательство ее обмана. Она… прыгнула со скалы.
      Рина зарылась лицом в подушку, закрыла глаза от нестерпимой боли. Касси предала ее и пыталась убить, но она не желала этой безумной женщине смерти, И так смертей слишком много.
      – Это я виновата, – удрученно прошептала она. – Если бы я не приехала в Рейвенсхолд…
      Эдуард сжал ее руку, словно цеплялся за страховочный канат.
      – Если бы ты не приехала, Касси добилась бы успеха. Благодаря тебе мы раскрыли ее замысел раньше, чем стало слишком поздно… Если бы ты не приехала… если бы не рискнула своей свободой и не осталась, не набралась мужества встретить лицом к лицу наказание за обман, я бы никогда не узнал правду о преступнице, об опасности, грозящей моим детям. И об Изабелле…
      Охваченная отчаянием, Рина забыла, что Эдуарду совсем недавно открылась трагедия его первой жены. Она погладила его по щеке:
      – Ты не должен винить себя за то, что с ней случилось. Ты ничего не мог сделать.
      – Возможно. Но я никогда не перестану спрашивать себя: если бы я доверял Изабелле больше или верил Касси меньше?.. У нас был выбор, у нас обоих. Мы могли похоронить себя под ошибками нашего прошлого, могли оставить эти ошибки позади и смотреть в будущее. Поэтому я еще раз спрашиваю тебя, Пру… – Он поднял черные брови. – Гмм… Я больше не могу называть тебя мисс Уинтроп. А Квин называет тебя девочкой Мерфи, Рина, детка, а иногда Червонная Дама. Все это меня сбивает с толку. Как же тебя зовут?
      – Сабрина, – тихо ответила она.
      – Сабрина… – повторил он, задумчиво улыбаясь. – Оно тебе подходит гораздо больше, чем Пруденс. Осторожность никогда не была твоей сильной стороной. И все-таки моя семья очень привязалась к тебе. Эми готовит две свадьбы. Бабушка выбирает имена для наших детей. А Сара с Дэвидом пристают ко мне с вопросом, когда они могут называть тебя мамой. Я не успокоюсь, пока не поведу тебя к алтарю. Поэтому, моя прекрасная, храбрая, неосмотрительная Сабрина, еще раз спрашиваю тебя: ты говорила правду, когда сказала, что любишь меня?
      Его сильные пальцы властно и бережно сжали ее руку, и она почувствовала, как тени прошлого тают в лучах его нежной, пылкой любви. То, что начиналось как обман, стало правдой жизни. Играя роль Пруденс Уинтроп, Бубновой Дамы Квина, Рина нашла дом, о котором так мечтала, семью, о которой могла заботиться, и сильного доброго мужчину, который нуждался в ее любви так же сильно, как и она в его чувстве. «Я играла роль не Бубновой Дамы, королевы бриллиантов, а Червонной Дамы – королевы сердец», – подумала она.
      Эдуард был прав. У них есть выбор, и в этот момент Рина свой выбор сделала. Больше никакой лжи. Никакого обмана. Она подняла глаза, в которых любовь сияла, как солнце, и прошептала:
      – Да.

      – Эй, Агги, ты только посмотри!
      Агнес Пик остановилась и заглянула через железную ограду, отделявшую старое церковное кладбище от проезжей части улицы Чипсайда.
      – Тут ничего не разглядишь сквозь этот снег. Что там такое?
      – Где твои глаза? – вопрошала Ливи, ткнув костлявым пальцем по направлению кладбища. – Гляди туда. У могилы Мерфи.
      Агги поплотнее запахнула шаль, спасаясь от пронзительного мартовского ветра, и послушно посмотрела туда, куда указывала подруга. Теперь она рассмотрела пару, стоящую у могилы Мерфи: черноволосого богатого господина и элегантную молодую леди. То, что они пришли к этой падшей душе, было само по себе странно. То, что они выглядели так, словно только что приехали из Мейфэра, казалось просто невероятным.
      – Да лопни мои глаза! Что таким важным господам делать у могилы Мерфи?
      Ливи прищурилась, заглядывая сквозь решетку, и облизнулась, словно почувствовала вкус сочного ломтя сплетен.
      – Посмотри-ка на ее пальто! Сшито у парижского портного – не будь я Снид. А эта муфта…
      – Ливи…
      – Муфта из горностая. Не подделка, имей в виду, настоящая вещь. О, я бы отдала месячное жалованье моего Джо, чтобы только узнать, что…
      – Ливи, это…
      – …они задумали. Ничего хорошего, я уверена. Конечно, я не из тех, кто думает о людях самое плохое, но если бы я была такой…
      – Ливи! Это она!
      Сварливая Ливи посмотрела на Агги. Она не привыкла, чтобы ее перебивали.
      – О чем это ты?
      – Это она. Его дочь. Эта леди – дочь Мерфи!
      Ливи покровительственно похлопала приземистую женщину по плечу:
      – Ну-ну, Агги. Дочь Мерфи исчезла почти год назад, и слава Богу. Наверняка была бесстыжей потаскушкой, и хотя я ни одной живой душе никогда не желала зла, уверена, что эта девчонка получила по…
      Слова замерли у нее на губах, когда аристократичного вида леди повернулась, открыв взгляду потрясающий водопад своих рыжих волос, которые невозможно было не узнать. Ливи раскрыла рот:
      – Иисус, Иосиф и Мария. Это и впрямь она.
      – Точно, – подтвердила Агги. Она во все глаза смотрела на женщину, потрясенная ее преображением. Год назад Сабрина Мерфи была жалкой некрасивой худышкой, у которой не было ни единого близкого человека на свете. Теперь перед ней стояла элегантная леди, столь же изысканная, как и те знатные господа, которые проезжали мимо них в богатых каретах. Та и эта Сабрина отличались друг от друга, как день и ночь, и все же у них была общая черта. То горе, которое Агги видела на лице девушки год назад, и теперь сквозило во всем облике этой прекрасной женщины.
      Сабрина опустилась на колени и положила букет цветов на могилу отца. Вдова никогда не раскошеливалась даже на маленький букетик. Это не было похоже на поступок бесстыжей потаскушки. Агги продолжала смотреть, как леди старательно смела снег с надписи на надгробии, затем встала и бросилась в объятия своего спутника. Взгляд, которым они обменялись, согрел душу Агги, и ей стало теплее на холодном ветру. «Так смотрел на меня Томми, когда ухаживал за мной», – подумала она, и мягкая улыбка появилась на ее губах.
      – Гм… – заметила Ливи, обретая дар речи. – И как только она его подцепила, я вас спрашиваю? Уж точно не честным путем, клянусь чем угодно.
      – Да какое это имеет значение? Разве не видишь, что бедняжка нашла свое счастье?
      – На время, уверена. Но долго это не продлится. Дэниел Мерфи был последним негодяем, и его дочь такая же. Она – дочь игрока, женщина с черным сердцем. И кончит плохо, запомни мои слова.
      Агги смотрела, как элегантная пара вышла с кладбища рука об руку и исчезла в пелене снега. Она смотрела на роскошный букет на могиле старины Мерфи и видела любящую улыбку богатого джентльмена. Возможно, у Дэниела Мерфи и было черное сердце, она не знала этого человека настолько хорошо, чтобы судить о нем. Но дочь его любила и сама нашла любовь.
      – Я не думаю, что она плохо кончит. Они будут жить долго и счастливо.
      – Как бы не так. Душа ее черна как грех. Кровь свое возьмет, Агги. Кровь…
      – Ливи!
      – Что?
      – Помолчи. – Беспечно насвистывая, Агги зашагала по улице, оставив за спиной онемевшую от удивления Ливи.