– Отпусти ребёнка, фашист!
      Но тот всадил ей пулю и выбежал с ребёнком из комнаты. Увидев дверь, ведущую в подвал дома, он забежал в неё и огляделся. В подвале стояли две бочки с солениями и лежали несколько мешков с картошкой. Он опустил плачущего ребёнка на пол, подкатил бочки к двери и на них положил мешки. Забаррикадировавшись таким образом, бандит сел на какой – то ящик и отдышался.
      Подвал был старинный, размером, примерно, три с половиной на три метра, с кирпичными сводами. На высоте полутора метров маленькое застеклённое и зарешеченное окошко. Он уже сознавал всё то, что он натворил. На нём четыре трупа, ограбление магазина. "Живым мусорам не дамся, хотя, вышку отменили, так что светит двадцать пять, быстрее меня забьют они насмерть. Нет…" В дверь постучали, и бандит из милицейского нагана выстрелил в неё. За дверью что-то упало, и раздались снаружи голоса.
      – Товарищ капитан, майор Комашко, кажется, убит.
      – Что значит кажется? Вытаскивай его наверх.
      – Так эта сволочь стреляет, и ребёнок там плачет.
      За дверью послышалась возня, видимо выносили тело убитого майора.
      Доносился шум снаружи через окошко. Бандит, а как позже выяснилось, рецидивист, сидевший по тюрьмам с тридцать второго года, трижды бежавший, имеющий за собой ранее три убийства, тридцативосьмилетний
      Иван Жихарев прислушивался к шумам на улице, но внятного разговора не слышал, а только отдельные звуки. Зло его раздирало на своих сообщников.
      "Падлюки, бросили. Вместе из лагеря бежали, вместе по тайге шли, на крови, собаки, клялись. Если выберусь отсюда живым, всех троих кончу" – думал Жихарев.
      Он взял мешок с деньгами и драгоценностями, высыпал на кирпичный пол. В подвале было сумрачно, но кольца, серьги, броши засверкали золотом и камнями. Мальчик затих и смотрел на горку драгоценностей.
      Жихарев взял большую брошь и протянул мальчику. Ребёнок робко протянул ручку, посмотрел на брошь и улыбнулся.
      – Бери, дарю насовсем.
      Мальчик вертел брошь, а огоньки от камней блестели и переливались. Жихарев вспомнил себя мальчишкой, сидящим у реки и глядящим на искры от ряби на воде. "Вот также и эти, теперь никому не нужные камешки блестят", – подумал он и увидел в окошке чью-то голову. Ни секунды не думая, он выстрелил, за окном кто-то упал и загородил своим телом свет в окошке. Когда тело стали оттягивать,
      Жихарев увидел погон с двумя большими звёздами. "Подполковника ухлопал", – подумал он с гордостью.
      Кто-то, стоя за окном, стал громко говорить, наверное, в жестяной мегафон, потому что голос отливал металлической дрожью.
      – Послушай, как тебя там, отпусти ребёнка!
      – Как только я его отпущу, то вы меня сразу ухлопаете. А так я задаром свою жизнь вам не отдам, мусора вонючие! – крикнул в ответ
      Жихарев, и мальчик опять заплакал.
      К дому стянули весь личный состав городской и областной милиции и
      МГБ, который в то время состоял на дежурстве. От любопытных не было отбоя и пришлось просить подмогу у командира десантной дивизии, чтобы оцепить квартал. Матери мальчика удалось прорваться сквозь заграждение из солдат, но милиция её в дом не пропускала. Она вначале кричала, плакала, сейчас стояла и из её груди доносились рыдания. Когда она услышала плач ребёнка, опять завопила и стала вырываться из рук милиционеров, с трудом удерживающих её. К ней подошёл милицейский полковник и мягким, но убедительным тоном сталей говорить:
      – Лариса Петровна, мы понимаем Ваши чувства и ваше состояние. И мы стараемся всё сделать чтобы вытащить Витю из рук бандита. Мы это обязательно сделаем, только пожалуйста отойдите и не мешайте нам. Мы спасём ребёнка, чего бы нам это не стоило. Прошу Вас, если мальчик услышит ваш голос, он начнёт кричать и мешать нам разговаривать с бандитом.
      Всё это время женщина всхлипывала и кивала головой. Полковник глазами и движением головы указал милиционерам, что её нужно отвести подальше. Её взяли под руки, отвели в конец двора и усадили на скамейку под деревом. Она всё время пыталась встать, но её не пускали. Широко открытыми глазам, полными ужаса, она смотрела в сторону дома.
      – Что посоветуешь, Поляков? – обратился начальник областной милиции к полковнику МГБ с синей окантовкой на погонах.
      – Считаю, что пока нужно с ним говорить.
      – А потом?
      – Почём я знаю! Там видно будет. Прикажи на всякий случай пожарным машинам сюда подъехать.
      – Уже стоят за углом. Вот что с народом делать? Уже полгорода собралось, спасибо Климову, солдат дал. Еле толпу сдерживают.
      – Ты в Киев доложил?
      – Уже и Москва знает. Пойду сам с ним поговорю.
      Полковник взял мегафон и стал у стены рядом с окном в подвал.
      – Слушай, с тобой говорит начальник областного управления МВД, полковник Дейнеко.
      – Ого, – послышалось из подвала, – какой чести меня удостоили. Со мной раньше и сержант не стал бы разговаривать.
      – Не ёрничай. Отпусти Ребёнка, и мы выполним любую твою разумную просьбу, кроме той, чтобы отпустить тебя на свободу.
      – Хорошо, воспользуюсь последним желанием перед смертью.
      – Мы не собираемся тебя убивать.
      – Не пизди, полковник. Принесите мне запечатанную бутылку водки, буханку хлеба, банку свиной тушёнки и бутылку минералки. Не вздумайте травить, я вначале дам ребёнку. Понятно?
      – Да, понятно.
      Жихарев смотрел на ребёнка, как тот играется ювелирными изделиями. Он выложил их в кружок и посредине положил большую брошь.
      "Соображает", – подумал бандит и в этот момент мальчик посмотрел на него и улыбнулся. Жихарев улыбнулся в ответ своим беззубым ртом и спросил мальчика:
      – Шамать хочешь?
      – Что Вы сказали, дядя?
      – Ну кушать хочешь?
      – Немножко.
      – Как тебя зовут?
      – Витя.
      – Сейчас, Витя, принесут.
      Минут через двадцать сверху предупредили, что сейчас будут передавать еду для него и ребёнка. Сквозь прутья решётки за три раза опустили буханку серого хлеба, банку тушёнки, бутылку молока, бутылку минеральной воды, чекушку (250 грамм) водки, две алюминиевые кружки и такие же ложки, а также завёрнутые в газету карамельки.
      – Я просил бутылку водки, а вы мне что дали?
      – Хватит с тебя пока, а дальше посмотрим.
      – Ладно, суки, – заключил бандит и приступил ножом открывать тушёнку.
      Хлеб он ломал руками, давая мальчику горбушку, а сам ел мякину.
      Набрал в одну ложку тушёнки и протянул ребёнку. Витя с удовольствием уплетал поданную ему пищу, а Жихарев налил себе в кружку водку, выпил и стал медленно жевать своим беззубым ртом пищу.
      – Запьёшь молоком? – спросил Жихарев.
      Мальчик кивнул и Жихарев налил ему в кружку молока. Он смотрел на мальчика и у него стало в душе просыпаться к нему тёплое чувство.
      Вспомнил себя ребёнком, своих двух братьев и сестричку, своё беспризорное детство и всю проклятую жизнь. Он неожиданно встал и крикнул в окно:
      – Эй, вы там! Разрежьте решётку, я подам вам ребёнка.
      – Можешь разбаррикадироваться и выходи в дверь.
      – Делайте то, что я сказал.
      Ему нравилось, что легавые выполняют его указания, хотя понимал, что они последние в его жизни. Жихарев поел, взял конфету и протянул её ребёнку.
      – Спасибо, дядя. А как Вас зовут?
      – Еркой меня мать называла.
      – Спасибо, дядя Ерка.
      Жихарев умилился. Его уже много лет так вежливо и искренне никто не благодарил. Он боялся, что чувство нежности к этому мальчику сейчас пройдёт и звериное остервенение толкнёт его на страшное убийство.
      – Наверху! Чего вы не вырезаете решётку?
      – Сейчас разгрузят с машины бензорез и вырежут.
      Когда начали вырезать решётку и искры полетели в подвал, Жихарев выбрал две небольшие серьги с красными камушками и небольшую брошь, подошёл к мальчику и погладил его по голове.
      – Сейчас я тебя передам через окошко твоей мамке, а вот это положу тебе в карман. Ты никому не показывай, а то легаши заберут себе. А дома отдашь мамке. Ты понял?
      – Мг! – кивнул головой ребёнок.
      Когда Жихарев понял, что решётка остыла, он взял мальчика на руки, услышал его быстрый стук сердечка и поспешно крикнул:
      – Принимайте ребёнка! – и подал его в две протянутые сверху руки.
      – Теперь вылезай или выходи сам! – крикнули сверху.
      – А хер в глотку не хотите?
      Наверху совещались, что делать дальше. Милицейский подполковник спросил начальника милиции:
      – Что, начнём штурм? Ребята уже подобраны.
      – Нет, во время штурма мы потеряем людей и его живым не возьмём.
      А он нам живой нужен. Мы ещё не знаем его сообщников. По моим подсчётам у него не меньше десяти патронов, а стрелять эта сволочь умеет. Подгоняйте пожарные машины и со всех стволов заливайте подвал водой.
      Пожарные из шести брандспойтов стали лить в окошко воду. Жихарев не ожидал такого, и понял, что придётся подыхать, захлебнувшись водой, а до этого стоять в ней, а может сдаться? Он отогнал эту мысль и взял в руки оба пистолета. Отложил свой ТТ в сторону, взял милицейский "Наган", крутнул барабан и подумал: "Здесь было шесть патронов, осталось пять. Сыграю в русскую рулетку, и если останусь живым, сдамся, мать иху в amp;б!". Он перекрестился, так, как учила его покойная бабка, чего не делал уже лет двадцать пять и приставил ствол к виску.
      Наверху, когда сквозь шум воды, издаваемый мощными струями, услышали выстрел, полковник Дейнеко приказал прекратить лить воду.
      Наступила полная тишина и все услышали, как в соседнем дворе весело залаяла собака.
      – Кажется, всё, – сказал полковник, – взламывайте дверь в подвал.
      Затем он взял мегафон и крикнул:
      – Ты ещё жив, бандюга!?
      Опять тишина. Он повернулся к подполковнику:
      – Ты здесь командуй, а я поехал в управление докладывать в Киев и
      Москву.
      – А если он жив?
      – Я сейчас проверю, – сказал Дейнеко и направился к окошку.
      – Товарищ полковник не надо, а вдруг он прикинулся? Не идите!
      Полковник так посмотрел на своего подчинённого, что тот проглотил язык. Став на одно колено, он посмотрел в подвал, поднялся, махнул рукой, заматерился, сел в машину и уехал.
      Об этой истории в городе говорили очень долго, добавляли отсебятины, она обрастала всевозможными подробностями, а в телеграмме, направленной наверх, сухо сообщалось, что ограблен
      Ювелирторг, погибли три милицейских работника, два сотрудника магазина, и тяжело ранена пожилая женщина. Преступник, Ерофей
      Гаврилович Жихарев 1909 г. рождения, покончил с собой. Ребёнок, бывший заложником, освобождён, повреждений не получил. Часть денег и драгоценностей возвращены государству, трое остальных преступников находятся в розыске.
      С тех пор прошло много лет. Магазин Ювелирторг построили в новом красивом здании, сделали сигнализацию, систему оповещения милиции от каждой торговой стойки, автоматически закрывающиеся все двери при первом сигнале опасности. Но милицейский пост в районе магазина оставили. Дежурный наблюдает и за магазином и за всем вокруг, входящим в панораму обзора.
 
      Алисов вошёл в магазин. Посетителей было немного. Сразу справа от двери стояла стеклянная загородка. В ней сидел рыжеватый лысеющий человек и с лупой в глазу занимался гравировкой. Внутри будочки висела табличка "Скупка золотого лома". Алисов подошёл к загородке и с высоты своего роста заглянул в неё сверху, немного повернув голову, и этим походил на попугая рассматривающего блестящий шарик.
      Гравировщик вынул из глазницы лупу, отложил в сторону инструмент и изделие и спросил Алисова:
      – Вы что-то хотели?
      – Здесь принимают только золотые вещи?
      – В принципе, да. А у Вас что-то другое?
      Алисов пошарил в кармане и вынул монету. Он нагнулся и подал её в окошечко.
      – Вот, нашёл на автобусной остановке.
      Гравировщик, он же приёмщик золотого лома, стал рассматривать монету сначала надев очки, а потом опять, вставив в глазницу лупу.
      Алисов понял, что монета его заинтересовала.
      Гравировщик Чекмарёв, бывший лётчик-истребитель, провоевавший два года в дивизии Покрышкина, лично уничтоживший три немецких самолёта и два в группе, имел три боевых ордена, в конце войны был сбит и при этом ранен. После госпиталя в строй не вернулся и на гражданке осваивал новые специальности. Его тянуло к тонким, требующим особого старания работам, и обучившись специальности паркетчика-реставратора, перестилал полы в "Эрмитаже". Женившись на украинской девушке, переехал на Украину, вначале работал паркетчиком, а затем, имея с детства красивый почерк и пристрастие к рисованию, сам освоил специальность гравировщика. Вначале работал в системе бытового обслуживания населения, а с открытием магазина
      Ювелирторг перешёл работать в него. Магазину он был выгоден, как работник. Золотой лом не так часто сдавали, а заказы на гравировку с каждым месяцем увеличивались.
      Алисов терпеливо ждал, и когда приёмщик, взвесив монету, протянул её обратно в окошко, разочарованно спросил:
      – Что, не подходит?
      – Я эту вещь принять не могу, так как она не золотая.
      – Так она же платиновая.
      – Сомневаюсь. Платина совершенно белая, не окисляется, а здесь непонятно. Монета почти серая, хотя, наверное старинная. А может и фальшивая. Меня смущает эта надпись, что на серебро. Я когда-то интересовался монетами, но подобной не встречал. Могу предложить вот что. Я её оставлю у себя, придёшь ровно через неделю в это же время.
      Я проконсультируюсь в Киеве и может приму. Хорошо?
      – Хорошо, но дали бы вы мне немного денег.
      – Что значит немного?
      – Ну хоть пятёру.
      – Что, выпить хочется?
      – Ага, – радостно закивал Алисов.
      – У тебя паспорт с собой?
      – Нету.
      – Ну ладно, выпишу тебе квитанцию и пять рублей. Придёшь через неделю, может и больше получишь.
      Чекмарёв выписал квитанцию, поставил на ней штамп и отдал вместе с пятью рублями Алисову. Петро внимательно прочитал:
      "Принята монета из неизвестного металла, 1830 г. Двенадцать рублей на серебро. Вес 40,5 грамм".
      Алисов положил квитанцию и деньги в карман и направился к своим.
      – Ну что? – спросил Дзюба.
      – Никакая это не платина. Дали пять рублей и сказали зайти через неделю. Спрашивали паспорт.
      – Ты дал? – забеспокоился Дзюба.
      – Что, я его с собой ношу?
      – Фамилию не спрашивал?
      – Та нет. Чего ты волнуешься?
      – Ничего. Пошли возьмём бутылку.
      Они пошли в центральный, или как его называли "зеркальный" гастроном, купили поллитровку. В столовой самообслуживания напротив гастронома, взяли по салату, три стакана. Дзюба разлил водку по стаканам: себе и Алисову полные стаканы, а Федьке полстакана.
      – Тебе Федя, вообще пить нельзя, нет восемнадцати, но ты сегодня заработал. Будем!
      Выпили. Дзюба понюхал хлеб, Федька, глядя на него, тоже. Когда поели салаты, Алисов закатив глаза, промолвил:
      – Захорошело. Хороша водочка, да мало.
      – Водки много не бывает, – в тон ему сказал Дзюба и направился к выходу.
      На улице Дзюба сказал своим напарникам, чтобы они завтра ехали на объект и начинали работать, а он поедет в контору и проследит за погрузкой досок и рубероида и одновременно сплавит оставшиеся монеты.
      – А может они дорого стоят? – спросил Алисов.
      – Не жадничай, Петро. Они тебе могут зоны стоить.
      – А чего мне? Нам.
      – Если кто узнает о нас с Федькой, тебе головы не сносить. А на счёт денег не волнуйся. Разделим поровну, или пропьём вместе.
      – Ну да, поровну. Как сейчас, мне сто, а вам по двести.
      – Это, Федя, тебе аванс, а получка позже. Разбежались.
      Соседи пошли на свою остановку, Дзюба ушёл в другую сторону. Он решил пройтись пешком до своего дома. Жил Дзюба в районе, называемом
      "Чичёрой". Этот район когда-то весь состоял из землянок и приземистых саманных домов и числился наряду с Кущёвкой самым криминальным местом в городе. Пьянки, драки, поножовщина являлись обычным делом и доставляли много хлопот городским властям и милиции.
      В шестидесятых годах большую часть Чичёры потеснили хрущёвские пятиэтажки, но оставшиеся в низине дома осталось сборищем преступного мира.
      Дзюба шёл домой и думал о том, что его гложет тревога из-за этих монет. Он не знал, чем могут они ему навредить, но знал, именно знал, что могут. Он думал, что если выпьет, то тревога пройдёт, но водка не дала приятного опьянения, а только усилила тревогу.
      Переходя через речку по пешеходному мостику, Дзюба остановился, вынул из кармана монеты. "Выбросить их к едрени фени и дело с концом. Нужно от них скорее избавиться", – подумал Дзюба, положил монеты обратно в карман и пошёл домой.
      Утром, придя на Участок, он узнал, что доски и рубероид, ним вчера выписанные, уже погружены на машину. Он зашёл за угол склада, где стоял туалет и увидел, что из него выходит механик Василий Млынырь.
      Васька, как его почти все называли, в юности занимался вольной борьбой и ходил как медведь, с расставленными в сторону руками, в любую секунду готовый к схватке Он был балагуром и весельчаком, анекдотчиком и во время разговора раскачивался из стороны в сторону.
      После службы в войсках МВД женился, работал шофёром, закончил вечерний техникум и стал работать механиком. Млынарь обладал незаменимым качеством для механика тех лет. Он был проныра, доставала и, как говорили о нём, мог у цыгана цыганку выпросить. Но когда нужно было молчать, у него и слова не вытянешь. Как правило, отделывался шутками и смехом.
      Васька остановил Дзюбу и со смешливым выражением лица обратился к нему.
      – Послушай, Николай, говорят вы вчера монету интересную нашли? Не осталась она у вас? Мой пацан насобирал уже полведра всякой меди и ему был бы неплохой подарок.
      Дзюба молча протянул одну монету. Млынарь рассмотрел её и вернул обратно.
      – Могу дать трояк, будет хоро-оший подарок пацану.
      – Ты что, она же платиновая.
      – Фуфло это. а не платина. Я пошёл.
      – Подожди У меня их три штуки. Отдам за полсотни. Могу в долг отдать.
      Васька взял три монеты подбросил их на руке и понял, что это платина, такие они были тяжёлые, и сказал:
      – За фуфло пять червонцев? Ты чё, Коля, таво? И в долг я никогда ничего не беру и не покупаю. Мне три и не нужны, правда пацан у кого-то выменяет на что-то. Ладно, даю двадцатник.
      – Трицатник и разбежались. Только одно условие: я не продавал, ты не покупал.
      – Ес-стес-ствено, – расшатываясь в стороны проговорил Васька, вынул тридцать рублей и отдал их Дзюбе. Они оба посмотрели по сторонам, и убедившись, что их сделку никто не видел, разошлись.
      Николай Дзюба с облегчённым сердцем и карманом ехал в автобусе на объект и радовался сделке стоимостью большей чем десять поллитровок водки.
      На объекте он вручил Алисову и Федьке по десятке. Алисов не удержался от вопроса:
      – Кому?
      Дзюба поднял голову, посмотрел на Петра и молча отвернулся к Федьке.
      – Деньги отдай матери. Откуда? Молчок. Заработали.
      – Да она в жизни не спросит. Ей лишь бы деньги.
      – Работаем.
      Думали они, что избавившись от монет, избавились от неприятностей и волнений. А неприятности только начинались и будут продолжаться ещё очень долго и не только для них.
      Через два дня после этих событий, в пятницу, Наум Цезаревич шёл, уставший, после работы домой. Жил он недалеко от "зеркального" гастронома, через пару кварталов от центральной улицы.
      – Нюма, ты стал таким большим начальником, что друзей не замечаешь? – услышал Польский.
      Он остановился и увидел своего школьного товарища Абу Когана, работающего сейчас преподавателем физики в институте.
      – Извини Аба, устал я сегодня. Какой-то дурной день выдался, да ещё эта идиотская, никому не нужная планёрка в тресте. Переливают из пустого в порожнее, только время отнимают. А у тебя как дела? Я тебя уже сто лет не видел.
      – Я из кафедры не вылезаю, пишу докторскую, а дома добавляю. Да ещё всевозможные, как ты говоришь, дурацкие мероприятия, забирающие время: то дежурство в дружине, то собрание кафедры, совещание в деканате, всевозможные лекции по линии общества "Знание". А политинформации чего стоят? Сплошная болтовня о преимуществе социализма и о гениальном руководстве партии, Брежнева и прочих маразматиков.
      – Ты что, диссидентом стал?
      – Куда мне. Ты ведь знаешь, меня кроме науки ничего не интересует.
      – А женщины? У вас в институте их тьма.
      – Ты не знаешь мою Раю? Один взгляд в сторону, и я косить всю жизнь буду.
      – Да, я вспомнил одну интересную вещь. Ты когда-то, ещё в школе интересовался нумизматикой, – и Наум Цезаревич пожалел, что начал этот разговор.
      "Пропал вечер. Теперь Абу не остановить", – подумал он, но продолжил:
      – Мне предлагали купить интересную монету.
      – Какую? – загорелись глаза у Абы.
      – Такая серенькая, с одной стороны двуглавый царский орёл, а с другой стороны, дай вспомнить точно…
      – Отойдем-ка в сторонку, вспоминай.
      – Ага, значит так: двенадцать рублей и странная приписка – на серебро, а по кругу написано – чистая уральская платина. Так, кажется.
      Аба сделал такие удивлённые глаза, что Польский улыбнулся.
      – Нюма, ты меня не разыгрываешь? Ты сам видел эту монету? Где?
      – Мои работяги нашли и предложили мне купить.
      – За сколько?
      – Можно было и за пять ре.
      – И ты не взял.
      – Не имею манеры покупать у своих подчинённых.. Мало ли что.
      Потом будут считать, что я им обязан чем-то. Тем более, что понимаю, что она не платиновая.
      – А ты понимаешь, что ты сделал? Вернее не сделал.
      – А что?
      – Это ведь редчайшая монета! Любой, повторяю, любой коллекционер в мире, посчитал бы за гордость иметь эту монету. А она действительно платиновая. И её только страховочная стоимость в
      Американском музее свыше пятнадцати тысяч долларов. А на последнем аукционе редких монет в Амстердаме за неё, если я не ошибаюсь, неизвестный коллекционер заплатил сорок с половиной тысяч долларов.
      Понимаешь, долларов!
      – А откуда ты всё это знаешь?
      – Ну, Нюма, не ожидал я от тебя такого вопроса. Ты ведь знаешь, такими вещами интересуется КГБ, и ты должен был бы, – он нагнулся к уху Польского и прошептал – заявить на своих работяг куда положено.
      – Ты, что, Аба, за кого ты меня принимаешь?
      – Пошутил я, не обижайся, а вот то, что монета платиновая я тебе расскажу её историю.
      И Аба рассказал, что платиновые монеты впервые стали чеканить в
      России на уральских заводах Демидова где-то в конце двадцатых годов прошлого столетия. Процесс чеканки отличался большой трудоёмкостью.
      Сначала получали порошок, который сильно нагревали до большой температуры, а затем чеканили. Так изобрели "порошковую" металлургию. Но очищать платину от естественных примесей тогда ещё не умели, вот почему и надпись на монете "чистая платина". В мире монета не пользовалась особым спросом из-за того, что больше её никто не чеканил, и российское Казначейство решило изъять их из оборота. Но много монет люди утаили, вот почему иногда появляются они на аукционах. Появились и поддельные монеты такого типа. Всего зарегистрировано таких монет, кажется, штук десять, но они ещё ценятся в зависимости от года чеканки. И достоинства. Выпустили тогда монеты трёх, шести, и двенадцатирублёвые.
      Аба говорил долго, пересыпал свой рассказ цифрами, и когда увидел, что Польский отвлекается по сторонам, завершил:
      – А ты Нюмочка, лопух. Упустил такой шанс.
      – А что бы я с ней делал?
      – Ты лучше спроси свою маму – твой папа аид?
      Они оба засмеялись и глянули на часы. У обоих уже урчало в животах, хотелось есть, да и дома, наверное, жёны волнуются и посматривают на часы. Друзья распрощались и пошли по домам.
      Жена Польского Белла, как всегда начала c того, что она волнуется, приготовила ему ужин, а его всё нет, а теперь придётся ему второй раз подогревать пищу, а подогретая не такая вкусная, как свежая. Она старается всё делать для него как лучше, а он не соизволит придти домой вовремя. Ну, задержался на работе, она это понимает, а то встретил своего приятеля. Подумаешь, давно не виделись. А о ней он подумал? Она уже хотела звонить в милицию, ведь он позвонил, что идёт домой, а его всё нет.
      Польский привык к постоянным упрёкам и поучениям с её стороны, сидел и молча уплетал жаренную картошку. Насытившись, он откинулся на спинку стула.
      – Я так привык к твоим выступлениям, что если бы их не было, у меня бы не переваривалась пища.
      – На что ты намекаешь? Хочешь, чтобы меня не было? Скоро не будет, не переживай!
      И она стала перечислять свои "смертельные" болезни. К этому Наум тоже привык и молча слушал. С его супруги, рослой, красивой, всегда, даже дома в макияже, мог бы писать портреты Рубенс. Выходя с ней на люди, он всегда радовался, что на её осанку и яркую еврейскую красоту обращают внимание. Но компенсацию за удовольствие, которое она ему приносила и не только среди людей, он платил своим терпением, выслушивая её упрёки. Уступая ей во всём, он в одном был абсолютно твёрд: на все намёки жены и просьбы отпустить её лечить, как он считал, мнимые болезни, в санаторий, отвечал отказом. Белла обладала жгучим нравом и неукротимостью самки, а санаторий предрасполагал к знакомству с другими мужчинами, а попробовав один раз удовольствия получше мужниного, женщину уже не остановить Себя он не считал слабаком в этом отношении пока удовлетворял её полностью.
      – Тебе даже не интересно, о чём я говорю, и ты даже не слышишь и не хочешь слышать о моём здоровье.
      – Я всё слышу и всё знаю. А теперь послушай, что я тебе расскажу.
      Наум Цезаревич, расставшись с Абой, твёрдо решил не говорить жене о монете и обо всём с ней связанным. Он заранее знал, что она высыпет ему на голову столько, что ему хватит на два выходных дня и больше того, это станет достоянием её сестры, с которой они хоть и не являлись близнецами, но походили друг на друга, как две капли воды и внешностью, и характером, и всем, чем могут походить друг на друга сёстры, между которыми кроме всего существовала дружба. И потом он не хотел, чтобы эта история разрасталась, но таков уж был характер у Польского, что он не мог не поделиться со своей Бебой самой малой интересной новостью.
      – Что же ты замолчал? – она села напротив него и выражала собой сплошное внимание.
      – Жил один еврейский мальчик и считал себя умным, предрасположенным к коммерции, как и все его предки. Но, оказывается это совсем не так.
      – Как раз, именно, совсем так!
      – Что у тебя за манера вечно перебивать, когда я говорю
      – Говори, говори, не тяни кота за хвост.
      Наум стал рассказывать, как ему предложили купить монету, и что ему рассказал Аба. Белла, по своему обыкновению его перебивала и в конце повествования заключила.
      – Правильно сказал Аба – лопух. Чтобы тебе было, если бы монету ты взял себе? Или три рубля деньги?
      – Ты ведь знаешь, что у меня принцип не связываться со своими подчинёнными. И прошу тебя, никому, даже сестре об этом не рассказывай, даже сестре, хотя знал, что не позже, чем завтра сестра услышит полный отчёт.
      – Принцип, подчинённые, нашёлся мне министр. Может монету они ещё не сплавили, спроси.
      Между супругами опять началась перепалка, но затихла, когда Наум засел за телевизор. Полный мир и согласие наступило в постели, когда
      Наум, взявши себя в руки удовлетворил Бебочкино незатихающее желание. Он быстро уснул и увидел сон, в котором он катил по земле громадную монету, как греческий воин на иллюстрации из книги
      Перельмана "Занимательная математика", прочитанная им в детстве. На монете было изображение доллара, Наум страшно волновался, что его видят люди и заявят на него в КГБ. Затем он умудрился засунуть монету в карман и проснулся.
      Стояло субботнее летнее утро, пора бы и вставать, но Наум, не подавая вида, что проснулся, стал думать о том, чтобы он смог приобрести, продай он эту монету за её фактическую стоимость.
      Он, пятидесятилетний мужчина, любил помечтать и пофантазировать.
      Но со своими наивными мечтами он не делился даже с Беллой, знал, что засмеёт.
      Вот, если бы он взял ту монету и продал её хотя бы за страховую стоимость в 15000$, то… Что, то? Официальный курс доллара к рублю составляет всего шестьдесят копеек. Но это же полнейшая ерунда.
      Говорят, что в Москве фарцовщики дают туристам за доллар восемь, а то десять рублей. Предположим, что я не смогу продать за десять, а продам за пять рублей. Это громадная сумма – семьдесят пять тысяч рублей. Это десять машин "Жигули". Трёхкомнатная кооперативная квартира стоит не больше пятнадцати тысяч, да и ему её никто не даст, так как они жильём обеспечены. Продаст эти "Жигули", купит другие, а зачем? Положит деньги на сберкнижку, сразу заинтересуются, откуда у меня деньги.
      Из кухни раздавался запах жаренной яичницы с колбасой и луком, ежедневный его завтрак уже много лет. В спальню вошла жена.
      – Нюма, я знаю, что ты не спишь. Что, деньги считаешь от проданной, но не купленной тобой монеты? Вставай, завтрак на столе и тебе нужно идти на базар покупать вишню.
      "Боже, как она меня хорошо знает! Наверное и сама сосчитала
      "утерянную" сумму" – подумал Наум и только сказал:
      – Зачем нам вишня, если мы прошлогоднее варенье ещё не съели?
      – Что, это мне варенье нужно? Я его почти не ем. Я для тебя стараюсь, а ты…
      – Понеслось, поем и пойду покупать тебе вишню.
      – Не мне она нужна, – продолжала Белла и замолчала только тогда, когда Наум брал эмалированное ведро, чтобы идти на базар.
      Затем последовали указания о том, какую вишню покупать, не дай бог недозрелую купит, и пусть поспрашивает цену у разных хозяек, а то они, зная дураков мужиков, всегда завышают цену.