Барнес вышел от Раульстона чрезвычайно довольный результатом своего визита, так как он узнал много нового. Митчель назначал костюмы гостям, причем позаботился, чтобы по крайней мере сорок мужчин были одинаково одеты. Если у него при этом была тайная цель, то хорошо было, что и Барнес явится в том же костюме. Была еще и другая причина, почему ему было лучше не являться в костюме Аладина: он считал теперь Митчеля настолько ловким, что не сомневался, что тот уже знает о заказанном Барнесом костюме – отсутствие Аладина должно было смутить заговорщиков, потому что Барнес был твердо убежден, что в затеваемом на этом вечере деле участвуют несколько человек.

Около девяти часов маски начали съезжаться к дому ван Раульстона, который принимал гостей, скрывавших свои костюмы под длинными манто, в обыкновенном вечернем туалете. Барнес был своевременно на месте и, стоя в костюме разбойника в холле, внимательно всматривался в лица гостей. Среди них одними из первых приехали Ремзен в сопровождении Рандольфа; вскоре затем явился Торе, вручивший ван Раульстону письмо. Прочтя письмо, Раульстон протянул Торе руку и радушно приветствовал его, но затем его лицо вдруг омрачилось и он стал искать взгляд Барнеса, который нарочно отвернулся, делая вид, что не замечает его вопрошающего взгляда. Очевидно, хозяин дома, не будучи лично знаком с Торе, вдруг вспомнил предостережение сыщика, и у него явилось подозрение, не подделано ли письмо. Барнес стал уже опасаться, чтобы он не высказал свое подозрение и не испортил все дело, поэтому он вздохнул с облегчением, когда к Торе подошла мисс Ремзен.

– Как ваше здоровье, мистер Торе? – заговорила она. – Я очень рада, что вы все-таки решились приехать сюда. Мистер ван Раульстон, мистер Торе, друг мистера Митчеля!

Этого было достаточно, чтобы успокоить хозяина дома. Торе не был в костюме, но держал в руках небольшую картонку и пошел вслед за слугой в мужскую уборную. Барнес не последовал за ним, чтобы не возбудить подозрения, но стал вблизи двери, пока оттуда не вышел господин в костюме Али-Баоы, за которым он и последовал.

Комнаты были роскошно убраны в восточном стиле. Самая большая, убранная с царской роскошью, изображала комнату во дворце султана; самая маленькая, соседняя с ней, изображала пещеру Аладина.

Еще прежде, чем собрались все гости, начались танцы, и Барнес толкался между парами, не спуская глаз с Али-Бабы. Когда вошли султан и Шехерезада, Али-Баба подошел к ним и пригласил Шехерезаду на танец. Барнес стал в угол и наблюдал за ними, как вдруг он почувствовал прикосновение к своей руке; он обернулся и увидел господина, одетого точь-в-точь, как он.

– Вам следует быть осторожным, чтобы Али-Баба не отгадал наш пароль «Сезам», как это случилось в самой сказке, – сказала маска.

– Я не понимаю вас, – отвечал Барнес.

Маска, внимательно взглянув на него, отвернулась и отошла, не сказав ни слова.

Барнес был смущен и сожалел, что не ответил менее откровенно, так как ему очень хотелось бы еще раз услышать этот голос, но он был застигнут врасплох и на секунду потерял обычное присутствие духа. Ему казалось, что голос был ему знаком, и он напрягал память, чтобы вспомнить, где он его слышал, когда его внезапно озарила новая мысль. «Если бы Митчель не лежал больной в Филадельфии, я бы сказал, что это он». Под влиянием этой мысли он последовал за маской в холл, но придя туда, он нашел там по крайней мере дюжину одинаково замаскированных фигур. Как внимательно он их ни рассматривал, он не мог открыть ничего, что помогло бы ему узнать ту маску, и решился положиться на случай.

– «Сезам?» – шепнул он одной из масок.

– Се – что? – отвечал незнакомый голос.

– Разве вы не знаете нашего пароля? – спросил сыщик.

– Пароля? Что за чепуха. Разве мы настоящие разбойники? – отвечал, смеясь, вопрошаемый и отошел от Барнеса.

Барнес понял, что тут он ничего не может сделать, к тому же только потерял из виду Али-Бабу. Он поспешил в танцевальную залу, где нашел Али-Бабу, на этот раз без Шехерезады.

В одиннадцать часов бой барабана известил о начале представления. Шехерезада и султан сели на диван, остальные же собрались в пещере Аладина, вход в которую был закрыт тяжелым занавесом. Представление заключалось в том, что Шехерезада рассказывала сказки из «Тысячи и одной ночи», которые иллюстрировались рядом живых картин. Сценой служила пещера Аладина, задняя часть которой была отделена от настоящей сцены великолепной голубой драпировкой. Эта драпировка представляла очень эффектный фон для картин, а в задней части пещеры находились лица, не участвовавшие в картине.

Когда Шехерезада и султан заняли места, лампы в зале были потушены, так что она слегка освещалась только светом, проникавшим из пещеры, когда раздвигали занавес. Барнес, стоявший вместе с другими за голубой драпировкой и смотревший сквозь ее складки, увидел во время первой картины Шехерезаду, сидевшую на подушках у ног султана; луч света со сцены падал на большой прекрасный рубин в ее волосах; Барнес тотчас же узнал в нем камень, который ему показывал Митчель. По окончании каждой сказки лица, участвовавшие в ней, проходили торжественной процессией из пещеры в залу и делали «салям» Шехерезаде и султану, глубоко кланяясь им с поднятыми кверху руками. Затем они уже оставались в качестве зрителей в зале, которая таким образом мало-помалу наполнялась.

В заключение была представлена сказка «Али-Баба и сорок разбойников». В последней картине участвовали и разбойники, которые могли выбрать места по желанию, и Барнесу удалось расположиться совсем близко от Али-Бабы. Когда они построились в процессию, чтобы выполнить «салям», он попытался занять место за Али-Бабой и был очень удивлен, заметив, что еще два разбойника стремились на то же место. Вызванное этим небольшое замешательство закончилось тем, что Барнес очутился между двумя другими претендентами, как раз позади предводителя.

Чтобы понять последующее, надо припомнить положение всех действующих лиц. Как уже сказано, зал не был освещен, но проникавший из пещеры свет освещал ее настолько, что позволял отличить даму от кавалера. Султан и Шехерезада, места которых были недалеко от входа в пещеру, смотрели на ярко освещенные живые картины; поэтому неудивительно, что они бывали на некоторое время ослеплены, когда отворачивались от них в темноту.

Али-Баба направился во главе сорока разбойников к дивану. Подойдя к нему, он сделал «салям» и отошел в сторону в темную часть комнаты. Вслед за ним подошел первый из сорока разбойников, за которым следовал Барнес, и также сделал «салям». В то время, как он кланялся, где-то зашумели, что на секунду отвлекло внимание Барнеса, и он отвернулся. Когда он опять взглянул на первого разбойника, он ясно увидел следующее: в то время, как разбойник кланялся с поднятыми руками, одна из его рук очутилась над головой мисс Ремзен, которая, может быть, ослепленная светом пещеры, смотрела вниз. Барнес увидел, как разбойник спокойно и медленно схватил рубиновую шпильку и тихо вынул ее из волос. В тот же момент часы пробили полночь, и у сыщика мелькнула мысль: с первым ударом часов кончался срок, поставленный Митчелем для совершения преступления. Барнесу казалось, что маска, заговорившая с ним, имела голос Митчеля, и он явился на вечер в ожидании, что рубин будет украден. Он полагал, что Торе будет только сообщником, а Митчель нарочно притворился больным, чтобы обеспечить себе алиби. Теперь ему казалось очевидным, что Митчель ускользнул от следивших за ним сыщиков, вернулся в Нью-Йорк, нарядился в один из заказанных им костюмов разбойника и совершил преступление в последнюю минуту оговоренного в пари срока, и, к тому же, такое преступление, которое должно было наделать много шуму и за которое, однако, его нельзя было бы привлечь к ответственности, если бы он был пойман, так как его невеста, конечно, заявила бы, что была с ним в заговоре, что, может быть, и было в действительности, так как она не пошевелилась, когда ей вынимали рубин из волос. Все это промелькнуло в голове Барнеса меньше, чем в секунду, и когда вор спрятал камень и выпрямился, Барнес уже решил, как ему действовать. Конечно, Митчель мог сейчас же объяснить свое поведение, но он в таком случае проиграл бы пари.

Разбойник собирался уже отойти в сторону, чтобы дать дорогу следующему, и Барнес хотел броситься на него и схватить его, когда к своему величайшему удивлению он почувствовал, что следующий за ним разбойник крепко держит его. Он попытался освободиться, но не мог этого сделать, а между тем вор исчез в темноте.

– Зажгите свет! – закричал он, твердо решившись не дать уйти вору. – Здесь совершена кража.

Моментально наступило ужасное смятение. Все столпились. Барнес попал в самую середину толпы, споткнулся на кого-то и упал вместе с ним. Несколько человек упали на них и наступило дикое столпотворение, тем более, что прошло несколько времени, пока кто-то догадался повернуть выключатель. Мистер Раульстон, понявший тотчас же в чем дело, первый пришел в себя и зажег свет; но внезапный яркий свет сначала только ухудшил дело, так как ослепил всех. Таким образом, к большому неудовольствию сыщика прошло несколько драгоценных минут, прежде чем ему удалось выбраться из кучи навалившихся на него людей.

– Обокрали мисс Ремзен! – закричал он. – Никто не смеет уехать отсюда! Маски долой!

Мистер ван Раульстон бросился к двери и велел наблюдать за тем, чтобы никто не вышел, а гости окружили мисс Ремзен и утешали ее. Барнес искал глазами Али-Бабу и, к своему удивлению, увидел, что это не был Торе.

– Кто вы такой? – спросил он резко.

– Меня зовут Адриан Фишер, – был ответ, поразивший, но в то же время и удовлетворивший сыщика, так как этим подтверждалось его подозрение, что Фишер был сообщником Торе. Он быстро решил не продолжать с ним разговора и поспешил к мисс Ремзен, чтобы наблюдать за ее поведением. Если она знала обо всем заранее, то в таком случае играла свою роль бесподобно, так как она казалась очень взволнованной и выражала в резких словах свое неудовольствие по поводу «плохой распорядительности», благодаря которой вору удалось пробраться на бал.

В то время как Барнес еще раздумывал, что ему дальше делать, он увидел, что к нему направляется мистер ван Раульстон вместе с Торе.

– Мистер Барнес, как это случилось, почему вы не помешали этому?

– Я хотел, но мне не удалось. Не забывайте, мистер ван Раульстон, что я не вездесущ. Я подозревал, что воровство будет совершено, но не мог знать, каким способом. Тем не менее, я видел его совершение.

– Почему вы не задержали вора?

– И это я пытался сделать, но меня схватил сзади свалил на пол его сообщник.

– Не можете ли вы его узнать по костюму?

– К сожалению, это невозможно, так как я знаю только, что он был одним из сорока разбойников и, очевидно, хорошо сыграл свою роль.

– Это мистер Барнес? – спросил Торе. – Ах, да, конечно. Я, кажется, уже два раза имел удовольствие видеть вас. Вы говорите, что вор был одет разбойником? Это меня интересует, так как и я ношу тот же костюм. Почему вы не потребуете обыска всех, кто носит этот костюм?

– О таком оскорблении моих гостей не может быть и речи, – воскликнул на это ван Раульстон. – Позволить обыскивать моих гостей в моем собственном доме! Нет, уж лучше я заплачу за рубин, чем потерплю это.

– Вы правы, – возразил Барнес, внимательно взглянув на Торе, – к тому же я убежден, что это совершенно бесполезно.

– Как вам угодно, – сказал Торе и поклонившись с презрительной улыбкой, отошел к группе гостей, окружавших мисс Ремзен.

Оставшись с ван Раульстоном, Барнес сказал, что ему незачем здесь дольше оставаться, и раскланялся. Однако прежде чем уйти, он захотел убедиться, тут ли еще Митчель. Он пошел к входным дверям, где оказалось, что человек, поставленный им сторожить, ушел со своего поста, чтобы посмотреть живые картины, так что нельзя было определить, вышел ли кто-нибудь из дому или нет.

«Этот Митчель настоящий артист, – размышлял Барнес, быстро шагая домой. – Такая наглость! Дотянуть до последней минуты срока, а затем совершить дело так, что двести человек могут засвидетельствовать, что преступление было совершено до истечения установленного срока! И к тому еще он позаботился о прекрасном алиби. Лежит больной в гостинице в Филадельфии! Ба! Можно ли положиться на кого-нибудь»!

Вернувшись в свое бюро, Барнес нашел там своего помощника, который должен был сторожить Митчеля в Филадельфии.

– Ну? – сказал он сердито. – Что вам здесь надо?

– Я был уверен, что Митчель вернулся в Нью-Йорк, и поэтому последовал за ним в надежде догнать его или, по крайней мере, предупредить вас.

– Ваше предостережение опоздало, зло уже сделано. Разве вы не могли догадаться телеграфировать мне?

– Я это сделал перед самым моим отъездом. – Действительно, нераспечатанная депеша, не заставшая уже Барнеса дома, лежала у него на столе.

– Ну, хорошо! – угрюмо проворчал Барнес. – Вы тут действительно не виноваты. Негодяю дьявольски везет. А почему вам пришла мысль, что он уехал в Нью-Йорк? Разве он не был болен?

– Я подозревал, что все придумано только для создания алиби; поэтому я остановился в том же отеле и попросил дать мне комнату рядом с моим другом Митчелем. Получив комнату, я открыл дверь в соседнюю комнату и вошел в нее. Она оказалась пустой; птица улетела!

– Поезжайте с ближайшим поездом в Филадельфию и постарайтесь узнать, когда вернется Митчель. Он, конечно, вернется и будет лежать завтра больной в кровати. Это так же верно, как то, что меня зовут Барнесом. Добудьте мне доказательства его тайной поездки, и я заплачу вам пятьдесят долларов. Живо!