III. Барнес неожиданно открывает убийство

Во время завтрака через зал молча прошел какой-то человек; он не взглянул ни на кого; нельзя было предположить, что его заметил Барнес, который сидел к нему спиной; между тем это был тот самый человек, которому Барнес поручил следить за Розой Митчель, когда она отправилась с вокзала. Окончив завтрак, мужчины вышли из буфета и, когда дошли до лестницы, Барнес вежливо дал дорогу своему спутнику. Но Митчель отказался любезным жестом руки и пропустил Барнеса вперед. «Было ли это сделано преднамеренно?» – подумал каждый из них, поднимаясь по лестнице. Конечно, Митчель приобрел то преимущество, что мог наблюдать за сыщиком, но, казалось, наблюдать было не за чем. Правда, человек, прошедший через буфет, стоял праздно в дверях, но как только показался Барнес и наверное раньше, чем мог его заметить Митчель, он перешел улицу и исчез в противоположном доме. Обменялись ли сыщики тайными знаками? Хотя Митчель был настолько хитер, что пропустил Барнеса вперед, он ничего не заметил, а между тем случилось следующее.

Барнес раскланялся и ушел. Митчель же остался в дверях и смотрел ему вслед, пока сыщик не вошел в вокзал верхней железной дороги. Затем он осторожно осмотрелся и пошел по направлению к 6-й аллее. Если бы он оглянулся, то, может быть, заметил бы, что из противоположного дома вышел человек и последовал за ним. Минут пять спустя Барнес вновь появился и вошел в дом, в который перед тем заходил первый сыщик. Он внимательно осмотрел филенку у двери и вскоре нашел то, что искал: на ней было написано карандашом: «Эст, 30 улица №»… Это было все; но Розу Митчель удалось проследить до этого дома, и этот адрес совпадал с указанным ею самой. Таким образом Барнес знал, что мог ее найти в любое время.

«Вильсон очень осторожен, – подумал сыщик, – он с этим отлично справился; заметив мой сигнал, он написал адрес и исчез. Как-то он сумеет не упустить из виду этого продувного мошенника! Ба! Я, кажется, слишком многого ожидаю от этого Митчеля! Во всяком случае на сегодня я должен предоставить его Вильсону, так как мне нужно еще покончить с Петтингиллем». – Полчаса спустя он сидел в своем бюро и совещался со своими помощниками.

Между тем Вильсон последовал за Митчелем через Бродвей к театру Казино, в который тот купил входные билеты. Затем Митчель направился к отелю на 5 проспекте. Он кивнул головой портье, взял свой ключ и поднялся по лестнице. Значит, он действительно жил здесь. Вильсон не получил никаких более подробных приказаний. Он только понял из едва заметного кивка головой Барнеса, что должен «осенять» шедшего за его начальником господина – что означало на языке сыщиков «следить за каждым его шагом». Но нелегко наблюдать за живущим в отеле на 5 проспекте потому, что этот отель имеет три выхода: на Бродвей, на 23 и 24 улицы. Вильсон надеялся, что Митчель не заметил его преследования и что какой бы тот ни выбрал выход, он все равно занесет свой ключ портье. Поэтому он решил наблюдать за помещением портье.

Не прошло и получаса, как появился тот, за кем он следил, отдал свой ключ и вышел на Бродвей. Дойдя до 3 проспекта, он поднялся по лестнице, ведущей к железной дороге. Вильсон был вынужден сделать то же самое, хотя он очутился близко к тому, кого преследовал. Оба сели в один и тот же поезд, Митчель – в первый вагон, Вильсон – в последний. На 42 улице Митчель вышел из поезда и перешел через мост; но вместо того, чтобы, как можно было ожидать, воспользоваться соединительной ветвью к центральному вокзалу, он вошел в поезд, следовавший к нижнему городу. Вильсон также намеревался попасть в этот поезд, но увидел, что Митчель или что-нибудь заметил, или был необычайно осторожен. Свою попытку Вильсон повторил несколько раз, пока наконец на 42 улице не сел в поезд. Митчель сидел спокойно в углу вагона, когда мимо него прошел Вильсон. Когда кондуктор запер вагон и дернул за звонок, Митчель вскочил и с быстротой молнии выпрыгнул из вагона, а Вильсон остался в нем, совершенно одураченный и смущенный. Для него было это тяжелым ударом. Если бы Вильсону было что-нибудь известно об ускользнувшем от него человеке, он мог бы догадаться, куда тот направился, и поспешил бы туда раньше его; но он ничего не знал и ему оставалось только выругаться.

Затем, связавшись по телефону с бюро и узнав, что Барнес уехал в Бостон за Петтингиллем, Вильсон снова занял свой пост перед отелем на 5 проспекте. Когда пробило семь часов и ожидание его все оставалось без результата, он вдруг вспомнил, что Митчель купил входные билеты в Казино. Это, быть может, был более выгодный пункт для наблюдения, хотя он, конечно, не знал, на этот ли вечер взяты билеты.

Вильсон направился к театру и занял такое место, с которого мог видеть всех входивших. В десять минут девятого он уже было пришел к заключению, что его старания пропали даром, когда подъехала карета, из которой вышел Митчель и помог выйти изящно одетой даме. Вильсон заранее запасся билетом, так что мог последовать за этой парой в театр. По окончании спектакля он последовал за Митчелем и его дамой, которая отказалась ехать в карете. Каково же было Удивление Вильсона, когда они вошли в тот же дом на 30 улице, до которого утром он проследил Розу Митчель.

Вильсон простоял перед домом около часа, как вдруг услышал громкий, пронзительный крик. Он не мог решить, исходил ли крик из наблюдаемого им Дома, или из соседнего, но он был уверен, что кричала женщина. Этот крик, нарушивший тишину ночи, был так ужасен, что заставил вздрогнуть даже привыкшего ко всему сыщика. Десять минут спустя в окне пятого этажа наблюдавшегося им дома погас свет. В этом не было ничего странного, и он обратил на это внимание только потому, что это было единственное освещенное окно во всем доме. Пока он размышлял об этом, из дома вышел человек. Предполагая, что это Митчель, он быстро последовал за ним и, чтобы избежать ошибки, перешел на другую сторону улицы, обогнал его и на углу проспекта остановился возле фонаря; быстрый взгляд, брошенный на незнакомца, убедил Вильсона, что это был не Митчель. Поэтому он повернул назад к своему наблюдательному посту, но едва он сделал несколько шагов, как увидел на другой стороне улицы Митчеля, шедшего к нему навстречу. Вздохнув с облегчением, он пропустил его вперед и стал следить за ним, пока тот не вошел в отель. Теперь, так как Митчель взял свой ключ и пошел наверх, Вильсон решил, что его обязанности закончены на эту ночь. Он посмотрел на часы, чтобы точно установить время, – был ровно час ночи. Он вошел в еще открытую библиотеку отеля и написал отчет, который послал в бюро Барнеса; затем он счел себя вправе вернуться домой и поспать несколько часов, так как рано утром ему следовало находиться опять на своем посту до получения от Барнеса новых указаний.

Барнес так быстро покончил со своими делами в Бостоне, что мог вернуться в Нью-Йорк с полуночным поездом. Таким образом, он потерял только один день, и теперь мог вполне посвятить себя делу, возбуждавшему в нем глубокий интерес. Когда на следующее утро он прочитал сообщение Вильсона, единственным признаком его разочарования было нервное пошипывание усов. Он три раза перечитал донесение, затем разорвал его на мелкие клочки и бросил в окно.

В семь утра Барнес подошел к дому на 30 улице, вошел в подъезд и прочел имена над ящиками для писем, но среди них не было того имени, которое он искал. Над номером пять не было визитной карточки, а между тем, в нем были жильцы, так как, по донесению Вильсона, свет погас на пятом этаже. Чтобы попасть туда, он прибег к хитрости, часто практикуемой ворами: у закрытой внутренней двери подъезда он нажал пуговку звонка первого этажа, и когда вслед затем дверь открылась, он извинился перед служанкой, что по ошибке нажал не тот звонок. Затем поднялся выше на пятый этаж, где и позвонил у двери. Он мог бы и внизу позвонить в звонок пятого этажа, но он не хотел предупреждать о своем приходе, чтобы не дать времени удалиться кому-нибудь. Он прождал несколько минут, но в квартире все оставалось тихо, и второй звонок был также безуспешен. Тогда он бесшумно повернул дверную ручку. К великому его удивлению, дверь отворилась, он вошел и запер ее за собой. Сначала он подумал, не попал ли в пустую квартиру, но, оглядевшись кругом, увидел в конце коридора открытую дверь в меблированную комнату. Он поколебался одну секунду, но затем тихонько заглянул в комнату – она была пуста. Он осторожно снова прокрался к входной двери, повернул ключ в замке, положил его в карман и вошел в комнату. Она была убрана красиво и со вкусом, окна выходили на улицу, в простенке между ними стоял изящный письменный стол, остававшийся открытым, как будто в нем только что рылись. На столе стояла лампа. В стене, противоположной окнам, находилась закрытая двустворчатая дверь с матовыми узорчатыми стеклами. Приложив глаз к прозрачному месту стекла, Барнес увидел фигуру женщины, лежавшей в постели. Это поразило его, и он в первую минуту не знал, что ему далее предпринять. Может быть, это и была Роза Митчель, как она себя называла, но она спала, а он проник в ее жилище без всякого права. Хотя он и считал ее подозрительной, но это еще не было достаточным основанием, чтобы оправдать перед законом свое вторжение в ее квартиру. Пока он в нерешительности стоял перед стеклянной дверью, его взгляд упал случайно на пол, и сыщик содрогнулся от того, что увидел. Из-под двери вытекал крошечный красный ручеек и проходил на несколько дюймов вдоль ковра. Барнес моментально нагнулся и помочил в нем свой палец.

– Кровь! – прошептал он.

Поднявшись на ноги, он еще раз взглянул через стеклянную дверь в спальню. Фигура в постели не пошевелилась, тогда он, не колеблясь, открыл дверь. Довольно было одного взгляда, чтобы решить, что совершено убийство. Перешагнув лужу крови, он подошел к постели и в лежавшей на ней фигуре узнал пострадавшую даму с поезда. Ее можно было бы принять за спящую, если бы лицо не было искажено выражением боли, запечатленным смертью. Ее смерть была так же проста, как и жестока: у нее была перерезана шея, очевидно, во время сна, так как она лежала в ночной рубашке. Что поразило и удивило Барнеса – это лужа у двери. Она находилась в шести футах от изголовья постели, возле которого была вторая лужа крови, вытекшей из раны и стекшей с постельного белья; но обе лужи не были соединены между собой.

«Ну, – подумал Барнес, – так как я явился первым, то должен хорошенько осмотреть и обдумать все, прежде чем неумелые следователи приведут тут все в беспорядок».

Спальня с единственным окном была собственно большим, соединенным с первой комнатой альковом, служившим раньше, вероятно, столовой; в углу находился красивый резной камин. Барнес раздвинул занавеси гостиной, чтобы впустить больше света, и осмотрелся. Ему бросились в глаза две вещи: во-первых, мокрая губка на умывальнике, цвет которой указывал на то, что убийца позаботился смыть с себя следы крови; во-вторых – кучка пепла в камине.

«Негодяй сжег все, что могло навести на его след, и затем хладнокровно смыл кровь с рук, прежде чем ушел. А что говорил этот Митчель? Я бы смыл следы крови с ковра и с морды собаки, пока они были еще свежи! На этот раз пятно на ковре было слишком велико, но сам он вымылся. Возможно ли, чтобы человек, задумав такое преступление, мог держать пари о том, что он не будет открыт? Это решительно невозможно!» Таковы были мысли Барнеса, пока он изучал обстановку преступления. Прежде всего он исследовал платья дамы, лежавшие на стуле. Он осмотрел картины, но не нашел ничего; он заметил только, что в одной нижней юбке был вырезан кусок. Тогда он осмотрел другие части ее туалета – во всех оказался тот же изъян. Тогда у него блеснула мысль. Он подошел к кровати и стал искать на ночной рубашке метки; не находя ее, он перевернул труп и увидел, что метка была вырезана.

«Это объясняет образование кровяной лужи у двери, – подумал Барнес. – Он вынес ее с кровати на свет, чтобы легче было найти метку и вырезать ее. Потом он ее опять положил на кровать. Какой хладнокровный негодяй! Но отсюда можно сделать важное заключение. Роза Митчель – не ее имя, иначе не было бы причины вырезать метки».

Затем Барнес осторожно собрал на газету пепел из камина и подошел с ним к окну первой комнаты. Его исследование привело к следующему: убийца сжег, во-первых, метки, вырезанные из белья, во-вторых, несколько писем. Что этот человек действовал с полным хладнокровием, видно было из того, что сжигание было произведено самое тщательное, и несгоревшими остались только две пуговицы от белья и уголки нескольких конвертов. Барнес сердито бросил пепел в камин и принялся за письменный стол. Он выдвинул все ящики, осмотрел все уголки, но все его старания были тщетны: он не нашел ничего, кроме чистой почтовой бумаги и конвертов – самых заурядных.

Вернувшись в спальню, он заметил сундук. Подняв его крышку, он увидел, что в нем все было перевернуто. Очевидно, в нем наскоро рылись и потом все побросали кое-как. Барнес вынул одну вещь за другой и тщательно рассмотрел каждую. В белье и вообще во всех вещах метки были вырезаны.

«Верно, было очень важно скрыть имя этой женщины, иначе негодяй не уничтожил бы так основательно всех меток», – решил Барнес; при этих мыслях он собирался положить в сундук платье, когда услышал шуршание бумаги в кармане. Он быстро вынул из кармана бумагу и к своему удовольствию увидел, что на ней что-то написано. «Наконец-то хоть какой-нибудь след!» – подумал он и поспешил со своей находкой к окну гостиной, где и прочел следующее:

Это было все; опись не имела подписи, о чем Барнес очень сожалел; тем не менее он чувствовал, что в его руках очень важный документ, который подтверждал показания дамы, что у нее украдены необработанные драгоценные камни, и, конечно, было очень важно иметь в руках такое подробное описание украденных камней. Барнес аккуратно спрятал бумагу в свой бумажник и вернулся к трупу. Ближайший осмотр раны на шее привел его к заключению, что она была нанесена обыкновенным перочинным ножом, так как была не глубока и не широка; перерезана была только сонная артерия. Это утвердило сыщика в предположении, что дама была зарезана во время сна, а это вызывало вопрос: «Имел ли убийца возможность входить в дом незаметно? Для этого он должен был иметь ключи или же его кто-нибудь впустил». Барнес вздрогнул, вспомнив, что Вильсон слышал крик несколько минут спустя после того, как увидел, что Митчель вошел в дом, из которого он вскоре после того вышел. Не с этой ли дамой был он в театре? В таком случае, каким образом она могла так скоро раздеться и уснуть? Все это требовало дальнейшего выяснения.

Когда он все это обдумывал, его взгляд блуждал по комнате, пока не остановился на блестящем, лежавшем на полу возле сундука предмете, на который упал луч солнца. Несколько минут Барнес смотрел на предмет, не думая о нем, наконец он машинально поднял его. Но едва он ближе рассмотрел его, как его лицо отразилось торжествующей улыбкой. У него в руках была пуговица из красивой камеи, на которой была вырезана голова в профиль, а под ней имя «Юлия».

IV. Алмаз режет алмаз

Рассмотрев пуговицу, Барнес быстро вышел из квартиры и направился к отелю на 5 проспекте. Там он нашел Вильсона и узнал от него, что Митчель еще не выходил. Он осчастливил своего подчиненного несколькими словами благодарности за его вчерашние труды и послал наверх свою карточку. Несколько минут спустя ему передали приглашение подняться.

Квартира Митчеля состояла из двух комнат, выходивших на Двадцать третью улицу. Убранство комнаты, в которую вошел Барнес, указывало на богатство ее хозяина.

– Войдите, пожалуйста, сюда, мистер Барнес, мы не будем церемониться друг с другом, – произнес Митчель из другой комнаты.

Следуя приглашению, Барнес вошел в соседнюю комнату и тотчас же заметил, что она была убрана так же богато и блестяще, как и первая.

Митчель в шелковом халате стоял перед зеркалом и брился.

– Извините за беспокойство, – начал Барнес, – но вы позволили мне являться к вам в любое время.

– Мне следует просить извинения, что я вас так принимаю, но вам придется позволить мне закончить бритье, так как трудно разговаривать с лицом, наполовину покрытым мылом.

– Совершенно верно; но не торопитесь, я могу подождать.

– Благодарю. Садитесь, пожалуйста. Вы, конечно, думаете, что теперь время быть одетым, но я поздно вернулся вчера домой.

– Вероятно, были в клубе? – спросил Барнес, желавший узнать, не скажет ли Митчель неправду, но ему пришлось разочароваться.

– Нет, – отвечал Митчель, – я был в театре Казино; я обещал одной особе свести ее туда и должен был сдержать слово.

– Какому-нибудь господину?

– Не полагаете ли вы, что вы слишком любопытны? Впрочем, это был не господин, а дама; вон там, на мольберте, ее портрет.

Барнес обернулся и увидел написанный масляными красками портрет женской головки чудной красоты. Мистер Митчель сознался, что был с дамой в театре; Вильсон же утверждал, что они вошли в дом, где теперь лежит убитая. Это было весьма важно. По-видимому, в этом доме жила приятельница Митчеля и таким способом он и проник в него. Знал ли он, что и та, другая, там живет и проник ли он в ее квартиру, расставшись со своей приятельницей? Занятый этими мыслями, Барнес осматривал комнату, пока взгляд его не упал на жилет, лежавший на кровати, и имевший пуговицы, сходные с той, которая была у него в кармане. Он украдкой протянул к жилету руку, но едва пальцы прикоснулись к нему, как Митчель сказал, не поворачивая головы и не прерывая бритья:

– В жилете нет денег, мистер Барнес.

– Что вы этим хотите сказать? – обидчиво спросил Барнес, быстро отдернув руку.

Митчель провел несколько раз бритвой по щеке, затем повернулся и, посмотрев сыщику в лицо, ответил:

– Вы забыли, что я стою перед зеркалом; вот, что я хотел сказать.

– Вы как будто хотели сказать, что подозреваете меня в намерении украсть.

– Неужели? Очень жаль; но советую вам не делать подобных движений, если вы так обидчивы. Если я кого-нибудь принимаю в своей спальной, то надеюсь, что он не станет обыскивать мое платье за моей спиной.

– Будьте осторожны, мистер Митчель; вы говорите с сыщиком, и, если я протянул руку к вашему жилету, то сделал это, конечно, не с преступным намерением, вы это прекрасно знаете.

– Разумеется, знаю; более того, – я знаю, с каким намерением это было сделано. Вам не следует сердиться, а мне не следовало так говорить, но я был оскорблен.

– Я вас не понимаю.

– Мне показалось обидным, что вы обращаетесь со мной, как с обыкновенным преступником. Моя гордость была задета тем, что вы, придя сюда, решили, будто можете у меня под носом производить какие угодно расследования. Если бы я не стоял перед зеркалом, я ни за что бы не повернулся к вам спиной. Я сказал, что знаю, чего вы желаете: вы желаете осмотреть пуговицу на жилете.

Барнес смутился, но старался скрыть это.

– Вы знаете, что я слышал ваш разговор в вагоне, и там шла речь о гарнитуре из пяти оригинальных пуговиц и…

– Извините, я говорил о шести, а не о пяти пуговицах.

Барнесу снова не удалось поставить Митчелю ловушку. Он нарочно упомянул о пяти пуговицах в надежде, что Митчель воспользуется этой ошибкой, чтобы не быть вынужденным объяснять пропажи шестой, находившейся в кармане Барнеса.

– Ах, да, правда, теперь я вспомнил, что вы говорили о шести, – продолжал Барнес, – и вы согласитесь, что мое желание посмотреть на них совершенно понятно, так как я хотел бы… ну, например, узнать их при случае.

– Совершенно похвальное желание, но, милый мистер Барнес, я же вам сказал, что вы можете посещать меня в любое время и спрашивать о чем угодно. Отчего же вы не попросили меня прямо показать вам пуговицу?

– Конечно, это было бы лучше, и я прошу об этом.

– Они на жилете, и вы можете осмотреть их, если желаете.

Барнес взял жилет и, к своему удивлению, увидел на нем все шесть пуговиц: три с профилем Юлии и три с профилем Ромео; пуговицы были такие же, как и лежавшая в его кармане.

– Они очень красивы, мистер Митчель, и единственны в своем роде. Я в первый раз слышу, чтобы камеи носили, как пуговицы. Не говорили ли вы, что они были заказаны специально для вас?

– Да, они были сделаны для меня, – отвечал Митчель, – и представляют образцовые произведения резьбы. Однако пуговицы из камеи не такая уж редкость, как вы полагаете, хотя их чаще носят дамы, да и эти своим происхождением обязаны прихоти дамы. Я бы…

– Боже мой! – вскричал Барнес, – голова Ромео сделана с вас и очень похожа.

– Aгa, вы это заметили?

– Да, а вот профиль Юлии – копия этого портрета.

Барнес был взволнован: если головы камей являлись портретами, и та, которая находилась в его кармане, была тоже портретом дамы на мольберте, то между ними непременно существовала связь.

– Вы взволнованы, мистер Барнес. Что с вами? – спросил Митчель, зорко наблюдавший за сыщиком.

– Я совсем не взволнован.

– Ну нет, и взволновал вас вид пуговиц. Скажите мне, чем вызван ваш сегодняшний визит?

– Мистер Митчель, ответьте мне сначала на один вопрос, только хорошенько обдумайте его. Сколько пуговиц было заказано для гарнитура?

– Семь, – ответил Митчель так быстро, что Барнес с удивлением повторил:

– Семь? Однако вы только что говорили, что шесть.

– Я точно знаю, что я говорил, так как никогда не забываю ни одного произнесенного слова, и все они истинны. Я говорил, что гарнитур состоит из шести; но вы меня спрашиваете, сколько их было первоначально заказано, и я отвечаю семь. Ясно ли это?

– Следовательно, одна пуговица потеряна?

– Нисколько; я знаю, где она.

– Что же вы хотите сказать, утверждая, что гарнитур состоит из шести?

– Извините, мистер Барнес, если я откажусь ответить на этот вопрос. Я ответил уже на многие после того, как спрашивал вас, почему вы ко мне сегодня пожаловали.

– Ну, так я вам скажу, – ответил сыщик. – Я исследовал место, где было совершено тяжкое преступление, и нашел там седьмую пуговицу.

Если Барнес ожидал, что Митчель вздрогнет от испуга, будет волноваться, вообще, вести себя как обыкновенный преступник, которому предъявили грозные улики, то он ошибся в расчетах. Митчель лишь спокойно встал и подошел к Барнесу.

– Пуговица с вами? Можете вы мне ее показать?

Барнес секунду колебался, раздумывая, не грозит ли ему опасность лишиться пуговицы, если он отдаст ее в руки Митчеля, однако, решился удовлетворить его желание. Митчель очень внимательно осмотрел пуговицу с видом знатока, затем беззаботно подбросил ее на воздух и поймал.

– А что, мистер Барнес, если бы я отказался вернуть вам пуговицу?

– Я забрал бы ее силой.

– Справедливо; и такой эффект в театральной пьесе доставил бы великое удовольствие публике, но в действительной жизни все происходит иначе. Я попросту возвращаю вам пуговицу, – сказал Митчель и передал ее Барнесу с вежливым поклоном. – Я предоставляю ее вам; она не принадлежит к моему гарнитуру.

– Не принадлежит к вашему гарнитуру? – повторил смущенный Барнес.

– Нет, она не принадлежит к нему. Мне очень жаль вас разочаровать, но это так. Я уже говорил, что гарнитур состоял первоначально из семи пуговиц, но на седьмой была вырезана голова Шекспира. Моя приятельница носит ее в виде брошки.

– Но как объясните вы, что на пуговице, находящейся у меня, бесспорно вырезан портрет вашей приятельницы и что она сходна с пуговицами на вашем жилете?

– Милый мистер Барнес, я этого никак не объясняю, потому что это не моя обязанность; это ведь ваше дело.

– А что скажете вы, если я решусь тотчас арестовать вас и предоставлю присяжным решить, принадлежала ли пуговица к вашему гарнитуру или нет?

– Это было бы для меня, конечно, в высшей степени неудобно; но подобной неприятности можно подвергнуться в любое время: я говорю о неприятности быть арестованным неумным сыщиком. Извините, не раздражайтесь так быстро; я подразумевал не вас, так как знаю, что вы слишком благоразумны, чтобы арестовать меня.

– Из чего, смею спросить, вы это заключаете?

– Во-первых, из того, что вы наверное знаете, что я не убегу; во-вторых, потому, что вы этим ничего не выигрываете, так как я легко могу доказать все, мною сказанное; да и вы в душе убеждены, что я не лгу.

– В таком случае у меня есть еще одна просьба: не можете ли вы мне показать седьмую пуговицу или, вернее, брошку? – произнес Барнес, встав с места.

– Вы требуете от меня слишком многого, однако я исполню ваше желание с одним только условием: обдумайте его хорошенько прежде чем согласитесь. Заключая пари, я совсем не думал о возможности втянуть в дело имя женщины, которую я люблю больше всех на свете. У нее седьмая пуговица, и она не расстается с ней. Вы ничего не выиграете, посмотрев на нее, так как это будет только подтверждением моих слов, а вы и так им верите. Но если вы мне обещаете, что никогда не потревожите этой дамы по занимающему вас делу, я готов свести вас к ней, и она расскажет вам историю пуговиц.

– Я охотно даю вам требуемое вами обещание потому, что не имею ни малейшего намерения тревожить даму.

– Хорошо. Так ждите меня ровно в двенадцать часов внизу в вестибюле, и я отведу вас на квартиру этой дамы; теперь же прошу вас извинить меня, мне надо еще одеться.

V. Седьмая пуговица

На втором этаже играющего такую важную роль в нашем рассказе дома, на 30 улице, жила миссис Ремзен, богатая вдова, вращавшаяся в высшем обществе, с двумя дочерьми, Эмилией и Дорой.

Миссис Ремзен имела, как говорится, открытый дом и играла заметную роль в обществе и во всех благотворительных учреждениях.

Эмилия, ее старшая дочь, двадцатишестилетняя молодая девушка, возбуждала всеобщий восторг. Прекрасно сложенная, с непринужденными царственными манерами, с прелестной головкой, красиво посаженной на великолепных плечах; черты ее лица не были правильны, но ее лицо производило впечатление высшей красоты, главным образом благодаря отражавшейся в нем душе, заставлявшей забывать все недостатки.

Ее помолвка с Митчелем очень поразила общество, в котором она вращалась, тем более что его ухаживание было стремительно, как буря, а помолвка произошла в первый же месяц их знакомства.