Был обед, наступил вечер, собрались к ужину, разговор шел о церковных новостях, здоровье мне неизвестной Наталии Петровны, о методах траволечения. Отец Арсений тоже принимал участие в разговоре, ел очень мало, хотел выпить две чашки какого-то настоя, но доктор, которую называли Люда, отобрала у него вторую чашку, сказав: «Отец Арсений, Вы мой духовный наставник, но сейчас хотели обмануть меня и выпить больше положенного, а я это запрещаю, больше одной чашки при Ваших отеках пить нельзя». Окружающие заулыбались. Большой кот, что прежде раздражал меня, прыгал ко всем на колени, забрался ко мне и лизнул щеку.
      Вдруг отчаянно задребезжал звонок, Надежда Петровна взволнованно бросилась открывать дверь, в передней послышался шум, отрывочные возгласы, дверь в столовую открылась с треском, и в комнату не вошел, а именно ввалился огромный человек, таща в руках две большие сумки, с рюкзаком за плечами и длинным свертком подмышкой. Бросив все на пол, вложил руки для благословения, порывисто шагнул к о. Арсению. «Батюшка! Отец Арсений, благословите», – и, получив благословение, сгреб о. Арсения в охапку и стал целовать, и мы увидели, как по лицу шумливого гиганта и о. Арсения потекли слезы, радость встречи была взаимной. Потом большой человек подошел к Надежде Петровне (хозяйке дома и духовной дочери о. Арсения), поднял за плечи, повторяя «Петровна! Петровна!», крепко расцеловал и пошел по кругу, обязательно целуя и что-то говоря каждому, то поднимая кого-нибудь, то просто обнимая. Подошел ко мне, поднял, крепко поцеловал и почему-то сказал: «Хороша Маша, да не наша, не горюй, милая, скоро место себе найдешь», – посадил на стул и пошел дальше.
      Он был настолько огромен, шумлив и до удивительности добродушен, что обижаться на него было невозможно, и все рады были его появлению, хотя потом я поняла, что его знали и любили о. Арсений, доктор Юля и Надежда Петровна, а все остальные видели впервые. «Ну, а теперь примусь за подарки, рыбу в Астраханских лиманах две недели ловил». Развязав длинный сверток, достал огромного осетра, может быть севрюгу, передавая о. Арсению, сказал: «Отец Арсений, он до копчения вот такой был» – и широко раздвинул руки почти до противоположной стены. «Даниил Матвеевич! Ты руки-то сократи, севрюгой стену пробьешь», – улыбаясь сказал о. Арсений. «Так я же рыбак, мы, рыбаки, поймали щуку в треть метра, а обязательно кажем в метр, рыбаки только больших рыб ловят». Сидевшие за столом засмеялись. «Ну, а теперь каждому – подарок, первый, Петровна, тебе, – и достал трехлитровую банку черной икры, – сам ловил, сам солил, пальчики оближешь, да знаю, Петровна, гостям и о. Арсению скормишь». Обошел всех сидящих и каждому давал огромный кусок осетрины или банку черной или красной икры. Подошел ко мне, внимательно посмотрел и громко сказал: «В первый раз приехала?» – «Да, да», – ответила я. «Вижу, в горе, большом горе, вот этот сверток в Москве развернешь, банку с черной икрой больной матери отдашь, а вот – дочери». – Опять поднял меня со стула и трижды расцеловал. «Не грусти, милая, Господь милостив, молись Ему»
      Никто со мной так не обращался, но обижаться на Даниила Матвеевича было невозможно, слишком был непосредствен. Но откуда он мог знать о моем горе, маме и дочери? Мне показалось, что о. Арсений был этим также удивлен. Надежда Петровна накормила Даниила Матвеевича, вечерний чай закончился, недолго велись общие разговоры, договаривались, когда кто уедет, о встречах в Москве.
      Все устали, было уже поздно, и Надежда Петровна начала распределять, кто где ляжет спать. Отец Арсений сказал: «Даниил будет спать в моей комнате, пойди и возьми матрац». Кто-то из врачей, лечивших о. Арсения, произнес: «Прошу вас обоих, не проговорите всю ночь, ведь каждый из вас устал и болен». Даниил Матвеевич засмеялся и сказал: «Дорогая моя, мне врачи отвели еще не один месяц жизни, а о. Арсений на много лет меня переживет», – и обнял эту женщину. Было видно, что Даниил Матвеевич доволен, что будет спать в одной комнате с батюшкой.
      Мы разошлись, ночь я спала с Леной и тремя женщинами на сенных матрацах. Встали рано, прочли молитвы, настроение было хорошее, отстояли в комнате батюшки литургию, причастились. Отец Арсений почему-то попросил Лену и меня остаться еще на один день. Лена и я днем прошлись по музеям города и вечером вновь собрались в столовой. Кончился ужин, шли общие, вероятно, для каждого интересные разговоры. Отец Арсений сидя в кресле молча перебирал четки, мощный голос Даниила Матвеевича гудел словно гром, я в этой атмосфере чувствовала себя удивительно уютно и хорошо.
      Уже не помню, но кто-то из присутствующих обратился к Даниилу Матвеевичу с просьбой рассказать о своей жизни и встрече с о. Арсением. Какое-то время Даниил Матвеевич отнекивался и, видимо, был недоволен просьбой, но, помолчав и собравшись с мыслями, начал говорить.
      «Все рассказанное и есть мой путь к Богу. По профессии геолог, доктор наук, лауреат государственных премий за открытие ценных месторождений, изъездил всю Сибирь и Дальний Восток. Успешно работал в геологических партиях, сотрудники были хорошие, дружные, а в нашей работе это главное. Шел 1951 г., направили в нашу геопартию нового партийного организатора. Так себе мужичонка, не видный, лицом неприятный, заносчивый, грубый, в геологии не разбирается, но мнения о себе огромного, а свое значение в нашей геопартии ставил выше главного геолога района. Нас считал человеческим материалом, который он должен воспитывать, перевоспитывать и тому подобное. Кое-кто из нас возмутился: безграмотный человек учит. Высказались, в том числе и я. В начале рассказа упомянул о своих званиях лишь для того, чтобы вы поняли, в геологии понимаю, написал ряд крупных работ. Ну и высказался: «Ты безграмотная бездарность, ничего в нашей работе не понимаешь, а указания даешь мне, доктору наук, лауреату». Первого взяли Серегина, потом еще троих, меня арестовали в Якутии и привезли в Москву, на Лубянку.
      О допросах, избиениях, пытках рассказывать не буду. Скажу, что на всех допросах был в наручниках, боялись следователи моих рук и моей силы. Три конвейерных допроса прошел, каждый по трое суток, шесть следователей допрашивали непрерывно. В карцерах разного типа много дней провел, но признания не подписал. Говорили – диверсант, шпион, продавал оптом и в розницу иностранным разведкам данные о разведанных месторождениях. Приговорили к смертной казни, расстрелу, лишили всех наград и званий, но потом направили умирать в лагерь особо строгого режима. Приговор о расстреле отменен не был, это означало, что при «чистке» лагеря я мог быть в любой момент расстрелян. То же было и с о. Арсением.
      Воспитание получил в верующей семье, мать моя Арина (Ирина) Леонидовна верила глубоко и была большая молитвенница. В меня вложила веру в Бога. Но я размотал ее в своих странствованиях по Сибири и Дальнему Востоку, хотя малая вера жила во мне. Сидя в тюрьме, почти все молитвы вспомнил, а когда пытали, стисну зубы и «Отче наш» беспрерывно читаю. Что было странно и злило на Лубянке следователей – ни карцеры, ни пытки не меняли моего внешнего облика, все такой же здоровый, огромный, сильный.
      Попал в «особый». Помню, пригнали этапом, мороз, мокрые, усталые вошли в барак. Уголовники бросились отбирать у пришедших вещи, что только можно. Молча отдают. Сунулись ко мне, говорю: «Не тронь!» – куда там, лезут. Ну, я троих изуродовал, кому зубы выбил, кому руку повредил. Пошли на меня с «заточками» (самодельные ножи, сделанные из напильников, ободов и прочего), но побил их всех. Уважением стал пользоваться, больше никто не лез, но дважды пытались убить топором на работах. Я на страже был, и кое-кто из них на всю жизнь инвалидом стал. Доноса на меня не было, лагерь особый, шпану в нем не держали, а у воров крупных свои законы о доносах и «чести». Хотя иногда и доносят, но «свои» за это убить могут.
      Назначили меня на лесоповал в бригаду: лесоповальщики, обрубщики веток, хлыстовщики, погрузчики и другие. Меня бригадир поставил с о. Арсением валить (спиливать) деревья. Слово за слово, подружились с ним. Узнал, что священник, монах, интересные разговоры вели, и начал я о Боге задумываться, в душе у меня жила вера в Него, вложенная матерью.
      Зимой, в декабре, бригада валила лес. От лагпункта до леса надо было пройти три километра по сугробам; дойдешь, измучаешься, мокрый от пота, хотя и мороз 20 градусов, охрана за тобой плетется злая-презлая. Для них костер разведешь и начинаешь лес валить. Дело это тонкое, ювелирное; в руках топор и двуручная пила, бензопил тогда у нас не было. Лес мачтовый, стройный, высокий, кора ствола красивая, бывало, пилишь – и самому жалко, живое оно.
      Три, четыре сосны свалили, стали валить пятую. Подпилили, подрубили все как надо, определили, куда упадет, крикнули, чтобы отошли. Последний подпил и подруб сделали и ждем, когда упадет. Подул ветер, дерево стало падать не туда, куда рассчитывали, а на нас. Бросился в сторону и зацепился за старый пень, упал; вижу – придавит меня, а о. Арсений стоит, не бежит. Кричу: «Беги!» Мне-то уже конец. Знаете, как срубленное дерево падает? Сперва раздается треск хлыста (ствола), отрывающегося от остающегося пня, и в звуке этом слышатся отголоски плача. Потом, наклонившись, задевая ветки стоящих деревьев, ствол зловеще скрипит и, падая на землю, издает глубокий вздох, смешивающийся с треском ломающихся ветвей, переходящий в протяжный стон, – и затем комель (конец спила) прижимается к земле, раздавливая все, что попадает под него. Понял, погибаю. Комель сосны взвился над моей головой. Отец Арсений, перекрестившись, толкнул его руками в сторону. Ветки сосны еще ломались от падения, но комель лежал в двух метрах от меня. Я встал верующим человеком, увидевшим чудо, настоящее чудо . Увидел Бога и без оглядки пошел за о. Арсением. И вспомнил до мельчайших подробностей то, чему учила мать. Так я обрел Бога.
      Чудо было настолько явным, что все, находившиеся около падения дерева, удивлялись, как мог человек оттолкнуть дерево весом в несколько тонн. Кто-то из зеков, помню, перекрестился.
      Вспоминаю другой случай (хотя с человеком не бывает случайностей, все определяется волей Божией). Заключенные-уголовники отбирали у «врагов народа» пайку – миску с баландой и кашу. Один или два раза при раздаче пищи я видел, что у о. Арсения отобрали пайку и обед. Решил отучить уголовников-зеков и стал следить за о. Арсением, когда он подойдет к раздаче. Подошел уголовник Холодов – жестокий и подлый человек, за ним стоял о. Арсений. Получив свою порцию, Холодов не отходил и ждал, когда обед получит о. Арсений. Схватил его миску, пайку и хотел переложить к себе. Здесь-то я и решил схватить уголовника – и остолбенел. Отец Арсений спокойно отстранил его руку и, смотря в глаза Холодову, сказал: «Оставьте, идите с Богом, не делайте этого больше». Жестокий, наглый Холодов, никого не боявшийся в нашем бараке, сжался и смущенно ушел. Моя помощь была не нужна. Я понял, о. Арсений не беззащитен, с ним Бог, и Он охраняет и защищает его».
      Даниил Матвеевич закончил воспоминания. Я смотрела на него, и мне чудилось, что у этого большого, живого по натуре, подвижного человека лицо все время менялось. То оно становилось улыбающимся, радостным, оживленным, то, когда он замолкал и на него никто не смотрел, появлялось облако грусти и глубокого страдания, которое исчезало только тогда, когда с ним начинали разговаривать. Видимо, глубокое горе и боль жили в его душе.
      С особой любовью и тревогой смотрел на Даниила Матвеевича о. Арсений, видимо, что-то беспокоило батюшку, чувствовалась глубокая забота и желание помочь ему.
      Когда писались эти воспоминания, Даниил Матвеевич уже умер, предсказав месяц и день своей смерти – 12 сентября 1966 г., это был день святого Даниила Московского, в честь которого он был крещен.
      Он был веселым, добрым, жизнерадостным человеком, жившим не для себя, а для других людей, отдававшим все и всем: заработанные научным трудом деньги, силы, доброту своего сердца, готовый вовремя теплым словом поддержать скорбевшего, ободрить, вселить уверенность и надежду на лучшее.
      Встреча с Даниилом Матвеевичем показалась мне вначале мимолетной, но Господь и будущий духовный наставник о. Арсений решили по-другому.
      После долгой беседы, исповеди, литургии и причастия я осознала, что жизнь под руководством батюшки пойдет по совершенно новому пути. Вечером о. Арсений позвал меня одну в свою комнату и сказал: «Мария Адриановна, обращаюсь к Вам с просьбой. Знаю Ваше горе, но Вы видели Даниила Матвеевича, он смертельно болен, у него рак печени, проживет он не больше 18 месяцев. Возьмитесь заботиться и ухаживать за ним до самого смертного часа. Вижу – удивлены. У Вас больная мать и еще есть дочь, и видите Вы меня, иеромонаха Арсения, и Даниила Матвеевича впервые, и внезапно – такая просьба. Поверьте мне, Господь во всем поможет, и безмерное горе Ваше растворится в добре. Даниил Матвеевич человек не от мира сего, он даст радость и мир Вашей семье».
      Я задумалась. Просьба была необычной, непосильной, и я совершенно не знала Даниила Матвеевича, да и как к этому отнесутся мама и дочь Аня? И в какой форме будет выражаться мой уход? «Но…» – начала я говорить. – Повторив мое «но», о. Арсений сказал: «Дней через десять Даниил Матвеевич зайдет к Вам с моей посылкой, это положит начало знакомству Вашей семьи с ним». Сказал так, словно вопрос был уже решен, но добавил: «Попрошу Лену, Юрия и Георгия Алексеевича посильно помогать Вам, кстати Георгий Алексеевич по профессии – прекрасный хирург».
      Действительно, дней через десять пришел Даниил Матвеевич и передал мне от о. Арсения большую Богородичную просфору, таких просфор я раньше не видела. С этого времени Даниил Матвеевич стал заходить к нам. Мама, с трудом ходившая по комнате, и дочь Аня приветливо встречали его. Надо сказать, что мама, человек чрезвычайно умный, интеллигентка в пятом поколении, и, что греха таить, гордившаяся этим, не со всяким человеком вступала в контакт, особенно при ее властном характере. Но с Даниилов Матвеевичем она разговаривала оживленно часами, и если он не приходил, я видела, явно ждала его. Работала мама ранее в одном институте по исследованию радия. Работу любила, была доктором физико-математических наук и сейчас тяжело переживала свою инвалидность. Частым и желанным гостем стал в нашем доме Даниил Матвеевич, к сожалению, имевший привычку обязательно приносить дорогие подарки. Приносил цветы, зная, что люблю их, или вдруг появлялся с огромным тортом мороженого. Я возмущалась и кричала: «Зачем?» Анька нахально ела, мама улыбалась и молчала. Несколько раз Даниил Матвеевич приходил с Георгием Алексеевичем, тот осмотрел маму и сказал, что положит ее в госпиталь им. Бурденко: там сделают какую-то операцию, и она сможет намного лучше ходить. Георгий Алексеевич работал в госпитале Бурденко хирургом.
      Даниил Матвеевич стал заметно сдавать. Боли в области печени усилились, он сильно похудел, быстро уставал. Положили в госпиталь, пролежал два месяца, постоянно навещали Аня, Лена, Юля, Ольга, Ирина, конечно, я, да и многие другие. Вышел посвежевшим, прибавил в весе, но было видно, что болен тяжело. Помню, пришли ко мне Лена, муж ее Юрий, Георгий Алексеевич, Ирина, Светлана, Юля и Даниил Матвеевич. Праздничного дня не было, и я была поражена такому наплыву гостей, хотя и рада. Все были духовные дети о. Арсения. Удивило, что каждый принес какой-нибудь подарок. Даниил Матвеевич притащил огромный торт из мороженого, кто-то бутылку шампанского. Все это показалось мне странным (потом узнала, что это был сговор и одновременно психологическая атака на меня). Даниил Матвеевич встал и сказал: «Маша! – он всегда звал меня так, – мне осталось жить не более шести-семи месяцев, у меня трехкомнатная квартира, в ней собран редкий минералогический музей. Я умру, и все это пропадет, хочу, чтобы все это досталось Вашей дочери Анне. Все сидящие здесь и Ваша мама знают об этом, Вам надо пойти со мной в ЗАГС и зарегистрироваться, а потом прописаться. Это только формальность, о. Арсений переговорит с Вами, он просит с Леной, Юрием, Георгием Алексеевичем и мной приехать к нему в ближайшую субботу или воскресенье». Я взорвалась, наговорила много всякого, наотрез отказалась. Гости не особенно огорчились, почему-то улыбались и так же спокойно пили и ели. Обозлилась на Даниила Матвеевича. Человек болен, придумывает глупости, устраивает какое-то праздничное сборище. Квартира мне совершенно не нужна с ее минералогическим музеем. У меня своя трехкомнатная и, кроме того, я не пешка, которую можно переставлять по чьему-то желанию.
      Высказалась, но удивила меня мама, сказавшая: «Мария! Ты не права и обижаешь Даниила Матвеевича». От мамы таких слов не ожидала, слишком щепетильным и умным она была человеком.
      Не буду вдаваться в подробности, поехали к о. Арсению, разговор был долгим и трудным, но по благословению батюшки через полтора месяца зарегистрировались, и я прописалась «женой». Господи! Как же все это оказалось промыслительно с квартирой и необходимо для меня и дочери Анны впоследствии!
      Через два месяца Даниил Матвеевич слег, боли были невыносимые. Переносил он их мужественно, днем приходили из поликлиники и делали укол, вечером приходил Георгий Алексеевич, а ночью укол делала моя мама, особо внимательно относясь к Даниилу Матвеевичу.
      Лежал и умер Даниил Матвеевич у нас в комнате, где ранее жила Аня. Несколько раз из Калуги приезжал о. Алексей и исповедовал его, за два дня до смерти привезли о. Арсения, и он исповедовал и причастил Даниила Матвеевича.
      Смерть Даниила Матвеевича потрясла меня не меньше, чем смерть сына и мужа, хотя я знала, что он должен был умереть. Поражало меня, маму и всех окружавших его отношение к своему «умиранию», поражала беспрестанная молитва, безропотность и покорность. Ни одной жалобы, упрека, раздражения на окружающих. Поведение Даниила Матвеевича сильно повлияло на поведение моей мамы, ранее постоянно жаловавшейся на свою инвалидность, бесперспективность жизни. Теперь она переносила все без жалоб.
      Ухаживали за Даниилом Матвеевичем Лена, ее муж Юрий, Георгий Алексеевич и сестры общины, дежурившие даже ночами. Поразила меня моя дочь Аня, все свободное время проводившая около больного, а ей было только одиннадцать лет и характера она была порывистого, по натуре неусидчива. Встреча, знакомство и дружба с Даниилом Матвеевичем внесли в нашу семью взаимную любовь и понимание друг друга, чего раньше не было.
      Этот высокий, мощный, огромный человек, проникнутый верой, редкой добротой и чуткостью, поражал необыкновенным свойством, а может быть и даром, пугавшим меня. Бывало, молча сидя за столом с пришедшими к нам гостями, не принимая участия в разговоре, неожиданно мог сказать кому-то из присутствующих: «Вы хотите завтра пойти с дочерью (и называл, куда) – не ходите, пойдите в четверг». Его спрашивали: откуда вы знаете? Он не отвечал, но все сказанное сбывалось. Таких примеров было много, и мы стали верить его словам. Некоторые поступки его были часто необъяснимы.
      В одну из своих встреч с о. Арсением я рассказала ему об этом. Он ответил: «Замечал, еще будучи с ним в лагере. Это дар Божий, дающийся человеку большой веры. Вы, Мария Адриановна, конечно, слышали, что есть большие святые земли Русской, которых в народе называли юродивыми. Их святость велика, вера в Господа беспредельна, «судьбу рекут» и чудеса совершают, а ведут себя на людях странно и непонятно, по-современному у них есть «отклонение от нормы», у одних больше, у других меньше. Вы часто соприкасаетесь с Даниилом Матвеевичем, разве не замечали особенностей его поведения, подхода к людям? Доброта, которая сообщается им, всегда исходит из познания души человека, понимания, что человеку необходимо в данный момент. Например, в день рождения все несут новорожденному цветы и конфеты, совершенно не нужные ему, а Даниил Матвеевич подарит именно то, что жизненно необходимо человеку, и скажет слова, которые согреют душу, и нужны они. Помните первую вашу встречу, он сказал: «Хороша Маша, да не наша…» Видел Вас в первый раз, но сказал, словно знал давно. В лагере, в жизни, на работе многим представлялся, вероятно, наивным и инфантильным, и в то же время – крупнейший специалист в области геологии, все сочеталось и сочетается в одном человеке.
      Не удивляйтесь, скажу Вам – он современный юродивый, с такой же преданной Богу душой, как у юродивых XV–XVI вв., но его поведение среди современных людей соответствует времени. Каждому веку соответствует юродивость своего времени. Если бы сегодня появился юродивый с образом поведения Василия Блаженного, он не был бы понят и его наверняка положили бы в лечебницу. Не удивляйтесь моим словам, Господь посылает Вам счастье общаться с таким человеком. Всегда он был человеком глубочайшей веры, и его слова, что он растерял ее в экспедициях, – одни только разговоры. Где бы он ни был, он защищал слабых, убогих, больных, зарабатывал очень много и все всегда раздавал. Молится беспрестанно, читает Иисусову молитву, но скрывает это. Однажды здесь у меня он встретился с иеромонахом Серафимом. Увидев его, о. Серафим сказал мне: «Это человек Божий, высокого духа, думаю – принял давно тайное монашество». А о. Серафим провидец. Что целует всех, не удивляйтесь, тоже от юродивости, но мысли людей читает и часто видит, что произойдет с человеком. Может внезапно сказать ему об этом, потом стесняется, что сказал, но говорит по произволению Господа.
      Мария Адриановна! Он вошел в Вашу семью, и разве Вы не ощущаете, как все переменилось. Ваша мама и дочь стали другими людьми, мир и спокойствие пришли в дом. Куда бы ни пришел Даниил Матвеевич, приходит радость и благодать Божия. Жить ему осталось немного, боли переносит страшнейшие, но молчит, стараясь этого не показывать. Меня, иеромонаха Арсения, поражает тайность его жизни и сокровенность совершаемых им добрых дел. А их множество. И все это сочетается в одном человеке: огромный ученый, молитвенник, совершитель множества добрых дел, одним появлением своим приносящий людям радость и свет, и знающий час и день своей смерти, идущий к ней с постоянной молитвой к Господу о прощении. Он сейчас живет у Вас, и Вы не один раз видели его молящимся перед иконой Смоленской Божией Матери, это любимая им икона; и сразу Вас охватывало желание молиться, такова сила его молитв к Богу». «Да, – ответила я, – когда Даниил Матвеевич молится, то и маму, и дочь, и меня сразу охватывает непреодолимое желание присоединившись к нему, молиться». – «Я рад, что Господь привел Вас встретиться с ним», – и благословил меня. Я глубоко благодарна была о. Арсению, что он поручил мне заботиться о Данииле Матвеевиче.
      Вернусь к своему первому приезду с Леной к о. Арсению, полностью изменившему мое отношение к жизни. Вечером (в первый приезд) батюшка минут тридцать говорил с нами о молитве, ее значении в жизни человека, приводил высказывания святых отцов Церкви, подчеркивал неразрывную связь молитвы к Вседержителю и любви к ближнему своему. Я уезжала из Ростова другим человеком, не стало озлобленности, раздражительности, роптания на Бога, пришло спокойствие. Горе осталось, но оно сгладилось. Приехав в Москву, все силы отдала воспитанию дочери и уходу за мамой, стараясь под руководством о. Арсения исполнять две основные заповеди Господни, о любви к Богу и людям. Как только было возможно, ездила с Леной, Юрием и Даниилом Матвеевичем в Ростов, в Москве часто ходила в церковь вместе с Аней, а иногда с Георгием Алексеевичем и Даниилом Матвеевичем, дома молились мама, Аня и я. По завету батюшки, как могла, опекала Даниила Матвеевича, благо жил он от нас в пяти минутах ходьбы. Приходил к нам почти через день, потом переехал к нам.
      Через полгода после смерти Даниила Матвеевича Георгий Алексеевич попросил меня стать его женой. Поехали в Ростов, о. Арсений благословил, и вскоре мы обвенчались и зарегистрировались. Мама и Аня не возражали. Мне было к этому времени 32 года.
      Потом стало понятно, что молитва «Царице моя преблагая, надежда моя Богородице…» была любимой у о. Арсения, и многим, пришедшим в горе, читал он ее.
 
      Мария Тропарева (1964–1975 гг.).
      Воспоминания Даниила Матвеевича о лагере
      и о спасении его о. Арсением были записаны в 1965 г.
      доктором Ириной Николаевной.
      Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г.).

БЕСЕДА