Глава двенадцатая

К вечеру между Сосновкой и Малой Холмянкой начались переговоры. Письма перевозили крестьяне, не причастные к партизанскому движению. Первое письмо, которое получил Цибуля, было такого содержания:

Сачек прочел это письмо вслух Цибуле. Они сидели вдвоем в избе Емельяна Захаровича.

– Ну, что ты на это скажешь? – спросил Цибуля своего помощника.

Сачек быстро заморгал редкими ресницами и, ухмыляясь, ответил:

– Ежели на него нажать, так он и десять даст.

Цибуля посмотрел на него внимательно, словно впервые увидел.

– Десять, говоришь?

– Пожалуй, что даст.

– А как же городские? – спросил Цибуля.

– Я же говорю, что ежели нажать, десять тысяч золотом отвалит. У него небось побольше нашего с тобой. Сколько веков на нашем брате ездили, заторопился Сачек, обрадованный тем, что Цибуля так спокойно принял его намек. – Городские что? Сам пишет – ну, в тюрьму посадит, там, глядишь, какая перемена произойдет. Тюрьма – это тебе не расстрел. Глядишь, у нас силы прибудут. Тут Березня подсылал своих ко мне насчет соединения. Они тоже против панов. Только у них с большевиками неполадки. А нам что до этого?

– Так, так… – пробурчал Цибуля и принялся за свою бороду. – А мне сдается, что брешет этот полковник насчет тюрьмы. Знаю я ихнюю повадку. Холмянские поверили, так он их за спасибо повесил.

Цибуля темнел, и Сачек поздно заметил свой промах.

– А ты, Сачек, сука. Мне про тебя раньше еще хлопцы говорили, но я думал – зря, а ты, я гляжу, продашь отца родного.

– Да что вы, Емельян Захарович, я так, к примеру сказал. Воля ваша, делайте, как знаете.

– Так, так… бери бумагу и пиши: «За деньги не продаем». Написал? «Доставляйте в Холмяпку Раевского, его жену, Ковалло и Метельского». Написал? Так. «Тогда обменяем в чистом поле, да чтоб без обману. Чуть что постреляю ваших. Мы не холмянские». Так и напиши им. Есть? Прочитай. Так. Ну, давай подпишу.

Вечером в охотничий домик вернулся «Рупь двадцать»: он привез оба письма Могельницкого. Во втором полковник отвечал Цибуле кратко:

– Ура! – закричал Птаха и пустился в бешеный пляс.

Всех обуяла радость. Даже сдержанная Сарра захлопала в ладоши и бросилась обнимать просиявшую Олесю.

– Вот видишь, Олеся, как хорошо, скоро ты обнимешь батьку.

– Господи, неужели правда? – улыбаясь, сказала Олеся.

Птаха перестал плясать.

– Послушай, Ленька! – подлетел он к Пшеничеку. – Нет ли у старикашек чего-нибудь такого, знаешь, от чего жить веселей на свете? – И Андрий подмигнул впервые улыбнувшемуся Раймонду.

– Молочка от бешеной коровы? – сразу понял его Леон. – Я думаю, у них все есть. Ведь паны на охоте небось греются шпиритусом. Я в один момент, только как начальство? Может, это не подходит под программу? – на полпути к двери задержался Леон.

– Я думаю, этого не надо… – сказал Раймонд, невольно смущаясь тем, что он возражает первый и этим как бы берет на себя роль начальника.

– Не надо, ребята, зачем нам это? – поддержала его Сарра.

– Не надо, так не надо, – сразу же остыл Птаха.

– Что ты его уговариваешь, Саррочка? Если он нос рукавом вытирает, значит, он понял, – звонко захохотала Олеся.

– А, зазвенел колокольчик! – улыбнулся Щабель. Даже сумрачный Пшигодский перестал хмуриться.

– Веселый народ эти наши ребята, с ними и умирать не скучно, – тихо сказал он Щабелю.

Тот нагнулся к нему и так же тихо спросил:

– Как вы думаете, товарищ Пшигодский, не съездить ли мне с вами к Цибуле? Ребят здесь оставим, троих партизан с ними для смены на постах. Читали? Могельницкий им деньги предлагал. Всякое может случиться. Поедем, а?

Пшигодский, подумав, согласился.

– Вот что, хлопцы, мы сейчас с товарищем Пшигодским поедем в Сосновку, – громко сказал Щабель, поднимаясь из-за стола, – а вы здесь будьте начеку. Раймонд, мы поручаем тебе командование вашим небольшим отрядом. Под утро мы вернемся и перевезем этих, – указал он рукой на дверь, – в Сосновку.

У ворот, уже сидя на коне, Щабель наказывал Раймонду:

– Гляди в оба. Окна завесьте. Сторожевых сам проверяй. В случае чего коней с санями держи наготове. Ежели постовые отряд ихний приметят или разведку, так сажай графинь в сани, сами на коней и жарьте во весь дух в Сосновку напрямик по лесной просеке. Одним словом, соображай сам, как лучше.

В это время на другом конце двора Пшигодский прощался с Франциской.

– Ты что ж, с ними поедешь, ежели обменяют? – глухо спросил он.

– Может, и поеду. Куда мне?

– Не езди к ним. Направляйся к отцу в Сосновку.

– Это к тебе, что ль? Чтобы снова бил, да? Нет, дурех нету. Не хочу я с тобой жить, понимаешь? Не хочу!

– Франциска!

– Ты мне не угрожай! Я не для того за тебя шла, чтобы ты меня кулаками утюжил.

Студеный ветер хлестнул им в разгоряченные лица.

– Пшигодский! – позвал Щабель.

– Бить не буду, езжай к отцу. Там поговорим. А туда не езди, а то убью!

Когда все окна в домике были плотно завешаны, Раймонд и Птаха еще раз обошли усадьбу вокруг. Снег перестал падать. Ночь была ясная. Луна кралась по верхушкам деревьев. Сосны отбрасывали огромные тени.

В лесу тишина. Чуть слышно скрипит под ногами податливый снег. Он покрыл все вокруг теплым ватным одеялом, закутав в него маленький домик и постройки.

Слышно было, как в конюшне лошади спокойно жевали овес.

– Смотрите, товарищи, внимательно, – говорил Раймонд троим партизанам, – мы под утро вас опять сменим. В случае, если заметите что, давайте знать. Расходитесь по своим местам.

Когда они с Андрием входили в столовую, Пшеничек, только что пришедший с караула, уже рассказывал девушкам что-то смешное.

– Что он здесь брешет? – спросил Птаха, расстегивая пояс с патронными подсумками.

– Он говорит, что ты за собственной тенью бегал, думая, что это легионер. Правда это? – хохотала Олеся.

На этот раз Птаха добродушно улыбнулся и безнадежно махнул рукой.

– Что ж, профессия у него такая – мельник…

– Что же нам теперь делать, Раймонд? – спросила Сарра.

– Я думаю, что вы с Олесей можете ложиться спать, а мы должны подежурить эту ночку. Посидим, поговорим кой о чем.

– Я не хочу спать, – отказалась Сарра.

– И я, – повторила за ней Олеся.

– Ну, тогда надо заняться чем-нибудь, а то скучно всю ночь так сидеть, и Андрий опять станет ко мне придираться, а у меня терпение кончится, и будет скандал, – начинал Леон свою игру в «кошки-мышки».

– Ты не очень-то на «петуха изображайся», – передразнил его Андрий.

– Что ж, я по-украински хоть плохо, но говорю, а ты по-чешски что понимаешь?

– Опять начали? Надоело! – рассердилась Олеся.

– Эх, мандолину б сюда! Я бы ушкварил полечку, а вы б сплясали. Все равно один конец. Завтра ведь у нас праздник. То-то рад, будет Григорий Михайлович, когда нас с тобой увидит, Олеся! – воскликнул он.

– Олесю, конечно, а ты-то какая ему радость? – спросил Леон.

Андрий несколько секунд смотрел на Леона молча, а затем сказал:

– А ведь у вас в самом деле неплохо дело пойдет!

– Ты о чем? – осторожно спросил Леон, чувствуя какой-то подвох.

– Я насчет мельника, Папашка-то ейный муку молоть будет, ты языком, а она, – и он сделал на слове «она» ударение, – пироги печь. Тут тебе целая фабрика.

– Зачем ты их свел, Раймонд? Пошли одного на караул, и будет тихо, – предложила Олеся.

– Нет, мы уж свое отдежурили, а ты можешь постоять с винтовкой, если охота, – запротестовал Леон.

Сарра сидела за столом, подперев голову рукой. Раймонд отдыхал в глубоком кресле у камина, не снимая сабли и маузера.

– Я видела в шкафу в третьей комнате гитары и мандолины, – сказала Сарра.

– Чего ж ты молчала? – радостно вскочил Птаха.

– Нам ведь было не до музыки, да и сейчас, пожалуй, еще рано веселиться, – ответила девушка.

Слушая ее певучий, мягкий говор, Раймонд представил себе выражение ее лица, черные, с холодком, огромные глаза и решительные, немного упрямые губы. Странно, но в то же время и понятно – ее одну Андрий слушается беспрекословно. Раймонд не помнил еще случая, чтобы этот беспокойный парень нагрубил ей.

– Ленька, бери лампу, пойдем струмент глядеть, – сказал Птаха.

Двери всех комнат выходили в общий коридор. Леон шел с лампой впереди.

Птаха следом за ним. Около чулана Андрий задержался, прислушиваясь.

«Старикашки спят». В комнате, где помещались Людвига, Стефания и Франциска, был слышен тихий разговор.

– А ключ здесь зря торчит, – сказал Андрий и положил его в карман.

– Все равно им через нас только уйти можно, да и куда побежать? – ответил Леон, но все же попробовал, заперта ли дверь.

Через минуту они вернулись, неся в руках три гитары и мандолину.

– Там на них лет двадцать не играл никто, со всех гитар на одну едва струн наберешь. Сейчас я смастерю, – сообщил Андрий и энергично принялся за работу.

– Сарра, мы не давали еще ужинать этим? – указал Раймонд рукой на дверь.

– Нет, эта полная отказалась принять обед, – ответила Олеся.

– Как же быть? – спросил Раймонд.

– Что ж, я упрашивать должна была ее? Она на меня так посмотрела, – сказала Олеся.

– Ничего, захочет кушать, сама попросит, – успокоил Андрий, ловко накручивая на колышки струны.

Раймонд подошел к столу, на котором стояла тарелка с ветчиной и хлебом, и вопросительно взглянул на Сарру. Та задумчиво глядела на огни камина, не обращая на него внимания.

– Все же нужно передать им это, – сказал он и взял тарелку.

Сарра взглянула на него с едва заметной иронией.

– Ты как думаешь, Раймонд, твоего отца тоже ветчиной кормят? И он тоже отказывается? – спросила она.

– Да, но он в руках у шляхты, какое же здесь сравнение с нами? Если опять откажутся, я оставлю им, и пусть как хотят, – он направился в соседнюю комнату.

Дверь открыла Франциска.

Людвига, полулежавшая на диване, поднялась и села. Стефания не шевельнулась.

– Я принес вам ужин. Почему вы отказываетесь кушать? – спросил он Людвигу, останавливаясь перед ней.

– Спасибо, но мы не голодны, – неуверенно ответила Людвига. Ей хотелось есть, но ее смущала Стефания, наотрез отказавшаяся принять что-либо от «хамов».

Раймонд поставил тарелку с ветчиной и хлебом на стол.

– Могу вам сообщить, что вы завтра будете обменены на наших захваченных жандармерией товарищей.

– Нас обменяют? Это вы правду сказали? – мгновенно «проснулась» притворившаяся спящей Стефания.

– Вы, наверно, редко встречаетесь с людьми, которым можно верить, – сухо ответил Раймонд.

Теперь, когда с его головы была снята заячья шапка, Стефания и Людвига узнали его.

– Скажите, этот Пшигодский еще здесь? Я что-то не слышу его голоса, – с тревогой спросила Стефания.

– Нет, ом уехал подготовить обмен.

– Слава богу! – облегченно вздохнула Стефания и сразу же преобразилась.

Она еще раз оглядела с головы до ног Раймонда и, стараясь быть как можно ласковей, спросила:

– Скажите, как вы попали в эту ужасную компанию?

Людвига, боясь, что Стефания скажет еще что-нибудь бестактное, поставила тарелку с ветчиной к себе на колени.

– Мы будем ужинать, – улыбнулась она. Раймонд шагнул к двери. Стефания удержала его.

– Скажите, чем вы подтвердите правдивость ваших слов?

Раймонд вынул из кармана письма Могельницкого.

– Я вам верю, – протестовала Людвига, когда он подал ей письма.

Но Стефания взяла и жадно прочла оба письма.

– Матка боска ченстоховска! Хоть бы эта ночь скорей прошла! – воскликнула она и передала письма Людвиге.

– Вы графу сразу поставили условие об обмене на ваших товарищей? спросила та.

– Да, я сам писал это письмо.

– А можно узнать, что вы ответили ему на первое его предложение?

– Почему же? Сказали, что на деньги не меняем, нам ведь нужно спасти товарищей… – Раймонд вышел, оставив дверь полуоткрытой.

– Есть! Настроил! – крикнул Птаха и взял первый аккорд.

Минуту спустя пальцы заметались по грифу, и мандолина запела в его руках.

– Бери, Олеся, сыграем наши любимые, – сказал Птаха, обрывая свое музыкальное вступление.

Олеся взяла в руки гитару, легонько тронула пальцами басы, и ей вспомнилась маленькая водокачка у реки и вечера, которые они проводили втроем. «Как он там сейчас, батько милый? Если бы он знал о завтрашней встрече…»

– Я жду, Олеся.

Полилась грустная песня. Она то замирала далеко за степными курганами, то, чудилось, ветер приносил ее издалека. В лирическую мелодию вдруг бурно ворвались радостные звуки.

Торжественным маршем вступала на землю весна, и у околиц вечерами теплыми запевали молодые голоса:

Песню сменила полька, задорная, кокетливая. Андрий забыл все. Он играл с такой страстью, что красота его игры дошла даже до Стефании.

– А ведь прекрасно играет… – заметила она.

Людвига любовалась мастерским исполнением. Музыка разбудила дремавшую боль.

– Раймонд, для кого я играю? – возмутился Андрий.

Леон подлетел к Сарре.

– Задумчивая женщина!.. Дорогой товарищ!.. За счет завтрашнего разрешите станцевать.

Сарра отмахнулась от него.

Андрий опять тронул струны, и зазвучал вальс. Леон ласково взял Сарру за руку.

– Но станцевать же можно? Зачем грустить?.. Или со мной не хотите?

Гитара Олеси вступила прекрасным созвучием басов.

Сарра встала.

Леон осторожно обнял ее за талию, сильной рукой повернул вокруг себя.

Когда пляшут двое молодых и красивых – хорошо.

Раймонд, улыбаясь, следил за их легкими, изящными движениями.

«Лихо пляшет чертов чех», – позавидовал Птаха.

Франциска стояла у двери, наблюдая за танцующими. Она встретилась с глазами Раймонда, и оба невольно улыбнулись, как когда-то, при первой встрече.

Раймонд колебался минуту. «Но ведь Сарра танцует…» И он решительно отстегнул пояс, положил саблю и маузер на стол и, смущенно краснея, подошел к Франциске. Она, не раздумывая, положила руку на его плечо, и в горнице закружилась новая пара.

– Ты слышишь, Людвига, они ведь танцуют! И Франциска тоже. – В открытую дверь Стефании была видна вся горница. – Оказывается, играет не он, он пляшет с Франциской, этот парень, что приходил сюда.

Олеся давно уже бросила гитару и валенки и отплясывала в мягких чувячках. Один Птаха должен был играть, чтобы не нарушить общее веселье.

Наконец ему надоело.

– Что ж это, я один должон играть? Это несправедливо, – сказал он.

– Что же делать, Андрюша, ведь мы не умеем! – крикнул ему Леон.

– Ну, еще немножко, Андрюша, скорее ночь пройдет!

Тогда Андрий встал и, к общему удивлению, отправился в соседнюю комнату.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я слыхал, что все образованные на этой штуковине играют, – указал он пальцем на пианино, – так что прошу, сделайте одолжение, ежели можете на этом струменте, – полечку нам, а то все пляшут, а я один должон играть, – обратился он к Людвиге.

Его простодушие, прямота и детское желание плясать покорили Людвигу. Улыбаясь, она подошла к пианино и, вспомнив первый попавшийся мотив – «Итальянскую польку» Рахманинова, прикоснулась пальцами к клавишам. Птаха неожиданно для самого себя повернулся к Стефании:

– Прошу прощения, не в обиду, а для веселого вечера и за завтрашнее утро… Так что прошу вас сплясать со мной.

Сероглазый, сверкая ослепительной белизной прекрасных зубов, он стоял перед ней, этот парень с волнистым чубом. Стефания решила, что будет выгоднее для ее замыслов согласиться…

Андрий видел, что Олеся рассердилась. Сарра тоже. Но это не остановило его…

Лишь глубокой ночью в охотничьем домике стало тихо. Все заснули.

Спала Людвига, и во сне ей казалось, что так и должно быть: именно в этом домике, в такой необычайной обстановке, она и должна была встретиться с этими людьми. Как хорошо, что она не ошиблась: эти люди, которых она защищала, которым симпатизировала, были действительно прекрасные люди.

Крепко спали заложники и их сторожа.

На широкой скамье уснули в обнимку Сарра и Олеся, которых Андрий заботливо укрыл полушубком.

Сам Андрий спал на полу, подложив руку под голову, Леон – на столе,

Раймонд – на другой лавке.

Партизанам на дворе надоело ходить вокруг усадьбы порознь: они сошлись все трое в конюшне. Здесь было тепло. Двое из них забрались в сани, а «Рупь двадцать» послали караулить. Тому захотелось пить, он вошел в дом, выпил из бочки, стоявшей в коридоре, добрую кварту воды и тут же присел погреться у печки, да и заснул. Партизаны в санях, надеясь на него, тоже незаметно уснули.

Ночью Стефания поднялась, надела шубу, меховую шапочку и вышла в соседнюю комнату. Обычно в этих путешествиях в конец двора их сопровождал кто-либо из девушек, сейчас же все спали. Стефания тихо открыла дверь в коридор – там, разметав руки, сладко спал у печки партизан, его винтовка стояла тут же, прислоненная к стенке.

Несколько минут Стефания стояла в коридоре, затем тихо приоткрыла дверь. На дворе никого. С замирающим сердцем Стефания вышла во двор, постояла немного и затем быстро пошла к воротам. «Если остановят, скажу, что мне нужно», – думала она, чувствуя, как колотится ее сердце.

Но ее никто не останавливал. Вот эта просека идет в Гнилые Воды, она не раз заезжала сюда со Станиславом попить квасу во время охотничьих прогулок мужа.

Чем дальше она удалялась от усадьбы, тем быстрее шла и, наконец, побежала, спотыкаясь в неудобных для ходьбы ботах. Но все еще не верила, что свободна. Уже километрах в двух от домика она почувствовала усталость.

Бежать больше не могла. В сердце кололо. Она сбросила боты и, оставив их на снегу, пошла в одних высоких ботинках.

Наконец она услыхала лай собак, а когда подошла к околице, была остановлена криком на польском языке:

– Стой! Кто идет?

Из-за плетня выскочили два вооруженных человека. Это были легионеры из эскадрона Зарембы.

– Пусть вельможная пани не волнуется. Мой сержант довезет вас до города. Тут ведь близко. Дорога безопасная, мы только что оттуда. Ну, трогай, – махнул рукой Заремба сержанту.

Тот подобрал вожжи. Лошади тронулись. Стефания с беспокойством оглянулась. Эскадрон Зарембы на рысях выходил из деревни к лесу. Светало.

Первым проснулся «Рупь двадцать», спавший в коридоре. Ему стало холодно. Дверь, открытая Стефанией, остудила коридор. Его испуганный крик:

«Хлопцы, спасайся – ляхи!» – разбудил всех. Больше «Рупь двадцать» не сказал ничего – Заремба выстрелил ему в голову.

Раймонд кинулся к оружию.

В коридор вломились легионеры. Птаха, как кошка, вскочил на ноги. Одним крыжком он достиг угла комнаты, где стоял его карабин. Соскочивший со стола Леон спросонок ничего не понимал.

В первое мгновение ничего не поняли и девушки. Андрий бросился к двери.

Открыв ее, он отпрянул па-зад, снова захлопнув дверь. В коридоре грянуло несколько выстрелов. Щепы летели от простреленной в нескольких местах двери.

Слепая удача спасла Андрия от смерти.

Леон, наконец, понял, что произошло. Одним движением он перевернул стол и припер им дверь, а сам бросился к винтовке. Андрий стрелял через дверь из угла комнаты.

– Назад! – гремел в коридоре Заремба. – Прекратить стрельбу! Здесь графиня, пся ваша мать! Назад!

Коридор опустел.

– Мы их и так возьмем. Там трое мальчишек, а в перестрелке можно убить графиню, – объяснил поручик свое отступление солдатам.

– Если бы не этот лайдак, – яростно ткнул он тело «Рупь двадцать», – мы бы их спящих накрыли.

– Что случилось, пане поручик? Почему вы отступили? – подъехал Владислав к Зарембе, видя, что солдаты отходят в глубь леса.

– Их нужно выманить без боя. Успели проснуться, – зло ответил младшему Могельницкому Заремба.

– Но вы были уже в доме! – вскипел Владислав.

Оскорбленный этим восклицанием, Заремба не вытерпел:

– Я-то был в доме, подпоручик, но вас там, кажется, не было. Прошу вас заниматься своим взводом и не делать старшим по чину оскорбительных замечаний. Я знаю, что я делаю.

Владек в бешенстве повернул коня и отъехал.

– Закрывай окна скамьями! – командовал Раймонд.

В горнице забаррикадировались.

Раймонд вбежал в комнату, где помещались пленницы. Он увидел лишь бледную Людвигу и растерянную Франциску.

– Ради бога, что случилось? Где Стефания? – бросилась к нему перепуганная Людвига.

Раймонд быстро окинул комнату.

– Как где? Она должна быть здесь! – крикнул он.

– Вот оно что? Сбежала, гадюка! Проспали мы с тобой, Раймонд, и честь и славу! – с тоской сказал сзади него Птаха.

– Что ж вы будете делать? – Людвига схватила его за руку.

Птаха вырвал руку.

– Будем отбиваться до последнего… Ложитесь на пол, я с этого окна стрелять буду! – крикнул он. – Все равно живыми не сдадимся! Пропадать – так недаром!

Он с яростью двинул тяжелый диван к окну.

– А почему вы остались? – спросил Раймонд Людвигу.

– Я ничего не знала о ее побеге… – чуть слышно ответила она.

– Пане поручик, тут двоих поймали в конюшне, – доложил Зарембе капрал и указал пальцем на партизан.

Заремба выразительно махнул рукой.

В домике услыхали короткий залп. Леон и Птаха стояли у окна, за своим прикрытием, готовые выстрелить в любое мгновенье в каждого, кто попадет на мушку.

– Эй, там, в доме, не стрелять! Пан поручик хочет с вами говорить! крикнул чей-то зычный голос со двора.

В доме молчали…

– Слушайте, вы, которые там засели! Я, поручик Заремба, послан сюда полковником Могельницким… Слышите? – кричал со двора Заремба.

– Слышим, что ж из этого? – закричал в ответ Пшеничек.

– Предлагаю вам сдаться.

В домике молчали. Женщины сидели, как им приказали, на полу. Раймонд, вытянув вперед руку с маузером, следил за дверью.

– Повторяю. Я предлагаю вам сдаться. В случае, если захваченная вами графиня Могельницкая жива и невредима, – обещаю сохранить вам жизнь. Если не сдадитесь, то перестреляю всех до одного! Даю пять минут на размышление.

В домике молчали. Раймонд, Птаха и Пшеничек переглянулись. Людвига по их взгляду поняла, что они не сдадутся. На дворе ждали. Смерть ходила где-то близко вокруг дома, пытаясь найти щель, чтобы войти сюда…

– Эй, там, в доме, сдаетесь?

– Пошел к черту, гад! Будем биться до последнего! Да здравствует коммуна! – крикнул Андрий.

КНИГА ВТОРАЯ