Загадочная, малоизученная Япония рисовалась баснословно богатой и издавна привлекала внимание и возбуждала величайшее любопытство.

Попытки европейцев проникнуть в эту отдалённую страну неизменно терпели полную неудачу. В давние времена правители Японии старались совершенно изолировать своих подданных от соприкосновения с другими народами, опасаясь, чтобы знакомство их с нравами и обычаями иностранцев не подорвало основ существующего в стране порядка. Для этой цели предусмотрительно был принят ряд мероприятий. Так, в начале XVII столетия запрещено выезжать гражданам Японии в другие страны, запрещена постройка более или менее крупных кораблей и, наконец, изгнаны из страны все иностранцы.

В 1638 году, под угрозой мучительной смертной казни, был запрещён въезд в Японию португальским морякам, принёсшим в Европу первые сведения о японцах и их стране. Одновременно все португальцы были высланы из страны. Так закончилось первое знакомство европейцев с японцами.

Исключение было сделано лишь для голландцев, и то после многих их усилий, хитростей и долгих переговоров. Они остались единственными представителями цивилизованного мира и единственными купцами, в чьих руках сосредоточилась вся вывозная торговля японцев. Однако голландцы добились для себя права торговли на самых унизительных началах. Во-первых, им не разрешалось покидать отведённого им небольшого островка Десима близ Нагасаки, где они имели факторию и жили не лучше пленников. Затем пришедшие из Голландии корабли с товарами сдавались японским властям, все священные книги офицеров и матросов отбирались и лишь по отходе корабля возвращались, и, наконец, за всей процедурой по разгрузке и нагрузке корабля, выполнявшихся японцами, разрешалось наблюдать лишь одному голландскому представителю.

Такой порядок, без всяких послаблений продолжавшийся годы и десятилетия, разумеется, сильно не нравился голландцам. В поисках выхода, в поисках открытых дверей в замкнутую, но богатую страну Голландия принимала разные меры и прежде всего всячески старалась склонить и заинтересовать Америку и Россию для совместного давления на японское правительство. Слухи же о естественных богатствах заморской страны все более и более волновали всех предприимчивых моряков. Падкое до всяких небылиц человеческое воображение снова воскресило легенду о мифических островах золота и серебра. Детище глубокой древности, эта фантазия, ещё со времён похода Александра Македонского в Индию, выплывала при случае от времени до времени, тревожа горячие головы и постоянно меняя место, форму и размеры в зависимости от эпохи, в которую занимались этими чудесными вымыслами.

Не имея возможности выходить за пределы нашей темы, мы не станем излагать, к каким следствиям повела на протяжении веков эта «золотая легенда», скажем лишь, что погоня за «золотым руном» представляет собой одну из замечательнейших страниц в истории географических исследований и открытий. Крайне любопытно отметить, что легенда иногда понималась буквально, т.-е. были убеждены, что не только есть золотоносные земли и острова, но что есть острова, целиком состоящие из золота.

С полной верой в успех, не раз снаряжались экспедиции в поиски золотых островов. Существование одной из таких земель к западу от острова Суматры даже в новое время для многих представлялось фактом неоспоримым. Софус Руж в своей «Истории эпохи открытий» приводит любопытное письмо, адресованное саксонскому курфюрсту Августу (1553—1586), из которого видно, что даже в такой чуждой мореплаванию стране, как Саксония, интересовались золотыми островами: «На этих днях из Испании пришли достоверные известия, — пишет курфюрсту неведомый корреспондент, — о том, что король нашёл новый остров Сериеф, на котором нет ничего, кроме чистого золота». Далее сообщается, как король велел перебить всех жителей на острове, ибо иначе не было никакой возможности заполучить золотой остров и т. д. Письмо это, напоминающее нам отрывок из приключений барона Мюнхгаузена, представляет тем не менее достоверный исторический факт.

Последним прибежищем золотой легенды в новое время сделалась Япония. Предполагали, что здесь под 37° 30' северной широты расположены золотые и серебряные острова. Инициаторами этих слухов явились, конечно, португальцы. Когда они были с позором изгнаны из Японии, оставшиеся там голландцы получили от них в наследство и эти «сказочные страны». Они также узнали от них, что некий португальский путешественник Жуан де-Гама открыл на северо-восток от Японии уже известную нам из предыдущего изложения сереброносную Компанейскую землю. Не забота ли об этих островах заставляла голландцев так упорно цепляться за Японию, идя при этом на всякие унижения?

Экспедиция, снаряжённая в 1639 году к берегам Японии для отыскания золотых земель под начальством Коста и Тасмана, не принесла никаких результатов, так как не дошла до берегов Японии. Затем отправился туда же в 1643 году известный в ту пору голландский мореплаватель Маартен Геритц де Фриз. Если бы де Фризу поручалось только разыскание золотых островов, наука немного выиграла бы от этого плавания. К счастью, он имел и другие, более реального характера задания. Ему надлежало исследовать берега лежащей на север от Японии страны Иессо, область Татарию и некоторые гавани Китая. И вот эти-то дополнительные поручения и сделали экспедицию де Фриза крайне ценной для расширения сведений о Японии. Путешественник обогатил науку открытием большой части северного японского архипелага, впервые столкнулся с древнейшими обитателями Японии — айнами, затем посетил Охотское море и открыл Сахалин, не приметив впрочем его островного характера: он полагал, что Сахалин является продолжением Иессо. Несмотря на самые тщательные поиски на восток от Японии, куда он прошёл (Тихий океан) на 460 миль , золотых и серебряных островов он нигде не обнаружил. Легенда казалась погребённой навеки.

Но велика сила предрассудка, и в старое время живучесть его не так и удивительна. На время золотые и серебряные острова были забыты, но вот в начале XVIII столетия о них снова начинают толковать, успехи мореплавания, казалось, делают возможным повторить путешествие в эти малодоступные отдалённые воды восточного моря. Как мы видели выше, заинтересовывается Компанейской землёй с её серебристым песком и Пётр I, его любопытство ещё более подогревается сообщением Козыревского, видевшего, как японцы с одного из необитаемых Курильских островов таинственно вывозят какой-то минерал.

В более или менее широких кругах Петербурга Японией особенно заинтересовались после того, как были доставлены в столицу двое из пленных японцев, захваченных с принесённого бурей к берегам Камчаткиьяпонского рыбачьего судна. Большинство рыбаков с потерпевшего аварию корабля наши «добры молодцы» перебили, а двоих для забавы решили отправить в Петербург «обучать русского языка, и их язык списывать, дабы с их народом к будущему обхождению через то удобность иметь». Оказавшиеся очень способными, быстро овладевшие русским языком, японцы рассказали много интересных вещей о своей стране. А тут ещё несколько крупных петербуркских торговых людей подали в сенат заявление с ходатайством о разрешении им наладить торговые связи с отдалённой заморской страной.

Все это вместе взятое и послужило поводом для организации путешествия в Японию, включённого в комплекс работ Великой Северной экспедиции. Официальной целью экспедиции выставлялась попытка завести торговые сношения с тихоокеанскими соседями. Но выше мы видели, что задания и интересы русского правительства были значительно более широкими и в большинстве не подлежали оглашению.

Плавание лейтенантов Шпангберга и Вальтона вдоль цепи Курильских островов к берегам Японии оказалось значительно более продолжительным и сложным, чем это предполагалось вначале. После бесконечных сборов, осложняемых непрерывными ссорами лиц начальствующего состава, 18 июня 1738 года эскадра из трех кораблей под общим командованием капитана ИГпангберга, наконец, отправилась в путь из устья реки Охоты. В состав эскадры входили: бригантина[35] «Архангел Михаил» под командой самого Шпангберга; в числе, экипажа находились также штурман Петров, пробирных дел мастер Гардеболь, лекарь, иеромонах и пр., всего 63 человека. Затем шла дубельшлюпка «Надежда» с лейтенантом Вальтоном и штурманом Казимеровым и, наконец, бот «Св. Гавриил» под начальством мичмана Шельтинга и его помощника подштурмана Верещагина; на обоих последних судах было по 44 человека команды.

Появление на горизонте японских берегов ожидалось всеми участниками экспедиции с огромным все возраставшим нетерпением. От Японии ожидали многого, но прежде всего новых открытий. За долгие годы подготовки к этой трудной экспедиции воображение и доходившие о дальней стране слухи приучили рисовать эту землю баснословно богатой, изобильной ценными металлами и прочими дарами природы. Внимание и любознательность были возбуждены до чрезвычайности. Сама страна казалась почему-то интереснее всего виденного до сих пор. Словом Япония была для наших путешественников вполне «обетованной землёю».

Лишь несколько наиболее близких к Камчатке Курильских островов были тогда достоверно известны, а далее тянулась загадочная Япония, мифическая земля Компании, огромный остров Штатов и пр. Но никто окончательно, как казалось нашим морякам, не подтвердил реального существования снова выплывших земель, так как давно уже никто не посещал этих мест. Сенат приказал: «Идти на морских судах для проведывания новых земель, лежащих между Америкою и Камчаткою, а также островов, идущих от Камчатского Носа и Японии, для установления торгов, наложения ясака на народы, никому не подвластные; только того накрепко остерегаться, чтобы не зайти в такие американские и азиатские места, которые уже находятся под влиянием европейских государей или китайского богдыхана и японского хана, чтоб не возбудить подозрения и не открыть своим приездом пути к камчатским берегам, у которых при нынешнем тамошнем малолюдстве они могут занять нужные пристани[36]».

Вот ещё обнаруженный нами ценный факт для суждения о мотивах засекречения всей Великой экспедиции в целом. С одной стороны — экономика, ожидание открытий ценных благородных металлов — золота и серебра, для чего в экспедицию предусмотрительно был взят даже пробирных дел мастер Гардеболь; с другой же стороны вполне несомненен политический момент — тщательная забота об охране берегов Восточного океана: «Чтоб не возбудить подозрения и не открыть своим приездом пути к камчатским берегам».

Едва путешественники наши вышли в море, как грянул шторм, разбросавший корабли и разлучивший их на время. В разных числах июля поодиночке подходили они к Большерецкому устью на Камчатке, откуда и должно было по-настоящему начаться путешествие. Здесь взяли ещё несколько участников экспедиции, в том числе подштурмана Родичева, геодезиста Свистунова и переводчиков, а также полностью догрузили провиант. Море тем временем успокоилось, наступили тихие, но туманные дни. 15 июля, взяв направление на Курильские острова, вышли в море. Но корабли упорно не хотели держаться один другого, и уже не по стихийным причинам: в душах подчинённых Шпангбергу моряков бушевала стихия иного рода, — стихия ненависти к своему не в меру заносчивому и грубому начальнику. Ненавидевший Шпангберга самолюбивый англичанин Вальтон, чтобы отстать от флагмана и тем ускользнуть хотя на время от его грозных взоров, прибегал к всевозможным уловкам. Дело под конец дошло до того, что Шпангберг прибегнул к неслыханному в истории мореплавания приёму: он отдал приказание команде Вальтона не слушаться своего начальника, если тот попытается ещё раз сделать попытку удрать. Вот какие нравы, настроения и взаимоотношения царили в Великой Северной экспедиции. Изжить их, повидимому, не было никакой возможности до самого конца экспедиции. Несомненно, что пышно расцветшее среди моряков зло взаимного антагонизма, бесконечные ссоры начальников с подчинёнными и между собой принесли экспедиции огромный вред, были причиной многих неудач и страшно её затянули.

24 июля Шпанберг уже плыл вдоль цепи Курильских островов. Подойти к островам и смотреть их он не рискнул по той, согласно его словам, причине, что «берега каменные, утёсы весьма крутые, и в море великая быстрина, и колебание жестокое на якоре стоять, грунтов не имеется и очень глубоко… « Зато, старательно считая острова и насчитав больше, чем их было, он присваивал им довольно неблагозвучные наименования вроде: Афиноген, Кривой, Столбовой, Осыпной, Баран, Козел и т. д.

На этом первое путешествие Шпангберга в Японию, которой он не увидел, закончилось. Шпангберг торопился в Большерецк потому, — говорил он, — что время уже наступило почти осеннее (начало августа), ночи тёмные и долгие, беспрерывные густые туманы и погоды жестокие, а море неизвестное, отстойных мест не находится, течения же между островов сильные и неправильные; причем оказывался недостаток в провизии, особенно в сухарях, с самого выхода из Большерецка выдававшихся «со уменьшением», и в воде. Ко всему этому ещё прибавилась боязнь нападения со стороны чужестранных, вернее — японских судов на плывшие все время порознь корабли.

В середине августа Шпангберг был уже в Болышерецке. В этот свой первый японский поход, носивший характер разведки, Шпангберг все же прошёл мимо всей цепи Курильских островов до 46° северной широты, т.-е. до предполагаемой страны Иессо, и открыл среди них целый ряд новых. Вальтон спустился ещё ниже и достиг параллели самой Японии (42° 2').

Учитывая, что в одно лето поход в Японию вряд ли сможет быть осуществлён, инструкция не требовала от Шпангберга дополнительного испрашивания разрешений на восточный поход, а потому, оставшись на зимовку в Большерецке, Шпангберг стал деятельно готовиться к новому плаванию. Прежде всего было решено соорудить здесь же в Большерецке ещё один корабль для предстоящего похода. На законченный к весне 18-вёсельный шлюп «Большерецк» командиром был назначен любимец Шпангберга — квартирмейстер Эрт.

Итак, на следующий год к выходу в море была готова эскадра из четырех кораблей; командирами на остальных судах были те же моряки, что и в предыдущем году. 21 мая 1749 года корабли вышли в море. Первой задачей Шпангберга в этот рейс было — посетить и исследовать «открытую» Жуаном ге-Гама Компанейскую землю. Миновав, нигде не задерживаясь, Курильские острова, вступили на параллель, где должна была начинаться эта земля. Но, конечно, никаких признаков её обнаружено не было. Отсюда направились на юго-запад, прямо к берегу Японии.

16 июля, пройдя широту в 39°, на рассвете утром увидели впереди какую-то туманность. Без сомнения, это была Япония. Вахтенный начальник тотчас послал сообщить об этом Шпангбергу, отдыхавшему в каюте. Шпангберг, а за ним и все прочие выскочили, в чем были, из кают наверх. Жадно впивались моряки в горизонт, где постепенно вырастал из моря большой гористый остров Ниппон. Не было человека на корабле, который не вздохнул бы в эту минуту с облегчением: предмет стольких забот, надежд и приготовлений был перед глазами, путешествие на этот раз казалось удавшимся, и в самом деле оно было таковым. Все поздравляли друг друга; корабль с засвежевшим ветром под всеми парусами подходил к таинственным берегам неведомой страны.

А у берегов «на воде встречали плавающими не виданные дотоле деревья и травы и чудных животных — рыбы огромной величины и странной формы, черепах в сорокаведерную бочку и пр., видели и уродливые японские суда наподобие галер, с полосатыми и красными парусами».

Все ближе и ближе, уже глаз различает роскошную сочную растительность, почти сплошь покрывающую берега. Смуглые купы бамбука красиво темнеют среди сверкающих рисовых полей, мечущих в солнечном воздухе брызги искр. Среди корявых тёмных сосен, среди чёрных кипарисов и туй вдруг неожиданно выплывают крыши микроскопических домиков, — то японские селения; с корабля замечают, что из селения бегут во множестве люди и скопляются на берегу. Сомнений нет: русский корабль привлёк их внимание.

Надо полагать, что жители немало было встревожены прибытием непрошенных гостей, недаром они во все время пребывания в их водах русских судов жгли по ночам огни и содержали в полной боевой готовности военные суда, которые, однако, не осмеливались приближаться к русским кораблям, да и повода впрочем не было к этому никакого.

Но вот, приблизительно в версте от берега, Шпангберг приказывает отдать якорь: долго слышится лязг цепи, пока якорь достигает грунта. Ледяная кора взаимного недоверия тает. Сначала робко, но потом во все большем количестве японские лодки окружают корабль Шпангберга. Японцы обнаруживают вдруг самое дружеское расположение к русским, приветливо улыбаются, стараются угодить, чем могут, привозят фрукты, чудеснейшие мандарины, пшено, табак, разные овощи и ткани. Обменивают их на русские товары и просто дарят. Корабль посещают именитые особы, один из важных чиновников привозит и дарит командиру сосуд с вином. Японцы оказались настолько услужливыми и так усердно помогали нашим морякам запасаться свежей водой, что последние почти совершенно избавили себя от этого труда и на досуге совершали экскурсии в окрестности, изучая страну, жителей и любуясь очаровательными пейзажами.

Результаты своих наблюдений над японцами Шпангберг в своём донесении впоследствии излагал так: «Оные японцы росту среднего и малого, платье у них много схоже с татарским; ходят босые, штанов и портов никаких не имеют; с полуголовы по лбу волосы стрижены и подклеены клеем, назади завязываются кустиком, который торчит кверху; шляпы у них великие, травяные, плоские; носят те шляпы, подвязав себе под бороду; а у которых шляп нет, те головы повязывают платками; вместо епанеч имеют вощанки, сделанные из бумаги. А телом оные японцы некоторые избела, а более смуглых; глаза малые, волосы чёрные, бороду бреют. Приезжали они, японцы, на лодках остроносых, а кормы тупые, и сверху доски спущены фута на четыре, островаты, длиною около четырех сажен, а носы у тех лодок обиты у многих медью зеленою. Да и большие у них лодки строены так же, как и малые; а рули у тех лодок имеются по два, весла кривые; гребут стоя, наискось, положа весло на уключины, а рукоятки привязывают веревками; а шиты оные лодки медью; а дреги у них четырехрогие, железные; а те лодки с палубами и приделаны на них ящики для воды, а на палубе складены печи, в которых у них имеются котлы для варения каш. И ночуют на море… « Как моряка, Шпангберга естественно всего более заинтересовали японские суда, почему он и дал такое подробное описание японских лодок.

На корабле оказались большие любители рыбной ловли. С разрешения Шпангберга, они снарядили небольшую рыболовную экскурсию. Вот как описывает Шпангберг результат этой охоты на крупных камбаловых: «Послали мы с своего судна шлюпку, на ней служителей трех да толмача одного для промысла рыбой, которую оный толмач, по курильскому обыкновению, и заколол; и буксировали и, прибуксировав, подняли её на судно на сей-талях и, как подняли, и тогда она была жива, а какая званием оная рыба, того описать за неведением не можно; только великая и плоская, глаз круглый, близ головы два больших ластов по верхнюю и нижнюю стороны, с круглыми выемками; а весом оная рыба более 9 пудов; телом оная рыба белая, кожа на ней толстая, шадровитая и шиповатая… «

Однако, как ни были любезны и услужливы японцы, Шпангберг, повидимому, имея в виду какие-то пункты секретной инструкции, не особенно доверял японцам и даже встревожился, когда, выйдя как-то на палубу, насчитал около своего корабля до 80 японских лодок, на каждой из которых находилось от 10 до 12 человек. Лодки все прибывали и прибывали; странным показалось также прибытие какого-то военного, он что-то шептал своим собратьям и делал им какие-то знаки, повидимому запрещая дальнейшее сближение с русскими. Учтя все это, Шпангберг поспешил удалиться и в тот же день снялся с якоря, взяв направление на северо-восток.

Достигнув 3 июля 44° 30', моряки наткнулись на множество больших и малых островов, похожих издали на букеты зелени, брошенной в синеву моря. Острова эти, принадлежащие к цепи Курильской группы и покрытые богатейшей растительностью, получили наименования: Фигурный, Трех сестёр, Цитронный (по обилию встреченных здесь померанцевых деревьев) и т. д. На острове Фигурном обнаружили хорошую гавань, где и запаслись водой. Людей не встретили, хотя остров имел несомненные признаки присутствия здесь человека. Далее прошли ещё мимо ряда островов, один из которых назвали Зелёным, высаживались на них, осматривали и через переводчиков расспрашивали жителей[37].

Прохаживаясь по берегу одного из островов, повидимому, Зеленого, путешественники наткнулись на группу людей необычайного, звероподобного вида. С сильно развитой мускулатурой, обильно заросшие волосами, косматые, с длинными чёрными бородами, сопровождаемые огромными, страшными собаками, они казались выходцами из доисторической эпохи, настоящими пещерными троглодитами.

Наши путешественники не знали, что эти на вид полулюди-полузвери, живущие в убогом, покрытом камышами, шалаше, — представители гиперборейской вымирающей расы, так называемые айны или айносы. Шпангберг так описывает обитателей южных Курильских островов: «Жители на них сходны по персонам курильским народам; носят долгое платье, портков и штанов не имеют, ходят босые, на платье[38] у них нашиты лоскутки камчатные разных цветов; по ногам у них и по всему телу шерсть; бороды у них великие, продолговатые, чёрные, а которые престарелые — у тех с сединою как бороды, так и волосы на теле; у некоторых имеются в ушах кольцы серебряные. Лодки у них так же, как у наших курильских мужиков, байдары; и язык у оных жителей походит на курильский».

Шпангберг, однако, убедившись, что благоразумие и честность составляют отличительную черту характера айнов, свёл с ними более короткое знакомство и дарил им подарки; принимая их, айны «обе свои руки, сжав, приносили ко лбу и так кланялись; також становились они на колени перед петухом; увидя его, поднимали руки кверху». Повидимому, петухи играли у них роль божества.

Как обстановка, так и характер не находившихся ни в чьём подчинении, а потому независимых айнов вполне, повидимому, располагали к приведению их в русское подданство. Но ограничиться несколькими ближайшими к северным берегам Японии островами Шпангберг не хотел, ему представлялось более целесообразным привести в подданство сразу всех жителей «от 43° и до 46°, а от 46°— до последнего острова…» Задача эта казалась ему вполне осуществимой; «без всякого опасения, — писал он, — можно привести (в подданство) в самой скорости, ежели нам от посторонних людей или от команды какого препятствия не будет, как от них в нынешнем вояже не малая ныне учинилась остановка». Последние слова снова свидетельствуют о позорном падении дисциплины в эскадре Шпангберга: корабли и в этот рейс под разными предлогами разлучились один от другого, вели самостоятельную работу и поодиночке приставали к берегам Японии. С кораблём флагмана находилась лишь дубельшлюпка. Шпангберг справедливо считал, что осуществление такого дела, как приведение в подданство целой народности, разбросанной по многочисленным островам, должно быть произведено с помощью всех находящихся в его эскадре кораблей. К тому же должно быть испрошено разрешение свыше. Выполнить это дело Шпангберг собирался в третью свою японскую экспедицию на следующий год.

Итак, и в эту экспедицию, более удачную, чем предыдущая, моряки, снова перессорившись между собой, действовали без должного единодушия. Начальники перессорились не только друг с другом, но и со своими штурманами. Шпангберг поносил штурмана Петрова как горького, пьющего запоем пьяницу, а тот в свою очередь доказывал, что начальник принуждал его исправлять и переделывать судовой журнал, площадным образом ругал его «по-немецки и русски» и хотел повесить на рее. Вальтон обвинял Казимерова в непослушании и лености, а тот его — в избиении и т. д. Посмотрим, чем закончилась вторая японская экспедиция.

На обратном пути Шпангберга преследовали противные ветры, туманы, дожди и беспрестанные частые мели. Туманы были настолько сильны, что моряки, случалось, находились от земли саженях в четырех, «а земли не видали, подходили к земле нечаянно, где не без великого страха были, и для того имели великий труд и суету мореплавания, и терпели не малую мокроту, и от того многие в команде моей захворали, к тому ж между островами в узком месте, и того ради назвали то место губа Претерпения», — так повествует Шпангберг о своём обратном плавании. В результате, когда 24 июля подошли к острову Иессо, на корабле было уже двадцать человек больных, «да и на всех служителях была тягость великая».

Дубельшлюпка также не отставала, и здесь было не мало больных, а остальные «насилу волочатся». Похоронив в морских волнах 13 человек, в том числе лекаря, Шпангберг 14 августа прибыл в Большерецк, а отсюда, не дожидаясь разбежавшихся своих спутников, отправился в Охотск, куда и прибыл 29 августа.

Путешествие Вальтона в общем сходно с плаванием Шпангберга, а потому мы долго останавливаться на нем не будем. Он также побывал на Ниппоне, откуда вынёс не мало ярких впечатлений. «На сей земле, — замечает он в своём путевом журнале, — много золота и жемчуга, и винограду, и сарачинского пшена; но всего по краткости времени осмотреть было не можно». Плывя мимо японских берегов в направлении к юго-западу, он сделал несколько остановок. На него особенное впечатление производят покрытые богатейшей яркозеленой растительностью берега, виноградники, лепящиеся по склонам гор, распространяющие одуряющее благовоние мандариновые рощи, каштановые деревья, а вокруг них обширные селения с жителями учтивыми и ласковыми, но всегда осторожными. Вальтон спустился ещё ниже Шпангберга и достиг 33° 28' широты. Остановившись здесь у одного из островов, моряки высадились на берег, где нашли жемчужные раковины и ветви каких-то невиданных деревьев. В Охотск добрались вполне благополучно.

Далеко не столь благополучно протекало плавание третьего корабля экспедиции — шлюпа «Надежды», которым командовал мичман Шельтинг. Закончив обследование японских берегов, он последним спешил в Охотск. На борту корабля было множество больных, несколько человек уже умерло. Тихая погода, сопутствовавшая плаваниям Шпангберга и Вальтона, сменилась теперь полосой штормов, всю тяжесть которых в этот поход и суждено было испытать «Надежде» и, что всего досаднее было для моряков, всякий раз вблизи от дома. Уже совсем близко находились от Большерецка, как вдруг, вследствие налетевшего неистовой силы шторма, потерявший способность управления корабль едва не очутился на мели. С тяжёлыми повреждениями все же вошли в реку. Залечив раны, через несколько дней двинулись в центральную базу флотилии — Охотск. 18 сентября были уже совсем близко от него, как вдруг — новый шторм с дождём и снегом. «На якорь, за худостью каната, не решались стать и потому, оставаясь в дрейфе, были волнами многократно накрываемы». Шторм унёс моряков на целый градус к югу. При все ещё противном ветре опять стали подниматься на север. Корабль имел весьма потрёпанный вид: снасти по большей части перебиты, паруса изодраны, из людей почти никого здоровых. Погода упорно издевалась над несчастными моряками. Вторично подходили к Охотску, и вторично жестокий противный шторм с дождём и снегом гнал измученных моряков обратно. «Спасая живот», опять легли в дрейф, «и от того момента — широта 58° 18' — счисление прекратилось, потому что не только лаг бросить, но едва можно было на палубе стоять, потому что сильными волнами многократно судно покрывало».

Подошедшим валом огромной величины судно едва не было опрокинуто; люковицы оказались разломанными, вода стала заливать трюм. Привязанные канатами к бортам и мачтам, — чтобы не вынесло за борт, — не покладая рук работали промоченные до нитки моряки, заделывая повреждения и вычерпывая вёдрами воду из трюма. 1 октября снова приблизились к Охотску, и снова та же картина, а между тем провизии и воды становилось на корабле все меньше. Неизвестно, чем закончился бы поход «Надежды» в Охотск, если бы команда не обратилась к командиру с просьбой оставить эти попытки и идти на зимовку в Большерецк на Камчатку. Шельтинг согласился. В Большерецк пришли 7 октября, ещё до наступления заморозков.

Так или иначе, японский поход был выполнен и с результатами не плохими: были открыты, осмотрены и описаны Курильские острова, а также северные части Японии. Весь этот район земного шара получал теперь совершенно иной вид, ничего общего не имевший с теми обозначениями на картах, которые считались в ту пору правильными. Проблематические земли, все эти Компанейские острова, Штаты и пр., красовавшиеся до той поры на картах и прочно запечатлевшиеся во многих умах, должны были навсегда исчезнуть.

Но вот пред нами ещё одна поучительная и вместе печальная страница из истории развития науки. Рутина, косность, интрига, злоба сделали то, что Шпангбергу ещё долго не верили и отнеслись к его донесениям вначале с полнейшим невниманием.

Вернёмся к нашему путешественнику. Прибыв в Охотск, Шпангберг ещё застал там Беринга, оставшегося очень довольным результатами японского похода. Задача похода была безусловно выполнена. Шпангберг заслужил и ожидал для себя больших наград. Но он полагал, что успех всего предприятия станет ещё более значительным, если он приведёт в русское подданство обитателей Курильских островов, о чем было рассказано выше. С этой целью Шпангберг просил Беринга разрешить ему на следующий год совершить ещё один поход. Не учтя предложения Шпангберга и исходя из чисто формальных соображений (по программе на японский поход полагалось лишь два лета, каковые и были уже использованы), Беринг не решился самолично продлить срок экспедиции, а потому направил своего коллегу в Петербург для самостоятельных действий. Донесения же его немедленно отправил в Петербург через Якутск, где Шпангберг должен был провести зиму. Шпангберг выехал в дальний путь, не подозревая, что против него уже вьётся клубок интриг.

Лишь только японская экспедиция закончилась, тайные и явные враги Шпангберга воспрянули духом и принялись строчить в Петербург кляузы.