Любим Карпыч (из толпы).Брат, отдай Любушку за Митю.
       Гордей Карпыч. Ты опять здесь? Да ты понимаешь ли, что ты со мной нынче сделал? Ты меня оконфузил на весь город! Кабы ты чувствовал это, ты бы не смел и на глаза-то мне показываться, а ты еще с советами лезешь! Уж пускай бы говорил человек, да не ты.
       Любим Карпыч. Да ты поклонись Любиму Торцову в ноги, что он тебя оконфузил-то.
       Пелагея Егоровна. Именно, Любимушка, надо тебе в ноги поклониться… да… именно. Снял ты с нашей души грех великий; не замолить бы его нам.
       Гордей Карпыч. Что ж я, изверг, что ли, какой в своем семействе?
       Пелагея Егоровна. Изверг не изверг, а погубил было дочь-то из-за своей из глупости… Да! Я тебе от простоты моей скажу. Отдают за стариков-то и не Африкану Савичу чета, да и то горе мычут.
       Любим Карпыч. Пустите меня! (Поет.)Трум-ту-тум, трум-ту-тум! (Пляшет.)Посмотри на меня, вот тебе пример – Любим Торцов перед тобой живой стоит. Он по этой дорожке ходил – знает, какова она! И я был богат и славен, в каретах ездил, такие штуки выкидывал, что тебе и в голову не придет, а потом верхним концом да вниз. Вот погляди, каков я франт!
       Гордей Карпыч. Ты мне что ни говори, я тебя слушать не хочу, ты мне враг на всю жизнь.
       Любим Карпыч. Человек ты или зверь? Пожалей ты и Любима Торцова! (Становится на колени.)Брат, отдай Любушку за Митю – он мне угол даст. Назябся уж я, наголодался. Лета мои прошли, тяжело уж мне паясничать на морозе-то из-за куска хлеба; хоть под старость-то да честно пожить. Ведь я народ обманывал: просил милостыню, а сам пропивал. Мне работишку дадут; у меня будет свой горшок щей. Тогда-то я Бога возблагодарю. Брат! и моя слеза до неба дойдет! Что он беден-то! Эх, кабы я беден был, я бы человек был. Бедность не порок.
       Пелагея Егоровна. Гордей Карпыч, неужели в тебе чувства нет?
       Гордей Карпыч (утирает слезу).А вы и в самом деле думали, что нет?! (Поднимает брата.)Ну, брат, спасибо, что на ум наставил, а то было свихнулся совсем. Не знаю, как и в голову вошла такая гнилая фантазия. (Обнимает Митю и Любовь Гордеевну.)Ну, дети, скажите спасибо дяде Любиму Карпычу да живите счастливо.
       Пелагея Егоровна обнимает детей.
       Гуслин. Дяденька, теперь и мне можно?
       Гордей Карпыч. Можно, можно. Просите все, кому что нужно: теперь я стал другой человек.
       Гуслин. Ну, Аннушка, дождались и мы с тобой.
       Анна Ивановна. Ну, теперь пойдет у нас пляска, только держи шапку.
       Пелагея Егоровна. Уж попляшем, попляшем.
       Рязлюляев (подходит к Мите и ударяет его по плечу.)Митя!… Для приятеля… все жертвую… Сам любил, а для тебя… жертвую. Давай руку. (Ударяет по руке.)Одно слово… бери, значит, жертвую для тебя… Для друга ничего не жаль! Вот как у нас, коли на то пошло! (Утирается полой и целует Митю.)А это он правду говорит: пьянство не порок… то бишь – бедность не порок… Вот всегда проврусь!
       Пелагея Егоровна. Ах, да вот и все тут! (К девушкам.)Ну-ка, девушки, веселенькую… да, веселенькую… Уж мы теперь свадьбу-то по душе отпируем, по душе…
       Девушки начинают запевать.
       Любим Карпыч. Тсс… Слушай команду! (Запевает; девушки подтягивают.)
 
У нас дело-то сделано…
По рукам у нас ударено,
Быть сговору-девишнику,
Быть девичьему вечеру.