Глава 13

Михайлюк возник перед нею словно из-под земли.

— Стой! Куда торопишься? — схватил он ее под локоть, когда Наталья поднималась по ступенькам театрального подъезда.

— Скоро спектакль, — высвободив руку, неприветливо сказала она. — У меня работа горит.

— Ты теперь должна думать о другой работе, — зло бросил он. — Что ты в этом театре забыла? Платят копейки, а можешь заколачивать тыщи. Надо, чтобы ты по вечерам делом занималась, а не в этом бардаке торчала.

— Кому это надо?

— Ах! Ну да… — демонстративно закатил глаза бывший следователь. — Ты у нас — особа возвышенная, о кино мечтаешь.

Наталья попыталась уйти, но Михайлюк преградил ей путь:

— Ты с лохом встречалась?

— Да. — Она отвела глаза в сторону.

— А Лепило приехал? Или как там его?

— Приехал.

— Так ты и с ним успела повидаться?

— Успела. Что из этого?

Михайлюк радостно улыбнулся и потер руки.

— Лох созрел. Будем разувать. Сегодня вечером вы с ним должны быть на хазе. Леник и Цыгарь сделают все, что надо. Завтра будем при капусте. Давай действуй.

Баранов чувствовал, что день, который начался так неудачно, может обернуться многообещающим вечером и насыщенной любовными утехами ночью. Во время ужина в дорогом ресторане на Тверской его томские спутники не вспоминали о делах, что уже само по себе было хорошим для него признаком.

Потом приехала Наталья. Вначале она держалась несколько отстраненно, но после пары бокалов шампанского расслабилась, временами даже отвечала некоторой взаимностью на его неуклюжие ласки. Баранов, памятуя о том, как плачевно закончился предыдущий вечер, старался держать себя в руках и спиртным не злоупотреблял.

После нескольких рюмок дорогого французского коньяка он ощутил прилив сил. Похмельный синдром, преследовавший его с самого утра, отступил.

«Полегчало», — обрадовался он и с удвоенной энергией начал ухаживать за Натальей.

Ближе к полуночи, когда музыканты джазового квартета, выступавшие в ресторанном зале, стали складывать инструменты, Наталья под столом прикоснулась пальцами к подрагивавшему от нетерпения колену Баранова.

— Я собираюсь уходить. Надеюсь, вы меня проводите, Сергей Тимофеевич.' — Конечно, — облизнув пересохшие губы, просипел тот.

Торопливо распрощавшись с земляками, которые, впрочем, не выразили по этому поводу ни малейшего сожаления, Баранов вышел из ресторана, держа Наталью под локоть. Очутившись на заднем сиденье такси, он позволил себе авансом некоторые вольности. Его руки непрерывно шарили по ее бедрам, губы жарко шептали, источая аромат коньяка:

— Наталья, как только я вас увидел, то сразу понял, что мы с вами созданы друг для друга. Мне послало вас само провидение. Понимаете, я — фаталист. Считаю, что в этом мире случайных вещей не бывает. Все предопределено свыше, и если господь послал мне такую женщину, как вы, значит, это зачем-то нужно. Не будем же нарушать карму и допьем эту чашу до дна…

Временами, когда он становился особенно наглым, Наталья плавно отстранялась и шептала:

— Только не здесь, не здесь… Еще не время…

— Когда же мы приедем? — нервно вздрагивал он, глядя в окно. — Где это мы? Я что-то не узнаю этих мест. Москва такой огромный город! А вы так далеко живете.

— С моими скромными доходами я не могу позволить себе снимать квартиру в центре.

— Ничего, вскоре мы это исправим. Вы будете жить на Садовом кольце. Я могу, у меня все схвачено.

«Опять понесло, — думала Наталья, — сейчас начнет рассказывать о тайге, медведях, сибирских мужиках, которые спасут Россию… Да ее надо спасать от таких, как ты!»

Наконец такси остановилось у неприметной пятиэтажки в глубине погруженного в глубокий сон микрорайона. Пребывающий в крайней степени возбуждения депутат просто выпрыгнул из машины. Наталья провела своего спутника по темному, насквозь провонявшему мочой и подвальной гнилью подъезду и остановилась у неказистой, обшарпанной двери. Нарочито громко звенела ключами, отпирая замок. Баранов, воспользовавшись моментом, обхватил ее за бедра, прижался к ней всем телом.

— Сергей Тимофеевич, потерпите еще пару минут.

— А что будет через пару минут?

— Сюрприз.

Она распахнула дверь и протиснулась в неслишком просторную прихожую.

«Протиснулась» потому, что Баранов почти висел у нее на плечах. Увлекая его за собой, Наталья вошла в комнату, пошарила рукой по стене и щелкнула выключателем. Загорелся свет.

В скупо заставленной мебелью совкового образца комнате на продавленном диване сидели громадный рыжеволосый детина со здоровенными ручищами и золотой фиксой во рту и сухощавый жилистый паренек с вьющимися темными волосами, смуглой кожей и хитрым взглядом смеющихся глаз.

Рыжий был Леня Михайлюк — младший брат Федора. Его спутник — Степа Цыганков, разбитной балагур, обладавший множеством практических талантов. Для него не представляло труда подобрать ключи к чужой квартире, вскрыть механический сейф, обезвредить не слишком сложную систему сигнализации, вскрыть машину и завести двигатель без ключей. Благодаря своей внешности и фамилии он получил кличку Цыгарь.

— Здорово, дядя! — весело произнес Цыганков. Баранов изумленно захлопал глазами и обернулся к Наталье:

— Это кто? Мы куда попали?

— Попали куда надо, дядя. Да ты не тушуйся, садись. Мы с тобой разговоры разговаривать будем.

Замутившийся от алкоголя взгляд депутата мигом прояснился. Он попятился к выходу, но тут с дивана, недвусмысленно поигрывая кулаками, встал Леня Михайлюк.

— Садись, — рявкнул он, — а то в рыло получишь! Почти двухметровый рост и соответствующий вес Лени произвели впечатление. Опасливо поглядывая на рыжеволосого детину, Баранов отступил в глубину комнаты.

Леня прислонился к дверному косяку, сложил руки на груди и, повернувшись вполоборота, сказал Наталье:

— Посиди на кухне. Сами разберемся.

Ничего не говоря, Наталья вышла из комнаты. Она не испытывала ни малейшего желания наблюдать за предстоящей экзекуцией. Присев на табурет у темного окна, достала из сумочки пачку «Мальборо» и закурила. Пальцы ее мелко подрагивали — ее бил нервный озноб.

— Вы, похоже, не понимаете, с кем связались? — обмерев от страха, произнес Баранов. — Я депутат Государственной думы. У меня иммунитет…

— Что-что у тебя? — ухмыльнулся Леня, демонстрируя мускулатуру.

— Я… — запнулся Баранов. — Я обладаю статусом депутатской неприкосновенности.

— Может, ты нам еще ксиву свою покажешь? — засмеялся Цыгарь. — Ты, дядя, не стой тут, как болт. Давай-давай, присаживайся! — похлопал он ладонью по протертому дивану.

Баранов еще пытался что-то возразить, но потом обреченно опустился на скрипучие пружины.

— Нам твоя неприкосновенность по херу, — все с той же радостной улыбкой прокомментировал ситуацию Цыгарь. — Мы не конторщики, а скорее коммерсанты.

— Какие еще коммерсанты? — наморщил лоб Баранов.

— Ну, ты же пришел заключить с нами сделку?

— Точно, Цыгарь, — кивнул Михайлюк-младший.

— Какую сделку? — непонимающе вертел головой Баранов. — Что вы от меня хотите?

Цыгарь, припомнив цитату из любимой книги, после короткого смешка сказал:

— Мы, гражданин Козырь, хотим от вас того же, чего хотел Коля Остенбакен от польской красавицы Инги Зайонц. Он хотел от нее любви.

В ответ раздался отчаянный скрип диванных, пружин.

— Чего? — Челюсть у депутата отвисла.

— Слышь, Лень, может, врезать ему по башке, а то он ни хрена понимать не хочет?

— Щас врежу, — с готовностью отозвался Михайлюк-младший, поигрывая увесистым кулаком.

— Только не по лицу! — взвизгнул Баранов.

— Короче, Козырь, — жестом остановив Михайлюка, продолжил Цыгарь, — в знак нашей взаимной любви ты должен купить у нас одну вещицу. Конечно, покупка обойдется тебе недешево, но ведь это ради любви к тебе и твоей роже, которой ты так дорожишь.

— Какую еще вещицу? Вы можете говорить по-человечески?

— Кассетку… маленькую такую. — Ловким, как у фокусника, движением Цыгарь извлек из нагрудного кармана джинсовой рубашки миниатюрный диктофон.

Щелкнув кнопкой, открыл крышку диктофона и продемонстрировал Баранову микрокассету. — Эта штучка обойдется тебе в двадцать штук баксов. Если скажешь, что тебе эта сумма не по карману, любви между нами не получится.

— Что? — задохнулся от негодования Баранов. — За эту ерундовину — двадцать тысяч долларов? Да ей десять рублей красная цена в базарный день!

— Слышь, Леня, он точно идиот, — не теряя веселого расположения духа, заметил Цыгарь, — абсолютно не въезжает, сколько может стоить любовь. Другие за любовь жизнь кладут, на край света готовы пойти, в шалаше жить, а этому двадцать штук жалко.

— Цыгарь, — угрожающе шевельнулся Леня, — дай я ему врежу. Может, поумнеет?

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите, — лопотал Баранов, не сводя взгляда с двухметровой фигуры Лени Михайлюка. — Подсовываете какую-то кассету, долдоните о какой-то любви… Какой Зайонц? Какая любовь?

— А еще депутат, — с издевкой передернул плечами Цыгарь. — Даже книг в детстве не читал. Зайонц — это не он, а она. Может, мы ошиблись и он вовсе не козырный?

Постоянно всплывавшая в этом странном разговоре агентурная кличка Баранова не давала ему покоя. Сначала он подумал, что попал в руки к обыкновенным бандитам, потом — что эти бандиты, чего доброго, могут оказаться сотрудниками компетентных органов, которые таким экстравагантным способом выходят с ним на связь. Но внешность и поведение Лени Михайлюка заставили Баранова подвергнуть эту версию сильному сомнению.

Наконец Цыгарь прояснил ситуацию:

— Дурак ты, дядя. За то, что записано на этой кассете, томские пацаны отвалят нам нехилые бабки, но в знак нашей любви к тебе мы готовы продешевить.

— Он снова вставил микрокассету в диктофон и, нажав кнопку, включил воспроизведение.

«Да я их всех вот где держу… — раздалось из миниатюрного динамика пьяное бормотание депутата Баранова. — У меня все схвачено. Они думают, что купили меня, синева беспорточная, думают, что теперь могут пользоваться мной, как шлюхой в борделе… Э нет! Они все на крючке у агента Козыря!»

— Еще? — поинтересовался Цыгарь и, не дожидаясь ответа, снова нажал на воспроизведение:

«Вот они только собираются ко мне завтра приехать, — продолжал бубнить Баранов, — а кому надо — об этом уже знают. Сечешь поляну?»

— Тебе мало? Слушай дальше:

«Лепило и его кодла. И этого героинщика с собой везут. Он, правда, соскочил с иглы, но все равно — паук, псих ненормальный. У него, в натуре, крыша давно съехала».

Лицо депутата Государственной думы и лидера вновь созданной фракции приобрело землистый оттенок.

— Откуда это у вас? Где вы это взяли? — сдавленным голосом произнес он.

— Где взяли — там уже нет, — ответил Цыгарь, выключая запись. — Ну что?

Теперь веришь в любовь?

— Верю, — просипел Баранов и, достав трясущимися руками из кармана пачку сигарет, закурил.

— Значит, по рукам?

— У меня с собой нет таких денег.

— Это понятно, — кивнул Цыганков, — с собой обычно такие бабки не носят.

— Я… я предлагаю встретиться завтра…

— Нет, — вздохнул Цыгарь, — этот номер не проканает. Не любишь ты нас все-таки, дядя. Собираешься завтраками кормить?

— Но я же не могу так сразу…

— Можешь! — резко оборвал его Цыганков. — А если не сможешь, то я тебе расскажу, что будет утром. Проснется твой Лепило с бодуна со страшным головняком, а тут ему в руки попадает кассетка, на которой некто Баранов рассказывает о том, как он стучит на Лепилу конторщикам. Как ты думаешь, что будет с этим Барановым? Ладно, можешь не отвечать, я тебе сам скажу. Скрутят его в бараний рог, а все потому, что он не понимает ценности жизни и любви.

Лицо Баранова болезненно передернулось.

— Да перестаньте вы об этой любви! — в сердцах бросил он. — Детский сад какой-то…

— Зря ты так, дядя, — с неожиданным металлом в голосе выговорил Цыгарь.

— Я могу уйти, но ты останешься…с Леней. Насколько я успел заметить, Леня тебя не любит.

Баранову ничуть не улыбалась перспектива остаться наедине с рыжеволосым громилой, который даже не скрывал, что у него чешутся кулаки. Уж лучше иметь дело с «весельчаком». Сознание собственной беспомощности заставило его обреченно вздохнуть и глубоко затянуться сигаретным дымом.

— Ладно, — через силу вымолвил он, — я согласен. Только… Вы должны дать мне гарантии.

Цыгарь хмыкнул:

— Гарантии дает только страховой полис, дядя.

— Я не уверен, что вы впредь не будете шантажировать меня.

— Ты о чем, дядя? Мы тебе товар — ты нам деньги. И никакого шантажа…

— Может быть, это не оригинал кассеты, а копия.

— Мы же это делаем из любви к тебе, дядя, а в любви все должно быть без обмана. Недоверие убивает чувства.

Некоторое время Баранов молчал, потом, поднявшись с дивана, затушил окурок в пепельнице, едва заметно шевельнул губами, будто разговаривая сам с собой, передернул плечами и кивнул:

— Поехали.

Леня Михайлюк обрадовался и потер руки:

— Вот это другое дело, — удовлетворенно пробасил он, выдергивая из кармана цепочку, на которой болтались ключи от машины. — И не вздумай с нами шутки шутить, у нас руки с удлинителями, — при этом он похлопал себя рукой по животу. — Намек понял?

— Как не понять, — угрюмо произнес Баранов. Все трое вышли в прихожую, Леня уже звенел цепочкой, открывая входную дверь, Баранов понуро стоял у него за его спиной, а Цыгарь, обернувшись, крикнул:

— Пока, Наташка! Ты тут не скучай, пока мы сгоняем на хату, где деньги лежат.

Наталья ничего не ответила, но, заметив, с какой ненавистью на нее смотрит Баранов, отвернулась. Хотя она не испытывала к нему жалости и уж тем более уважения, ей было не по себе.

Не успела дверь захлопнуться, как из маленькой темной комнаты с самодовольной улыбкой вышел Федор Михайлюк. Увидев, что на кухонном столе перед Натальей лежит пачка сигарет, он тут же с жадностью закурил. После нескольких глубоких затяжек отрывисто бросил:

— Не могу без курева. Вот это — самое хреновое в моей работе: сидишь в конуре и даже дым попускать не можешь. А ты, Черная вдова, права оказалась, в постели бы мы его так не раскрутили. — Это вынужденное признание он произнес скороговоркой. — Лихо дельце обтяпали, тьфу-тьфу-тьфу! — Трижды постучал по пластиковому столу и суеверно сплюнул через левое плечо.

Свернувшись калачиком, Наталья пыталась дремать, но ей это плохо удавалось из-за громового храпа Федора Михайлюка, который втиснулся в кресло напротив.

«Кретин! — с отвращением думала она. — Не успел задницу в кресло пристроить, как тут же захрапел». Отгоняя от себя дурные мысли, она ворочалась на диване, пока не услышала звук открывающейся входной двери.

Храп Федора Михайлюка мгновенно оборвался. Открыв глаза, он потянулся к внутреннему карману расстегнутого пиджака, но успокоился, как только из прихожей донесся голос Степы Цыганкова;

— Встречайте, у нас тут блюдечко с голубой каемочкой!

За окнами уже было светло, часы показывали половину шестого. Цыганков вошел в комнату, небрежно швырнул на журнальный столик две пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке. Федор подскочил и, метнувшись к столу, как заправский валютчик, принялся пересчитывать деньги.

— Ну, как все прошло? — между делом спросил он.

— Да нормалек. Клиент долго рылся в шкафу. Я так понял, у него там еще есть…

— Я предлагал Цыгарю: мол, долбанем его по башке и выгребем все. Да он мне не дал, — недовольно вступил в разговор Леня Михайлюк.

— Правильно сделал, — буркнул Федор, — мы не мокрушники какие-нибудь.

— Да я и не собирался его мочить, — виновато прогудел Леня, — так, придушил бы малек.

— Знаю я тебя, — откликнулся Михайлюк-старший, — ты в детстве так «малек» кошек придушить любил.

Наталья поежилась: она на дух не переносила людей, которые мучают животных.

Поджав под себя ноги, она с безразличным видом сидела на диване, глядя на деньги, которые мелькали в руках у Федора Михайлюка. Происходящее вызывало у нее такую брезгливость, что она мечтала только об одном — поскорее убраться домой, принять душ, смыть с себя всю эту мерзость, а потом, накрыв голову подушкой, забыться в долгом сне.

Наконец Федор, любовно подбрасывая пачки купюр на ладони, спросил:

— Как будем делить, по-братски или поровну?

— Э, знаем мы тебя, — откликнулся Леонид. — Давай поровну.

— Поровну так поровну, — охотно согласился Федор и молниеносно спрятал одну пачку себе в карман. — Половину мне, половину вам. — Из оставшейся пачки он вытащил сотенную купюру и прибрал ее к рукам.

— Э!.. Ты чего?! — возмутился Леня.

— Как «чего»? Половина мне, половина вам, а десять штук на три не делится. Для ровного счета сотку я забираю себе. Вопросы есть?

— Ни хрена себе! — Его младший брат выглядел обескураженным.

— Не шурши, брательник. Кто всю эту бодягу придумал? Ты? Хрена лысого.

Я придумал. Да и вообще, если бы не я, сидел бы ты сейчас в своей Мухосрани, коровам хвосты бы крутил и бычкам яйца резал. Три штуки триста баксов за одну ночь работы — и ты еще чем-то недоволен? Где ты такую зарплату найдешь?

Веснушчатое лицо Лени Михайлюка недовольно кривилось, но, получив на руки отсчитанные Цыганковым купюры, он заметно повеселел.

— Ну что, поедем гульнем? — весело подмигнув Наталье, протянул ей деньги Цыгарь.

— Езжайте куда хотите, а я безумно устала и хочу, спать. — Не пересчитывая, она сунула банкноты в сумочку и направилась к выходу.

— Правильно, езжай. Тебе надо хорошенько отдохнуть перед новой работой.

Да и вы тоже особо не расслабляйтесь, — обратился Федор к своим подельникам. — И бабками не хрен сорить. А то знаю я вас, будете баксами шлюхам задницы оклеивать. — Леня радостно загоготал. — Годик поработаем, а следующим летом на Канарах погужуем. Вот тогда и расслабитесь.

«Боже, в каком я дерьме!» — подумала Наталья, глядя на фотографию, которую протянул ей Федор Михайлюк.

Они сидели за столиком уличного кафе в районе Большой Грузинской. Перед Натальей стояла чашка кофе, Федор пил минеральную воду. Неподалеку был припаркован его служебный «Мерседес».

С фотографии на нее смотрело лицо мужчины, чем-то неуловимо напоминавшего крысу: маленькие, узкие бусинки-глазки под низко нависшими бровями, острый, вздернутый нос, безвольный подбородок с едва заметной ямочкой, тонкие приоткрытые губы, в щели рта виднелись нависавшие над нижней челюстью острые зубы.

«Ну и тварь…» — подумала Мазурова, а вслух спросила:

— Кто это?

— Знакомый моего шефа, — потягивая боржоми, сказал Михайлюк.

— Среди его знакомых много таких ублюдков? — с плохо скрываемым отвращением поинтересовалась Наталья.

— В бизнесе знакомства не выбирают, приходится иметь дело не только с красавцами. Короче, ввожу в курс дела: Кашинцев Игорь, по отчеству не помню, кажется, Петрович, налоговый инспектор.

Глядя на фотографию, Наталья вспомнила про теорию о связи между антропологическими данными человека и родом его деятельности.

— Само собой — берет, — продолжал Михайлюк. — И берет, насколько я знаю, немало. Не коренной москвич, вроде нас с тобой. Денег, по моим прикидкам, у него немерено, потому как особо ни на что их не тратит. Все, что у него есть, — это двухкомнатная хата в новостройке и «Жигули» — «десятка», которые он даже не покупал. Пользуется услугами проституток, потому что бабы его не любят. Ну, это и понятно. Кому такая падла понравится?

— Ты специально таких клиентов подбираешь? — возвращая фотографию очередного лоха, поинтересовалась Наталья.

— Какие попадаются. Я же не виноват, что у них такие морды отвратные.

Нам главное, чтобы у клиента были бабки, а любовь крутить с ними не обязательно. Твое дело — завлечь, глазками поиграть, ну там — коленку показать, а под это дело выкачать у него информацию. У тебя, Наташка, это хорошо получается.

— Значит, Кашинцев Игорь Петрович, — тяжело вздохнула она. — Что про него еще известно?

— Жмот страшный, за бакс удавится.

— Час от часу не легче. Может, мне еще его за свои по ресторанам водить?

— Может, и так, — ухмыльнулся Михайлюк. — Да ты не бойся, расходы компенсируем.