Доводы рассудка

Один был лорд Сент-Ивс, которого отец, все мы знаем, был деревенский служка без гроша за душою; и вот я принужден был уступить свое место этому самому лорду Сент-Ивсу, да еще адмиралу Болдуину, господину невообразимого вида; лицо у него красное, как кирпич, грубое до последней крайности, все в рытвинах и морщинах, на голове по бокам три седые волоска, а макушка и вовсе голая и присыпана пудрой. «Господи Боже, да кто этот старикашка?» — справился я у стоявшего рядом со мною приятеля моего (сэра Бэзи-ла Морли). «Старикашка? — удивился сэр Бэзил, — да ведь это адмирал Болдуин. И сколько же вы полагаете ему лет?» — «Шестьдесят, — сказал я. — Ну, шестьдесят два». — «Сорок, — отвечал мне сэр Бэзил, — сорок, и ни годом более». Вообразите сами мое изумление; нет, адмирала Болдуина я вовек не забуду. Еще не видывал я более разительного примера тому, что с человеком делает стихия; но, вообще говоря, такова же их общая участь; всех их носит по свету, бьют ветры, палит жара, покуда на них не сделается тошно смотреть. Лучше уж им сразу погибнуть, чем доживать до таких лет, как адмирал Болдуин.

— Ах, сэр Уолтер, — вскричала миссис Клэй, — слишком вы строги! Пожалейте бедняжек. Не всем же быть красивыми. Ясное дело, море никого не украсит; моряки рано старятся, я сама замечала; они рано теряют цвет юности. Но не то же ли происходит с людьми и на других поприщах, и даже почти на всех? Солдатам в военной службе не легче приходится; да и в трудах более спокойных, где напрягается не тело, но ум, бодрый вид редко сохраняется так долго, как было задумано природой. Судейский корпит над бумагами, не зная сна; лекаря поднимают с постели в любой час ночи и гонят в ненастье; и даже священник... — с минуту она размышляла над участью священника, — и даже священник, знаете ли, принужден входить к тяжелым больным, подвергая опасности, здоровье свое и внешность в зараженной атмосфере. Нет, я решительно убеждена, хоть каждое поприще почтенно и необходимо, лишь тот, кто не должен ни на какое вступать, кто может жить в свое удовольствие, на вольном воздухе, в деревне, вставать когда вздумается, делать что угодно, имеет независимые средства и не лезет из кожи вон, чтобы их умножить, лишь тот, я говорю, сохраняет здоровье и бодрый вид до последнего; а уж остальные все сразу теряют привлекательность, как только юность миновала.

Можно полагать, что, с таким рвением склоняя сэра Уолтера в пользу морского офицера в качестве съемщика, мистер Шеперд наделен был даром предвиденья; ибо первые же притязания на дом заявил адмирал Крофт, с которым мистер Шеперд очень скоро затем повстречался на квартальном заседании в Тонтоне; кстати же он успел и понаведаться о нем через своего лондонского знакомого. Согласно сведениям, полученным мистером Шепердом, которые и поспешил он сообщить в Киллинч, адмирал Крофт был уроженец Сомерсетского графства и, сколотив изрядное состояние, желал обосноваться в родных краях, чего ради и прибыл в Тонтон, дабы присмотреть кое-что, предлагаемое внаймы в ближайшем соседстве; однако ж ничем не остался доволен; совершенно случайно услышав (в точности, как он и предсказывал, заметил мистер Шеперд, планы сэра Уолтера не могли не выйти наружу), совершенно случайно услышав о том, что Киллинч-холл, может статься, будет сдан внаймы, и узнав об отношениях его (мистера Шеперда) к владельцу, он и представился ему с целью как следует расспросить и во время долгой беседы выказывал столь серьезные намерения относительно Киллинч-холла, какие только и могли быть у человека, покамест не имевшего удовольствия видеть его своими глазами; рассказав же о себе, произвел он на мистера Шеперда впечатление человека ответственного и как нельзя более достойного быть съемщиком в Киллинч-холле.

— И кто он такой, этот адмирал Крофт? — сухо осведомился сэр Уолтер.

Мистер Шеперд отвечал, что адмирал из благородной семьи, и назвал поместье. Установилось молчание, потом Энн сказала:

— Он контр-адмирал в военном флоте. Был в битве при Трафальгаре и отправился затем в Ост-Индию; много лет там, кажется, прослужил.

— В таком случае не сомневаюсь, — заметил сэр Уолтер, — что лицо у него оранжевое, как отвороты и плащи моих слуг.

Мистер Шеперд поспешил его заверить, что адмирал Крофт свеж и бодр, и притом весьма приятной наружности; закаленный бурями, разумеется, но и только; по всем понятиям и обращенью истинный джентльмен; с ним, разумеется, без малейшего труда можно договориться; он хочет иметь хороший дом, и как можно скорее; прекрасно понимает, что за свои удобства надобно платить; представляет себе примерную цену; не удивится, буде сэр Уолтер запросит и более; про поместье расспрашивал; был бы польщен, если б отрядили к нему депутацию, но на этом не настаивает; сказал, что иной раз брался за оружие, но никогда не убивал; истинный джентльмен.

Мистер Шеперд был весьма красноречив; подчеркнул обстоятельства семейственной жизни адмирала, придававшие ему, как съемщику, еще новые достоинства. Он был женат. Бездетен. Чего же лучше? Дом не содержится в порядке, это не раз замечал мистер Шеперд, если в нем нет хозяйки; неизвестно, не более ли страдает мебель, когда в доме нет хозяйки, чем когда в нем множество детей. Леди, не обремененная детьми, сохранит мебель лучше всех на свете. Он познакомился и с миссис Крофт; она была в Тонтоне вместе с адмиралом и участвовала почти во всей их беседе.

— Дама она, кажется, весьма тонкая и умная, — продолжал мистер Шеперд, — больше задавала вопросов касательно до парка, условий, налогов, нежели сам адмирал, и выказала лучшее знакомство с предметом. И к тому же, сэр Уолтер, она здесь не вовсе чужая, связана с нашими краями больше самого адмирала; то есть она сестра того джентльмена, который когда-то жил среди нас; она сама сказала: сестра джентльмена, который несколько лет назад жил в Манкфорде. Господи! Да как же его имя? Совсем вылетело из головы, а ведь только что я его слышал. Пенелопа, милочка, не напомнишь ли, как имя того джентльмена, который жил в Манкфорде — брат миссис Крофт?

Но миссис Клэй так занята была беседой с мисс Эллиот, что и не расслышала вопроса.

— Понятия не имею, о ком вы толкуете, Шеперд. Ни одного джентльмена не упомню в Манкфорде со времен старого Трента.

— Господи! Удивительно! Скоро я забуду, как меня самого-то зовут. Я же так хорошо его имя знаю! И в лицо его помню: сто раз видел; однажды явился ко мне за советом, помнится, в обиде на соседа. Человек этого соседа забрался к нему в сад (обвалился забор), воровал яблоки; пойман с поличным; но потом, вопреки моему приговору, поладил с ним полюбовно. Вот уж удивления достойно!

Все немного помолчали и наконец:

— Вы, полагаю, говорите о мистере Уэнтуорте, — сказала Энн.

Мистер Шеперд был преисполнен благодарности.

— Именно, именно Уэнтуорт! Он самый. У него в Манкфорде был приход, знаете, сэр Уолтер, тому года два-три. Он туда приехал году примерно в пятом, так, кажется? Вы припоминаете его, смею думать?

— Уэнтуорт? А-а! Мистер Уэнтуорт, манкфордский священник. Вы ввели меня в заблуждение своим «джентльменом». Я решил было, что речь о человеке состоятельном. Мистер Уэнтуорт, помнится, совершенное ничто; без роду, без племени; ничего общего со Стрэффордами {По всей видимости, реминисценция из сочинения Дж. Хоукинза «Жизнь Джонсона» (1787), где на стр. 7 говорится: «...господин по фамилии Уинкворт, который, как полагали, состоял в родстве со Стрэффордами, взял себе имя Уэнтуорта...»} . Удивительно, как это наши имена, самые громкие, переходят невесть к кому.

Убедившись, что родственные связи Крофтов не служат им к украшению в глазах сэра Уолтера, мистер Шеперд уже к ним не возвращался; и напротив, со всевозможным пылом прибегнул снова к более непреложным их достоинствам: возраст, состав семьи, богатство; высокое мнение, составленное ими о Киллинч-холле, и горячее их желание иметь счастье там поселиться; из всего явствовало, что ничего не ценят они выше чести быть съемщиками у сэра Уолтера Эллиота; на удивление тонко угадывая притом, какие качества сэр Уолтер почитает необходимыми в съемщике.

Доводы эти, однако ж, имели успех; и хотя всякий, кто намеревался жить в его доме, вызывал неприязнь сэра Уолтера и казался ему несметным богачом, с которого не грех спросить за это счастье самую высокую цену, мистер Шеперд добился наконец от сэра Уолтера согласия вступить в переговоры и был отряжен к задержавшемуся в Тонтоне адмиралу Крофту с тем, чтоб назначить день смотрин.

Сэр Уолтер не был мудрец; но он имел довольно жизненного опыта, чтобы догадаться, что съемщика более желательного по всем статьям, нежели адмирал Крофт, ему не найти. Так подсказывал ему разум; а тщеславие тешилось к тому же приятной мыслью, что положение у адмирала весьма высокое и в то же время не чересчур. «Я сдал дом внаймы адмиралу Крофту», — превосходно звучит; куда лучше, чем просто какому-то мистеру. Просто мистер (кроме, пожалуй, человек десяти во всем королевстве) вечно требует ссылок и разъяснений. Адмирал же сам за себя говорит, но, однако ж, и баронет рядом с ним не теряет. Во всех делах и переговорах за сэром Уолтером Эллиотом всегда останутся преимущества.

Ничего не делалось без согласья Элизабет; но ей и самой уже не терпелось уехать, и она очень обрадовалась, что все решилось и подыскали хорошего съемщика; она ни словом не обмолвилась об отсрочке.

Мистера Шеперда облекли всей полнотою доверия; и столь счастливый исход был достигнут лишь тогда, когда Энн, дотоле чутко внимавшая разговору, вышла из комнаты подставить вольному ветру пылающие щеки. И бредя по любимой своей рощице, она проговорила со вздохом:

— Еще несколько месяцев, и он, может статься, будет тут бродить.

ГЛАВА IV

Он — однако же, здесь вовсе не мистер Уэнтуорт, бывший священник в Манкфорде, как могло это показаться, но капитан Фредерик Уэнтуорт, брат его, который участвовал в битве при Сан-Доминго {Битва при Сан-Доминго — одно из сражений во время наполеоновских войн. Здесь 6 февраля 1806 г. французы были разбиты английскими моряками под предводительством сэра Джона Дакуорта} , тогда же произведен в капитаны, но не сразу определен в службу, летом 1806 года оказался в Сомерсетском графстве и, не имея в живых своих родителей, на полгода обосновался в Манкфорде. В то время был он блистательный молодой человек, прекрасный собою, с высокой душою и умом; а Энн — чрезвычайно хорошенькая девушка, способная чувствовать и наделенная сверх того скромностью, вкусом и благородством. И половины этих совершенств легко достало б, может статься, ибо ему нечего было делать, а ей больше некого любить; но при таких щедротах провиденья исход, само собой разумеется, был предрешен. Постепенно они свели знакомство, а, сведя знакомство, почти тотчас и без памяти влюбились. Затруднительно сказать, кто из них больше восхищался другим и кто больше почитал себя счастливым; она ли, когда он объяснился и предложил ей руку, или он, когда она ответила согласием.

Настала пора безоблачных радостей — очень недолгая пора. Сэр Уолтер, когда к нему прибегли, не то чтоб наотрез отказался дать благословение или объявил, что этому не бывать, однако ж отвечал таким удивлением, таким молчанием, такой холодностью, что не оставил дочери ни малейшей надежды. Он счел союз неравным и унизительным; а леди Рассел, хотя ее гордость была более умеренна и более извинительна, тоже опечалилась выбором Энн.

Энн Эллиот, с ее славным именем, красотою, умом, — и в девятнадцать лет погубить себя; в девятнадцать лет связать судьбу с молодым повесой, у которого нет ничего, кроме личных его достоинств, никаких даже видов на состояние, поприще самое неверное, и никаких даже знакомств, чтоб хоть на таком-то поприще продвинуться, нет, это положительно значит себя погубить; о таком и подумать даже невозможно; Энн Эллиот — такая юная; никто еще не знает ее, и достаться первому встречному, без средств, без связей; да она погубит с ним свою молодость в вечных заботах, тревогах, в унизительной зависимости! Нет, не бывать этому несчастью, если доброе вмешательство дружбы, если предстательство той, что любит Энн, почти как мать, и имеет над нею почти материнские права, сумеют его отвести.

У капитана Уэнтуорта не было состояния. Он был удачен в службе, но, легко тратя то, что легко ему доставалось, он ничего не накопил. Однако ж он не сомневался, что в скором времени разбогатеет; полный огня и рвенья, он знал, что скоро получит он корабль и новое его положенье обеспечит ему все, к чему он стремится. Всегда он был счастливец. Он знал, что счастие и впредь ему не изменит. Самой горячности этого убеждения и живости, с какой он его высказывал, было довольно для Энн; но иначе судила леди Рассел. Веселость его и бесстрашие ничуть ее не восхищали; напротив, они в ее глазах только умножали зло; он казался ей из-за них еще опасней. Умен, остер, упрямец. Живость ума и острословие леди Рассел ставила не бог весть как высоко; зато уж как огня боялась она всякой опрометчивости. Она никак не одобряла этого выбора.

Отпор леди Рассел, продиктованный такими ее чувствами, — это было больше, чем Энн могла снести. Юная и кроткая, все же она б еще могла противиться недоброжелательству отца, хотя сестра не ободрила ее ни единым словом или взглядом. Но леди Рассел, которую она всегда любила, которой привыкла доверяться, увещевая так неотступно, так нежно, не могла ее не убедить. Она объяснила ей, что помолвка неразумна, никчемна, едва ли обещает благополучный исход и его не стоит. Но отказывая жениху, Энн руководилась не одной себялюбивой осторожностью. Не вообрази она, что блюдет его благо более собственного, едва ли бы она его прогнала. Мысль о том, что ее самоотречение служит прежде всего к его же пользе, утешала ее во время горького прощанья — прощанья окончательного; а в утешении была у нее большая нужда, ибо ко всему он не верил ей, с ней не соглашался и был горько оскорблен таким решительным отказом. Почти тотчас он уехал.

Всего несколько месяцев длилось их знакомство; но сколько месяцев еще страдала Энн. Сожаленья и тоска омрачали ей все развлеченья юности; и она надолго погасла и поникла.

Уже больше семи лет прошло после печальной и достопамятной этой истории; и многое стерло время, быть может даже почти всю роковую привязанность, — но время оставалось единственным ее лекарем, не было в помощь ему ни перемены мест (исключая поездки в Бат вскоре после разрыва), ни нового, более широкого круга знакомства. Никто из тех, кто появлялся в Киллинче, не выдерживал сравненья с Фредериком Уэнтуортом, каким он оставался в ее памяти. Новое чувство, единственно верное, счастливое и надежное в эту пору жизни средство, было невозможно при возвышенности ее мыслей, при ее взыскательности и узости общества, ее окружавшего. Когда ей было двадцать два года, ее, правда, просил переменить имя один молодой человек, вскоре встретивший большую готовность в ее же младшей сестрице; и леди Рассел тогда сетовала на ее отказ; ибо Чарлз Мазгроув был старший сын человека, почетом и поместьями уступавшего во всей округе только сэру Уолтеру, а вдобавок мил и недурен собой; и хотя леди Рассел могла желать для Энн и более завидной участи, когда ей было девятнадцать лет, теперь, когда ей было двадцать два, она очень бы хотела, чтобы она могла покинуть отчий кров, достойно удалясь от пристрастия и несправедливости и оставаясь притом навсегда под крылышком у нее, леди Рассел. Но на сей раз Энн обошлась без ее совета. И хотя леди Рассел высшее свое благоразумие полагала в том, что никогда не жалела о прошлом, теперь она начала уже тревожиться и почти не верила, что благодаря кому-нибудь со средствами и умом она увидит Энн наконец в той роли, для которой единственно и предназначена она с ее чувствительным сердцем и домовитостью.

Леди Рассел не знала, однако, главного, чем руководилась в своем поведении Энн, ибо этого пункта они никогда не затрагивали в разговоре. Но Энн в двадцать семь лет думала иначе, чем склонили ее думать в девятнадцать. Она не обижалась на леди Рассел, не казнила и себя за то, что тогда ее послушалась; но зато она знала, что, прибегни теперь к ней самой какая-нибудь юная особа в подобных обстоятельствах, уж она бы ей не присоветовала незамедлительных и верных мук ради неверного будущего блага. Она поняла, что, какими бы невзгодами ни грозила ей холодность родных, какими бы тревогами ни пугало его поприще, какими страхами, тяготами, разочарованьями ни было оно чревато, она была б куда счастливей, если б осталась верна помолвке, а не пожертвовала ею; и все это даже если б ей на долю пришлись обычные заботы, пусть бы и тяжелее обычных; а ведь судьба оказалась куда милостивей, чем заранее представлялась по разумным выкладкам. Все самые пылкие надежды его, все самые смелые расчеты оправдались. Ум его и рвенье словно угадали и проложили его счастливую стезю. Очень скоро после их разлуки он определился; и все, что обещал он ей, все и сбылось. Он отличился, снова был произведен, и теперь, при его удачливости, составил уж, верно, состояние. У нее под рукой были только флотские ведомости и газеты, но она не сомневалась, что фортуна обласкала его; и, веря его постоянству, она думала, что едва ли он женат.

Какой красноречивой могла бы стать теперь Энн Эллиот, по крайней мере, с каким бы жаром умела она защитить первую нежную любовь и радостную веру в будущее против пугливой осторожности, словно бросающей вызов благому Провиденью! В юности вынудили ее быть благоразумной, в годы более зрелые она сделалась мечтательницей — что так естественно при неестественном начале.

При всех названных обстоятельствах, воспоминаниях и чувствах известие о том, что сестра капитана Уэнтуорта, верно, поселится в Киллинче, не могло не вызвать в Энн прежнего волненья; и понадобилось еще много бродить и много вздыхать, чтобы постепенно успокоиться. Долго еще потом повторяла она в душе, что все это безумие, и невозможно, пока совсем не овладела собою и не сообразила наконец, что разговоры о Крофтах ничем дурным ей не грозят. Помогло ей, однако, и совершенное безразличие троих ее близких, единственно и посвященных в тайну прошедшего, безразличие до того полное, будто они попросту обо всем позабыли. Она понимала, что леди Рассел в невозмутимости своей руководится соображениями более высокими, нежели отец или Элизабет; она отдавала должное ее добрым чувствам; но чем бы ни вызывалась эта странная забывчивость, важно то, что все трое одинаково ее выказывали; и на тот случай, если адмирал Крофт и вправду поселится в Киллинч-холле, она снова прибегла к мысли, уже не раз служившей ей утешением, что из ее близких прошлое знают лишь трое, и они-то ни единым словом ни о чем не обмолвятся, от него же, надо надеяться, только брат, у которого он тогда гостил, мог слышать о недолгой помолвке. Брат этот давно уехал куда-то, и, будучи человеком благородным, а вдобавок еще неженатым, едва ли он хоть одной живой душе о том проболтался.

Сестры же его, миссис Крофт, тогда не было в Англии, ибо она отправилась с мужем к месту его назначения; а собственная ее сестрица Мэри была в школе, когда все это случилось, и уж потом, из-за чьей-то гордости, а чьей-то деликатности, конечно, ничего так и не узнала.

Рассчитывая на это все, она надеялась, что знакомство ее с Крофтами, к которому, при том что леди Рассел остается в Киллинче и Мэри от него всего в трех милях, надо быть готовой, не повлечет за собой чрезмерных неудобств.

ГЛАВА V

В то утро, когда адмирал с супругой явились, как было условлено, осматривать Киллинч-холл, Энн сочла самым для себя естественным совершить почти ежедневную свою прогулку к леди Рассел, с тем чтоб переждать у нее, покуда все решится; а уж там сочла она самым для себя естественным огорчиться, что упустила случай на них поглядеть.

Встреча сторон прошла как нельзя лучше, и дело сразу же сладилось. Дамы были заранее расположены к соглашенью, а следственно, и остались весьма довольны одна другою; что же касается до джентльменов, адмирал вел себя с таким доверием, открытостью и сердечностью, которые не могли не впечатлить сэра Уолтера, выказывавшего, в свою очередь, учтивость самую тонкую, ибо мистер Шеперд заранее уверил его, что адмирал наслышан о безукоризненности его обращенья.

Дом, парк, убранство понравились; Крофты понравились; условия, сроки — все, все подходило и было хорошо. И стряпчие мистера Шеперда тотчас засели за работу, хотя им и не пришлось ничего изменять в уже заготовленном «Сим удостоверяется...».

Сэр Уолтер не колеблясь объявил адмирала самым красивым из моряков, с какими случалось ему водить знакомство, и уверял даже, что согласись только его собственный куафЈр наладить адмиральскую прическу, и с ним бы не стыдно где угодно на люди показаться; адмирал же в простоте души поведал жене, когда они ехали парком обратно: «Я так и знал, мой друг, что мы легко столкуемся, что бы там мне ни говорили про него в Тонтоне. Баронет звезд с неба не хватает, но малый он безобидный». Отзывы, надобно признаться, в равной мере лестные.

Условились, что Крофты переселятся к октябрю, и сэр Уолтер предложил перебраться за месяц до этого, так что времени на необходимые приготовления оставалось не много.

Леди Рассел, зная, что Энн все равно не допустят помогать и не будут слушаться, когда дойдет до выбора дома в Бате, очень бы не хотела такого поспешного ее отъезда и удержала бы ее при себе, чтобы после Рождества самой отвезти в Бат; но собственные дела призывали ее на несколько недель отлучиться из Киллинча, а потому она не могла пригласить Энн на все это время; да и сама Энн, хотя ей и страшна была сентябрьская жара среди слепящего белого Бата и жаль было покидать милые луга и рощи в печальную и сладкую пору осени, все же по зрелом размышлении не хотела задерживаться. Всего верней и разумней ехать со всеми — так меньше будет ей огорчений.

Вскоре, однако, случай изменил ее намерения. Мэри, часто недомогавшая, всегда чутко прислушивавшаяся к своему здоровью и всегда призывавшая Энн, что бы с ней ни произошло, вдруг расхворалась и, предвидя, что недомогание может не пройти у нее во всю осень, попросила, а скорее потребовала, ибо на просьбу это мало было похоже, чтобы Энн явилась к ней в Апперкросс и побыла с нею, пока ей это будет нужно, вместо того чтобы отправляться в Бат.

— Я никак не могу обойтись без Энн, — таковы были доводы Мэри.

И ответ Элизабет был:

— Тогда, разумеется, ей лучше остаться, ведь в Бате она никому не нужна.

Когда тебя, пусть и не совсем учтиво, но просят о помощи, это все же приятней, чем если тебя гонят; и Энн, довольная, что ее сочли полезной, что у нее явились новые обязанности, и уж верно не огорченная тем, что исполнять их придется в сельском краю, милом ее сердцу, тотчас согласилась остаться.

Приглашение Мэри избавляло леди Рассел от лишних забот, и тотчас было решено, что Энн не поедет в Бат, покуда леди Рассел не призовет ее туда, а до той поры поживет в Киллинч-лодж и в Апперкроссе.

Все как будто прекрасно улаживалось; но леди Рассел была почти вне себя, когда ей открылся план, согласно которому миссис Клэй отправлялась в Бат вместе с сэром Уолтером и Элизабет, как главная и бесценная помощница последней во всех предстоящих трудах ее. Леди Рассел не постигала, зачем вообще это понадобилось, недоумевала, страшилась, печалилась; а уж унизительность такой меры для Энн, вовсе, оказывается, не нужной там, где миссис Клэй незаменима, еще усугубляла ее огорчение.

Привыкнув к подобным уколам, сама Энн сделалась к ним нечувствительна, однако не меньше, чем леди Рассел, она сознавала неразумность такого решения. Наблюдая и зная, увы, даже чересчур хорошо характер отца, она опасалась, что новая эта дружба очень может повлечь последствия, важные для всего семейства. Едва ли сейчас отец ее был близок к такого рода помыслам. Миссис Клэй обладала веснушками, выступающим зубом и толстыми руками, которые он нередко порицал в ее отсутствие; однако она была молода и, конечно, недурна собою, а быстрый ум ее и неутомимая угодливость таили куда большую опасность, чем неверные обольщения внешности.

В этой опасности Энн настолько отдавала себе отчет, что совесть бы ее замучила, не попытайся она раскрыть на все глаза своей сестрице. Она мало верила в успех предприятия, но ей не хотелось, чтобы Элизабет, в случае рокового оборота терявшая куда больше ее самой, могла потом упрекнуть ее в безучастии.

Она и переговорила с Элизабет, но, кажется лишь оскорбила ее. Элизабет не понимала, как пришла ей в голову фантазия столь нелепая, и, негодуя, уверяла, что каждая из обсуждаемых сторон прекрасно сознает свое положение.

— Миссис Клэй, — сказала она запальчиво, — никогда не забывает своего места; я лучше тебя знаю ее образ мыслей и смею тебя уверить, что на брак она смотрит на редкость благородно и больше, чем кто-нибудь, осуждает всякое неравенство происхождения и богатства. Что же до моего отца, я не постигаю, в чем его, ради нас столь долго вдовевшего, можно теперь заподозрить. Ну, будь еще миссис Клэй блестящая красавица, да, я не вправе была бы ее приближать; ничто, разумеется, не заставило бы отца вступить в союз, столь его принижающий, однако она могла сделаться причиной его несчастья. Но бедняжка миссис Клэй, которую не назовешь и хорошенькой, ах, миссис Клэй, бедняжка, решительно никакой угрозы не представляет. Можно подумать, ты и не слыхивала, как сетует отец на ее злополучия, а ведь пора бы, кажется, наизусть это выучить. Зуб и веснушки. У меня, например, веснушки не вызывают такого отвращения. Я знавала одно лицо, которое несколько веснушек вовсе почти не портили, но отец — непримиримый враг веснушек. Ты, я надеюсь, слышала, как он характеризует веснушки миссис Клэй.

— Едва ли сыщется такой недостаток внешности, — заметила Энн, — с которым приятное обхождение нас постепенно бы не примирило.

— Я совершенно иного мнения, — объявила Элизабет наотрез. — Приятное обхождение может оттенять прекрасные черты, но не в силах исправить дурные. К тому же все это касается больше всего до моих интересов, а потому, полагаю, и не стоит труда меня поучать.

Энн отступилась, радуясь, что разговор позади, и теша себя надеждой, что предостережения ее не вовсе остались без пользы. Хоть они и оскорбили Элизабет, но, быть может, сделают ее осмотрительней.

Четверка коней сэра Уолтера служила ему последнюю службу, увозя его, мисс Эллиот и миссис Клэй в Бат. Компания пускалась в путь в самом веселом расположении духа; сэр Уолтер еще готовил величавые поклоны для всех скорбящих крестьян и арендаторов, которые вздумают явиться на проводы, а Энн, со спокойствием отчаяния, уже брела в Киллинч-лодж, где надлежало ей провести первую неделю.

Леди Рассел печалилась не меньше своего юного друга. Она болезненно переживала отъезд семейства. О чести их она пеклась не менее, чем о своей собственной, а ежедневные встречи сделались милой ее сердцу необходимой привычкой. Тяжело ей было смотреть на опустелые угодья, а еще тяжелее воображать тех, кому теперь они достанутся; и вот, чтобы не видеть грустных покинутых полей и не встретиться с адмиралом и его супругой, когда они нагрянут, она решилась ехать в Бат тотчас, как придется расстаться с Энн. И они отправились вместе, и Энн осталась в Апперкроссе, в самом начале пути следования леди Рассел.

Апперкросс был поместье средней руки, где всего несколько лет назад, по обычаю английской старины, лишь две постройки отличались от жилищ крестьян и арендаторов: господский дом под сенью вековых дерев, в саду, обнесенном высоким забором с большими воротами, крепкий и чуждый поветриям моды, и прочный дом приходского священника с особым уединенным садом, где груши и виноград подступали под самые окна; но после женитьбы молодого барина ему отвели арендаторский дом, преобразовав и возведя в сан виллы, и с той поры Вилла Апперкросс своими верандами, стеклянными дверями и тому подобными прелестями так же точно могла притязать на внимание проезжающего, как и более основательный и сообразный Большой Дом, отстоящий от нее на четверть мили.

Энн нередко случалось здесь гостить. Обычаи Апперкросса знала она не хуже, чем обычаи Киллинча. Оба здешних семейства так тесно сообщались, поминутно наведываясь друг к другу во всякое время дня, что, застав Мэри одну, Энн немало удивилась; однако раз она была одна, она, уж конечно, страдала от хандры и недомоганья. Хоть и не такая скучная, как старшая сестрица, Мэри не обладала ни умом, ни характером Энн. Будучи здорова, благополучна и окружена вниманием, она умела радоваться и веселиться, но любая мелочь выбивала ее из колеи. Заполнить одиночество было ей решительно нечем; а взяв от отца немалую долю тонкой чуткости к своей особе, она при каждом огорчении умела вдобавок вообразить себя обиженной и обойденной. Внешностью она уступала обеим сестрам и даже в лучшую свою пору была не более как «очень мила». Сейчас она лежала на выцветшей софе в хорошенькой гостиной, которой прежде элегантная мебель уже несколько пострадала от воздействия четырех лет и двоих детей, и, завидя Энн, встретила ее словами:

— Ах, ну наконец-то ты явилась! Я уж думала, так тебя и не дождусь. Я до того больна, что мне даже разговаривать трудно. И во все утро я живой души не видела!

— Как это жаль, однако, — отвечала Энн. — А ведь еще в четверг ты сообщала, что чувствуешь себя совсем здоровой.

— Да, я взяла себя в руки; это я умею, но я и тогда чувствовала себя нехорошо; а уж нынче утром так расхворалась, как никогда еще прежде. В таком положении нельзя оставлять человека одного. А вдруг бы мне сделалось совсем дурно, и я бы даже не могла дотянуться до колокольчика! Леди Рассел не пожелала, стало быть, выйти из кареты. Она за все лето, кажется, и трех раз у нас не показалась.

Энн отвечала надлежащим образом, после чего осведомилась у Мэри о ее супруге.

— Ах, Чарлз пошел стрелять дичь. Ушел, хоть я ему растолковала, как мне плохо. Обещал не задерживаться. Однако его все нет, а ведь уж скоро час. Поверь, я живой души не видела за все утро.

— Но ведь дети твои были при тебе?

— Да, покуда я не устала от шума; они до того несносны, что от них один вред. Маленький Чарлз совершенно меня не слушается, и Уолтер делается точно такой же.

— Ну вот, теперь тебе сразу полегчает, — весело отвечала Энн. — Я уж сумею тебя вылечить. Как поживает твоя родня в Большом Доме?

— Ничего не могу тебе о них рассказать. Я их сегодня и не видела, только мистер Мазгроув поговорил со мной через окно, да и то даже не спешился с лошади; и хоть ему было сказано, как мне плохо, никто не потрудился меня проведать. Видно, у молоденьких мисс Мазгроув не было охоты гулять, а разве станут они ради других утруждаться!