Свидетель истории

      - Мы переедем сегодня к вечеру, Маша. Ужинать сегодня будем в ресторане, а с завтрашнего дня дома.
      - Слушаю.
      Они смотрели столовую, где было чисто прибрано и вся показная посуда выложена на буфет. Потом заглянули в спальню с большой постелью, высоким крутобоким комодом, огромным зеркальным шкапом. И здесь зеркало отразило их лица: очень серьезное, деловое лицо мужчины и немного смущенное - женщины.
      - Хорошо, Маша, спасибо. Нужно будет кое-что докупить, мы этим после займемся.
      Собственно, докупать было нечего; скорее, было бы можно убрать множество ненужных предметов: скамеечки, пуфы, вазочки, безвкусные картины.
      - Постель приготовить, барыня? Я простынь не постлала.
      Надо было сказать, что "мой муж любит спать на диване",- но горничная смотрела на них с таким любопытством и вниманием, что Наташа не решилась.
      - Да, конечно, к вечеру все приготовьте.
      На столе в кабинете стоял громоздкий и ненужный письменный прибор: высокая чернильница с песочницей, разрезной нож, стакан для перьев, тяжелый пресс-бювар, пепельница,- все серого камня с аляповатой бронзой. Наклонная лира с гвоздиками - класть ручки и карандаши - и слишком коммерческого вида стойка для бумаг. Для книг была небольшая этажерка, и на ней толстая телефонная книга и "Весь Петербург".*
      * "Весь Петербург" - популярные в России начала столетия издания справочно-рекламного характера, выходили не только в столицах (см.: "Вся Москва"), но и в провинции (например, "Весь Екатеринбург").
      - Напомни мне, Анатолий, купить чернил! И бумаги, конвертов.
      Олень с уважением посмотрел на Наташу: "Какой она молодец, как славно себя держит! Как у нее хорошо вышло: "Напомни, мне, Анатолий..."
      Он на минуту присел в мягкое кресло, похлопал ладонью по коленке и не знал, что нужно говорить.
      - Тебе будет удобно тут заниматься?
      - Да, ничего. Пойдем?
      - Пойдем. Значит, Маша, до свиданья, до вечера. Мы приедем часу в восьмом.
      - Слушаю, барыня.
      Они вышли. До угла улицы молчали, потом он сказал:
      - Да, немножко смешно. Уж очень парадно. Вы управитесь, Наташа?
      - Управлюсь как-нибудь. Только не забыть бы купить чаю, сахару, печенья, чего еще? Варенья? Вы варенье любите?
      - Вероятно, люблю. И чернил.
      - Да, и чернил. Мы будем покупать вместе? Хотите, зайдем сейчас?
      - Ну что же. Только уж будем вообще на ты. Нужно привыкать. Вы - Вера, а я - Анатолий. А башмаки немного жмут. И почему я в пальто - тоже неизвестно, и без него жарко. А вы все-таки удивительный молодец! Вы знаете!
      - Что я знаю? Что нужно сахару?
      - Ну да, и вообще: настоящая барыня.
      - Нет, я плохая хозяйка. Как я буду заказывать обед - прямо не понимаю. Дома мне никогда не приходилось. Хотя, знаете, я умею приготовлять воздушный пирог. Ну, как-нибудь обойдется.
      В восемь часов они приехали с большими, новыми и слишком легкими чемоданами. Один, потяжелее, с книгами. Он не знал, что купить,- и купил Полное собрание сочинений Достоевского, несколько сборников "Знания"* и еще, по ее просьбе, поваренную книгу. В другом чемодане были ее вещи, тоже новые - три платья, немного белья без меток, коробка почтовой бумаги, туалетные принадлежности,- много ненужного, чего у нее никогда не было, но что сейчас необходимо иметь, чтобы казаться настоящей барыней. Коробка душистого мыла, хороший одеколон, пудра, духи. Ночные туфли с красным помпоном. Легкий капотик. В двух картонках - новые шляпы, одна красивая, другая безвкусная. Ему купили шляпу "панама", котелок, несколько галстуков и тоже ночные туфли. И самое смешное - халат с пышными кистями. В халате Олень никак не мог себя представить.
      * Полное собрание сочинений Достоевского, несколько сборников "Знания" - сам подбор книг, неслучайный для такого библиофила, как М. А. Осоргин, говорит о случайности выбора неумелых конспираторов: вместе с адресованным взыскательному читателю "полным" Достоевским были куплены издававшиеся А. М. Горьким и К. П. Пятницким с 1903 г. т. н. демократические литературные сборники для широких масс.
      - Сколько мы денег истратили!
      - Это необходимо, Вера.
      - Я знаю. Но жаль денег.
      Костюмы, белье, галстуки, башмаки - все было новенькое, только что из магазина. Совсем не было случайных и старых вещей, которые сопровождают каждого,- милых, привычных и подержанных. Все было неношено, неудобно и ненужно.
      Когда он протянул руку, чтобы снять чемоданы с извозчичьей пролетки, Наташа остановила его:
      - Подожди. Мы вышлем взять вещи Машу, а ей поможет дворник.- Она знала лучше, и он подчинился. Дворник, получив хорошо на чай, решил, что господа стоящие. По их паспортам узнал, что из купцов, тамбовские, муж с женой, по фамилии - Шляпкины.
      Пили чай с вареньем и, пока входила Маша, разговаривали мало. Олень чувствовал себя не столько "барином", сколько гостем. В одиннадцатом часу Маша ушла спать, получив на завтра не вполне точные, но толковые распоряжения. Видимо, господа едят просто - суп, телятина, компот. Из закусок велели купить вареную колбасу и сардинки. В запас - масло, вермишель, уксус, картошку - как обычно. Маша напомнила, что еще нужно соли, горчицы, перцу и кореньев. Барыня сказала: "Ну, конечно!" - и выдала денег на расходы. Ни водки, ни вина. Барин не пьет, а гостей не ждут; может быть, потом сами купят.
      Когда они остались одни, оказалось, что разговаривать стало еще труднее; однако нужно многое решить.
      Они, Вера и Анатолий Шляпкины, молодожены. Впрочем, по паспорту, женаты уже второй год.
      - Кажется - все ладно?
      - Вы удивительны, Наташа. Такая образцовая хозяйка!
      - Только не "Наташа" и не "вы".
      - Да, правда. Ты, Вера, совсем молодец.
      - Нет, я не молодец. Я все никак не могу по-настоящему войти в роль; я, например, забыла, что для супа нужны коренья.
      - Как коренья?
      - Ну, там морковь, сельдерей. Хозяйство - пустяки, хотя я не умею шиковать. Ведь мы в Рязани скромно жили.
      - Это все же нужно, особенно перед прислугой. Вот вы заказали телятину, а пожалуй, правильнее индейку или там рябчиков, я не знаю.
      - Пустяки. Я сказала Маше, что мы любим есть просто, а по пятницам всегда постное.
      - Ну? Вот это ловко! Это правильно. Это прямо замечательно!
      - А как теперь дальнейшее?
      - Что дальнейшее? Спать - и все: утро вечера мудреней.
      - Видите... видишь, Анатолий, а как, например, спать?
      - А что?
      - Да ведь спать придется в спальне?
      - Конечно. Ах да...
      - Мне неловко при вас раздеваться.
      - Это же вздор, пустяки. Будьте выше этого, Наташа!
      - И вздор, и не вздор. Как-то неудобно. Что-нибудь нужно придумать. Вы не можете спать в кабинете?
      - Мне-то все равно. Только... пожалуй, неудобно перед прислугой. Там и не постлано...
      Они задумались - и думы их были сходны. Нужно играть роль до конца - а как ее играть до конца? То есть, конечно, только для виду!
      - Вот что, Наташа...
      - Не Наташа, а Вера, нужно привыкнуть.
      - Да, конечно, Вера. Вот... ты иди и ложись спать. Ложись как следует. А я могу спать в кабинете, даже не раздеваясь. Мне это совершенно безразлично, я привык.
      - Но нельзя же всегда так! И кроме того, эта девушка, эта Маша, встает очень рано. Она должна прибрать комнаты. Да и ночью она может случайно встать и прийти сюда.
      - Это правда.
      Они говорили тихо, почти шепотом, и сидели близко друг к другу. Увидав его растерянное лицо, Наташа весело рассмеялась.
      - Слушай, знаешь что, не довольно ли нам говорить о таких глупостях? Вот нашли трудность!
      - Мне-то не трудно, но я о тебе...
      - Вот что, я пойду и лягу в постель. Раз нужно, так и нужно. А вы приходите позже, потушите свет и тоже как-нибудь ложитесь. Если нам стыдно друг друга, можно не раздеваться совсем. А утром я перетрясу постель, будто бы мы спали.
      - Да, так хорошо.
      - Ну и все, стоит об этом разговаривать.
      Опять в спальне ее увидело зеркало. Ей было двадцать лет, и с детства она любила парное молоко. Она не была красива, но была здоровой и заметной девушкой.
      Присев на край постели, она сняла туфли и сунула ноги в новенькие спальные. Потом подумала, скинула платье и сняла чулки. На открытой простыне лежала приготовленная Машей рубашка. Наташа надела ее и вспомнила, что купила ночные кофточки, каких никогда не употребляла. В кофточке было жарко, а тут еще одеяло. Но ничего не поделаешь. Затем она расчесала и заплела в две косы свои прекрасные волосы. Теперь она была красива и привлекательна и это было глупо и совсем не нужно. Легла окончательно и расправила складки легкого одеяла, чтобы оно не облегало ее тела. После, ночью, можно будет немного откинуть одеяло, а утром, когда посветлеет, опять его натянуть. Как все это глупо!
      День был трудный, Наташа устала. Свет тушился с ее стороны,- но она его оставила. Можно потушить потом, когда он придет. Крикнула:
      - Можно, Анатолий!
      Он вошел, белокурый, смущенный. Наташа подумала: "Вот так входят к новобрачной, а впрочем, вероятно, совсем не так".
      Олень взглянул на нее бегло, с доброй улыбкой:
      -- Вот и правильно. Можете свет потушить, я и так лягу.
      Свет потушили. Слышно было, как он снял башмаки, пиджак. Затем он лег поверх одеяла.
      - Да, я забыл запереть дверь на ключ.
      Мягко ступая, подошел к двери, запер и вернулся, тяжело опустившись на большую и мягкую двуспальную кровать.
      Она хотела сказать, что ведь есть туфли и что он мог бы раздеться и надеть халат, это удобнее, но промолчала. Сегодня как-нибудь, а после что-нибудь придумается.
      С минуту они лежали молча. Потом он спросил:
      - Вам, Наташа, спать очень хочется?
      - Нет.
      - Тогда поговорим. Вы, дорогая, будьте проще и о пустяках не беспокойтесь. У нас много серьезного. Я вам расскажу, о чем мы говорили с Петрусем. Вы знаете - он уже устроился газетчиком.
      - Удачно?
      - По-моему - удачно. Он - ловкий парень, настоящий артист. И знаете...
      - Не говорите так громко; кто ее знает, эту Машу.
      - Да, правда.
      Повернувшись друг к другу, они долго шептались. Утомление подкралось незаметно, и над ними опустилась молчаливая и целомудренная ночь.
      Одна
      Наташа одна дома. Впрочем, теперь она не Наташа, а молодая купеческая жена Вера Шляпкина, приехавшая с мужем пожить в Петербурге.
      Дождливый петербургский вечер. Еще не осень, но уже чувствуется, что лету конец. Наташа сидит в гостиной своей неуютной квартиры и читает "Тьму" Леонида Андреева.*
      * "Тьму" Леонида Андреева - написанный в 1907 г. рассказ одного из самых популярных в те годы писателей Л. Н. Андреева (1871-1919). В произведении отразились умонастроения, владевшие писателем после поражения революции 1905 г.
      В этом странном рассказе революционер, которому негде переночевать, попадает в публичный дом; но он, как служитель и исповедник высокой идеи, не хочет "пасть". Его чистотелость и брезгливость оскорбляет и унижает девушку, одну из тех несчастных, ради которых, как вообще ради всех несчастных и обездоленных, жертвуют собой революционеры.
      Иными словами - "нельзя быть хорошим", позорно выделять себя из общей массы грязных, грешных, ничтожных людей! Подло оставаться в их среде ангелом в светлых ризах!
      Значит, что же? Значит, нужно самому опуститься на дно и лишь потом, по праву равного, пытаться пересоздать жизнь и уничтожить это дно? Иначе случится то, что случилось с героем рассказа Андреева: дно, оскорбленное высокомерием незваного спасителя, выдало его врагам; оно отвергло протянутую руку в белой перчатке.
      Что в этом есть какая-то правда - Наташа чувствует; в белых перчатках революции не сделаешь; минувший год доказал это лишний раз. Но есть и другая правда, за которую уже многие положили свою жизнь: правда чистых, высоких идеалистов, отрекшихся от благ личной жизни, ради блага общего, и тем окруживших самую идею революции ореолом святости и красоты.
      Разобраться в этом трудно, а нужно разобраться. Пока одни пытаются найти ответ - другие действуют. Таков, например, Олень. Он не тратит часов и дней на теоретические споры и рассуждения; ежеминутно рискуя головой, он готовит страшный удар власти, с которой борется, зная, что при этом могут погибнуть люди, ни в чем не повинные. Он следует приказу своей совести, не позволяя себе лишних рассуждений. И он имеет на это право, потому что всегда готов быть первой жертвой и за все понести ответственность.
      Сегодня у Оленя свидание с членами его боевой группы, которых было бы неосторожным позвать сюда. Может случиться, что Олень не вернется, что чья-нибудь оплошность, а то и предательство погубят и его, и все дело. Тогда сразу разрушится и этот временно созданный быт и вместо мягкого кресла будет тюремная койка, а затем каторга или казнь.
      Второй месяц Наташа живет вдвоем с Оленем - а знает ли она его? Кажется, все-таки знает. Но кто он для нее? Товарищ? Муж? С тех пор как они окончательно вошли в роль, а это случилось как-то уж очень просто, без долгих раздумий и объяснений, словно бы ради простоты и удобства,- строй их жизни, в сущности, не изменился. Стало проще перед горничной Машей - и это все. Жить чувством им некогда - иным переполнен их странный быт. На Олене лежит вся тяжесть революционной работы, вся техника, весь риск, а она ему помогает. Он - настоящий вождь и начальник. Другого такого Оленя нет,такого цельного, сильного, не сомневающегося, умеющего вдохновлять других и думать за них. Погибнет он - и все погибнет; и Наташа, и все товарищи это понимают.
      Именно вождя и верного товарища она в нем и любит,- хотя он умеет быть ласковым и нежным. Она узнала его в Москве, на Пресне, в дни восстания. Потом, под Новый год, в селе Черкизове она сказала ему, что готова пойти за ним в террор. До весны они почти не встречались, так как Олень скрывался и готовил новое выступление. Затем произошел знаменитый "экс", вооруженное ограбление московского банка; только Олень мог решиться на такой шаг, вызвавший осуждение партийных моралистов, которые, впрочем, не отказались принять от него часть добытых им денег. Эти деньги были отданы на помощь сидевшим в тюрмах, на устройство побегов из ссылки и на подготовку дальнейшей борьбы. Затем, весной, когда полиция усиленно искала Оленя, он однажды пришел к Наташе, почти без грима, только слегка зачернив волосы и в темном пенсне. Она устроила ему ночлег у знакомых на подмосковной даче. А последняя их встреча была в первомайский день в сосновом лесу - в день весенний, очень памятный и очень страшный.
      Это был сбор остатков разбитой армии, подсчет сил и вместе с тем маевка для рабочих. В чудесный солнечный день собрались в лесу. Место сбора не было точно указано, но был дан пароль, по которому человек с букетом подснежников, сидевший на траве на опушке леса, показывал тропинку к отдаленной поляне. Собралось человек тридцать, и среди них оказался Олень. Когда начались речи, кто-то заметил, что двое рабочих никому не известны. Их опросили, и они сказали, что попали на собрание случайно, гуляя по лесу. "Видим, как бы митинг, ну и подсели послушать, что говорят ораторы". Их обыскали - и убедились, что это крупные агенты московской охранки. Что было с ними делать? Они слишком многое услыхали и видели всех! Отпустить их значит, погубить всех, кто был на маевке. У революционеров нет тюрем для пленных.
      И вот тут сказалось то, что Олень называл интеллигентщиной. Революционеры умеют бросать бомбы и умирать на баррикадах; но расстреливать взятых в плен они не умеют. Одно - нападение, другое - казнь. Быть палачом, убить связанного - на это сил не хватает.
      Олень сказал:
      - Вот что, товарищи, таких вопросов не обсуждают. Прошу вас всех скорее разойтись, и не толпой, а разными дорогами, лучше поодиночке. А я останусь здесь. Только... может быть, хоть двое останутся со мной на время, чтобы решить...
      Наташа видела общую растерянность. Никто не отозвался, все спешно и молча двинулись, кто по дороге, кто в глубь леса. Тогда она подошла к Оленю:
      - Я могу остаться с вами.
      Он взглянул на нее и резко ответил:
      - Уйдите! Уходите отсюда!
      Наташа видела, как дергалась щека Оленя и какое презрение было в его глазах. Неужели никто не останется с ним? Новый резкий окрик Оленя:
      - Слышите? Уходите немедленно. Вам тут нечего делать!
      Она не смела ослушаться и пошла за всеми. Отойдя шагов сто в глубь леса, обернулась. Было видно сквозь деревья, как в прежней позе стоит Олень, а подле него лежат связанные люди. Олень словно ждал, что она оглянется,- и несколько раз злобно махнул рукой в ее сторону: "Идите!"
      Уже никого не было видно, все разбежались. Она шла, но все замедляла шаг и прислушивалась. Минут через десять до нее донеслись револьверные выстрелы. Тогда, не выдержав больше, она пустилась бежать.
      На другой же день прочла в газетах, что в лесу под самой Москвой найдено двое связанных и застреленных людей; один оказался мертвым, другой тяжело раненным: надеются, что его можно спасти.
      Как и большинство бывших на маевке, она бросила свою комнату и была вынуждена скрыться. С большим трудом ей удалось установить связь с Оленем. Она послала ему короткую записку: "Готова быть, где укажете. Наташа".
      Она получила его устный ответ через одного из участников группы; Олень просил ее приехать в Петербург и явиться по условленному адресу. Ей было поручено отвезти в Петербург большую сумму денег, добытых при "эксе". Наташа выехала немедленно.
      С того дня, со страшного первого мая, жизнь перестала быть реальной. День сменялся днем, темные московские ночи сменились белыми петербургскими,но в сознании все это отражалось неясно.
      Она нашла в Петербурге Оленя в подавленном состоянии; он не мог простить себе ошибки: "Другой тяжело ранен". Он взял на себя всю ответственность и всю тяжесть ужасного дела,- и оказалось, что его рука недостаточно тверда. Теперь этот "другой" настолько оправился, что уже дает показания следователю. Тогда зачем было убивать первого и калечить этого "другого"? Но Олень не говорил об этом Наташе - он вообще не вспоминал о московских делах. Только подергивания скулы стали чаще, и он с трудом их сдерживал.
      В Петербург перебрались постепенно и другие члены московской боевой дружины Оленя; группа пополнилась и здешними. Пока не было ни слежки, ни провалов, и нужно было торопиться действовать. Основная задача - центральный террор. Если он невозможен, то пока хотя бы такой крупный акт, который потряс бы правительственные ряды и взволновал бы всю Россию. И главное скорее, пока налицо и силы и средства.
      Была в корне изменена прежняя система конспирации, смешная и кустарная. Теперь члены группы встречались в отдельных кабинетах шикарных ресторанов, одевались у хороших портных, не жалели денег на добывание верных паспортов. В Финляндии была поставлена динамитная мастерская, в Петербурге снято несколько больших и хорошо обставленных квартир. В одной из них, по паспорту молодых супругов, поселились Олень и Наташа.
      Теперь жизнь была непрерывным спектаклем, блестящим цирком, в котором акробаты ежеминутно рискуют ошибиться в математическом расчете своего воздушного полета - и разбиться насмерть. Внизу нет спасительной сетки, и ошибка на дюйм равносильна концу.
      В этой страстной борьбе была забыта Москва и вообще исчезло прошлое. Жизнь от сегодня - до завтра. Лишняя минута - выигрыш. В полусне - любовь, если это любовь. Странно - каждый день есть суп, рыбу, салат, фрукты, может быть, за час до смерти,- но сильным телам нужна пища. И нужна любовь - если это любовь.
      И Наташа думает:
      "Вот если бы в деревне, на берегу Оки, в сытном духе зреющей ржи или в теплую ночь,- а этот дождь и тревожное ожидание были бы только сном. Встряхнуть головой - и все бы исчезло. И если бы там был со мной Олень, круторогий и сильный..."
      Тогда - это была бы, вероятно, настоящая любовь.
      "Иллюзион"
      Некрасивая девушка с веснушчатым лицом и жидкими прямыми волосами вошла в вагон второго класса; она могла бы ехать и в третьем, если бы не имела, по обыкновению, важного поручения, вынуждавшего ее ехать с удобствами. Она ни на минуту не выпускала из рук небольшого чемоданчика, хотя в нем было только мыло в жестяной коробке, зубная щетка, полотенце, чистый кружевной воротничок и подушка-думка в белой наволочке. Еще, впрочем, коробочка с мятными конфетами и - дань женственности - крошечный флакон духов "Иллюзион".
      Едва усевшись в вагоне, она вынула этот флакон, извлекла из него притертую пробку со стеклянной палочкой, слегка смочила духами платок и положила флакон обратно. Сидевшая напротив дама повела носом и недовольно отвернулась. Духи были очень сильные, а в вагоне и без того душно. Дама подумала: "Для кого она старается? Такая морда!"
      Когда поезд тронулся, в купе оказались трое: прибавился еще мужчина, по виду - торговый комиссионер. Плотно усевшись, он тоже повел носом: сильно пахло духами и еще чем-то пряным и неприятным.
      Ехать пришлось ночь. Дама вынула легкий плед и большую пуховую подушку и заняла весь диван. Мужчина приподнял верхнюю койку, грузно залез, обнаружив толстые нитяные носки, и, покашливая, разлегся с удобством. Девушка, для которой освободилась нижняя скамейка, вынула из чемодана свою думку и, убедившись, что дама лежит к ней спиной, опять извлекла флакончик и обтерла стеклянную пробку о наволочку подушки. Снова едкий аромат духов "Иллюзион" наполнил купе. Лежавший на верхней койке завозился и уткнулся в сложенный под головой пиджак. Затем девушка легла, пригнув коленки и закрыв юбкой ноги.
      Все трое дремали, и все трое страдали от духоты и сладкого запаха. Несколько раз за ночь мужчина закуривал - и как будто от табачного дыма ему становилось легче. Каждый раз, когда чиркала спичка, девушка пугливо приподымалась и подбирала под себя маленькую подушку.
      Ей дремалось всех тревожнее: у нее кружилась голова. Кроме того, ей было неудобно лежать, и она все время поправляла и одергивала неуклюже сидевшую на ней кофточку, которая сползала и топорщилась. Девушка задыхалась от жары и от неудобной одежды, часто кашляла в кулачок, выходила в коридор подышать воздухом и снова пыталась заснуть.
      На финляндской границе, в Белоострове, по вагону прошел жандарм, затем, один за другим, несколько штатских. Когда к купе приближались шаги, девушка закрывала глаза и притворялась спящей.
      В Петербург прибыли благополучно и в срок. При выходе даму пригласили в особую комнату для осмотра багажа, а на девушку не обратили внимания.
      Вот и еще раз она выполнила свою обычную миссию. Взяв извозчика, она велела ехать на Васильевский остров, сошла на углу 10-й линии, прошла пешком две улицы, убедилась, что герань на окне повернута цветком в левую сторону, вошла в подъезд и позвонила.
      - Никого не завезли, Фаня?
      - Никого. На улице пусто. Здравствуйте.
      - Много привезли?
      Она передала подушечку, оказавшуюся тяжелой, затем, отвернувшись, стала расстегивать кофточку.
      - Не смотрите сюда.
      - Ладно, ладно, я не смотрю.
      Стесняясь, она сняла с себя что-то вроде плотного жилета, тяжелого и неуклюжего. К телу он прилегал резиновой стороной, а снаружи был простеган прочными шнурами. Когда снимала, протаскивая его через расстегнутую кофту,в лицо ей пахнуло удушливым теплым запахом, смесью эфира и карболки. Сняв радостно потянулась.
      - Надышались, Фаня?
      - Ужасно! Особенно тяжело было ночью. Мне все казалось, что щиплет тело.
      - Чему щипать? Ведь подкладка резиновая.
      - И все-таки казалось. А главное - согнуться невозможно, как в латах. Ну, ничего.
      - Голова не болит?
      - Она всегда немножко болит, но я привыкла. Вот только тошнит.
      -- Вам бы теперь прогуляться и проветриться. Или в бане попариться вот хорошо! Мелинит* - вредоносная штука! Что-то вы все кашляете?
      * Мелинит - взрывчатое вещество, тринитрофенил.
      - Ничего. Я вообще кашляю. И в вагоне дуло.
      - Нет, это не годится. Надо бы вас кем-нибудь заменить.
      - Некем. Да и не нужно. Я привыкла, а другому будет трудно. И я незаметная.
      Она вправду была незаметной: низенькая, невзрачная, с худым лицом. Теперь, сняв тяжелый жилет, стала совсем тоненькой, и ее помятая кофточка собралась в складки.
      - Ночуете в Петербурге?
      - Нет, я в двенадцать еду обратно. Хотелось бы поспать, да уж лучше я пройдусь, времени всего два часа.
      - Ну, как хотите. Да будьте осторожны!
      Уж она ли не осторожна! В пятый раз привозит из Финляндии мелинит и динамит, дышит им целую ночь, отравляет себя через легкие и через поры своего худенького тела,- и даже слежки ни разу за ней не было. Делает дело маленькое, но очень важное и ответственное. Никого не видит, кроме двоих товарищей,- того, который передает ей посылки в Гельсингфорсе, и вот этого, который их принимает здесь. Больше ни с кем она видеться не должна; она даже и не знает почти никого, и не хочет знать, хотя могла бы. Настоящих героев она не видит, только слыхала имена некоторых. И впредь будет так же, если только здоровье позволит ей и дальше быть маленькой участницей великого дела.
      Робко спрашивает:
      - Нужно еще привозить?
      - Еще два раза по стольку же. Вы там скажите, Фаня. И поскорее, хотя нехорошо вам часто ездить.
      - Хорошо, я скажу. До свиданья, товарищ Максим.
      - До свиданья, Фаня. Кланяйтесь, скажите, что пока все идет ладно.
      - Я скажу.
      Вот он, должно быть, такой же, из незаметных, хотя, конечно, не ей чета. Он должен знать больше. Хотелось бы поговорить с ним, а нельзя. Даже если он и захотел бы сам - все-таки нельзя.
      Выйдя, она тихонько оглядывается и повертывает в первый переулок. Потом еще делает несколько поворотов, на всякий случай, прежде чем выйти к мосту на Петербургскую сторону. С Тучкова моста она долго смотрит на воды Малой Невы, радуется прохладе и старательно - и потому, что это приятно, и потому, что это нужно,- дышит чистым речным воздухом. Вспоминает, что с утра ничего не пила и не ела. Нужно будет зайти в кондитерскую, и там можно себе позволить и кофе со сливками, и два, три, четыре сладких пирожных.
      Ей велели хорошо есть и хорошо одеваться и вообще держать себя так, будто она никогда не знала нужды. Быть по виду буржуазной! Другие так и поступают, даже иногда кутят по-настоящему. Но им это необходимо в целях конспирации, а ей непривычно и не нужно. Так лучше.
      Все-таки, выйдя из кондитерской, она заглядывается на витрины магазинов. Новую кофточку нужно бы купить или хотя бы новый твердый воротничок к блузке. И еще она давно решила купить новую шляпу с большими полями, чтобы и лицо закрыть, и вообще изменить внешность - давно пора! Старая шляпка могла приглядеться шпикам за частые ее поездки. Она холодеет при мысли, что вот - зайдет и купит дорогую синюю шляпу с лентами, падающими на спину! Денег ей дали много - но хорошо ли тратить деньги на роскошь? И она уходит от соблазна: еще раз можно проехать в старой, а купить что-нибудь подешевле в Финляндии, для новой поездки.
      До часа отхода поезда, усталая и неспавшая, она бродит по улицам со своим чемоданчиком. Встречаются молодые и веселые лица, женщины в дорогих светлых нарядах, мужчины с дерзкими глазами. И дети, которых она так любит,а у нее не будет, конечно, ни мужа, ни детей. Как и других, ее ждет арест и, может быть, ранняя смерть. И тогда узнают ее имя, и ее маленькое участие в важном деле будет отмечено в истории революции. Вот и оправдание жизни!
      У самого вокзала она покупает в дорогу пакетик смородины. Днем ехать еще жарче, и теперь можно третьим классом. Зато не придется душиться из флакончика.
      Когда она в толпе проходит через вокзал, человек в коричневом пиджаке и грязноватом воротничке толкает в бок другого:
      - Эту вот, жидовочку, который раз вижу. Все взад-вперед ездит.
      - Ту, с чемоданом?
      - Ну да. Главное - жидовочка.
      - Может быть, дачница?
      - Нет, все с дальним поездом.
      - Понаблюдай. Только одета плохо, а они теперь больше рядятся под господ.
      - Как-нибудь вещи бы осмотреть, как опять приедет.
      - Ты скажи.
      Мимо проходит высокого роста господин с перекинутым через руку пальто на шелковой подкладке. Рыжий пиджак опять толкает соседа:
      - Видел?
      - Вижу. Ступай, скажи Земскому, чтобы принял.
      - Он на платформе?
      - Там. Гони живо!
      И рыжий, расталкивая толпу, спешит на платформу.
      В ВЫСОКОМ УЧРЕЖДЕНИИ
      -- Портфельчик потрудитесь оставить здесь.
      Отец Яков замялся:
      - А у меня тут бумаги. В сохраннности ли будет?
      - Помилуйте, батюшка, в полной сохранности! Это только правило такое, чтобы с собой не брали ни палок, ни зонтиков, никаких пакетов.
      Принимая портфель отца Якова, молодой человек, очевидно - помощник швейцара, подмигнул глазом и тихо сказал:
      - У вас-то, батюшка, у лица духовного, ничего нет, а ведь другой человек мало ли что пронесет в залу. Может неприятность выйти!
      - Разумно, разумно,- сказал отец Яков и подошел к зеркалу расправить бороду. Расчесывая ее гребешком, подумал: "Может быть, каких револьверов опасаются. Оно - предосторожность нелишняя".
      И сразу стало и интересно и лю-бо-пытно! В Государственной думе этого нет, там проще. Там народ бывалый, да и толпа густа. А здесь - и пышность, и благолепие, ну и осторожность. Люди большие - Государственный совет! И министры, и бывшие министры, и будущие министры, коли их Бог доведет и сподобит.
      Подошел опять к швейцару:
      - А я в том портфельчике забыл свой билетик, свой пропуск.
      - Да ведь уже предъявляли внизу, ваше священство, больше не потребуется. Извольте - достаньте сами.
      Отец Яков распахнул пошире портфель, чтобы видно было, что там нет ничего неблагоразумного, достал "билетик" и вернул портфель.
      - Все-таки, на случай, буду иметь при себе.
      - Как угодно.
      По широкой лестнице поднялся в места для публики, которой сегодня было мало, больше дамы, очень хорошо одетые. Были еще какие-то старички, а неподалеку от места отца Якова - молодая парочка: он - высокий, белокурый, в глазу монокль; она - под стать, тоже высокая и здоровая, очень молодая, шатенка, в черном платье, лицо простое и серьезное.