Всего лишь к марксистам-теоретикам, Плеханову, Ульянову и другим безобидным социал-демократическим эмигрантам и ссыльным. Печатал в своем «Научном обозрении» под псевдонимами их статьи, совершенно невинные, философские, экономические. Только-то и грехов… Откуда же такая полицейская осатанелость? При чем здесь научные записи и приборы покойного? Для чего в качестве эксперта вызван обследовать их полковник из Главного артиллерийского управления?
В охранном отделении царила какая-то необъяснимая паника. Вопреки воле родных тело Филиппова увезли для вскрытия в Мариинскую больницу. Якобы с целью установить подлинную причину смерти. Однако все действия властей были направлены как раз на то, чтобы ее скрыть. Первоначальное заключение полицейского врача «смерть от паралича сердца» отметается. Делается попытка представить случившееся самоубийством. Полковник-артиллерист (специалист отнюдь не по ядам, а по взрывчатым веществам и боеприпасам) весьма неубедительно пытается доказать, что свой последний опыт Филиппов поставил исключительно для того, чтобы получить синильную кислоту и покончить с собой путем «самоотравления». При этом не приводится никаких анализов найденных в лаборатории веществ и совершенно игнорируется тот факт, что на трупе не обнаружено изменений, характерных для действия цианидов.
В конце концов непонятная полицейская свистопляска над телом покойного закончилась, и его возвратили родным. 16 июня состоялись похороны. После церковного обряда, совершенного над гробом убежденного атеиста, на «Литераторских мостках» Волкова кладбища, неподалеку от могил Белинского и Добролюбова, возник новый могильный холмик с простой надписью на кресте: «М.М.Филиппов. Основатель и редактор журнала «Научное обозрение» (1858-1903)». Жизнь скромного труженика русской науки завершилась. И родилась одна из самых удивительных загадок XX столетия.
Сенсация грянула вскоре после похорон, когда либеральная газета «Русские ведомости» опубликовала письмо Филиппова в редакцию, написанное и отправленное им 11 июня 1903 года, в последний день жизни:
«В ранней юности я прочитал у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, которое фактически упразднит войну.
Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстоянии в тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мною указанных, война фактически становится безумством и должна быть упразднена.
Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, частью крайне ядовитых».
Мой дед писал почти век спустя:
«Даже в эпоху атома, компьютеров, космических полетов текст письма звучит ошеломляюще. Как же оно воспринималось тогда? Я пытаюсь представить себе лето 1903 года. Корпуса заводских цехов, железные дороги, причалы – везде гул, свист, лязг, всё окутано облаками черного угольного дыма и белого пара бесчисленных работающих паровых машин. Новые двигатели – внутреннего сгорания, электрические – только-только завоевывают себе место. Первые автомобили на тонких колесах ненадежны и хлипки. Первые, примитивные искровые радиоаппараты способны передать отрывистые сигналы Морзе на десятки, в лучшем случае – на сотни километров. Чудом военной техники считаются пулемет Максима и трехдюймовая пушка, стреляющая шрапнелью. И еще полгода остается до того декабрьского дня, когда впер-
вые на считаные секунды оторвется от земли полотняный биплан братьев Райт.
Да, в том мире письмо Филиппова не могло не вызвать потрясения у читающей публики. А лучшим подтверждением его правдивости являлось как раз то, что все записи и приборы ученого сгинули в недрах охранного отделения, где с ними проделывали что-то непонятное (у такого ведомства не больно-то спросишь).
Но охранка не в силах была помешать оживленной дискуссии, которая немедленно и началась. Друзья Филиппова рассказали, что первые опыты поставил он еще в Териоки, в годы высылки. Всего провел двенадцать опытов, которые дали ему уверенность в том, что задача разрешена, и собирался осуществить заключительный, три-надцатый(!) лабораторный эксперимент.
Вспоминали и о том, как Филиппов утверждал, что скоро сумеет одним нажатием кнопки взорвать все пороховые склады в радиусе нескольких тысяч километров. Значит, его прибор был направлен только против смертоносных военных запасов, и его нельзя было бы использовать против мирного населения.
Охранка, напряженно следившая за ходом дискуссии, пыталась сбить волну. В контролируемых ею черносотенных газетах появились явно инспирированные статьи, где доказывалась несостоятельность самой идеи изобретения.
И тогда в полемику вмешался Менделеев. Хорошо знавший Филиппова, не раз печатавшийся в его журнале великий химик (славный не только тем, что открыл Периодический закон и установил сорокаградусную крепость водки, но и тем, что создал отечественный бездымный порох) уверенно заявил: «В самой идее Филиппова нет ничего фантастического. Волна взрыва доступна передаче!…»
А время шло, и газетные страсти вокруг изобретения Филиппова стали утихать. Новые, грозные события завладели вниманием, а потом и самой жизнью России. Но куда же оно делось, изобретение? Ведь находилось в руках властей. Почему бы не применить его в начавшейся вскоре Русско-японской войне и не полюбоваться, как
взлетают на воздух от взрыва собственных артиллерийских погребов японские броненосцы?
Немногочисленные историки, писавшие о Филиппове, расходятся во мнениях. Одни полагают, что документальные следы таинственного изобретения погибли в ходе Февральской революции, когда сгорели архивы охранки, подожженные самими ее сотрудниками. Другие считают, что документы и приборы Филиппова, изъятые из его лаборатории, были уничтожены немедленно по личному распоряжению Николая Второго, и даже уверяют, что русский царь тем самым спас человечество. Все сходятся на том, что открытие Филиппова навсегда останется неразгаданной загадкой истории, так же как тайна его смерти…»
Дальше записи деда чередовались с расчетами и формулами. Дед пытался понять хотя бы идею Филиппова. После слов «ударная волна детонации преобразуется в ра-диоволновый импульс, адресованный другим зарядам» шли несколько страниц вычислений и схем, не вполне для меня понятных. И заключительный бессильный вывод: «Невозможно! При уровне знаний двухтысячного года в области физики и химии, при нынешнем состоянии электроники – невозможно! А уж представить, чтобы такой прибор был создан на базе техники 1903 года и оказался при этом «изумительно прост и дешев»… Да это даже не фантастика, просто сказка! Нужны веские доказательства!»
И ниже, на той же странице дневника:
«Доказательство одно, зато уж действительно веское: личность самого Михаила Михайловича Филиппова. Никак не походил он на тех изобретателей-маньяков, что носятся с проектами вечных двигателей и прочими химерами. Был ученым высочайшей пробы, строгим и требовательным в оценке любых идей, и прежде всего своих собственных. Представить его в роли беспочвенного мечтателя, тем более мистификатора, – невозможно. А его дар научного предвидения! В последнем подготовленном им к печати перед самой смертью номере «Научного обозрения» он успел опубликовать одну статью никому не известного провинциального учителя математики из за-холустнейшей Калуги. Прежде чем попасть в руки Филип-
пова, эта казавшаяся сумасбродной статья успела побывать в нескольких редакциях, где от нее с насмешками отказались. Учителя математики звали Константин Циолковский, а статья называлась «Исследование мировых пространств реактивными приборами». С ее публикации в 1903 году началась на Земле космическая эра…»
Я отложил старую тетрадь. Мне было грустно. Мудрый человек, Филиппов всерьез верил, что сможет уничтожить войну с помощью изобретенного им прибора. Пожалуй, только в России мыслитель может сочетать в себе гениальность, опережающую века, с детской наивностью. Да если бы он и успел опубликовать свое открытие, неужели это смягчило бы жестокость демографического перехода хотя бы в одной только Европе, неужели бы ослабило вечную борьбу за первенство, удержало людей от взаимного истребления?
Ну отнял бы он у них тогда ружья, пушки и снаряды, что дальше? В мировых войнах двадцатого столетия они крошили бы друг друга мечами, придумали бы какие-нибудь автоматические арбалеты. А напалм, а отравляющие газы, а бактерии и вирусы? Доброму русскому гению такие виды оружия и в дурном сне не могли привидеться.
Но я, кажется, выполнил задание Беннета. Упоминание о Циолковском расставляло всё по местам. Рэмийцы, которые чуть ли не поклоняются калужскому старцу, не могли не знать и о Филиппове. Значит, они действительно воспроизвели его прибор или сами создали нечто подобное. Добились успеха там, где мой дед бессильно отступил. Правда, и возможности их были с дедовыми несравнимы.
А Беннет понял меня не сразу:
– Что ты несешь? Ты уверен, что к сбитому спутнику имеет отношение ваш пацифист, умерший почти два века назад?
– Пацифист, при всей своей мудрости, не понимал, что создал самое страшное оружие в истории. Даже такой недалекий человек, как наш последний царь, сразу это сообразил и приказал изобретение уничтожить. Вся система вооружений в последние шестьсот лет основывается на взрывчатых веществах. Филиппов задумал эту систему
одним ударом обрушить. Император испугался, что лекарство подействует хуже болезни.
– Да, но стервятники из «РЭМИ»…
– О попадании прибора в собственность маленькой группировки никто в девятьсот третьем году и помыслить не мог. Филиппов хотел сделать свое открытие общим достоянием. Царь, может быть, и мечтал дать русской армии сверхоружие, но верно представлял, что такой секрет ни одно государство долго не удержит и сохранять его смертельно опасно.
– Получается, для государства опасно, а для кучки заговорщиков – нет? – усомнился Беннет.
– В том-то и дело, что рэмийцы – особые заговорщики. Им наплевать на целый мир. Пока они использовали свою жуткую машину еще очень деликатно, для самозащиты. Подумаешь, сбили спутник! Всё, хватит, не надо их больше дразнить. Я боюсь, если их допечь, они, чего доброго, выпустят филипповский ад на нас на всех.
– Как ты это представляешь?
– Да пойми же, Уолт, у них в руках абсолютное оружие! И одним нажатием кнопки – тем самым нажатием, о котором мечтал наш гуманист, – они могут взорвать все боеприпасы на Земле, до последнего пистолетного патрона. Ничего не останется. Даже боевые лазеры станут металлоломом, ведь их накачивают энергией взрывов. Даже ядерные боеголовки превратятся в бесполезный радиоактивный хлам, ведь их тоже инициируют зарядами обычной взрывчатки, а эти заряды взлетят на воздух. Еще хорошо, если не вместе с самими боеголовками. Государства лишатся вооруженных сил.
– Воевать друг с другом цивилизованные народы всё равно больше не будут! – упрямо сказал Беннет.
– А преступность? – возразил я. – Да, полицейские сейчас не носят огнестрельное оружие, но бандиты отлично знают: при малейшей необходимости оно у полиции опять появится, в гораздо большем количестве, чем у них. А за спиной полиции – армия… И вдруг все разом останутся с голыми руками. Конечно, их оснастят какими-нибудь пиками и саблями, но ты представляешь, как взметнется вал насилия в обществе, где решающим фак-
тором станет животная мускульная мощь! (Я вспомнил кулачищи покойного дутика.) Послушай, мы и так потихоньку сползаем в войну всех против всех. Не провоцируйте рэмийцев, чтобы они нас в эту пропасть не сшибли одним пинком.
Беннет явно остался недоволен:
– Ты делаешь слишком много выводов из одного-един-ственного случая. У тебя разыгралась фантазия.
– Уолт, береженого Бог бережет! Не пытайтесь больше заглянуть стервятникам за шиворот из космоса. Используйте лучше пешую разведку в моем лице. Клянусь, я стараюсь, как могу!
– Стараешься ты, – проворчал Беннет, – в постели, обжимая свою бабу.
– Мало я выжал из нее информации?
Беннет помолчал с суровым видом и принял окончательное решение:
– Мы повесим над Пидьмой несколько малых спутников, без пиротехники и двигателей. А ты – старайся дальше!
18
За несколько дней до Нового года я сидел в кафе своей гостиницы на Каменном острове. Людей в зале было немного, большинство столиков пустовало. На единственном телевизионном экране шла с приглушенным звуком передача о праздновании Рождества в западных странах. Я уже закончил ужин и не спеша пил кофе со сливками, размышляя, как и положено русскому человеку, о мировых проблемах.
Может быть, соответствующее настроение навевали рождественские сюжеты, но думал я о судьбе человека-творца, человека-создателя, движущего своей мыслью весь ход жизни на планете. Того, кого мой дед называл в своих дневниках равным Богу. Этот божественный человек никак не проявил свою волю в катастрофах двадцатого и двадцать первого веков. Не было надежды, что он сумеет отвратить и грядущие катаклизмы.
Пожалуй, мой добрый дед немного идеализировал собственных коллег – ученых, инженеров. Творческие люди в массе своей всё равно остаются обыкновенными людьми. Их гонят по жизни всё те же примитивные позывы – стремление к первенству и обогащению. Человеколюбие, доброта, бескорыстное подвижничество – явления редчайшие. Во все времена гуманисты, казавшиеся чудаками, если не полусумасшедшими, вызывали насмешки. А ведь в действительности именно непрактичных гуманистов вел тот самый величайший природный инстинкт – самосохранения. Только не своего, утробного, а всеобщего.
Говорят, что таланты попадают в цели, в которые никто не может попасть, а гении – в цели, которых еще никто не видит. Гуманисты прошлого, знаменитые и безвестные праведники, были именно такими гениями. Они предчувствовали, что с моралью эгоизма и личной выгоды человечество неминуемо погибнет на переходе к бессмертному состоянию.
Но где же гуманисты нынешние? Незаметны? Это их естественное состояние. Однако незаметность не должна означать бессилия. А они, если существуют, оказываются беспомощней слепых котят перед ничтожнейшими из земных существ – шейхами, дельцами, бандитами…
– Вы позволите? – нарушил мое уединение женский голос.
Я недоуменно вскинул голову – и словно электрический разряд ударил мне в глаза и в сердце: рядом стояла женщина, поразительно похожая на Марину. Такие же волосы с медно-золотистым отливом, скульптурные черты лица, сияющие голубые глаза, яркие губы. И – молочно-белая кожа. И великолепная, хоть и немного полноватая, особенно в нижней части, фигура, туго облитая простым на первый взгляд, но подающим все ее формы с предельной откровенностью, серым искрящимся платьем.
– Вы позволите? – повторила она и взялась за спинку стула, показывая, что хочет сесть рядом со мной. Да, голос ее тоже напоминал голос Марины – глубокий, напряженный, звенящий.
Я пожал плечами:
– Вокруг полно свободных столиков. Но если вам нравится именно этот, я могу отсюда куда-нибудь перейти.
– Ни в коем случае! – воскликнула она, опускаясь на стул. – Мне нужно с вами поговорить.
– О чем?
Не могу похвалиться тем, что прожил чистую и нравственную жизнь, но с проститутками до сих пор я не имел дела ни разу. Из самой элементарной брезгливости. И, как бы эта пышная красотка, до боли похожая на мою первую жену, меня ни обольщала, ей тоже предстояло убраться не солоно хлебавши.
– Мне поручили взять у вас интервью, господин Фомин.
– Что-о?!
– Я корреспондентка «Норд-Вест-Ти-ви». – Она достала из сумочки «карманник»: – Можете проверить мою идентификацию.
– Не надо, я верю. Скажите только, как вас зовут.
– Марианна.
О, черт! Столько совпадений! Даже имя!
– А я – Виталий. Она улыбнулась:
– Это мне известно, ведь я готовилась к встрече. Мы собрали о вас всю информацию, какую только удалось найти в Интернете. Представитель спецслужбы ООН в Петрограде – настолько видная фигура, что наша телекомпания никак не могла вас обойти.
Впервые в жизни кто-то назвал меня видной фигурой! Наивность? Или рассчитанная лесть? С какой стати?
– Но я-то не готовился к интервью. Всё это несколько неожиданно.
Она улыбнулась еще ослепительней:
– Догадываюсь, за кого вы меня приняли.
– Помилуйте!
– Нет, нет, я сама виновата, следовало заранее вам позвонить, условиться о встрече. Я так и собиралась сделать, но внезапно увидела вас в этом кафе… Кстати, неужели я похожа на девицу легкого поведения?
– Ну что вы!
– Эта тема чрезвычайно волнует меня. Как журналистку, разумеется. Я даже пишу исследование о проституции в бессмертном обществе.
– В самом деле, целое исследование?
– О-о! – воскликнула Марианна. – Когда моя книга появится в Интернете, она вызовет сенсацию! Море фактов, поразительные выводы! Вот представьте: в смертную эпоху женщины уходили в секс-бизнес на короткий срок – пять, десять, пятнадцать лет, а дальше – биологическое увядание само выбрасывало их из профессии…
– Так, так, – заинтересовался я.
– А теперь, когда процессы старения замедлены, женщины остаются в сфере интимных услуг до тех пор, пока сами этого желают.
– Что вы говорите?! – я с притворным изумлением покачал головой.
Марианна как будто не заметила моей иронии:
– Да, женщины выиграли от бессмертия больше мужчин! Проституция – лишь частный случай. Если взглянуть шире, мы увидим, что женщина вообще обрела невиданную прежде свободу. Она вольна испробовать всё, к чему ее побуждают в разное время ее материальные, духовные и, наконец, сексуальные запросы. Вчера верная жена, сегодня – куртизанка, завтра – мужененавистница, не признающая никакой любви, кроме лесбийской, послезавтра – снова примерная супруга. Вспомните и о пластической косметике! Некоторые женщины каждую такую перемену закрепляют изменением внешности. Вот – новая степень свободы, в том числе от собственного недавнего прошлого!
– Вы всё это называете свободой? – усомнился я. – Не распущенностью?
– О, не разочаровывайте меня, Виталий! Мне казалось, у сотрудника ООН более широкие взгляды. Распущенность – одно из высших проявлений свободы. Точнее, именно распущенность и есть истинная свобода! Свобода следовать своим желаниям без боязни совершить ошибку! Ибо что означала в прошлом ошибка для смертного человека? Бесполезную потерю отрезка времени, части коротенькой жизни. А теперь мы можем отдаваться зову стихии, которая нас увлекает, без оглядки на время… Однако вернемся к моему исследованию проституции. Оно неопровержимо доказывает: в мире бессмертных личная свобода становится источником опасности.
– Для проституток? – я прикинулся тугодумом.
– Для общества! – воскликнула Марианна. И вдруг спохватилась: – Мы сидим за пустым столом. Вы, правда, уже поужинали, но разрешите для поддержания разговора хоть чем-то вас угостить? Не беспокойтесь, все расходы оплатит моя компания. И к тому же вы получите гонорар за интервью.
– Нет, нет, меня еще ни разу в жизни не угощала женщина. Позвольте мне остаться верным своим принципам.
Я взял со столика пульт вызова, нажал кнопку и попросил:
– Бутылку красного сухого, получше, и легкую закуску для двоих. – А Марианне пояснил: – Шампанского мы выпьем позже. Если интервью получится удачным.
Она согласно кивнула.
Через минуту официант подкатил тележку, расставил перед нами всё заказанное и с поклоном удалился.
– Выпьем за вашу будущую книгу! – сказал я, наполняя бокалы.
– Мне кажется, первый тост надо поднять за наше знакомство! – ответила Марианна и придвинулась ко мне поближе.
Я почувствовал, какой одуряющий аромат исходит от нее. Казалось, это не продуманный парфюм, а естественный запах великолепного, разгоряченного женского тела. И тут мне пришло в голову, что я совсем забыл, как пахло от моей Марины. Казалось, не забуду никогда, и вот всё-таки позабыл.
– Где мы проведем интервью? – спросила Марианна, коснувшись своим коленом моего. – Камера у меня в сумочке. Поднимемся к вам в номер или вы отвезете меня в свой офис?
Но у меня уже переменилось настроение. Воспоминания о Марине, что бы их ни вызвало, всегда в конце концов раздували в моей душе не угасшие под пеплом времени угольки злости. И активность этой свалившейся на мою голову Марианны теперь казалась мне подозрительной.
– У нас почти целая бутылка, – ответил я, – и вино слишком хорошее, чтоб выглотать его в спешке. Пока оно не кончилось, расскажите мне еще о своей книге. Мы остановились на том, что вам открылась некая угроза для общества.
– Да! – посерьезнела она. – Мое исследование посвящено древнейшей профессии, но выводы смело можно распространить на все сферы современной жизни. Итак, представьте ситуацию в нынешнем сексуальном бизнесе. Непрерывного обновления, при котором состарившиеся женщины уходят, освобождая дорогу молодым, больше нет. Добровольный отток, разумеется, существует, но он слабей былого, естественного. А новенькие девушки, как бы мало их ни было из-за низкой рождаемости, всё же подрастают и вынуждены втискиваться в забитые и без них ряды профессионалок. Прибавьте сюда хаотическое пополнение за счет женщин зрелого календарного возраста, на время устремляющихся на панель из-за финансовых проблем или внутренних порывов. Что мы увидим? Тесноту, давку, жестокую конкуренцию…
Нет, Марианна оказалась явно не чета моей Марине. Та была примитивна, а эта, при всей скорострельной болтливости, похоже, умна. Вот только своим ли собственным умом? Или кто-то хорошенько напичкал ее информацией перед тем, как послать на встречу со мной?
Я опять изобразил непонимание:
– Значит, вы видите опасность в чрезмерном перевесе предложения над спросом?
Марианна доверительно положила свою теплую, мягкую ладонь на кисть моей руки:
– Источник опасности в том, что люди не равны друг другу. В нашем примере бездарная женщина может пластической косметикой превратить себя в красавицу, освоить все приемы любви, имитировать буйный темперамент. И всё равно другая, которой талант очарования и подлинная страсть достались от самой природы, заберет себе мужское восхищение, успех и деньги… Вспомните и то, что в индустрии секса женщины трудятся не сами по себе, а в штате различных фирм. Ими командуют менеджеры, тоже различающиеся своими способностями. Представ-
ляете, какой возникает накал? А ведь ожесточение конкуренции в среде бессмертных – только полбеды. Еще важнее то, что срок борьбы теперь неограничен. Бездарные не хотят уходить, они сопротивляются. Чем дальше, тем яростней. Вы знаете, сколько скрытого насилия в этой среде? Избиения удачливых куртизанок стали обычным делом. Мало того, – она понизила голос, сообщая мне страшную тайну, – в последнее время совершается всё больше замаскированных убийств, например, путем отравления.
– И чем же их травят? – заинтересовался я, вспомнив свою полицейскую службу.
– Не знаю, – честно призналась Марианна. – Каким-то ядом. А менеджерам обычно устраивают автомобильные катастрофы. Да так ли важны детали? Проблема в том, что современное общество не желает замечать опасность. Его законы, как век назад, не делают различий между бездарями и талантами, слабыми и сильными. А значит, пожар будет разгораться. В своей книге я доказываю: в смертную эпоху сочетание природного неравенства людей с их юридическим равенством служило движущей силой прогресса. В бессмертную – такое сочетание ведет к катастрофе.
– Что вы предлагаете? – спросил я. – Отменить природное неравенство?
– Ценю ваше остроумие, – сказала Марианна. – Вы сами понимаете, это неосуществимо.
– Что же делать?
– То единственное, что остается: отменить юридическое равенство! Люди разных способностей, разной энергии больше не должны смешиваться в кучу и мешать друг
другу.
– Сословия? – удивился я.
– Касты! – ответила Марианна. – Непроницаемо разделенные этажи общества. Как в Древней Индии. Каждая каста – со своими правами и обязанностями. Сверху вниз по ступеням – всё меньше прав, всё больше обязанностей. Только расслоившись, бессмертное общество сможет устойчиво существовать.
Она пристально смотрела на меня, и светлые глаза ее остро блестели. Нежная ладонь, накрывавшая мою руку, чуть напряглась. Я понял, что мы подбираемся к главному.
Похоже, интуиция меня не обманула. Телекомпания, журналистика, интервью – всё было только прикрытием. Кто-то, знавший историю моих отношений с Мариной, нарочно подобрал похожую на нее красотку (может быть, подправив ей внешность с помощью той же пластической косметики), заставил выучить разговор, в который она должна меня втянуть, и отправил сюда, в гостиницу. Какие дорогостоящие хлопоты! Кажется, я в самом деле стал видной фигурой.
Но чего от меня хотят хозяева Марианны? За что ей поручили так щедро со мной расплатиться – и деньгами под видом гонорара за интервью, и телом (надо признать, превосходно слепленным)? Кто ею управляет?
Если она явилась от фирмы «ДИГО», то я недооценил дигойцев. Не такими уж они оказались безмозглыми. Получается, что их аналитики тоже вычислили надвигающийся мировой кризис. Правда, программу спасения разработали вполне в духе бандитской психологии.
– Хорошо, – сказал я, – как вы себе представляете верхнюю касту, ваших брахманов?
– Здесь всё очевидно. Брахманами станут те, кто в силу своего таланта и энергии способен управлять производством и потоками информации в мире. Они имеют немало власти уже сейчас, их власть должна будет стать абсолютной. И с них должны свалиться последние юридические оковы, уравнивающие их с остальными людьми. Только и всего.
– Блистательные перспективы! – согласился я. – А как насчет возможных конфликтов между брахманами?
– Третейский суд равных, – ответила Марианна.
– Что же достанется тем, кто попадет в ряды самой низшей касты, вашим париям?
– Честный труд.
– И никакой свободы?
– Полная свобода. И удовлетворение всех потребностей. В кругу себе подобных.
– Они взбунтуются, – сказал я. – Не поможет никакой сверхтотальный контроль.
– Всё будет зависеть от того, насколько искусно мы проведем разделение, – возразила Марианна. – Представьте однородные слои людей, близких по интеллекту и жизненным интересам, изолированных в максимальной степени как от высших,' так и от низших. В своем быту они даже не будут ощущать давления чьей-то власти…
– И всё-таки они взбунтуются, потому что всё равно будут рваться наверх! Весь ваш слоеный пирог сгорит ярким пламенем!
– А вот здесь многое будет зависеть уже от нас с вами, – сказала Марианна, крепче сжимая мне руку и сильней придавливая свое колено к моему. – Я имею в виду профессии журналиста и агента спецслужб. Мы поможем превратить бессмертие из кошмарной угрозы в фактор стабильности. Поток нашей информации должен внедрить в сознание самых тупых париев простую истину: разделение является не ущемлением чьих-то прав, а всеобщим спасением! Бунтуя, низшие могут погубить высших вместе с собой, только и всего. Стоит ли терять из-за этого не просто жизнь, но бессмертие? Когда соблюдением новых правил его можно сохранить. У жизни и бессмертия – разная цена! Проблема в том, что не все из низших еще осознали это.
Я понял: наступает кульминация беседы. Сейчас я узнаю, чего от меня хотят хозяева красотки. Понять бы только, кто они такие.
Я слегка отодвинулся от Марианны. Прикосновения ее сдобного тела всё равно не возбуждали меня, больше того, становились неприятны. Тот, кто спланировал эту операцию, просчитался в главном: схожесть явившейся ко мне соблазнительницы с моей первой женой вместо порыва страсти могла вызвать у меня только отторжение.
Как бы вскользь, с небрежным любопытством я спросил:
– Где же в своей системе вы видите место государства? Марианна пожала плечами:
– Пока государство – плохой игрок в нашей игре. Оно пытается объединять всех своих подданных без разбора.
Ему нужны их голоса на выборах и просто численность, для престижа. На роль великого разделителя нынешнее правительство не годится. Я предвижу, что инициатива будет исходить от наиболее прозорливой бизнес-элиты. Когда же процесс наберет размах, государство втянется в него поневоле и перестроится!
Мне показалось, она выпалила это искренне. Значит, красавица явилась не из государственной спецслужбы. Значит, за ней всё-таки дельцы. Скорей всего, та же корпорация «ДИГО».
– О чем вы задумались, Виталий?
– Прикидываю, в какой из ваших каст для меня найдется местечко. В брахманы, то бишь во всемирные предприниматели, меня явно не возьмут. Кто там ступенькой ниже, кшатрии-воины? В нашем случае это будут охранники и гангстеры? Тоже мимо. Пожалуй, самое разумное для меня – сразу попроситься в парии!
«Гангстеров» Марианна пропустила мимо ушей. И засмеялась:
– Вы слишком торопитесь. Проект еще в зачаточном состоянии. (Вот как, уже в открытую: «проект»! О мифической книге больше ни слова.) И есть много возможностей заслужить себе достойное положение. Я ведь сказала: наша с вами деятельность в ходе великого раздела может оказаться весьма полезной.
– Да, да, внушать низшим…
– Речь пока не о низших, – перебила Марианна, – сейчас важней другое. Самые дальновидные из высших начинают понимать, что ради будущего им необходимо искать компромисс друг с другом.
– Какая мудрость! – восхитился я.
– Но, к сожалению, находятся и такие, что пытаются взорвать едва нарождающееся хрупкое согласие.
– Они преступники!
Мне показалось, Марианна даже вздрогнула от этих слов. Потом расплылась в торжествующей улыбке, опять притиснулась ко мне полным бедром и горячо задышала:
– Я рада это слышать от вас, Виталий! Я вами восхищаюсь! В борьбе с такими преступниками вы можете оказать обществу неоценимые услуги!
