совцы умчались, оставив на улице труп в польской военной форме. Это был заключенный из концлагеря, которого они привезли с собой и убили. Он должен был изображать участника налета, погибшего в перестрелке с полицией. Гитлер немедленно обвинил Польшу в агрессии, и на рассвете следующего дня германские войска обрушились на нее.
      Англия и Франция, связанные обязательствами с Польшей, объявили Германии войну. 17 сентября, когда польское правительство уже сбежало за границу, но пылающая Варшава держалась еще под немецкими бомбами, Красная Армия вторглась в Польшу с востока: Советский Союз провозгласил, что берет под защиту ее украинское и белорусское население.
      В конце сентября пала Варшава. Польское государство исчезло, поделенное договорившимися между собой Гитлером и Сталиным. Восточный фронт временно перестал существовать. А на Западном фронте отмобилизованная французская армия – 110 дивизий – стояла неподвижно. Ей на помощь с Британских островов перебрасывались понемногу английские войска и тоже замирали в бездействии. Началось то, что повсюду, кроме Германии, получило имя «странной войны». Немцы этот подаренный им многомесячный тайм-аут прозвали более образно: «зиц-криг», «сидячая война»…
      Я остановил воспроизведение игры и отыскал в Интернете сведения о том, что дальше случилось в реальной истории. Конечно, когда-то я читал старые дедовы книги и помнил общий ход событий. Но сейчас важны были детали.
      Итак, в исторической реальности «зицкриг» сменился «блицкригом»: в мае-июне 1940 года молниеносный разгром западных союзников и захват Франции Гитлером потрясли человечество. Свершившееся казалось невероятным. Еще свежи были воспоминания о Первой мировой войне, о железной стойкости французской и английской армий, одержавших победу в 1918-м. Французские пехотинцы, «пуалю», с тех пор считались лучшими солдатами в мире.
      А ведь в начале Второй мировой западные союзники, хоть и воевали с Германией без помощи России, находились в положении ничуть не худшем, нежели в прошлом. По населению Франция вместе с Англией, даже без империй, превосходили Германию с поглощенной ею Австрией: 42 миллиона французов и 47 миллионов англичан против 79 миллионов немцев и австрийцев. Объединенная промышленная мощь союзных держав с учетом ресурсов, которые они могли получать со всего света, была тоже выше немецкой.
      Союзники не уступали Германии ни по числу дивизий, ни по количеству танков и самолетов. Они имели существенный перевес в артиллерии, подавляющее превосходство в военно-морском флоте. И, наконец, в отличие от Первой мировой французам и англичанам было теперь гораздо легче удерживать свой фронт: вдоль значительной части его, по всей франко-германской границе, от Швейцарии до Бельгии, на протяжении четырехсот километров, за два мирных десятилетия была воздвигнута мощнейшая в мире система укреплений – знаменитая линия Мажино.
      Ее составляли почти шесть тысяч фортов, дотов, броневых башен. Эти сооружения – чудо инженерной мысли двадцатых-тридцатых годов двадцатого века – перекрывали всё пространство между собою многослойным огнем орудий и пулеметов. Главные форты с бетонными сводами трехметровой толщины вьщерживали попадание любых снарядов и бомб, уходили на несколько этажей в глубину и со своими подземными погребами боеприпасов, запасами топлива, автономными электростанциями могли перенести многомесячную осаду. Их опоясывали полосы заграждений: надолбы, рвы, колючая проволока, минные поля, даже огромные зоны затопления.
      Прорвать линию Мажино без применения ядерного оружия было почти невозможно. А поскольку в начале войны такое оружие еще и не снилось никому в мире, кроме нескольких ученых-физиков, в Германии специально для взламывания линии Мажино разрабатывали крупнейшие в истории пушки «Дора», стрелявшие семитонными снарядами. Но первые образцы этих чудовищ-
      ных орудий (для перевозки каждого в разобранном виде требовалось несколько железнодорожных составов) должны были быть готовы не раньше 1942 года.
      Однако севернее левого фланга линии Мажино, вдоль франко-бельгийской границы, от Лонгви до самого пролива Па-де-Кале, укреплений не было. Их не построили там отчасти из-за нехватки средств, отчасти из-за призрачной надежды, что немцы не осмелятся, как в Первую мировую,.растоптать нейтралитет Бельгии и пойти сквозь ее территорию.
      Конечно, после того как Гитлер с невиданной в истории наглостью спровоцировал войну, стало ясно, что нацисты презирают любые договоры. И западные союзники именно по франко-бельгийской границе, не защищенной броней и бетоном, развернули свои основные силы. Но они неправильно оценили направление германского удара. Союзное командование полагало, что немцы, как в 1914-м, главной массой войск вторгнутся во Францию вдоль побережья пролива, совершая маневр на окружение с севера на юг. Поэтому, готовясь к отпору, французские и английские генералы большую часть дивизий сосредоточили на северном участке фронта.
      Они и представить не могли, что в мае 1940-го противник ударит узким клином танковых и механизированных соединений гораздо южнее, сквозь Арденны – холмистую возвышенность, покрытую лесами и торфяными болотами, которая до того считалась непроходимой для войск и техники. Когда же союзники обратили, наконец, внимание на арденнское направление, было поздно. Им не хватило, может быть, нескольких дней для переброски подкреплений на здешние рубежи, но эти считаные дни оказались роковыми для судеб мира.
      Без труда прорвав арденнский участок фронта, занятый редкими французскими частями, немецкие подвижные соединения развернулись и ринулись в сторону пролива, обходя союзные армии с тыла, разрывая их коммуникации, нарушая снабжение и связь. Вообще-то легко вооруженные немецкие танки, мчавшиеся по дорогам, наводили больше страха, чем причиняли настоящего вреда. Стоило союзному командованию сохранить хладнокровие,
      и у него были бы все шансы рассечь и уничтожить этот растянувшийся по Франции тонкий ручей достаточно слабой, даже по меркам 1940 года, бронетехники. Такого исхода смертельно боялся сам Гитлер. Но французские и английские генералы, готовившиеся к позиционной войне, были повергнуты в шок самим фактом стремительного вражеского прорыва. Их охватила паника. Союзные армии покатились к побережью и позволили немцам сдавить себя там, как в мешке, на плацдарме у Дюнкерка.
      В итоге английские войска, бросив тяжелое вооружение, на кораблях, катерах, даже на рыбачьих лодках под бомбежкой эвакуировались на Британские острова. А Франция 22 июня капитулировала. Гарнизоны нескольких фортов на линии Мажино сдаться отказались и держались еще много дней. Их с трудом уговорила прекратить сопротивление комиссия из французских и немецких офицеров.
      В стане союзников был только один человек, с поразительной точностью предвидевший ход событий, – неуживчивый, нелюбимый начальством, а потому засидевшийся в полковниках сорокадевятилетний Шарль де Голль. Еще в мирное время он, теоретик, даже фанатик маневренной танковой войны, написал несколько пророческих книг о будущих сражениях (изданные крохотными тиражами, они остались незамеченными). А в январе 1940-го, пытаясь предупредить катастрофу, он пошел на отчаянный, немыслимый для офицера шаг: отбросив субординацию, разослал восьмидесяти крупнейшим политическим и военным деятелям Франции меморандум, где криком кричал о том, что затишье «странной войны» закончится убийственным прорывом немецкого танкового клина в обход линии Мажино (конкретно арденнский вариант в открытом документе он не называл). Де Голль требовал, чтобы три тысячи французских танков, разбросанных мелкими группами по пехотным частям, были немедленно собраны в такие же мощные соединения, как у противника, и выдвинуты на танкоопасные направления.
      С библейских времен пророка в своем отечестве признают лишь после того, как его пророчества сбываются. Меморандум чуть всколыхнул французскую верхушку. Только в начале апреля (за пять недель до германского
      наступления), чтобы избавиться от настырного полковника, ему поручили самому сформировать танковую дивизию, щедро выделив 120 машин (он требовал 500). В мае, среди всеобщего разгрома, эта не до конца оснащенная дивизия под его командованием, единственная во всей французской армии, успешно сражалась с немцами.
      Вот теперь де Голля оценили. В конце мая его произвели в генералы, в начале июня – назначили заместителем военного министра. Но в обстановке хаоса и всеобщего развала он уже ничего не мог спасти.
      Историки утверждали: в 1940-м Франция пала потому, что являлась больным обществом. Победа в прошлой мировой войне была достигнута ею ценой таких жертв, что нация осталась обескровленной и деморализованной. Истощала ее и низкая рождаемость – один-два ребенка в семье, – поэтому население не росло и поэтому французские солдаты, призванные из запаса, в массе своей, в отличие от немецких, были немолоды. Все двадцатые и ›идцатые годы страну разъедала чудовищная коррупция, ютрясали финансовые аферы и скандалы. Прогнила ее хемократическая система, любое живое дело тонуло в пар-тментской болтовне и политических интригах. И, как это бывает, в ослабленном, разлагающемся обществе, кото-юму грозило нашествие чужеземного фашизма, закопо-1ились, как черви в грязи, собственные фашистские груп-шровки.
      Словом, Франция тридцатых во многом смахивала на ельцинскую Россию девяностых. Неудивительно, что в та-сой стране в дни решающих испытаний оказались у влас-бездарные и безвольные люди вроде премьера Дала-‹;ье, которые не хотели сражаться и надеялись только на что им – авось – удастся, ничего не делая, как-гибудь отсидеться от беды. Но отсидеться не удалось.
      Я вернулся к записи игры и пустил ее с того места, где остановился осенью 1939-го. Я уже понял, что в прежних депутатских розыгрышах Второй мировой события первых двух лет войны протекали почти так же, как в действительности. Ничего удивительного: участники были жестко привязаны к историческим фактам и могли от-
      клоняться от них только в пределах реального. Никакие чудеса вроде падения Тунгусского метеорита на ставку Гитлера не допускались. Поэтому депутаты стремились проскочить 1939-й и 40-й, как шахматисты отработанный и надоевший дебют, чтоб поскорей добраться до решающих битв 41-го и 42-го. К тому времени допустимые отклонения скапливались, нарастали, и игроки могли действовать более раскованно.
      И только последняя игра приняла неожиданный оборот. В январе 1940 года, когда на Западном фронте продолжалась «сидячая война», а на Карельском перешейке в сорокаградусные морозы советские войска с чудовищными потерями штурмовали финскую линию Маннер-гейма (в инженерном отношении куда более слабую, чем линия Мажино), виртуальный де Голль, как и его реальный прототип, выпустил свой меморандум. Никто из игроков и внимания не обратил на то, что игравший за Францию депутат Милютин ввел единственное, вполне допустимое отклонение: де Голль заказал машинисткам не 80, а 130 экземпляров меморандума. 80, как в истории, он отправил политическим и военным деятелям, а дополнительные 50 послал видным журналистам, писателям, философам.
      Всплеск эмоций французской элиты получился чуть более сильным. И результат оказался предсказуемым. Если жесткая государственная система за подобную выходку стерла бы дерзкого полковника в порошок, то гнилая французская тех дней предпочла откупиться от него чуть большими уступками. Не в мае, как в реальной истории, а уже в феврале де Голля произвели в генералы и дали ему сформировать собственное механизированное соединение. Не дивизию, а целый корпус. Ему позволили собрать туда 500 танков, которых он добивался, и необходимое количество пехоты. И, наконец, ему разрешили (только отвяжись!) самому выбрать участок фронта, где он станет действовать. Вот и все невеликие преимущества, которые виртуальный де Голль получил в сравнении со своим реальным двойником. Но для такого человека и этого оказалось достаточно.
      Человека? Виртуальный де Голль был всего лишь сгустком электромагнитных импульсов. Но в сгустке были с максимальной точностью закодированы интеллект и решимость настоящего де Голля. Тот, настоящий, и после поражения сумел спасти честь Франции, возглавив Сопротивление. Виртуальный де Голль сумел поражения не допустить.
      Разумеется, по условиям игры он не мог знать заранее, что немцы готовятся нанести удар кинжальным танковым клином именно сквозь Арденны. Однако анализ обстановки неминуемо привел его к такому выводу. И местом формирования своего корпуса он выбрал деревушку на французских склонах Арденн, недалеко от Седана.
      Главнокомандующий, флегматичный генерал Гамелен, выслушав его в своей резиденции в Венсеннском замке, недоуменно пожал плечами: «С чего вас туда потянуло, де Голль? Арденны непроходимы, немцы сквозь них не полезут. В случае обострения решающие события развернутся в северной Бельгии. А впрочем, мы всегда успеем перебросить ваш корпус, куда понадобится. Я не верю в ваши мобильные теории, эта война будет такой же медленной, как прошлая».
      Сам де Голль, разумеется, не сомневался в своих теориях. Он всегда был идеологом стремительной моторизованной армии. Но, вырвав у бюрократии всё, что только удалось, и размышляя, как распорядиться полученными возможностями, он должен был многое переоценить. Французские танки превосходили немецкие по толщине брони и вооружению, но, в отличие от них, были слишком тихоходны. Для быстрых маршей и глубоких прорывов они не годились. Однако главная проблема заключалась не в конструкции танков. Истощенная, сама в себе разуверившаяся нация не могла вести наступательную войну. А раз так, преступно было бы сейчас звать в атаку. Первая же неудача могла сломить душу страны окончательно и обернуться катастрофой.
      Пока еще (пока!) Франция была способна хотя бы обороняться. Что в такой ситуации мог сделать он сам, не министр, не главнокомандующий, всего лишь командир корпуса? Только одно: помочь своему народу выстоять под
      неизбежным ударом, принести ему первый успех, дать возможность снова поверить в свои силы.
      8 затишье начала весны 1940 года о де Голле почти забыли, и он сам больше не хотел о себе напоминать. Журналисты, которых он недавно взбудоражил своим меморандумом, искали с ним встречи, но он не отвечал на их письма. Он знал, как это будет воспринято: недовольному полковнику бросили генеральское звание, и он сыто успокоился. Но пусть думают что угодно, лишь бы не привлекать внимание к тому, где он сейчас находится, куда стягивает для своего формирующегося корпуса – по батальону, по роте – танки (по возможности новых образцов) и солдат. Пусть как можно меньше людей знают, что он на арденнском участке фронта. А те, кто знает, пусть придают этому как можно меньше значения. Тем меньше будет опасность, что всё это обеспокоит немцев.
      9 апреля 1940 года германские войска вторглись в Данию и Норвегию. Союзное командование стало понемногу просыпаться от спячки «странной войны», хотя всё еще надеялось, что Германия сможет действовать только малыми силами по окраинам Европы. Но де Голль воспринял падение Осло и Копенгагена как последний сигнал тревоги. Его корпус был уже почти сформирован. Многого не хватало, прежде всего артиллерии и воздушного прикрытия. Однако просить то и другое, лишний раз напоминать о себе и об арденнском направлении он не желал. Секреты в главном штабе держались плохо, не говоря о том, что кое-кто из генералов открыто симпатизировал нацизму.
      Он изъездил, – где в штабной легковушке, где на грузовике – арденнские лесные дороги, а заодно и бездорожье. Ему, профессиональному танкисту, который сам когда-то провел в стальной утробе танка немало часов (каких мучений это стоило при его почти двухметровом росте!), рельеф местности и состояние грунта говорили о многом. Он намечал на карте самые вероятные пути вражеских бронированных колонн.
      Офицеры корпуса, которых он собрал вокруг себя за несколько месяцев, успели его узнать и в него поверить. Поэтому, когда в первые дни мая он приступил к осуще-
      ствлению своего плана, то мог быть уверен и в полном сохранении тайны, и в том, что его приказы не сочтут безумными и выполнят в точности.
      Днем над Арденнами уже откровенно гудели германские воздушные разведчики, всё приходилось делать по ночам. Группами по двадцать-тридцать машин его танки в темноте выходили в намеченные им места огневых засад. Там их закапывали в землю так, что на поверхности оставалась только вращающаяся башня. Каждый экипаж получал свой сектор обстрела. Позади рыла окопы и ходы сообщения его немногочисленная пехота, устанавливала пулеметы, оборудовала блиндажи. Корпус превращался в эфемерное подобие линии Мажино: в цепочку укреплений, перекрывающих огнем танкоопасные дороги в самых стесненных местах. Прилетавшие утром немецкие самолеты ничего не замечали. Арденнские леса служили надежным укрытием, а для полной маскировки вырытую землю забрасывали дерном и свежими ветками…
      Я остановил воспроизведение и вышел на кухню заварить кофе. Удивительная вещь: это была всего лишь игра, пляска электронных импульсов в молекулах микросхем, и только. Я понял уже, как депутат Милютин исхитрился подмять под себя коллег и получить их голоса, а лишние подробности мне для расследования не требовались. Но отчего меня так волновал сам ход игры? Она не имела никакого отношения к моим проблемам, не могла ничего изменить в окружающей меня реальности и вернуть мне бессмертие. Но она как будто что-то изменяла во мне самом и – непонятно почему – внушала надежду. Что ж, такова сущность любого искусства. Господин Милютин и те, кто за ним стоял, были, несомненно, людьми с творческим талантом.
      Я выпил чашку кофе, выкурил сигарету, вернулся к компьютеру и пустил запись дальше.
      В ночь с 9 на 10 мая 1940 года виртуальный Гитлер отдал тот же приказ, что и его реальный двойник: эскадрилья бомбардировщиков люфтваффе с закрашенными свастиками, крестами и бортовыми номерами совершила
      налет на свой собственный немецкий городок Фрейбург. Бомбы попали в женский пансионат и в больницу, убив десятки людей. Пропаганда Геббельса завыла о том, что Фрейбург бомбили бельгийские и голландские самолеты, и уже утром на следующий день германские войска вторглись в нейтральные Бельгию и Голландию, попутно раздавив крохотный Люксембург. «Странная война» кончилась, началась настоящая.
      Медленно и тяжко англо-французские войска двинулись в северной и центральной Бельгии навстречу противнику. Они даже не подозревали, что углубляются в смертельный мешок, подставляя свои тылы под «Разрез серпом». Так именовался германский стратегический план. Прорыв узкого танкового клина сквозь Арденны, его поворот на север и выход к проливу за спиной союзных армий действительно напоминал на карте искривленное лезвие серпа.
      И прорыв начался! Немецкая группа армий «А» тремя колоннами ринулась через Арденны по территории Люксембурга и юго-восточной Бельгии. Ревели танковые моторы, на лесных дорогах летели из-под гусениц комья земли с травой и песок. Вслед за танками катились тяжелые грузовики, набитые солдатами, и автоцистерны с бензином. Вперед, вперед! Глохли перегретые двигатели, забитые пылью, слетали катки, ломались коробки передач. Омертвевшие танки и автомобили мгновенно оттаскивали в сторону, движение не прерывалось. На четвертый день марша танковые колонны вышли к французской границе. Впереди, в считаных километрах, были Седан, переправы через Маас, прорыв фронта, выход в тылы союзников, блицпобеда!
      И в этот миг в победную симфонию рева и лязга немецких моторов и гусениц резким диссонансом вмешались тугие хлопки французских 47-миллиметровых танковых пушек. Самым ошеломляющим, кроме внезапности, для немцев было то, что противник оказался почти невидим. Только вспышки выстрелов сверкали там и здесь на склонах придорожных холмов, да взлетали поднятые дульными газами облачка пыли, тут же уносимые ветром.
      В первые минуты запылали десятки германских танков. Французские бронебойные снаряды пробивали даже новейшие средние Т-Ш и T-IV, которых в строю было еще совсем немного. А основные в ту пору у немцев легкие Т-П и T-I с их тоненькой броней они прошивали насквозь. Танкисты де Голля стремились с первых выстрелов поджечь в неприятельских колоннах как головные танки, так и самые дальние, какие только могли поразить их орудия, а потом, закупорив движение, расстреливали остальные машины, когда те пытались выбраться из огненной ловушки.
      Вскоре сплошная пелена дыма стелилась над лесистыми холмами. В рассеченных на части немецких колоннах горели уже сотни танков и автомобилей. Горели деревья, горели торфяники. Немецкая артиллерия, которая могла бы помочь своим танкистам, далеко отстала на скверных арденнских дорогах.
      Командиры колонн затребовали поддержку с воздуха. В небе загудели пикирующие бомбардировщики «Штука», одномоторные, угловатые, тихоходные, с хищно растопыренными лапами неубирающихся шасси. Они медленно разворачивались и с пронзительным воем пикировали на французские позиции. От бомбовых ударов сотрясалось всё вокруг. Погибала французская пехота, но вкопанные в землю французские танки выдерживали даже близкие разрывы фугасок, а прямые попадания были редкостью.
      Конечно, один корпус де Голля не мог разгромить целую армейскую группу. Он мог лишь ослабить ее и задержать на считаные дни. Но и этого оказалось достаточно. Обломилось острие германского «серпа», не удалась внезапность. Сонное командование союзников поневоле продрало глаза и начало действовать. Подписанный уже приказ о переброске деголлевского корпуса в Бельгию был отменен. В Арденны спешно стягивались французские войска с соседних участков фронта. Началась гонка. Солдат везли на грузовиках, на городских автобусах, даже на реквизированных у населения легковушках. (Многие вспоминали о знаменитых «марнских такси», которые таким же образом спасли Францию в 1914-м.)
      Когда после нескольких суток боев де Голль отвел остатки своего корпуса на левый берег прорезающего ар-деннские холмы Мааса, там уже окапывались французские дивизии. Потрепанные немецкие колонны, спустившиеся по его следу к реке, увидели перед собой взорванные мосты. С холмов из-за реки били французские батареи, не позволяя навести переправы, а в воздухе барражировали истребители с красно-бело-синими кругами на фюзеляжах и крыльях.
      Французская авиация, хоть и понесла тяжелые потери в момент начала «блицкрига» от внезапного удара по аэродромам, не собиралась отдавать свое небо врагу. Ее асы на уцелевших самолетах сражались (как и в реальной истории) с отчаянной храбростью. Даже на старых «Блоках» и «Моранах-Сольнье» они упорно сопротивлялись более скоростным «Мессершмитам» и уверенно сбивали оказавшиеся без прикрытия тихоходные «Штуки». А на новых «Де-вуатинах-520» и с «Мессершмитами» можно было драться на равных.
      Теперь, даже если бы немецкой группе «А» удалось форсировать Маас и захватить плацдарм на левом берегу, она всё равно увязла бы там в позиционных боях и не получила выхода на оперативный простор. Франция устояла.
      Гитлер в приступах бешенства орал и топал ногами на своих растерянных генералов. Виртуальная (как и реальная) Германия в мае 1940-го не имела в резерве ни единого танка. Не хватало ни снарядов, ни бензина. Всё было вложено в «блицкриг», в один стремительный удар-маневр, а он провалился. И впереди маячил жуткий призрак долгой позиционной войны, которую Германия один раз проиграла и к которой сейчас была подготовлена еще хуже, чем в прошлом.
      А в стане союзников, особенно во Франции, настроение поднималось. «Проклятые боши хотели ударить из-за угла, но французов не проведешь!» Предстояли тяжелые испытания, война только началась, но она уже обретала знакомые черты окопной обороны. В такой войне Франция однажды победила и после первого успеха была к ней готова вновь. Даже командующий английскими экс-
      педиционными силами во Франции виртуальный генерал Горт (в отличие от реального, который после выхода немецких танков ему в тыл помышлял только об эвакуации в Британию) повеселел и требовал от Лондона одного: скорей формировать и посылать на континент новые дивизии.
      Де Голль превратился в национального героя. Франция, как никогда, нуждалась в таком герое, и пресса превозносила сумрачного долговязого генерала до небес. Прославляли не только его арденнский подвиг. Вспоминали его пророческие предвоенные книги, его противостояние с бездарными консерваторами в военных и политических кругах, его гениальный январский меморандум. Общий хор: Франция обрела своего спасителя!
      Де Голль немедленно был назначен заместителем военного министра. Месяц спустя он стал уже министром. А еще через три месяца, сменив Поля Рейно, сделался премьером, сохранив за собой военное министерство. Он сосредоточил в своих руках всё руководство страной и войной, точно так же, как в Первую мировую «старый тигр» Клемансо. В Англии тем временем недалекого «миротворца» Чемберлена сменил энергичный Уинстон Черчилль. Теперь Гитлеру вместе противостояли два крупнейших (и в реальной, и в виртуальной истории) политических и военных деятеля XX века.
      Эти двое, Черчилль и де Голль, были абсолютно несхожи по характерам, по темпераменту и чисто по-человечески терпеть не могли друг друга. Но их, лидеров великих демократических стран, объединяла ненависть к нацизму. Оба прекрасно понимали, что ради жизни их собственных народов эту раковую опухоль необходимо выжечь.
      Франция устояла, и Западный фронт стабилизировался. Он просто не мог не стабилизироваться при своей малой протяженности – всего триста километров по бельгийской территории (линия Мажино не в счет) – и огромной плотности войск, которые стали зарываться в землю. «Вот видите, господин военный министр, как я был прав!» – сказал отставленный от командования виртуальный Гамелен виртуальному де Голлю. Тот ничего не ответил.
      Немцы, конечно, пытались наступать в Бельгии, но быстро убедились, что для прорыва такого фронта их слабые танки не годятся. Нужно было создавать новые, мощные машины с толстой броней, вроде будущих «пантер» и «тигров», а для этого требовались годы. Попытка же провести разведку боем на самой линии Мажино, едва форты ощетинились огнем, лишь подтвердила без того очевидное: пробить линию можно только ценой гигантских потерь, которые обескровят немецкую армию.
      Боевые действия на время перенеслись в небо. В реальной истории летом 1940 года немцы вели воздушную «битву за Англию» и проиграли, потому что потери с обеих сторон были одинаковы, но английская промышленность выпускала больше самолетов, чем германская. В виртуальной истории развернулась воздушная «битва за Францию», и в ней германские люфтваффе выдохлись еще скорее: на восполнение потерь союзников работали не только английские, но и французские авиационные заводы. Главным результатом «битвы» стало страшное ожесточение французов: они не могли простить бомбежек и разрушений Парижа. Теперь они будут воевать до победы.
      Франция устояла, и весь ход Второй мировой стал обретать немыслимые очертания. В реальной истории 10 июня 1940 года, вызвав насмешки Гитлера, фашистская Италия объявила войну погибающей Франции. (Муссолини боялся воевать, в течение польской кампании и «зицкри-га» он всячески уклонялся от выполнения «Стального пакта» о военной взаимопомощи с Германией, но под конец уверсзал в ее победу и, как шакал, попытался пристроиться к дележу добычи.) В виртуальной истории, несмотря на понукания и пинки своего приятеля фюрера, Муссолини предпочел и дальше сохранять нейтралитет. Он не хотел оказаться на проигравшей стороне и вовремя вспомнил, как в Первую мировую итальянцев били в хвост и в гриву (национальная обида!) немцы и австрийцы, которых потом благополучно задавили французы и англичане с американской помощью. После провала «блицкрига» дело явно клонилось к такому же исходу, а потому итальянский дуче счел самым благоразумным вообще наплевать на «Стальной пакт» и по примеру фашистского коллеги – испанского каудильо Франко – отсидеться в стороне.
      Италия не вступила в войну, ее слабая армия осталась в казармах. Но гораздо важнее было то, что ее мощный – в отличие от армии – флот, деливший с французским флотом четвертое место в мире (после американского, английского и японского), тоже остался в своих гаванях! В Средиземном море не возник новый театр военных действий, союзникам не пришлось сражаться в Северной Африке. Английские военно-морские силы, не разбрасываясь, могли гораздо уверенней контролировать Атлантику и Северное море, тем более что в помощь им была переброшена со Средиземного моря часть французских кораблей. А поскольку к тому же гитлеровские кригсмарине не получили (в отличие от реальной истории) базы на западном побережье Франции, выход немецких подводных лодок в Атлантический океан был затруднен до предела. Они не могли создать серьезной угрозы транспортам, шедшим с военными грузами из Америки к союзникам.
      Тем временем в самих виртуальных Соединенных Штатах (как и в реальных 1939-1940 годов) нарастали изоляционистские настроения. Мощные политические силы давили на президента и правительство, требуя ни в коем случае не вступать в войну. Страна только-только выползала из пропасти Великой депрессии, в которую, по убеждению большинства американцев, свалилась как раз из-за бывших союзников по Первой мировой. «Какого черта мы должны каждые двадцать лет посылать в Европу наших парней погибать за этих неблагодарных? Пусть сами разбираются в своих делах!» Президент Рузвельт сочувствовал подобным настроениям, но прекрасно понимал и необходимость уничтожения нацизма. Он хотел, чтобы, оставаясь в стороне от войны, Америка служила «арсеналом демократии». Поэтому наращивал поставки оружия и военных материалов англичанам и французам, а когда у них возникли трудности с оплатой, продавил через конгресс закон о ленд-лизе.
      В Москве виртуальный товарищ Сталин раздраженно теребил прокуренные усы. Он заключил пакт с Гитлером в расчете на то, что германские фашисты и западноевропейские империалисты увязнут в борьбе друг с другом. Они, на первый взгляд, и увязли, да только что это за
      война? Сидят в окопах и перестреливаются, как последние трусы! Адольф – авантюрист. Его бредовый план – проткнуть Францию танковым клином, конечно, с треском провалился. (Как своевременно мы расстреляли всех этих Тухачевских, якиров, уборевичей, врагов народа, насаждавших в Красной Армии подобную ересь!) Теперь, получив от французов по морде, этот хвастливый ефрейтор попритих. Всадить бы ему, пока голова у него застряла в Бельгии, четырехгранный красноармейский штык в задницу, да боязно.