- Так, значит, и ваша организация против наступления?
      - Так точно, господин генерал.
      - Не ожидал. Думал, что крестьянская организация будет более дисциплинированной и поведет линию, которую ведет ваш Центральный Комитет.
      Я объяснил, что сейчас крестьянские комитеты по всей армии склоняются к тому мнению, что организовать наступление очень трудно. Солдаты устали, жаждут мира, и напрасно тратить средства и человеческие жизни.
      - Но я должен доложить вам, господин генерал, что наш комитет постановил твердо держать оборону позиций и отстаивать их, не щадя сил и жизней, если австриец вздумает сам перейти в наступление.
      Музеус покачал головой и молча протянул мне на прощание руку.
      Шестого июля мне предстояло идти в район 35-й пехотной дивизии. Собрание было назначено на восемь утра. Но уже часа в три наша деревня подверглась ожесточенному артиллерийскому обстрелу. Снаряды рвались около самой хаты, занимаемой комитетом. Пришлось наспех одеться и укрыться в убежище.
      Обстрел продолжался несколько часов. По выходе из убежища я увидел, что половина деревни сгорела. Стрельба продолжалась по линии окопов. Австрийцы вели ожесточенную бомбардировку по всему фронту. Были слышны разрывы снарядов на позициях правее нашего полка.
      Идти в 35-ю дивизию было поздно, и часов в одиннадцать я решил отправиться в полковую канцелярию своего полка, чтобы получить пересланное туда из обоза жалованье. Поднявшись в гору, я увидел картину артиллерийского обстрела наших позиций, над которыми далеко вправо были видны огромные клубы дыма и пыли. Наша артиллерия отвечала австрийцам. Не пройдя и половины пути до деревушки, где расположена канцелярия, я увидел скачущего мне навстречу ординарца.
      - Поручик, наши оставили деревню!
      - Как - оставили?
      - Еще часа полтора назад обоз выехал по направлению к Тарнополю. Австрийцы прорвали фронт.
      - Прорвали? Где?
      - Около Манаюва. Захватили Олегов. Тридцать пятая дивизия спешно отошла.
      Я повернул назад, в деревню, но оттуда уже выезжал штаб дивизии. Бросился к своей хате, надеясь пристроить вещи и библиотеку на какую-нибудь подводу дивизионного обоза. Моя повозка накануне была отправлена с Лукашиным за фуражом, и нельзя было рассчитывать на ее скорое возвращение.
      В хате застал Панкова, спешно увязывающего книги.
      - Куда же мы их положим?
      - Я тоже думаю - куда? Может, на себе дотащим.
      - Да куда же на себе? У меня чемодан еще. Знаешь, Панков, бери переписку, а остальное, будем живы, - наживем.
      Мимо окон замелькали повозки нашего перевязочного отряда.
      Бросив чемодан на одну из санитарных повозок, я подошел к Блюму. Он разговаривал по полевому телефону с позицией, где в это время находился Соболев.
      - Все уходят, - говорил Блюм. - Я на всякий случай перевязочный отряд тоже свернул и выслал из деревни. Какие будут распоряжения?
      Соболев ему ответил, что об отступлении приказа у него нет, и он считает всю эту панику напрасной.
      - Штаб дивизии уже выехал, - доложил ему Блюм. - Думаю, вас просто забыли известить. Блюм бросил трубку:
      - Вы знаете, что произошло?
      - Ничего не знаю. Говорят, прорван фронт где-то около Манаюва и уже взят Олеюв. Я слышал это от полкового ординарца.
      - Я тоже ничего не знаю. Штаб дивизии снялся. Музеуса нет. Он вызван в штаб корпуса, и вот без него такая катавасия. Попробую все-таки еще раз спросить Соболева. - Блюм опять нажал кнопку телефона, но никто не отвечал. - Ну, значит, телефон или перебили, или снимают. Поедемте!
      - А на чем?
      Блюм ударил себя ладонью по лбу.
      - А ведь ехать-то действительно не на чем! Отряд отправил, а мой денщик вчера уехал, кажется, с вашим Ларкиным в обоз за фуражом. - Он посмотрел на свои пожитки. - Ну, черт с ним, пускай и самовар тут остается!
      Блюм захватил с собой только маленький саквояжик, и мы бросились догонять перевязочный пункт. Догнали его уже в конце деревни, где начиналось небольшое болото. У моста через речку получилась пробка, потому как каждая из повозок стремилась выбраться из деревни первой.
      Объехать мостки не представлялось возможным: по сторонам было хотя и небольшое, но топкое болотце, через которое не только нельзя проехать на лошади, но и пройти пешему.
      Тяжелая брань висела в воздухе.
      - Чего там передние канителят? - кричали сзади. - Австрийцу, что ли, сдаваться хотят?
      А передние не могли выбраться с мостков, так как несколько повозок, въехавшие одновременно, накрепко сцепились друг с другом.
      Мы с Блюмом протискались вперед. На мостках оказалась повозка с вещами Блюма, которой правил его денщик Ерохин.
      - Ерохин, чего ты тут путаешься? - в сердцах крикнул Блюм.
      - Владимир Иванович, никак не отцеплюсь!
      - Так к черту колеса, руби их!
      - А как же дальше-то без колес ехать?
      - Починишь!
      - А когда чинить?
      - Ну, не болван ли ты, Ерохин? Сколько времени стоишь на мосту!
      - Почитай, час целый.
      - За час можно новые колеса сделать!
      - Подите-ка сделайте. А ежели еще ось сломают, куда дальше тронешься? Ну, ты! - крикнул Ерохин на лошадь, изрядно постегивая ее кнутом.
      Лошадь дернула, но повозка осталась на месте.
      - Эх, Ерохин, Ерохин, чудак ты! Вместо того чтобы ругаться, обратился Блюм к сопровождавшим повозки обозным солдатам, - вы бы подняли одну повозку на руки и расцепились.
      - А ведь правду доктор-то говорит!
      Несколько человек обозников подошли к застрявшим повозкам, подняли одну вверх. Лошади почувствовали облегчение, тронулись вперед, и повозки легко выкатились на другой берег. Ожидавшие в пробке с гиком погнали свои повозки вперед.
      - Тише, тише! - кричал на них Блюм. - Опять, черти, застрянете. По очереди переезжайте!
      Серьезный тон Блюма подействовал отрезвляюще. Прежде чем въехать на мост, обозники слезали со своих повозок, бережно брали под уздцы лошадь и потихоньку переходили мосток. Мы в течение двадцати минут стояли около моста, помогая обозникам переезжать без паники и затора, а затем отправились пешком вслед за повозками.
      На пути попалась небольшая деревушка, в садах которой были сложены запасы артиллерийских снарядов.
      - Интересно, что со снарядами будут делать? - обратился ко мне Блюм.
      - Давайте спросим у артиллеристов.
      Мы подошли к группе солдат, охранявших запасы.
      - Вы знаете, - обратился к ним Блюм, - что армия отступает?
      - Никак нет.
      - Разве у вас нет телефона?
      - Телефон-то есть, да он не работает.
      - Отступают, - сказал Блюм. - Вам тоже надо уходить.
      - А со снарядами как?
      - У вас же должны быть какие-нибудь инструкции, что делать со снарядами, если отступают.
      - Инструкции нет. Распоряжение было, что в случае отступления взрывать.
      - Так взрывайте.
      - Взорвать-то легко, а вдруг отступления-то нет никакого? Как же без распоряжения?
      - Чудаки вы! Разве не видите - уходим.
      Мы так и не убедили солдат, что лучше двести тысяч снарядов взорвать, чем отдать неприятелю.
      Вечереет. Солнце большое и красное. С севера наползают дождевые тучи.
      - До каких пор идти-то будем? - обратился я к Блюму. - Связи нет, так можно, не останавливаясь, до самого, что называется, Волочиска докатиться.
      - До Волочиска не дойдем. Очевидно, где-нибудь около Стыри застрянем.
      Послышался звук мотора.
      - Штабные на автомобиле удирают, - сказал я Блюму, обращая его внимание на шум мотора.
      - Какие там штабные? - обернулся он ко мне. - Штаб дивизии ушел раньше нас. Не аэроплан ли?
      Мы оглянулись и со стороны австрийских позиций заметили несколько аэропланов.
      - Австрийские, - задумчиво произнес Блюм. - Видите, кресты на крыльях.
      Для меня было ясно: аэропланы производят разведку отступления русских войск. При приближении к нашим обозным колоннам они снизились настолько, что их можно было бы сбить ружейным огнем.
      - Интересные птицы, - проговорил Блюм. - Парят себе в воздухе спокойно. Видят далеко. Жаль, что у нас авиация слаба.
      Мы остановились, следя за полетом аэропланов. Сделав несколько кругов, они начали быстро снижаться над нашим обозом и спустились настолько, что можно было видеть летчиков.
      - Жаль, винтовки нет, - сказал Блюм. - Обстрелять бы...
      Обозники повскакивали со своих повозок, стараясь укрыться под ними от взоров неприятельских летчиков. С аэропланов затрещали пулеметы. Лошади бешено понеслись. Люди побросали лошадей и рассыпались по полю мелкими кучками.
      - Ложитесь! - крикнул мне Блюм и ничком бросился на землю.
      - Лучше ли будет? - спросил я, опускаясь на землю.
      Шагах в десяти от Блюма я приник к земле в полной уверенности, что наступили последние минуты моей жизни, но обстрел с аэропланов продолжался недолго. Австрийские самолеты минут пятнадцать кружили, точно коршуны, над нашим обозом. Большое "мертвое пространство", получающееся при вертикальной стрельбе, не позволило австрийцам вести меткий огонь. Пули ложились далеко в поле.
      Потом обозники долго собирали лошадей с повозками.
      - С аэропланным крещением! - сказал мне, смеясь, Блюм.
      - Спасибо, и вас с тем же. По совести говоря, не хотел бы еще раз пережить подобные ощущения. А ведь и в штыковых атаках бывал...
      - Я тоже в такой переделке первый раз, - ответил Блюм. - В аэропланном обстреле интересно одно: он приносит лишь моральный урон и почти никакого физического. Вы видели, сколько времени стреляли по нас? Однако не только убитых нет, но даже раненых. Нужно быть весьма и весьма метким стрелком, чтобы уязвить при вертикальном обстреле движущиеся по земле цели. При стрельбе сверху пулемет может поразить лишь тот объект, который попадает непосредственно в сферу его действия, точно град в летнюю пору.
      - Что же, и град убивает иногда, - заметил я Блюму.
      - Но для того, чтобы был пулеметный град, надо по меньшей мере сотни три-четыре машин.
      Наступила темнота. Мы с Блюмом шагали за повозками. Ни у меня, ни у доктора не было карты. Чтобы ориентироваться, Блюм приказал денщику взять у старшего по обозу карту.
      Минут через двадцать Ерохин притащил карту и электрический фонарь.
      - Уже двенадцать километров прошли, - сказал Блюм, разглядывая карту. - Еще километров восемь, будет река Стырь, за которой проходит Тарнопольское шоссе. Я думаю, часа через два выйдем на шоссе, и там можно будет сделать привал.
      Поплелись дальше.
      Километрах в трех от реки мы попали под проливной дождь. Я был в одной гимнастерке. Шинели своей я не нашел, она, очевидно, осталась в повозке Ларкина, с которой он уехал за фуражом. Промок до нитки. Блюм оказался предусмотрительнее, у него был плащ.
      Но вот наконец и Стырь. На берегу раскинулась большая деревня. Вышел из хаты старик, сообщил, что часа три-четыре идут русские войска, главным образом обозы, и что жители удивляются спешному отходу русских.
      - Это наш маневр, - ответил Блюм старику, - чтобы вовлечь австрийцев в ловушку.
      Старик недоверчиво посмотрел на Блюма.
      Прежде чем зайти в хату передохнуть, я вместе с Блюмом прошел вперед, к мосту через Стырь, посмотреть на переправу.
      Шум и крики стояли на переправе. Большой мост протяжением метров четыреста был забит повозками так же, как это было при выезде нашем из деревни Хмельницкой.
      - В чем тут дело? - спросил Блюм.
      - Впереди на мосту пушки застряли, - ответили нам.
      - Да вы помогли бы им!
      - Не пускают.
      - Как - не пускают?
      Прошли до конца моста. Тяжелая шестидюймовая артиллерия скопилась при съезде с моста.
      - Почему не продвигаетесь? - строго спросил Блюм.
      - Никак невозможно, господин полковник, - ответили Блюму, не заметив в темноте погонов врача.
      - На руках бы попробовали.
      - Да разве можно на руках двадцать пушек выкатить, лошади и те не берут, а тут еще Илья Пророк ишь как льет.
      Дождь действительно шел вовсю.
      От моста подымался высокий суглинистый берег. Колеса орудий застревали, и лошади не могли протащить их.
      - В сторону бы съехали, - предложил Блюм.
      - Если в сторону сойдем, то совсем застрянем. Тут все-таки гать.
      - А что же так-то стоять? Вы видите, что позади делается?
      - Что - позади? Обоз. Черт с ним, пусть остается. Прежде всего надо артиллерию вывезти.
      Видя, что наше вмешательство здесь бесполезно, мы с Блюмом вернулись обратно и обратились к старику галичанину с вопросом, нет ли другой переправы.
      - Есть другая - сказал старик. - Только это в конце деревни, в полукилометре отсюда, и мост там неважный. Пушки там не пройдут.
      - А ну-ка, Ерохин, - сказал своему денщику Блюм, - поворачивай вправо.
      По топкой грязи мы проехали не полкилометра, как говорил старик, а добрых два, пока наконец в самом конце деревни не увидели протянутый через реку плашкоутный мост.
      - Вот видите, совсем не занят. Здесь и переправимся.
      Осторожно вывели лошадей на этот мост. Но не прошли и двадцати метров, как мост рухнул - он был старый, заброшенный, им не пользовались даже крестьяне.
      Оставив намерение переправиться, мы с Блюмом вернулись на берег, потеряв две повозки с лошадьми и имуществом.
      - Давайте здесь переночуем, утро вечера мудренее.
      Дождь лил по-прежнему, и напрасны были наши усилия поддержать огонь в разведенном костре, хотя солдаты таскали сухие бревна из ближайших стодол, пользуясь темнотой. Я забрался вместе с Блюмом под одну из повозок. Санитары притащили два снопа соломы, которые послужили нам постелями. Отсутствие шинели чувствовалось. Холод и сырость пронизывали до костей. Перед рассветом я встал, обшарил несколько повозок и нашел брезент, прикрывавший медикаменты. На рассвете вместе с Блюмом отправились в деревню выпить чаю и согреться.
      Жители не спали, проявляя к нашему отступлению живейший интерес.
      - Пане, русские совсем уходят из Галиции? - спрашивали нас.
      - Нет, не совсем.
      - А как же не совсем, ежели вся деревня занята обозами и переправа идет?
      - Это маневр, - говорили мы.
      Было ясно, что жители нам не верят.
      Рассвело совсем.
      Со стороны фронта слышались сильнейшие взрывы.
      "Рвут снаряды", - подумал я.
      Взрывы продолжались в течение целого часа.
      - А. ведь, должно быть, это артиллеристы, - обратился ко мне Блюм, не дождавшись распоряжений, взрывать стали.
      - От кого же могли они получить распоряжение? - в свою очередь спросил я. - Все удрали.
      - Обратите внимание, - показал Блюм, - рвут снаряды справа от нашей бывшей позиции, со стороны Езерно.
      - Верно.
      Подошли к мосту. Застрявшие ночью со своими орудиями артиллеристы успели вывезти их в гору. Мост был свободен. Появились откуда-то распорядители, которые регулировали движение обоза через мост, не давая обозной публике рваться без удержу вперед, как это было накануне ночью.
      Вскоре подъехал и наш перевязочный отряд.
      - Что потеряно? - спросил Блюм у Ерохина.
      - Три повозки, господин доктор. Одна с медикаментами и две с санитарным имуществом.
      - Каким?
      - Банно-прачечным.
      - Ну, сейчас не до бани, и так жарко!
      С восходом солнца мы с обозом переехали на другую сторону и минут тридцать ждали выезда на шоссе, пока впереди следовавшие повозки выровняются для дальнейшего движения на Тарнополь.
      Во время этой стоянки со стороны Заложец показалась новая колонна обоза. И к нашему удовольствию, мы встретили едущих в повозках Максимова и Вишневского. - Расскажите, Сергей Максимович, что было, - обратился к Максимову Блюм.
      - Мы думали, что и не выберемся из Гайзаруды. Австриец прервал позицию около Звыжна (помните, в прошлом году там наш полк стоял), быстро занял Маркополь и оттуда пошел во фланг манаювских позиций. Забрали Олеюв, Тростенец. Чуть не взяли в плен штаб тридцать пятой дивизии. Успел удрать. Австрийцы в сопровождении немецких частей прошли вдоль фронта, это-то нас и спасло. Если бы они прошли прямо на Заложцы, нам бы не выбраться...
      Мы узнали о прорыве позиции после того, как уже были взяты Олеюв, Тростенец и Лапушаны. Совершенно случайно в Гайзаруды прискакал ординарец тридцать пятой дивизии. Ночью, сделав объезд километров на двенадцать севернее от Гайзаруд, мы, не дожидаясь никакого распоряжения от начальника дивизии и из штаба корпуса, решили по собственной инициативе двигаться на Тарнополь. Очевидно, отступление повсюду, раз мы вас здесь застали.
      - Надо полагать, повсюду, - согласился Блюм.
      - Страшно жаль, Владимир Иванович. Так много пришлось бросить имущества, которое полк накопил за год. Мы смогли погрузить только самое главное. На всякий случай я оставил в Гайзарудах взвод нестроевой роты с несколькими фурманками, приказав охранять оставленное имущество и, если явится возможность, нанять крестьянских лошадей, чтобы присоединиться к полку. Если же ничего не выйдет, распорядился все облить керосином и сжечь.
      - А что же там оставили?
      - Много, Владимир Иванович. Две тысячи одного суконного обмундирования. Около трех тысяч пар сапог. Шестьсот пудов сахара. Вагонов пять муки...
      В голосе Максимова послышались слезы. Видя нас мокрыми, грязными, Максимов спросил:
      - А что же вы, разве пешком?
      - Пешком, Сергей Максимович.
      - Голубчики, как же это так? Садитесь с нами.
      - Куда же к вам. Вас тут двое, да мы вдвоем.
      - А мы потеснимся. Владислав, Владислав! - оборачиваясь назад, закричал Максимов.
      Владислав, денщик Максимова, с медлительной важностью подошел к коляске Максимова.
      - Где коляска капитана Степанова?
      - Позади, господин капитан.
      - Прикажи, чтобы сейчас была здесь.
      Подъехала коляска Степанова. Степанов, помощник командира полка, имел собственный экипаж. Блюм поместился с Максимовым, а мы с Вишневским перешли в экипаж Степанова. - Куда же мы едем, Оленин? - спросил Вишневский, покручивая свои гусарские усы.
      - Вам должно быть известно, Федор Михайлович.
      - Ни черта не понимаю. Я только что был в Киеве, привез оттуда вина для офицерского собрания, и вы знаете, какая досада, успел захватить с собой только один ящик, все остальное пришлось бросить.
      - Но из оставшегося хватить успели?
      - Хватил так, что и сейчас башка трещит.
      - Не осталось ли чего?
      - Сейчас Владислава позову. Владислав, Владислав! Денщик Максимова вырос перед нашей коляской.
      - Там в задке максимовского экипажа две бутылки портвейна, притащи-ка сюда.
      Через мгновение Владислав притащил две бутылки вина.
      - Как же пить, Федор Михайлович? Стаканов-то нет.
      - А так, из горлышка.
      - Неудобно, Федор Михайлович.
      - Погоди, сейчас раздобудем. Ездовой, у тебя фляжка есть?
      Солдат протянул фляжку.
      - А вот что к фляжке полагается, корытце это самое?
      - У меня кружка есть, господин капитан.
      - Давай кружку.
      Вишневский налил в кружку немного вина, сполоснул и, наполнив до краев, протянул мне.
      - Пейте сами.
      - Я уже достаточно выпил. Гостя надо попотчевать.
      Я отказываться не стал и выпил полную кружку, которая вмещала почти полбутылки. Остальное Вишневский выпил сам.
      Почти бессонная ночь, холодный душ, мокрое платье - все это так подействовало, что от кружки вина меня стало клонить ко сну, и тут же, в экипаже, я заснул. Сквозь сон чувствовал, что мы потихоньку движемся вперед. Проснулся от толчка. Остановились.
      - Почему не едем? - обратился я к Вишневскому.
      - А черт их знает! Там впереди какая-то катавасия. Вдоль обоза мчался ординарец.
      - В Тарнополь нельзя, - заявил он Максимову, останавливаясь около нашей коляски. - Приказано всем свертывать влево, на Збараж.
      Максимов посмотрел на карту.
      - Збараж километрах в семи отсюда, - сказал он. - Давайте не будем дожидаться всего обоза, выедем самостоятельно.
      Мы не возражали. Максимов вызвал старшего по обозу, приказал ему разведать дороги, ведущие на Збараж, и протолкнуть обоз по этой дороге. Старший фельдфебель Петухов проехал вперед и вскоре вернулся доложить, что через две хаты от нашей стоянки имеется полевая дорожка, ведущая на Збараж.
      - Поедем по ней, - распорядился Максимов.
      Свернули влево, оставив остальные тыловые части дожидаться распоряжений о дальнейшем движении. Не доехав до Збаража километра три, въехали в большое село, расположенное на большой, вьющейся красивой лентой речке.
      - Здесь остановимся отдохнуть, - предложил Максимов. - Пока остальные подойдут, успеем занять лучшие помещения.
      Обозные верховые ординарцы вернулись с докладом, что, к сожалению, почти все селение занято частями гвардейской дивизии.
      - Какой дивизии? - спросил Максимов. - Уж не теми ли христопродавцами, которые в наступление отказались идти? Гнать их к черту!
      Ординарцы улыбнулись.
      - Там целая дивизия, а нас только обоз, господин капитан, скорее нас смогут прогнать.
      - Гнать к черту, к черту! Я сейчас сам пойду!
      Максимов легко спрыгнул с коляски и торопливо зашагал к ближайшей хате, в которой размещались несколько гвардейских солдат.
      - На каком основании! Марш на позицию! Я вас! Солдаты не выдержали натиска Максимова, покорно собрали свои вещевые мешки и вышли из хаты.
      - Здесь и остановимся, - заявил Максимов. - А обоз пусть построится за деревней на лугу. Пусть люди варят себе пищу.
      Придя в хату, я не стал дожидаться приготовления завтрака, о котором распорядился Максимов, а сразу завалился спать. Проспав часа четыре сряду, я проснулся. На улице шумел Максимов, ругая гвардейцев.
      - Гвардия, - кричал он, - гордость русского царя! Шкурники, предатели, христопродавцы, сторонники немцев! Видите, что делается на фронте?
      Слушателями Максимова были одни солдаты. Но вскоре к солдатам присоединились несколько гвардейских офицеров-прапорщиков.
      - Чего вы кричите, господин капитан? - обратился один из них к Максимову. - Мы не шкурники и, когда надо, сумеем постоять за революцию.
      - Вон вас надо гнать! Расформировать! Честь забыли, а еще офицеры, погоны носите! - набросился на прапорщиков Максимов.
      - Вы потише, капитан, ведь наша дивизия вооружена.
      - А, ваша вооруженная дивизия может на одного капитана напасть?! Стыдитесь, прапорщик!
      Прапорщик пожал плечами:
      - Чего вы, Сергей Максимович, волнуетесь?
      - Христопродавцы, антихристы, гвардейцы еще! Вам только бы на парадах щеголять, а на войну поехали - сразу сдрейфили. Зато на парадах: пехота, не пыли! - возбужденно кричал Максимов. - К черту, к черту, немедленно очистить деревню! - кричал он вдогонку уходившим прапорщикам. - Я вас...
      - Сергей Максимович, что вы с ними можете сделать?
      - Что сделать? Выпороть их, мерзавцев!
      То ли речь Максимова повлияла, то ли распоряжение было у гвардейских офицеров, но они вывели своих людей из хат, построили и двинулись куда-то дальше.
      - Сергей Максимович, - обратился я к Максимову, - нельзя ли у вас шинель достать? Продрог я, как черт, сегодня ночью. Где моя шинель - не знаю. Все вещи потерял.
      - Голубок, голубок, что же вы молчали? Владислав, Владислав! закричал Максимов своему денщику, которого поблизости, однако, не было.
      Вместо Владислава подошел один из обозных.
      - Шинель поручику Оленину!
      Обозный был знакомый.
      - Ваш Ларкин здесь, - сказал он мне, - с повозкой и с вашими вещами.
      - Так где же он, мерзавец, пропадает, чего же он меня не разыщет?
      - Он, видимо, не знает, что вы здесь.
      Вскоре появился Ларкин, торжественно восседая на моей повозке.
      - Ларкин, где ты пропадаешь?
      - Дмитрий Прокофьевич, если бы я был с вами, так и этих лошадей не было бы, а то, видите, как хорошо, что я за фуражом уехал.
      - Мерзавец, ведь у меня шинели нет, - дружески журил я его.
      - А шинель здесь у меня, и шашка ваша здесь.
      - К черту шашку! Зачем всякую дрянь берешь?
      - Я думал, пригодится, чего же бросать, когда все отступают? Сало у меня есть, Дмитрий Прокофьевич. Когда обозы все побросали, я там два окорока стащил.
      - Может, и яйца есть?
      - Сейчас достану.
      - Сделай яичницу.
      Ларкин с повозкой подъехал к перевязочному отряду, выпряг лошадей, дал корму, поставил котелок на огонь и сам куда-то исчез.
      - Ночуем здесь, - говорил Блюм, - пока наши части подойдут.
      - А есть ли какие-нибудь сведения от полка?
      - Нет. Думаю, они пошли западнее Тарнополя.
      - Как же ночевать-то?
      - Тарнополь не сдадут, ведь тут сильные укрепленные позиции.
      Увы, предположения Блюма не оправдались.
      Часов в шесть вечера над Тарнополем, километрах в восьми от нашего бивуака, поднялось огромное зарево пожара. Слышались взрывы артиллерийских снарядов. Отдельные конные солдаты сообщали, что Тарнополь оставляется нашими войсками.
      - Немцы прут, - говорили проезжавшие верховые, - потому и пожары,
      Я вспомнил бывшее три дня тому назад собрание крестьянских депутатов, где по докладу Лукашина мы приняли постановление крепко держать свои позиции и, не щадя жизни, их защищать.
      - Вот тебе и защитили!
      Максимов, лишенный связи со штабом полка и штабом дивизии, принял на себя командование обозом. Устроили нечто вроде военного совета - Блюм, я и Вишневский.
      - Нельзя, нельзя здесь оставаться, - скороговоркой говорил Максимов. Видите над Тарнополем зарево? Склады взрывают. А отсюда до Тарнополя всего семь километров. Ежели из Тарнополя уходят наши войска, то через какой-нибудь час австрийцы могут быть здесь. Я думаю, двинуться дальше...
      - Ну что же, давайте двигаться, только куда?
      - Через Збараж на Волочиск.
      - Ведь это очень далеко, Сергей Максимович, - вступил я.
      - Но ведь кавалерия делает не менее пятидесяти километров в сутки, возразил Максимов. - А мы обозом не имеем права рисковать. Давайте двигаться. Владислав, позови ко мне фельдфебеля.
      Явился фельдфебель.
      - Прикажи запрягать лошадей и трогаться дальше. Маршрут: Збараж Волочиск. И наши повозки вновь приняли походный строй.
      Пришли в Збараж, небольшое местечко, утопающее в зелени. В центре огромный замок польского магната.
      - Может, переночуем здесь? - предложил Блюм Максимову.
      - Спасибо, спасибо, а вдруг австрийская кавалерия нагрянет?
      - Вряд ли, - возразил Блюм. - Все-таки позади нас полевые войска. Ведь мы не видели ни одной отступающей пехотной части.
      - Да вы их и не увидите, раз они через Тарнополь прошли.
      - Разве могли все части идти по одной дороге? - возразил Блюм.
      Доводы Блюма, очевидно, подействовали. Максимов согласился переночевать в Збараже. Чтобы быть готовыми каждую минуту к отступлению, Максимов приказал, чтобы ночевка была устроена в палатках под открытым небом. Мы же устроились в парке, в небольшом, так называемом охотничьем домике.
      На следующий день с раннего утра к нам присоединились еще несколько команд нашего полка, которые шли тоже без всякого маршрута и выбрали те дороги, которые казались наиболее прямыми в отдаленный тыл.
      До десяти утра еще не было связи ни с полком, ни с дивизией. Над Тарнополем по-прежнему были видны зарево пожара и густые клубы дыма.
      - Кто же жжет город? Отступающие русские или вступающие австрийцы?
      - Вероятно, запасы сжигают, - высказал предположение Блюм.
      Спокойствия ради Максимов приказал к двенадцати часам дня выступить из Збаража по большой дороге. В половине двенадцатого обоз начал вытягиваться на большую дорогу. Уже три четверти обоза вытянулось по дороге на Волочиск. В хвосте следовали повозки перевязочного отряда.
      Выезжая из парка вместе с перевязочным отрядом, я услышал неистовые крики, несшиеся из глубины парка:
      - Кавалерия! Кавалерия! Австрийская кавалерия!
      Боже, что тут началось! Ездовые неистово стегали своих лошадей. Галопом мчались нагруженные повозки. Люди, сидевшие на повозках, сбрасывали вещи, а ездовые, дабы избежать опасности, стали рубить постромки, перескакивали с повозок на лошадей и верхами удирали дальше.
      Паника захватила всех. Я тоже подгонял лошадь, оглядываясь по сторонам и выжидая появления австрийской кавалерии, но ее не было.
      - Где же кавалерия? - спросил я галопом несущихся артиллеристов.
      - Кавалерия? Н-не знаем. Где-то тут!
      - Чего же вы несетесь, мерзавцы?
      Я выхватил револьвер и направил в сторону одного из артиллеристов:
      - Остановись!
      Мой сердитый окрик его как будто отрезвил.
      - А ведь и правда, господин поручик, кавалерии-то никакой нет.
      Обозные уже удрали частью с повозками, частью верхами. На протяжении двух-трех километров дорога была усеяна брошенным имуществом. Валялись шинели, сапоги, консервы, медикаменты.
      Блюм, обладавший большим хладнокровием, не поддавшись панике, шествовал позади меня со своим перевязочным отрядом. Он внимательно осматривал каждую брошенную вещь, примеряя, насколько она может быть полезна для отряда.
      * * *
      - Дешево. Дайте тридцать пять.
      - Покажи лошадь.
      Матвей (так звали денщика) нырнул куда-то в кусты и предстал передо мной с великолепной гнедой кобылой. Я в лошадях толку не знал, но вид лошади меня привел в восхищение.
      - А здорова она? - спросил я Матвея.
      - Попробуйте.
      Он притащил поповское седло, оседлал кобылу, и я сделал несколько пробных посадок. Лошадь шла великолепно. Чувствовалось, что она привыкла ходить под седлом ровным, размеренным шагом и крупной рысью. Не слезая с лошади, я уплатил Матвею деньги и выехал из парка.
      Часа полтора я катался на своей новокупке и такого удовольствия еще никогда не испытывал. Плавной рысью и галопом несла меня лошадь, послушная легкому движению руки.
      Вернувшись с объезда лошади в свою хату, я передал ее попечению Ларкина.
      - Хорошая лошадка, - восхищался денщик. - Такой лошади даже у нашего помещика не было. Ведь ей цена за глаза рублей триста будет.