ГЕОРГИЙ ОСИПОВ
      ВОЛЯ ПОКОЙНОГО
      Виталику, который знает обо мне все.
      Я работаю в "Стереорае". Это магазин, где продаются компакт-диски. Где он находится, я не хочу говорить, потому что не забочусь о его процветании. Название "Стереорай" придумал я сам и был премирован за это десятью долларами. Я купил на них кеды, чтобы бегать по утрам в Дубовой роще, и скоро этим кедам настанет пиздец, а десять долларов мне уже никто не даст, даже если я напишу поэму "Мисс Бабий Яр" или, учитывая рост популярности правых, брошюру под названием "Гитлер-воспитатель". Они просто меня не заметят, как не замечали долгие годы психоделического многообразия Запада хронические неудачники, полуслепые и полуглухие - на Западе они никто, а здесь господа первого сорта.
      Национал-патриоты тоже иногда посещают "Стереорай", между молебнами и манифестами, хапают, в основном, "классичку в обработочке", предпочитая расплачиваться за музычку повышенной красивости зелеными бумажками с девизом "На бога уповаем". Что ж, кому тошно, а попу в мошна - гласит пословица. Появляется здесь время от времени и анемичный метис, подслеповатый, со слабыми льняными волосами; старухи с пионерскими галстуками на шеях и развратные олигофрены пионерского возраста, хотя и морщатся, но всасывают его беспомощное музицирование, как "музыку революции". Сердитый и напыщенный очкарик хотя и ходит, как и я, в засранных кедах, но набирает при этом западного выкидного ширпотреба долларов этак на шестьсот и убегает, шурша мокрым крысиным хвостом, "осваивать материал", в надежде превозмочь свое бесплодие, свою ущербность... Тратить такие суммы на отбросы того, чье "овер-продакшн" отталкивает ну самых темных, когда твои соотечественники издыхают, шарят по помойкам... Что с крысы возмешь? Крыса хочет быть любимой. Слабоумными, но - обожаемой.
      Я работаю в "Стереорае", потому что "хорошие господа" первыми, как это всегда бывает, перешли на "компакты" незадолго до распада СССР. Империя распалась, как опостылевшая рок-группа, где все члены нарколыги, стареющие пидоры, высохшие пижоны, раскололась на черепки, как глиняная задница девушки с веслом. А потом уже, следуя примеру "хороших господ", - ибо элита попросту обязана давать трудящимся классам примеры хорошего вкуса, если это подлинная элита, а не мещане в дворянстве, - "перешла на компакты" и публика помизерабельней. В точности, как это было с видео перед смертью Брежнева. Тогда говорили примерно так: "А чем сейчас ворочает доктор Шульга?" "Он перешел на видео", - следовал ответ. Вот солидол - думали менее удачливые граждане о таком человеке.
      Да, примерно так все и было. Так называемая "Гитлер-Велле", охватившая Западную Европу в семидесятые годы и закончившаяся скандалом с дневниками фюрера, оказавшимися подделкой, теперь докатилась и до наших холерных пляжей, и грозит накрыть собою предшествующую ей волну надоевшей теософии и прочей оккультной поебени. "Хорст Вессель" у нас поют сегодня, так же старательно выговаривая слова, как при Леньке пели "Отель Калифорнию", кстати, тексты обеих песен не содержат ничего особенного, равно как и уцененный роман "Отель Калифорния" - сочинение какой-то Медведевой. Саня Нападающий читал, но не затащился. Стоит дешево, дешевле разве только "Завещание" Имама Х. И еще дешевле отдельные тома В.Белова. Дюжины башлачевых, моррисонов, цоев и прочих гениальных синяков - чего они стоят?
      Все в моей жизни наебнулось. И я каждый день, кроме воскресения, являюсь сюда к десяти, встаю за прилавок и глазею на корешки "си-ди" и думаю, отчего, если диски сделались вчетверо меньше своего формата, не уменьшились также и их покупатели. Вот этот с огромной шишкой на роже, хоть бы вуаль надел, что ли - стоит и жмакает "компакт" группы, чье название мне и говорить не хочется, такое оно остохуелое. Под вытье ее косоглазого лидера прошли скучные семидесятые, нисколько не оживленные взаимным истреблением одних жестоких скотов другими в Афганистане, а клавишник с отвислым носом и плохими зубами похож на вдову Дмитриевича. И вот петрушка этот лапает, лапает и, скорее всего, сейчас заплатит за них долларов восемнадцать, но не мне. Мне из этой суммы дадут на проезд, на сигареты (правда, я не курю), предложат в субботу виски, но я бросил пить с тех пор, как получил по ебалу пьяный у фонтана на бульваре Шевченко, вымазал кровью макинтош полковника НКВД Войтовича, проданный мне его сыном Сережей... И вообще мне просто надоело зассыкаться с другими неудачниками, а потом бродить по улицам, кишащим хищной беспощадной сволочью, точно средневековые прокаженные. Надоело, как надоедает быть хиппи, панком, верующим, антисемитом, писать стихи, и человек перестает им быть, если он только какой-то мутацией что ли уже не связан с одним из этих видов. Азиатом, педерастом или негром труднее перестать быть - во мне все это присутствует понемногу: кровожадность и мстительность, нарциссизм и исступленная эротомания, охуенный голос и умение ритмично двигаться (я похож на Марвина Гэя - это обстоятельство дружно отметили в компании "перешедших на видео" аферистов году в 82-ом. Марвин Гэй мне нравится до сих пор, я иногда пою некоторые его вещи, когда никого со мною нет рядом. Со мною уже месяц, как никого нет рядом, пора уже запеть "Ай нидэд э шэлтэр ин сомванз армз"), и покамест Лу не бросила меня, мы слушали "Distant Lover" на ее мещанском, большом, как жопа, кассетнике и обалдевали друг от друга, и мне совсем не хотелось ничего другого и никого другого. Но Лу умотала от меня, и все в моей жизни наебнулось, как и у многих других в этой стране.
      Мама, неужели ты не видишь, как он похож на Клинта Иствуда, - прыщавый утопленник сообщает восторженно громким шепотом своей мамаше с фисташковым цветом лица. Это тоже обо мне. Да, это точняк обо мне, больше не о ком, остальные приказчики сидят, точно обезьяны в клетке за позрачными прутьями и думают каждый свое. Иногда какой-нибудь шалун проводит по прутьям куском арматуры: Д-р-р-р-р! И павианов охватывает беспокойство, справиться с которым уж не в силах их истерзанные нервы, начинается жуткий переполох. Кто они, мои коллеги по обезьяннему вольеру? В основном это самцы и немолодые; многодетный фотограф, бывший цензор газеты "Правда" (так по крайне мере о нем говорят), бывший хиппи №1. Этот последний по имени Святослав до такой степени видоизменился, что того и гляди высунет раздвоенный язык да и юркнет между коробок! Давно пора его от нас удалить, в террариуме его место.
      Время от времени "Стереорай" посещают и солидолы - культатташе германского консульства заходил, два часа полоскал мозги классикой, и бывший цензор, красный, как рак, от возбуждения, громко квакал о чем-то с ним по-немецки. Потом еще побывал здесь и венгерский дипломат, внучатый племянник Хаваши, главного раввина Будапешта в 30-е годы. Дипломат покупал Луи Прима. Это такой подозрительный креол - Луи Прима. Как и подобает лакею, я напел его превосходительству, мастурбируя невидимые прутья моей клетки: Бона сэра, синьорина, Бона сэра... И был поощрен улыбкою из фильмов Хичкока. Под буги и фокстроты Луи Примы немало мальчиков послевоенного поколения выпивали, мечтали, любили, наживали себе цирроз печени, хернию, язву, мозговой разжижь. Жаждали узнать, как пахнет там у Джейн Мэнсфилд, но кто-то таки да - сделался президентом могущественного банка или вот - дипломатом, но так и не узнал, как пахнет там у Джейн Мэнсфилд.
      Хотя - не знаю, мне тоже нравится Прима и вся хорошая музыка тех лет. Когда-то я придумал афоризм: Элвис-то хорош, вот только слушают его почти что одни кретины. И это неаппетитная, но правда. В Штатах он нравится одним бабам, в Европе - одним инвалидам, а здесь? В какой стране я, в рот меня поцеловать, обитаю?
      Все в моей жизни наебнулось окончательно не тогда, когда, как все еще любят вспоминать отдельные умственные лежебоки, "развалили Союз"; мне-то неизбежность этой постыдной кончины была ясна еще в то время, когда агитфильмы про службу в десантных войсках стали сопровождать музыкой "Пинк Флойд" - музыкой презирающих нас врагов, а было такое еще при Брежневе, нет - это случилось, когда Лу собрала всю косметику и пропала на много-много дней. Потом она вернулась и уверяла меня, что была в горах. Но с гор не спускаются с такими ухоженными ножками... Если ей, моей любимой Лу, вдруг вздумалось привести их в порядок, значит кто-то их целует, значит кто-то от нее без ума!
      Кислые слюни заполняют мой рот, и я чувствую, как начинает вибрировать веко моего левого глаза. Со стороны я должен походить на чудовище в заключительной сцене "Франкенштейна", когда крестьяне подожгли мельницу, куда я от них забрался. Во взгляде моих глаз перемешались нечеловеческая злоба, страх и... недоумение. Откуда им стало известно, что я боюсь высоты и огня, откуда?
      О, как я был прав, когда ничего не желал делать, никому не желал нравиться и половину года проводил на пляже, а в пору рабского труда и бессмысленного мельтешения людишек спал, как благополучный вампир в своей крипте. Но вот однажды, укладываясь во гроб, я обнаружил, что кто-то успел нагадить в заполнявшую его содовую землю. Зловоние показалось мне столь отвратительным, что я ушел прочь из своего замка "на черной горе", как из навечно оскверненного места. И с того момента я существую в области оскверненных сумерек, где на всем живом и мертвом лежит какая-то мертвенно-прохладная, повергающая в оцепенение тень... В данную минуту все пляжи, губы, соски, лепестки и водопады того, теперь иного для меня мира, заслоняет ядовитый, прямо-таки нарывно-малиновый пиджак бесшумно подошедшего к прилавку азиата, обладателя поросшей курчавым черным волосом головы с бараньими глазами и тяжеленной желто-говенного цвета цепи, спускающейся до самого его овечьего брюха. Блеск богомерзкого металла так гадок, что, кажется, это сочится обратно наружу впитанный им свет безблагодатного, фальшивого светила сего мира.
      Я видел закат этого солнца мертвых по телевизору. Солнце садилось над Невой, телевизор показывал скверно, и краски были какие-то предсмертные, изображение казалось израненным. На двухпалубный прогулочный пароходик, почему-то мне хочется назвать его "Вапоретто", поднимались по трапу питерские геи. На борту убогого суденышка предполагалось совершить прогулку по Неве и отметить отмену статьи, преследующей за однополую любовь. Повторяю, изображение было какое-то исковерканное, и мне казалось, что эти самого обыкновенного вида люди поднимаются по лестнице в душегубку, что их умертвят на борту этого коварно безобидного "Вапоретто", а потом кремируют в топках и развеют пепел над этой вечно холодной, непонятной и ненавистной мне рекой. А косоротый и косноязычный комментатор "шестисот секунд" деланно брезгливой скороговоркой предлагал всем "голубым" покончить с собой. Позднее косоротый обосрется во время "октябрьских событий" и пропадет, как и множество его предшественников.
      Но это израненное, инфицированное солнце, ощупывающее своими лучами изделия из золота, солнце ползучих гадов и точка!!!
      Эпоха панибратства и терпимости на самом деле кончилась давно позавчера, когда после трех рюмок каждый признавал за своим ближним право на оргазм, и все давали друг другу куда угодно, куда попросят, только бы кончать, кончать среди куриных пупков, увядших букетов, сдвинутых набекрень париков на потных лысых головах, скользких, ленински-сексуальных, радиоглушение - вот подо что никто уже не ебет. И эти просроченные японские календари с гладкими загорелыми телками, неизменно застывшим взором наблюдавшими твои ноги, охватившие любовника, скрещенные на пояснице александрийская эпоха осталась позади - позавчера. Вчерашний день - когда упрямство и недоверие окончательно извратили наши желания - всем захотелось оказаться вдруг не выебанными, а объебанными, то есть маяться в бесконечной аноргазменной полудреме, помутненными глазами дебила провожая скользящих мимо насекомых-кочевников, новых оккупантов, на этот раз всамделишных, не целлулоидных "фрицев" в кино. И, наконец, сегодняшний день - это время гниения заживо, когда отмирание старого (старое - это мы, все мы) делается повседневной реальностью, и мы уже ничего не боимся, не все умираем, но все изменяемся и никого не отпугиваем своим видом, скорее приглашаем на пир пир победителей-стервятников. Любителей падали в желудке и на палке. Ибо мы - полудохлые сперматозоиды - томимся здесь еще с прежней ебли, и сейчас нас будут кушать сперматозоиды-киллеры нового нашествия. Мы начинаем вонять...
      Скажите, пожалуйста, есть у вас Жанна Бичевская? - кажется, в этом месте поток моих мыслей прервал вопрос, заданный женским голосом. Ее черный жакет был надет поверх черной же футболки. Она была высокого роста, русые волосы зачесаны назад. Я существовал для нее, как фен для сушки рук в туалете. Она была моих лет, у нее были деньги и желание их истратить. Моих средств хватило бы на пакет томатного сока, четыре сосиски, два банана, батон, кофе и зубочистку (бесплатно, я ею уже месяц мою и уши, наматывая волокна хлопка) и бесплатный проезд в лифте с надписью Judenkaput. Напротив, - сказал ей я.
      Што - "напротив"? - переспросила она сквозь китайские очки.
      Напротив есть, - пояснил я и пригласил ее жестом к противоположному прилавку. Таким жестом певица Бичевская показывала на Ельцина, когда пела на демократических баррикадах в 91-ом году: "С нашим атаманом (жест) не приходится тужить". И точно так же - оттопырив большой палец, парни на рисунках Финского Тома дают понять, что хотят, чтобы их полюбили.
      Она отошла туда, куда ей показали. Теперь я видел ее в полный рост, мокасин на ее левой ноге треснул по шву в том месте, где выпирала "косточка". Не все умрем, но все (жест большим пальцем) изменимся. Итак, мы начинаем вонять. Мы воняем поголовно, но к счастью, возможно кого-то это и утешит, мы воняем по-разному. Некоторые воняют сильнее других. Некоторые мертвее всех мертвых. Вот для примера Немец. Или Кефир, то есть Тапир...
      Не успел я отделаться от фанатки советской разновидности Джоан Баэз, как от стены с плакатом Махмуда Эсамбаева отделилась еще одна девушка в тяжелых ботинках укладчика асфальта. Это было светловолосое, большеглазое существо невыразительного вида, немного похожее на мальчика, на рыжую Риту Павоне. Наверняка младший сотрудник какой-нибудь фирмы, чьи препараты сделают вас стройным и сильным, что-то сектантское есть в этих акакий-акакиевичах. И в самом деле - в ее детских глазах светилась беззаветная преданность боссу, корпорации, новому мировому порядку, всему, что легко заменили бы комсомольские иконы, родись она хотя бы в один год со мною. Девушка кормовой породы людей. Но я представил вдруг ее, ласкающей своей лапкой член у шефа в офисе - что-то в этом было неотразимое. В ее невинности бесполой. Беленькую дамскую сумочку девушка сжимала двумя руками, точно это была не сумочка, а аптечка.
      Это у вас - начала она с усмешкой, слегка наклонив набок головку, - там кто... Элвис Пресли?
      Где? - спросил я неожиданно громко, как будто на мне были надеты наушники.
      Там, в коробке, - она показала пальцем с коротким ноготком поверх моей головы на изображение Элвиса, развратно грызущего микрофон, и вытянула при этом шею, повязанную старомодной косынкой; на шее у нее я отметил две почти симметричные шишечки, похожие на электроды у Франкенштейна.
      Это Председатель Мао, - неудачно сострил я (ведь девушка явно не могла помнить, кто такой этот Мао) только потому, что вспомнил, как один знакомый художник нарисовал Элвиса в стиле плакатов культурной революции, в "сталинке", на трибуне...
      Насколько я знаю, единственный случай в Элвисиане. Он мне его как бы подарил, но я из боязни, что картину изорвет ребенок моей хозяeки, не взял ее тотчас же... Потом художник свалит на Запад.
      Да ладно вам... - хихикнула Рита, - Это Элвис Пресли. А у вас есть рок-опера "Кошки"?
      Там есть, - ответил я.
      Где там?
      Напротив. За вашей спиной.
      Она уже повернулась в нужном направлении, когда я добавил ей во след:
      На расстоянии лягушачьего прыжка.
      Да ладно вам! - она снова тряхнула головой и усмехнулась.
      По-моему, такая усмешка по-английски называется "чакл" или "гигл" удачно передает фонетически. Нет, такое сложное предложение мне не закончить. Наверное, босс охуевает от этой ее манеры усмехаться, глядя в глаза, и девочка, судя по всему, об этом очень хорошо знает.
      Итак, мы остановились на тех двоих, кого зовут Немец или Тапир. Возможно, кто-то и удивится, что это - клички или фамилии? Я предпочел бы не уточнять, поскольку оба мальчика на сегодняшний день живы, или, по крайней мере, делают вид, что живы, и Тапир, и Немец. Толя Немец и Лева Тапир.
      Лева Тапир принадлежит к поколению послевоенных невежд, полуслепых, полуглухих идиотов, узнававших об окружающем мире из передач "Голоса Америки" и радио "Свобода", такой, в некотором роде, "радионяни" для детей изрядного возраста. Постоянное прослушивание джазовых программ Вилиса Коновера и молитвенное созерцание образов сильно загримированного Элвиса сделало из ребят вроде Тапира умственных лентяев, мечтателей-онанистов, уверенных в неуклонном изменении мира к лучшему путем внедрения новых технологий, улучшения качества звукозаписи и прочих младенческих наивностей. Вот была пленка "Тип-6" - толстая, а потом появился "Тип-10" - более тонкая, больше информации вмещает - рассуждал Вова, усматривая в этом неопровержимые признаки прогресса. Однако, в их музыкальных вкусах господствовал тупой культ "старого доброго рок-н-ролла" - музыки "белого отребья" Америки и предсказуемых остопиздевших соло на саксофоне и трубе бесчисленных потомков дяди Тома. Это вообще любопытное наблюдение - если нациям Западной Европы грозит вытеснение неграми физическое, то белым в бывшем Союзе угрожает вытеснение остатков разума (на физическое засилие негров не хватит по причине величины), подмена негроидным мышлением в головах - вытеснение психическое. Пионерами грядущей расы дегенератов у нас оказались носители инородного мышления, вроде Левы Тапира - джазмены и рок-н-ролльщики. Пока что негры у нас в подавляющем меньшинстве, как и крайне правые экстремисты, но и христиане были сперва ничтожной сектой, состоявшей из отбросов тогдашнего общества...
      Потом у нас и без негров есть кому вытеснять, - подумал я, наблюдая, как к прилавку снова приближается уже знакомый мне курчавый азиатского вида друг в пылающе-малиновом пиджаке, чего он здесь крутится?
      Ничто не мешало Тапиру и его товарищам при советской власти чувствовать себя избранными, аристократами духа. Даже иллюзия преследований существовала, что весьма льстило их самолюбию. Можно было часами разглядывать обложки дисков, любуясь сохранностью уголков и торца, с упрямством идиота заставлять себя прослушивать, как бесцветный поборник трезвости Пат Бун в тысячный раз перепевает песню из голливудского боевика, и убеждать себя, что она тебе безумно нравится, что это и есть - счастье. И запретное, и безопасное одновременно. И вдруг обнаружилось, что все то, чему они поклонялись, не что иное, как презренный, ничего не стоящий ширпотреб, валяющийся в сохранности на помойках не знавшего особых потрясений Запада, и поэтому никому не нужный. А все их сусальные рассказы про "стиляг", диски на "костях" и Билла Хейли вызывают только холодное отвращение, какое чувствуешь к инвалиду, листающему порнографию, и никого не колышет их ненависть к пришедшим позднее Битлз и Стоунз, они-то ко времени начала битломании успели уже поспиваться, облысеть, впасть в депрессию, короче, тем или иным образом почувствовать свое бесповоротное ничтожество. Но все-таки, пока еще существовала упорядоченная советская система, они могли позволить себе повыебываться... Например, провести вечер, расставляя колонки, улучшая "разброс каналов", листая каталоги "Хай-Фай". И вот Мишка-сатана лишил их иллюзий. Можно все. Кто слушал Майлза Дэвиса, только чтобы не тянуло ебаться в очко, понял, что так и подохнет, проведя жизнь целкой поневоле. Продается "Майн Кампф" - никому на хуй не нужен... Советские музыкантишки корешатся с западными - и выясняется, что и те, и другие одинаково низкосрущие, убогие и несвободные... Армянин-сексолог рекламирует такой "майн-кампф", что вы сгниете, если прочитаете!
      С ужасом думаю о судьбе, которая бы постигла их, если бы хрущевская оттепель не была прервана. В этом случае жесточайший personality crisis обрушился бы на их телячьи головы лет на 20 раньше, то есть где-то в начале семидесятых годов. Будучи в ту пору людьми гораздо более нежного, уязвимого возраста, они могли бы не перенести крушения иллюзий.
      Парадоксальным образом система в лице реакции в очередной раз спасла или, по меньшей мере, отсрочила гибель своих наиболее бесполезных, если не вредных, противников. Им бы благодарить следовало и партию, и КГБ, за цензуру и железный занавес, а не призывать Запад отомстить за их же собственную ущербность.
      Ведь капитулируй Советы где-то сразу после пражской весны, не было бы ни Солженицына, ни Б.Г., ни Бродского, ни даже Виктюка, то есть они, конечно, существовали бы, но не в таком полубожественном качестве, а как существуют их товарищи по оружию "в мире чистогана". Представляю какого-нибудь обожествленного барда поющим в переходе. "Благородная душа", восхищались бы им другие клошары-босяки, - "Никогда не мочится в сточные решетки, всегда отойдет в сторону, на край котлована, как Гамлет".
      Азиат со своими громкими шмотками, золотыми цепочками, словно глисты, вылезшими из его волосатого дупла, с его, я уже начал ощущать, каким-то материнским парфюмом, ну да, от него пахло богатой усатой вдовой, начинал меня бесить. Непохожий ни на "женихов Элвиса", вроде Тапира, ни на хамоватых и чванных любителей шашлычного джаз-рока, он, тем не менее, ковырял пальцем в компактах, просунув язык за нижнюю губу...
      Толя Немец с Левой Тапиром не знаком, но меж ними много общего, включая украинское происхождение. Так же, как Тапир не терпит Битлз и Стоунз, Немец тупо отвергает все, что существовало до эпохи биг-бита и, особенно, негров, которых предпочитает называть по-английски "блэки". Его жена, у которой не хватает мизинца на одной ноге, читала ему статейки из "Кобета и Жиче" вслух, новости вроде - "Джон Леннон начал лысеть", они вместе листали "Ньюсвик" и видели там рекламу "тампакс", как видят полную луну оборотни, обливаясь потом и ожидая, когда же... Впрочем, от тоски и скуки наша парочка готова была прекратиться в кого угодно, хотя бы и в ликантропов, только бы перестать быть самими выебанными собой; но глядя на рекламу "тампакс" не становятся вервольфами. Так прошло сколько-то лет, мадам Немец довольствовалась обыкновенной ватой, дешевой и надежной. А когда "тампакс" оказался доступен, как "Правда", мадам поняла, что он ей скоро не понадобится, что ей осталось недолго, и она бросила Немца с его живописью, дросселем для размагничивания пленки, пластмассой и подпиской "Нашего современника", в котором он пытался найти опору и утешение в полуосвещенных развалинах того, чему рано или поздно суждено было развалиться, как осыпается ледяная корка с морозильника, когда оттаивает холодильник. И сейчас Лиля наверняка где-то скребет ковер задранной вверх беспалой ножкой и приглядывает себе какого-нибудь дяденьку или юнца, какая разница. Истинно говорю вам, пока не вырежут всех до единого славян, ни покоя, ни порядка в Европе не будет!
      Наверное, кавказская обезьяна еще и вооружена - вибратором или репликой парабеллума, выполненной из замороженного говна. Это чей-то телохранитель, дошло, наконец, до меня, и скорее всего поблизости шастает его патрон, и скоро он появится в "Стереорае". Понятно. Были маленькие сволочные людишки с маленьким барахлишком, их не надо было охранять, хотя они и бздели за свою шкуру и за свое имущество, потом появились большие богатые сволочи, но бздят они за свое имущество и жирную жопу в точности, как маленькие сволочные людишки.
      Как же я ненавижу всякие безделушки, помойный антиквариат, модерн, сецессион, баухауз - такой же для своего времени ширпотреб, как сегодняшние кока-кола и похожая на бультерьера Мадонна. И почти все и повсюду об этом знают, в этом разбираются. Что за плебейские желания - собрать, сберечь, изучить! Но зато только мне и отдельным посвященным мною глубинным личностям ведомы строки Азизяна:
      Я увидел - здесь хуйня
      Ебанул ногой коня
      Эти исполненные демонической решимости слова произносит В. И. Ленин, рассказывая о своей встрече с жандармами, крайне нежелательной для него в ночь накануне октябрьского восстания. В них - железная воля героя, искоренившего в себе все "человеческое, слишком человеческое" ради достижения великой цели. "Ебанул ногой коня!" Ненависть к детям и животным, этим двум фетишам обреченной буржуазии, в равной мере свойственна средневековой элите в лице тамплиеров и барона де Рэ, тайным сектам Галиции, рискуя жизнью сохранившим наводящие ужас на обывателя ритуалы местной аристократии. Но мне - одинокой подопытной обезьяне из "Стереорая" до них далеко. И все мое обостренное чувство собственного ничтожества навалилось, облепило меня, словно проклятая шкура кентавра, надетая Гераклом, лишь из-за того, что пульсирующая пизда Лу сейчас показана кому-то другому, сжимающему ее ножки в белых носочках и облизывающемуся... Кому? Кому? Gotta move... Рогоносец, пытающийся облепить размеры достоинства своего соперника, похож на слепого, пытающегося угадать величину наваленной им кучи. Гадящему слепому подобен обманутый мужчина.
      В кратком ослеплении амока я резко погрузил пальцы в картонную коробку с дисками, такими привычными на ощупь, лапаными-перелапанными, забыв про азиата-телохранителя. Тот отшатнулся, принял боксерскую стойку и глухо спросил: "Ти что ищешь?" Он произнес эти слова в точности с таким же акцентом, как у Петра Лещенко в его песенке "Кавказ". Это на самом деле самая лучшая его песня, и поэтому она до сих пор как бы под запретом. Чтобы лица кавказской национальности не обижались...
      Ти што там ищешь, э? - повторил халатник-бодигард после того как я, не ответив ему, только смерил его фигуру неприязненным взглядом и нахмурил свои и без того сросшиеся брови. А что если Лу выступает с таким вот - тупым, корыстолюбивым...
      Далиду, - промолвил я, стараясь быть спокойным как Джеймс Браун на допросе в НКВД.
      Далиду, - повторил я совсем уже четко и спокойно, делая вид, что не почувствовал, как мои пальцы защемило между "компашек", потому что азиат их внезапно сдвинул. Восточное коварство. Если я сейчас вскочу ему на загривок, он доставит меня прямо к шатру Хекматиара...
      А что он поет - этот твой Далиду? - как ни в чем не бывало поинтересовался горец.
      "Крестного отца", - также равнодушно ответил я.
      А, - сказал горец и в очередной раз отошел прочь. Видимо, он в самом деле дожидался своих хозяев, у которых, как и у всякого, кто может позволить себе содержать охрану, были шансы "с жизнию расстатuся".
      В пустой и тихий, как всегда по вторникам, "Стереорай" влетела стайка мокроволосых сосунков. На улице снова начинался дождик. Как-то незаметно просто середина сентября превратилась в осень, и еще одно лето осталось позади. В лесу, где я бегаю по утрам, падают листья. На сосунках висело множество значков с серпом и молотом, с Лениным - такие мы с Тодыкой Игорем, будучи в возрасте этих юнцов, подкладывали на трамвайные рельсы, чтобы потом смотреть, на что похоже получилось расплющенное лицо вождя. Советская символика соседствовала на их худой одежонке, прикрывающей недоразвитые туловища, с булавками и вшивенькими нашивками с примелькавшимися именами профессиональных панков. В их компании отсутствовали плутовато-мученические лица восточного типа, это были незначительные, доверчивые, беспонтовые физиономии русских подростков... Что я там говорил про решение славянского вопроса?
      Здесь все западное у них! - громко и задиристо произнес низкорослый вожак, мальчик с пегими крашеными волосами и усиками под Петровича и тут же справился у меня, словно он был командир революционного патруля:
      А где у вас наши русские группы?
      Там, - я указал рукою направо, в дальний угол нашего стеклянного зверинца, где, уткнувшись эспаньолкой в живот, дремал бывший цензор газеты "Криворожская правда" Коваленко. Вот так - родители воруют, а деточки тратят родительские тити-мити на бесстыжих крикливых тварей вроде Диаманды Галас. Но юнцам была нужна не Диаманда, они нашли то, что хотели и с такой удручающе фальшивой и глупой восторженностью, как дикари и слабоумные, вертели в руках коробочку с надписью "Егор и Опиздиневшие". Дьявольски смело. Его сатанинское величество заказывает Опиздиневших.
      Один из таких "панков по жизни", причастных к оппозиционному истеблишменту, тоже появляется в "Стереорае" между манифестациями, где хитрые нарциссы, помешанные на революционном омоложении, задрачивают безмозглые массы; появляется в зловонных кедах, но со свитою, и оставляет в карманах хозяина долларов порой до пятисот. А ведь на эти деньги спокойно можно было вооружить сотню орлят, которые бы не пиздоболили, а творили бы возмездие богатым гадам! Я бы и сам давно эмигрировал в единственную достойную белого человека эмиграцию - в казармы. Как уходили в вермахт разочарованные консервативные революционеры - Юнгер, Готфрид Бенн, когда увидели, что плутократия в очередной раз обманула своих противников. Русские консерваторы то и дело пытаются "склеить" какую-нибудь звезду и перетащить в свой лагерь, чтобы оттуда призывать "встать с колен" остатки светлокожей черни, давно уже опустившейся с колен на четвереньки. Нагло льстя и оберегая взаимное невежество, им удается поддерживать полу-эрекцию убогого чучела "русского рока", навешивая на него то кольчугу, то фальшивые "георгии", а то и неправильно понятую свастику.
      Термин "ритм-энд-блюз" был введен в обращение Джерри Векселером, и несколькими годами позднее Алан Фрид первым начал называть новую музыку словом рок-н-ролл. О каком еще "русском роке" вы там пиздите, скоты с человеческими лицами?
      Малолетки, конечно, не стали покупать "Опиздиневших" и убрались так же поспешно и шумно, как и появились, чтобы через час показаться в другом месте, а с наступлением темноты они обернутся мерзкими тинэйдж-вервольфами и кого-нибудь зверски изобьют, мстя за свою ущербность. Носятся по своей резервации и воображают себя "ангелами ада", "оседлавшими бурю", "рожденными то-то и то-то"... Нет, это уже нисколько не смешно, ничего нет смешного в этом, но и не страшно уже.
      Извращенная подвижность - это вообще характернейшая черта нашего времени. Непрерывное передвижение суетливых людишек сделалось чем-то обыденным, вроде неподвижности надгробий на кладбище, но перемещаться они могут, если им дозволено, строго в пространстве, не вырываясь ни на волос из пределов гравитационной резервации. Они носятся, как водомерки по поверхности морей и океанов, образуют скопления, словно тля, сигают из Алжира в Данию, шныряют по Европе, кочевники-извращенцы. А те из них, кто заживо погребен в нищете, парализован экономически, те путешествуют при помощи видео, расширяют сферу познаваемого, штудируя каталоги пластинок, модной одежды, следя за хит-парадами и результатами матчей, будучи в состоянии позволить себе только одноразовую сорочку и туфельки для усопших, они смотрят на мир из гробов, как неумирающие кадавры...
      Если бы не мое жгучее желание мгновенного крушения всего окружающего, способного преобразить мерзость запустения в арену упоительных катастроф, я бы, наверное, стал выражать недовольство, когда в те же двери, сквозь которые только что удалились на обед мои коллеги, не считая дремлющего на своем стуле бывшего цензора, азиат-телохранитель и еще какой-то колченогий мужчина в болотном жакете с манжетами деловито и молча внесли к нам в помещение магазина "Стереорай" два огромных, в человеческий рост, похоронных венка и установили по углам. Я вышел из-за прилавка и посмотрел на улицу. Обе урны - одна возле входа, другая у остановки 28-го автобуса, были кем-то подожжены, они пылали, испуская при этом обильный дым. Азиат и хромоножка, установив венки, теперь также молча раскрывали двери центрального входа, было видно, что они готовились к появлению каких-то гостей. Сквозняк, возникший благодаря распахнутым дверям, донес до моих ноздрей довольно приятный аромат дыма. Похоже, в урны, прежде, чем их подпалить, плеснули дорогих духов, и приличную порцию! Вдруг непонятно откуда взялась молодая женщина в черной блузке - она несла в руке черную масленку, вернее лейку, и кого-то мне напоминала. Водою из лейки она погасила пылающий в урнах мусор, и я вспомнил, на кого она похожа - на Линду Маккартни во-первых, а во-вторых, на жену Коршуна, старшего брата Азизяна, дамскую парикмахершу. Следом за нею крыльцо магазина и прилегающую к нему остановку стали заполнять наряженные во все траурное персонажи, появились даже факельщики! И, наконец, четверо дядек, похожих на испанских танцоров, поднесли гроб, который (это было мне отчетливо видно), несмотря на дым факелов и благовоний, не был пуст.
      Немного погодя от собрания скорбящих, непонятно как и зачем оказавшихся в конце сентября возле магазина "Стереорай", отделилась статная фигура мужчина в солнцезащитных очках, несмотря на облачное небо над его остриженной под умеренного панка головой необычной формы. Короткие рукава его темно-темно синей рубашки позволяли видеть загорелые сильные руки, в нагрудном кармане, заполняя его как-то сексуально туго, виднелся портсигар. Он переступил порог и, несмотря на мрачную сцену за его спиной, растянул свои тонкие губы пластикового утенка и улыбнулся. Улыбка была адресована мне. Он, прочитавший за свою жизнь только три книги, я знал какие - "Остров Сокровищ", "ЦРУ против СССР" и "Молль Флендерс", был похож на военного журналиста, на писателя-авантюриста. Но это был не писатель, это был Азизян.
      Разумеется, он изменился за те 7-8 лет, что мы не виделись, кожа стала грубее и темнее, туловище сделалось более плотным, волосы, прежде неровно падавшие на его паталогический лоб, как у Бориса Карлова в роли Монстра, были теперь тщательно подстрижены. Ощупывая его лицо глазами, я, наконец, обнаружил то, что ожидал найти - шрам на левой щеке в виде рунического знака "одил", след от железного крюка, на котором ему довелось провисеть некоторое время после падения с крыши (на свое счастье маленький Азизян был гораздо тщедушнее Азизяна зрелого, и мясо его щеки выдержало вес его тельца). Шрам был на месте, но заметить его с первого раза было практически невозможно, отчасти из-за темно-кирпичного цвета кожи и отчасти из-за мимической складки, скрадывающей след от прокола. В кинофильме Бунюэля "Скромное обаяние буржуазии" у всех мужских персонажей на шее имеется сходная дырочка, но обнаружить ее можно, лишь только просматривая эту картину пятый или шестой раз, никак не раньше.
      Азизян приблизился еще на несколько шагов, и я почувствовал, как и от него исходит запах тех же духов, отзывающихся шиньонами, сумочками и шляпками теток моего отрочества.
      А-а, - произнес Азизян свои два междометия, обозначающие на его языке приветственный смешок, но без согласных звуков. Я тотчас же вспомнил, как одно время он говорил исключительно не "ебать", а "ебать" (ударение на первый слог) - звуки напоминали голос некоего земноводного мутанта, плюс эти вечные солнцепоглощающие очки зеленого чудовища, впитывающего и умерщaляющего солнечный свет, когда он произносил это свое "ебать".
      Зачем она тебе (Донна Самер), - спрашивал у Азизяна Нападающий.
      Ебать, - коротко отвечал Азизян. Сомневаюсь, чтобы он кого-либо "ебал" на самом деле. Кстати, до невероятного похожие на Азизяново "ебать" звуки издает труба в одной из послевоенных пьес Дюка Эллингтона (Hiya, Sue).
      Азизян стоял спиною к толпе, и поэтому только я мог видеть его кощунственно улыбающийся ротик и слышать непристойные звуки, им издаваемые.
      Привет, Шура, - сказал я, глядя на Азизяна так, как будто он поднялся со дна морского с анчоусом во рту, но голос мой прозвучал равнодушно. Такие случаи происходят, пускай им нет рационального объяснения, я имею в виду, подумаешь о ком-нибудь и он - этот кто-нибудь - уже тут как тут, является и варит воду. Азизяна видеть я был несказанно рад. Увидеть Азизяна после созерцания тошнотворных куриных тушек из золота на шеях убийц, женских задниц прыщавых ростовщиков, торговцев мерзкими наркотиками, пиздогрызов убогих иностранок, было для меня большой радостью в этот такой обыкновенный день - день моей дробленой на множество дней жизни, оцененный работодателем в двенадцать американских долларов.
      Когда-то давно, году в 78-м, когда мы видели доллары только в кино, и возбуждали они нас не больше, чем собачьи соски, мы поднимались с Азиком по лестнице, ведущей в актовый зал школы №13, где репетировал со своим ансамблем Саша Навоз. Мы шли не спеша и плевали на картинки из жизни Ленина. Плевали старательно, я бы сказал ритуально. Как следовало бы плевать сегодняшним тинэйджерам на иконные изображения тонкогубого очкарика Леннона, сердитого хомяка Высоцкого, жирного борова Элвиса, тусклого рахита Сида Вишиса и прочих священных коров, убивающих революционный дух, мешающих новой волне трупаков. Отхаркивая на последний портрет Ильича обильную порцию саливы, Азизян громко и смачно припечатал: "Обвафлился!"
      Эхо азизянского голоса не успело смолкнуть в лестничном пролете, как, откуда не возьмись, нам навстречу шагнул директор школы по кличке Скорпион, большеголовый боров в кофейной тройке, с рябоватым лицом. Я тогда подумал, что в какой-то степени у нас будут неприятности, ведь наши слюни текли по стеклам картинок, как струйки дождя по осеннему стеклу, за которым капитан Сережа Мельничук занимался любовью с Сашей Минько. Саша сам рассказывал, что в тот момент шел дождь, и на стадионе никого не было. Да! Но "дерик", видимо, настолько обалдел от дикости им увиденного, что просто отказался поверить своим глазам и прохилял мимо нас с Азизяном вниз, не сказав ни слова.
      И это только одна история из длинного и скабрезного ряда наших с Азизяном кощунств, глумлений, надругательств и диверсий. Его двуличная гомофобия в сочетании с порочностью и похотливостью (когда Азик возникал в окне своей детской спаленки с немецким полевым биноклем в одной руке и дымящимся хуем в другой, в доме через дорогу начинали гаснуть окна! Он причинял обывателям столько же неудобств, сколько в военное время стальные птицы толстого Германа), вкупе с моим восточным садизмом делали нас образцовыми вольными партизанами Люцифера в сонной, свернутой желеобразными, издающими вонь кольцами действительности, в мире добрых людей.
      Действительность подражает искусству - сначала придумывают греки Илиаду, а потом обнаруживается Троя, Эдгар По в своем стихотворении Улалюм говорит о горе Вайанек, что стоит в том месте, куда дует северный ветер Борей, и этою горою оказывается вулкан Эребус в Антарктике. Так и в случае с Азизяном - это не фамилия, а совершенно иррационально придуманная мною кличка. Он не армянин. Но как только мы начали называть Азизяна Азизяном, сразу же в его облике появилось что-то армянское, от эдакого революционера-террориста времен легендарного Камо. Дядюшка Стоунз по своему обыкновению отреагировал на прозвище Азизяна стихами, которые напевал на мелодию одной из песен группы "Слейд", начинавшей тогда уже выходить из моды. Кажется, эта песня называлась "Я не так наивен". Вот что пел дядюшка Стоунз:
      Это Азизяка а-а-ха-а
      Партии (!) хуяка а-а-ха-а...
      Через некоторое время сама подлинная, обычная украинская фамилия Азизяна была напрочь забыта. Слово "Азизян" замелькало в доносах и попало в архивы КГБ, увлеченно занятого расшифровкой аббревиатур Эй Си-Ди Си и вполне кашерной группы "Кисс" (Азизян любил "тяжеляк"). А стюардесса Таня Самофалл, показывая мне датский порнобуклет с мухами, говорила, что его подарил ей "этот мальчик-армянин с косым глазом, ну Саша... Азизов". Однако, уже при Горбатом мы стали называть Азизяна иначе - Яшико, по имени одного албанского композитора.
      Самым удивительным последствием переименования "Саши с косым глазом" в Азизяна стала метаморфоза, постигшая его дядю, жителя весьма удаленного от воспетой Мандельштамом страны, пограничного городка в Карпатах. Этот импозантный мужчина в кожаной куртке и с подкрашенными в черный цвет волосами, уложенными в кок, прослышав, на какое слово отзывается его племянник, принял правила игры и включился в мистификацию с такой страстью, что за весьма короткий срок обармянился совершенно. Отчасти этому безрассудному для человека его лет увлечению способствовало присущее ему в избытке чувство юмора, а отчасти - потребность непрерывной деятельности, спасавшая многих советских бунтарей против системы от смертельной пустоты и скуки одиночества. "Дядька", - как называл его Азик, был и радиохулиганом, и контрабандистом, и мотогонщиком, и даже изобретателем! Теперь этот некогда неукротимый человек лежал под дождем в гробу, беспомощный и беззащитный, поредевшие седые волосы - все, что осталось от "кока" бывшего "тедди-боя", плачевно налипли на мокрый лоб, но и таким я узнал его. Мы общались в былые годы. Но, гадал я, просто ли сумасбродством его, чего уж греха таить, не совсем нормальных родичей обязан он своим появлением у "Стереорая" post mortem или же здесь какая-то иная причина? Я надеялся, что племянник мне все расскажет. Азизян достал сигарету и щелкнув портсигаром, пригладил волосы, потом прикурил и дважды глубоко затянувшись, заговорил:
      Такова воля усопшего, папа. Ни хуя, как говорится, не попишешь. Как ты уже, наверное, изволил догадаться, мертвый господин в гробу - мой дядя Вячеслав. А эти двое, - он едва кивнул подбородком в сторону своих Leibwache - Хирам и Спорус, родственники жены брата. Поминки будем справлять в столовой "Алые паруса".
      А почему не в "офицерской", она же ближе, - чуть не спросил я, но за какую-то долю секунды вспомнил, что оба эти заведения уже много лет, как снесены, и на месте "Алых парусов" теперь городской террариум, а "офицерскую" отдали правозащитному центру, поэтому я только спросил сочувственно:
      А что с дядькой могло случиться, Шура? Он же еще молодой был?
      С дядькой случилась хуйня, - со значением вымолвил Азизян и пояснил, повесился.
      Да, - произнес я задумчиво. - Но от чего? Ведь он же был остроумный чувак, со своеобразным чувством юмора (Я помню, как дядька веселил мою подругу Нэнси, изображая пакистанского офицера: "Меня зовут полковник Тофик-Бей. Я преподаю топографию в Военной Академии Карачи. Вот мой курвиметр", - говорил "дядька", гримасничая, и доставал из пиджака сигару). Или ему, как и всем нормальным людям, все на это свете опротивело?
      Именно! Именно так, папа. Остохуело все человеку и пизда-нога!
      Азизян опустил окурок в протянутую мной банку из-под пива "гиннес". Банку оставил один супергитарист-рогоносец, заходивший сюда со своей усатой козлихой поздравить хозяина с днем рождения.
      Да, Азизян, да... Я твоего дядьку очень хорошо понимаю. Он не боялся никого и ничего, но не мог ходить по улицам и ездить в транспорте без тошноты и содрогания, вот он и решился на штурм неба, подтер жопу визой в рай, совершил самый благородный теракт - погубил самого себя. Скiнчив життя самогубством.
      Да, папа, все так, все именно так.
      Азизян сунул себе в рот еще одну сигарету. Видимо, он собирался мне что-то сообщить важное неправдоподобное, из того, что можно доверить только мне.
      Но тут вот еще какая проблема...
      Что, эти уроды отказывают в погребении самоубийце? - попробовал я угадать.
      Та не - если бы только это! Понимаешь, папа, когда все это случилось, мамаша поехала туда в Вазарию быстро забрать шмотки, ну там, ты знаешь, обнаружила предсмертную записку дядьки. Ты не представляешь, что он в ней требует. Он хочет, чтобы его похоронили со включенным плейром и наушниками на ушах, прикинь! Ты помнишь, как он любил хвастаться: "Мы, когда студентами были, без молодого Холидея бухать не садились!" - как всегда в случае с Азизяном было непонятно, восторгается он дядькиными капризами или гневается, отчаявшись постичь глубинный смысл подобных пожеланий.
      Воля покойного, папа, закон. Святая вещь... - пробормотал он едва слышно и тут же воскликнул, разрубив воздух характерным жестом:
      А где я ему, курва, сейчас возьму раннего Холидея с твистами?
      У нас есть ранний Джонни Холидей. - сказал я, и мне почему-то показалось, что Азизяну это было известно заранее. То ли это солнышко проглянуло сквозь прореху в облаках, то ли его так загримировали, но мне почудилось, что лицо мертвеца в гробу осветилось легкой улыбкой. Солнце и в самом деле появилось, и на короткий срок у скорбящих образовались слабые тени, что несколько уменьшило их призрачность.
      Ты гонишь, папа! - воскликнул Азизян. - Покажи!
      Голос Азизяна разбудил моего напарника, бывшего цензора, и он, встав со стула, удалился в подсобное помещение, сжимая в руке сверток с бутербродами. Таким образом, я остался один на один с Азизяном. И его мутными телохранителями. Я не знал, каким видом оружия они предпочитают пользоваться, но в их людоедских щупальцах любое было бы причиной унизительной и грязной смерти. В школьные годы, бывая у меня в гостях, Азик умудрялся слямзить из-под стекла, по провинциальной моде предохранявшего письменный стол от порчи, цветные фотки Линси де Поль и Гарри Глиттера. Причем на стекле стояли ламповый трофейный "телефункен" и магнитофон. Гарри Глиттера мои рогатые земляки не любили. Постер, подаренный мне Нэнси, ее покойная бабушка выбросила на помойку, а я и подарил его, потому что моя мамаша его уже сорвала один раз и помяла. Но это старики, а вот противная усатая лабушня предпочитала сексуальному Гарри своих невыносимых "Чикаго" с их по-гусиному хрюкающему дудками. Однако Азизян являлся клиентом, причем клиентом почтенным, судя по сопровождающей его свите, и у меня не оставалось другого выхода, кроме как согнуться старательно и показать клиенту си-ди Джонни Холидея "Идоль дэ Жэн". Почему армяне 60-х годов так тащатся на французах? И я наклонился, взявшись для равновесия за перекладину прилавка, которая в эту минуту вибрировала так, будто под магазином проходила линия метро. Но о нем в нашем построенном на песках городе и не слыхивали. Возможно, под "Стереораем" находится еще и "стереоад", не знаю.
      Папа? - скрипучим голосом спросил Азизян.
      Шо? - ответил я про себя.
      А он не болгарский? - Азизян произнес мягкое "г" особенно сочно.
      Я повторил то, что сказал перед этим.
      Понятно, - скупо кивнул Азизян. - Родной...
      Взяв у меня сборник "Идоля", Азизян довольно долго, по старой привычке, оглашал названия песен, безбожно коверкая старые французские слова. Тонкие губы, под темными очками, извергающие уродливые звукосочетания, вроде "Ильфо соси са шансе" (тут Азик осклабился, потому что "Шанс" была фамилия одной из его жертв, которую он довел поклепами про слабый мочевой пузырь до настоящего "нервуз брейкдаун"). Кстати, вот еще один пример того, как натура подражает искусству. Но мысль о том, что "Шанс" мочится в кровать, Азизяна навела гениальная песня Игоря Эренбурга "Пустите, Рая", в ней есть слова: "Пустите, Рая, ну дайте снять кальсоны, мне вредно у себя держать мочу". Азизяну они так полюбились, что он постоянно напевал их в полголоса, пока его косой изуверский взгляд не упал на бедного "Шанса" - жертву par exellence, точно это были богохульные заклинания, наличие покойника, умершего "смертью, проклятой Богом", все это делало сцену похожей на черную мессу или чем-то в том же роде. Особенно патологически выглядели родственники; замершие, точно оперный хор, они следили за движениями утиного ротика Азизяна, зачитывавшего список, через стекло.
      Покончив с зачтением, Азик вручил мне двадцатидолларовую бумажку, затем подал какой-то особенный знак Хираму и Спорусу, а те, в свою очередь, обратились к скорбящим и, высунув головы, что-то им прокричали на незнакомом мне языке (за последние годы мне часто доводилось слышать слова, непохожие ни на одно из существующих наречий, тем не менее произносили их так уверенно, словно этим словам не одна тысяча лет; возможно, это свидетельство возникновения новых рас в результате смешанных браков всякой черни и выродков!). Далее я увидел следующее: один из плакальщиков, худощавый мужчина с напомаженными волосами, извлек из-за пазухи черную коробочку. Это плейер, подумал я и не ошибся. Как-то непостижимо ловко, как это происходит в сновидениях, когда речь идет о малознакомых спящему операциях, на голову "дядьки" надели наушники-пиявочки, а подключенный к ним сиди-плейер припрятали, накрыв черной фатой. Азизян передал пустой бокс от компакта еще одному человеку, свиного вида украинцу, и тот смотрелся в него, как в зеркальце, и был похож на увальня-сатирика, готовящегося читать свое сочинение. Потом жена Коршуна отобрала у него упаковочку и передала ее самому Коршуну, которого я и не узнал, так он оплешивел. Коршун хладнокровно положил ее в карман пиджака. Наконец, все живые участники похорон как-то опять же незаметно построились по ускользнувшей от моего внимания команде и тронулись в путь вдоль обочины проезжей части. Да - забыл еще одну деталь когда плейер был уже включен (видимо, он работал от каких-то специальных долговременных элементов и был запрограмирован на многократное проигрывание, или наоборот, все это было чистейшей воды надувательство и аппарат совсем не работал), Азизян, приложив одну мембрану к своему дивной формы уху, некоторое время слушал, все ли в порядке, он даже покачал немного рукой и вильнул бедром в такт, в очередной раз продемонстрировав оскал гадкого утенка. Первая песня в этой компиляции, предназначенной озвучивать загробную жизнь дядьки-самоубийцы, называлась, если не ошибаюсь "Qui, J`ai". Азизян должен был ее помнить. Он даже пел ее по-русски. Слова, конечно же, придумал дядюшка Стоунз: "Шурыгин вывалил держак..."
      Слова о Шурыгине (обладавшего выдающимся размеров членом, спекулянте марками) хорошо ложились на мелодию этого рок-н-ролла. Хотя любой рок-н-ролл по-русски звучит вшиво и сразу становится видно, насколько ничтожная гнида его поет, если вытье и тявканье всех этих заячьих губ, косых ртов, козлиных кадыков можно вообще назвать пением. Незаметно пробежал рабочий день. Завтра поналезут сюда снова задроченные жизнью ошурки, ищущие в музончике утешения импотенты, выписавшиеся дурдомщики, вся та пиздота, что обслуживает своим потением и зловонным дыханием газовую камеру планетарных размеров, где роль колючей проволоки выполняет земное тяготение. Где вас отравляют окисью углерода из выхлопных труб авто, перевозящих по их важным делам политиков, артистов, духовенство и прочую сволочь. Где на вас вьюжит пылью и слюной, как будто вы у штурвала обреченного на гибель в шторме корабля. Штурман в газовой камере. В Калифорнии тридцатых годов нашего века удушение приговоренного к смерти парами цианида считалось вполне гуманным видом казни.
      Должно быть, Азизян и в самом деле успел стать очень важной персоной, так как никакого постороннего транспорта, кроме, опять же, какого-то необъяснимо сирийского, восточного вида иномарок траурного кортежа, на улице видно не было. Важная персона Азизян хоронит своего дядю и не хочет, чтобы ему мешали. Люди делятся для него на бедных и богатых, а не на умных и глупых, привлекательных и отталкивающих... Его время наступило. И, похоже, тошнотворно надолго. Так должен чувствовать себя человек, спивающийся или привыкающий к наркотику - теперь это надолго... Если только... Подождем, пока "Шурыгин вывалит держак", больше ожидать нечего. Надежды на "лучшее" в этом ненавистном мне мире - это привилегия Азизяна и его чешуйчатых и перепончатых собратьев. Хера с два, конечно, Азизян споет теперь про "Шурыгина", как делал это раньше, он теперь гражданин мира и понимает, что истинны только общечеловеческие ценности, только они пребудут вечно.
      Я подождал, пока последний лимузин проследовал мимо окон нашей лавочки, затем вышел на крыльцо. Машинально я придержал спиною дверь и оперся об ее торец, холодный металл обжег мою кожу, я потерся позвоночником об него и погладил свои остриженную наголо голову. Весьма кстати я надел сегодня черную майку с вырезом и эмблемой черного интернационала. Там, где улица переходила в шоссе, ведущее к первомайскому кладбищу, чернели спины самых тихоходных представителей дядькиной родни. Они находились от меня уже на расстоянии, не позволяющем определить, чем заканчиваются их хвосты раздвоенными шипами или ромбиком. Моя майка пахла просроченными духами Лу, они их хапала на "сэйлах" и вечно оставляла открытыми. Мои глаза начали слезиться, и я почувствовал себя так, словно я утро туманного и дождливого дня и вижу все окна города, за которыми любовники любят друг друга, и я ничего не могу этого делать и буду длиться, пока сумерки не пережуют меня, так, чтобы ночь смогла меня сожрать без остатка, чтобы потом снова изблевать на рассвете. Мое веко снова начало дрожать, как испорченная неоновая буква. Кто их изобрел, кстати, неоновые надписи?
      Дядька скоро будет засыпан могильной землей. Меня, между прочим, Игорь Ноздря приглашал работать плакальщиком, сразу, как только я выписался из психбольницы... Любопытно, есть ли на Западе похоронные бюро, изготовляющие плейеры для мертвецов? Мне ничего об этом неизвестно.
      Я представил себе тесное пристанище дядьки, и как в ушах его полусгнившей головы будет играть музыка его юности ("стиль йе-йе" называлась такая музыка), пока не подсядут батарейки. Впрочем, родственники покойного наверняка позаботятся и об этом. Они дадут денег Игорю-плакальщику или Яношу, зловещего вида пастуху с Колонтыровки, которого однажды пытались повесить за кражу овцы, но он сорвался и ходит с тех пор с поломанной шеей, и те будут время от времени, допустим, каждою весной, менять в плейере батарейки. Какая акустика будет в пустом черепе самоубийцы-висельника, когда истлеет все, что обычно истлевает у трупа, и останутся одни кости? Скелет, танцующий твист - какая пошлая и типичная для тех лет картина.
      Холодный сентябрьский ветерок обдувал мою истершуюся в нитки джинсовую промежность...
      Мимо меня уже успели прошмыгнуть высокая дама и господин. С ними сейчас разбирался стареющий цензор Коваленко, человек, слушающий всю жизнь, по собственному признанию, только двух баранов - Элвиса и Билла Хейли. Он уже достиг того презренного возраста, когда одинокие, бездетные холостяки вроде него начинают купать пластинки в шампуне "кря-кря", как младенцев.
      Цензор ездил им по ушам насчет достоинств старого доброго рок-н-ролла. И упитанный господин слушал его с восторгом новообращенного. Упитанный господин являлся бывшим "металлистом". Но, разбогатев, разочаровался в "хард энд хэви". А высокая дама с греческим носом и "god given ass" (жопой от бога), с волосами, убранными в пучок, и в черных брюках, не по моде заправленных в сапожки, была его женой. С недовольным видом она нетерпеливо перебирала компакты, то и дело поглядывая на своего супруга с нескрываемым презрением.
      Что-то шаловливое и виноватое было в облике упитанного господина, выбирающего Литтл Ричарда. По-моему, это был ярко выраженный "мазо", и покупка старых рок-н-роллов в присутствии своей Леди Домины была частью сексуальной игры, которая закончится, как обычно, поркой скверного мальчишки, слушающего недопустимо громко музыку грязных ниггеров и поджарых голубых белых.
      "Мазо" был явно богат и по-своему счастлив. "Леди Домина" была просто конец света.
      Я был беден и начинал мерзнуть. Я вспомнил загорелые ноги Лу, закинутые на мои плечи, ноги в белых носках и ее губы, делавшие ее похожей на Мика Джаггера. Потом вспомнил, что расцветка верхней части носкia повторяет цвета российского флага и визитные карточки всяких червивых венецианских купцов в ее карманах. В рот меня поцеловать, в какой стране я живу? Потом я вспомнил, что носки Луиз сейчас надеты на мне. Какой-то устойчивый треск раздался у меня над головой. Я посмотрел вверх - уже почти стемнело, и загорелась вывеска "Stereoheaven", а чуть выше то же самое по-русски, "Стереорай". Я работаю в "Стереорае", припомнил я и с опадающим членом направился обратно в магазин.
      "ЧЕРНЫЙ ПОЕЗД" СРЕДИ СКОТОВ
      Мне снился банкетный зал ресторана "Дубовый Гай" и фраза: "пидорасы смотрят на тебя... евреи уже отвернулись, а пидорасы все еще смотрят на тебя". Я мог бы досмотреть этот сон, но меня разбудил звонок. Когда в поэме Эдгара По упыри звонят в колокола из железа, я думаю, что это - телефоны. Звонил Нападающий:
      - Я видел вчера Носа. Он ни хуя не изменился Почему? Как ему это удается?
      - Нос сохраняет молодость, потому что окружающие его люди, в том числе и ты, выглядят все хуже.
      Едва я успел сказать "пока" Нападающему, как телефон зазвонил снова.
      - Гарри! Я таки доебал Мараскалку! - на этот раз это был безработный монтажник Стоунз.
      - Звони вечером, - отрезал я и повесил трубку.
      "Я таки доебал Мараскалку", - повторил я, вылезая из постели, и усмехнулся. Как ни странно, но в этой фразе мне было понятно абсолютно все. Потом объясню.
      Я зевнул, прикрыв рот ладонью. Поморщился. После того, как трубка побывала в руках Нэнси, она уже второй день воняет так, словно внутри нее издох и разлагается небольшой зверок.
      Мой друг Люцифер сидел на подоконнике, на котором я в детстве жег божьих коровок и мух, и пил из бутылки пиво. Увидев меня, он вынул горлышко изо рта и сказал:
      - Привэт. Доброе утро - свободное утро.
      - Как ты мне опротивел, - огрызнулся я в ответ, - и не торгуй еблом в окне, говорил тебе ведь.
      - Жалею, что потянул тебя за обосранный хвост! - заявил Люцифер нарочито громко в распахнутое окно.
      Мне мгновенно сделалось гадко или как выражается Нападающий "мерзко стало", и прежде чем хлопнуть дверью и скрыться в ванной, я вымолвил с горечью: "Человек вышел сцать, а ты устраиваешь балаган".
      Стоя под душем я придумывал эпилог недосмотренного мною сновидения. Подозреваю, что одна из отказавших нам тогда козлих, была никто иная, как мамаша моей подружки из организации "Армянское гестапо". Которых так ненавидит Люцифер за ихние сапоги-хромачи и военные ботинки, бритые головы и отсутствие жалости. Ему никак не забыть каблуки и комбинации своих сестер.
      Разумеется, она изменилась. Волосы с головы прорастают через ноздри. Волосы цвэтом стали походить на вытертый коттон 100 %. Видимость уже не та. Но юноши-старушатники, всегда готовые прыгнуть, как болотная жаба в объятия, в самую вагинальную тину этих леди, кайфуют не от видимости, а исключительно от изношенности и от разрухи.
      Ухудшение видимости для этих дам никогда не является поводом к прекращению "хэнки-пэнки". Они моргают пиздой и продолжают вертухляться несмотря ни на что. Не подарить ли ей комбидресс мадам Жаклин? Все равно он на меня не налазит, я примерял.
      Прежде чем стать под холодную струю, я снова подумал о последней пьянке, которую учинила в микрорайоне "Космической" Нэнси - "боченок на тонких ножках", Нэнси - "Война Миров", в прошлом Нэнси - "сексуальный попец". Ее поила макрокефал в салатных рейтузах. Та самая учительница музыки с музпеда, с которой они на пару у меня слухали "Крик Любви" в 74-м году.
      Одно время эту "макро" красил в дупло поляк вонючий, бизнесмен, и она задирала хвоста, мотыляла надмэнно своей головкой, как у Баха, на обложке "Switched on Bach" Вальтера Карлоса, которому в дальнейшем отрежут приправу, и он станет называться Венди Карлосом. Поляк вонючий назначил "макро" коммерческим директором одной фирмы, мутной, как и он сам. Гарик Осипов, сволочь редкостная, сломавший не одну жизнь оборотень, хорошо знает эти салатные рейтузы.
      У "макро" есть дочка от одного штрыка по фамилии Эйбабин, про которого известно, что он любил делать усики-мушку из черных ниток, что быть похожим на кого бы ви думали?...
      "Хайль Гитлер", - говорю я и шагаю под ледяную воду.
      Вы видели испанский порнофильм "Очко Лулу", да или нет? Одно очко очков этой девочки заколочено фанерой - неудачный ребенок. Почем постоянно, сколько я ее вижу - возможно она и вообще не растет.
      Втирая большим розовым полотенцем блеск себе в кожу я свободной рукой отодвигаю дверную защелку, и тотчас ко мне врывается Люцифер. Он начинает меня лапать, и это мне ужасно нравится, при этом он произносит голосом идиота фразу, которой я обучил его ночью: "Мув овер, хани, ю`в гот э нью пэл".
      - Пэл, иди на хуй... Иди на хуй, пэл, - отвечаю я, все больше и больше возбуждаясь от собственного голоса, так распутно он звучит.
      Люцифер целует мою грудь, приподнятую моими ладонями, и уводит меня из ванной обняв за талию. Мы возвращаемся в спальню, где я, выскользнув из объятий, падаю задницей на диван, затем томно переворачиваюсь на живот. Мы охуеваем друг от друга; я едва успеваю напрячь мускулы на плечах, зная, что он непременно меня укусит...
      - Доебал таки Мараскалку, - шепчу я сонным голосом пятнадцать минут спустя.
      - Кто такой "Мараскалка", - спрашивает Люцифер голосом Рыжей Скотины, верного осиповского "ассистента" (Как я эту тварь ненавижу! Я, Шурыгин Виктор, Викки Леандрос, филателист, бисексуал, дачник...), и я целую его в шею, от радости, что его хотя бы это интересует.
      - С удовольствием расскажу тебе, милый, и прямо сейчас, у Стоунза...
      - Стоунз - синяк, - произносит Люцифер с укоризной.
      - Помолчи, пожалуйста. У Стоунза есть знакомый, Личинский - рыжий тип с охуенной лысиной, причем волосы кругом лысины как будто наэлектризованы, как на иконе, прикинь. И он слушает строго Литтл Ричарда, никого больше не признает.
      - Ебанат, - замечает Люцифер.
      - Ну. А у Литтла автор нескольких песен - Марскалко. Джон Мараскалко. Челик в своей картине "Большое ограбление в Милане"... Тебе интересно, милый?
      - Да, - после секса Люцифер легко соглашается со мной. Его мучит комплекс вины. Когда-нибудь он покончит с собой из-за того, что я слышал, как он кончает.
      - Лови! - я бросаю ему на хуй горячее полотенце, тихо вытягиваюсь рядом, и продолжаю:
      - Однажды Личинский имел неосторожность произнести фамилию Мараскалко в присутствии Осипова, тот, естественно, сделал вид, что не расслышал, и попросил повторить... Потом рассказал злобному карлику Стоунзу...
      - Он любит стравливать людей. Кажется, он -жидяра...
      - Ни хуя - в том-то и дело, что он хуй знает кто...
      - А хули он тогда такой черный?
      - Не знаю. Все, кого о нем не спроси, знают, что это очень темный и мутный тип, всегда и отовсюду извлекающий свою непонятную выгоду, особенно из страданий других людей, особенно если эти люди любят друг друга... Сережа Мельничук, повар, голубой...
      - Голубой он чи какой, только сволочь он последняя, холодная гадина. В армии мы таких пиздили.
      Люцифер не заметил, как соврал. Ни в какой армии он не служил.
      Звонит телефон. Это Алла. Алла Лысенко. Я была на спектакле, он мне ужасно не понравился, я разочарована.
      - Шо за пьесу ты смотрела? - спрашивает Люцифер. - "Зоркий сокол"? О чем? Жопники? Лесбуха?
      Оказывается, это моноспектакль о жизни Эдит Пиаф. В главной роли там раньше выступала актриса Вербовая, но она год назад поехала в Соединенные Смрады, выносить за "холокост-сурвайверами" горшки с говнецом, читать им на страшный сон дневник Анны F...K. Ухо у этой пизды было такой формы, что выглядывало из-под шапки, как грибная губа из-под юбки. Кто-то видел фото из Америки - она прислала. Сидит на колене у Санта-Клауса.
      Америка. Когда я показал Нападающему конверт Макси-Сингла, где он похож на Лену Остроух, он сделал то, что делает каждый раз, когда видит, благодаря мне, интересные картинки. Он выкрикивает: "Я сейчас дрочить начну! И сопровождает эти слова характерным движением пальцев, как-будто навинчивает глушитель себе на Luger.
      Известно ли тебе, как называет гей-международник Феофанов в своей книге "Тигр в Гитаре" (названной так по рекламе бензина - "Пустите тигра в свой бензобак!") такую простую вещь, как постер? - спрашиваю я у самого себя в сумерках, думая о том, как наполняются эти часы черной водой зеркала, и сам себе вслух отвечаю, - "Огромный фотопортрет".
      - Охуенная книга, - произносит Люцифер голосом человека, все близкие родственники которого наложили на себя руки.
      - Охуенная вода, - доносится крик одного из мальчиков, пришедших понырять со скалы, пока окончательно не стемнеет. Наверное, до сих пор чокается с приятелями стаканами, полными лимонада.
      Вечером, где-то около девяти, снова звонил Стоунз.
      - Але?! Це ты? Слышь, Игорь (какая ему, блядь, Игорь?!), кажется мне, ты понял, пиздец. Мамаши дома нет и там где телик; Ты слушаешь, Игорек (?) ? Вместо телика стоит старик Михайлидис в виде монстра, рот в крови...
      Я отчетливо представляю, как начинает дрожать при последних словах его склеродермический, точно у собаки, подбородок.
      - Стоунз, пошли его ко мне... или на хуй, - советую я этому алкоголику. Мое презрение к призракам, похоже, возвращает ему бодрость духа.
      - Але, Игор, ты же знаешь Личинского - Марскалку?
      - Ну.
      - Он когда начинает волноваться, ноздрями двигает, как Джимми Хендрикс. Мы вчера посещали тут Личинского, я, Елдон (откуда ему известно, как зовут одного из пилотов звездолета в картине "Планета Страха"?) Елдонович и Витя-Вася (который продает вредный для людей порошок против тараканов). Я тебе сегодня звонил, где ты лазил?
      - На пляж ходили.
      - Со Скотиной?
      - Да. То есть нет.
      - Он бухает?
      - Шо?
      - Я спрашиваю, он бухает?
      - Да.
      - Как скотина?
      - Genav.
      - Добре, Игор, я тебе завтра звоню.
      Я надавил на рычаг, оставив дядюшку Стоунза один на один с монстром Михайлидисом. Настоящий Михайлидис - он же Тапир - скорее всего уже читал в постели газету "День", которую ему возит электрик приднепровской ЖД по прозвищу Размороженный. О нем известно много Азизяну. Азизян уверяет, что Размороженный - "любитель подержаться"; в то время, как Тапир - "любитель приложиться". Недаром Азизян постоянно декламирует в их присутствии:
      Веселей, Ванюха!
      Веселей, давай!
      Выпало, Ванюха,
      Член сосать тебе,
      Член сосать железный,
      А короче - хуй.
      Есть подозрение, что Тапир и Размороженный состоят в черносотенной организации, штаб которой находится где-то на Кубани. Да. Тапир, наверное, уже читает. Ведь он был гилун. Мужчина с одним яйцом. Как украинский поэт Шевченко. Чье ебало Вы, бывая на Украине, видите также часто, как свой хуй, и привыкли к этому.
      Позвоню! Каждый день, с тех пор как ты стал безработным, Стоунз, ты звонишь мне. А с работы тебя выгнали за то, что ты пьяный поджег бочку с бензином, на пару с Иваном Макаковичем. Вызвали пожарных и с ними приехал любитель Фараонов Золин-Гот-Зол. Что он вам сказал, я тоже знаю, благодаря тебе, - "Штраф будете платить обалденный".
      Я произнес этот монолог, рассматривая в зеркало свой лоб - у висков появились прыщи. Что я - мальчик, что ли? Прыщи-пикетчики. Не доставало только плакатов, типа - "Сталин - кат" и "Отец Александр зарезан!!!" воткнутых в гной цвета лобка, каким угощают своих пиздогрызов-старушатников интеллигентные женщины.
      Я вспомнил, как мы обсуждали кунилингус с Черным Тюльпаном, изящнейшим из толстяков, и топнул ногой. Мой лобешник становится похож на жопу перевернутого в гробу Фредди Меркьюри. Видимо я что-то съел. Возможно это яйца, возможно чеснок. "Ви будто бы Наполеон, а может пэрсидский Шях?"
      Я вытянул из кожаного кармана куртки Люцифера шелковый платок и повязал его на лоб - не так противно смотреть. Дефекты надо прятать. Пороки надо скрывать. Но прекращать - ни в коем случае. Распущенность и дисциплина - два бока одной пионэрзажатой в лагере "Юный Красавец" имени Данченко.
      Платком оказалась гладкая тряпица красного цвета. Красный значит фистфакинг. Куртец висел на бутафорской копии человеческого скелета, той, что припер мне на хату фотограф Ольхович, у которого выбросился из окна брат. Они жили в одном доме с Портными и Черняк. Он притащил скелет вместе с макинтошем, который потом остался в Москве, у Жаклин - весь в крови. Ее братец тоже выпрыгнул из окна, только не во двор, а на мостовую. Макинтош забрызган моей кровью, и это не опасно. Наверное, я убил тогда того сцыкуна у фонтана, однако его мамаша не сможет выебнуться в суде, как это пытаются сделать сейчас солдатские матери. Не тот случай. Я уебал его бутылкой между глаз, вывихнул ему обе его грязные руки, надел на сочившиеся кровью уши дешевые лопухи и засунул в плейер кассету ""Гр.Об", надписанную "Артурке от Папы". Потом подобрал с земли дымящуюся сигарету, которую у меня выбил изо рта этот сцыкунец, и медленно пошел, точно в мечтах, по лестнице под шум воды, падавшей из ночных фонтанов. Он подыхал с голосом очкастой крысы в смертельно травмированной голове.
      Подросткам ебать надо не мозги, а все, что готово принять орудие преступления. Думал, Пазолини нашел? Возможно, казненный панк был "фэном". "Артуркиному Папе от Гриши с Вознесеновки".
      Your other may be handsome,
      And when he smiles
      He`s got that twinkle in his eye
      Your other love
      May be bolder
      And when he holds you in his arms
      You wanna die.
      - Знаешь, - спрашиваю я у Ангела Света, который первым ввел в русский язык понятие "фэн".
      - Кто? Мухамедов? - Люцифер имеет ввиду конечно Бориса Борисовича, метрд`отэля из кабака "Ноздрики". Он был помрежем Казанского театра кукол...
      - Та причем тут Мухамедов! Гораздо раньше! Была такая книга "Мартини не может погаснуть" и автор подразумевал неоновую рекламу. Ты понял?... И в этом романе речь идет о жизни молодой Запада. Младший брат главного героя въебывает "беллбоем" в гостинице, когда туда приезжает рок-н-ролл-стар Фрэнки Нолаве. Ты догадываешься кто это?
      - Ну! Рашид Бейбутов?
      - Иди на хуй, не смешно. Фрэнки Авалон, только задом наперед. Красивый мальчик.
      - Только распевал разную хуйню.
      - Согласен. И вот этот Нолаве, "безголосая жердь", говорит "бою": придут фэны (sic) и начнут клянячить что-нибудь из моих вещей - носок там нестиранный, пачку из-под сигарет, а ты за эти "тютти-фрютти" (впервые "тютти-фрютти" говорит богемная еврейка у Бориса Зайцева, за 40 лет до Литтлухи) будешь брать с них "титти-митти", но помни, твоя доля, как обычно, пять процентов. И оставляет "бою" мешок своего барахла и мусора на продажу.
      - А шо за гэй-международник написал этот "Мартини"? Опять Феофанов?
      - Нет, по-моему, не он. Вероятно, фамилию знает Сорочинский...
      - Цапля?! Откуда?
      - По-твоему, Зыза, если человек зарабатывает на жизнь тем, что фотает жмуров, он ни хуя не читает?
      - Почему не читает. У Мельничука "Сосюру читает".
      - И еще у 250 танцоров бакинского театра оперы и балета.
      - У Феофанова тоже есть сильные места. Например: хряк по кличке Элвис (и это задолго до того, как у Элвиса появились проблемы с весом) получил первую премию на выставке свиноводства. Хряк выкормлен поклонниками короля рок-н-ролла.
      - А Костогрыз? - внезапно интересуется Люцифер.
      - Ах, да! Костогрыз! Это пиздец. Знаешь, я как-то раз пошел в больницу, чтобы записать Шерстяную Наташу... Ты знаешь Шерстяную Наташу, инструктора по аэробике? У нее на ногах и руках абсолютно одинаковые большие пальцы.
      - Ну.
      - Не говори "ну" - это вульгарно... На прием к урологу Коваленко. Брата которого, Аркадия, выебали в универмаге "Правобережный" Дьяконов и Лобаченя. Открываю большую тетрадь, а там, прикинь...
      - "Прикинь", - передразнил меня Люцифер, подняв воротник своей черной рубашки и закинув подбородок, Lude Kerl.
      В тетради совершенно чистый лист, а на нем красным карандашом... Вобщем стоит единственное слово корявыми буквами - КОСТОГРЫЗ. Как FANTOMAS.
      - А шо у Шерстяной Наташи болит мочевой пузырь?
      - Якобы да, но мне кажется, дело тут не ссаках, а просто она из Алжира привезла глистов.
      - Ебаные арабы, - бормочет Люцифер, натягивая черный кожаный комбинезон.
      - Сам секс, - говорю я с выдохом, помогая застегнуть ему молнию. - Куда ты хочешь уйти?
      - Та надо телик доделать одной пизде, - говорит Люцифер, скорее всего правду.
      Я прижимаюсь к нему всем телом и целую его в рот. Хлопает дверь. Мы остаемся одни в прихожей - я, в длинной розовой майке, (подарок Жаклин, у нас почти одинаковые фигуры) и скелет Войтовича.
      Беру телефон и, надевая сапоги, набираю смагин номер. Он подходит сам и тоже берет трубку. Как это ни странно, трезвый, впрочем, мне трудно судить. Иногда выпитая водка придает его голосу уверенность и ритм, он может говорить о чем-то громко и назидательно - об освоении космоса или о сомнительных достоинствах своей большеголовой "Жены" с осанкой Константина Черненко, и вдруг - FLASH! BANG! ALA - KAZAM! Вы только выглянули в окно, а он уже рыгает как дракон.
      - Привэт, - начинаю я с осторожностью, ведь неизвестно, какое у него в данный момент настроение.
      - Шо ты хотел, - его голос мгновенно тускнеет.
      Профессорское "Алле", сказанное перед этим, похоже отняло у него весь остаток силы воли. "Алле". Здесь не "Алле", как парировал бы погибший доминатор Почтальона. Его любимый фильм недаром был "Зомби, повешенный за яйца" Ильи Рахлина. Ранняя, абортивная попытка эксплуатации жанра "Splattar Horr" в начале перестройки.
      - Хотел поздравить тебя с 28-летием. Возраст рок-martyrs, рубэж Джимми.
      - Говори яснее, какие еще "мартирз"?
      - Могу почитать тебе стихи, сочиненные в честь дня рождения Клыкадзе его поклонником из Кушгума.
      - Шо за стихи? Хорошие?
      - Клевые стихи. Я прочитал их на открытке. Когда мы бухали у Клыкадзе перед Олимпиадой. Слушай:
      Ты свыня и я свыня
      Мы оба свынята
      Только ты большая свыня
      То шо пьешь богато...
      - Ты мне их уже сто раз читал!
      - Почему же ты меня сразу не остановил?
      - Не знаю... Слушай, дядя, этот твой дядя Каланга не достал лампу, ту, шо он мне обещал?
      - Достал. Из жопы добермана. Зубами. Но дядя Каланга сейчас ходит тревожный. Ты видел Манюту? Это барышня из Харькова с грубоватым лицом, охуенно похожая на гангстера Манюту. У нее очень длинные ноги, и она вообще похожа на мальчика.
      - Это твои дела.
      - Да, мои... У нее очень узкое влагалище, будто это обрезок, как у собачки Андрей Андреича, хуй, а не влагалище, и вот Манюта...
      - Харьков-вокзал?
      - Да, Харьков-вокзал. Я рад, что ты помнишь этот шурыгинский экземпляр "Color - Sperma". Я уверен, что у девочек типа Манюты Харьковской влагалище должно напоминать пень обрезанного мужского полового органа, как пишут в книгах. Ты согласен? Она выходит замуж и больше не желает выступать с дядей Калангой, понял. Он расстраивается, но лампочку для тебя как будто приготовил.
      - Эт` хорошо, - Смага иногда забывается и начинает говорить с московским акцентом - довольно противно. А все, потому что он женат на москвичке - лобастой девушке в очках. Она - бывшая колл-герл и модель. Вертухлялась с АПН-овскими евреями. Молчаливая, но голос громкий. Я случайно видел пару фоток - обычные дела, по пояс нипеля прикрыты ладошками, в уголках ротика улыбка; тоже самое, только нипеля открыты, лицо засыпано волосами - стандартная лирика. "Легкое дыхание", как выражается старый пиздострадалец Бунин.
      Легкое и зловонное, поскольку я сомневаюсь, чтобы в России при царе чистили зубы. Лирические снимки, но наверняка где-то может храниться и более жестокий матерьял.
      Константин Устинович с маткой, набитой кошерными сперматозоидами, точно кишиневский ОВИР подавантами, никогда не вызывал у меня даже спортивного интереса, но Смага-самодур подозревал меня в движениях с нею, и действовал мне таким образом на нервы беспредельно; потом прекратил, но извиниться и не подумал.
      - Я, собственно, вот зачем тебе звоню - напомни мне, пожалуйста, название фильма, где снимался Янош Коош.
      - "Лев готовится к прыжку".
      - Не этот. Этот я знаю. Тот, что упоминается на обложке диска, где есть песня "Черный Поезд". Чудесная Song Noir.
      - А-а! Сейчас, сейчас - так, первый, кажется, "Плутовка", а второй "Что способен сделать человек"! Ну и, конечно, "Беги, чтобы тебя поймали".
      - Спасибо. Ты телевизор не смотришь?
      - Не. А шо?
      - Не говори "Не" - это плебейство. Флаг - неподвижно-волнистый, словно трусы обвафленные.
      - Фу.
      - Кстати, тебе передает привет Золин-Гот-Зол.
      - Souling Hot Soul? Очень приятно... Я знаешь, кого видел в троллейбусе? Ваню-вафлиста!
      - Да? А сколько же ему должно быть лет?
      - До хуя, папа. Не знаю, папа, но до хуя...
      - И не меняется внешне, гад.
      - Ну. Причем вообще мне кажется, что он с каждым годом молодеет, все моложе и моложе.
      - Да. Ваня-вафлист. Скоро мы настолько поолдовеем, что начнем клеить Ваню, как мальчика.
      - Нападающий уверяет, что помнит Ваню-вафлиста еще когда тот работал вагоновожатым. Водил трамвайчик.
      - Какой маршрут?
      - 11-й. От летнего Ленина (кинотеатр такой) и аж до пристани.
      - А там два катера - "Утюг" и "Лапоть". То есть Ваня-вафлист водил "Черный Поезд"?
      - А там на пляже, на той стороне, кстати, было до хуя деревянных параш.
      - И нет теперь ни одной. Пляж закрыт. Все джигиты, кто там раньше рыгал на песок, теперь рыгают дома - в унитаз, мимо тоже и в раковину, и на ковровые дорожки... В музыке это называется Алеаторика, когда куда попало шпарят, смалят произведение (!?), будто курочку над газом. Но на пляж не ходят.
      Короче рыгают по своим хатам, потому что от армянской "катанки" у них отказывают ноги. Те самые, да-да, что раньше "подпрыгивали" в вонючих носках у этих "казачков". "Казачок - отказывают ноги" - пел бы сейчас Борис Рубашкин.
      Не помню в каком фильме Энди Уорхола конец наступает в виде бесконечного разговора штрихеров в уборной для мужчин. Я его никогда не видел. Это также нелепо - восхищаться тем, чего не знаешь, или как завидев тюрбан на голове Сэма-Зэ-Шема пиздовать в Мекку. О которой давно уже спел все что можно Джин Питней.
      - Он от вас бегает, значит вы наверно его бьете?
      - А вы, наверно, в церковь ходите?