Эхо заклинания еще смущало некоторое время мой слух, но я по-прежнему сидел в кресле, а за окном продолжала бушевать непогода. Несмотря на отсутствие каких-либо веских поводов для тревоги, если не считать звонки вредного старика, меня тем не менее охватила небывалая щемящая тоска и страх, да-да - страх, именно в это малопочтенное чувство выродилось мое возмущение уродствами окружающего мира, вся моя свирепость: Мне ужасно захотелось бежать из окаянного места, этой башни зла, где некая колдовская сила обрела власть над моими сновидениями и сводит меня с ума!
      Собранная сумка стояла у моих ног, я был одет, оставалось только застегнуть сапоги, что я и проделал, отметив, как громко прожужжали застежки-молнии.
      Вот уже заставил я себя встать, и с сумкою в руке двинулся было к выходу, когда увидел нечто настолько ужасное, что тотчас отшатнулся и упал обратно в кресло, будто от сильного толчка в грудь. Дело в том, что так бесивший меня своим свечением дверной глазок: рядом с ним горел еще один такой же! То были глаза демона, устремленные прямо на меня.
      Мгновение я сомневался, не бред ли это, потрясенный рассудок тщетно силился объяснить этот кошмар расстроенным воображением, но они не исчезали, а с еще большею ненавистью впивались в меня, эти два глаза, отделенные одним тонким стеклом, жалкой преградой между мною и посланником злых сил, явившимся в эту обитель мстительных уродов по мою душу.
      Обливаясь холодным потом и не чувствуя под собою ног, я снова направился к двери и рывком распахнул ее. Сию минуту из тесной прихожей ударило мне в нос нестерпимым зловонием. Смрад гниющей на солнцепеке падали и нечистот едва меня не удушил. Я видел, как поверхность двери пузырится и, вспухая, обретает форму бараньей головы. Дверь разом со стенами затруднительно, но неумолимо надвигалась на меня, точно вертикальный молот. Готовилась расплющить и умчать изуродованные останки, словно адский лифт, на самое дно погребальной шахты, где томятся души жертв сатанинских обрядов.
      Да-да, мне уже виделось, будто мир опрокинулся и я падаю, разбивая стекло, вниз, чтобы оказаться раздавленным на адской наковальне: Я захлопнул дверь, но стекло тут-же со звоном разлетелось на тысячу частей, и холодное липкое пламя обдало мне лицо. Схватив сумку, я метнулся к окну и выскочил на балкон. Там, успев сбросить ее вниз, я перевесился через перила и спрыгнул следом за ней, а потом, стараясь не задеть жестяные буквы вывески ателье, на асфальт.
      С погодой происходили дьявольские вещи - хлестал ливень и ветер дул с такою силой, словно хотел сорвать с лица земли все это уродливое нагромождение построек, в которых, надо думать, притаилось еще немало богомерзких чудовищ, подобных ВАХТЕРУ, чей тайный лик мне довелось увидеть в доме-башне Берлинского проезда!
      Неожиданно я почуял близость чего-то живого и напуганного - птод дверью, ведущей к мусоропроводу, сиротливо жались одна к другой те самые три собаки с пустыря. Они дрожали, не сводя с меня изумленных глаз. Зачем-то я вытащил из сумки пакет драже, приготовленный в подарок матери, и, разорвав упаковку, высыпал содержимое перед ними.
      Широко перекрестясь, я шагнул в дождь и направился к стоянке такси. Прежде чем сесть в машину, я в последний раз в жизни взглянул на башню, одиноко уходящую этажами в темное небо. Она ничем не отличалась от других жилых домов.
      - На вокзал, - сказал я сонному шоферу. Тот молча кивнул и завел мотор. Я сделал долгий глоток из горлышка. Шофер посмотрел на меня с любопытством, но промолчал. По радио неподражаемый Полад Бюль-Бюль Оглы пел какое-то невероятное, бакинское танго с припевом, который я запомнил, но больше нигде и никогда не слышал.
      Много лет спустя, я случайно узнал от одних московских знакомых, что Игорь и Регина Рознатовские покинули СССР в самом начале перестройки и следы их затеряны где-то в "колодцах отчуждения" Запада.