ОСИНСКИЙ ВЛАДИМИР ВАЛЕРИАНОВИЧ
      МАЯК НА ДЕЛЬФИНЬЕМ
      Он пришел в поселок неожиданно и неизвестно откуда. Это был паренек лет пятнадцати, худощавый и в своей незрелости похожий на жеребенка-из тех, что покорно и вдохновенно откликаются на розовый зов зари и с полным самозабвением приветствуют звонким ржанием девственно и неправдоподобно алый диск солнца и бьют аккуратными копытцами в тугую мягкость одетой травой, по-утреннему влажной земли...
      Вот такой он был-сероглазый, довольно-таки тощий и удивительно молчаливый. А поселок был маленький, почти весь окруженный океаном, сосны в нем росли как хотели-порой они пробивались сквозь крыши скромных рыбачьих домиков, а вокруг маяка стояли уверенной стройной стеной. Люди здесь жили грубоватые и простые, они верили во всякие чудеса, но никто почему-то не удивился появлению этого паренька, которого, как выяснилось на следующее утро, звали коротким именем Рой, а также тому, что его приютил одинокий старик Вельд. Вельд был когда-то рыбаком не из последних, но состарился и стал смотрителем маяка. Правда, работа его не особенно тяготила-корабли проходили здесь редко,-однако он вставал неизменно в пять и шел проверить, горит ли огонь. Люди его любили и уважали, а Вельд был ровным в обращении с ними, не отличался, как большинство других стариков, болтливостью и любопытством. И может быть, именно поэтому он не спросил у Роя, кто он и откуда, просто бросил в угол комнаты охапку морской травы и буркнул;
      - Будешь спать здесь... Если хочешь, конечно.
      Он всем-даже делая самое доброе дело-говорил так: "если хочешь", потому что был уверен, что никому нельзя давать советов и рекомендаций и побуждать поступать так или иначе. Ведь люди все могут обратить во зло.
      Рой стал жить у старика Вельда, и прошло довольно много времени, прежде чем обитатели полуострова заметили, что начали делаться чудеса, а тем более - поняли, откуда они идут.
      Рой ни с кем не дружил и никого не чурался. Но и эта его черта, всегда вызывающая озлобленность сверстников, не отталкивала окружающих. Его приняли-и все. И почему так получилось, тоже никто не смог бы сказать и не задумывался над этим.
      Он помогал Вельду зажигать огонь на маяке, охотно ходил в море вместе с остальными рыбаками, подолгу сидел один на один со старой вельдовской овчаркой-они молча смотрелл друг другу в глаза и, казалось, о чем-то говорили,-в прибой смело катался по волнам на отполированной морем доске, а однажды, когда его попытался вызвать на драку парень, бывший старше и сильнее его, просто спокойно и пристально посмотрел ему в глаза, и противник Роя сразу как-то съежился и стал похож на овчарку Вельда-только был, пожалуй, непригляднее...
      Рой ни в чем не уступал обитателям Дельфиньего (так он почему-то назывался) полуострова. Только в одном.
      Был здесь утес, круто нависший над океаном. Считалось особой доблестью взобраться на него по крутой каменистой тропинке - и просто смотреть вниз и вперед на расстилающуюся лазурную гладь или черные гневные валы бушующей воды.
      Рой этого никогда не делал. Однажды ему насмешливо бросили:
      - Боишься?
      И он серьезно и просто ответил:
      - Да, я боюсь.
      Так ответил неизвестно откуда взявшийся здесь худощавый нескладный наренек, который не боялся уплывать в океан даже при самом жестоком шторме, дружил с дельфинами и свирепыми-, по общему мнению, касатками, и как-то, на страх и удивление всему поселку, в течение часа играл с гигантским осьминогом, невесть каким образом заплывшим в бухту полуострова.
      Морозным и прозрачным февральским утром гудящий, словно гигантская струна толщиной метра в два, шквал вцепился в рыбачью шхуну, возвращавшуюся к Дельфиньему с богатым уловом скумбрии. Он схватил ее за обнаженные мачты, как мы хватаем нашкодившего котенка, и стремительно поволок к черному горизонту.
      Женщины плакали молча и исступленно-они знали, что плачут уже по покойным: еще никто не вырывался из мертвой хватки таких шквалов.
      Рой строгал лучину, когда все это началось. Он увидел гибнущую шхуну, выронил широкий нож Вельда и замер. Он смотрел на лодку глазами, в которых не оставалось места ничему, кроме этих людей, влекомых в осатаневшую бездну.
      Шквал умер. Море смирилось. На мачтах шхуны неуверенно забелели клочья парусов. Через полчаса поселок ликовал - на берег вернулись все.
      Утром Вельд, вопреки обыкновению, обратился к Рою с вопросом, который он всегда считал праздным:
      - Ты хорошо спал?
      И Рой слабо улыбнулся и сказал в ответ;
      - Так себе.
      Он выглядел осунувшимся и в тот день не плавал.
      Через месяц заболела Милл - двадцатилетняя голубоглазая жена Ирра, старосты той рабочей артели, что считалась лучшей и самой удачливой на Дельфиньем. Приезжал молодойрослый профессор и сказал коротко:
      - Я ничего не могу сделать.
      Ночью скромное ложе Роя пустовало-он бродил вокруг дома, где металась в смертной муке золотоволосая Милл. Под утро хрупкое тело женщины изогнулось дугой (и Ирр, ее муж, заломил в последней тоске сильные руки), потом она обессиленно откинулась навзничь, и вдруг улетел лихорадочный жар, и по-новому по-здоровому-зарозовели щеки Милл, и ровным и глубоким стало ее дыхание, и она уснула, чтобы проснуться здоровой.
      Три дня не вставал Рой со своей постели из морской травы и почти неделю потом не участвовал в забавах своих сверстников. Вельд ни о чем с ним не говорил.
      ... Ну, а дальше, чтобы не быть слишком многословным, я скажу только, что чудесным и непостижимым образом сумел уплыть от страшной акулы мальчуган, сдуру купавшийся в штиль под Каменистым обрывом (это место всегда считалось нехорошим); непонятно от чего дрогнула рука давно разыскиваемого бандитанепревзойденного стрелка,- и остался жив старый Вельд, чья жизнь неизвестно зачем понадобилась этому волку, еще одна шхуна с огромной пробоиной в днище и с двадцатью семью рыбаками на борту, вопреки всем правилам логики, сумела достичь берега.
      Много было такого в жизни Дельфиньего с тех пор, как на этом богом забытом полуострове неведомо откуда и как появился сероглазый паренек с очень коротким и четким именем Рой. И старый Вельд ни о чем не спрашивал, а Рой становился все более тонким и тихим.
      И вот чем это все кончилось.
      Под вечер, когда стих свежий ветер, двое суток дувший с юго-запада, и океан был спокоен и гладок, и утомившиеся за день чайки закончили обычную перебранку, подростки затеяли свою любимую игру-приняЛИСЬ наперегонки взбираться на тот самый утес, которого почему-то боялся Рой. И случилось так, что парень, однажды едва не подравшийся с Роем и присмиревший от одного взгляда его спокойных серых глаз, споткнулся на обрывистом повороте тропинки и, словно повиснув на одно жуткое и томительное мгновение в липком вечернем воздухе, стал медленно падать на острые иглы скал, растущих под проклятым утесом.
      Никто из очевидцев не смог потом рассказать, как успел Рой взлететь на утес. Никто-до поры-ничего не понял. А Рой именно взлетел - и парня, падавшего на скалы, словно подхватил непонятно откуда налетевший ветер. И понес в сторону, к океану, и через минуту этот парень, целый и невредимый, только слегка оглушенный, подплывал к берегу.
      Видимо, тот же порыв ветра чудовищным языком слизнул Роя с вершины утеса. Но упал он не в море, а прямо на иглы скал.
      Вельд, который первым о чем-то догадался, крикнул в окровавленное лицо паренька, неизвестно откуда взявшегося на Дельфиньем:
      - Почему?! Ведь ты помогал всем! Почему ты не помог себе?
      Рой успел ответить. Он сказал:
      - Я... уже... не мог. Все... растратил.
      Рою не поставили памятника. Его запомнили и так.
      Давно умер старый Вельд, давно не загорался огонь на маяке, потому что люди изобрели тысячи совершеннейших средств, обеспечивающих безопасное плавание...
      Как-то все эти средства отказали (выяснилось потом, что прибыл на Землю корабль из созвездия Бурлящей мглы) -именно в тот час, когда к полностью преобразившемуся за века Дельфиньему с огромной скоростью летел трансатлантический лайнер на воздушной подушке. Он летел прямо на рифы-приборы отказали.
      И вдруг, как многие десятилетия назад, на заброшенном маяке вспыхнул яркий предупреждающий огонь, хотя там никого не было. И люди почему-то вспомнили Роя.
      КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ
      До Нового года оставалось еще целых полгода или немногим меньше, когда она наконец не выдержала и спросила у мальчика:
      - Почему так? Мы играем с тобой там, в роще на холме, и забираемся на деревья, купаемся в речке... ах какая студеная была вчера вода!.. Нам весело, и мне... да, мне очень весело с тобой. Но... иногда ты словно уходишь куда-то... Я вижу тебя, но мы как будто далеко... где-то... и мне туда не добраться... Почему?!
      У девочки вздрагивали губы, она теребила косу, перекинутую на грудь, и смотрела на него широко открытыми вишневыми глазами, в которых были стремление понять, обида и что-то нохожее на гнев, хотя какой там может быть гнев в -двенадцать лет.
      Мальчик не ответил, они молчали, и слышно было, как речка громко перешептывается с громадным темнозеленым валуном, омывая его,-казалось, они трутся щекой о щеку. Слышна была суетливая перекличка птиц, которые чертили сумеречное небо, будто у них не было еще места для ночлега и они боялись, что ночь застанет их в этом слишком большом небе, и потому торопились.
      Солнце зашло сразу, ночь... нет, неправда, что ночь падает на землю,наоборот, летом она поднимается над землей, черно-голубая, высокая, израненная звездами.
      Девочке надоело молчание, она обиделась еще больше, но вдруг увидела росчерк падающей звезды и, забыв обо всем, крикнула:
      - - Смотри... упала звезда! А я опять ничего не успела загадать...
      Посмотрела на мальчика и тихо, уже без обиды, просто печально, добавила:
      - Вот и опять ты где-то... там. И совсем не думаешь обо мне... Постой!-ее глаза мечтательно засветились.-А ведь у тебя этот... летящий профиль! - и честно призналась:-Я прочитала это в одной книге.
      Он встрепенулся, сомкнул ладони на затылке, откинул голову, потягиваясь, и улыбнулся. У мальчика были тонкие руки, тонкое лицо, а выражение глаз менялось так неожиданно и удивительно, словно у него были их тысячи.
      - Когда космический корабль несется в черном вакууме со скоростью, близкой к скорости света, экипаж не замечает движения. И только перед посадкой на планету, при торможении, люди начинают понимать, что такое полет...
      Так он сказал вдруг, и на этот раз у него были глаза, которых девочка еще никогда не видела, и что-то в этих глазах испугало ее, однако тут же уязвленное самолюбие взяло верх над растерянностью.
      - Опять!-сварливо всплеснула руками маленькая женщина.-Да где ты, интересно знать, живешь-на земле или там?!-она пренебрежительно ткнула измазанным тутовым соком пальчиком в небо.
      Мальчик внимательно и-во всяком случае, ей так показалось-с жалостью взглянул на нее...
      - И на Земле, и там...-ответил он серьезно, и опять у него были другие глаза, и она по-прежнему не могла бы ответить, в чем тут дело, если б ее спросили.
      - Слушай,- решительно сказал он и встал с большого поваленного дерева, где они уже третий месяц подряд почти каждый день встречали вечер.-Я тебе открою одну тайну.
      Он стоял перед ней, тонкий и стройный, вытянувшись так, что ноги чуть изгибались плавной Линией назад, он смотрел перед собой, словно видел что-то, невидимое ей, и она тоже невольно встала.
      - Тайну?--переспросила девочка с любопытством и страхом.
      Он опять помолчал, и она, уже начиная привыкать к этой странной манере, терпеливо ждала и даже не злилась.
      - Я строю космический корабль.- Голос его прозвучал спокойно.
      - Ты?!
      - Ну, не совсем я... Его строят... Не обижайся, но ты не поймешь... просто потому, что не знаешь. Хотя в известном смысле его строю и я... Да, в первую очередь - я!
      Девочка растерялась, не зная, что ответить. Конечно, он ее разыгрывает, и главное сейчас-достойно ответить. Что ж, она за словом в карман не полезет...
      - И где ты его строишь?-всем своим тоном она хотела показать, что поняла шутку и готова поддержать ее.
      - Там,-так же серьезно он показал рукой.
      Внизу, за речкой, светились огни поселка, в котором жила девочка. Ближе к реке, рядом с тополями, лежала ровная зеленая поляна, и с первого взгляда было видно: здесь что-то строится. В аккуратную кучу были сложены кирпичи, штабелями громоздились бревна, под грубым навесом хранились свежеоструганные доски.
      - Там,- повторил мальчик.
      Девочка засмеялась.
      - Там...-захлебываясь, повторила она.-Там! Но ведь на этой поляне с самой весны строит себе дом тот пенсионер, что каждый день приезжает из города. Он сказал, что обязательно будет встречать в этом доме Новый год...
      - Может быть,-сказал мальчик.-Может быть. Но я знаю другое: на рассвете первого января Нового года мой корабль стартует с этой поляны в большой Космос.
      - Но почему,-продолжала смеяться девочка,-почему именно на Новый год?
      - Потому,- ответил он без улыбки,- что каждый Новый год должен приносить человеку Новое. Уже шестой месяц я думаю о моем космическом корабле, и я решил, что он будет готов к старту в ночь на первое января...
      Что-то случилось там, в небе. Три короткие вспышки почти слились в одну, а потом огненная полоса вновь разделилась на три ярких росчерка, и вот они погасли, не долетев до горизонта. Вздохнула роща-вздох этот был легким порывом прохладного ветра. И вдруг девочка поверила. А кто он, в самом деле, этот непонятный мальчик? Он появился здесь полгода назад, живет в лесной школе, куда принимают детей, которые давно и, должно быть, тяжело больны... Откуда он приехал? Она ничего не знала и почему-то не решалась спросить, а сам он никогда не говорил о себе. И почему у него такие, всегда другие глаза?.
      Но в это время весело залаяла в поселке собака, ей ответили другая, третья, в лесной школе, невидимой за деревьями, мягко и дружелюбно ударил гонг-сигнал к ужину,-и наваждение оставило девочку.
      - Хороший будет дом!-упрямо сказала она, кивнув на полянку.
      - Нет,-сказал мальчик.-Космический корабль.
      ... Лето прошло, а осень была еще лучше. Мальчик и девочка, как и прежде, встречались у доброго поваленного дерева, и оно всегда терпеливо ждало их на том же месте, только теперь вокруг была не яркая влажная трава, а сухие багряные листья. Они упали с веток, на которых прожили столько месяцев, но еще не умерли. Они старчески добродушно ворчали, перешептываясь, когда их тревожили две пары детских ног. Мальчик был по-прежнему тонкий, но в нем появилось что-то такое, отчего он казался крепче, его пальцы, когда он брал девочку за руку, помогая ей перепрыгнуть через ямку или взобраться на валун над рекой, уже не обжигали ее руки лихорадочным огнем,- и, понимая, что лесная школа идет ему на пользу, девочка радовалась искренне и простодушно.
      Они собирали опавшие листья и плели из них головные уборы индейцев и тихонько пели вдвоем по вечерам, и бегали наперегонки и наткнулись однажды на сердитого ежа, чьи колючки были загружены всякими припасами на зиму; еж не убежал, а долго вопросительно смотрел на них своими стеклянными бусинками и только потом пошел своей дорогой, будто успокоившись, уверившись, что эти двое не сделают ему зла.
      Однажды девочка, смешно округляя глаза, рассказала, что, кажется, в поселке появились воры.
      - Пенсионер, который строит себе дом,-драматическим шепотом сообщила она мальчику,-жалуется, что у чего пропадают строительные материалы!. Вчера, например, пропал большой моток проволоки, его привезли, чтобы построить высокий забор, и вот, представляешь...
      - Зачем высокий забор?-удивился мальчик.
      - KaK зачем? Чтобы на огород не заходили чужие куры и зайцы из лесу. Он ведь мечтает о большом огороде, где будет расти цветная капуста, и морковь, и...
      - Да,-сказал мальчик,-понимаю. Этого больше не будет. Я им скажу.
      Строительные материалы действительно перестали пропадать, но девочке не пришло в голову искать связь между этим и словами своего друга.
      Они ни разу больше не говорили о космическом корабле. Но иногда девочка замечала, что у него опять те глаза, поразившие и напугавшие ее однажды. Тогда истинная дочь Евы--она поспешно говорила, теребя его за рукав:
      - Посмотри, какая смешная шишка! Наверно, она упала с той сосны и скатилась по склону...
      Или что-нибудь в этом роде-и радовалась, видя, что глаза становятся другими, и в них опять отражаются веселая речка, красно-золотые листья и ее собственная беззаботная улыбка, а не холодные звезды вверху, которые с каждым днем становились все меньше,-как-будто ежились от холода, так как зима приближалась.
      На поляне перед тополями рос большой нарядный дом. Вокруг него словно из-под земли пробивались маленькие строения-как объяснила однажды девочка, это были курятник, свинарник, крольчатник и еще что-то.
      - Я уверена,-решительно тряхнув косичками, заявила она,- что этот пенсионер добьется своего. Уж очень он мечтает о новом доме, чтоб он был готов под Новый год. И о собственных свиньях. Он, говорят соседи, очень любит свиней, и это, пожалуй, понятно, свиньи такие полезные животные!
      - Да,-согласился мальчик и невпопад добавил:- Главное, конечно, захотеть.
      - A ты умеешь хотеть?
      - Умею.
      - И потому,--на что-то злясь, мстительно съязвила она,-строится твоя ракета, и ты уверен, что она будет готова к Новому году?
      - Да, потому. Только не ракета. Мой корабль будет действовать на основе другого принципа.
      - Ну и пусть!-неожиданно закричала девочка высоким и визгливым голосом и сразу стала некрасивой. Ну и пусть, и. лети куда хочешь!
      Она побежала вниз, к мостику через речку, уже через минуту с надеждой ожидая, что мальчик бросится ее догонять. Но он остался у поваленного дерева, и если б она видела сейчас его глаза, устремленные в туманное небо, то обязательно расплакалась бы еще горшепотому что она и так уже плакала.
      На другой день они помирились и опять были счастливы.
      Ребята из лесной школы были приглашены на новогоднюю елку в поселок. Были подарки, был бал, был Дед Мороз.
      Мальчик и девочка не разлучались весь вечер. Они танцевали, смеялись, поедали сладости и швыряли друг в друга мандариновыми шкурками. И девочка радовалась, видя, какой он стал крепкий и здоровый, хотя остался таким же тонким и стройным, словно клинок из благородной стали или солнечный луч, острым, но мягким лезвием пробившийся летом сквозь крону лесного дерева.
      Потом, немного утомившись, они сели рядом у стены и щелкали орехи, и девочка, вдруг почувствовав себя солидной и взрослой, принялась, степенно рассказывать ему о том, какой богатый и красивый дом построил себе тот пенсионер на поляне у тополей,
      - У него есть даже телевизор!-с востoргoм скaзала девочка.-Правда, у нас еще не построили рeтрансляционнои станции, но он поставил nepeноcную антeнну-огромную, как мачта!
      -Послушай,-негромко заговорил мальчик.-Я должен тебе кое-что сказать. - в голосе его была грусть, и девочка невольно притихла и даже не слышала больше веселого шума, который наполнял актовый зал поселковой школы.
      -Должен сказать...-мальчик помолчал. - Скоро нас всех, кто из лесной школы, поведут спать... ведь не все еще выздоровели. Мне тоже придетcя уйти, и... я хочу попрощаться с тобой-наверное, мы больше не увидимся. На рассвете я лечу.
      Oнa не ответила --- не знала, что ответить. Потом засмеялась. Замолкла. Снова засмеялась. Конечно, он опять ее разыгрывает. Нет, она совсем не обижается! это даже интересно, да еще как интересно словно и книге, которую она недавно прочитала!
      - Разрешите пригласить вашу даму? - церемонно спросил мальчик в маскарадном костюме Атоса. Он весь вечер чувствовал себя очень взрослым.
      - Сейчас,-сказал мальчик, который строил космический корабль, и протянул девочке руку.-Я оставлю тебе на память подарок. ты знаешь, где его найти... Ну, прощай. Мне было с тобой хорошо.
      Девочка с шутливой торжественностью пожала ему руку-она уже научилась приспосабливаться к его странной манере шутить,-засмеялась и пошла танцевать с мушкетером.
      Перед рассветом мальчик вышел из ворот лесной школы. Он спустился с холма, на котором она стояла, легко ступая по белому снегу, дошел до, старого поваленного дерева, постоял над ним с минуту, потом нагнулся, что-то положил в ямку под ствол, выпрямился, постоял так еще немного и решительно зашагал к мостику, к поляне, где росли тополя и стоял большой добротный дом, окруженный маленькими строениями-свинарником, крольчатником, курятником и еще чем-то.
      Люк космического корабля сам открылся перед ним и мягко задвинулся, когда мальчик вошел. Он сел в кресло пилота, откинулся на его спинку (она тотчас чутко и послушно подвинулась так, чтобы ему было удобно), закрыл глаза и замер в неподвижности.
      Потом, медленно подняв тонкую руку, обтянутую серебристой тканью космического комбинезона, он протянул ее к панели и мягко нажал на клавишу.
      Послышался тонкий и очень, очень высокий звук - его мог услышать только мальчик. Все, кто спал в поселке, а спали все, кроме одной девочки, ощутили несильный плавный толчок-будто вздохнула Земля. Но никто не проснулся.
      Девочка, которая не спала, вскочила с постели и бросилась к окну. Высоко в морозном голубом небе первого утра Нового года мелькнула едва заметная голубая полоса-чуть ярче и светлее голубизны рассветного неба,- и все стало, как прежде.
      Примерно к полудню жители поселка, пробудившиеся, наконец, после долгой и утомительной праздничной ночи, вышли из своих домов, чтобы прогуляться по улицам, залитым морозным солнцем. Вскоре они услышали брань и крики и поспешили к большому нарядному дому под тополями, откуда доносился весь этот шум.
      Новый житель поселка показывал ва поваленную дюралевую мачту телевизионной антенны и командирским голосом кричал, что он этого так не оставит, что сначала воровали стройматериалы, а теперь неизвестные злоумышленники повалили eгo антенну, ведь ветра ночью не было, а если б и был, то он не смог бы свалить такую замечательную антенну, она ему обошлась в копеечку.
      ...Девочка бежала по узкой тропинке к лесной школе. Она задыхалась, и косички хлестали ее по спине.
      Ей сказали, что мальчик выздоровел и потому родители попросили отпустить его домой, вчера пришло письмо, только куда оно делось? Ну, неважно. Он уехал. Странно только, что ни с кем не попрощался. Наверное, встал раньше всех, очень уж соскучился по дому.
      Девочка плакала и кричала, что они ничего не понимают.
      Но то, что кричала плачущая девочка, было слишком нелепо, и ее отвели домой и уложили в постель.
      Она долго болела-видимо, простудилась в то утро, когда бежала в лесную школу без пальто и шапки.
      Что ж, прошло время, девочка выздоровела и успокоилась-во всяком случае все видели, что она успокоилась. Потом прошло еще столько времени, сколько полагается, и она вышла замуж за внука того самого пенсионера, который построил в поселке дом. Этот внук и прежде приезжал сюда вместе с дедом-тогда, когда дом еще строился, но девочка не замечала его, потому что рядом с ней был мальчик с летящим лицом. Да и никто его, собственно, не замечал: очень уж он был благовоспитанный и благонравный, а ведь эти качества для того и нужны, чтобы тебя никто не замечал. Он вырос и стал еще положительнее. Он любил смотреть по вечерам телевизор-ведь поваленную загадочным образом антенну давно восстановили-и говорить с женой о жизни и месте человека в ней.
      - Главное,-говорил он,-уметь хотеть.
      Он ласково гладил ее по плечу и опять смотрел телевизор, и когда он особенно увлекался тем, что видел на экране, жена потихоньку выходила в свою комнату и что-то доставала из заветного ящика. Конечно, это был подарок мальчика, с которым она играла у поваленного дерева. Но что именно это было-я не знаю. Только каждый раз, глядя на это, она видела что-то, чего не видели другие, и глаза у нее менялись, и если бы ктонибудь заглянул в них-даже днем, при самом ярком солнце,- он увидел бы в вишневых расширившихся зрачках далекие звезды.
      ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ
      Две матово-синие полусферы неподвижно лежали на идеально гладкой поверхности бесконечно далекой от Земли планеты. Вурд-5 и Вурд-6 и еще с полтора десятка точно таких же вурдов, каждый сечением около полуметра, безукоризненно отшлифованные, сросшиеся, подобно бородавкам, с телом столь же безукоризненно отшлифованной планеты-матки.
      Они не нуждались ни в чем: ни в воздухе, чтобы дышать, ни в пище, как мы ее понимаем, ни в излишнем, на их взгляд, грузе недомолвок, жестов, мимики, интонаций, неизбежных, когда общаются между собой люди, -ненужных, если рассуждать чисто логически, но ведь без всего этого речь мертва,-ни в движении...
      В синем слепом безмолвии носились голоса мыслей. Вурд-6:
      - Сегодня меня беспокоила наследственная память. Мне снилось..
      Вурд-5:
      - 3абудь. Мы живем для познания. Наш удел-превыше всего. Забудь ненужное.
      Вурд-6:
      - Мне снились деревья, трава и яркое светило. Оно было так близко, что я ощущал его жар.
      Вурд-5:
      - Мы знаем все. Деревья и трава-это химические лаборатории, где кислород освобождается от примесей. А светила-гаснут. Мы же-вечны. Наше предназначение - познавать.
      - Последний эксперимент не удался: Они уничтожили Посланцев в зародыше.
      - Я подготовил новых Посланцев. Их Они обнаружить не сумеют. И тогда будет много смертей, и мы поймем, наконец, как устроен Их разум-слабый, нелогичный и ограниченный, потому что он не свободен от чувства. А чувство-что это? Наш удел-познавать.
      - Но наша цивилизация - высшая во Вселенной существует благодаря им. Светило нашей системы давно погасло, и погасла бы жизнь на планете, если б не мощное излучение с Земли, которое в избытке питает нас энергией.
      - И что же? Эта энергия-то, что земляне называют чувствами, творящими добро. Пусть так: энергия действительно могучая. Но познавать-вот высшее наслаждение бытия, и мы должны познать землян до конца. Остальное неважно.
      ... Синяя смерть достигла Земли около четырех утра, и ее Посланцы рассосались по огромному городу.
      Болль погасил только что закуренную сигарету, поднялся, подошел к распахнутому окну, невидяще посмотрел на зеленые невысокие горы напротив, крепко провел узкой сухой ладонью по волосам-от затылка ко лбу-и так замер в раздумье. Был он высок и все еще юношески тонок, серебряно сед и голову держал чуть закинув назад. Он не мог бы сказать, что работа не ладилась, но и ничего существенного сделано тоже не было. Впрочем, в таком деле, каким он занимался, о результатах, даже самых ничтожных, можно говорить лишь тогда, когда сойдутся в одной точке итоги всего комплекса поисков, Потому что в едином его лице работали сразу несколько Боллей-математик и философ, медик и конструктор, астроном и кибернетик. Задача, которую он поставил перед coбoй, была столь ошеломляюще грандиозна, что, узнай кто-нибудь об истинном содержании его работы, он бы даже не смог улыбнуться скептически. Здесь можно было говорить о дерзости безумия, о полнейшей безнадежности замысла, о чем угодно, только не о легкомысленности прожектерства. Ибо подлинное величие мысли при всей ее очевидной нереальности властно требует поклонения и имеет на него право.
      Слетел на подоконник воробей, требовательно зачирикал - и Болль опять вспомнил все. Ему было достаточно любой мелочи, скажем, вспыхнувшей и погасшей спички, чтобы кошмар случившегося вновь и вновь поднимал голову.
      Все пять дней, предшествовавших операции, Рой был весел и оживлен, как никогда прежде. В свои девять с половиной лет он достиг вершины блаженства-каждый приходивший его навестить приносил в подарок очередное чудо. Здесь были заводные машины, пистолет, стреляющий пластмассовыми шариками, два набора домино, маленький транзисторный приемник и многое другое, что так доступно и так ненужно нам, достигшим зрелости, но может сделать счастливым ребенка.
      Да, Рой был счастлив в своей одиночной маленькой палате, где всегда были те, кто любил его и к кому он сам был привязан, и, разумеется, ни на минуту не задумывался о грозном смысле своей изоляции от других маленьких пациентов больницы. Он просто наслаждался комфортом, вниманием и ласковой предупредительностью близких, одержимых готовностью исполнить любое его желание.
      А Болль - он вел себя немногим рассудительнее.
      Ведь внешне Poй был так здоров и жизнерадостен, так светло (давно этого не было) улыбался приходу отца, чти диким казался даже ничтожный намек на мысль о смертельной опасности, которая, возможно, нависла над сыном; И хотя Боллю довольно недвусмысленно дали понять, что такая опасность не исключена, он малодушно отказывался смотреть правде в глаза... Впрочем, очень может быть, что в этом малодушии было заключено подлинное мужество: упрямо отказываясь поверить в худшее, Болль тем самым боролся за сына.
      ...Только когда бесшумно выкатился за порог палаты белый столик, на котором лежал, вытянувшись на спине, сразу повзрослевший, ушедший в себя Рой, и на тонкое детское лицо его легла вдруг тень пугающей в своей неожиданности мудрой отрешенности, - Болль все понял. Потом его взгляд упал на тапочки Роя, аккуратно составленные под кроватью, - и он с ужасающей ясностью внезапно осознал, что Рой их никогда больше не наденет.
      Он встряхнулся и вновь принялся за прерванную работу.
      Болль не имел ни малейшего представления о существовании планеты вурдов и, конечно, не мог даже догадываться о такой возможности. Участок; звездного неба, где она вращалась вокруг своего тысячелетия назад погасшего светила, был давно и тщательно изучен астрономами, и они не находили в нем ничего загадочного. К тому же Болль был настолько одержим своей идеей, что все побочное отметалось им как не стоящее внимания: он видел перед собою одну цель, и только мысли о Рое властно вторгались в сознание-то причиняя жгучую боль, то разжигая в душе яркий костер гнева против несправедливости бытия. Но - странное дело! - боль эта и гнев не только не мешали ему работать, но напротив - с удивительной силой подстегивали мысль, и в такие минуты Болль чувствовал, что он на пороге главного и что схватить это-значит достичь желанного.
      В бездонной слепой синеве Вурд-5 и Вурд-6 неторопливо обменивались мыслями.
      - Ты помнишь, как он весь сжался, услышав первый крик своего детеныша? Я измерил ритмы его сердца и думал, что он сейчас умрет.
      - Они называют это любовью. Долгие часы, пока их хирурги боролись с Посланцами, я читал в мыслях Человека одно и то же. Он твердил: "Возьмите лучше меня, лучше меня, возьмите меня, меня, меня...".
      - Да, я тоже слышал этот голос. Но того, большого, Посланцы не тронут. Он нужен нам для другой цели. Мы уже знаем, поступками землян руководят разнообразнейшие факторы. Мы должны до конца понять это непонятное чувство, именуемое у них любовью. Пока что нам известно, что ради любви они готовы умереть.
      - И кроме того, в те минуты, когда он твердил "возьмите меня", я испытал необыкновенный прилив энергии...
      Болль очнулся от оцепенения, услышав негромкий, пронизанный тревогой голос:
      - Нужна кровь. Немедленно!
      - Возьмите мою!-откликнулся он.
      - Не подходит группа. Надо ехать в институт.
      ...Он не помнил, как очутился посреди мостовой, как автоматическим движением, совершенно бессознательно успел повернуться боком между двумя троллейбусами и только потому не был раздавлен, как гроздь винограда в ладони.
      Все было сделано вовремя и как надо. Однако люди не знали, что они имеют дело с Посланцами. Боллю показали только упругую коричнево-синюю опухоль величиной с большой кулак, которую удалили у Роя: она едва втиснулась в полукилограммовую банку. Посланцы, пожиравшие внутренности мальчика, чтобы завоевать себе жизненное пространство, умели маскироваться. И когда в страшную ночь Конца обезумевший от горя Болль схватил хирурга за плечи, стиснул мертвой хваткой, прижал к стене: доктор, отчего?! Отчего же, говорите!-врач поднял на него глаза, в которых плескалась безмерная тоска:
      - Я не знаю. Никто покамест не знает.
      Шли месяцы и шли годы, и боль, в первое время нестерпимо жгучая, жалящая, как ядовитый укус, смягчилась, сделалась глуше, однако от этого не стало легче: прежде она налетала удушающим вихрем, а потом на время отпускала, теперь же, ровная и неотвратимо цепкая в своем упорстве, жила в нем постоянно.
      Болль работал с устойчивым неистовством, и поскольку он был медиком не более, чем все люди той эпохи, а физиком, математиком, кибернетиком - в равной мере, то было бы бессмысленной дерзостью попытаться описать конструкцию аппарата, над созданием которого он трудился. Вот о философской стороне работы Болля (она же составляла центр всей его напряженной умственной деятельности, стержень, на который нанизывалась бесчисленность сложных и очень часто неожиданных умозаключений) мы вправе хотя бы очень коротко, поговорить.
      Смерть, болезнь, страдание, несправедливость, все то, что портит человеку жизнь или отнимает ее у него, - есть зло. Человек может и должен бороться с этим злом, и природа позаботилась о том, чтобы вооружить его для такой борьбы. Она дала ему руки, глаза и мозг. Она вложила в его сердце нёумирающую волю к борьбе.
      ... Нет, Болль понятия не имел о существовании планеты вурдов, которые жили в вечной неподвижности ради одного голого знания, мертвые под мертвенной сенью своего погасшего светила, и питались неистощимой энергией добрых чувств, в избытке рождавшихся каждую секунду на Земле. Но цель свою Болль видел с отчетливостью, которую можно было бы назвать сверхъестественной, если б днем и ночью, в периоды бодрствования и сна не жило в нем, властно и требовательно заявляя о себе, великое страдание и гнев против бессмысленной жестокости бытия.
      Шли месяцы и годы, и Болль строил аппарат, чье назначение состояло в том, чтобы отыскивать зло, под какой бы личиной оно ни скрывалось и уничтожать его! И пришел день, когда аппарат был готов. Но оставалось одно, увы, чрезвычайно серьезное, препятствие -только устранив его, можно было привести аппарат в действие. Болль не мог найти источника энергии, который был бы вечен, а это он, считал необходимым условием, ибо решил покончить со злом во всех его проявлениях не только на Земле, но и в далеком Космосе.
      Ночью ему приснился Рой-точно такой, каким он остался жить на последней фотографии: тонколицый, с плотно сжатыми, не по-детски твердыми губами, с глазами, взгляд которых был обращен куда-то в недоступность, весь собранный, словно готовый к схватке со смертью. Потом возник чудовищно громадный скорпион, изогнул черный хвост-жало и, жадно трепеща, потянулся к лицу Рея.
      Болль закричал и ПРОСНУЛСЯ с острой болью в сердцe. Зятем привычной чередой потянулся кaлейдоскоп ассоциаций, странных сопоставлений, неожиданных смысловых нюансов, и вдруг Болль вскочил, одним ПРЫЖКОМ оказался y распахнутого окна и вцепился взглядом широко раскрытых глаз в черно-синее звезлное небо.
      В детстве услышанный и поразивший тогда его вообрaжeние пример из биологии вспомнил он-о ДВУХ скоппионах, ПРИКРЫТЫХ одной банкой, обыкновенной стеклянной банкой, и неминуемо вступающих в смертельную схватку. Что ж, если зло не проймешь добром, значит...
      Аппарaт Болля несся в черном вакууме Космоса. Он был послан в свободный поиск, его создатель не задавал ему никакой конкретной программы на маршрут. Но. покинув Землю, аппарат точно лег на КУРС-к слепому синему провалу в Космосе, где врaщaлась ВОКРУГ погасшего светила планета вурдов. Болль мог не беспокоиться об источнике энергии, необходимой для движения,-аппарат нанизывался на тонкую, невидимую, жесткую нить излучения холодной равнодушной злобы, в КОТОРОЙ было лишь жестокоe любопытство насекомого, и излучение это служило ему ГОРЮЧИМ.
      ...Сверкнет слепящая вспышка-планеты вурдов не станет. Синяя смерть умрет. И в некогда синем слепом провале Вселенной, к великой радости астронойов, чистым жемчужным светом засияет новая звезда.