Свершилось редкое волшебство: беспредельные возможности научно-технического прогресса сослужили добрую службу духовности, корнями уходящей в древность. Возродились, опять стали функциональны (разумеется, на новый лад) стены средневековых крепостей, и черепичные крыши домов ласточкиных гнезд, прилепившихся к скалам над рекой, вновь обретшей своенравие, и тенистые дворики с платаном посреди, поднявшим широкие ветви на уровень четвертого, последнего этажа… Ну и остальное воскресло — вплоть до медлительной конки, из экзотического аттракциона снова превратившейся в транспортное средство; желающие, торопливые могли по-прежнему пользоваться подземкой и бесшумными такси-геликоптерами, одно другому не мешало… Как, благодаря каким чудесам архитектурной мысли и градостроительной индустрии осуществилось все? Вопрос требует отдельного, обстоятельного разговора. Поэтому одна лишь деталь еще: когда Арт раздвигал внутреннее пространство своего купола, снаружи дом не менялся, его жизнь продолжалась в тех же пределах и пропорциях. Что же касается общей для обозначенных явлений тайны, то она и должна оставаться, до поры, тайной — как и порода дерева, структура заменителей (абсолютно идентичных) кожи, технология выделки остальных материалов, из коих мастер, а ранее его отец, отец отца и дальше строили свою прекрасную обувь.
       «…То, что они приняли за огромный камень, ожило! — рявкнул авторассказчик.  — Геолог рефлекторно выхватил ультрабластер… — Не стрелять! — властно бросил Командор. — А вдруг это разумное существо?!»
      Молоток угодил по пальцу. Зашипев от боли, сапожник среагировал так стремительно, что и настоящий космонавт мог позавидовать: мгновенно выключил аппарат; надо было оправиться от шока, прежде чем слушать дальше, — проблема контактов особенно занимала Арта. Пососав палец, он коснулся кнопки… Тут дверь распахнулась, и влетела запыхавшаяся Роза. Пронзенная негодующим взором супруга, нашла все же силы поспешно сказать:
      — Не сердись, пожалуйста! Я бы, конечно, сперва постучала, но к тебе пришел сам… — Она очень боялась мужа. Во всяком случае, не давала повода предположить обратное.
      — Этот самый «сам», который пришел, наверняка умеет читать! А если у него глаза не в порядке, напомни: мастер принимает с шестнадцати до восемнадцати ноль-ноль. Разговор исчерпан. Точка!
      Тук-так, так-тук…
      — Но это не простой заказчик! Та-ак!!!
      — Значит, это твой начальник?.. — Взбешенный собственной гипотезой, Арт аккуратно-грозно отложил молоток. Вспомнил заповедь любимого литературного космолетчика: « Владей собой, как своим кораблем».Титаническим усилием заставил себя вымолвить почти приветливо: — Пожалуйста, передай своему начальнику, что он получит заказ послезавтра. Как договорились.
      — Арт!.. — воскликнула жена и наконец почти шепотом сказала то, с чего ей следовало начать: — К тебе пришел сам космолетчик.
      Недаром, последовательно борясь с суевериями, Арт почитал тринадцатое счастливым числом. Пусть с опозданием в тридцать лет — оно сделало свое дело.
      Это было общение равных, которое продлилось никак не менее двух часов.
      Конечно же, сапожник Арт давно был наслышан о космонавте Гео и знал всю его подноготную. Оба родились в этом городе, замечательном во многих отношениях, но под влиянием до сих пор не выясненных неблагоприятных факторов подарившем человечеству весьма ограниченное число разведчиков Вселенной. Пламенный патриот Арт не мог не поднять больного вопроса.
      — Почему? — обиженно спрашивал он, заглядывая детски- простодушными карими глазами в голубые глаза Гео — когда-то, надо полагать, зорко, остро напрягшиеся и навсегда оставшиеся чуточку прищуренными. — Почему, отвечай, так мало наших ребят выбрало твою героическую специальность?! Мы все родились и выросли в горах, они же кругом, повсюду… — В памяти всплыло редкое по красоте образное сравнение из одной повести: «Белоснежные пики, венчающие вершины могучих гор, походили на форштевни космических дредноутов, замерших на стартовой площадке», — однако сапожник не решился выговорить замысловатую фразу, горестно махнул рукой: — Горы повсюду — и вот на тебе!
      Гео — даром что представлял славное племя покорителей пространства и времени, — неукоснительно соблюдавший рамки традиционной сдержанности, исключавшей суесловие почтительности к старшему, здесь позволил себе пошутить:
      — Может, дядюшка Арт, в горах-то и вся загвоздка? Ну как в них космодром оборудуешь — тут равнина бескрайняя требуется…
      Мастер вежливо посмеялся, однако от темы увести себя не дал.
      — Нет, Гео-джан, дело, к сожалению, серьезнее. Мы, местные, народ-огонь, люди-метеоры, легки на подъем, отваги нам не занимать… Да быстро сгораем, кропотливый труд не наша стихия. А что в первую очередь требуется от космолетчика? Гигантская трудоспособность! Ему ведь энциклопедистом надо быть, а? — блеснул он ученым словом и упавшим голосом заключил: — Выходит, мы, между нами говоря, просто ленивые крикуны…
      — Что ты, дядя Арт! Не тебе, Первому Мастеру, так говорить. Да твои руки чудеса творят!
      — Э-э, — лицемерно возразил сапожник, — какие такие «чудеса»? Сижу в своей норе, как барсук, рант тачаю да молотком постукиваю.
      — Не прибедняйся, уважаемый. Я-то знаю, как мечтают люди к тебе попасть. И, если попадут, хвастаются потом твоими ботинками, словно сами их сшили! В ясных глазах засветилось лукавство. — А почему тебя, кстати, Артом назвали?
      «Хорошо смотрит, — подумал сапожник, — прямо, честно, по- доброму… Наверно, потому, что привык на звезды смотреть!» Он добросовестно объяснил:
      — Отец, да будет ему земля пухом, рассказывал, а потом в школе учили, что во втором веке до нашей эры царем Армении Великой был Арташес, что он возглавил восстание против поработителей Селевкидов и… Смеешься, да? рассердился Арт. — При чем здесь я!
      Глядя на него с прежним лукавством, Гео сказал:
      — Арташес, само собой, был царь молодец, только ты и впрямь тут ни при чем, совсем-совсем в другом дело. Имя «Арт» происходит от французского слова «артист», а оно — от латинского «арс», что означает «искусство»… — Он еще поглядел на взволнованного мастера и проникновенно заключил: — Даже если я это сию минуту придумал, все равно это правда. Потому что ты действительно артист и поднял свое ремесло на высоту искусства.
      Много комплиментов доводилось выслушивать Арту, в том числе и содержащие только что произнесенные высокие слова. Но никому до сих пор не приходило в голову подобное этимологическое обоснование. Как и остальные 99,99 процента жителей города, мастер обладал чутким чувством юмора и отлично понял шутку. И все же сердце дрогнуло от благодарности, и не в одних словах было дело.
      Лишь несколько секунд — зато почти осязаемо! — соприкасались их взгляды, и за ничтожно малый временной отрезок Арт понял то, о чем не умели, не в силах были за долгие годы рассказать тысячи звукокристаллов, каждый микрон которых был до отказа набит историями о космических путешествиях и путешественниках. Поблекли красочные описания фантастических коллизий; смешны и наивны стали дерзкие попытки проникнуть в загадки иных миров, прояснить их неземную сущность; заведомо неправдоподобными, мертворожденными сделались необычайные приключения, подвиги, а главное, сверхчеловеческие качества звездных героев — тех, о которых уже рассказал ему авточтец, и тех, что пока ждали своего часа в ячейках фонобиблиотеки… Славный парень, по сути мальчишка еще (ведь вдвое младше!), стоял перед ним — стоял, поскольку, когда волнение подняло хозяина из кресла, гость тоже вскочил. Светлые волосы, золотистая кожа удлиненного лица, высокий, глаза голубые. «Должно быть, его предки с Запада, — подумал Арт, — с побережья… Ну да разве это важно? Кажется, я понял…»
      Стереотелевидение часто показывало космонавтов, и каждый раз, хотя давно пора было привыкнуть, он взбудоражено говорил жене:
      — Ты замечаешь, замечаешь?! Они, как бы это сказать… Они совсем не такие, как все люди! Есть в них что-то такое, такое…
      Не находя слов, раздраженно замолкал. Добрая Роза, блестя повлажневшими глазами-черносливами, охотно соглашалась:
      — Твоя правда, Артюша-джан, как всегда, твоя правда! Они совсем на простых людей не похожи… Я говорю, они красивые, как наши мальчики, ангелочки прямо.
      — При чем «ангелочки», при чем наши мальчики?! Наши небось спокойную работу себе выбрали, аг-ро-но-ма-ми станут, — презрительно смаковал постылое слово энтузиаст космонавтики.
      Роза привычно с готовностью всхлипывала, и он торопился ее утешить:
      — Я, конечно, ничего не говорю — всякий труд почетный, если нужный. Только понимаешь…
      Арт замыкался в себе — сам толком не знал, что так нестерпимо требует выражения.
      Сегодня, впервые в жизни лицом к лицу встретившись с космолетчиком, он, казалось, наконец понял.
      Космонавтов в мире были тысячи, и все непохожие, потому что — личности. Вместе с тем их объединяло нечто общее, позволяющее о любом, пусть мимолетно возникшем в калейдоскопе лиц, с уверенностью сказать: звездолетчик! Причина была бесконечно таинственна и столь же проста: каждый — даже на Луну еще не слетавший, не говоря уже о Марсе, Венере и запредельных мирах, — хотя бы неделю пробывший в Пространстве, на всю оставшуюся жизнь сохранял в облике отпечаток неземного. Несправедливо было бы упрекать Арта в неспособности выразить это словами — никто не умел, и сами космонавты тоже. А увиденное при встрече с Гео оформилось в сознании мастера следующим образом: «Они все — смотрят не так, как остальные люди, потому что знают то, чего мы не знаем». Сапожник был чрезвычайно (хотя и несколько односторонне) начитанным человеком, понятия вроде «вечности» естественно существовали в его лексическом фонде. Тем не менее он с трепетом услышал торжественно прозвучавшее в мозгу: «Наверное, они чувствуют Вечность… хоть немного».
      Движимый смятением и признательностью, Арт сказал:
      — Твое имя красивее моего. Ты — Георгий, а это значит Победитель. У французов Победитель — Виктор, а у нас — Георгий… Тебе чего, Розочка?
      Он не сразу заметил, что супруга успела переодеться в шикарное платье, вышитое лунами и звездами. Лебедушкой вплыв в мастерскую, хозяйка пропела:
      — Не хотите ли пока еще мацони? Или гость предпочитает кофе?
      — Только мацони, — не ломаясь, заявил Гео, — с детства обожаю.
      Невольно шевельнувшаяся в душе мастера, натурального Отелло по темпераменту, ревность — «Ишь вырядилась!» — пристыжено стушевалась.
      — Неси мацони! — распорядился хозяин; внушительно добавил: — И серьезно подумай об обеде.
      — Спасибо, что напомнил! — сверкнула Роза дивными очами, на минутку забыв, как она боится мужа.
      Звезды и луны скрылись за дверью. Мужчины обменялись солидарными улыбками, и Арт, хитро косясь на Гео, осведомился:
      — Так что тебе требуется, космолетчик-джан? Надеюсь, не байковые шлепанцы?..
      Начальник не получил своего заказа в назначенный срок. Это было первое пятно в безупречной профессиональной биографии сапожника. Он бы и с обоими заказами справился, но, опять же впервые в жизни, почти уже достроив ботинки для космонавта, безжалостно выбросил их в мусоропровод и начал все сначала. Розе было ведено:
      — Скажи этому, чтобы день-два подождал. Мол, у мастера — клиент поважнее… Так и передай, смотри, слово в слово!
      Проявив незаурядную изобретательность, жена вывернула ситуацию наизнанку, с выражением искренней печали уведомила должностное лицо о возникших, с одной стороны огорчительных, с другой — весьма для последнего лестных, обстоятельствах:
      — Мой Арт уже совсем-совсем построил вашу уважаемую обувь, и вдруг ему не понравилось… Сейчас не покладая рук трудится над новым, простите за выражение, вариантом. Он такой требовательный к себе!
      Начальник удалился, исполненный удовлетворения.
      — Слово в слово передала? — не оборачиваясь, проверил сапожник.
      — А как же иначе? — оскорбилась Роза, не опасавшаяся дальнейшего расследования.
      …Как рассказать о работе над ботинками для космонавта? А как рассказать о радостной муке поэта, слагающего песнь Любви и Мечте, о бездумном вдохновении, с которым ласточка строит гнездо, о светлом страдании хирурга, взрезывающего живую плоть ради спасения Жизни, о счастливой боли женщины, готовящейся стать матерью?.. Если кому-либо такие параллели покажутся кощунственными, значит, он не испытывал упоения трудом, сколь бы нехитрым, на поверхностный взгляд, тот ни был. Ибо наряду с человеческими деяниями, включенными в Книгу Бытия, этой высокой чести, без сомнения, заслуживает и двухдневный творческий взлет сапожника Арта.
      Он не слушал на этот раз космических историй, а сам, склонясь над рабочим столом — тук-так, так-тук! — без посредничества фантастов, с каждым новым стежком и вбитой шпилькой все более приближался к звездам.
      Он не пытался на этот раз воображать себя дерзким, сильным, бесстрашным первопроходцем неизученных миров, не стремился проникнуть в чувства и мысли горячо любимых героев — выдуманных писателями и реальных, не мечтал шагнуть вслед за ними, вместе с ними на песок, камни, зеленые луга чужих далеких планет. Арт понимал, что не его удел даже мысленно приобщиться к такому. Мало того, на протяжении двух колдовских дней (с шести утра до одиннадцати ночи, короткий перерыв на обед) мастер не вспоминал о том космосе, какой представлялся ему прежде.
      Гео, его космолетчик, как живой стоял перед Артом: светлые прямые густые волосы, развернутые высоко над полом плечи, юношески чуточку пухлогубый рот — нетерпеливое ожидание повода для улыбки заранее приподняло уголки, — прямо глядящие глаза, которым неожиданную строгость придают зоркая профессиональная острота взгляда, и еще в лице то, неопределимое, общее для них, видевших звезды не сквозь мутную завесу атмосферной оболочки, а в первозданной яркой лучезарности и чистоте… Мастер работал для Гео, во имя Гео — и неотступно думал о нем.
      Уже в начале дня пришло потрясшее все Артово существо открытие: да ведь в этих построенных им ботинках космолетчик, очень возможно, ступит на поверхность какой-нибудь иной планеты! Первым из людей шагнет в неведомое как те, из кристаллокниг… Он вернулся в действительность, презрительно усмехнулся: что «те», какие такие «те»?! Недоверчиво оглядел заготовку, старый-престарый, острее бритвы, нож, сточенный на две трети, свои руки — и сделал следующий шаг в осмыслении происходящего. Да ведь всему этому, мягкому, податливому, сладостно-остро пахнущему кожей (заменитель в точности имитировал и запах), предстоит вскорости стать обувью, у которой высочайшее предназначение: с ненавязчивой ладностью обнимая ноги космолетчика Гео, надежно, безотказно — уж он, мастер, не подведет! — защищать его от раскаленного песка, острых камней, длинных колючих шипов черт знает каких растений, ядовитых укусов разных мелких неземных гадов и прочих непредвиденных, непрогнозируемых опасностей… Арт поежился от тревожного предчувствия. Раньше, упиваясь чудесными приключениями неустрашимых межгалактических одиссеев, он, понятное дело, переживал за них, и еще как!.. Реальность будущих ботинок преобразила природу его восприятия. Мучительно отрезвев, Арт понял: не то он представлял, не то… И внезапно ужаснувшийся, негодующий на себя, возмущенный собою — явственно увидел внутренним зрением, об обладании которым не подозревал, страшное:
      Гео, ясноглазый, чистолицый, добро улыбающийся, по- юношески простодушно в лицо ему смотрящий, умирает. Мастер не знал — как, отчего. Он лишь видел: мертвеет овальное лицо, под серым налетом тускнеют, останавливаются, слепнут зрачки, застывает мальчишеская улыбка — и Гео, безжизненный, опрокидывается навзничь… Впоследствии, со временем бледнея, жуткое видение возвращалось еще и еще, вплоть до финала этой необыкновенной истории. Оно почти всегда врывалось в ошеломленное сознание несколько видоизменившимся, но одно повторялось каждый раз — медлительное падение навзничь, и каждый раз Арт видел себя на месте космонавта, и ощущал в сердце холод и пустоту.
      Испытав это впервые, он долго не мог вернуться к работе. Однако справился с собой, и больше кошмарные сны наяву были не в силах ему мешать.
      Обувшись в обновку, Гео по настоянию сапожника несколько раз прошелся по куполообразной мастерской и даже трижды высоко подпрыгнул, а потом долго усиленно шевелил всеми пальцами. Он приблизился к мастеру вплотную и возмущенно спросил:
      — Послушай, дорогой, что это такое?
      — Что «это», что «это»? — испуганно засуетился Арт.
      — Как что? Где ботинки? Где они, я тебя спрашиваю?
      Сильнейшее переутомление, несомненно, пагубно отразилось на сообразительности мастера.
      — Да вот же… — ткнул он пальцем.
      — Неужели? — Космонавт недоуменно разглядывал ноги. — Почему же я их не чувствую? — И, прежде чем до Арта «дошло», крепко его обнял. — В жизни таких не носил. Поверишь? Летать хочется!
      От полноты счастья мастер слова не мог вымолвить. А Гео сказал с чувством:
      — Не знаю, как тебя благодарить.
      В тот день сапожник Арт обогатился новым знанием. Оказывается, прекрасная необычность космолетчиков, возвышающая их над остальными людьми, состоит, кроме силы, бесстрашия, ловкости, мужества и т. д., еще в одном свойстве совершенном благородстве ума и души. Ибо Гео понял: предложи он мастеру деньги — оскорбит смертельно.
      — Живи, сынок… — только и сказал Арт. И вздохнул.
      Позднее, безуспешно пытаясь подвести научный фундамент под беспрецедентное происшествие на планете Скалистая, специалисты дотошно проанализировали, в частности, характер переживаний сапожника, имевших место от момента появления в мастерской Розы («К тебе пришел сам…») до торжественного и трогательного акта вручения космонавту чудесных ботинок. Была установлена такая последовательность смены Артовых эмоций: а) естественное раздражение; б) негодование («Этот самый «сам», который пришел…»); в) недоверчивая радость; г) безграничное счастье при виде настоящего космолетчика; д) разнообразные чувства, испытанные за время общения с Гео и, по-видимому, не связанные напрямую с существом проблемы; е) озабоченность, быстро трансформировавшаяся в пугающее сознание громадной ответственности перед лицом взятой на себя задачи; ж) доминирующее над всем остальным стремление как можно лучше выполнить почетный заказ… Дальше формулировки становятся расплывчаты, и, надо полагать, это закономерно, потому что о чем таком особенном может думать сапожник, поглощенный привычным трудом?.. Однако следует отдать должное ученым мужам. Они не упустили из виду «космическую направленность» его хобби, отметили между прочим: «…и, учитывая данное обстоятельство, считать логичным стремление исследуемого объекта (не исключено — подсознательное) проявить особый профессионализм в рассматриваемом случае…»
      Что касается самого Арта, то, изо всех сил желая удовлетворить любознательность своих мучителей, он страшно нервничал и потому подчас противоречил себе, а иногда и вовсе нес околесицу, о чем красноречиво свидетельствует отрывок фонограммы его опроса:
       « — Вы испытывали в процессе работы что-либо, выходящее за рамки вашего будничного психофизиологического состояния?
       — Как не испытывать, профессор-джан! Наушники не надевал, и очень мешал шум на улице. Женщины кричат, дети пищат, конка звенит… Злился очень.
       — По-нятно… Напрашивается вывод, что звуковые помехи, раздражающе воздействуя на вашу нервную систему, заставляли вас в этой экстремальной ситуации непривычно мобилизовываться, более сосредоточенно вникать в детали производственного процесса…
       — При чем тут «заставляли»? Да если такая ерунда — бабы, крики — может делу повредить, то какой я буду Мастер?!
       — Вы же сами сказали…
       — Ничего я не сказал! Спросили — ответил, вот и все.
       — Простите, но… Разве есть разница между «сказал» и «ответил»?
       — Еще какая! Если воспитанного человека о чем-нибудь спрашивают, он должен ответить, хочет или не хочет. А «сказал» значит сам полез, хотя никто не просил. Я что — выскочка какой- нибудь, чтобы лезть, когда не просят?
       — При чем тут?!.. Простите еще раз, однако достаточно ли ясной представляется вам… э-э… связь между вашим последним — безусловно справедливым и оригинальным — высказыванием и существом рассматриваемой проблемы?
       — Мое дело сапоги тачать. Проблемы — ваша забота.
       — О господи… Может, будет целесообразным вернуться к нашей беседе завтра?
       — Это как пожелаете. Не хватает, чтобы я вас учил, как поступать. У нас говорят: «Не учи ученого…»
      — Хорошо-хорошо! Итак, если вы не против, встретимся завтра?
      — Сапожник Арт гостям всегда душевно рад!» Неожиданная напевная ритмичность и тем паче рифмованность последней реплики исследуемого несколько развеселили серьезных товарищей ученых — и только. Лишь один из них, жизнерадостный скептик, человек иронического склада ума, подумал: а не морочит ли им голову хитрый ремесленник, не маскирует ли под «непонятливостью» упрямое нежелание поделиться чем-то важным, ревниво от всех скрываемым, возможно заветным?.. Он поделился своей гипотезой с коллегами, но те единогласно отвергли ее как изначально несостоятельную. Кто был прав — не столь уж существенно. Главное и глубоко огорчительное заключалось в том, что ни завтра, ни послезавтра, ни в обозримом будущем попытки объяснить природу невероятного случая особенностями психофизиологического состояния мастера Арта в процессе создания ботинок для космолетчика Гео результатов не дали. «Как и следовало ожидать», — с удовлетворением констатировали заведомо критически настроенные в отношении этой версии. Они принадлежали к числу наиболее здраво мыслящих ученых, то есть к большинству; большинство же, как известно, не ошибается.
      А на Скалистой — шестой из освоенной землянами за пределами Солнечной системы планет, названной в соответствии с характером рельефа, — произошло следующее.
      Космонавт Гео осуществлял рядовое восхождение на не менее рядовой трехтысячник; всего-то надо было снять показания прибора. Скафандра не требовалось (условия точь-в-точь земные), базовый лагерь лежал на высоте два с половиной километра, а пятьсот метров вверх-вниз — пустяк для квалифицированного альпиниста, для Гео же, скалолаза-мастера, подобное, с позволения сказать, «восхождение» все равно, что нам на седьмой этаж подняться, правда, без лифта.
      Молодой человек был в превосходном настроении — оттого, что экспедиция открыла еще один ранее неведомый мир, и погода стояла хорошая, и накануне пришла нуль-телеграмма от любимой девушки, и вообще все было замечательно. Сердце билось ровно и сильно, в мышцах жила упругая бодрость, голова слегка кружилась от чистого горного воздуха. Гео играючи метр за метром преодолевал крутизну каменистого склона, во весь голос распевая любимую песню:
 
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю!
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою…
 
      Выходило не слишком, может быть, музыкально, зато громко, с выражением, от души. Отвесные стены по обе стороны сужались, и получалось, благодаря резонансу, все лучше. Ноги бывалого альпиниста сами выбирали путь. На них были ботинки, построенные Артом, — необыкновенно прочные, надежно оберегающие от колючих камней и вместе с, тем почти невесомые. Таких ему еще не приходилось носить, хотя, понятное дело, у космонавтов не бывает плохих ботинок. Словом, все шло великолепно… И чем лучше становилось, тем ближе была Опасность.
      Сегодня уже не выяснить, отчего Гео поскользнулся, да и не в том вопрос. Как и подобает космонавту, впоследствии он полностью винил в этом себя. Но, с другой стороны, не будь на свете случайностей, никогда и нигде не погиб бы ни один альпинист. Они же, к несчастью, погибают — даже самые сильные, ловкие, осмотрительные, опытные.
      Он оступился в самом неподходящем месте, в сантиметрах от обрыва, который словно подстерегал за скалой и предательски бросился под ноги. За обрывом была если не бездна, то пропасть достаточно глубокая, чтобы наверняка разбиться насмерть, еще и опознать потом не сумеют… Найдись у Гео секунда на размышление, он бы счел ее подарком судьбы. Однако решали мгновения, и он сделал то, что согласовывалось с его личностной сущностью, в наивысшей степени гармонировало с ней: бросился вперед. Он не принимал решения. Нечто, опередив сознание и волю, выбрало между действием и бездействием, обреченной покорностью и поступком. Ноги лишились опоры — и тут же на долю секунды в последний раз обрели ее, теперь уже вертикальную; сорвавшись, Гео успел достать подошвами стену обрыва и оттолкнулся изо всех сил… нет, еще сильнее! Куда? Это выяснилось на противоположном краю. Прыгая, он не знал, что противоположный край существует, — не разглядел его, просто времени не было.
      Все эти «детали», как их позднее назвал Гео, отчетливо обозначились лишь через несколько часов, когда пришлось отчитываться перед товарищами, — он ведь сначала добрался до цели, все-таки выполнил задание. Только тогда до конца оформилась в сознании невероятность случившегося, его полное несоответствие законам физики и природы в целом.
      Наутро приборы подтвердили эту невероятность и несоответствие. Кроме того, многократно перепроверенные измерения и расчеты показали: перемахнуть через такую расщелину человек, даже чемпион мира, мог бы разве что в условиях Луны, с ее вчетверо меньшим, чем земное, ускорением силы тяжести. А планета Скалистая и в этом отношении была точной копией Земли.
      Собственно, безысходные попытки объяснить благополучный финал эпизода некой аномалией состояния сапожника Арта, предположительно сопутствующей отрезку времени, когда он строил ботинки для космонавта, явились актом отчаяния. Прежде чем решиться на этот шаг — к слову, весьма рискованный с точки зрения любого дорожащего репутацией ученого, — теоретики и экспериментаторы обсосали проблему со всех иных сторон. Отчет об исследованиях занял два десятка голографических кристаллов, и не может быть речи о воспроизведении полной картины поиска. Нижеследующие моменты из многотрудной эпопеи убедительно свидетельствуют, что были проанализированы как мыслимые, так и априори бесперспективные версии.
      Например, специалисты, ввиду особой срочности нуль- транспортированные к месту события, рассмотрели совершенно фантастическую, чисто теоретически допустимую вероятность антигравитационного взрыва, который до тысячной доли секунды совпал с прыжком Гео и таким образом «подхватил», «поддержал» его в критический миг… Они получили отрицательный ответ. Структура, состав, свойства твердой оболочки Скалистой, изученные до глубины в семнадцать километров, оказались тождественны земным.
      Принципиально отличным был другой путь. Тщательному исследованию подверглись ботинки космонавта. Приверженцы данной гипотезы единодушно отметили несравненные легкость, гибкость, прочность, пыле-луче-влагонепроницаемость, а также многочисленные дополнительные признаки исключительно высокого качества изделия. Увы, полученная информация тоже ни на йоту не приблизила к истине. Вместе с тем отрадно подчеркнуть, что обувь была возвращена владельцу невредимой и он смог по-прежнему использовать ее по назначению.
      Тайна осталась нераскрытой. Академики по сей день беспомощно разводят руками при упоминании о странном феномене.
      Лишь Роза, преданная подруга сапожника, с большим опозданием узнав, в чем состоит «загадка века», крайне удивилась:
      — Какая такая загадка?! Просто мой Арт в этот заказ всю душу вложил… При чем тут, извиняюсь за выражение, феномен?
      Антинаучность подобного утверждения самоочевидна.
      А Гео сумел-таки отблагодарить Мастера, заодно доказав, что в массе выдающихся достоинств космолетчиков не последнее место принадлежит проницательности. Еще тогда, прощаясь с Артом, уходя от него в новых ботинках, он безошибочно угадал в застенчивом вздохе невысказанную заветную мечту.
      Гео добился разрешения начальства и однажды захватил сапожника с собою в космическое пространство. Правда, только до Луны и обратно, но Арт все равно был счастлив.

СЛИШКОМ МНОГО ВООБРАЖЕНИЯ