Валентина Осеева
      Васек Трубачев и его товарищи
      КНИГА ТРЕТЬЯ
      Глава 1. РОДНЫЕ МЕСТА
      - Нюра! Нюра! Это улица Чехова! Вот здесь мы шли в поход! - А вот магазин школьных принадлежностей! Моя мама мне тут тетрадки покупала... - Бежим! Бежим! - Сева, давай руку! Нюра, Лида и Сева Малютин бегут по улице родного города. Все оставшееся позади кажется им страшным сном. - Мы дома, дома! - взволнованно повторяет Нюра. Каждый знакомый переулок вызывает в ней бурную радость, каждый камешек кажется родным. - Это же все наше, наше! - Мамочка... мамулечка... мама моя! - прижимая к сердцу руки, повторяет Лида, спотыкаясь от волнения. Сева бежит рядом с девочками. Он не может говорить, он счастлив, что снова видит свой родной город, и встревожен переменами в нем: опустевшие улицы, крест-накрест наклеенные на окнах белые полоски, большие черные надписи на подвалах домов - "Бомбоубежище". Значит, и здесь эта страшная война! Она пришла и сюда, в их маленький мирный городок, где все еще полно теплых воспоминаний, где весной на школьном дворе, весело толкаясь, мальчики и девочки собирались на экскурсии, где в зимние каникулы выезжала за город шумная ватага лыжников. В то счастливое время каждый раз под Новый год по заснеженным улицам медленно шествовал к школе румяный Дед Мороз с целым мешком подарков за спиной, а на улицах сновали веселые, торопливые люди, в окнах светились елочные огоньки, и за каждым окном был праздник. Сева напряженно вглядывается в заколоченные дома, видит около магазина длинную очередь стариков и женщин. Зачем они там стоят? Разве магазин еще закрыт? Какие усталые лица у этих женщин! Сева думает о своей матери. Сердце его сильно бьется, и радостная улыбка снова появляется на губах. Может быть, сейчас мама что-то чертит за большим столом. Сева видит склоненную голову матери, чуть-чуть растрепавшиеся мягкие волосы. "Мама, ты еще ничего не знаешь, а я уже здесь!" Люди удивленно глядят вслед бегущим по улице ребятам. У всех троих толстые байковые кофты, похожие на медвежьи шкурки, и радостные, счастливые лица. Люди так соскучились по счастливым лицам ребят! ...Вот сквер! Вот переулок! Колонка! Здесь, за калиткой, уже виден дом Пети Русакова. И маленький флигель, где живет Мазин. Девочки замедляют шаг, с трудом переводят дух: - Зайти? Сказать, что они уже едут? - Нет, нет! Это потом. Раньше домой! К нашим мамам! Они пробегают еще одну улицу. Школа! Вот она, красная крыша родной школы! Школочка, миленькая! Что там сейчас? Идут ли уроки? Может быть, все учителя ушли на фронт, а учительницы с маленькими детьми уехали. Ведь все матери увозили своих детей! С кем же занимаются ребята? А может, ребята тоже уехали?.. И где теперь Сергей Николаевич? Скорей бы узнать, пишет ли он! Может, на одну минутку заглянуть в школу? Нет, нет! Это потом. Сейчас к родителям! Еще и еще переулки, улицы... Здесь знаком каждый столбик, каждый двор... И вот уже... Все трое останавливаются перед зеленой калиткой. - Мой дом! - задыхаясь, говорит Сева. Девочки распахивают калитку настежь: - Беги же, беги, Сева! - А вы... как же? - неуверенно спрашивает мальчик. - Одни? Лида тянет его за рукав к калитке. - Может, пойти с тобой, Сева? Может, нам с Нюрой пойти? - спрашивает она, оглядываясь то на Севино крыльцо, то на длинную улицу, где стоит ее дом и где ждет ее мама. - Нет, нет! Идите... я один... Идите скорее! - Мы здесь... мы недалеко, - бормочет Нюра. Девочки оставляют его и, часто оглядываясь, бегут дальше. Даже здесь, в родном городе, им страшно расставаться. Сева машет рукой, бежит к крыльцу. Дверь открыта, но в квартире пусто. В общей кухне не слышно гудения примусов. У соседей висит замок. Сева медленно открывает дверь в свою комнату. Сквозь занавешенные окна чуть-чуть пробивается свет. Мамина кровать смята, на столе лежат луковица и кусок хлеба... Чьи-то грязные, запачканные глиной башмаки попадаются под ноги. В углу, на письменном столе, сложены Севины учебники... Сева оглядывается, ищет записку. Уходя, мама часто оставляла ему записки... На улице грохочет грузовик; какая-то женщина в грубой солдатской стеганке прыгает с машины и идет к крыльцу. Сева выглядывает из своей комнаты в коридор: - Не знаете ли вы, где моя мама? Женщина останавливается на пороге, сдергивает с головы платок: - Сева!.. Боже мой... Сева!.. Сева утыкается лицом в солдатскую стеганку: - Мама! Я пришел...
      * * *
      Лидина мама на работе. Девочка бежит к ней в незнакомое учреждение, долго стоит под воротами и просит дежурного пустить ее к маме. Дежурный звонит по телефону. Лида тянется к трубке, подпрыгивает. - Это я, мамочка, золотая, родненькая!.. - кричит она. Разговор обрывается. Дежурный гладит Лиду по голове: - Бежит твоя мама, бежит... Одна, другая секунда кажутся девочке вечностью. Потом дощатая дверь в конце коридора широко распахивается, и Лидина мама, живая, настоящая мама, бросается к своей дочке. Она ощупывает ее голову, плечи, целует в глаза, в щеки, смеется и плачет, плачет и смеется... - Когда же? Откуда?.. Все вы приехали? С Митей? Лида ловит мамины руки, обнимает ее, заглядывает ей в глаза. - Нет, мы просто... мамочка, там такая война... мы одни... на самолете... - беспорядочно рассказывает она между поцелуями. - Нас три дня держали в Москве, хотели куда-то эвакуировать. Мы еле-еле упросили, просто плакали... Мамочка, родненькая!.. А на другой улице перед забитой наглухо дверью стоит Нюра Синицына. - Уехали... уехали... - растерянно повторяет она. Тихо обходит пустой дворик и, прислонившись головой к забору, смотрит на улицу: - Уехали... Сева Малютин вместе со своей мамой бежит по мостовой. Сева перебегает на тротуар, толкает плечом калитку, хватает Нюру за руку: - Вот она, мама! Вот она! Севина мама гладит девочку по голове, обнимает ее за плечи: - Нюрочка, твои папа должен был уехать - его командировали в Уфу. Он очень боялся оставить твою маму одну, а мама плакала и не хотела уезжать, она все ждала тебя. Мы с Лидиной мамой заходили к ней перед ее отъездом и обещали, что ты поживешь пока у нас. Пойдем к нам, Нюрочка! Ведь вы с Севой товарищи. Нюра соглашается, вытирая слезы. На улице она еще раз оглядывается на свой дом. А на углу их догоняет встревоженная Лида. - Нет, Сева, нет! - говорит она, обнимая подругу. - Нюра пойдет к нам. мы с ней никогда не расстанемся, мы всю жизнь будем вместе!
      Глава 2. ТЕТЯ ДУНЯ
      Когда Павел Васильевич, не дождавшись сына, ушел на фронт, тетя Дуня осталась одна. Таня училась на краткосрочных курсах сестер и работала в госпитале, где проводила дни и ночи. Иногда она забегала спросить, не слышно ли чего о Ваське, о Павле Васильевиче. Тетя Дуня делилась с ней своим горем, каждый раз читала и перечитывала письма Павла Васильевича, где он писал, что работает машинистом в санитарном поезде, вывозит с передовой раненых, что писем он давно не получает и не знает, вернулся ли его Рыжик. В каждой строчке чувствовалось острое отцовское горе: "...Увижу ли когда, обниму ли своего вихрастого?" Таня прижималась к плечу тети Дуни, плакала вместе с ней. Потом вскакивала, наскоро вытирала слезы: - Идти надо!.. - Погоди, чайку вместе попьем... конфеты я по карточкам получила, удерживала Евдокия Васильевна. - Некогда. Побегу я, работы у нас много! - торопилась Таня. В городе было тревожно. Бомбежки учащались. У магазинов и лавок, прислушиваясь к отдаленной стрельбе и гудению за облаками, молчаливо стояли очереди. У деревянных домов подростки наливали водой бочки, волочили по улице мешки с песком: девушки торопливо бежали с лопатами, на ходу завтракая только что полученным хлебом; по мостовой громыхали машины, шли красноармейцы; из депо слышались паровозные гудки. Воющий звук сирены разгонял народ. У ворот появлялись дежурные с противогазами, подростки хватали рукавицами и тряпками зажигательные бомбы, засыпали их песком, лезли на крыши и, задрав кверху головы, возбужденно следили за воздушным боем. Иногда вечером на затемненный город враги сбрасывали ракету. В ее мертвенно-беловатом свете ярче выделялись дома и палисадники... Военная обстановка постепенно втягивала и тетю Дуню. Наравне со всеми женщинами она дежурила во дворе, деловито распоряжалась подростками, загоняла в бомбоубежище зазевавшихся граждан... Мирный порядок ее жизни нарушился. Стоя на дежурстве, тетя Дуня глядела на непрерывно двигающиеся белые столбики прожекторов и думала о родном любимом Паше и о Ваське... От гудения "юнкерсов" и "мессершмиттов" сердце у нее начинало сильно биться, к горлу подступала тошнота. И когда, настигая врага, появлялся быстрый "ястребок", она дрожащей рукой крестила его. - Господи, помоги ему! Господи, не допусти погибнуть! Побывав один раз в госпитале у Тани, она пришла домой тихая, собрала в пакет сберегаемые для Васька конфеты и отнесла их раненым. - Возьми... возьми... Там разделите меж собой... Чайку попьете... - совала она в руки бойца пакетик. - Ну что ж, спасибо, мамаша... Без конфет обойтись можно - внимание дорого, - принимая подарок, говорил раненый. - Одинокая я... - плакала тетя Дуня. - Племянник у меня был, брат... - Мы все чьи-нибудь племянники, да братья, да сыновья, а Родина у всех одна, всех под своим крылом держит! - вздыхал раненый. - Видать, все в войну породнимся, - улыбалась сквозь слезы тетя Дуня. И часто говорила Тане: "Может, помочь в чем надо, так ты скажи, прибеги".
      * * *
      В этот день тетя Дуня не топила печь. Она сидела одна в пустой, холодной комнате, уронив на колени руки. На столе стоял недоеденный вчерашний суп. С угольника смотрели на тетю Дуню знакомые, дорогие лица Трубачевых. Павел Васильевич с ласковой укоризной улыбался сестре, словно выговаривая ей за беспокойство о нем. Мать Васька глядела из рамки глубокими ясными глазами; эти глаза как будто искали кого-то в комнате и, не находя тех, кого искали, останавливались на тете Дуне. Цветная фотография Васька заслоняла портреты его родителей. Синие глаза мальчика смеялись, золотой чуб торчал вверх, на рукаве матросской курточки блестел якорь. Тетя Дуня медленно отводила взгляд, и по лицу ее текли слезы. На дворе уже стояла глухая осень, в окна царапались голые ветки деревьев. Было сиротливо и неуютно и на дворе и в комнате. Тетя Дуня встала, накинула шаль. "Пойти в домоуправление узнать - может, что нужно помочь". Внизу хлопнула дверь, по лестнице кто-то быстро поднимался, словно две пары ног перегоняли друг дружку. - Евдокия Васильевна! Евдокия Васильевна! Тетя Дуня, уронив шаль, бросилась в кухню, бессильно опустилась на табуретку. Девочки говорили быстро, перебивая друг друга: - ...Васек уже едет! Они все вместе - Одинцов, Мазин, Саша Булгаков, Русаков! Нас отправили на самолете, но мы целых три дня жили в Москве. Они скоро, скоро будут дома! Они уже, наверно, перешли через фронт и сели на поезд... Тетя Дуня очнулась, подняла побелевшее лицо, тихо пошевелила сухими губами: - Васек... через фронт?.. - Ну да... Вы не бойтесь! С ними Митя и дядя Яков. Дядя Яков знает все тропинки. Они уже, наверно, перешли. Не бойтесь за них! - успокаивали девочки. Тетя Дуня вдруг улыбнулась, крепко обняла обеих и сдержанно сказала: - Что ж, буду ждать. Спасибо вам, девочки... Когда Лида и Нюра ушли, она вспомнила, что надо было хорошенько расспросить их, узнать, где остался Васек, через какой фронт он будет переходить. Мысли тети Дуни мешались. Представление о фронте складывалось из чьих-то рассказов, обрывков прочитанных книг и, главное, из военных картин в кино. Перед глазами встали тяжелые танки, ползущие по взрытой земле, черные столбы дыма, изломанная колючая проволока, падающие люди... и среди них маленькая фигурка Васька... Тетя Дуня схватилась за голову, застонала... Ночью ей снились страшные сны. Тяжело переваливаясь с боку на бок, на Васька двигался фашистский танк. Тетя Дуня металась на кровати: "Посторонись, Васек, голубчик! Задавит!.." А откуда-то с плаката спрыгивали длинноногие чудовища в железных касках и направляли на Васька пулеметы. Потом скручивали ему назад руки... Тетя Дуня строго глядела в синие бесстрашные глаза племянника: "Помни, Васек: мы Трубачевы. Умирать один раз!" Рассвет поднял тетю Дуню на ноги, рассеял мучительные кошмары. Сердце ее вдруг обожгла горячая радость, что Васек жив, что, может быть, он уже близко... Вечером в городе завыла сирена. Тетя Дуня спокойно вышла на дежурство и, шагая по двору с противогазом, громко командовала: - Граждане! Спускайтесь в бомбоубежище! Спокойно, дорогие, спокойно!.. Но душа у нее самой была неспокойна.
      Глава 3. ФРОНТОВЫЕ ТОВАРИЩИ
      Васек Трубачев, Саша Булгаков, Коля Одинцов, Мазин и Русаков приехали поздно вечером. Родной город встретил их грозным, предостерегающим воем сирены. Перебегая от дома к дому, под грохот орудийной пальбы товарищи пробирались по улицам. На вокзале Саша встретил соседского паренька, который рассказал, что семья Саши Булгакова уехала вместе с заводом на Урал. Сначала Саша растерялся от этого известия, но, когда над городом проплыли немецкие "мессершмитты" и от орудийной пальбы задрожала земля, он крикнул на бегу Трубачеву, закрывая обеими руками уши: - Мал мала далеко! Там спокойно! Молодцы они, что уехали! - Ко мне бежим - я всех ближе! - не слыша его, отвечал Васек. У двора Трубачевых стояла тетя Дуня в кожаной куртке, с противогазом на боку. Васек и его товарищи чуть не сбили ее с ног и, узнав, остановились как вкопанные. - Тетя Дуня! - Васек повис на ее шее. - Тетечка, здравствуйте! Тетя Дуня ахнула, обхватила его за плечи, потащила в дом. Товарищи, смущенно улыбаясь, двинулись за ними.
      В маленькой кухоньке тускло горела лампа. Ребята сбросили у порога вещевые мешки. - Батюшки, живой пришел!.. Паша-то, Паша узнает!.. - поворачивая во все стороны Васька и прижимая его к себе, бормотала тетка. - Где папа? Тетечка, где папа? - вырываясь из ее рук, кричал Васек. - Где он? - Пишет, пишет нам отец. Вчера письмо прислал - раненых возит... Сейчас сменюсь с дежурства, найду письмо-то... Вот, ешь пока... да гостей угощай своих! - торопливо говорила тетя Дуня. - Это не гости - это мои фронтовые товарищи! - горячо сказал Васек. - Ты ничего не жалей им, тетечка. Мы последний кусок вместе делили. - Да разве мне чего жалко? Что ты! Что ты, господь с тобой!.. Ешьте, пейте, были б живы... - суетилась тетя Дуня, вытаскивая на стол всякие кулечки, баночки. - Ешьте, ешьте, а я побегу...
      * * *
      "Батюшки, Васек у меня дома! В бомбоубежище, что ли, их свести? Не случилось бы чего!" - с волнением думала она про себя, громко убеждая граждан не беспокоиться. А в это время усталые и голодные ребята, наскоро уничтожив все запасы тети Дуни, стояли у занавешенного окна, прислушиваясь к тяжелым ударам зениток и гудению самолетов. - Пойдем! - нетерпеливо дергал Мазина Петя Русаков. - Меня мать ждет. - Нас тоже ждут... Мы пойдем, Трубачев! - торопились Мазин и Одинцов. - Не надо, подождите! - удерживал их Саша. - Вдруг убьют? На самом пороге, подумайте только! У самого дома! Васек колебался. Он понимал нетерпение товарищей. Но на улице была уже ночь, и от гула орудий по спине пробегал неприятный озноб. Ну что, если осколок или воздушная волна!.. - Не уходите, ребята! Только до утра останьтесь. А то мы с Сашкой не будем даже и знать, добежали вы или нет. Ну, хоть бомбежку переждите... Давайте заберемся на папкину кровать все вместе и переждем. Ладно? - просил Васек. Ребята согласились. Васек прыгнул на отцовскую постель, обеими руками обхватил подушку и, зарывшись в нее лицом, счастливо засмеялся. - Все, все полезайте! Всем места хватит, - приглашал он товарищей, отодвигаясь к стене. Широкая, уютная кровать Павла Васильевича приняла всех пятерых, и через полчаса ребята крепко спали, уткнувшись друг в друга. Васек заснул последним. Мягкая подушка, словно теплая отцовская рука, лежала под его горячей щекой; перед сонными глазами тихо качались и кланялись знакомые с детства вещи: "Здравствуй, Васек, здравствуй, Рыжик..." Васек жмурился, как от солнца. Но сон его часто прерывался тяжелыми ударами зенитных орудий. Мальчик ближе придвигался к товарищам. Мысли его убегали назад - к Мите. Он вспоминал тяжелый, мокрый лес, запутанные тропы, идущих впереди дядю Якова и Митю. Изредка они перебрасывались словами, о чем-то советовались. Несколько раз, поворачивая к ребятам строгое, серьезное лицо, Митя тихо командовал: "Ложись!" Они ложились и ползли, прижимаясь к мокрой земле. Один раз, совсем близко от них, промчались на мотоциклах фашисты. Другой раз, под вечер, переходя вброд речку, они заметили немецкого солдата, стиравшего белье... В минуту опасности Митя быстро взглядывал на ребят; лицо у него становилось твердым, словно оно было высечено из камня. Когда опасность оставалась позади, Митя улыбался им, кивал головой, а Яков Пряник тихонько подшучивал, одобряя веселой прибауткой. Так они шли день и ночь, и еще день и еще ночь и только к рассвету третьего дня перешли фронт. Васек понял это в тот момент, когда из чаши леса вышли с винтовками три красноармейца... Васек вспомнил, как, прощаясь, Митя обнимал его и всех ребят по очереди, долго глядел в лицо каждому, торопливо повторяя: "Ну, все... Езжайте домой... Поклонитесь школе от меня, ребята..." А дядя Яков, подняв вверх густые выцветшие брови, задумчиво сказал на прощанье: "Главное в человеке - честность. От нее все качества". Хорошие слова у Якова Пряника! О них надо еще подумать, но сейчас думать не хочется. Васек мысленно еще раз обнимает Якова Пряника, Митю, передает привет Генке. Он вспоминает, как, уходя, Митя несколько раз оглядывался и кивал головой. Воспоминания Васька путаются, крепкий сон укладывает его голову на отцовскую подушку... Прибежав с дежурства, тетя Дуня долго смотрела на смешные, сонные лица, оттопыренные по-детски губы, вихрастые головы. Осторожно поправила неловко согнутую ногу Мазина, положила на подушку голову Пети, покрыла всех пятерых одеялом и с уважением сказала: - Ишь ты. фронтовые товарищи...
      Глава 4. В ОПУСТЕВШЕЙ ШКОЛЕ
      Школьный сторож Иван Васильевич сидит в своей каморке под лестницей. Целая пачка писем лежит перед ним на столе. Надев на нос очки, он медленно разворачивает написанные разными почерками листки, внимательно перечитывает их, сортирует, потом достает из ящика ученическую тетрадь в две линейки и, вздыхая, пишет ответ. Ручка вертится в его неумелых пальцах, большие, жирные кляксы расползаются по бумаге. - Эхе-хе... - кряхтит школьный сторож. - Не просто и отвечать на письма... Вот письмо из Магнитогорска от матери Саши Булгакова на имя директора школы: "...изболелась душа за нашего мальчика. Если есть какие вести, сообщите, дорогой Леонид Тимофеевич! Измучились мы, места себе не находим..." Иван Васильевич откидывается на спинку стула и, глядя на эти строчки, качает головой: - Что ж сообщать?.. Не только семья Саши Булгакова не находила себе места. Прибегали с работы мать Лиды Зориной и мачеха Пети Русакова. Долго медлили, прежде чем постучать в дверь. Тащилась через весь город бабушка Коли Одинцова. Плакала, сидя на крыльце. Перед отъездом на Урал приходили Митины старики и, молча посидев, ушли. Мать Коли Мазина лежала в больнице - она ни о чем не спрашивала. Иван Васильевич отложил письмо Сашиной матери и взял другой конверт. Из конверта выпал еще конверт с марками и обратным адресом: "г. Уфа, детский дом". Писала воспитательница Вали Степановой: "Простите, что часто беспокою вас, дорогой Иван Васильевич. Нет ли вестей о наших детях? Я писала в Свердловск Леониду Тимофеевичу, но он сам ждет вестей от вас, так как письма приходят на школу. Мне очень тяжело. Валя пришла в детский дом совсем ребенком и выросла на моих руках..." Иван Васильевич устало трет лоб. Под глазами у него набухли мешки, лицо осунулось, глаза потускнели; по ночам стала болеть спина. "Измучились мы с вами, Иван Васильевич, нет сердцу покоя", - не раз говорила тетка Трубачева, навещая старика. Грозный вынимает из пачки еще одно письмо - пишут родители Нюры Синицыной: "...Примите срочные меры к розыску нашей дочери..." - Эх, дети, дети! - вздыхает Иван Васильевич. - Много слез из-за вас пролито... Когда Сергей Николаевич привез первую партию ребят, родители оставшихся встревожились, прибежали в школу, но, узнав, что со дня на день можно ждать Митю, разошлись по домам, обнадеженные. Прошло томительных три дня. Ни Мити, ни детей не было. Школа делала все возможное, чтобы разыскать их: в Жуковку летели телеграммы, по пути следования поезда запрашивались самые крупные станции, Сергей Николаевич несколько раз звонил в Киев. Ответы получались неутешительные: Жуковка была разбита, враги бомбили шоссейные дороги, повсюду шла эвакуация детей. Маленькая кучка ребят со своим вожатым затерялась в гуще событий. Родители собирались в школе, забрасывали учителя вопросами, но Сергей Николаевич и сам не мог понять, почему Мити с ребятами до сих пор не было. Ведь легковая машина должна была в тот же вечер доставить их на станцию, и следующий поезд отходил на Киев в ту же ночь... Учитель в мельчайших подробностях рассказывал все как было. Бледный, измученный тревогой за ребят, Сергей Николаевич стал похож на человека, перенесшего тяжелую болезнь. Под глазами его легли черные тени, лицо осунулось. Леонид Тимофеевич не терял надежды и как мог успокаивал родителей. А над городом уже появлялись вражеские бомбардировщики... Каждая семья провожала на фронт своих близких. Сергей Николаевич явился в военкомат, получил направление в часть и должен был спешно выехать. Учитель покидал город с тяжелым беспокойством в душе. Серый от бессонных ночей, он шагал среди своих новых фронтовых товарищей, суровый и беспощадный к врагу. Дорожная пыль клубилась под его ногами, и в глазах неотступно стояли лица ребят. Вскоре после ухода Сергея Николаевича на фронт в городке началась эвакуация. Выезжали детские дома, школы, заводы, фабрики. Ушел на фронт отец Пети Русакова, уехал с ополченцами отец Лиды Зориной, эвакуировалась вместе с заводом семья Саши Булгакова, Синицыны, не дождавшись дочери, перебрались в Уфу. Туда же был вывезен детский дом Вали Степановой. Из роно Леониду Тимофеевичу пришло распоряжение вывезти ребят в Свердловск. На вокзале толпились отъезжающие школьники. Их сопровождали вожатые и учителя. Многие учителя уходили ополченцами на фронт. Грозный остался один в опустевшей школе. Каждое утро, потряхивая связкой ключей, он шел по коридору, открывал классы, стирал пыль со столов и парт. Потом присаживался на ступеньку маленькой школьной сцены и. подняв вверх голову, слушал, как гудят под потолком осенние мухи. Под вечер он разбирал пачки писем, полученных на адрес школы. Вытирая со лба обильный пот, старик часами просиживал за своим столом. Иногда, опершись головой на руку, он незаметно для себя задремывал. Во сне слышался ему заливчатый школьный звонок, задорные голоса школьников, дружный топот по коридору... "Во двор, во двор пожалуйте! Вам где приказано гулять? Ишь вы!" - кричал Грозный и, просыпаясь от собственного голоса, с испугом оглядывал пустую каморку.
      * * *
      Сейчас Грозный не спит, и не во сне, а наяву он слышит топот ног на крыльце, слышит знакомые детские голоса. Он медленно выпрямляется, протягивает руку к своей мохнатой шапке. На крыльце хлопает дверь, осторожно стучат по коридору чьи-то каблучки, со скрипом отворяются двери. - Эй, кто там? - кричит школьный сторож. Глаза у него блестят, в голосе появляются знакомые грозные нотки. - Кто там ходит? Шум мгновенно стихает. Осторожно открывается дверь, в нее просовываются головы девочек, за ними выглядывает еще несколько голов. - Это мы... Грозный делает два шага вперед и останавливается. - Иван Васильевич, миленький! Не узнали нас? Это мы, четвертый "Б"... то есть пятый "Б"... - Иван Васильевич, здравствуйте! Лида и Нюра тормошат старика: - Не узнали нас? Не узнали нас? Мальчики со всех сторон обступают школьного сторожа: - Здравствуйте, Иван Васильевич! Здравствуйте!.. Ключи со звоном падают из рук старика.
      * * *
      В каморку школьного сторожа заглядывает тусклое осеннее солнце. Ребята сидят на сундуке, на кровати, на табуретках, придвинутых к столу. Грозный не спеша надевает очки, осторожно вынимает из конверта листок почтовой бумаги, исписанный крупным почерком учителя. - Не мне это письмо писано, да вот взял на душу грех - распечатал, говорит Иван Васильевич. - Читайте! Читайте! - нетерпеливо шепчут ребята. - "Здравствуйте, дорогой Леонид Тимофеевич! Еще так недавно расстались мы с вами, а кажется - прошли годы..." Ребята слушают затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Грозный медленно переворачивает страницу: - "...Среди эвакуированных, попадавшихся нам по пути, я видел много ребят. Все они казались мне похожими на наших. На привале товарищи вспоминали свои семьи. Я слушал их тихие, душевные разговоры и думал о кучке ребят, затерявшихся где-то на украинских дорогах: думал о Мите, мысленно представлял себе Трубачева, Севу Малютина, девочек, Мазина и Русакова, Колю Одинцова... Наутро мы шли в бой. Каждому из нас было что защищать. Я просто не узнавал вчерашних мирных людей, вспоминавших на привале своих детей и жен, - они дрались бешено и упорно, отстаивая каждую пядь своей земли..." Грозный останавливается и поверх очков смотрит на ребят. - Читайте! - шепчут за его плечом взволнованные голоса. Грозный читает. В каморку медленно заползают сумерки, серые осенние тучи совсем закрывают слабый, желтеющий свет солнца. Старик придвигается ближе к окну: - "...Прощайте пока, дорогой Леонид Тимофеевич! Обнимите нашего доброго Ивана Васильевича и, если вернутся мои ребята, передайте им, что наступит счастливый день победы и мы снова будем вместе". Грозный складывает письмо. - Подождите, Иван Васильевич! Дайте, дайте подпись посмотреть! Ребята вскакивают и, наклоняясь над письмом, жадно вглядываются в подпись: "Сергей Николаевич".
      Глава 5. ЧТО ДЕЛАТЬ?
      Серая, глухая, безрадостная осень окутала маленький городок. Как будто никогда не было яркого солнца, зеленых деревьев, свежей травы в палисадниках. По черным стволам бегут дождевые капли, прибилась к мокрой земле увядшая трава... Нет солнца! Но никто не вспоминает о солнце, о зеленых деревьях, о свежей траве. Люди не обращают внимания на дожди, на ветры, на грязь и слякоть. Тревожно в городе, тревожно вокруг города, хмуро шагают по улицам граждане, не слышно громких голосов. Все знают - полчища врагов стягиваются к Москве. Люди лихорадочно и упорно работают на оборону. Редкий человек ночует дома - большую часть времени каждый проводит там, где он нужен в данный момент. Дружной семьей сплотился советский народ. Каждый чувствовал себя частью той великой преграды, о которую должен был сокрушиться враг. Люди трудились не покладая рук. Севина мама работала на заводе. Мачеха Пети Русакова, Екатерина Алексеевна, ночи напролет просиживала в редакции районной газеты, чтобы город мог рано утром получить свежие новости. Многие женщины шили и вязали теплые вещи для бойцов. Выйдя из больницы, мать Коли Мазина тоже стала вязать носки и варежки для армии. Коля, скучая, смотрел, как быстро двигаются спицы в худых пальцах матери. Он томился без дела. При объявлении воздушной тревоги первый выскакивал на улицу и, охотясь за зажигательными бомбами, приводил всех в изумление своей ловкостью. Дружба Коли с Петей Русаковым иногда нарушалась ссорами. Петя во всем старался помочь матери и много времени проводил дома. Мазин скучал без товарища. Однажды, когда Петя появился на пороге его дома, он отвернулся и грубо крикнул: - Киш! Иди отсюда, сыночек! Петя, вспыхнув, подскочил к товарищу: - Ты что, драки хочешь? Мазин удивился, засучил рукава, но потом раздумал и, скучно улыбаясь, сказал: - Мне дело нужно, а не драка! Не один Мазин тосковал о настоящем деле - отсутствие этого дела мучило и его товарищей. Ребята не находили себе места оттого, что они стали вдруг бесполезными в такое время, когда все люди кругом без устали работают. Еще так недавно на Украине они как могли помогали взрослым. Им хотелось бы и сейчас вместе со всеми людьми что-то делать для общей пользы. А день шел за днем, и непривычное безделье становилось все тяжелее. Саша Булгаков жил у Васька. Оба они часто бывали у Севы. Туда же приходили девочки, Коля Одинцов, Мазин и Русаков. Собравшись все вместе, хмуро глядели друг на друга. - Зачем мы приехали? - с укором спрашивал Мазин. - Какая от нас польза здесь? - Я говорил вам: останемся, а вы все Трубачева слушались. вот и сидите теперь! - поддерживал его Петя Русаков. Васек вспыхивал гневом: - Я не распоряжался! Там старшие были! - При чем тут Васек? Нам сказано было уезжать - и все. Как это мы могли остаться? - удивлялся Сева. - Неблагодарные! Вот уж неблагодарные! - возмущенно кричала Лида. - "Неблагодарная! - примолвил Дуб ей тут..." - пробовал шутить Петя. Но Нюра Синицына резко обрывала его: - Оставь!.. Я удивляюсь вам, ребята! Скоро же вы все забыли! Да еще на Трубачева нападаете, а ему больше всех на Украине досталось. Думаете, легко ему было... Ребята начинали смущенно оправдываться: - Васек, ты не подумай чего-нибудь, это мы так! - С горя! - усмехнулся Мазин и, подойдя к Трубачеву, ласково заглядывал ему в глаза: - Ты не сердись. Нам дело нужно... понимаешь, дело! Васек не сердился. Он чувствовал себя плохим командиром, распустившим свой отряд. Он сам обвинял себя в том, что его отряд бездействует. - Остаться мы не могли, понятно? И об этом разговор надо кончить. И о геройстве мечтать нам нечего, а то пока мы думаем да раздумываем, все люди работают, а мы без дела шатаемся. И не учимся даже! - хмуро говорил он товарищам. - Конечно! Лишний разговор это, ребята, - поддерживал его Коля Одинцов. И вообще... нехорошо как-то получается... Люди везде работают, никакой работой не гнушаются, лишь бы па пользу. Ремесленники дороги чинят, дома ремонтируют, ребята по дворам бутылки собирают, а мы все ищем чего-то особенного. - Давайте пока хоть бутылки или железный лом собирать, - это все нужно для фронта. Давайте, правда, ребята? - предложил Саша. Ребята согласились, но неожиданно для них нашлось другое дело.
      Глава 6. ГОСПИТАЛЬ
      Моросит мелкий, осенним дождик. У ворот школы останавливается грузовик, доверху наполненный железными койками. Двое рабочих торопливо сбрасывают койки на землю, прыгают в кузов и отъезжают. - Живо убирайте! Сейчас матрацы привезем! - кричат они двум девушкам-санитаркам, выбегающим со двора. Койки, выкрашенные зеленой краской, штабелями лежат у забора. - Сбросили у ворот и уехали! Хоть бы во двор внесли! - сердятся санитарки, хватаясь за липкие спинки кроватей. С крыльца быстрыми шагами сходит Грозный, затягивая ремешком старое, порыжевшее пальто. Опережая Грозного, прыгает со ступенек Васек Трубачев. - Ребята, сюда! Койки привезли! Живо! - кричит он на бегу. - Коля! Саша!.. Койки!