Валентина Осеева
      Васек Трубачев и его товарищи
      * КНИГА ВТОРАЯ *
      Глава 1. ВСТРЕЧА
      На широкую проезжую дорогу смотрят белые хаты. Окна с расписными наличниками прикрыты тонкими занавесками. Под окнами растут розовые мальвы, душистые вьюнки, в густой траве около перелазов краснеют маки, над черными, разогретыми солнцем вишнями кричат и ссорятся воробьи. А позади белых хат, понизу за огородами, за цветистым лугом, кружит быстрая речка. За рекой синеют густые леса. На лугу лениво пасутся колхозные коровы, истомленные жарой, сытной пищей и надоедными слепнями. По другую сторону села - богатые колхозные поля. Теплый ветер доносит оттуда медовый запах цветущей гречи, легкий шум дозревающей пшеницы.
      Солнце перевалило за полдень. У колхозного сарая девчата и хлопцы складывают под навес сено. У плетня старые деды раскуривают трубки и мирно беседуют меж собой:
      - В подбор сено идет...
      - Погода подходящая...
      - В самый раз для уборки.
      В волосах у девчат путаются сухие стебли, забираются за воротники, щекочут шеи.
      Председатель колхоза Степан Ильич мнет в ладонях душистый пучок сухой травы и жадно вдыхает ее запах:
      - Богатые корма для скотины!
      По улице пробегают с граблями девчата.
      - Эй, девчата! - окликает их Степан Ильич. - Повыше от реки скирды складывайте, где я указал.
      - Добре! - звенят с улицы молодые голоса.
      Степан Ильич смотрит на небо, поглаживает широкой ладонью бритые щеки. Праздничная, расшитая васильками рубашка ловко сидит на его статной фигуре; воротник туго охватывает загорелую шею. Голубые глаза щурятся от солнца.
      - Разодела тебя, Степан Ильич, жинка, как на свадьбу! - шутят над ним старики.
      Степан Ильич смущенно оглядывает себя, осторожно снимает с рубашки сухой стебелек и улыбается широкой, простодушной улыбкой, показывая ровные белые зубы:
      - Верно, что разодела! К сенокосу и вышивала.
      Старики улыбаются:
      - Ребята наши москвичей ждут - до свету встали да за Игнатом в Ярыжки бегали!
      - Ну, ясно, большой интерес для них!
      - Сейчас должны прибыть, - скручивая папиросу, говорит Степан Ильич.
      Во двор вбегает босоногий подросток:
      - Дядя Степан, вас до сельрады кличут!
      - Добре. Иду сейчас. - Степан Ильич крупно шагает к воротам.
      - Степан Ильич, бригадир спрашивает, какое ваше распоряжение будет насчет луговины, - сегодня там починать косить или завтра? - окликает председателя дивчина в красной косынке и синей подоткнутой юбке.
      - Сегодня, сегодня починайте, пока погода стоит!
      На улице, толкая друг дружку, скачут ребятишки. Щупленький дед Михайло суетливо пробегает мимо.
      Показываются возы, доверху нагруженные сеном.
      - Стой! Стой! Заверни один воз до школы!.. Заверни, говорю, председатель приказал! - машет рукой дед Михайло.
      В колхозе "Червоны зирки" не до гостей.
      Стоят горячие дни сенокоса. Люди чуть свет вышли на работу, село опустело, и только из трубы председателевой хаты вьется дымок.
      Мать Степана Ильича, баба Ивга, вытаскивает из печи дымящийся чугун, вычерпывает дуршлагом горячие вареники. Темное, сухое лицо ее с черными бровями раскраснелось. Аккуратно подобранные под очипок гладкие волосы, подернутые сединой, блестят, как намазанные маслом.
      - А где ж то наш Степан? И весь народ на поле - некому будет и встретить приезжих... - беспокоится она. - Спасибо, хоть ты, Татьянка, забежала! А ну, сходи, доню, за холодцом! Проголодаются диты с дороги!
      Татьяна, председателева жена, хватает полотенце и бежит в погреб. Разогретая солнцем земля жарко припекает ее босые ноги.
      Степан Ильич быстрым шагом идет к своей хате.
      - Поторапливайся, жинка, поторапливайся! Время!
      На широком лице Степана Ильича блестят капельки пота, он расстегивает воротник и вытирает платком шею.
      - Ой, Степа, так же некрасиво!
      Татьяна на ходу застегивает мужу воротник, оправляет ему рубашку.
      - Да жарко же... - покорно говорит он, подхватывая на руки выбежавшего из хаты маленького белобрысого хлопчика. - А ну, Жорка, садись на плечи, да пойдем до ворот, сынок! Глянем на дорогу - не едут ли гости из Москвы.
      x x x
      С утра сидели у околицы колхозные пионеры, купая в пыли босые ноги и прикрыв от солнца глаза. Трижды успели они сбегать к реке, прежде чем ветер донес до них звонкую песню и из-за леса вынырнул грузовик с широким полыхающим, как пламя, пионерским знаменем.
      - Едут! Едут!
      - Бежим на село!
      - Выходьте с хаты! - врываясь во двор Степана Ильича, кричали ребята. Живо! Бо воны вже туточки!
      - Встречают! Встречают! - волновались в машине приезжие. - Митя! Нам как, Митя?
      - Знамя выше! Девочки, знамя поднимайте! Ребята, подъезжаем! - кричал Васек Трубачев, придерживая разлетающийся рыжий чуб. - Пойте громче!
      Сергей Николаевич поднял шляпу и, стоя в машине, замахал ею над головой.
      - Ура! Ура! - дружно вырвалось за его спиной.
      На улице, у хаты председателя колхоза, быстро собрались встречающие.
      Грузовик остановился. Оттуда, как горох, посыпались ребята, хватаясь за протянутые к ним руки.
      - Доехали!
      - Здоровеньки булы!
      - Доехали, голубята мои!
      Степан Ильич заторопился навстречу, но женщины опередили его.
      Высокая, прямая баба Ивга быстро поправила на голове нарядный очипок. Татьяна засуетилась около грузовика.
      - Здравствуйте, голубята мои! - выступая вперед и кланяясь, сказала баба Ивга. - С приездом вас, дорогие гости!
      - С приездом! С приездом! - весело кричали ребятишки, пропуская наконец вперед Степана Ильича.
      - Здорово, здорово, дорогие гости! Окружили вас со всех сторон, никак не дают человеку поздороваться! - добродушно смеялся Степан Ильич, пожимая руку учителю.
      Николай Григорьевич растроганно говорил старикам:
      - Земляки мы... Вот добрался я до своей родины... Добрался все-таки...
      Ребята, сбившись в кучу, весело оглядывались вокруг. Откуда-то сбоку с громким барабанным боем неожиданно двинулся к ним отряд колхозных пионеров.
      - Здорово, товарищи! - оглушительно рявкнул из строя белоголовый Федька Гузь.
      - Здорово! - прокатилось за ним.
      Барабанщик, стиснув зубы, яростно бил в барабан.
      - Тихо, ты! - крикнул на него хлопчик в пиджаке и шапке-кубанке. Тихо, ты! Дай слово сказать!
      Игнат Тарасюк сдвинул на ухо кубанку и выступил вперед.
      - Построиться! - шепнул своим ребятам Трубачев.
      Ребята поспешно стали в строй.
      Все стихло...
      Васек вышел навстречу колхозным пионерам и отдал салют.
      - Привет от Москвы! - горячо и взволнованно крикнул он.
      - Привет от колхоза "Червоны зирки"! - отдавая салют, с достоинством ответил ему Игнат Тарасюк.
      Ребята пожали друг другу руки.
      - Будем знакомы! - важно сказал Игнат, поднимая густые, сросшиеся брови, оглядел Васька и вдруг, не удержавшись, с удовольствием шлепнул его по спине крепкой ладонью: - Бачь, який ты! Московский!
      Отряды зашумели, смешались. Ребята быстро знакомились, не обращая внимания на взрослых.
      Решено было двинуться к школе, выгрузить вещи, привести себя в порядок.
      - Девочки, девочки, как тут хорошо! - радовалась Нюра Синицына. - Я ни за что отсюда не уеду, ни за что! Хоть насильно меня тащи!
      Ребята направились к школе.
      Валя Степанова шла по краю дороги, срывала ромашки и о чем-то расспрашивала колхозных пионеров. Лида Зорина, подпрыгивая, убежала вперед. Мальчики старались держаться солидно: Одинцов с кем-то спорил, что-то горячо доказывая, а Петька Русаков с любопытством оглядывал желтое поле подсолнухов и тихонько толкал Мазина:
      - Подсолнухов-то, подсолнухов! Вот где полакомимся!
      - Ладно уж, - ворчал на него Мазин. - Что за характер у тебя, Петька! Ведь в гости приехали. Сдерживайся все-таки.
      Трубачев и Булгаков разговаривали с Игнатом.
      - Вот где будете жить! - гордо сказал Игнат, снимая с головы свою кубанку. - Смотрите - это наша школа!
      x x x
      В середине села, на высоком пригорке, неподвижно стоят строгие, прямые тополя. Под ними краснеет черепичная крыша новой, выкрашенной в голубую краску школы.
      На собрании колхозников решено было покрасить школу веселым цветом, чтоб "дитя до ней бигло краще, як до дому". И теперь школа была видна далеко с дороги.
      "Як дивчина на празднике", - шутили колхозники и, объясняя кому-нибудь дорогу, говорили:
      "Як дойдете до школы..."
      Или:
      "Як минуете школу..."
      Сторожем при школе поставили деда Михайла. Там он и жил со своим внуком Генкой в маленькой белой мазанке.
      Этим летом привезли в школу столы и парты. Из района ждали новых учителей. А прошлые зимы ребята из колхоза "Червоны зирки" бегали учиться в соседнее село Ярыжки, к учительнице Марине Ивановне.
      - В Ярыжках школа четырехклассная, а это семилетка, понятно? И участок нам отвели при школе. Будем свой сад сажать, - объяснял Игнат.
      Дед Михайло отворил ворота. Ребята с шумом вбежали на широкое, гостеприимное крыльцо школы. В классах было светло и прохладно, пахло краской и свежим тесом, на полу лежало душистое сено.
      - Ребята, занимайте себе класс! Чур, это наш! Смотрите - пятый! Это наш! - кричали девочки.
      Мальчики осматривали сложенные в углу парты. Игнат, присев на корточки, прижимал ладонь к крашеному полу и с гордостью говорил:
      - Вот краска! Только недавно покрасили, а ничуть не прилипает! И блестит, как зеркало!
      - Живо, живо, ребята! Нас хозяева с обедом ждут. Потом все разглядим, торопил Митя.
      Наскоро умывшись и пригладив волосы, ребята вернулись во двор председателя колхоза. Под тенью деревьев уже был поставлен длинный стол, покрытый чистым, выбеленным холстом. Чашки с синими ободками, расписные глиняные миски и тугие букеты цветов украшали стол. От чугуна с красным украинским борщом поднимался душистый пар. Из-под вышитых полотенец виднелись румяные перепички и паляныци; на варениках, величиною с добрый кулак, таял сахарный песок. Хлопотливые пчелы кружились над кушаньями. Под столом, сладко зевая в ожидании пиршества, улеглись сбежавшиеся отовсюду псы. Они шевелили холст, высовывали из-под стола черные носы, беспокойно принюхивались к запахам. Колхозные ребятишки отгоняли их длинными ветками:
      - А куды! А куды!
      Ребята шумно и весело размещались за столом вперемешку с колхозными пионерами.
      - Сюда, сюда, Василь! Около меня садись! - тянул Трубачева Игнат. Садись, садись!
      Сева Малютин очутился рядом с барабанщиком.
      - Девочки, девочки! Идите к нам! - звали Лида и Валя новых подружек.
      - Да вы ж гости... мы после...
      - Нет, вместе, вместе!
      Федька Гузь таращил серые глаза на Мазина и, согнув в локте руку, показывал ему свои мускулы:
      - А ну, потрогай! Бачишь? Як камень!
      Мазин крепко сжимал Федькины мускулы.
      - Стой, стой! Ух, и сила ж в тебе! - искренне восхищался Федька.
      Баба Ивга весело и радушно угощала ребят:
      - Ешьте, ешьте, мои голубята! Ешьте на доброе здоровьичко!
      Сергей Николаевич и Митя сидели на другом конце стола и оживленно беседовали с председателем. Татьяна налила им меду. Сергей Николаевич встал, поднял кружку и что-то сказал. Ребята в шуме не расслышали его слов, но громко захлопали. Тогда Степан Ильич вышел из-за стола, пригладил усы и тоже поднял свою кружку:
      - А ну, выпьем за московских пионеров! Чтоб росли да поднимались, як дубы могучи, як соколы вольны, комсомолу на подмогу, нам на радость! Степан Ильич засмеялся. - Вот какую я вам речь сказал! А теперь вы отвечайте... Налейте-ка им медку, мамо!
      Баба Ивга налила ребятам меду. Ребята встали, смутились:
      - Трубачев, выступи! Выступи!
      - Одинцов, Булгаков, что же вы? - зашептали девочки. - Отвечайте же!
      - Митя! - пискнул кто-то.
      Сергей Николаевич улыбнулся. Митя кивал ребятам:
      - Ну, отвечайте! Что же вы? Трубачев!
      У Васька загорелись уши. Он взмахнул кружкой, мед плеснулся на голову Мазина. Мазин вытер ладонью мокрые волосы и сердито сказал:
      - Да говори, что ли, а то обливаешь только людей!
      Общий хохот заглушил его слова.
      Трубачев тоже засмеялся и уже без смущения громко сказал:
      - Обещаем вам вырасти хорошими людьми, хорошо учиться, помогать взрослым и... - Он запнулся и горячо закончил: - Спасибо вам за все!
      Все захлопали, зашумели.
      Степан Ильич вдруг взглянул на небо и заспешил:
      - Как бы туча не набежала... Ну, дорогие гости, пейте, ешьте, веселитесь! А мы пошли. Время горячее - сенокос идет. Еще успеем и повидаться и наговориться... Угощайте ребят, мамо, а мы с Татьяной на луг пойдем...
      Веселье продолжалось еще долго.
      С песнями и шутками до самой школы провожали своих гостей сельские пионеры.
      Глава 2. НА НОВОСЕЛЬЕ
      Утром, плотно позавтракав, девочки принялись устраиваться на новоселье.
      - Ребята, разгружайте коридор! Мы свое уже все убрали.
      Тащите мешки! - командовала Лида Зорина, заправляя под косынку мокрые косички. Они с Нюрой Синицыной уже успели сбегать на речку и выкупаться.
      - А, хитрюшки! Вы уже выкупались, а нас работать заставляете! кричали, бегая по двору, мальчики. - Мы тоже хотим купаться!
      Леня Белкин схватил ведро и, зачерпнув кружкой воду, погнался за товарищами:
      - Кто хочет купаться? Подставляй голову!
      - Мазину жарко!
      - Нет, Одинцову! Петьке!
      Белкин наскочил с ведром на Мазина. Оба упали, вода пролилась, ведро с грохотом покатилось по ступенькам.
      На шум выскочила Нюра Синицына:
      - Бессовестные! Что вы делаете? Нам новое ведро дали, а вы его по ступенькам катаете!
      Она подняла ведро и стала разглядывать его на свет.
      Белкин, хромая, поднялся на ноги:
      - Тебе ведро жалко, а человека не жалко!
      - Хватит баловаться! Пошли в класс порядок наводить! - крикнул Саша Булгаков.
      В классе лежало не убранное с ночи сено. Петька Русаков уже сгреб его в кучу и развалился наверху.
      Мазин с размаху шлепнулся ему на спину:
      - Мала куча! Мала куча!
      Ребята навалились друг на друга. Сено полетело во все стороны. Леня Белкин стал на четвереньки и с целой копной на спине вылез в коридор.
      - Вам что, сено на один раз дали, что ли? - напали на ребят девочки.
      - Убирайтесь отсюда сейчас же! - размахивая полотенцем, кричала Лида Зорина.
      - Как не стыдно! Ведь этим коров кормят, а вы ногами топчете!
      - Уходите отсюда!
      - А вы не командуйте здесь! Какие командирши приехали!
      - Повязали себе косыночки и воображают!
      - Ребята, Сергей Николаевич идет! - крикнул Одинцов.
      - Собирайте сено!
      - Ага, испугались! Вот вам будет сейчас! - поддразнили их девочки.
      Сергей Николаевич вошел в класс.
      - Что тут у вас происходит?
      - Да ничего... Работаем, Сергей Николаевич! - скромно отозвался Мазин, как ни в чем не бывало собирая в охапку сено.
      - Ой, работают! - всплеснула руками Синицына.
      - Что, попадает вам от девочек? - усмехнулся Сергей Николаевич и, подойдя к куче сена, с удовольствием уселся на нее. - Хорошо! Люблю я на сене поваляться! Удивительно пахучие здесь травы! Мне всю ночь снился мед. Интересно, от каких это цветов пахнет медом?.. А ну-ка попробуем разобраться в этом гербарии! - Он положил на колени пучок сухой травы и осторожно отделил сморщенный сиреневый цветок. - Вот это, например...
      Ребята со всех сторон полезли смотреть:
      - Это клевер! Клевер!
      - А вот полевая гвоздика... и мелкая ромашка... Смотрите, Сергей Николаевич, ромашка!
      - А вот это - травка "степное сердце", она может всю зиму стоять.
      - А вот мята. Я мяту нашел. Эх, и пахнет! Понюхайте, Сергей Николаевич! - протягивая засохший стебель мяты учителю, радовался Малютин. - Мята на сырых местах растет, - это, верно, около реки косили траву.
      Все по очереди понюхали мяту, разглядели выгоревший от солнца василек, сморщенные копытки, увядший цветочек смолки.
      В коридоре послышались шаги Мити.
      - Что это так тихо у вас? Я думал - все купаться ушли, - сказал Митя, заглядывая в комнату.
      - Какое купанье! Мы еще не убрались. Везде беспорядок. А что у ребят делается!
      - Что у нас делается? Ничего не делается! - запротестовали ребята.
      - Вот в том-то и дело, что ничего не делается! - засмеялся учитель. - У нас с вами, Митя, тоже еще никакого уюта нет. Придется вступить в соревнование с мальчиками.
      Трубачев вскочил:
      - Ребята, на соревнование с Сергеем Николаевичем и Митей!
      - А с нами? Сергей Николаевич, с нами! - запрыгали девочки.
      - Ну, с вами мы не беремся! Мы уж с мальчиками лучше... Как вы думаете, Митя, а? - спросил учитель.
      - Да уж с девочками насчет уюта лучше не спорить, Сергей Николаевич. Обязательно проиграем!
      Девочки лукаво поглядывали на них:
      - Да мы вам все сами сделаем, только вы лучше уйдите пока куда-нибудь.
      - Ну нет! Это не годится, - запротестовал Сергей Николаевич. - У вас свои дела, а у нас свои.
      Все принялись за работу.
      Прежде всего девочки устроили уголок для отца учителя. Они подружились с ним еще в поезде и, бегая по всему вагону, часто заглядывали в купе учителя.
      Николай Григорьевич играл с ребятами в шахматы и радовался, выигрывая партию. Один раз, когда выиграл Мазин, старик очень огорчился:
      "Эх, разбил ты меня... Старость не радость".
      Ребята напали на Мазина:
      "Ты что, не мог проиграть? Как тебе не стыдно! Не маленький, кажется".
      Мазин, почесывая затылок, недовольно сопел:
      "Он тоже не маленький..."
      В школе девочки выбрали для Николая Григорьевича солнечный класс, перенесли туда его вещи, поставили букетик цветов.
      У себя в классе они расположились совсем по-домашнему: откуда-то появились у них стенное зеркальце, корзинка с иголками и нитками и даже занавеска.
      У мальчиков в углу валялись удочки, сетки, футбольный мяч и вещевые мешки. Эти вещи они перетаскивали с места на место, пока не вмешались девочки и не помогли им привести все в порядок. Школа ожила.
      Во дворе вертелись колхозные ребята, спрашивали, не надо ли чего. Пятилетний Жорка прыгал на одной ножке и кувыркался на траве.
      После обеда мальчики натягивали волейбольную сетку, Федька Гузь вместе с Мазиным надували футбольный мяч, девочки сбегали на луг и притащили пышные букеты цветов, кто-то разбирал рыболовные снасти, а Игнат Тарасюк деловито расхаживал по двору, давал советы, а потом, засучив рукава, мастерил около крыльца скамейку.
      - А ну, сядем все разом! Выдержит она нас или нет? А то я еще колья забью. Садись, хлопцы! - приглашал он улыбаясь.
      Улыбка у Игната была очень добрая и сразу смягчала строгое выражение лица, которое придавали ему густые, сросшиеся брови.
      После трудового, хлопотливого дня, когда все ребята собрались во дворе школы, на крыльцо, прихрамывая и держась за перила, вышел отец учителя.
      - Эх, хорошо вечерком посидеть на крылечке! - сказал он, присаживаясь на ступеньки и глядя вокруг. - Славные места... Молодость вспоминается. Много тут дорожек было нами исхожено... Много и крови пролито... Славный вояка был мой Матвеич, да и я на силу не жаловался: одной рукой подкову гнул. Эх, Матвеич! Товарищ мой! Тяжко пострадал он в гражданскую. В голову ранен был... Два дня мы с ним в болоте скрывались...
      - А что, дедушка Николай Григорьевич, не наш ли это Иван Матвеич, что пасекой колхозной заведует? - с интересом спросил Игнат.
      - Он, он! - оживился Николай Григорьевич. - Вот я к нему и поеду... А далеко ли до пасеки?
      - Далеко. Отсюда не увидишь. Если по шоссе идти - километров двенадцать будет, а как снимут пшеницу, так напрямки, полем, - поменьше. Красивые места эти... Таких мест нигде нету... Пасека над рекой стоит, вся вишеньем поросла. Зайдешь весной к Ивану Матвеичу - и уходить не хочется... Падают на плечи белые квитки, поют пчелы, а река - плеск-плеск! - рыбку за рыбкой подгоняет...
      Ребята слушали Игната не прерывая. Сергей Николаевич и Митя подсели на крыльцо.
      Мягкие сумерки уже давно окутали село, и в хатах горели огоньки.
      Глава 3. КОСТЕР
      На другой день вместе с колхозными ребятами было решено устроить пионерский костер.
      - Мы расскажем им о нашей жизни, а они нам о своей, - говорил Митя. Найдется много интересного и у них и у нас.
      Ребята заволновались:
      - Трубачев, подготовься хорошенько! Не подведи!
      - Это не шутка, - мрачно сказал Мазин. - У них тут работы много. Как бы они нас не перетянули. Ты смотри обдумай, что будешь говорить.
      - Ты как-нибудь красиво расскажи: ну там... то, другое... - скашивая глаза на Митю, заметил Петька.
      - Иди ты еще! - рассердился Одинцов. - "То, другое" Надо честно говорить, напрямки!
      - А вдруг у них лучше окажется? Ведь мы свою школу подведем!
      - Надо было раньше думать! - отрезала Синицына. -А то как дошло до дела, так испугались!
      - Кто испугался? Кто испугался? - напали на нее ребята. - Сама ты испугалась!
      Лида Зорина вместе с Валей Степановой спешно вспоминали все, что делало их звено, как они работали в кружках, как ходили на лыжах.
      - Они у нас что-нибудь переймут, а мы - у них, вот и будет хорошо, серьезно сказал Сева.
      Васек, окруженный со всех сторон, молча хмурил брови. Потом решительно сказал:
      - Как было, так и расскажу!
      Ребята успокоились:
      - Ничего, Трубачев не подведет!
      Мазин покусал нижнюю губу, посчитал что-то по пальцам и внушительно посоветовал:
      - Начинай с маленького, с мизинчика. Понял? А самый козырь на конец прибереги. Понял?
      Леня Белкин припомнил, как Мазин, получив плохую отметку, пошел в буфет и сразу десять котлет съел.
      - Это ты на конец прибереги, Трубачев! - хохотали ребята. - Вот и будет у нас козырь!
      Мазин махнул рукой:
      - Эх, жизнь! Съел человек от огорчения, а они смеются!
      - Ну, что вы там расшумелись? - прикрикнул издали Митя. - Желающие выступать в самодеятельности - записывайтесь заранее!
      Ребята начали записываться.
      Девочки обещали сплясать русскую; набралось много желающих прочесть стихи; Одинцов вызвался рассказать про деда Щукаря - отрывок из книги "Поднятая целина". Программа оказалась большой.
      - Ну, вот и набралось кое-что. А еще и хозяева нас чем-нибудь порадуют, - говорил Митя, пряча в карман записную книжку.
      Митя вообще чувствовал себя хорошо. Все его радовало: здоровый, бодрый вид ребят, новые места, гостеприимные колхозники. Радовался Митя и тому, что за дорогу он как-то незаметно сдружился с Сергеем Николаевичем, и тому, что уже сделано главное - всем родителям разосланы телеграммы о благополучном прибытии на место, а в школу отправлено коллективное письмо с описанием встречи с колхозниками "Червоны зирки".
      Впереди ожидало много интересного: веселый отдых, работа вместе с колхозниками. Но это был большой план на будущее, а пока они с Сергеем Николаевичем решили дать ребятам хорошенько оглядеться, познакомить их с колхозом и устроить поход с ночевкой в лесу.
      "В общем, все будет хорошо! Просто замечательно!" - радовался Митя.
      До вечера ребята бегали, советовались, репетировали.
      У Синицыной горели щеки. Она подходила то к одному, то к другому:
      - Девочки, только бы не осрамиться, только бы не осрамиться! Пойте изо всех сил!
      - Как это - изо всех сил? Не придумывай! Пой как надо! - строго говорила Валя.
      - Конечно. А то затянем козлиными голосами...
      - Всю Москву осрамим!
      - Только ты, Мазин, не пой, пожалуйста! У тебя очень плохой голос, предупреждала Лида Зорина.
      - Спою! - заупрямился Мазин. - В хоре не слышно будет, кто как поет.
      Игнат Тарасюк тоже собрал свой отряд и вывел его в рощу, чтоб подальше от москвичей, на свободе, прорепетировать.
      - А может, они наши песни не понимают? - беспокоился Федька Гузь.
      - А что тут понимать? Песня, она и без слов - песня... А ну, ребята, зачинайте легонько ту, что в школе разучивали... Федька! Чего шею вытя- нул, как тот гусак... Кому говорю - легонько зачинай!
      Игнат поднял вверх тоненький прутик. Ребята, не сводя с него глаз, затянули песню.
      Игнат вдохновенно раскачивался, водил по воздуху прутиком, как дирижерской палочкой:
      - А теперь поднимайте голос... А ну, а ну!.. Павло, давай втору... Вступай, вступай...
      x x x
      Когда стемнело, на лужке за школой собралось все село. Вылезли из хат старики и старухи, не усидели и молодицы - вышли с грудными детьми на руках. Принарядились девчата и хлопцы. Из села Ярыжки пришла молоденькая учительница Марина Ивановна.
      - Сюда, сюда, Марина Ивановна! Ближе садитесь, тут местечко вам есть! крикнул Игнат, подвигая к костру бревно.
      Учительница села. Колхозные ребята со всех сторон тесно облепили ее.
      - Хорошая у них учительница! - прошептала Валя Степанова на ухо Синицыной.
      Мазин, услышав ее шепот, недовольно пробурчал:
      - Ничего особенного. Наш Сергей Николаевич лучше. - И, растолкав ребят, освободил место рядом с Мариной Ивановной для учителя.
      Из темноты послышался голос Степана Ильича:
      - Ого! Да тут все товарищество собралось! Вот мы сейчас и познакомимся получше и повеселимся вместе. - Он бросил на траву свой пиджак, уселся поудобнее и, взглянув на Марину Ивановну, усмехнулся. - А около учительницы никогда пусто место не бывает: где учительница - там и школа!
      - А где колхоз - там и председатель! - засмеялась Марина Ивановна.
      - А мы тоже около Сергея Николаевича всегда! У нас тоже школа! закричали приезжие.
      Пионерский костер начался торжественно.
      Оба отряда построились в линейки.
      - Костер посвящается первому знакомству и дружбе пионеров Москвы с пионерами колхоза "Червоны зирки"! - громко объявил Митя.
      Честь зажигать костер выпала на долю Саши Булгакова. Он с волнением поднес спичку к сухой елке. По желтым иглам пробежал быстрый огонек, и елка вспыхнула, с треском рассыпая вокруг золотые искры.
      - "Широка страна моя родная..." - дружно запели ребята.
      Взрослые весело подхватили знакомую песню. Когда все смолкло, Митя сказал короткое приветствие. Закончил он его так:
      - Широка наша страна родная, а куда ни поедешь - везде ты свой человек. Вот мы к вам приехали, а уже вроде как дома или у родных...
      - А я ведь тут рос. И все мне тут дорого. И язык украинский, и воздух вот этот с полей... Что значит родина!.. - задумчиво сказал Сергей Николаевич.
      Завязалась беседа. Колхозники наперебой расспрашивали о Москве.
      - Москва наша с каждым днем растет и украшается, - сказал Сергей Николаевич. - Иногда проходишь по улице и видишь - забор стоит какой-то. За забором экскаваторы работают, грузовики рычат, растет этаж за этажом. А снимут забор - и ахнешь! Стоит перед тобой дворец - глаз не отвести! Как в сказке!
      - А мы под самой Москвой живем, на электричке туда ездим... мечтательно сказала Лида.
      - У нас городок тоже хороший! У нас и театр свой, и кино, и школы! зашумели ребята.
      - Расскажите про нашу школу! - неожиданно попросил учителя Мазин.
      - Ну что же я буду рассказывать! Вы сами про свою школу расскажите.
      Ребята зашевелились, зашептались:
      - Одинцов, Одинцов!.. Нет, Зорина! Лида Зорина, расскажи!
      Лида Зорина встала.
      - У нас очень хорошая школа... - бойко начала она.
      - Самая лучшая! Замечательная школа!.. У нас все учителя хорошие и директор хороший! - перебивая Зорину, закричали ребята.
      Мазин подбросил в костер ветку и встал:
      - Наша школа на весь Советский Союз, может быть, одна... У нас знаете как учат - ого! Чего не знаешь, так хоть в класс не ходи! Например, географию...
      - Из нашей школы уже герои вышли! - крикнула Синицына.
      - У нас второгодников почти нет!
      Марина Ивановна крепко пожала руку Сергею Николаевичу, глаза ее при ярком свете костра влажно блестели.
      - Школа, которую так любят ребята, - хорошая школа! Нам всем это очень радостно слышать!
      Игнат Тарасюк сдвинул набок кубанку и встал:
      - Оно, конечно, каждому свое... Я скажу, что наша школа лучше, а вы будете говорить, что ваша лучше... Ну, так это может и ссора получиться. А так как вы у нас гости, то все ж таки неудобно будет...
      Ребята всполошились, приготовились к отпору, но Жорка, задремавший было на коленях матери, вдруг вскочил:
      - Гармонь! Гармонь идет!
      Все зашевелились, раздвинулись. Мазин и Саша подбросили в костер сухих веток. В отблесках пламени нежно зарумянились березы, высоко взлетевшие искры осветили кудрявую листву дуба.
      Из темноты вышла баба Ивга и подала Степану Ильичу гармонь:
      - Играй, Степа! Нехай гости нашу музыку послушают.
      Степан Ильич встал, широко развернул гармонь, склонил набок голову и пробежал пальцами по желтым, истертым ладам.
      Гармонь тихо, протяжно вздохнула, запела что-то грустное и нежное... Пела для всех, а слышалось каждому, что поет она только для него. Вспоминалось что-то хорошее, дорогое, свое...
      Лида Зорина молча прижималась к плечу новой подружки. Васек вспомнил вдруг отцовский галстук, съезжавший на сторону, теплые большие руки отца. Сева Малютин, глядя в пламя костра, откуда-то издалека услышал голос матери, как будто не гармонь, а она пела что-то своему сыну. Саша, посадив на колени толстого хлопчика, гладил его по голове и шептал ему на ухо, пытаясь говорить по-украински:
      - А у меня дома такие, як ты, людыны тоже есть.
      В глубокой, темной вышине ярко светились звезды. В ответ на гармонь в лесу тихо защелкали соловьи, и по овсу, словно на цыпочках, прошел ветер.
      Степан Ильич взглянул на лица, освещенные пламенем костра, усмехнулся и заиграл гопак.
      Молоденькая учительница встала, приглашая девчат и хлопцев.
      Плясали попарно и в одиночку; один танцор сменялся другим.
      - Татьяна! Татьяна! - вызывали развеселившиеся колхозники.
      - Да не буду я, нехай кто другой спляшет! - смеясь, упиралась Татьяна.
      Степан Ильич, крепко прижимая к себе гармонь, кивнул головой жене:
      - Выходи, Татьянка!
      Татьяна вдруг сорвалась с места, ударила в ладоши и пошла в пляс. Отсвет от костра играл на ее оживленном лице, под черными круглыми бровями задорно блестели глаза.
      - "Гоп, кума, не журися, туды-сюды повернися!" - подпевала она в такт музыке.
      Татьяне хлопали долго, вызывали ее еще, но она, смеясь, схватила на руки сына и спрятала за ним разгоревшееся лицо.
      - Она больше не будет плясать, - обнимая мать, объявил Жорка. - Ось я зараз! - Он вырвался из рук матери и под бойкий плясовой мотив, кувыркнувшись в траве, болтнул в воздухе босыми пятками. - Эй, московские, дывиться! От як я можу! Гоп, гоп, гоп! - Он высоко подпрыгнул и упал на траву. - Эй, московские!..
      Кто-то из женщин дал ему легонько шлепка. Ребята хохотали до слез. Потом девочки сплясали русскую, Одинцов смешил рассказами, Белкин показывал фокусы.
      Учительница Марина Ивановна подсела поближе к костру, протянула над огнем руки и задушевно, тихо запела:
      ...Полюшко-поле,
      Полюшко, широко поле...
      Ребята дружно подхватили припев знакомой песни:
      Ехали да по полю герои,
      Эх, да Красной Армии герои...
      Наконец, усталые и довольные, все разошлись.
      В ушах у ребят долго еще звучали песни, музыка и бойкий голос хлопчика: "Эй, московские!.. От як я можу! Гоп, гоп, гоп!"
      Глава 4. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА
      Жизнь нашего отряда
      19 июня 1941 г.
      Засекаю время - 21 ч. 05 м.
      Вчера Митя сказал, что пора начинать вести дневник, только теперь он будет называться не "Жизнь нашего класса", как было в школе, а "Жизнь нашего отряда", а если жизнь - значит, все, что есть, то и писать. Нам всем это очень понравилось, и мы сначала решили писать по очереди, а потом все ребята сказали, чтобы писал я один. "Одинцов, - говорят, - лучше всех умеет писать". Я, конечно, говорил: "Нет, нет, все умеют!" А Нюра Синицына и тут выскочила: "Конечно, все умеют, почему один Коля Одинцов?" Подумаешь, какое ее дело во все вмешиваться! Все равно ребята меня назначили.
      Вообще лучше бы Нюрка поменьше воображала, а то как приехали, так и пошла командовать. Вчера собрала все тапочки и спрятала. "Можно, - говорит, - и босиком ходить, тут тепло!" Подумаешь! Нам родители купили, а она распоряжается. Я раньше и сам хотел босиком бегать, а тут назло ей взял да и надел. Теперь из-за нее ногам жарко.
      Больше с ней ни в какую республику не поеду!
      А здорово тут гостить! Наша жизнь идет хорошо. Три дня мы только и делали, что веселились. По-украински это называется "гуляли". Вчера выступали у костра, никто не боялся, и все сошло хорошо. Ребята довольны. Митя - тоже. А Сергей Николаевич ходит с нами купаться, шутит - говорит, что здесь уж, так и быть, он нам волю даст, а в школе подтянет.
      А сегодня мы ходили в село Ярыжки. Было жарко, девчонки немного раскисли. Ярыжки все-таки далеко: туда ребята из нашего колхоза зимой бегают в школу по реке. В Ярыжках хороший клуб - его построили комсомольцы. Заведующий клубом тоже комсомолец. Его фамилия Коноплянко. Он такой тихий, сутулый, лицо бледное, а глаза голубые-голубые. Митя взял да подарил ему свою самопишущую ручку. Чудной... Сам ее на дорогу купил и в вагоне все нам показывал.
      Марина Ивановна тоже комсомолка. Игнат говорит, что она еще почище нашего учителя: кого хочет - того и подтянет.
      А когда мы шли по селу, нам показали старую, сгоревшую конюшню. А дед Михайло и рассказал, что в прошлом году весной ударила молния в дуб и загорелась конюшня, а старшие все на поле были. Так его внук Гена всех лошадей вывел, а одного жеребца сильно опалило, и Гена за ним ухаживал.
      Вот так Гена! Сейчас этого Гену послали на МТС зачем-то.
      А Игнат сам из Ярыжек. У него там родители.
      Мы в клубе всем пионерам подарки раздавали: книжки, шелковые галстуки и Севину картину им подарили. А они посмотрели и говорят: "Хорошая картина, про героев". И Севу похвалили.
      Комсомольцы из Ярыжек все на лесозаготовки уехали, остались только Коноплянко да учительница. Они с Митей и с Сергеем Николаевичем составили какой-то обоюдный план. Завтра на сборе будем обсуждать. Петька Русаков уже все подглядел - говорит: "Сначала в поход пойдем, а потом будем вместе с их пионерами помогать во всяких работах".
      Сегодня Мазин поймал рогатого жука, привязал его на веревочку и забросил в окошко к девочкам. Девочки такой визг подняли, что мы думали нам попадет из-за них. А потом Сева этого жука взял у Мазина для своей коллекции. Сева все с альбомом ходит, рисует и ловит всяких жуков. Даже к обеду сегодня опоздал!
      А дедушка Николай Григорьевич торопится на пасеку: там у него верный товарищ живет - тоже, безусловно, старый. А еще мы пойдем в гости к сестре учителя, Оксане Николаевне, в другой колхоз.
      Так и будем все гулять да гулять. Как-то потом за парты сядем?
      Дядя Степан нам всем очень нравится. Он очень партийный председатель, и колхоз у него богатый - скот такой, что когда идет по улице, так земля дрожит. А баба Ивга - мать Степана Ильича - какая-то и ласковая и строгая, ее все слушаются. Дядя Степан без ее совета ничего не делает. А что ж тут такого? Она ему мать. Татьяна у него тоже хорошая, веселая. А лучше всех Жорка. Вот боевой парень! Да смешной! Баба Ивга сшила ему длинные штаны на помочах и застегивает на одну пуговицу на животе. Так он пришел к нам и говорит: "Я бабины тии штаны на огороди закопаю, бо воны мини на пятки наступають!"
      Сейчас свой дневник кончаю, а то уже поздно. Митя стучит в стенку, чтоб ложились.
      Глава 5. НОВОЕ ЗНАКОМСТВО
      - Ну и чего?
      - Ну и ничего! Тогда побачишь!
      - Чудак ты!
      Васек засмеялся, соскочил с гнедого жеребца и бросил поводья сердитому мальчишке в засученных выше колен штанах и в вышитой рубашке.
      - Получай своего коня! Да брось злиться! А славный жеребец! - с видом знатока добавил он, поглаживая золотистую челку лошади. - Молодой еще. Сколько ему?
      - Сколько б ни было, так, без разрешенья, не имеешь права брать! отрезал хлопчик, вскидывая одну бровь и глядя на Васька все еще сердитыми глазами. - Я его воспитываю, понял?
      - Понял, - озадаченно протянул Васек, помогая хлопчику вытащить из хвоста лошади колючки. - Да ты, может быть, Михайлов внук, Гена? - вдруг догадался он.
      - Может быть, и Гена. Ну и чего?
      - Да ничего. Я про тебя слышал... Так это ты его из конюшни вывел, когда пожар был? - с живостью спросил Васек, окидывая взглядом крепкую, как лесной орех, голову Генки с темными завитками на ушах, тонкую загорелую шею и босые ноги. - Так это ты?
      - Я.
      - Молодец!
      Генка усмехнулся, прищурил глаз и миролюбиво спросил:
      - А ты що, московский?
      - Да, мы живем недалеко от Москвы... Мы к вам в гости приехали. В школе остановились... А ты что же... где живешь?
      Генка поднял голову и задумчиво поглядел на верхушки деревьев:
      - А я так... где пошлют... А сейчас до деда вертаюсь.
      - А у тебя, кроме деда, никого нет?
      - Никого.
      Васек глубоко вздохнул:
      - У меня тоже матери нет.
      - То, мабуть, плохо, - равнодушно сказал Генка, погладил лошадь и вдруг весело улыбнулся: - У меня дед бедовый!
      Оба помолчали.
      - Ты мне вот что скажи, - неожиданно обратился к Ваську Генка, - был ты на Красной площади в праздник?
      Васек стал с жаром, рассказывать, как в праздник проходит по Красной площади демонстрация и как он однажды прошел близко-близко от трибуны.
      Это была мечта. На демонстрации в Москве Трубачевы были только один раз и шли в колонне железнодорожников довольно далеко от трибуны. Но Васек, увлекшись, повторял:
      - Совсем-совсем близко, ну прямо вот так...
      Он протягивал руку, касаясь Генкиной рубашки, А Генка жадно и завистливо слушал его, кивая головой и радостно вскидывая бровями.
      - Ну, слухай... А трибуна? То ж высоко, мабуть? - неожиданно спросил он, что-то соображая.
      - Ну да! Это, конечно, высоко все-таки... - покраснел Васек. - Я так, к примеру, ведь рассказываю... Мы же не одни были... Там народу тьма-тьмущая. Все хотят поближе пройти!
      - Это верно... Каждому хочется... Из всех республик идут и едут... Только я еще и одного разу не ездил! - с огорчением сказал Генка.
      - Поедешь еще, - утешил его Васек.
      - Это верно, что поеду, - вздохнул" Генка, снимая с жеребца уздечку и разглаживая на его лбу челку. - Сяду на Гнедка и геть!
      Он засмеялся н, пригнув морду коня, прижался к ней щекой. Жеребец тихонько заржал, черными губами пощекотал Генкину шею и шумно вздохнул ему в ухо.
      Васек протянул руку и погладил Гнедого.
      - Ох ты хороший! Глазищи-то какие! - с восторгом сказал он и, нагнувшись, сорвал пучок свежей травы. - На, ешь!
      Жеребец, лениво выбирая, понюхал траву.
      - Баловной! - сказал Генка с гордостью. - Ишь, перебирает! - Он легонько шлепнул жеребца по спине: - Ну, скачи в луговину!
      Конь понятливо тряхнул гривой и, обмахиваясь хвостом, пошел прочь.
      Генка сел на траву, обхватил руками коленки и, покусывая травинку, о чем-то задумался. Васек опустился рядом и, опираясь на локоть, смотрел вслед коню.
      Гнедой шел, раздвигая высокую, густую траву, иногда останавливаясь и поворачивая назад свою умную, красивую голову.
      В зеленых берегах плескалась река. Над головами мальчиков с шумом и писком пролетали птицы.
      Васек опрокинулся на спину и глядел, как по небу плывут и плывут куда-то пушистые белые облака.
      - Ты вот чего... Слухай! Возьми меня в Москву, а? - тихонько тронул его за плечо Генка.
      Васек растерянно пригладил свой чуб и сел. Глаза у Генки заблестели, он облизнул языком сухие, темные губы.
      - Чуешь? У меня одна думка есть. Хочется мне до Москвы дойти и всему поучиться там. Я бы всю мичуринскую науку перенял... Земля меня любит, и рука у меня на работу легкая. - Генка вскочил, вытащил из-за пояса аккуратно обернутую газетой книжку, послюнил палец и торопливо стал листать страницы. - Вот, смотри, что люди делают. Дывись! Это что, по-твоему?.. Слива? Нет, хлопче, то вишня! А черемуху розовую пробовал? Нет?
      - Черную ел... - припомнил Васек.
      - Черную? Ту, что рот вяжет... верно? А то розовая, гибридная. - Генка провел пальцем по строчке: - Читай! "Дает... замечательно красивые розовые сладкие ягоды... годные для варений... и конди... тер... ских,."
      - Кондитерских изделий, - подсказал Васек.
      - Кондитерских-то нехай. То хто як хоче... Тут самое главное что? А то, что человек до такого дела додумался! Вот где работа так работа! - Он любовно погладил книжку, заткнул ее за пояс и торжествующе сказал: - Вот туда меня и пошлют учиться!.. - Генка вдруг понизил голос: - Только тут одна загвоздка есть. Я кончил четыре класса в этом году, понял?
      - А нужно семилетку, понял? Иначе меня не примут.
      Васек покачал головой:
      - Верно, без семилетки у нас никуда не назначают. Ни одного человека теперь нет, чтобы школу не кончил!
      Генка хлопнул по траве рукой и отвернулся. Васек придвинулся к нему и обнял его за плечи:
      - А ты чего же так спешишь? Учись!
      - Эге! Здорово, кума! Стара песня! - сердито усмехнулся Генка, стряхивая с плеча руку Васька. - Ты что думаешь, это ты первый мне сказал? Эге! Уж до тебя и Марина Ивановна то самое говорила и дядя Степан: учись, да и все! Я же с тобой, как с человеком, говорю! Мне практика нужна. Я арифметику и так пойму. Я способный, как черт! И упрямство у меня такое, что никто меня переупрямить не может. Что задумал, то сделаю! А другой раз и сам своему упрямству не рад. - Генка вдруг что-то вспомнил и нахмурился. - В эту зиму захотел я на лыжах научиться. А у нас мало кто ходит, больше на коньках бегаем. Ну, раз так мне в голову пришло, я съездил в район, достал себе лыжи и двинул с ними на речку. Ан, смотрю, не так-то просто научиться! То одна лыжа на другую наедет, то обе в сугроб врежутся. Нет, думаю себе, не пойдет так мое дело! Встал утром, взял кусок хлеба с салом, лыжи под мышку, да и в поле! А с поля - в лес! Заночевал на хуторе - и опять за свое. Два дня домой не заявлялся! Ходил, ходил... То мокрый стану, то обмерзну весь, а все хожу... - Генка ударил кулаком по коленке. - Аж пока не выучился!
      - Два дня? Ого! А дома-то не искали тебя?
      - Как - не искали! Целая история была! - Генка легонько свистнул. Марина Ивановна всех ребят подняла. Сама ходила меня искать, дядя Степан на Гнедом ездил по лесу. Один дед дома сидел. Дед хитрый! Он мою натуру знает. Зато когда я пришел, вызвали нас с дедом и говорят ему: "Стыдно тебе, дед, что хлопец у тебя такой самовольный растет! Мы его, как сироту, жалели, а он всех на ноги поднял да школу два дня пропустил..." Чуть не заплакал мой дед!
      - Ну, а ты что?
      - А я что? Я знал, зачем ходил... - Генка выплюнул изо рта травинку и засмеялся. Смех у него был чистый, звонкий, заливчатый.
      - Ну тебя! - невольно улыбнулся Васек, не видя ничего смешного во всей этой истории.
      - Нет, ты слухай... Вот пришли мы с дедом до дому, он мне и говорит: "Ты упрямый, но я тоже упрямый. Я, каже, в бога не верую, но який-нибудь черт обязательно есть. Вот он в тебе и сидит!" Дывлюсь: взял мой дед веревку, накрутил ее на руку да подступает ко мне...
      - Ну?
      - Ну що... Вдарил меня один раз, а у самого руки трясутся, аж жалко мне его стало. На що, кажу, диду, вы себя перетомляете, вы ж, кажу, старый. Мне-то ничего, а с вас может и дух вон!"
      Васек встал:
      - Да ты что же, издеваешься тут над всеми, что ли?
      - Ни, я не издеваюсь! Я ничуть не издеваюсь! - запротестовал Генка.
      - Да с тебя бы за это надо галстук снять! - твердо сказал Васек.
      - Галстук снять? - Генка перестал смеяться, пристально поглядел в глаза Трубачеву, потом скучно улыбнулся. - Догадливый ты... Может, что другое придумал бы... А галстук с меня и без тебя сняли... за мою дисциплину...
      Васек мащинально погладил на груди свой галстук.
      - Надо заслужить, - сказал он, уже с сочувствием глядя на Генку.
      Но Генка молча приклеивал листы подорожника к своим коричневым, блестящим от загара ногам.
      - Эй, слухай! - вдруг подмигнул он Ваську и, оглянувшись, зашептал: Что-то один ваш хлопчик с какой-то жестянкой лазит и срисовывает все?
      - Срисовывает? Малютин, верно. Какой он из себя?
      - Да такой какой-то... - Генка вытянул шею, широко раскрыл глаза, устремил их вдаль и стал что-то быстро-быстро рисовать пальцем на ладони.
      Васек подпрыгнул и хлопнул себя по коленкам.
      - Малютин! Малютин! Вот здорово! - Он поперхнулся от смеха. - Ой, не могу! Малютин!
      - Да стой! Тихо! Ты мне скажи: а чего он такой? Просто интересный хлопец. Очень он мне понравился!
      - Ну еще бы... Он у нас художник! - похвалился Васек.
      - А-а, - вскидывая брови, протянул Генка. - Художник! Я тоже за ним это заметил. А еще... Он каждую малую травку разглядывает, каждого жучка он так легонько берет да распрямляет его... - Генка подул на руку и нежно сказал: А ведь оно живое... Хиба ж ты ему крылья звяжешь, як воно летыть..
      Генка старался говорить по-русски, но незаметно для себя пересыпал свою речь певучими украинскими словами. Васек с интересом слушал его.
      - Воно ж живое, - повторил Генка. Глаза у него посветлели, он все еще держал протянутой свою ладонь и улыбался.
      В кустах громко заржал Гнедой. Мальчики оглянулись.
      Жеребец лег на спину и стал кататься по траве.
      - На дождь, - пояснил Генка, щуря на солнце глаза.
      - Плохо, - с сожалением сказал Васек. - Я дождь не люблю.
      - А то наплевать, что ты не любишь. Дождя треба. Нехай отавы растут. Мы траву по два раза косим. У нас земля... - Генка нагнулся, вырвал с корнем пучок травы, растер на ладони комочек черной земли, - як масло! Дывись, чи такая у вас земля, як у нас?
      Васек внимательно посмотрел на Генкину ладонь, силясь припомнить, какая земля под Москвой. Но в памяти его почему-то вставали аккуратно подстриженные городские клумбы.
      - Такой земли, як у нас, нигде не найдешь!
      Генка выпрямился, медленно повернул голову, окинул взглядом цветистый луг, речку, далекое желтеющее поле, лес и с гордостью сказал:
      - Вот она, наша земля!
      x x x
      - А я с Генкой познакомился! - сказал за обедом Васек. - Чудной парень. Просто особенный какой-то! Ему наш Малютин понравился.
      - Я? - удивился Сева. - Почему это? Да я его и не видел.
      - Зато он видел! Как ты рисуешь и как жуков разглядываешь. Здорово он тебя передразнивает!
      - Передразнивает? - Сева нахмурился.
      - Нет, ты не думай! Он не в плохом смысле. Он по-хорошему! Это такой парень...
      Васек рассказал про свою встречу с Генкой.
      Ребята слушали с любопытством.
      - Да вот он придет скоро, сами увидите. Эх, такой парень - и без галстука! - с огорчением вздохнул Васек.
      - Значит, провинился! - с уверенностью сказал Одинцов. - Иначе не наказали бы. Тут все хорошие!
      Мазин сморщил лоб и недовольно засопел:
      - Эх, вы! Чуть что - галстук снимать с человека!
      - А ты как думаешь? Дисциплина так дисциплина, а то всех распустить можно! Заслужит Генка - вернут ему галстук.
      Саша покачал головой:
      - Надо разобраться. У Генки ни отца, ни матери нет. Может, его обижают?
      - Ну нет! Кто его обижает? Наоборот. Игнат говорил, что его избаловали все, и дядя Степан даже. А конюх ему Гнедого в любое время дает, уж об этом на собрании один раз ставили вопрос. Кто его обидит! - с жаром сказал Васек.
      - Игнат еще говорил, что Генке всякие поручения доверяют, и на работу он мастер, руки у него золотые. Галстук он свой заслужит, как только начнется работа в огороде или в поле. Я у Игната все расспросил! - сообщил Петька Русаков.
      Ребята долго не могли уснуть после обеда. Они вскакивали, заглядывали в окно - не пришел ли Михайлов внук. Но на школьном дворе было тихо.
      Из окна была видна хата деда Михайла.
      Дед Михайло обычно спал на свежем воздухе под навесом, варил на железной печке обед и, сидя перед огнем на скамеечке, сапожничал.
      Рядом с навесом низкая дверь вела в хату-мазанку с глиняным, крепко убитым полом и с русской печью. Под окошком стояли стол и скамья, выкрашенные в коричневую краску. Новая кепка и школьная сумка с тетрадями висели в углу, рядом с расшитым полотенцем. На подоконнике стояла чернильница. Над ней жужжали и бились мухи, падали в чернила и, отяжелев, ползли по стеклу, оставляя за собой черный след.
      Днем Михайло суетился по двору: что-то прибирал, приколачивал, вступал в разговоры с ребятами и, подняв острую бородку, разглядывал их живыми, веселыми глазами. Потом вдруг, словно что-то вспомнив, мелкими шажками бежал под свой навес и, не добежав до него, останавливался посреди двора, к чему-то прислушиваясь. Видимо, он привык к неожиданным появлениям внука и всегда ждал его.
      Теперь Михайло сидел перед печкой и чистил картошку, сбрасывая на пол кожуру.
      - Может, Генка своего Гнедого потерял да ищет в лесу, - поглядывая в окошко, гадали ребята.
      Глава 6. В КОЛХОЗЕ
      - Пшеница у нас уродилась - чистое золото! - Степан Ильич осторожно срывал колос, большими темными пальцами вылущивал желтые крупные зерна и клал их на широкую ладонь. - Вот посмотрите... Это новый сорт "кооператорка". Мы с ней опыт делали - из озимой в яровую переводили. Может, слыхали про это?
      Ребята лезли со всех сторон - посмотреть на сорванный колос, на тучные зерна пшеницы.
      - Ого! Вот она как, булка-то, растет! - просунув голову, серьезно сказал Мазин.
      - А Мазин не видал, только едал, - сострил Одинцов.
      - У вас все кругом пшеница? - оглядывая поле, спросила Валя.
      - А вот подождите, пойдем и на гречу... А там далее овес начнется, до самого леса... Мне как раз туда заглянуть надо...
      Степан Ильич шагал по дороге, вел ребят по узеньким стежкам. Освещенные солнцем, желтели поля пшеницы, розовела греча, и отливали сизым цветом густые овсы. Вдалеке по лугу без устали ходила сенокосилка, оставляя за собой ровные ряды срезанной травы. Люди казались издали маленькими. Цветные платки и вышитые рубашки мелькали пестрыми пятнышками; под умелыми, ловкими руками колхозников росли огромные, как дома, стога. Где-то слышалась дружная песня, красиво выделялась втора, и девичий голос, заканчивающий песню на высокой ноте, долго звенел в чистом летнем воздухе...
      - Здорово, ребята, правда? - ахнула Нюра Синицына.
      - А работают как... ого! - восхищались ребята.
      - А у нас иначе нельзя. Выдалась погода, начался покос - все на луг! А то как пойдут дожди - беда! Сопреет сено и погибнет - чем тогда скотину кормить? - пояснил Степан Ильич.
      - А когда же они обедают? Так целый день без еды и работают? - спросила Надя Глушкова.
      - Как - без еды? У нас на стану поварихи для всех обед варят. Там и пообедают, там и отдохнут в холодке, там и газету почитают.
      - Добрый вечер! - пробегая мимо с граблями на плече, торопливо здоровались колхозницы. Лица у них были потные и горячие от солнца, руки до локтей исколоты сеном.
      - Эй, дивчина! - окликнул одну из них Степан Ильич. - Скажи там, чтоб вечерком кузнец ко мне зашел, чуешь?.. А вот интересно вам еще новую молотилку нашу посмотреть, - снова обратился он к ребятам. - Я ее на Сельскохозяйственной выставке облюбовал. Она у меня тоже москвичка, можно сказать...
      Он начал рассказывать, как работает молотилка.
      - Пойдемте на молотилку! - просили ребята.
      - Молотилку я вам потом покажу, а сейчас на скотный двор заглянем мимоходом.
      На скотном дворе их встретила доярка Христина; она была в белом халате и показалась ребятам докторшей. Доярка что-то шепнула Степану Ильичу, и он сразу пошел за ней, махнув рукой Мите, чтоб ребята подождали на дворе.
      - Она ему сказала, что корова Горлинка отелилась и что у нее хорошенький бычок родился! Я слышала! - запрыгала Лида Зорина.
      - Митя! Сергей Николаевич! Пойдемте смотреть! - пристали ребята.
      Но Сергей Николаевич остановил их:
      - Тише! Тише! Во-первых, тут шуметь не разрешается, а насчет новорожденного - это как хозяева хотят. У них тут свои правила. Подождем Степана Ильича и разглядим пока постройки. Видите, какие у них хоромы для коров настроены!
      Скотный двор был огорожен высоким забором. Посередине стояло длинное кирпичное здание с маленькими окошками и большой дверью. Ребята заглянули в окно; внутри помещение было разделено перегородками. В каждом стойле лежала свежая подстилка из соломы. Наверху на дощечках были написаны имена коров: "Волюшка", "Буренка", "Беляночка"...
      - Подождите! Ну, чего все вместе лезете! - ворчал Мазин, отгоняя ребят. - Пустят нас - тогда и посмотрим.
      Степан Ильич, весело улыбаясь, выглянул из коровника.
      - Оставил я вас... Доярка меня вызвала - теленочка посмотреть, - сказал он, широко открывая дверь и проходя вперед. - Ну вот, здесь у нас высокоудойные коровы помещаются. Сейчас они, конечно, на пастбище... Вот посмотрите, тут у каждой свой график есть: сколько она дает молока, какой жирности.
      - А теленочка покажете? - забегая вперед, спросила Надя Глушкова.
      - Теленочка, теленочка, Степан Ильич! - запросили ребята.
      - Все, все покажем, хоть и не полагается у нас новорожденных смотреть. Ну, да что с вами делать! Раз так интересуетесь - пойдем. Малыши у нас в изоляторе помещаются.
      Он повел ребят в небольшую светлую пристройку. Она была похожа на первое здание, только меньше, и казалась уютным домиком. У двери лежало грубое рядно и стоял веник. Ребята вытерли ноги и вошли в коридор.
      - Христина Семеновна! - громким шепотом позвал Степан Ильич.
      Доярка в белом халате приоткрыла дверь большой, светлой комнаты.
      - Вот теленочком интересуются ребята, - как бы оправдываясь, сказал Степан Ильич. - Они на минуточку, поглядят - и готово!
      Доярка ласково кивнула ребятам и озабоченно сказала:
      - Только что облизала его мать... Сейчас принесут... Пойдем - поглядите пока других. Только уж руками не трогайте - они еще маленькие.
      - Нет, нет! - зашептали ребята, на цыпочках проходя вслед за Христиной Семеновной.
      Телята лежали в отдельных клетках на сухих соломенных подстилках. Они поднимали большеглазые теплые, словно обшитые мехом, мордочки и удивленно глядели вокруг. Вместо рогов у них были смешные крутые бугорки.
      - Ой, ой, какие хорошенькие! Какие маленькие! - зашептали девочки.
      - Смотрите, смотрите - встает один! - присев на корточки, говорил Мазин. - Встает, честное слово!
      "Му-у... Му-у..." - пытаясь встать, мычал рыжий теленок, вытягивая голову с белой звездочкой на лбу.
      - Он по маме своей скучает, маленький еще, - сказала Лида Зорина.
      Сергей Николаевич подозвал ребят к табличке, висевшей на одной из клеток:
      - А ну-ка, почитаем, как эти малыши поправляются. Вот видите, здесь все написано: и как зовут, и сколько времени, и как он прибавил в весе.
      Две дивчины в белых фартуках внесли в ящике новорожденного теленка. Он был желтенький, с большими удивленными глазами. Шерстка его, тщательно облизанная матерью, блестела. Весь мокрый, он казался худеньким и дрожал. Христина Семеновна прикрыла его старым байковым одеяльцем.
      Ребята издали глядели на теленка с восторгом и нежностью.
      - Тетя Христиночка, как его назвали? Как назвали?
      - А вот и придумайте ему имя! Можно сказать, при вас родился. Сделаем вас шефами, - сказал, улыбаясь, Степан Ильич.
      Ребята стали наперебой предлагать имена:
      - Стрелок!
      - Богатырь!
      - Колокольчик! - громко прошептала Зорина.
      - Следопыт! - выкрикнул вдруг Петька.
      - Шш... шш... Тише ты! - зашикали на него ребята. - Тут детская, а он орет!
      Телята вдруг забеспокоились, тоненько замычал новорожденный. Доярка озабоченно взглянула на ребят.
      - Пойдемте, пойдемте! - заторопился Сергей Николаевич, выпроваживая всех за дверь. - Потом придумаем!
      - Тетя Христина, пусть будет Колокольчиком! - не стерпев, крикнула Лида Зорина со двора.
      - А теперь пойдем на птичник, - сказал Степан Ильич.
      На птичнике ребята видели белых, как снег, гусей и уток, крошечных желтых цыплят, только что выпущенных на травку. В свинарнике смотрели бело-розовых поросят с тоненькими, закрученными в колечки хвостиками и больших, жирных свиней, которые уже не могли ходить и только, лениво подняв свои мокрые пятачки, глядели на ребят маленькими глазками.
      Но больше всего ребятам полюбились телятки, и долго еще в ушах у них звучало тоненькое мычание новорожденного и голос доярки: "Руками не трогайте - они еще маленькие!"
      А Степан Ильич все шагал да шагал. Свежий ветер раздувал его вышитую рубашку, шевелил мягкие волосы...
      Ребята старались не отставать от могучего шага председателя, но усталые ноги уже не слушались их. Поля пшеницы и гречи, густые овсы и заливные луга все плыли и плыли перед их глазами.
      - Ну как, ребята? Может, устали? Домой вернемся? - спрашивал Сергей Николаевич.
      - Нет, нет! Еще посмотрим! Не устали! - дружно откликались ребята и снова бежали за председателем, окружая его тесной толпой.
      - Ну значит, нашу скотину вы видели, хлеба наши тоже, а другим разом я вам покажу новую мельницу. А старая вот тут, за леском...
      Степан Ильич стал рассказывать, как на этой мельнице давным-давно удавился старый пан.
      - Деды рассказывали - злой был, как собака, людей забивал до смерти.
      Ребята слушали, раскрыв рты.
      Сумерки уже легли на село, когда Сергей Николаевич решительно повернул назад:
      - Ну, Степан Ильич, ваши богатства за один день все равно не осмотришь, а ребята у нас еле плетутся...
      - Да нет, Сергей Николаевич, мы ничего! Пойдемте, пойдемте к старой мельнице!
      - К молотилке пойдемте!
      - Сергей Николаевич, да они совсем не устали, - уверял Митя.
      Степан Ильич смущенно улыбался, поглядывая то на ребят, то на Сергея Николаевича:
      - Нет, видно, другим разом, а то они, конечно, непривычны к нашей ходьбе.
      Степан Ильич зашагал к школе. На лужайке около школьных ворот сидели Коноплянко, Марина Ивановна и Игнат со своим отрядом.
      Ребята бросились к ним:
      - Где мы были! Что мы видели!
      - Где же вы были? - удивилась Марина Ивановна.
      - На скотном дворе были! И на грече, и на пшенице...
      Марина Ивановна, подняв вверх голову и обхватив руками колени, смотрела на ребят лучистыми серыми глазами и улыбалась. На щеке ее темнело маленькое родимое пятнышко.
      - Что же вам больше всего понравилось у нас?
      - Нам телятки понравились!.. - закричала Лида Зорина.
      Подошли Степан Ильич, Сергей Николаевич и Митя. Они, видимо, продолжали начатый разговор.
      - Ну, значит, так и порешим, - усаживаясь на траву, сказал Степан Ильич. - Сенокос сейчас идет хорошо. Погода стоит добрая, залежей нет. Помощь ваша нам тут не требуется... Отдохните, оглядитесь хорошенько, а тогда пожалуйста! Вот жнива будет - так тут уж весь народ на поле, никто дома не усидит. Игнат знает. У нас ни один колосок не заваляется! Это уж дело ребят. Вся ихняя бригада выходит. Вот и вы поможете тогда... Ну конечно, есть для вас и огородные работы, можно и на фермах поработать.
      Игнат Тарасюк предложил посылать на работы его отряд вместе с ребятами Трубачева.
      - Вместе будем работать! Вот и хорошо! - обрадовался Васек.
      - А у нас в Ярыжках свой клуб есть, - сказал Коноплянко.- Будем театр устраивать. На сцене и темный бор вырастет, и река побежит, и солнце взойдет, и ясный месяц засветит. Как нам нужно, так мы и сделаем...
      Коноплянко говорил очень тихо и ровно, не повышая голоса, но ребята слушали его с большим вниманием. Митя приготовил к концу разговора какой-то сюрприз. Губы у него разъезжались в улыбке, серьезный тон не удавался. Он сказал, что вполне полагается на ребят Трубачева и Тарасюка и что если они пообещали выполнить план летних работ, то выполнят и перевыполнят его.
      - Верно! Верно! - кричали ребята. - Выполним!
      - А пока спешных работ в колхозе нет, мы с Сергеем Николаевичем решили организовать большой поход, километров этак за сорок... познакомиться с окрестностями... побывать в тех местах, где в гражданскую войну сражались наши бойцы. И мы надеемся, что с нами отправится Иван Матвеич - участник этих боев. Вот Сергей Николаевич обещает по пути заехать на пасеку и попросить Ивана Матвеича об этом лично...
      Мите не дали договорить, заглушая его голос радостными криками. Сергей Николаевич водворил тишину:
      - Ивана Матвеича я попрошу. Надеюсь, он нам не откажет. А пока вот что я хочу сказать. Двинуться в большой поход без предварительной подготовки нельзя. Поэтому с завтрашнего дня начнем готовиться. Соберем продовольствие, посмотрим походное снаряжение, назначим ответственных ребят... Может, и твои ребята с нами пойдут? Как думаешь, Игнат?
      - Конечно! Пойдем с нами! - дружно закричали москвичи. Игнат и Федька Гузь нерешительно посмотрели на Марину Ивановну.
      - Ну что ж, - улыбнулась учительница, - если уж вам очень хочется, идите вместе с новыми товарищами.
      - Хочется-то хочется, - задумчиво сказал Игнат, - только У нас свой план есть. Мы его срывать не можем. У нас агитбригада работает - пьеску готовим. Уже программу отпечатали... Другим разом вместе пойдем.
      - Конечно, - сказал Сергей Николаевич. - У них свои планы, нарушать их не следует. А наш отряд должен готовиться...
      - Есть готовиться! Трубачев, готовиться! Ура! - вырвались снова радостные голоса.
      Ребята расшумелись. Белкин прошелся колесом по траве. Мазин набросил на Петьку свой вещевой мешок и, натягивая ремни, кричал:
      - Тпру! Но-оо!
      Марина Ивановна засмеялась и весело сказала:
      - Сборы уже начались!
      x x x
      Степан Ильич пришел домой поздно. Стоя у перелаза, он вдруг что-то вспомнил и потер ладонью вспотевший лоб.
      - Ох, я ж им еще новую молотилку не показал! - с сожалением сказал он Татьяне, открывая дверь в свою хату.
      - Та будет тебе, Степан! Они ж совсем утомилися... Я через окно бачила, як у них ноги заплетаются. Разве ж так можно! - укоряла его Татьяна. - Они же дети!..
      Но Степан не слушал ее. Он выложил на стол сорванные колосья:
      - Жнива, жнива на носу, Татьяна.
      Глава 7. ДЕД И ВНУК
      На рассвете село разбудила песня.
      Сонно закричали петухи, всполошились на насестах куры, замычали коровы, захлопали ставни. Весело загавкали псы. Звонкий мальчишеский голос будил спящую улицу:
      Роспрягайте, хлопци, кони
      Тай лягайте опочивать...
      Генка въезжал в село. Гнедой жеребец важно переставлял стройные ноги, осторожно опуская в прохладную пыль подкованные копыта. На спине его, небрежно покачиваясь и сжимая пятками гладкие бока, сидел Генка. Надвинутый на лоб картуз, околышем назад, и брошенный через плечи армяк были влажны от ночной сырости.
      На свежем, загорелом лице Генки задорно блестели карие глаза и белые, как сахар, зубы.
      А я выйду в сад зеленый,
      В сад крыныченьку копать...
      лихо выводил Генка высоким, чистым голосом.
      Колхозницы, на ходу повязывая косынки, выбегали на крыльцо, старые деды высовывали в окна головы с седыми, спутавшимися за ночь волосами.
      - Эге-ге! Михайлов хлопец спивае!
      - А, чтоб тебе, дурной хлопец! Молчи, а то детей побудишь! - кричали из-за плетней бабы. - Носит тебя по селу ни свет ни заря!
      - И чего это конюх жеребца ему дает!
      К воротам бежал дед Михайло с радостной улыбкой; пальцы старика на ходу застегивали ворот рубашки, не попадая в петли.
      Копав, копав крыныченьку
      Раным-рано поутру...
      - Чую, чую! До дому вертаетесь! - кричал дед, подбегая к внуку.
      Генка не спеша соскочил с коня и с ласковой усмешкой глянул на деда:
      - А то куда ж?
      Михайло хлопнул себя по коленке и заглянул в лицо внука сияющими, как светлячки, глазами:
      - А что ж? Погулял бы! Дед подождет! Правление тоже с деда не спросит, де внук гуляе, де песни спивае, - насмешливо начал он.
      Генка снял с коня уздечку, осмотрел новенькие подковы и, отойдя на два шага, сказал:
      - Нигде такого коня нету, как наш!..
      - Эге! Нигде нету! Значит, далеконько ты побывал, - подхватил Михайло. - А я ж себе думаю: где-то мой внук пропал? И день ожидаю, и два, и три... Может, думаю, Гнедко захромал или в обратную сторону повез. Тебя ж на МТС посылали...
      Но Генка перебил его:
      - Есть хочется, диду!
      - Есть хочется?
      Старик побежал под навес и засуетился. Генка привязал к забору коня и пошел за дедом.
      Через минуту он сидел на нарах, поджав под себя босые ноги, и рассказывал:
      - Поручение дяди Степана я выполнил. В воскресенье механик тут будет... Я там людям в ремонтной помогал... Так директор Мирон Дмитриевич мне и говорит: "Оставайся на МТС, доброго тракториста из тебя сделаем".
      - Ну, а ты чего?
      - Как - чего?
      - Чего на МТС не остался, я спрашиваю? Или люди не такие или Гнедка погано принимали? - наливая в кружку холодное молоко, лукаво допытывался дед. - Чего не остался, а?
      - А того не остался, что тебе скучно, - разжевывая крепкими зубами хлеб и прихлебывая молоко, сказал Генка.
      - Эге! Мне скучно? А тебе? - склонив набок голову и подергивая бородку, подскочил дед. - А тебе?
      - Мне тоже скучно, - засмеялся Генка и, обхватив старика за шею, притянул его к себе.
      Дед неловко, боком присел на нары и замер, боясь пошевелиться.
      - Вот как ты уже помрешь, то я тебя и не побачу больше, - задумчиво сказал Генка, вытирая о плечо деда нос.
      - А ну да, не побачишь! Где ж ты меня тогда побачишь? Нигде ты меня тогда не побачишь, - глядя ему в лицо сияющими глазами, усмехнулся дед.
      - А сколько тебе годов, диду?
      - Сколько б ни было, а еще поживу! Еще и тебя воспитаю! - расхрабрился дед.
      - Нет, ты меня не воспитаешь, - отрезая ножом хлеб, серьезно сказал Генка.
      - Как это так - не воспитаю? - всполошился старик.
      - Я сам тебя воспитаю... А что, диду, московские в классах живут? переменил разговор Генка.
      Дед наклонился к нему и стал рассказывать о приезжих.
      Генка слушал, сморщив лоб и думая о чем-то другом. Потом вытащил из-за пояса книжку, аккуратно разгладил ее и положил на стол:
      - Спрячь, диду.
      Глаза его слипались. Михайло принес из хаты рядно и подушку:
      - Ложись спать, я сам Гнедка конюху сдам.
      Генка лег, но дед вдруг вспомнил что-то, посчитал по пальцам и снова подсел к нему.
      - Эй, слухай! Так где ж ты был? Ты же в пятницу еще уехал. На твоей чертяке можно было два раза на МТС побывать, - пощипывая свою бородку, сварливо сказал он. - Где ж ты был, я тебя спрашиваю? - Михайло дернул внука за штаны и выпрямился. - Где ты был, а?
      Генка приподнял голову с подушки, натянул на себя рядно и нехотя сказал:
      - Не морочь голову!
      - Что? "Не морочь голову"? Как это "не морочь голову"? - петушился дед.
      - А так. Я у агронома был.
      Дед заморгал глазами и плюнул:
      - Тьфу! Черт в тебе сидит! Ей-бо, черт!
      - Может, и черт, - согласился Генка.
      Дед склонил набок голову, развел руками. Генка повернулся на спину, высунул из-под рядна босые ноги и громко захрапел. Зеленая муха загудела под навесом. Михайло схватил полотенце и с озабоченным лицом замахал над Генкой:
      - Ш-ш, ты, проклятая! Куды залетела? Мало тебе места, дура!
      Глава 8. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА
      Жизнь нашего отряда
      20 июня
      Завтра поход! Сегодня мы все укладывали, приготавливали. Нести придется всем по очереди, только Севу Митя освободил, а Севка, глупый, надулся на него. А потом познакомился с Михайловым внуком и развеселился. Все какие-то жестянки ему показывал и альбом. А Михайлов внук - это тот самый Генка, с которым разговаривал Васек. Лошадка у него хорошая, он ее чистит щеткой и гриву ей расчесывает. Этот Гнедко на Генкин свист бежит, где бы он ни был. Генка говорит: "Я его для Красной Армии готовлю, да еще не всякому бойцу дам!" Сначала у нас с этим Генкой все хорошо было, а потом вдруг ссора получилась. Вот из-за чего.
      Мы себе около школы волейбольную площадку сделали, а Генка увидел, покраснел весь и говорит: "Здесь пришкольный участок будет, что вы землю топчете!" - и давай расшатывать столбы. А Мазин ему говорит: "Ты здесь не хозяин. Уходи!" Ребята тоже напали на Генку. Он разозлился, подскочил к Мазину и кричит: "В своем колхозе каждый хозяин! Это ты уходи!" Ну и сцепились они. Крик такой подняли, что Митя прибежал. Мы Мите ни в чем не сознались. Мазин говорит: "Девочки лягушки испугались". А Митя начал нас ругать, что мы к походу не готовимся, а все какими-то глупостями занимаемся. А за ужином мы еще с Лидой Зориной из-за Генки поссорились. Он сидит со своим дедом у себя под навесом и поет как ни в чем не бывало. А Лидка слушала, слушала и говорит: "Ни у кого из вас такого голоса нет! И потом, он самый храбрый из всех!"
      Подумаешь, какой храбрец! Васек решил сам с ним подраться. А Митя, оказывается, уже все понял, что творится, и давай над нами смеяться. Так мы с Генкой и не подрались.
      А потом Митя устроил игру в "лошадей и всадников". И мы начали играть, а когда разыгрались, Митя позвал Генку. Генка сначала не хотел, а потом согласился.
      Мазин говорит, что, несмотря на ссору, Генка ему все-таки нравится.
      Ну ладно! У меня еще мешок не сложен, а мы завтра рано-рано, чуть свет, выйдем.
      Глава 9. В ПОХОД
      С реки поднимался легкий пар и мягко стелился по огородам; на дороге крепко прибитая росой пыль еще хранила вчерашние следы; кое-где над колодцем поднимался журавель; изредка слышался скрип ворот. После трудового дня колхозники крепко спали, чтобы с солнышком дружно подняться на работу.
      Ребята шли молча. Туго набитые вещевые мешки оттягивали ремнями плечи. У Белкина над головой торчали удочки. Мягко поскрипывала телега, в которой сидел отец учителя.
      Шли тихо, чтобы не разбудить спящее село. Было прохладно. Ребята поеживались. Девочки, подпрыгивая, побежали вперед, стараясь согреться.
      - Что, холодно? Холодок пробирает? - посмеивался Николай Григорьевич. Подождите, еще жара припечет!
      На шоссе все оживились.
      Получив разрешение громко разговаривать, мальчики сейчас же о чем-то заспорили, девочки затянули песню.
      Ты взойди, взойди, солнце красное...
      Голоса поднялись высоко вверх и неуверенно заколебались.
      - Эй, эй! Врете, врете! - закричал Митя.
      Недружный хор двадцати голосов подхватил песню нескладно, фальшиво и весело.
      Митя махнул рукой:
      - Ну так и быть - врите дальше!..
      Солнце вставало. По одну сторону шоссе в верхушках деревьев уже просвечивали его золотые лучи. Проснулись птицы, засуматошились в кустах, защелкали, засвистели. По другую сторону шоссе лежал луг; на траве блестели и переливались прозрачные капельки росы.
      - Севка, дыши хорошенько! Этот воздух самый полезный! - уговаривали Малютина ребята.
      - Все свои печенки сразу вылечишь, - подтверждал Мазин.
      Сева Малютин широко раскрывал рот и радостно смеялся.
      Николай Григорьевич то и дело поворачивал назад голову и кричал ребятам:
      - Стой, пионер! Сорви-ка вот эту ромашку при дороге... Давай сюда! Да зеленое копытце прихвати!
      Ребята с готовностью спрыгивали в узкий ров и бросали на колени старику пучки зелени. Старик растирал ладонями тугие круглые копытца; от копытец остро пахло чем-то медвяным, душистым.
      - Запах-то какой!
      Ребята нюхали и охотно соглашались:
      - Здорово пахнет!
      Старик радовался знакомым местам:
      - Гляди, гляди, Сережа! Вон они, три дуба-то, те самые! Под ними Матвеича моего ранило... Эх, рассказать, так это целая история... Когда б не товарищи, не быть бы нам с ним живыми...
      Колеса подпрыгивали на камнях и монотонно скрипели.
      Хлопчик, сидевший за кучера, легонько встряхивал вожжами.
      Солнце стало жарко припекать. Ребята проголодались. Решили отойти в сторону от шоссе и сделать привал около реки. На зеленом пригорке сложили вещи. Над рекой поднялся шум и визг. Мальчики вместе с Митей переплыли на другую сторону и, обвалявшись в песке, бросились в воду, осыпая друг дружку фонтаном брызг.
      Девочки долго бродили, выбирая себе местечко; они купались около берега, держась за руки и щупая ногами дно.
      Вода была теплая - купанье затянулось. В конце концов ребят еле выгнали из воды: пришлось два раза протрубить в горн. Развели костер, сварили похлебку, вкусно позавтракали и улеглись на мягкой траве, в холодке.
      После сна ребята отяжелели. Лениво надевали на плечи вещевые мешки. Никому не хотелось нести лагерное имущество: продукты, палатки, рыболовные снасти. Когда снова вышли на шоссе, девочки сложили свои вещи на телегу, в которой ехал Николай Григорьевич.
      - Ладно, ладно, хитрюшки! Вам бы только полегче! - упрекали их за это ребята.
      - А вам завидно?
      - Да ну их! Никуда с ними ездить не стоит! - ворчал Одинцов. - На Украину заехали - и то ссоримся!
      - Что вы тут спорите? - подбежал к ним Васек.
      - Да надоело мне с удочками таскаться всю дорогу - торчат, как иглы у дикобраза! - пожаловался Белкин.
      У Лени Белкина над красным, вспотевшим лбом топорщились прямые белые волосы.
      Ребята захохотали:
      - А и правда ты похож на дикобраза!
      - Ну и несите тогда сами! - рассердился Белкин.
      Мазин сбросил на землю вещевой мешок и подставил свою спину:
      - Кладите все на меня! Ладно! Кто ворчит - клади!
      Ребята с мешками налетели на Мазина.
      - Давай! Клади! Накладывай! - разыгрался Трубачев. - Еще давай!
      На дороге образовалась куча вещевых мешков; под ней скрылся с головой весь Мазин.
      - Эй, Митя, Митя! Мазина нет! Мазин пропал!
      - Это что за склад? - засмеялся Сергей Николаевич.
      Митя разбежался и прыгнул через мешки. Куча зашевелилась - из-под нее вылез Мазин.
      - Хотел совесть у ребят испытать, - заявил он при общем смехе.
      Шоссе казалось бесконечным. Жара начала спадать. Сергей Николаевич посмотрел на часы:
      - Ого! Пять часов уже. Пора в лес сворачивать... Вам, Митя, дотемна надо разбить лагерь, чтобы устроиться на ночь.
      - А вот сейчас поворот будет, до него от нашего села километров двадцать, там и свернете, - посоветовал возница.
      - Вот и хорошо, - сказал Сергей Николаевич. - Я замечу место, где вы войдете в лес, отвезу отца на пасеку, и мы с Иваном Матвеевичем придем в лагерь.
      На повороте распрощались. Учитель взял с собой горн:
      - Когда вернусь, буду горнить в лесу, а вы барабаном откликайтесь.
      Николай Григорьевич помахал ребятам платком:
      - Приходите в гости, не забывайте старика!...
      Отряд свернул с шоссе и вошел в лес. Между деревьями замелькали голубые и белые майки.
      Сергей Николаевич сел на телегу рядом с отцом.
      - Большой крюк мы сделали, - сказал возница и хлестнул лошадь.
      x x x
      Шли медленно. Лес был густой, без тропинок. Разросшийся кустарник цеплялся за платье, ноги обжигала крапива. Заросли папоротника, колючего шиповника преграждали путь. Встречались огромные, старые дубы, тяжело накренившиеся набок; их толстые корни торчали из земли, а рядом шумели крепкие дубки и молодые осинки, заплетенные хмелем. Из-за их ветвей выглядывали красные гроздья калины.
      - Тут где-то Николай Григорьевич посулил нам речку, - перелистывая свою записную книжку, говорил Митя. По его расчетам, они отошли от шоссе километра три.
      Ребята постояли, прислушались. Нигде не было слышно шума воды.
      - Да и место для воды неподходящее, - огляделся вокруг Митя. - Ну, пошли дальше...
      Спустились в глубокий овраг; цеплялись за кусты, поползли наверх. Открылась светлая зеленая лужайка, окаймленная орешником. На кустах орешника под широкими листьями тесными семейками лепились молодые орехи с мохнатыми зелеными колпачками и белой скорлупой.
      - Может, на ночь остановиться здесь? - предложил Митя.
      - Ну нет, здесь неинтересно! Надо речку искать! - закричали ребята.
      Лес стал редеть. Из-за белых берез вдруг выглянула полоса светло-зеленой изумрудной травы; между кочками заголубели крупные незабудки.
      - Болото! Болото! Значит, нужно влево держать. Николай Григорьевич предупреждал!
      Митя оживился:
      - Теперь все в порядке! Пошли!
      Из кустов выскочил Петя Русаков:
      - Нашел! Все нашел! Идите за мной! Вон между деревьями светится полоска. Это река. Идемте!
      Петя побежал вперед. Ребята еле поспевали за ним.
      Снова миновали заросли крапивы, ежевики и колючек, миновали молодой осинник и наконец вышли к маленькой лесной речушке. Она бойко и весело плескалась между зелеными берегами; кое-где прямо из воды росли широкие, тенистые ивы; ветки их как бы плыли по течению, купаясь в чистой воде.
      На высоком берегу было сухо. Желтели сосны, пахло свежей хвоей.
      - Вот местечко так местечко! Как раз то, что нам нужно! - обрадовались ребята.
      - Стоп!.. Разбивай лагерь! - скомандовал Митя.
      Васек нашел место для палаток. Ребята захлопотали. Наспех натянули палатки. Синицына, выбранная поваром, загремела котелками, подгоняя кострового - Мазина. Петя Русаков уже готовил площадку для костра. Санитарка Валя Степанова пошла искать родниковую воду для питья.
      Решено было сварить на ужин уху. Мальчики вместе с Митей отправились на рыбную ловлю, а девочки остались в лагере чистить картошку.
      - У них от ходьбы ноги болят, только они не сознаются, - подмигнул Петьке Мазин.
      Ребята вооружились кто чем мог. Одни ловили рыбу сачком с густой сеткой, другие - удочкой. Над рекой зазвенели веселые голоса.
      - Ребята, рыба не любит шума. Надо, чтоб было тихо, а то мы ничего не поймаем, - сказал Митя, сидя на берегу около своей удочки.
      И тут же, выдернув ее из воды, замахал руками и громко запел:
      Вот так щучка,
      Вот так штучка!
      Оказалось, что он поймал маленькую щучку.
      В лагере ребята застали полный порядок. Не дождавшись рыбы, девочки уже сварили ужин. В горячей золе стоял чугун с лапшой. Проголодавшийся Митя с удовольствием потянул носом аппетитный запах и потер руки:
      - Вот так девочки! Вот так хозяйки!
      Ребятам тоже понравилась лапша. Но, чтоб девочки не задавались, Мазин на всякий случай сказал, что такую лапшу всякий дурак сварит. И съел две полные миски.
      Ужин был веселый. После лапши пили чай с московским печеньем и играли в коллективное рассказывание.
      Митя сказал:
      - Участников похода было двадцать. Первый, Коля Одинцов, был живой, смешливый мальчик... - Митя тронул Одинцова локтем: - Рассказывай все, что знаешь о себе.
      Одинцов подумал и сказал:
      - Мне больше всего помнится, как я первый раз пришел в школу и подрался с Васьком, потому что он рыжий.
      Ребята смеялись. Больше всех хохотал Васек.
      Потом Коля описал наружность Саши Булгакова и подтолкнул товарища:
      - Рассказывай все, что знаешь о себе.
      Некоторые ребята придумывали всякие смешные истории.
      А Синицына сказала, что у нее - все друзья, только есть в лагере один мальчик, который всегда к ней цепляется, как репей.
      Одинцов вскочил, бросил в нее щепкой и крикнул, чтобы она его лучше репьем не называла.
      - Ага, на воре шапка горит! - засмеялись ребята.
      Трубачеву пришлось описывать Мазина. Он долго на него смотрел и потом сказал:
      _ Колю Мазина описать трудно: он очень меняется... Я Мазина люблю! Мазинчик хороший!
      А Мазин о себе сказал:
      - Я как родился, так сразу поел, попил и вышел на улицу, а тут и Петька Русаков стоит...
      - Врешь, я тогда еще не родился - ты меня на два месяца старше! Ты в феврале родился, а я в апреле, - перебил его Петя.
      - Ну, в феврале так в феврале... Вышел я, значит, в лыжном костюмчике. Смотрю - мой Петька Русаков в пеленках болтается, соска у него изо рта торчит и чепчик на макушке - такой фитюль-фитюль с кружавчиками...
      Когда стемнело, лагерь в лесу казался тихим, мирным жильем. Смутно белели в темноте палатки, на колках сушилась посуда, дым от костра окутывал сосны, пробиваясь к темному небу. Огонь освещал веселые лица ребят... Далеко в лесу слышался иногда протяжный крик ночной птицы: "Поховал! Поховал!"
      Девочки ближе придвигались к огоньку...
      Глава 10. НОЧЬ В ЛЕСУ
      Ночную вахту несло караульное звено. Дежурили по два часа.
      Часовой Леня Белкин неподвижно стоял около палаток, зорко вглядываясь в темноту ночи. Луна то и дело скрывалась за тучами; ее неверный свет, падающий на траву, кусты и деревья, неожиданно менял их очертания: то он отдалял, то приближал стройные стволы сосен, то скользил за кустами, то с головы до ног освещал Леню и шелковое пионерское знамя, оставляя в полной тьме деревья. Над головой Лени, хлопая тяжелыми крыльями, пролетали ночные птицы. От их крика по спине мальчика пробегал неприятный озноб.
      Подчасок Лени - Лида Зорина спокойно стояла около большого пня с другой стороны лагеря. В палатках слышались дружный храп и сонное посапывание ребят. На траве, подложив под себя вещевые мешки, богатырским сном спал Митя. Над ним роем кружились и тоненько пели комары.
      Леня Белкин боялся отвести глаза от чернеющего леса. Незнакомые шорохи и звуки ползли на него со всех сторон; он крепче сжимал древко знамени и вытягивался в струнку. Один раз шорох послышался совсем близко, позади палаток.
      Леня нащупал в кармане свисток. Из-за палаток вышла на цыпочках Лида Зорина и тихонько прошептала:
      - Мне показалось - кто-то ходит...
      - Ерунда! - процедил сквозь зубы Леня.
      На рассвете на вахту встали Булгаков и Надя Глушкова.
      Над рекой поднимался прозрачный туман. За грядой желтых сосен выступили старые дубы, забелели редкие березы. Лес был еще сонный. Тихо потягивались молодые осинки, мягкие листья орешника дремотно стряхивали на землю светлые капли росы. На полянке чернел затухший костер.
      Митя открыл глаза и прислушался. Земля под ним мягко вздрагивала, в ушах гудело. Но небо было чистое, ничто не предвещало грозы. Митя повернулся на другой бок и закрыл глаза. Надя Глушкова тихонько тронула его за плечо.
      - Митя, сколько самолетов летело! И сейчас летят. Просто гул идет. Это что?
      Митя широко зевнул и натянул на себя одеяло:
      - Маневры, наверно...
      Надя подошла к Булгакову и тихо шепнула:
      - Маневры.
      Ребята сладко спали.
      На смену Наде вышла Валя Степанова. Сева Малютин сменил Сашу Булгакова. Валя ежилась от холода и, накинув на плечи пальтишко, уселась на пенек, положив рядом барабан.
      Над лесом с тихим гудением снова проплыли самолеты. Потом вдалеке раздался глухой гул, как будто в лесу валили вековые деревья. Из палатки девочек высунулась чья-то маленькая рука и, подержав в воздухе ладонь, скрылась.
      Валя заглянула в палатку.
      - Я думала, дождь идет, - прошептала ей Зорина.
      - Нет, это самолет, - успокоила ее Валя.
      А солнце уже золотило палатки, просыпались птицы. Наступало чудесное летнее утро, свежее от росы и горячее от солнца.
      Громкая барабанная дробь разбудила ребят. Лагерь ожил, зашевелился.
      - На зарядку становись!
      Глава 11. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА
      Утро 22 июня
      Сегодня я проснулся и очень удивился - где я? Потом сразу вспомнил и обрадовался. Да ведь это наш лагерь в лесу! Над головой - натянутая палатка. Сквозь парусину видно, как качаются ветки, а между ними желтыми зайчиками прыгает солнце. Ух, как хорошо! Вокруг меня вповалку спят ребята. У Мазина обе ноги прямо из палатки торчат. Ага! Валька Степанова на посту венок плетет. Украшается! А барабан на траве лежит, и солнце уже высоко. Сейчас я ее напугаю.
      Вечер 22 июня
      Я решил писать дневник утром и вечером, а то что-нибудь забуду.
      День у нас был тревожный, а к вечеру и совсем испортился, и сейчас Митя кричит, чтобы я не жег фонарика, а ложился спать.
      Расскажу все по порядку.
      Утром, когда мы проснулись, Валя Степанова и Надя Глушкова стали рассказывать, как на рассвете летали самолеты. Надя сказала, что где-то даже бабахнуло очень сильно, только далеко. Про самолеты Митя сказал, что это, наверно, маневры, а что это так бабахнуло, он не знает, но, может быть, где-нибудь производились строительные работы. Мазин сказал, что иногда взрывают целые горы.
      Так мы поговорили, поговорили, а потом принялись за дела.
      Поправили палатки, так как вчера ставили их наспех, потом позавтракали. Кашу варила Синицына: она у нас за повара!
      После завтрака мужчины вместе с Митей начали рыть глубокую землянку, так как Митя сказал, что на Украине бывают сильные грозы со страшным ливнем и нужно для этой цели иметь глубокую, хорошо укрепленную землянку. Митя показал нам чертеж такой землянки в разрезе. Мы выбрали хорошее место и принялись за дело... Земля тут очень черная, но если рыть глубоко, то там и глина.
      Мы углубили вход и сделали три ступеньки. Митя спустился и сказал, что грунт хороший - пол в землянке должен быть твердый и гладкий. Для этого нужно еще замесить глину с песком, смазать и дать просохнуть.
      Мы пошли с ребятами за глиной, и вдруг опять что-то за лесом стало бабахать. Тогда я влез на дерево и посмотрел в ту сторону, а там такой черный-черный дым по краю неба.
      Мы сказали об этом Мите и опять подумали, что это строительные работы производятся; вытащили даже карту и стали определять, что где строиться может. Определили наше местонахождение по карте. Мы находимся довольно далеко от Киева. По левую руку у нас Житомир, а железнодорожная станция, на которой мы высаживались, от "Червоных зирок" километров двадцать будет.
      Вот как мы далеко забрались, даже узнать не у кого, что и где взрывают!
      А Митя говорит: "Надо ждать Сергея Николаевича, он нам все расскажет".
      А вечером, когда начало темнеть, мы уже не на шутку заволновались, так как опять загудели самолеты, и один мальчик увидел на крыле самолета свастику. Мы ему сначала не поверили, но он дал честное пионерское. Тогда Митя посмотрел на девочек - видит, что они испугались, и сам хотел пойти на шоссе что-нибудь узнать, но было уже темно и поздно.
      Теперь все ребята легли, а Митя назначил себя дежурным и сидит. И все старается с нами шутить, но мы уже видим, что он беспокоится. Ребята тоже не спят - шушукаются, а девочки забрались все в одну палатку и тесно-тесно рядышком легли, накрылись с головой одеялами. Вот трусишки!.. Скоро все узнаем от Сергея Николаевича и Ивана Матвеича - они завтра придут.
      К о л я О д и н ц о в.
      Глава 12. ТРЕВОГА
      Мутный свет луны освещает спящий лагерь.
      Теснее сдвинулись дубы, робко проглядывают между ними березы, утонули в густой траве белые домики-палатки. Пахнет речной водой и водорослями, запах мяты смешивается с запахом хвои. С болота доносится дружный хор лягушек.
      Митя стоит на площадке и, закинув голову, смотрит на плывущие по небу разорванные облака, на скользящие тени самолетов: ухо его пытается уловить малейшие оттенки тихого, воющего гудения моторов. Изредка далекий, глухой удар потрясает землю. Митя встревожен. Он обходит палатки, прислушивается к сонному дыханию ребят и снова смотрит на небо.
      Васек Трубачев не спит. Приоткрыв край палатки, он следит за каждым движением вожатого. Он видит, как Митя смотрит на небо, потом опускает голову, трет ладонью затылок и снова смотрит. Видит Митино лицо, крепко сжатые губы, нахмуренные брови.
      Васек боится выйти и окликнуть Митю. Но ему необходимо сказать, что он тоже видел свастику. Может быть, Митя не поверил ребятам и потому велел всем поскорее ложиться, чтобы не болтали зря? А может, поверил и потому остался дежурить сам?
      Трубачев подтягивает трусики и тихонько вылезает из палатки. Ночная сырость охватывает его плечи.
      Митя молча смотрит на Трубачева; так же молча они усаживаются вдвоем на широкий мохнатый пень. Митя прикрывает Васька полой своей куртки и улыбается ему дружеской, ободряющей улыбкой.
      - Я видел свастику, - шепотом говорит Васек.
      Митя кивает головой:
      - Я тоже видел.
      Над лесом снова ползет протяжный, ноющий звук. Палатка тихо шевелится из-под нее высовывается Мазин и быстро прячется обратно.
      Васек вскакивает и карабкается на высокую сосну; смолистые чешуйки прилипают к его коленкам. Потом он соскакивает на землю, показывает рукой куда-то за реку, за лес и торопливо объясняет:
      - Там свет... Далеко-далеко, а видно...
      - Это в стороне Житомира, - определяет Митя. - Утром надо разведку послать на шоссе.
      - Пошли меня!
      - Ты нужен в лагере. Все должны быть на своих местах. Никакой тревоги не поднимать. Пошлем Мазина и Русакова - они все разузнают, - спокойно говорит Митя и смотрит на часы: - Ложись спать, Трубачев!
      - А ты?
      - А я дежурный.
      - Ладно тебе... Вдвоем подежурим, - прячась под его куртку, говорит Васек.
      Они молча смотрят в глаза друг другу. Доверчивые глаза Васька кажутся Мите такими близкими и родными, он чувствует рядом младшего брата, надежного товарища, который делит с ним вместе тревоги этой ночи. Он крепко прижимает к себе вихрастую голову Трубачева и тихо, душевно говорит:
      - У каждого человека, Васек, есть мечта заветная. Вот когда мне не спится, например, я сейчас же начинаю мечтать. То будто я где-то в тайге очутился... И вот мы с ребятами...
      - С нами? - быстро спрашивает Васек.
      - Да нет, не с вами... С комсомольцами... Залезли в эту глухую тайгу и давай своими силами там новый город строить... Может, и небольшой, конечно, но особенный. У меня даже рисунок есть, я тебе покажу когда-нибудь... Ты что на меня так смотришь?
      - Да просто... - отвечает Васек, крепче прижимаясь к старшему товарищу. - Рассказывай, Митя...
      Назойливое гудение прерывает разговор. Митя встает, снова смотрит на небо и жестко говорит:
      - Но если, Трубачев, мне придется драться, то я буду драться до конца, до победы! И нет такого врага, которого мы бы не победили! Потому что каждый из нас, Васек, будет защищать свою Родину, как родную мать...
      Молча и торжественно слушают эти слова влажная земля и черный застывший лес.
      x x x
      На рассвете в молочном тумане, сквозь заросли дикой малины, кучи хвороста и поваленные деревья пробирались Мазин и Русаков, посланные в разведку.
      - Руководствуйтесь компасом, - напомнил им Митя.
      У Мазина и Русакова были еще и свои приметы: кривая береза, поваленный дуб, пучок увядших колокольчиков, засунутых в дупло дерева. Привычка оставлять на пути заметки уже давно выработалась у обоих, и теперь они шли безошибочно по собственному следу. Разговаривать было некогда. Задание ответственное: выяснить, в чем дело и, не задерживаясь, вернуться в лагерь.
      Петька молча указывал на березу, на дуб, на сложенные накрест ветки. Мазин кивал головой и отрывисто командовал:
      - Влево!.. Вправо!.. Вперед!..
      Лес поредел. В дорожных знаках уже не было нужды. Мальчики шли по слуху. Шоссе приближалось; оттуда слышался скрип телег, доносились гудки и мычание коров. Высокий мальчишеский голос не то пел, не то кричал что-то.
      Мазин прислушался и, дернув Петьку за рукав, бросился вперед. Запыхавшись, они выскочили на шоссе и огляделись. По дороге понуро и неохотно шагало колхозное стадо. Телята разбегались по сторонам, подростки звонко щелкали бичами, старики сурово покрикивали на скотину. Хрюкали свиньи. Встревоженно мычали коровы.
      С той стороны шоссе, в поле, молча и сосредоточенно работали люди, убирая хлеб. Тарахтел комбайн, мелькали разноцветные платки, выезжали на шоссе машины с тугими мешками. Люди останавливались, пропускали машины вперед.
      Петька облизнул языком сухие губы и бросился наперерез высокому седому старику:
      - Дедушка, куда это вы?
      Старик глянул на него мутными от бессонницы глазами и неохотно сказал:
      - Скот угоняем...
      Петька растерянно оглянулся на Мазина. Мазин, обведя глазами шоссе, бросился к хлопцу, который с трудом тянул за веревку бычка. Бычок упирался, подняв коричневую морду с черными бугорками рогов; он жалобно мычал, призывая на помощь мать.
      - Та иди, бисова душа! Иди, щоб ты здох! - покраснев от натуги, кричал на него мальчишка.
      Мазин схватил за веревку.
      - Стой! Не тащи его!.. Куда вы идете?
      Хлопец вытер рукавом пот.
      - А ты що, з неба звалился? - сердито спросил он. - Война! Понял? Война! Немцы границу переступили...
      - Немцы?.. Границу?..
      Мазин выпустил из рук веревку и круто повернулся к Петьке:
      - Пошли!
      Но они не пошли, а побежали, задыхаясь и обгоняя друг друга.
      Страшное, незнакомое слово "война" заставляло их мчаться, не разбирая дороги, к Мите, к товарищам со спешным, тревожным донесением. Ветки хлестали мальчиков по лицу, сучья царапали ноги. В овраге Петька споткнулся и боком свалился в кустарник. Мазин схватил его за плечо:
      - Вставай! Война! Понимаешь? Война!
      Петька, хромая, выбрался из кустарника и, стараясь не отставать от Мазина, говорил на бегу:
      - Мы им пропишем, Мазин! Мы им такого зададим, что они сроду к нам больше не сунутся! Мы... Мазин...
      Но Мазин не слушал его. Он бежал, раздвигая головой и локтями кусты, поглядывая на зажатый в руке компас. Брови его были нахмурены, глаза остро блестели. А Петька, прихрамывая, торопился за ним и без умолку говорил про тяжелые и дальнобойные орудия и про Красную Армию, которая так даст врагам... так даст, что своих не узнают!
      Потом Петька совсем выбился из сил и замолчал...
      Они выбежали к палаткам вместе. Мазин бросился к баку, зачерпнул кружкой воду и стал жадно пить. Потом сунул кружку Петьке, посмотрел на встревоженные лица ребят, подошел к Мите и коротко сказал:
      - Война!
      Глава 13. СТАРЫЕ ТОВАРИЩИ
      Расставшись с ребятами, Сергей Николаевич двинулся на пасеку. Бескрайнее поле сливалось с синим горизонтом. Усталая лошадь шла шагом; однообразный скрип колес и тишина навевали спокойные мысли. Николай Григорьевич молчал.
      Сергею Николаевичу тоже не хотелось говорить. Им овладели смутные воспоминания об этих местах. Вспоминалось раннее детство. Вспоминалась мать - высокая, чернобровая, строгая. Вспоминалась сестра, с которой он расстался, когда она вышла замуж и ушла на хутор к своему "чоловику". Он был еще совсем маленьким и все цеплялся за нее, когда она уходила, и оба они плакали. Тогда у нее были горячие мокрые щеки, на груди звенело много бус, с подвенечного венка спускались цветные ленты...
      С тех пор прошли годы. Вместе с отцом и матерью он уехал в маленький городок под Москвой. Там он рос и учился, постепенно забывая и эти места и слезы сестры. Они редко писали друг другу, а после смерти матери их переписка и совсем оборвалась, и только в последнее время сестра стала настойчиво требовать, чтоб брат привез ей отца.
      "Тут все ему родное, он оживет от нашего солнышка, и я за ним похожу, как за маленьким..."
      Лошадь стала. Хлопец соскочил с телеги, достал торбу с овсом.
      - Далеко еще? - спросил Сергей Николаевич.
      - Порядком будет. Большой крюк сделали. Назад вертаемся. К вечеру доедем, - успокоил хлопец, присаживаясь на край дороги.
      Николай Григорьевич дремал, лежа на телеге. Покормив лошадь, отправились дальше. Солнце садилось.
      Лес быстро темнел. Дорога свернула на свежескошенный луг; остро запахло увядающими цветами и травами.
      Пасека открылась перед глазами как-то вдруг, когда, сделав крутой поворот, дорога сбежала в овраг и снова вынырнула перед высокими тополями. За тополями вился плетень.
      Было уже совсем темно. Отпустив хлопца с телегой, Сергей Николаевич с трудом нашел перелаз, заросший густым вишняком. За вишняком виднелась белая хата, утонувшая в зелени деревьев. Запах меда и гречи носился над спящими ульями.
      - Стой! Где же тут калитка у него? И огня в хате нет, - заволновался Николай Григорьевич.
      Мохнатая собачонка черным шариком подкатилась к плетню и залилась звонким лаем. В хате хлопнула дверь.
      - Эге-гей! Бобик! - послышался густой бас.
      - Матвеич! Эгей! - Николай Григорьевич выпрямился и рванулся навстречу другу. - Эгей!
      - Принимайте гостей, диду! - крикнул Сергей Николаевич.
      На заросшей тропинке показалась грузная фигура Матвеича. В темноте были видны его широкие плечи и взмахивающие на бегу большие руки. Собачонка с лаем крутилась у него под ногами.
      - Цыц, ты! Гости до нас!
      Матвеич подбежал к перелазу, перегнулся через него всем своим грузным телом и схватил в охапку Николая Григорьевича:
      - Стой... стой!.. Где ты тут есть, товарищ мой?.. Товарищ мой...
      Николай Григорьевич счастливо смеялся, не выпуская большой теплой руки друга.
      Из-за облака показался краешек луны и осветил коротко остриженную голову Матвеича с крупным носом, густыми бровями и опущенными книзу черными усами. Одна щека его была перехлестнута поперек глубоким шрамом, живые, смеющиеся глаза смотрели добродушно и лукаво.
      - Ох ты ж вояка... вояка мой! - умиленно глядя на друга, повторял он.
      Старики еще раз обнялись.
      - Мы тебя зараз, як персональну персону, до самой хаты предоставим!
      Хата была новая, с дубовым крыльцом и тяжелой дверью. В кухне стояла русская печь с полатями. На припечке были сложены горкой глиняные миски, котелок, чугун и закопченная дочерна сковородка. У окна - крепкий дубовый стол, перед ним - широкая скамья. Печь была голубовато-белая, разукрашенная по краям никому не ведомыми цветами в виде синих кружочков с синими пестиками и короткими толстыми стеблями. На полатях лежало старое одеяло, в углу - скомканная подушка в ситцевой розовой наволочке; из-под нее выглядывали новые яловые сапоги. Посреди кухни гудел примус, в чугуне варилась картошка.
      Белая двустворчатая дверь вела в соседнюю комнату; там было свежо и чисто, а из угла, где стояли в ряд бочонки, покрытые круглыми крышками, сильно пахло медом.
      - Ну, вот и моя хата! - Матвеич шагнул через порог и выпрямился. - Живу як той пан. Домок ничего себе. Прошлую весну колхоз отпустил средства на полное оборудование пасеки.
      Он распахнул обе половинки двери, чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу:
      - Ну, гости дорогие, располагайтесь як знаете, як вам по душе, а я на стол соберу. Хозяйки у меня нема, так я сам себе повар. Зараз сала нашкварим, яишницу разобьем!..
      Сергей Николаевич с веселым любопытством смотрел на неуклюжего, как медведь, Матвеича, слишком шумного и большого для маленькой кухоньки.
      Матвеич точил об печку нож, грохотал посудой и без умолку говорил, обращаясь то к Николаю Григорьевичу, которого называл "старым", то к Бобику, то просто к различным вещам, находящимся в кухне. Видно, привычка разговаривать с самим собой и с окружающими его предметами давно выработалась у Матвеича.
      - Ну що? Долго будешь булькать?
      Матвеич ткнул вилкой картошку и бросился в сени. Внес большой розовый кусок сала с искристым бисером соли на тонкой коже, нарезал его толстыми кусками, шлепнул на сковороду и, присев на корточки, налег на примус, приговаривая:
      - От так! Живо! Раз-два - и готово!
      Орудуя возле печки, он чуть не свалил целую груду мисок, но успел подхватить их и, прижимая к груди, понес на стол.
      Николай Григорьевич с доброй улыбкой смотрел на него и, встречаясь глазами с сыном, подмигивал, как бы желая сказать: "Вот он какой, мой Матвеич!"
      Шум примуса заглушал голоса, и Матвеич, поворачиваясь от печи всем своим корпусом, кричал, размахивая ножом:
      - Обожди, старый! Зараз я этот сумасшедший примус загашу, тогда тихо будет. Може, умыться с дороги хотите, дак умывальник коло крыльца.
      Сергей Николаевич подал отцу полотенце. Старик медленно поднялся со скамьи и, нерешительно ступая больными ногами, пошел к двери.
      Матвеич поставил на пол горшок с молоком и бросился к нему:
      - А ну, ну... А ну, иди! - заглядывая товарищу в лицо и обхватив его правой рукой, возбужденно кричал он. - Смело! Смело!.. От так! Смело, давай! Сме-ло!.. - Потом выпрямился, шумно вздохнул, удрученно развел руками: Погано дило! - И тут же весело добавил: - Ну да ничего! Я такое средство знаю, що будешь бигать, як той физкультурник.
      Во время разговора, заметив Бобика, он поднял его за шиворот, вынес за дверь и кратко пояснил:
      - Завсегда присутствует. Кто б ни пришел - и он тут. Хитрый, як муха! Салом интересуется...
      Матвеичу не терпелось скорей закончить свою стряпню и за доброй чаркой поговорить по душам со старым другом. Стоя у припечка, он обещающе подмигивал оттуда своими веселыми, живыми глазами:
      - Зараз поговорим! Обо всех делах наших... Що и як!..
      На Сергея Николаевича он почти не обращал внимания, только один раз, окинув его взглядом, неодобрительно хмыкнул:
      - Худый, як глиста! Голодный, чи що?
      Сергей Николаевич сбросил рубашку, потер выступающие под темной кожей мускулы:
      - А ну, дедуш, поборемся, коль так!
      Матвеич потрогал его мускулы:
      - Завтра.
      За столом было шумно. Старики разошлись, вспоминая боевые годы гражданской войны. Сергей Николаевич не узнавал отца. Николай Григорьевич, слушая Матвеича, встряхивал головой, стучал по столу кулаком. Голос его окреп, глаза блестели.
      - Да, был бы нам всем конец тогда! А ведь вот выжили, а, Матвеич? Выжили и землю от погани очистили.
      Матвеич смачно крякал, опрокидывая чарку:
      - Ще як выжили! Сами себе хозяева! И работа идет. Я меду на весь район заготовку сдаю и помощников себе не требую. Один раз секретарь райкома заехал на пасеку и говорит: "Вам, Иван Матвеич, тут одному не управиться!" А я ему говорю: "Мне по моим силам три такие пасеки мало! Надо, говорю, мое дело расширять, потому как наш колхоз богатеет и средства на то найти можно". А он смеется: "Ваше предложение нам нравится, только без помощников тут нельзя. Мы вам комсомольцев прикрепим, а вы будете их к этому приучать. Понятно?" - Матвеич налег на стол и заблестевшими глазами обвел собеседников. - Значит, такое дело: буду молодых обучать... Вот и ты оставайся со мной! И тебя обучу! - неожиданно закончил он, хлопнув по плечу Николая Григорьевича.
      - А у нас, дедуш, к тебе просьба, - дав Матвеичу выговориться, сказал Сергей Николаевич. - От моих пионеров и от меня...
      Матвеич склонил голову набок и лукаво улыбнулся:
      - Меду, чи що?
      - Меду - это потом. Это ты нас угощать будешь, когда мы к тебе всем отрядом в гости придем. А сейчас вот что: собирайся-ка, дедуш, с нами в поход! Тряхни стариной! Погуляем по лесам. Поведешь моих пионеров по тем партизанским тропам, где вы с отцом бродили; покажешь нам места, где были жаркие бои с белыми... Одним словом, приглашаем тебя как героя гражданской войны, свидетеля и участника боев. Расскажи ребятам обо всем, что видел и знаешь.
      - Ну-ну... нашел рассказчика!
      Матвеич замахал руками. Но Николай Григорьевич постучал по столу пальцем:
      - Даже и не думай отказываться! Сережа дело говорит... Для ребят каждое твое слово интересно. Они все хотят знать... Даже и не думай отказываться!
      - Да Матвеич и не отказывается, - подмигнул отцу Сергей Николаевич. Он только о пчелах, верно, беспокоится.
      - Ну да! И пчелы... и вообще того... - закряхтел Матвеич.
      - Ну, это мы устроим. Оставим завтра отца на пасеке за сторожа, сходим к Оксане и пошлем ее сюда, а сами махнем в лес к ребятам! А как они ждут тебя!
      - Скажи пожалуйста... - растрогался Матвеич и, обернувшись к Николаю Григорьевичу, вдруг сказал: - Добре! Оставайся, старый, за хозяина. А мы с Сережей к пионерам пойдем.
      Получив согласие Матвеича, Сергей Николаевич оставил стариков и прошел в комнату. Новый крашеный пол был застлан половиками, в углу стоял круглый стол с двумя табуретками. Большая кровать, аккуратно застланная серым байковым одеялом с белоснежной покрышкой на подушке, была отодвинута от стены и стояла нетронутая и важная. Трудно было представить себе, что большой, неуклюжий Матвеич каждый день спит под этим одеялом, утопает головой в этих подушках и потом так аккуратно убирает свою кровать. На окнах висели занавески. Вышитые крестом задорные петухи с красными клювами и растопыренными перьями привлекли внимание Сергея Николаевича.
      Он подошел к окну и бережно взял в руки тонкую расшитую холстинку. Красные и черные крестики напомнили вышитые рукава и горячие мокрые щеки. Он вдруг с неожиданной силой ощутил теплое, родное чувство к сестре, ее близость и глубокое раскаяние в том, что столько лет не вспоминал ее, не интересовался ее жизнью. А ведь у нее умер муж, и она жила одна, оторванная от семьи, и, может быть, не раз горькое чувство охватывало ее при воспоминании о родном брате. Сергей Николаевич вспомнил сестру на маленькой деревенской фотографии. Она стояла, положив руку на спинку стула, на котором сидел ее муж. Отец, получив эту фотографию, долго рассматривал ее, с сожалением повторяя:
      - Не та уже Оксана... Постарела Оксана...
      А ему тогда даже не хотелось всматриваться в черты этой новой женщины, чтобы не утратить в своей памяти черты прежней Оксаны. Сколько же ей лет сейчас? И как встретятся они после долгой разлуки?
      Сергей Николаевич осторожно погладил выпуклые крестики на занавеске:
      - Сестра...
      Матвеич заглянул в комнату:
      - Ты чего смотришь? Занавеска? Да это твоя Оксана расшивала! Бачь, яких пивней настряпала! Это она мне на новоселье принесла... И койку заправила как полагается. Каже: "Щоб у вас, диду, чисто було. Я приду проверю!" - Он почесал лохматую голову, хитро улыбнулся и махнул рукой: - Так я теперь той койки не касаюсь! Чтоб порядок не нарушать, на полатях сплю. Будет тут твой батько спать. Честь честью.
      x x x
      Поздно ночью, засыпая на широкой скамье, Сергей Николаевич слушал тихую беседу двух друзей.
      Матвеич, присев на угол кровати, осторожно гладил заскорузлой ладонью больные ноги товарища и шепотом говорил:
      - От я уже бачу, где самая болявка у тебя. Это тебе, брат, наши болота отзываются. Да, может, и с того разу, как ты меня на плечах тащил из лесу. Эх, Коля, богато чего мы с тобой видели! Ну, зато на старости поживем. А ноги я тебе воском с маслом буду мазать и на солнышке греть. И работать будем... Потому как человека что убивает? Болезнь одно, а без дела тоже не можно жить. Тоскует человек без дела. Вот полюбишь моих пчел, да от ульичка к ульичку потыхесеньку... Так-то, товарищ мой...
      x x x
      Когда Сергей Николаевич открыл глаза, солнце уже заливало хату горячим светом. Крашеные половицы блестели, в раскрытое окно с жужжанием влетали пчелы, на занавеске билась пестрая бабочка. Николай Григорьевич еще крепко спал, свесив с кровати руку. В кухне было пусто. Где-то во дворе слышалась добродушная воркотня Матвеича.
      Сергей Николаевич сладко потянулся и зажмурил глаза. Что-то снова напомнило ему далекое детство, ночевки у дядьки Матвеича, быструю речку под горкой и серебряную плотву, которую он ловил зеленой ивовой корзинкой. Даже сон в эту ночь у него был крепкий, непробудный, как в детстве. И только на рассвете приснилось ему, что на реке встают громадные валы и с гулким шумом обрушивается на берег вода... И было приятно чувствовать себя в крепком доме, под теплым одеялом, у старого деда Матвеича...
      Сергей Николаевич вскочил и вышел на крыльцо. Из рукомойника, прибитого к дереву, капала вода. Холодные струйки освежили лицо и голову, потекли по спине. Бобик с высунутым языком лениво вылез из кустов и полакал из лужи.
      - Что, брат, жарко?
      Сергей Николаевич схватил черный кудлатый шарик и подставил его под рукомойник.
      Бобик изо всех сил сопротивлялся.
      - Чудак! Умойся, умойся! Тебе же лучше будет! - весело приговаривал Сергей Николаевич.
      Отпустив мокрого Бобика, он пошел на сизый дымок, поднимавшийся из-за кустов.
      В траве желтели новенькие ульи. У летков серыми кучками копошились пчелы. Несколько пчел на лету ударили Сергея Николаевича по лбу, запутались в его волосах. За вишнями Матвеич, в сетке, с дымящимся факелом, разбирал улей. Пчелы тучей гудели над ним, ползали по его рукам и по рубашке. Бобик уселся поодаль. В его мокрую шерсть тоже забирались пчелы; он взвизгивал и, щелкая зубами, впивался в свой хвост.
      - Не щелкай! Не щелкай! За свое любопытство страдаешь, - спокойно выговаривал собаке Матвеич, поворачивая в руках рамку и разглядывая янтарные пласты меда. Увидев подошедшего Сергея Николаевича, он кивнул головой в сетке.
      Сергей Николаевич заглянул в улей. Пчелы загудели в его волосах, полезли за воротник.
      Матвеич засмеялся:
      - Тикай лучше, а то разукрасят так, что родной батько не узнает!
      - Не разукрасят! - Сергей Николаевич хлопнул себя по шее, нагнулся, вырвал пучок травы с сыроватой землей и приложил к укушенному месту: - Эге, уже есть!
      В небе, за белыми разорванными облаками, загудел самолет.
      Матвеич поднял голову и прищурил глаза:
      - Слухай... Что это за чертовщина такая? Чего они там кувыркаются? А на рассвете такой гул поднялся, что я думал - вас с батькой разбудят!
      - Нет, я спал. И тебя, дедуш, во сне видел. Ну, когда бороться будем? улыбнулся Сергей Николаевич, отступая от пчел.
      - Вот старый проснется, тогда после завтрака я тебя и поборю! А теперь иди погуляй, а то пчелы тревожатся - не любят незнакомых людей.
      Сергей Николаевич обошел кругом хату. Ульев было много. Одни - старого образца, похожие на колоды; другие - новенькие, нарядные, как домики. Густая трава закрывала их до половины; от пушистых шариков клевера все казалось сиреневым. Прямо за пасекой пышно цвела гречиха. Узенькая дорожка выходила на свежий, нескошенный луг. В нагретом воздухе смешивались все запахи: пахло мятой, гречихой, травой и цветами. Ветер колебал травы, и казалось, что луг качается и плывет. Весело перекликались птицы. Клейкие стебли красненькой смолки прилипали к рукам.
      Сергей Николаевич сел на мягкую траву и обхватил руками колени. В глазах у него пестрело. Повсюду слышался неугомонный шум: трещали кузнечики, гудели пчелы, мохнатый шмель ворчливо рылся в ромашке. Желтые и белые бабочки стайками кружились над цветами. Маленькие букашки свершали свой трудный путь, пробираясь куда-то среди непреодолимых препятствий; блестящий жук сердито гудел, качаясь на тоненькой былинке; божьи коровки с красными спинками расправляли крылышки.
      Ни о чем не хотелось думать, хотелось броситься на землю, прижаться лицом к пахучим травам. Чувство безмерного счастья и покоя овладело Сергеем Николаевичем...
      x x x
      Матвеич засучил рукава и, широко расставив ноги, сказал:
      - А ну, Сережа, выходи! Побачим, який ты боец!
      Сергей Николаевич сбросил рубашку и спокойно стал против Матвеича. Николай Григорьевич потер руки и усмехнулся:
      - Ты гляди, Иван, не сломай мне сына...
      Матвеич шагнул к Сергею Николаевичу и огромными ручищами обхватил его поперек туловища. Но Сергей Николаевич не поддался: ловким приемом он выскользнул из рук Матвеича и крепко сжал его локти... Боролись долго. Матвеич наступал, как медведь. Сергей Николаевич, ловкий и увертливый, выскальзывал из его рук и наконец, улучив минутку, обхватил старика за плечи и с силой пригнул его к земле. Бобик с яростным лаем прыгнул на обидчика... Борьба кончилась вничью. Но Матвеич был возбужден и доволен:
      - Молодец, Сережа! Борец, чемпион, да и все!
      - Я тебе говорил, Матвеич! У него сила есть! - гордясь сыном, кричал Николай Григорьевич.
      Сергей Николаевич развеселился, стал возиться с Бобиком, трепал его за уши, бегал с ним по дорожкам.
      - Сережка, не дури! Не дури! Ведь укусит Бобик! - совсем как в детстве, кричал ему отец.
      За дальним лесом что-то ухнуло и, прокатившись по земле глухим эхом, замерло...
      - И что оно чиркае? - удивился Матвеич.
      - Да что ты как волк живешь - ни газет у тебя, ни радио! - строго выговаривал ему старый товарищ. - Без радио никто не живет теперь!
      Матвеич сердито вытащил из-под навеса длинный, тонкий шест и бросил его около крыльца.
      - Это все твои пионеры, Сережа! "Мы вам, диду, то, мы вам се, мы вам радио проведем"! - передразнил он ребят. - Принесли какую-то жердину, тягали ее, тягали, и в землю вкапывали, и на крышу лазили... Не, не годится! Опять побежали куда-то. Другую притащили... Мерили-мерили, бегали-бегали с нею... Есть! Хороша уже! Антенна, чи як? Теперь вдруг проволоки у них нет! "Пойдем, кажуть, достанем". От же ж бисови хлопцы! Наморочили голову, да ничего и нема!
      Сергей Николаевич осмотрел антенну:
      - Если сказали - сделают, значит, сделают. Не зря бегали.
      - Может, и сделают. Я у них, конечно, в плане состою, это верно, вздохнул Матвеич.
      - А я с Сережиными пионерами сдружился. Хорошие ребята! Ты, Матвеич, любишь поворчать, я тебя знаю, - добродушно сказал Николай Григорьевич. - А прибегут, ты и рад им!
      - Ну конечно, дети... Без них и дедам скушно, - сознался Матвеич и, погладив свежевыстроганную антенну, добавил: - Мабуть, сделают.
      Глава 14. ГРОЗНАЯ ВЕСТЬ
      После обеда стали собираться. Решено было оставить Николая Григорьевича на пасеке, а самим, навестив на хуторе Оксану, отправить ее к отцу и, не мешкая, идти к лагерю.
      - Собирайся, собирайся, дедуш! Нас ребята ждут! - торопил Сергей Николаевич.
      Он уже начинал скучать без ребят; было непривычно тихо без шумных голосов, не хватало обычной радостной толкотни, расспросов, смеха и пытливых, живых глаз. Сергей Николаевич поминутно ловил себя на одной мысли: как жаль, что нет ребят! Вот бы им показать пасеку, рассказать о пчелах, видеть внимательные ребячьи лица...
      - Идем, идем, дедуш! - нетерпеливо повторял он, поправляя за спиной рюкзак и наскоро прощаясь с отцом: - До свиданья, отец. Не скучай. Мы тебе сейчас Оксану пришлем. Заготавливайте тут побольше меду, а мы к вам всем отрядом после похода нагрянем!
      Вышли по холодку. Узенькая тропинка вилась в густой пшенице. По бокам шелестели спелые, налитые колосья. Матвеич, поминутно оборачиваясь к Сергею Николаевичу, кричал:
      - Вон где хутора начнутся! Отсюда до Оксаны километров шесть полем. А по правую руку за лесом - это МТС. Там заведующий дуже хороший человек! Правильный человек. По последней технике действует... А по левую руку - тут шоссе проходит. На шоссе мы и телегу найдем; подъедем малость к хуторам, а то наш старый заскучает один...
      Жар спадал.
      Сергею Николаевичу казалось, что они идут слишком медленно, он торопился выйти на шоссе.
      - А что, далеко еще? - спросил он Матвеича.
      - Зараз выйдем, - ответил тот, приподнимаясь на цыпочки и вглядываясь в густую желтизну колосьев. - А ну, Сережа, кто там есть? Чи то заяц скаче, чи дытына...
      - Эй, эй, диду! Диду! - донесся откуда-то звонкий голос. - Подождите трохи!
      - Эгей-гей! - мощно окликнул Матвеич.
      Из пшеницы наперерез ему выскочила девчонка. Красная косынка сбилась у нее на шею, мокрые щеки блестели.
      - Диду, я ж за вами от самой пасеки бигла! Вертайтесь скорийше до дому! Председатель вас требует! - быстро затараторила она, исподтишка оглядывая приезжего серьезными голубыми глазами. - Вертайтесь до дому, диду! Председатель вас требует...
      Матвеич пожал плечами и подмигнул Сергею Николаевичу:
      - Видал? Требует, и все. А чего?
      Девочка удивленно и строго взглянула на него.
      - Собрание в колхозе идет, вот чего! - сказала она, присела на землю, вытащила из пятки занозу и неожиданно добавила: - Война, вот чего! Хиба не знали? - Она искоса взглянула на взрослых.
      Сергей Николаевич, пораженный неожиданным известием, молчал.
      Матвеич оглянулся:
      - Чего? - И, багровея, закричал, наступая на девчонку: - Где война? Яка война, я тебя спрашиваю?! - Он снова оглянулся, как будто война должна быть где-то рядом, а он ее не видел.
      - Ну, война! С Гитлером! По радио сказали! - сердито заговорила девочка. - И чего это вы кричите, диду! Идите лучше до председателя, а я на хутора побегу.
      Она вскочила и прыгнула на тропинку.
      - Эй, слухай! Слухай! - кричал ей вслед Матвеич. - Стой, кажу, бисова душа!
      - Нема колы! - звонко донеслось из пшеницы.
      Старик посмотрел в небо, широко развел руками. По багровым щекам его катились крупные капли пота, глубокий шрам побелел, брови сдвинулись.
      - Значит, порешили они на нашу землю идти, - тихо, с угрозой сказал он. - Добре. Добренько... Хай идуть... - Он застегнул доверху пуговицы на своей гимнастерке. - Добре! Встринемось!
      Сергей Николаевич мгновенно представил себе пионерский лагерь в лесу, Митю...
      Нагнувшись к своему рюкзаку, он поспешно вынимал из него свертки, предназначенные для Оксаны. Потом вытащил горн, протер его носовым платком, снова засунул в рюкзак и выпрямился. Лицо у него было серое - сухие губы, щеки и лоб как будто покрылись дорожной пылью. Но глаза были светлые, спокойные, решительные.
      - Мне, дедуш, машину надо. Я должен ребят вывезти. Отца тебе оставляю... Возвращайся домой.
      - Ах они бандюги! Каты!.. - кричал, потрясая кулаками, Матвеич.
      - Диду, слышишь? Машину надо! Ребята в лесу остались. Говори, где машину взять. Матвеич пришел в себя.
      - Машину? Стой! Стой!.. - Он потер лоб соображая. - Иди зараз на МТС. Тут прямиком километров пятнадцать будет. Там и машины есть и телефон. В случае чего, можно секретарю райкома позвонить. Вот, гляди. Прямехонько в овраг, а там через сосенки...
      - Есть! Найду!
      - А я... - Матвеич махнул рукой и отвернулся. - От же ж яка катавасия получается.
      Сергей Николаевич подошел к нему:
      - До свиданья, диду! Увидишь Оксану, скажи - я ее помню. И отца береги!.. Увидимся...
      Матвеич обеими руками стиснул его плечи:
      - Ты того... за нас ни-ни... Я старика в обиду не дам...
      Сергей Николаевич вскинул на плечи рюкзак и, не оглядываясь, зашагал по дороге. Он шел быстро, прямиком, спускался в овраги, пересекал поля с гречихой, блуждал в молодом лесу, поминутно теряя узенькую тропинку. Сначала лучи солнца золотили тонкие стволы молодых сосенок и ложились светлыми полосами между их ровными рядами, потом вечерние тени легли на траву. Солнце незаметно ушло, а тропинка вела все дальше и дальше, лес становился гуще.
      Сергею Николаевичу представилось, как в таком же лесу, в пионерском лагере, сбившись в кучу, ребята одолевают Митю вопросами и ждут условного горна...
      Становилось все темнее, изредка вскрикивали птицы. Запахло шиповником, влажной травой...
      Внезапно мягкий свет месяца осветил кирпичные здания, крепкий забор и запертые ворота.
      Сняв с головы шляпу, Сергей Николаевич подошел к воротам и крепко постучал. И почти одновременно со стуком перед ним выросли две фигуры дюжих хлопцев:
      - Хто такий?..
      Глава 15. ДИРЕКТОР МТС
      Директор МТС Мирон Дмитриевич, сидя за столом, смотрел на Сергея Николаевича острыми, насмешливыми глазами и, поглаживая бритый подбородок, спокойно говорил:
      - Машины пошли своим плановым порядком. Как вернутся назад, то можно будет дать.
      - А когда они вернутся назад? - сдерживаясь, спросил Сергей Николаевич. Его раздражал этот человек, которому он уже успел рассказать, что у него в лесу остались ребята, что они ждут, что их необходимо скорее вывезти и посадить в поезд на Москву. - Когда же они вернутся?
      Мирон Дмитриевич развел руками и указал на занавешенные окна:
      - Видите, что делается... Может, завтра к вечеру...
      Сергей Николаевич возмутился:
      - Товарищ, я удивляюсь вашему спокойствию! Я повторяю - у меня дети! Мне необходимо их вывезти. Есть в вашем распоряжении еще хоть одна машина?
      Мирон Дмитриевич отогнул большой палец и прищурил светлые глаза:
      - Есть машина. На нее особое распоряжение - со двора никуда!
      Сергей Николаевич снял телефонную трубку:
      - Район! Район!.. Дайте райком партии!
      Директор покачал головой:
      - Навряд ли они сейчас дадут.
      Дозвониться было нелегко. Сергей Николаевич бросал трубку, ходил большими шагами по кабинету и снова звонил.
      - Секретаря нет. На совещании... Не уполномочен... Ждите... - отвечали из райкома.
      Мирона Дмитриевича вызывали по разным делам. За окном слышался его густой бас.
      - Все тракторы в поле. Живо, хлопцы, живо! Давай, давай, ремонтируй! Чтоб через час там был! - кричал он на кого-то. - Сказано: убрать хлеб - и все тут!
      Возвращаясь в комнату, он прислушивался к разговору по телефону.
      - Где на совещании? - кричал учитель. - Когда приедет? - Лоб у него был мокрый, лицо усталое, под глазами легли темные круги.
      Мирон Дмитриевич взял у него из рук трубку:
      - Говорит директор МТС... Да, я знаю, что на совещании. Дайте телефон. Ну?.. Давай, кажу, телефон... того совещания! - заорал он, прижимая ко рту трубку. - Без ниякого разговору! Срочно! - Он кивнул головой Сергею Николаевичу: - Записывайте!..
      Сергей Николаевич записал телефон и взял трубку. Мирон Дмитриевич снова вышел во двор. Когда он вернулся, учитель стоял у окна, заложив в карманы руки. Губы у него были крепко сжаты.
      - Ну что? Дозвонились? - спросил директор.
      - Дозвонился к секретарю... Утром пришлет свою легковую, - отрывисто, не глядя на него, сказал Сергей Николаевич.
      Директор тронул его за плечо:
      - Вы что ж, москвич? Учитель?
      - Москвич. Учитель, - стараясь сохранять спокойствие ответил Сергей Николаевич.
      - Партийный человек? - тем же тоном спросил Мирон Дмитриевич.
      Сергей Николаевич молча вынул из кармана партбилет.
      "Не доверяет", - мелькнуло у него в голове.
      Но директор осторожно отвел его протянутую руку:
      - Не треба. Я насчет паники...
      - Какой паники?
      - А той самой паники, какой в наше время не должно быть... - подняв свой большой палец, начал директор.
      Сергей Николаевич вспыхнул:
      - Да вы что, товарищ! Понимаете или нет? Я учитель. У меня в лесу дети...
      Мирон Дмитриевич стукнул ладонью по столу:
      - "Дети, дети"! У нас у всех дети. У меня у самого дети. И нечего горячку пороть. Сейчас война! Вероломное нападение - понятно тебе, товарищ? Все машины заняты - подвозят бойцов, доставляют горючее, убирают хлеба... А ты - "дети, дети"! "Я учитель"! - передразнил он Сергея Николаевича. - Да як ты учитель, так должен понимать, что все своим порядком делается. А ты сам весь побелел, распушился. Ты учитель, а я - батько. И у меня полна хата детей. А нужно сдерживаться, бо время военное. Вот утречком поедешь и заберешь своих детей, да и все!
      Сергей Николаевич с удивлением смотрел на этого человека, строго и решительно читающего ему наставление, как вести себя. До сих пор никто не мог упрекнуть его в отсутствии выдержки. Он воспитывал в себе эту черту характера годами, терпеливо и неуклонно, простым и верным способом - не давая себе воли в проявлении гнева, раздражения по отношению к окружающим его людям. Он вызывал к себе уважение среди своих товарищей именно этой удивительной выдержкой, и вдруг чужой, почти незнакомый человек делает ему такое замечание... Сергей Николаевич чувствовал, что кровь приливает к его щекам. Но Мирон Дмитриевич ласково усмехнулся и похлопал его по плечу:
      - Ну добре, хлопче! Так - не так, а к утру машина будет. Пойдем сейчас до моей хаты. Там я распорядился, чтоб нам жинка повечерять приготовила, бо такая перепалка, що некогда и поесть. Пошли! Берите свое имущество! Где оно есть?
      Он ухватил рюкзак и потащил за собой ошеломленного Сергея Николаевича через двор к маленькой белой хате с железной крышей. Во дворе было темно, где-то нетерпеливо мычала корова, из ворот выезжал трактор.
      - Ну як? Починился? Живо давай! Чтоб у меня к завтрему зерно в мешках было! - крикнул в темноту Мирон Дмитриевич, толкая дверь хаты и пропуская вперед учителя.
      Хата была маленькая, уютная. Посередине стоял добела выскобленный стол, по бокам - табуретки. У стены на широкой никелированной кровати спали ребята. С двух сторон сползали с подушек кудрявые темные головы и торчали из-под одеяла маленькие босые ноги.
      - Мала куча! - добродушно усмехнулся Мирон Дмитриевич, указывая на них учителю. - Ну, садитесь, будьте гостем! Он придвинул к столу табуретку и заглянул в сени:
      - Ульяна!
      Ульяна не откликнулась. За нее ответил с кровати детский голос:
      - Мама во дворе корову доит.
      - Давно пошла? - спросил Мирон Дмитриевич.
      - Давно. Зараз придет, - сонно отозвалась девочка.
      Она, видимо, привыкла к чужим людям и, не обращая внимания на Сергея Николаевича, отвернулась к стене и уткнулась лицом в подушку.
      Мирон Дмитриевич стал собирать на стол. Вытащил из стенного шкафа тарелку с селедкой, очистил луковицу, порезал ее большими кружками, достал хлеб.
      В хату, гремя подойником, вошла маленькая, кругленькая молодица в темном платке; оба конца, стянутые под розовым подбородком, были завязаны наверху тугим узелком. Она мельком взглянула на гостя и тихо сказала:
      - Здравствуйте.
      Потом поставила на лавку ведро с молоком и, обтирая о передник руки, вдруг быстро и сердито напала на мужа:
      - А то что ж за порядки, Мирон, а? Скотина до ночи не пригнана, где-то того пастуха к черту заслали! Корова кричит, с фонарем выйти до сарая не можно. Тычешься во все углы, як та слепа курка! Это что за дело, я тебя спрашиваю, Мирон?
      - А такое дело, що война, - обтирая рукавом губы и обсасывая селедочную голову, спокойно сказал Мирон Дмитриевич. - Война! Не привыкла, чи що?
      - О! Бачишь! "Не привыкла"! Так я ж баба, а ты мужик. А такого крику наробив: "Затемняйтесь, та щоб я ниде свиту не бачив!" Таку панику на всих нагнав...
      - Ульяна! - строго прикрикнул Мирон Дмитриевич, заметив улыбающийся взгляд учителя. - Это не твоего ума дело, понятно? Я директор МТС. Я за все отвечаю! - Он налил молока и махнул рукой: - Одним словом, прекрати разговор! Або перемени свой разговор... - добродушно закончил он, подмигнув учителю.
      Сергей Николаевич, улыбаясь, взял стакан:
      - Видно, нам всем нужно побольше выдержки и терпения.
      Ульяна подсела к столу и, лукаво блеснув глазами, спросила:
      - Ну, а кто ж его бачив, того немца, Мирон? Хоть одного?
      Мирон Дмитриевич вытащил круглые часы, поспешно встал, пошарил рукой за шкафом, включил радио:
      - Зараз Москву послушаем, товарищ учитель!
      Сергей Николаевич с волнением слушал сводку, передаваемую по радио из Москвы. Кровь закипала гневом, бурно билось сердце. Он чувствовал, что где-то близко отсюда в жестоких боях уже бьются с врагами молодые, сильные, самоотверженные сыновья Родины. И ему казалось невозможным больше сидеть в этой хатке и ждать... "Приеду - пойду в райком партии... сейчас же..."
      x x x
      Поздно ночью хозяева внесли раскладушку и уложили гостя.
      - Спите, товарищ, я разбужу, как машина придет, - уговаривал его Мирон Дмитриевич.
      Сергей Николаевич лег, но уснуть было невозможно. Перед его глазами стоял лес, около раскинутых палаток теснились ребята. Он видел их встревоженные лица и, сжимая руками виски, думал: "Не могу ждать... Уйду. Лучше пешком, как-нибудь... Скажу, чтоб машина шла вслед за мной..."
      Он решительно вытаскивал из-под головы свой рюкзак, потом снова клал его на место: "А что, если шофер, узнав, что я ушел, погонит машину обратно? Или в темноте я потеряю дорогу и машина пройдет мимо? И сколько я буду идти? Нет, надо ждать... Надо ждать..."
      Ходики тихонько покачивали гирями. Время тянулось медленно.
      Сергей Николаевич не знал, на что решиться. Казалось, что бы ни ожидало его впереди, ничто уже не будет страшней этой ночи бездействия и ожидания...
      Мирон Дмитриевич часто выходил на крыльцо, потом осторожно, стараясь не стучать тяжелыми сапогами, возвращался в комнату, присаживался к сто- лу, крутил козью ножку и что-то записывал в потертой записной книжке. Слышно было, как во двор въезжали тракторы, где-то приглушенно гудели машины. Откуда-то издали слышались глухие удары...
      Мирон Дмитриевич хмурился и глядел на жену. Стучал по столу пальцем, видимо обдумывая что-то про себя.
      - Ты вот что, Ульяна... Бери завтра детей и эвакуируйся в Макаровку...
      - А, видчипысь! - с досадой отвечала Ульяна, заботливо укрывая ребят. Куда я с ними эвакуируюсь? До Макаровки не близко. Як я поеду?
      - Ну, особого транспорта у меня для тебя нету. А Сивка завтра запрягу, да и поедешь!
      - Никуда я не поеду от своей хаты. Видчипысь!
      Очевидно, спор этот шел с утра, и Ульяна сердилась на мужа.
      Сергей Николаевич думал о своем... Конечно, Митя постарается успокоить ребят и будет ждать его, учителя. А если Митя двинется по направлению к селу? А он, Сергей Николаевич, будет искать их в лесу и потеряет время?..
      Над хаткой с тихим воем пролетели самолеты. Сергей Николаевич прислушался. Внезапно сильный удар потряс землю. Хатка дрогнула. Сергею Николаевичу показалось, что над его головой сорвалась крыша и с грохотом покатилась по двору. Ульяна схватилась за голову и бросилась к детям.
      - Ой, боже мий! - с ужасом простонала она, прикрывая руками их головы.
      Младший проснулся и заплакал. Мирон Дмитриевич взял его на руки и, стоя посреди хаты, грозно сказал:
      - Завтра же чтоб тебя здесь не было! Эвакуируйся!
      Ульяна заплакала, прижимая к губам платок. Мирон Дмитриевич покачал на руках ребенка, коснулся сухими губами мягких волос на его лбу, подсел к жене.
      - Ульяна, я человек партийный... Я должен свою жизнь по-военному располагать. Я на партию смотрю и партию слушаю. Мне может любой приказ выйти, - объяснял он жене, заглядывая ей в глаза, и тихо прибавил: - Чуешь, голубка моя?
      Ульяна плакала...
      Под утро гудение самолетов затихло. Только где-то вдалеке слышался мелкий дробный стук - казалось, что в лесу на каждом дереве сидит дятел и долбит носом кору. Сергей Николаевич, готовый к отъезду, стараясь не будить прикорнувших хозяев, вышел на крыльцо.
      Солнце еще не вставало. Было свежо. На траве лежала холодная роса. Около сарая два хлопца выбрасывали лопатами землю из глубокой ямы. Еще один хлопец, почти подросток, в длинном тулупе, прохаживался у ворот.
      - Что, не было машины? - спросил Сергей Николаевич.
      - Легковой?
      - Да.
      - Из района?
      - Да.
      Хлопец не спеша вытер платком нос:
      - Не було.
      В сарае сонно закричал петух. Всполошились на насестах куры. Светало...
      "Что делать? Вдруг не придет?" - мелькнуло в голове у Сергея Николаевича. Он с горькой досадой подумал о потерянном времени. Нужно было расспросить дорогу и еще вчера вечером пуститься в путь. Хлопец как будто угадал его мысли. Он высвободил из мохнатого воротника натертый докрасна подбородок, прищурил светлые глаза и пошевелил губами.
      - А до якого вам места?
      - До поворота, где река под горой, знаешь?
      - Чего ж не знаю! Километров двадцать по шоссе. Пешком далеко...
      Сергей Николаевич вошел в хату. Было еще слишком рано, чтобы снова звонить в райком. Он приподнял темную занавеску и стал смотреть во двор. Бездействие доводило его до отчаяния. В углу мирно тикали ходики. Стрелки медленно ползли к четырем часам. Хозяева спали.
      Сергей Николаевич взял свой рюкзак и в нерешительности пошел к дверям.
      Но Мирон Дмитриевич вдруг поднял с подушки нечесаную голову, провел ладонью по заспанному лицу и прислушался:
      - А ну, подождите!
      С дороги донесся тихий шелест и негромкий гудок.
      - Эге! За вами!
      Сергей Николаевич бросился к воротам.
      Машина была легковая. Шофер, открыв дверь, окликнул:
      - Кто тут будет товарищ учитель?
      На ходу застегивая френч, выскочил Мирон Дмитриевич. Сергей Николаевич крепко пожал ему руку:
      - Спасибо, Мирон Дмитриевич!
      - Добрый ты хлопец, а горячий, - с улыбкой сказал ему директор.
      Они обнялись.
      Хлопцы окружили шофера:
      - Ну, яки там новости?
      Шофер был хмурый, невыспавшийся.
      - Погано. Сильно напирает фашист, - хрипло сказал он.
      Люди, встревоженные его сообщением, ближе придвинулись к машине.
      Сергей Николаевич тронул шофера за плечо:
      - Поехали, поехали, товарищ! К большому лесу. По шоссе.
      Машина загудела, попятилась назад и, вырвавшись на лесную дорогу, помчалась, мягко подпрыгивая на ухабах.
      Глава 16. СНОВА В ПОХОД
      Мазин вытер губы и повторил:
      - Война!
      Ребята, тесно сдвинувшись вокруг, молча и тревожно смотрели то на него, то на Митю. Митя, ошеломленный неожиданным известием, старался сохранить спокойствие; он неестественно улыбнулся, пожал плечами.
      Мазин, прерываемый взволнованным Петькой, начал рассказывать:
      - Мы вышли на шоссе, а тут - скот гонят, люди идут...
      - Неожиданное нападение! - перебивая его, кричал Петька.
      Ребята забрасывали их вопросами:
      - А что говорят? Где сражение? Зачем скот гонят?
      Девочки прижимались друг к дружке, смотрели широко открытыми глазами на Митю:
      - Что же это, Митя? Война? Настоящая война?
      Митя поднял руку. Он чувствовал, что надо успокоить ребят, что-то сказать им, но про себя он уже спешно решал вопрос, что делать: ждать учителя или двигаться к нему навстречу?
      - Ребята! Война, конечно, является неожиданностью не только для нас, но и для всей нашей страны - Митя остановился, посмотрел на серьезные лица ребят. - Но у нас, у советских людей, у коммунистов, комсомольцев и пионеров, есть такое отличительное свойство: перестраиваться на ходу. Мы не теряемся ни при каких обстоятельствах. А потому наше дело: спокойно, стойко, как подобает пионерам, принять это известие и срочно перестрои- ться на военный лад... Трубачев, ты остаешься командиром отряда!.. - Ми- тя посмотрел на мирную полянку, на дымящуюся на костре картошку. - Сей- час лагерь снимется с места и походным порядком выйдет на шоссе. Вареную картошку разделить - съедим на ходу. Консервы, мешки с мукой, лишнюю посуду и лишние тяжести сложить в яму и замаскировать. Уладится дело - заберем. Каждый идет налегке - понятно?
      - Понятно! - серьезно ответили ребята.
      Митя взглянул на часы:
      - Полчаса на сборы.
      На поляне закипела работа.
      Снимали и связывали палатки, складывали в незаконченную землянку консервы, чугунки, удочки. Мазин и Русаков занимались маскировкой. Они искусно выложили дерном и забросали валежником яму. Синицына с Зориной раздавали горячую картошку. Кто-то из ребят потребовал соли. Синицына возмутилась:
      - Какая соль еще? Война, а он "соли"!
      Трубачев о чем-то советовался с Одинцовым. Через полчаса все было готово. Стоя посередине полянки с легкой ношей за спиной, ребята с сожалением поглядывали на изумрудную зелень, на затухший костер, на черные ямки в том месте, где так уютно стояли их палатки. Было странно, что они должны уходить отсюда потому, что на их землю пришел враг. Было непонятно и тревожно слово "война", знакомое ребятам только по книгам и рассказам.
      - Нам не страшно... Нам только самую чуточку страшно, - сознавались шепотком девочки.
      Ребята были настроены воинственно. У них появились толстые палки с острыми концами. Два кухонных ножа бесследно исчезли под чьими-то куртками.
      - Готово? - спросил Митя.
      - Готово!
      - "Если завтра война, если враг нападет..."- решительно запел Трубачев.
      - "Если темная сила нагрянет..."- звонко подхватили голоса ребят.
      Они шли, крепко ступая по земле, презирая колючки и крапиву, ломая на своем пути сухие ветки. Шли с песней, как идут бойцы.
      Когда первый боевой пыл улегся, стали решать, как быть, если Сергей Николаевич запоздает. Посыпались и другие вопросы. Ребята забеспокоились о родителях - что они думают? Мамы уже, верно, плачут. Надо послать телеграмму, успокоить их. И вообще, что будет дальше? И как это так все неожиданно случилось?
      Над головой сквозь темную зелень розовело небо, трава была еще мокрая, но в воздухе уже не чувствовалось ночной свежести.
      - А вдруг мы этих самых фашистов встретим? - тревожно оглядываясь, спросила Надя Глушкова.
      - Встретим - так будем драться! - крикнул Трубачев, с силой сбивая палкой молодые кусты.
      - Трубачев, отставить! - прикрикнул Митя. - Во-первых, мы их не встретим, во-вторых, таких вояк никому не нужно, а в-третьих, наша прямая обязанность - возможно скорей убраться восвояси, чтобы не затруднить собой взрослых.
      - Как - восвояси? Сейчас же? Домой? - разочарованно протянули ребята.
      - Да над нами все смеяться будут - скажут, что мы струсили.
      - Тут война, а мы "восвояси"! - возмущался Одинцов.
      - Ну, а куда же нам? Конечно, по домам надо, - рассудительно сказал Саша.
      - Конечно. В школу надо... - задумчиво поддержал его Сева.
      Трубачев был недоволен:
      - Что мы, маленькие, что ли? В гражданскую войну и не такие, как мы, воевали!
      - Я никуда не поеду! - решительно заявил Мазин.
      - Я тоже! - крикнул Русаков.
      Митя рассердился:
      - Кто это смеет рассуждать, поедет он или не поедет! Как старшие решат, так и будет. (А старшие - то есть он, Митя, и Сергей Николаевич, - без всякого сомнения, посадят всех в вагон и вывезут. А потом Сергей Николаевич пойдет на фронт, а может быть, и он, Митя.) И прекратить лишние разговоры! Давайте лучше слушать, не горнит ли Сергей Николаевич.
      Но горна не было слышно. Митя с каждым шагом испытывал все большее беспокойство. Что, если Сергей Николаевич не встретит их и потом будет искать в лесу? Поляна еще хранит следы пребывания лагеря. Учитель, наткнувшись на нее, вероятно, поймет, что Митя увел ребят в село. Но что будет, если, не услышав ответа на горн, учитель двинется в глубь леса и, разыскивая отряд, напрасно потеряет время? Надо было бы как-нибудь дать знать, куда снялся лагерь...
      Митя подозвал Трубачева.
      - Мы с тобой, брат, маху дали, - тихо сказал он.
      - А что? - встрепенулся Трубачев.
      - Да надо было Сергею Николаевичу какой-нибудь знак на поляне оставить, что мы ушли в село.
      - Знак? Я оставил! Мы с Одинцовым письмо в клеенку завернули и над костром к железке привязали, - сообщил Васек.
      Митя просветлел:
      - Ну, тогда все в порядке! Если и разойдемся, то он нас догонит.
      Шли долго. Дорога казалась очень длинной и незнакомой. Несколько раз останавливались, прислушивались и хором кричали:
      - Сергей Николаевич! Ау!
      Но в лесу не было слышно ни одного человеческого голоса. Мазин и Русаков то и дело забегали вперед - проверять свои дорожные знаки.
      - До шоссе осталось два километра! - сообщили они.
      Ребята заспешили.
      До них доносились какие-то смешанные звуки: неясный равномерный шум, стук колес, гудки машин. Митя сквозь деревья увидел красноармейцев. Они шли и шли ровным, широким шагом. Кое-где двигались за ними орудия, ехали грузовики, торчали вверх черные стволы винтовок. Ребята замерли.
      - Красная Армия пошла на врага! - торжественно сказала Валя Степанова.
      - Бойцы! Бойцы!
      Ребята врассыпную бросились к шоссе. Митя перепрыгнул через глубокий ров, отделявший его от дороги, и остановился, с волнением вглядываясь в суровые лица шагавших бойцов. Увидев пионеров, некоторые из них поворачивали серые от пыли лица и улыбались. Ребята радостно ловили эти улыбки.
      Сева Малютин, подняв вверх худенькую руку, махал и махал ею в воздухе. Петька схватил Мазина за плечо.
      - Пойдем за ними! - возбужденно зашептал он.
      Мазин нагнул голову, раздумывая:
      - Сейчас нельзя, не по-товарищески.
      Трубачев, Булгаков и Одинцов стояли на пригорке, освещенные лучами солнца. В немом восхищении они отдавали салют идущим в бой красноармейцам... И вдруг за сплошной движущейся массой, откуда-то с другой стороны шоссе, раздался призывный звук горна.
      - Сергей Николаевич!!!
      Митя схватил за плечо Белкина:
      - Давай! Давай!
      Тра-та-та-та! - изо всех сил забарабанил Белкин.
      Глава 17. ПЕРВАЯ РАЗЛУКА
      Учитель с горном в руках стоял по ту сторону шоссе. Он видел взволнованные лица ребят, видел Митю. Тягостное беспокойство, которое он испытывал в последние часы, сменилось в нем горячей нежностью. Он махал ребятам шляпой, время от времени подносил к губам горн и, раздувая щеки, горнил еще и еще, извещая их о том, что он здесь.
      А бойцы шли и шли, новыми рядами выступая из-за поворота, не давая возможности Сергею Николаевичу соединиться с Митей. Шофер давал гудки, мальчишки буйно волновались. Митя с трудом удерживал их.
      Машина медленно двинулась по боковой дороге, по направлению к селу. Горн стал удаляться и звать за собой. Митя поспешно направился в ту же сторону. Теперь бойцы шли им навстречу, а Сергей Николаевич и ребята двигались по обеим сторонам шоссе.
      За поворотом ребята бросились к учителю. Шофер остановил машину и, улыбаясь, смотрел, как, отталкивая друг друга, ребята обнимают учителя, тянутся к нему со всех сторон, наперебой рассказывают, как они узнали про войну, как боялись разминуться с ним на шоссе, как шли и как хорошо было бы в лагере, если б не война...
      Митя стоял в стороне, но, встречаясь с ним глазами, учитель кивал ему головой. И, когда наконец они протолкались друг к другу, Сергей Николаевич неожиданно крепко поцеловал Митю и, сжав его плечи, спросил:
      - Ну как?
      Веснушчатое лицо Мити зарделось, он смущенно улыбнулся:
      - Да ничего!
      И оба они понимали, что под этим "ничего" скрыта большая, только что пережитая тревога, а теперь им легче, потому что они вместе.
      Отойдя в сторону от ребят, Сергей Николаевич крепко сжал руку Мите и серьезно сказал:
      - Ну, теперь все в порядке. Сейчас вы поедете с ребятами прямо на станцию. Машину набьем до отказа. Кто не сядет, пойдет со мной пешком...
      - Они пойдут со мной! - перебил его Митя.
      - Подождите. По приезде на станцию вы сейчас же отправите нам машину навстречу и договоритесь с начальником станции о вагоне.
      - Сергей Николаевич, по-моему, вы это лучше сделаете! Время такое... я могу не договориться... Кроме того, большая часть ребят сейчас уедет; значит, останутся только шесть-семь человек. А вдруг поезд как раз подойдет и я не буду знать, что делать? - решительно запротестовал Митя.
      - Поезжайте, поезжайте! - уговаривал его учитель. - Если поезд как раз на станции, вывозите первую партию, а за нами посылайте машину.
      Митя спорил. Учитель сердился, доказывал, потом махнул рукой и громко сказал:
      - Хорошо! Значит, я возьму столько, сколько смогу, а вы будете ждать в селе возвращения машины.
      Ребята одолевали шофера:
      - Вы за нами приехали? А почему на легковой? Лучше бы на грузовике...
      - А откуда вы приехали - там есть уже война?
      Подошли Сергей Николаевич и Митя. Учитель открыл дверцы машины:
      - Ну, ребята, сейчас мы вас тут, как грибов в кузов, наберем! Садитесь так, чтобы как можно больше взять. Первая партия поедет со мною. Другая пойдет с Митей пешком до села и будет ждать, пока за ней вернется машина. Кто устал, кому трудно идти, поедет со мной. А ну-ка, девочки! Девочки! Ну, что же?
      Ребята застеснялись. Несколько девочек сели в машину. Митя постучал им в окно:
      - Поплотней, поплотней садитесь! На колени друг к дружке. Садитесь, садитесь! Глушкова! Белкин! Где Малютин?
      Трубачев подошел к Севе:
      - Ты с Сергеем Николаевичем?
      - Нет, я с Митей, пешком. Пусть другие... - Сева спрятался за спиной Мити.
      - Синицына Нюра! - кричал Сергей Николаевич, несмотря на то что дверцы машины уже не закрывались. - Синицына!.. Митя, давайте и ее как-нибудь посадим, - вытирая платком разгоряченное лицо, говорил учитель. - Ведь я могу уехать. Если попадем на поезд, мы вас ждать не будем... Синицына!.. Сергей Николаевич понизил голос: - Пожалуй, вам будет трудно с ней. Давайте-ка ее в кабинку... Товарищ шофер, еще одну там устроить нельзя?
      - Да некуда уже, товарищ... Одну девочку я посадил, а еще и вам где-то надо сесть.
      - Ничего, Нюра пойдет со мной. Она ведет себя хорошо, - успокоил Сергея Николаевича Митя. - Поезжайте! А мы, как только придет машина, вслед за вами. Еще, может, на станции застанем вас.
      - Давайте рассчитаем. В село вы придете к вечеру. Если машина вернется раньше, она вас будет ждать. Во всяком случае, не медлите. Если кого-нибудь удастся посадить на случайную машину, вслед за нами, - сажайте. Я на станции предупрежу... - Учитель с трудом влез в кабину. - Скажите там, чтобы не наваливались на дверцу, а то вылетят! - кричал он оглядываясь.
      - Ребята, держите дверцу, не наваливайтесь!
      - Ничего, ничего! Мы друг за дружку держимся! - кричали ребята.
      Учитель быстро сосчитал остающихся:
      - Трубачев, Одинцов, Булгаков, Мазин, Русаков, Степанова, Зорина, Синицына, Малютин... Малютин, ты почему не сел?
      - Я ничего... Я с Трубачевым хочу! Я не устал, Сергей Николаевич!
      - Ну, смотри! - Учитель махнул рукой и подозвал к себе Митю: - До свиданья, Митя! Помните - не задерживайтесь. Ну, в вагоне обо всем поговорим... Из пионерского имущества берите только самое необходимое - вряд ли мы можем рассчитывать на свободный поезд... Ну, друзья... - обратился он к кучке стоящих на дороге ребят. - Трубачев! Шагайте к селу! Слушайтесь Митю! На станции увидимся! - Он соединил в своих ладонях протянутые к нему руки: - Будьте молодцами! Не раскисайте в пути!
      Машина двинулась. Внутри нее, как в тесном гнезде, плотно прижавшись друг к дружке, сидели ребята; из окошечка высовывались руки, махали в воздухе:
      - До свиданья! До свиданья! Догоняйте нас!
      Машина загудела и, набирая скорость, помчалась по шоссе.
      Митя собрал ребят:
      - Ну, пошли!
      Маленький отряд бодро зашагал по дороге. Солнце постепенно нагревало камни на шоссе.
      Ребята сняли тапки и шли по краю леса, по узенькой утоптанной тропинке. Мимо проехала нагруженная всякой утварью телега. На ней сидела женщина, повязанная темным платком; на коленях у нее спал ребенок; сзади сидело еще трое, держась за узлы. Девочка лет десяти правила лошадью. Женщина то и дело утирала концом платка набегавшую слезу.
      - Ульяна! - окликнула ее старая бабка, выходя из лесу с мешком свежей травы. - Куда это?
      Ульяна тронула девочку за плечо. Лошадь остановилась.
      - В Макаровку. Мирон отправляет... говорит: "Эвакуируйся от меня, пока война", - уныло сказала она, поправляя на голове платок и моргая глазами. Вот... еду...
      Старуха кивнула головой на ребят:
      - А як же? Треба мужа слухаты, голубка моя, бо ты не одна, у тебя дети... Ось из-под Лукинок детский дом с малыми детьми тоже эвакуируется. Целую машину их погрузили... И заведущая и воспитателька с ними. - Старуха вытерла двумя пальцами рот и зашептала: - Кажуть люди - вороги страшной силой идут. Бьются наши крепко, а они опять напирают.
      Ульяна сердито блеснула глазами:
      - Побоялась я их! Як бы не Мирон, сроду не поехала бы никуда от своей хаты!
      Девочка, услышав про ворогов, хлестнула лошадь. Ребята с Митей остались позади. Какие-то люди догоняли их на шоссе, другие шли им навстречу. Все говорили о войне. Никто точно не знал, где немцы: близко или далеко. Митя уже слышал от Сергея Николаевича, что пограничная охрана, не ожидавшая вероломного нападения, была смята и фашисты продвинулись на несколько километров. Митя с нетерпением ждал минуты, когда он сам, своими ушами, услышит по радио сводку или, усадив в вагон ребят, обстоятельно расспросит обо всем Сергея Николаевича.
      После полудня, когда ребята присели отдохнуть и закусить, в небе снова стало неспокойно. Показались самолеты. Один из бомбардировщиков пролетел так низко над лесом, что казалось, крылья его вот-вот заденут за верхушки деревьев. Митя поднял ребят. Прибавили шагу.
      Под вечер стало легче идти. Воздух посвежел, пыль улеглась. Солнце широкими полосами ложилось на поля. Колхозники убирали хлеб.
      Навстречу вдруг выехал грузовик. Он был доверху заложен ящиками и покрыт брезентом. Два красноармейца охраняли его, сидя наверху. С ним поравнялся другой грузовик. Он обогнал Митю с ребятами. В нем ехали две женщины с детьми. На дне машины, устланной матрацами и одеялами, тесно сидели малыши в белых фартучках. Обе машины остановились. Красноармеец подошел к шоферу прикурить. Женщина, ехавшая с детьми, неумело слезла с грузовика.
      - Товарищи! Вы от Жуковки едете? Как там - не забито шоссе машинами, проедем мы?
      - Ничего, проедете гражданка! - заглядывая в машину с детьми и подмигивая какому-то малышу, ответил красноармеец. - Ишь, стронули вас проклятые гитлеровцы с гнезда! - сочувственно добавил он.
      - Что делать! Война. Нам лишь бы до станции добраться, а там в вагоне с людьми веселее как-то. Мы на Киев...
      Митя прислушался.
      - А ну, подождите, ребята! - Он быстрыми шагами направился к женщине.
      Девочки окружили грузовик и, подпрыгивая, заглядывали в машину:
      - Нянечка, это дошкольники?
      - Валя! Лида! Смотрите, какой медвежонок в белом фартучке!
      Девочки протягивали руки. Малыши, что-то лепеча на своем языке, кучкой лезли к краю машины.
      - Тетя Катя, девочки к нам пришли! - серьезно сказал беленький мальчик с большими карими глазами.
      Тетя Катя кивнула ему головой и, заметив подходившего к ней Митю, пошла ему навстречу. У нее было доброе лицо и ясные, спокойные глаза. Она выслушала Митю и сразу заговорила с ним так, как говорят с близким знакомым:
      - Послушайте! Если ваш учитель поехал с ребятами на станцию, то возможно, что мы попадем с ним на один поезд. Я могу взять с собой девочек и там передать их Сергею Николаевичу, а вы с ребятами поедете следующим поездом - вероятно, уже утром. Я бы с удовольствием взяла всех, но у меня, как видите, полным-полна коробушка, - с улыбкой закончила тетя Катя.
      - Ну что вы! И за девочек спасибо... Только вот что... - Митя сморщил лоб, забеспокоился. - Видите ли, я должен быть уверен, что в случае чего... ну, скажем, поезд подали раньше и наш Сергей Николаевич уехал...
      Тетя Катя ласково погладила Митю по плечу:
      - Я понимаю... Не брошу, не брошу! Довезу до Киева, сдам в детскую комнату, найду вашего учителя и вообще сделаю все, что нужно. Не беспокойтесь, дорогой! И решайтесь скорее, а то нам нужно ехать. Ну, спросите своих девочек!
      Заведующая пошла к машине. Красноармейцы, перекурив с шофером, осторожно объезжали грузовик с детьми. Митя позвал девочек:
      - Ну, девочки, поехали! Вот Екатерина Михайловна обещает нас доставить на станцию. Мы обо всем договорились. Садитесь, живо!
      Девочки не спорили: они были рады ехать с малышами, догнать Сергея Николаевича с ребятами.
      Митя посадил Валю Степанову, Лиду Зорину и Нюру Синицыну. Нюра, влезая в машину, зацепилась за крюк своей корзиночкой и чуть не расплакалась:
      - Митя! Тут нитки у меня... Ой, ножнички, ножнички упали!
      Ребята подобрали нитки и ножницы. Екатерина Михайловна потесней усадила своих малышей и освободила уголок:
      - Ну, так. Семейство мое прибавилось... До свиданья, товарищ Митя! Не беспокойтесь за ваших девочек!
      Машина тронулась.
      - До свиданья, девочки! Мы следом за вами! - шагая рядом с машиной, говорил Митя. - А если Сергей Николаевич уже уехал, вы от Екатерины Михайловны ни на шаг! Я вас сам разыщу, понятно? Мы встретимся в Киеве!
      - Ладно, ладно, Митя! Не беспокойся! Мы с Екатериной Михайловной будем!.. Ребята, до свиданья!
      Мальчики побежали за машиной:
      - Лида Зорина! До свиданья! Синицына, Валя!
      Девочки долго и неутомимо махали им платками. Когда грузовик скрылся из глаз, Митя вытер рукавом лоб и облегченно вздохнул:
      - Ну, все в порядке! Остались одни мужчины. Народ мужественный и твердый.
      x x x
      В село пришли поздно вечером. В небе снова зловеще гудели самолеты, глухие удары слышались то впереди, то где-то далеко позади.
      На шоссе догнал Генка. Гнедой его был в грязи и в мыле.
      - Весь лес объездил. Дядя Степан велел найти вас. Ну я, конечно, на лагерь наехал. Письмо прочитал, да и назад!
      Ребята обрадовались Генке. По очереди ехали на Гнедом. Впечатления дня и длинный путь утомили всех. Ноги болели...
      Подходя к селу, мальчики изо всех сил старались казаться бодрыми, пели боевые военные песни, выпрямляли усталые плечи; но едва вошли в теплую хату Степана Ильича, как один за другим повалились на лавку. Баба Ивга с ласковыми причитаниями кормила их варениками. Глаза у ребят закрывались, и, пока Татьяна стелила им на полу, они уже крепко спали, привалившись друг к другу. Митя не ложился долго. Он ждал машину, которая, по его расчетам, должна была скоро вернуться со станции.
      Стоя на крыльце, Митя думал о развернувшихся событиях, как о каком-то страшном и неправдоподобном сне, и даже услышанная им по радио сводка не утвердила в нем мысли, что война действительно есть, что, может быть, где-то за пятьдесят - шестьдесят километров уже второй день идут кровопролитные бои... Митя ждал Степана Ильича. Он чувствовал острую необходимость поговорить со взрослым партийным человеком. Быстрое продвижение немецких частей казалось ему тяжелым недоразумением, а то, что враг осмеливался бомбить наши города, было совершенно невероятно...
      Степана Ильича не было. Баба Ивга объяснила, что сейчас все село на уборке хлеба. Уложив ребят, ушла и Татьяна.
      Митя сходил в школу, вместе с дедом Михайлом собрал пионерское имущество, туго набил рюкзаки. Назад он шел шатаясь, отяжелевшие ноги не слушались его.
      Над пустым селом гулял месяц - небо вдруг очистилось. Наступило затишье. На поле мирно гудели тракторы; освещенные месяцем тополя как будто охраняли село... Дорога уходила далеко-далеко, ровная, белая, спокойная...
      У Степановой хаты Митя остановился, поглядел на часы: было двенадцать часов ночи. Машина могла бы уже вернуться... Митя вспомнил, что около деревни Жуковки, не доезжая станции, плохая дорога - песок и глина.
      Степана Ильича все еще не было. На полу крепко спали ребята. На кровати сладко сопел Жорка. Митя лег около Трубачева; он представил себе Сергея Николаевича, отъезжающую машину с ребятами, девочек... Потом в его усталой голове все смешалось задернулось туманом... И Митя заснул.
      Он не слышал и не видел, как над селом зловеще проплыли бомбардировщики, как где-то около Жуковки вздыбилась дорога от первых сброшенных бомб, как на железнодорожной станции тяжело ухнула земля и белый каменный вокзал, разламываясь надвое, засыпал кирпичом и известкой железнодорожные пути...
      Глава 18. КЛУБОК НИТОК
      Митю разбудил шум, доносившийся со двора: слышались плачущие голоса женщин, гневные выкрики, проклятья. Среди них выделялся старческий, дребезжащий голос; его прерывал спокойный густой бас Степана Ильича. Митя провел ладонью по своей колючей бритой голове и сел... В раскрытые двери и окна широким потоком вливалось солнце. Разогревшиеся во сне ребята закрывались от него руками, прятали головы в подушки, не в силах побороть крепкий утренний сон. Ни бабы Ивги, ни Татьяны не было в хате. Машины, видно, тоже еще не было.
      Во дворе вдруг стало совсем тихо. Говорил один Степан Ильич:
      - Одним словом, нашего колхозного хлеба фашистам не кушать! Вывезем все до единой крохи, а не вывезем - так найдем, как с ним поступить.
      Митя вышел во двор. Около сельрады собрались колхозники. Они были возбуждены, взволнованы; бабы утирали передниками глаза. Лица у всех были утомленные - видно, никто не ложился спать в эту ночь. У забора стояла мокрая, вспотевшая лошадь. Ребятишки заботливо вытирали тряпками ее запавшие бока. Около хаты на завалинке, окруженный тесной кучкой колхозниц, сидел высокий бородатый дед в пыльной, прокопченной рубахе, в старом пиджаке. Он поминутно вскакивал и, размахивая руками, кричал срывающимся голосом, перебивая Степана Ильича:
      - А як ты его вывезешь? Куда ты пассажиров распределишь? Я кажу - народ давайте! Треба станцию восстанавливать. Красная Армия с Киева подходит - на чем будем подвозить? Ведь он же, проклятый, весь вокзал разворошил! Пути все чисто перебиты, каменюгой завалены! Ой, горе, люди! - Он покрутил головой и ударил себя кулаком в грудь: - Двадцать лет сторожил! Какую новую станцию поставили! Вагоны были як те огурки зеленые. И нема, ничого нема. А людей так уж не касайся - сколько их перебил да покалечил проклятый кат за эту ночь!..
      - Ну, слухай, диду! Все, что потребуется, будет сделано. И пути починим и вагоны пригоним, - спокойно отвечал ему Степан Ильич. - Людей, конечно, убитых не вернешь... это не в нашей воле. Только ворог наш кровью своей заплатит нам за каждого человека, а за детей наших и крови его не хватит выклюет ему воронье поганые очи за детей наших!
      Бабы громко заплакали, закричали мужики, потом все стихло...
      Не глядя на людей, Митя шел прямо к старику. Во рту у него пересохло, но спине пробегал колючий озноб. Женщины зашептались, раздвинулись. Баба Ивга всплеснула руками и, поправляя на голове черный очипок, поспешила навстречу Мите.
      - Ах ты ж, боже мий! - Она остановила Митю, обняла его за плечи, радостно зашептала: - Поехали ваши, поехали! Успокойся, сынок, успокойся, голубчик, еще с вечера поехали! Как раз на поезд поспели. И учитель и пионеры твои - все поехали... Дед Гаврила сам их в вагон сажал, он знает!
      Дед Гаврила повернул головой и подвинулся, освобождая место около себя.
      - А ты вожатый ихний? - с любопытством спросил он.
      - Вожатый. - Голос у Мити был хриплый, чужой, деревянный. - Так уехали они, говорите?
      Дед оживился:
      - Раз в раз! На последний поезд поспели! Еще шоферу своему приказывали за вами ехать...
      Митя облегченно вздохнул:
      - А где шофер?
      Старик развел руками:
      - Пропал, бедный... И машину его перекорежило, и ничего от человека не осталось... от бомбежки пропал...
      Митя вспомнил молодое улыбающееся лицо, выглядывающее из кабинки; сердце у него заныло.
      - А вы, дедушка, сторож? Там еще три девочки на грузовике... с малышами были... - От волнения Митя говорил несвязно, глотая слова.
      Старик нахмурился, как бы припоминая:
      - Так там же и девочки и мальчики, одно слово - пионеры... Ну, так они все и поехали... От який ты пуганый! Я тебе одно, а ты мне другое! А шофера коло Жуковки разбило... И богато там людей проклятый кат покрошил... Песок там, быстро ехать не можно, а он, кажуть, по-над самой дорогой, як той дьявол, спустился да с пулемета и давай людей крошить... А то и бомбой действовал... И малых деток не пожалел: як тарарахнет по грузовику, так всех в одну кашу, як тех пташек в гнезде уложил... И заведующую и нянечку, яки там с ними были... Люди говорили - страшно смотреть на это дело...
      У Мити в глазах медленно двинулось и поплыло куда-то шоссе, закачался грузовик, в ушах зазвенел и смолк детский лепет...
      Старик махнул рукой, вытащил кисет:
      - Мабуть, и в гражданскую такого не було... Я сам не бачив, но люди говорили...
      Митя встал:
      - Где это? Около Жуковки?
      - Ну да, на шоссе...
      Подошел Степан Ильич. На его лице не было заметно ни волнения, ни следов бессонной ночи. Только голубые глаза стали темнее и строже. Он тронул Митю за плечо, улыбнулся ласково и ободряюще:
      - Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодежь и кой-кого из стариков пошлем на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди...
      Дед продолжал пояснять собравшимся:
      - Он, бандит, думал, что на склады напал. А склады-то военные у нас не в тех местах сохраняются... - Сторож вдруг замолчал, пожевал губами ус и, видимо рассердившись на себя за излишнюю болтливость, поспешно встал: Поеду дальше. Нема у меня часу тут рассиживаться... А ты, Степан, посылай людей сегодня же!
      - Зараз пошлю, - откликнулся Степан Ильич и, взяв под локоть Митю, пошел с ним в хату. Глядя на разметавшихся во сне ребят, он пошутил: - Вот где у меня работнички! Богатырская сила!
      Баба Ивга принесла молоко, хлеб, сало:
      - Кушайте, мои дорогие, что есть, бо я и печь сегодня не топила.
      Степан Ильич ел молча; он был уже снова поглощен своими делами и не обращал внимания на Митю.
      Татьяна и баба Ивга нарезали большими кусками хлеб и торопливо жевали его, макая в миску с варенцом. Жорка влез к отцу на колени и громким шепотом спросил:
      - А таких, как я, хлопчиков на войну берут?
      Отец молча снял его с колен, вытер губы:
      - Ну, я пойду! Татьяна, бежи до клуни, готовь мешки. А вы, мамо, как накормите хлопцев, то ложитесь поспать.
      - Ни, сыну! Тебе работа, и мне работа, - коротко ответила баба Ивга, убирая со стола.
      Степан Ильич посмотрел на Митю; в глазах его промелькнула какая-то мысль, но он ничего не сказал, кашлянул и вышел. Митя хотел выйти вслед за ним, хотел сказать, что в грузовике вместе с малышами ехали девочки... Но говорить об этом было бесполезно, и голос застревал где-то в горле.
      Когда Степан Ильич вышел, Митя тоже встал, кивнул на ребят:
      - Я... скоро приду... Пусть они спят.
      В селе шла напряженная жизнь. В каждом дворе были настежь открыты ворота; за воротами двигались люди - выгружали возы, таскали мешки с зерном. В некоторых хатах еще горели ночные огни - видно, хозяева, занятые работой в поле, забыли их потушить. Где-то ревели коровы; на улице валялись в пыли жирные свиньи; собаки, чуя непорядок, с остервенением лаяли на них. Не умолкая, тарахтел в поле комбайн. На шоссе мимо Мити пробегали девчата, деловито шагали хлопцы.
      "Хлеб убирают, торопятся. Помочь бы надо", - думал, проходя по селу, Митя. Но мысли эти были безучастные, поверхностные. Другие, страшные, наполняли ужасом Митино сердце. "Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына... Не может быть! Нет, не может быть!"
      Выйдя за околицу, Митя прибавил шагу, потом побежал. Ветер трепал его рубашку, солнце обжигало лицо. Люди останавливались, глядели ему вслед.
      - Далеко до Жуковки?..
      Кончался лес, начиналось поле, шоссе кружилось, убегало за сосны, за тополя, в неизвестную даль. Лоб покрывался испариной, рубашка прилипала к телу.
      - Далеко до Жуковки?..
      - Вот как песок начнется, немощеная дорога будет - там и Жуковка.
      В овражке под мостом журчала вода. Митя упал в густую траву и жадно стал глотать воду пересохшим ртом.
      Качались ромашки, голубели незабудки, мирно квакали лягушки... Небо было синее-синее. Перед глазами встали веселые лица девочек...
      Митя зачерпнул пригоршней холодную воду, плеснул на лицо, на шею и бросился бежать...
      Солнце поднялось высоко, потом перевалило за полдень и медленно начало опускаться. Митя не чувствовал ни голода, ни усталости.
      Шоссе кончилось. Ноги тонули в горячем песке. На дороге стали попадаться куски железа, вывороченные комья земли. Темной кучей лежала легковая машина, колеса ее отлетели на несколько метров и вздутыми шинами торчали на измятой траве. Вблизи дороги валялась перевернутая набок телега.
      Митя шел и шел, замедляя шаг, прислушиваясь. Иногда ему казалось, что кто-то зовет его по имени, и он снова бросался бежать. Потом вдруг сразу остановился, замер...
      Под самым лесом тяжело и бездыханно лежал разбитый грузовик - это была куча железа; вздыбившаяся кабинка с передними колесами прикрывала разбитое в щепы дно машины. Неподалеку виднелась невысокая свежая насыпь, на ней еще не успела обсохнуть глина; рядом были заметны следы ног, валялась старая лопата...
      Митя остановившимися глазами смотрел на разбитый грузовик, на свежую насыпь. В примятой траве светлела па солнце нежно-желтая манная крупа. Под деревом что-то блестело.
      Митя машинально нагнулся и поднял маленькие острые ножницы...
      Рядом с ними валялся клубок вышивальных ниток...
      Глава 19. ПЕРВОЕ ГОРЕ
      Васек потянулся, открыл глаза. Во всем теле было такое ощущение, будто он спал на голых камнях. Ребята тоже кряхтели во сне, вытягивая то руку, то ногу. Васек вспомнил вчерашний день и удивился, что никто их не будит, не торопит.
      "Ведь машина, наверно, уже пришла. А где же Митя? Может, он в школе собирает вещи? Что ж он никого не разбудил? Неужели еще так рано?"
      Васек поискал глазами мирно тикающие в углу ходики и вскочил:
      - Десятый час! Вот так поспали!
      Он потряс за плечо спавшего рядом Сашу. Саша недовольно промычал что-то и повернулся на другой бок.
      Васек вышел во двор. Солнце брызнуло ему в глаза, облило все тело горячим светом; захотелось побежать на речку искупаться, окунуться с головой в холодную воду. Около крыльца лежала лохматая собака; она лениво вытянула лапы на сухой черной земле и шумно вздохнула, покосившись на Васька.
      За плетнем, около белой просторной хаты сельрады, было пусто. Васек прошел туда, заглянул в окна, думал увидеть Степана Ильича. Но за столом сидели колхозные старики и, торопливо подсчитывая что-то, записывали в толстую клеенчатую тетрадь.
      Васек прошелся по двору. Около крытого сарая лежала горка зерна. Там копошились птицы. Сбившись в кучу, кудахтали куры, сердился петух, гоготали гуси.
      Жорка, присев на корточки, обеими руками сгребал зерно и насыпал его в торбу.
      Куры копошились у него под руками; гусаки, вытягивая длинные шеи, с гоготом нападали на Жорку. Он сердито оборонялся от них, хватал за крылья, выбрасывал из общей кучи и кричал:
      - От я вас! Пошли вон! - Увидев Васька, обрадовался: - Московский, иди зерно собирать!
      Васек подошел, разгоняя кур:
      - Что это ты делаешь?
      Жорка вытер ладошкой нос; щеки у него были замурзаны, в короткие волосы набилась пыль; чистыми на лице были только голубые, как у отца, глаза. Он объяснил, что с поля свозят хлеб, а один мешок порвался, и баба Ивга велела ему собрать рассыпанное зерно.
      Васек потрепал его по голове и пошел к воротам. За воротами на зеленой траве колхозные девочки шили мешки. Одна из них что-то бойко рассказывала подружкам, взмахивая иглой с тонкой бечевкой. При виде Васька она смолкла. Васек кивнул девочкам головой:
      - Здравствуйте!
      Они ответили дружно, хором.
      Васек хотел спросить, не видели ли они вожатого Митю и не приходила ли со станции машина. Но спросить было как-то неловко; он с независимым видом постоял у ворот, посвистел... Девочки с любопытством смотрели на него. От их взглядов и от того, что они работают, а он стоит и посвистывает, Ваську стало не по себе; он повернулся и пошел в хату. Но Жорка снова окликнул его:
      - Московский! Что я тебе скажу! - Он, согнувшись, потащил по земле свою сумку. - Иди сюда! У нас фашисты железную дорогу разбили... и станцию... Дед на коняке приезжал... И шофера вашего убили... бомбой! - вытаращив глаза, кричал он.
      - Чего? - Васек побежал к нему, тряхнул его за плечи: - Врешь!
      Жорка вырвался, обидчиво выпятил губы:
      - Я правду кажу!
      - А где мать? Где дядя Степан? Где баба Ивга? - Васек растерянно смотрел в голубые глаза Жорки, тянул его за руку. - Кто тебе сказал?.. Где баба Ивга?
      - Баба в коровнике, - испуганно пятился от него Жорка.
      Васек побежал к коровнику, с силой толкнул тяжелую дверь, застучал кулаками:
      - Баба Ивга! Откройте!
      Баба Ивга не спеша открыла дверь. Васек шагнул в темноту сарая. Споткнулся на кучу земли и, задыхаясь, пробормотал:
      - Жорка сказал - станцию разбили! Где наши все - ребята, Сергей Николаевич?.. Мити нет!
      - От же який хлопець противный! - рассердилась баба Ивга. - Я ему покажу! - Она ласково погладила Васька по голове: - Живы все ваши! Поездом поехали, спокойненько погрузились - нема чего за них волноваться, сынок! И Митя ваш цел, никуда от вас не денется...
      - Покормите, мамо, хлопцев. Верно, уже попросыпались они, - тихо сказала из темноты Татьяна. Она стояла по пояс в яме, опираясь на лопату.
      - Зараз, зараз... Пойдем, голубчик! Ваши уже в Киеве скоро будут. А станцию разбили - это верно... Разбили, проклятые! Только учитель ваш уже уехал до того времени... - рассказывала баба Ивга, вытирая о передник руки.
      - Да когда же это? Как это?
      - Ночью, голубчик. Налет фашисты сделали... Страшное дело... Война, миленький, идет, война... - Она вывела Васька из сарая, заглянула в хату, взяла коромысло, загремела ведрами. - Спят еще хлопцы твои. Я их не побудила утром - пусть спят. И Митя не велел будить. Он к Жуковке пошел. А чего пошел - не сказал... Дорога не ближняя - мабуть, к ночи только вернется... Посиди на солнышке, сынок, я за водой схожу.
      Васек присел на завалинку. Беспорядочные, тревожные мысли толпились у него в голове.
      Станция разбита... Значит, где-то близко уже бродит враг... Он бросает бомбы, он убивает людей... Баба Ивга так и сказала: много людей побил... Не в сраженье побил бойцов, а просто на дороге каких-то людей... А по дороге идут женщины и дети... Вот и сейчас к этой самой Жуковке пошел Митя. И зачем он пошел? Почему не сказал Ваську, что делать ребятам в его отсутствие?..
      Васек решил разбудить товарищей и поделиться с ними всеми новостями.
      Он вошел в хату, крепко стукнул дверью:
      - Вставайте!
      Никто не отозвался. Васек подходил к каждому, дергал за одеяло, тряс за плечо. Ребята недовольно отмахивались, сонно мычали. Мазин дрыгнул ногой и с угрозой проворчал:
      - Брось лучше!
      Сева открыл сонные глаза, нежно улыбнулся:
      - Сейчас, сейчас, мамочка!
      Васек рассердился:
      - Какая я тебе мамочка! Вставайте сейчас же!
      Он снял с полки барабан и забил тревогу. Ребята испуганно заерзали на мягком сене, моргая от яркого света; потянули к себе одежду, вскочили.
      - Тревога! Тревога! Вставай! - заорал Мазин, тормоша Петьку.
      - Трубачев, что случилось?
      Васек рассказал товарищам все, что слышал от бабы Ивги.
      - Как же это? Станцию разбили? С воздуха?
      - Значит, они в тыл зашли?
      - А Сергей Николаевич с нашими ребятами далеко отъехал? Может, и их поезд бомбили? - с тревогой спросил Сева.
      - Ну, что ты! Это же не военный поезд, а пассажирский. Они не имеют права невоенных убивать, - уверенно сказал Саша.
      - Не имеют права? А около Жуковки дорогу бомбили, а на дороге всяких людей много! - возмущенно сказал Васек. - Хорошо еще, что наши девочки с малышами поспели!
      - Ну, уж ты чересчур... Они ведь смотрят, кто едет. А там одни малыши не нападать же им на детей, - серьезно сказал Одинцов.
      - Эх! - бросил с презрением Мазин. - Будут фашисты разбирать!
      Пока баба Ивга готовила завтрак, ребята строили планы, что делать - не пойти ли навстречу Мите?
      Удивлялись, что Митя ушел, никого не предупредив и не сказав никому, зачем идет. А вдруг на село налетят фашисты?
      - Ребята, а у дяди Степана уже окопы роют, - шепотом сообщил Васек.
      Ребята заинтересовались. Васек осторожно заглянул в коровник. Татьяны там не было. Ребята один за другим спрыгнули в яму.
      Подходя к своей хате, Степан Ильич услышал треск, пальбу и грозную команду:
      - Вперед! Заходи с тыла! Бей его!
      В стенки сарая летели комья земли. Лохматая собака с яростным лаем нападала на сарай.
      Степан Ильич прислушался, усмехнулся, широко распахнул дверь коровника и стал на пороге:
      - А ну, один за другим, марш отсюда! Живо!
      Ребята, виноватые и смущенные, вылезли из ямы.
      За столом Степан Ильич, ласково поглядывая на них, говорил бабе Ивге:
      - От не знали, кого на войну послать! Такие бойцы зря без дела пропадают!
      - Не пропадут. Я им после завтрака работу найду - всю яму мне обвалили! - строго пригрозила баба Ивга.
      - Мы поправим! Мы сейчас!.. Идем, ребята! - вскочил Трубачев.
      - Сиди, сиди! Кушай вот! А за баловство от меня и Жорке попадет... Люди копали - значит, надо их работу уважать, хоть вы, мои голубята, и гости у нас.
      - А они без няньки не могут быть, - поддразнил Степан Ильич. - Раз вожатого нет - пропало! Дисциплина уже не та. Ребята сидели красные, смущенные.
      - А что это ты, Степан, на хлопцев напал? Они и вправду подумают, что ты на них сердишься... А и вы, мамо тоже! - вступилась Татьяна. - Дети перепуганы, а вы шутки шутите. - Она заморгала глазами, отошла к печи.
      - Ну-ну! То вы, бабы, пугаетесь, а мужики - народ крепкий, - вздохнул Степан Ильич, исподлобья глядя на жену.
      - "Крепкий"... А над тем грузовиком с малыми детьми так и мужики и бабы плакали... Такой крик стоял... - всхлипнула Татьяна.
      - Доню моя... - тихо сказала баба Ивга. - И так сердце болит, зачем такое рассказывать... - Она указала глазами на остолбеневших от неожиданности ребят: - Сама хлопцев пугаешь...
      - Над каким грузовиком? - тяжело дыша, спросил Сева. - С дошколятами? Почему плакали?..
      Ребята перестали есть.
      Мазин налег на стол. Петька похолодевшими пальцами вцепился в его плечо. Саша и Одинцов не отрывая глаз смотрели на Степана Ильича. У Васька замерло сердце...
      Степан Ильич недоумевающе смотрел на ребят. Баба Ивга сердито прикрикнула на Татьяну:
      - Выйди с хаты со своими слезами!
      Степан Ильич нахмурился, рассердился:
      - А еще пионеры! Москвичи! Где война - там и убитые есть! И скрывать тут от них нечего. Верно! Побили грузовик с детьми. Малых детей побили! Так это зверство каждый на всю жизнь запомнить должен! Чтоб пионеры это знали, комсомольцами помнили и коммунистами не забывали! Вот как надо! - Он стукнул кулаком по столу.
      - Дядя Степан... - Голос у Васька дрогнул. - В этом грузовике наши девочки были. Мы их на дороге подсадили...
      - Чего? - Степан Ильич широко открыл глаза, неуклюже повернулся к матери.
      Баба Ивга сидела прямая, неподвижная:
      - Не знала я этого, сыну...
      Степан Ильич посмотрел на ребят. Они сидели согнувшись, каждый с трудом удерживал слезы. Сева закрыл руками лицо, пальцы его дрожали.
      У Степана Ильича на лбу выступили капли пота. "Так вот куда побежал Митя!" - подумал он и обернулся к ребятам:
      - Вот что я вам скажу, хлопцы... Может, и погибли ваши девочки, и горе ваше большое... На войне слезы несчитанные. Только слабость нам сейчас не к лицу. Слабость наша врагу на руку... А у нас дела непочатый край. Хлеб на поле стоит, рабочих рук не хватает... - Он встал. - Плакать нам некогда! И чтобы живо мне на работу становиться! Яму копать, в поле идти!.. Кто у вас командир?
      - Я...
      - Не слышу! - загремел Степан Ильич. - Голоса твоего не слышу!
      Васек встал:
      - Я, Трубачев, командир отряда.
      Степан Ильич махнул рукой:
      - Распределяй людей! Чтобы к ночи яма была вырыта! Двоих мне на поле давай!
      - Мазин! - окликнул Васек.
      - Есть!
      - Булгаков!
      - Есть!
      - На поле! Остальные со мной!
      - Пошли! - пропуская вперед мальчиков, сказал Степан Ильич.
      Ребята на ходу утирали слезы.
      Под вечер над селом завыли фашистские самолеты. Они пролетели низко над полем, осыпая работающих людей градом пуль. Степан Ильич отослал ребят домой. Сидя в хате и прислушиваясь к вою вражеских самолетов, они молча переживали свое горе. Все произошло так неожиданно и так страшно, что даже не верилось, что это правда и они больше никогда не увидят девочек.
      Люди долго не возвращались с поля. Село казалось пустым. Наступали сумерки. Никто не зажигал свет. В хате было одиноко и страшно.
      Поздно ночью, стоя у ворот, ребята видели, как, устало передвигая, ноги, шел по селу Митя. Навстречу ему вышел Степан Ильич. Они долго говорили о чем-то, замедляя шаги и останавливаясь. Степан Ильич гладил Митю своей широкой ладонью по спине и, наклоняя голову, заглядывал в осунувшееся Митино лицо. Когда они подошли ближе, Васек увел ребят... Никто из них не спросил Митю, где он был.
      Глава 20. ГОРЯЧИЙ ДЕНЕК
      Было еще совсем рано, когда Игнат широко распахнул дверь - на поле пойдем!
      и крикнул:
      - Василь, поднимай своих хлопцев - на поле пойдем! Живо! Наши уже все там!
      Васек вскочил, протер глаза. Из-за спины Игната выглядывали три хлопца. Один был неизменный товарищ Игната - Федька Гузь, другой - сын колхозного конюха Грицько и третий - племянник счетовода Ничипор. Веселого голубоглазого Грицька Васек хорошо запомнил еще с первой встречи. Грицько почему-то считал своим долгом здороваться со всеми за руку и даже у костра обходил всех по очереди и, если кто-нибудь сидел к нему спиной, легонько толкал его в спину и говорил: "Здорово! Давай твою руку!"
      И, когда один раз Валя Степанова, заговорившись с кем-то из девочек, не обратила на него внимания, он без всякого стеснения дернул ее за косу и, простодушно улыбаясь голубыми, безоблачными глазами, сказал: "Здорово и ты, дивчинка! Давай твою руку!"
      Ребята так и прозвали его: "Гриць - давай руку".
      Другой хлопец, Ничипор, был такой же длинный и нескладный, как его имя. Тонкие мальчишеские руки его и ноги цеплялись за все предметы, мешая себе и окружающим. Характер у Ничипора был мягкий, никогда ни на кого он не сердился, и добрые глаза его с редкими белесыми ресницами, пухлые щеки и полуоткрытый рот имели всегда одно и то же удивленное детское выражение.
      - Здорово! Здорово! - дружески кричали вошедшие.
      Грицько расталкивал сонных ребят:
      - Ну, просыпайся! Давай твою руку!
      - Вожатый ваш велел, чтоб вы с нами на поле шли, - пояснил Игнат. - Он тоже там со Степаном Ильичом. Сейчас весь народ вышел, потому что надо спешно хлеб убирать.
      Ребята заторопились. Наскоро завтракали простоквашей с хлебом.
      - Тапочки наденьте, а то с непривычки ноги поколете, - беспокоился Игнат.
      Малютина оставили дома. Митя велел ему помочь Жорке собрать просыпанное вчера зерно и приготовить на печку дров.
      Ребята вышли за околицу. Игнат хмурил брови и, жестикулируя, говорил:
      - Когда б не так спешно, были б грузовики, а сейчас негде их взять. Ну конечно, послали на МТС человека, да вряд ли толк будет... Везде уборка идет. И лошадей мало... Ну, чем ты будешь зерно свозить, как у тебя грузовиков нет?
      Он толкал Трубачева в бок, строго смотрел на него сине-серыми глазами и, подождав ответа, заканчивал сам:
      - Ну вот... Люди сыплют зерно на брезент, и лежит хлеб на поле... Вот тебе и уборка! Так наши хлопцы лопатой его - да в мешки. А кто посильнее, тот и на подводу подтащит...
      Васек не слушал Игната. Ребята тоже хмуро и печально глядели себе под ноги. Весть о гибели девочек казалась еще страшнее, чем вчера. Начиналось утро; дул свежий ветерок, качались деревья; кудахтали во дворах куры, кричали гуси, на поле тарахтели комбайны, суетились люди, а на земле уже не было тихой, ласковой Вали, живой говоруньи Лиды и хлопотливой Нюры Синицыной...
      Игнат еще что-то говорил, потом бросил ребят, догнал проехавшую мимо телегу с туго набитыми мешками и, указывая на один мешок, плохо завязанный веревкой, сердито закричал на шагавшего рядом хлопца:
      - Куда смотришь? Зачем такие мешки кладешь? Какой-то черт ленивый завязывал! Смотри, зерно просыплешь!
      Хлопец беспокойно оглянулся на мешок, потрогал бечевку.
      - Довезу... Недалеко!
      Игнат вернулся к ребятам и, прибавив шагу, повел их через редкий соснячок к полю.
      Огромное, желтое, подстриженное, как под гребенку, поле уже не было таким золотым и шумливым, как в тот день, когда Степан Ильич, остановившись на краю его, широко повел рукой, указывая ребятам на высокие волны колосьев, убегающие далеко-далеко к лесу.
      - Ой, какое голое стало поле! - удивился Васек. Но тут же, вглядевшись, увидел вдали широкую полосу пшеницы и словно плывущий по ней комбайн.
      - Пошли за мной, хлопцы! - крикнул Игнат, вырвался вперед и, прижав к бокам локти, побежал напрямик по колючей стерне, поднимая ногами сухую пыль.
      Ребята бросились за ним.
      В поле толпился народ; на серых брезентах, разостланных прямо на земле, поднимались горы крупного, отборного зерна. Хлопцы лопатами ссыпали его в мешки. Какая-то дивчина, держа в зубах конец бечевки, обрезала ее ножом и, привалившись грудью к полному доверху мешку, туго завязывала его. Женщины-колхозницы сильными руками поднимали мешки и с помощью хлопцев или стариков укладывали на подъезжавшие телеги.
      Комбайн, врезаясь в гущу колосьев, с тарахтением выбрасывал обмолоченную солому. Сбоку, из его широкого рукава, золотым потоком сыпалось крупное зерно. Подводы не успевали подъезжать, и зерно падало прямо на брезент, вырастая среди поля желтыми горами.
      Ребята с удивлением и восторгом смотрели на машину, которую никогда раньше не видели в действии.
      - Василь, становись на мешки! Бери лопату!.. Хлопцы, сюда! Расставляйтесь по местам!
      Васек схватил лопату и с размаху всадил ее в кучу зерна, потом оглянулся, поднял пустой мешок, положил его боком и, присев на корточки, стал обеими руками сгребать в него зерно. Вокруг раздавались чьи-то голоса, но, зараженный общей спешкой, Васек не слушал их. Ему некогда было посмотреть, где ребята, и только раз или два, подняв глаза, он увидел, как Мазин, напыжившись и вцепившись обеими руками в мешок, тащит его к телеге, и в другой раз, неожиданно столкнувшись с кем-то головой, узнал Одинцова.
      - Девчата, мешки подавайте!.. Куда тебя на зерно несет? Не видишь, что ли? - кричал где-то рядом Игнат на нерасторопного Ничипора, потом, подскочив к лошади, шлепал ее ладонью по морде, хватался за оглобли: - Тпру!.. Назад! Осади назад!.. Стоп!..
      Лошади, прокладывая свежие колеи на стерне, изо всех сил тянули возы, наполненные мешками.
      Ваську становилось жарко. Солнце уже высоко поднялось над полем, припекая плечи и головы работающих людей. Быстро мелькали лопаты, от зерна рябило в глазах, во рту стало сухо, в горле першило. Мазин с багрово-красным лицом пробежал мимо, зажимая нос; сквозь пальцы просачивались капли крови. Саша нес куда-то сложенные стопкой мешки, поддерживая их подбородком и шатаясь от жары и усталости.
      - Хлопцы, кто кончил, перебегайте до другой кучи! Тут пускай один-два остаются - мешки завязывать! - кричал, неожиданно появляясь, высокий седой бригадир в выгоревшей майке.
      - Ребята, давай сюда лошадь! Сюда! - кричал и Васек, глотая сухим ртом воздух.
      - Игнат! Ау! Игнат! - раздался звонкий молодой голос.
      Из-за подвод вынырнула Марина Ивановна. На ней была синяя юбка, отороченная красными полосками, и вышитая крестом рубашка. Из-под голубой косынки выбивались прядки черных волос. Она поставила на траву ведро воды и замахала кружкой.
      - Эй, Тарасю-у-ук! Напой хлопцев водо-ой! - певуче разнеслось по полю.
      - Добре! - отозвался Игнат.
      Ребята, волоча за собой мешки и лопаты, со всех сторон бросились к воде. Васек, с трудом разгибая спину, подошел последний. Мазин, закинув голову, жадно пил. А Марина Ивановна, сердито сдвинув брови, кричала на Игната:
      - Смотреть надо! Хлопчик весь красный, как бурак, из носа кровь идет! Отправь на село сейчас же... Какая это работа!
      Мазин оторвался от кружки и зажал нос серым от пыли платком. Лицо у него было обожжено солнцем, веки подпухли.
      Марина Ивановна зачерпнула пригоршню свежей воды и, продолжая ругать Игната, своей рукой умыла Мазину лицо и, повернув его за плечи, скомандовала:
      - Иди в село! - Потом, осмотрев остальных ребят, покачала головой: Отведи их всех, Игнат. По холодку пускай выходят... Заморились!
      Рулевой, стоя на мостике комбайна, замахал рукой:
      - Воду сюда!
      Марина Ивановна подхватила ведро и быстро побежала по стерне.
      - Идите в село! - оглянувшись еще раз, крикнула она.
      Мазин, прижимая к носу платок, улыбаясь, глядел ей вслед:
      - Как она меня... умыла...
      Игнат усмехнулся:
      - Всегда такая! Раз-раз! И чтоб все по ее было. А в классе что делает! Напишешь грязно или кляксу уронишь и подашь ей тетрадку, так она аж покраснеет вся: "Ты меня не уважаешь! Свой труд жалеешь, а мой нет!" И пойдет! Ну, а уж если что хорошо сделаешь, так ты у нее первый человек. Даже от радости засмеется, и весь класс за ней! - Игнат оглянулся и таинственно шепнул: - С Коноплянкой сильно дружат, может, даже жениться будут... - И, помолчав, добавил с мягкой улыбкой: - По всей вероятности, что так, потому что уже хату себе ставят...
      Забежав в хату, ребята увидели Митю. Он сидел на скамье ч мокрым полотенцем обертывал распухшую багрово-красную ногу.
      - Пустяки. Телегой задело. Я на Жуковке был вчера. Пути восстанавливают. Завтра-послезавтра поедем, - кратко сказал Митя.
      По холодку, когда солнце спустилось к лесу, ребята снова вышли на работу. Теперь им показалось легче собирать в мешки зерно, но спину ломило, руки ныли, и вечером, придя домой, они как подкошенные упали на свои постели, отказавшись от ужина.
      Глава 21. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА
      28 июня
      Давно я не писал наш дневник. Такое горе у нас, такое горе! Неужели правда, что нет на свете наших девочек? Митя ничего не сказал нам; ребята все молчат и только плачут потихоньку. Как мы без девочек домой поедем?
      Жалко Митю. Он сразу стал такой худой, просто почернел даже. Как пришел, все советовался с дядей Степаном - хотел с нами пешком до Киева идти. А на другой день, смотрим, нога у него распухла вся, под коленкой кровавое пятно. Еле-еле он ходит. Баба Ивга примочки ему кладет. Оказывается, на Жуковке, когда он шел назад, фашистский бомбардировщик опять стал бомбить шоссе, и одна лошадь понеслась; Митя помогал ее ловить, его по ноге колесом и задело. А он даже ничего не сказал сначала. Все про себя терпит, бедный.
      Мы стараемся работать изо всех сил. Трубачев и Тарасюк Игнат берут всякие задания. Некогда даже поесть иногда - так мы стараемся! Дядя Степан нас хвалит. Бабе Ивге мы все дрова перекололи, воду носим и печку затапливаем сами.
      А фашисты все идут да идут. Говорят, их очень много - целые моторизованные колонны, и танки у них, и пулеметы. Недавно по всему небу дым пошел, и красное-красное зарево где-то далеко было. Один дядька сказал, что это фашисты жгут села, потому что Красную Армию все колхозники поддерживают - и продовольствие подвозят и раненых прячут.
      А недавно в одно село ворвались фашисты, а Красная Армия их там здорово побила - вот они и злятся...
      А вчера в наш колхоз два человека приезжали. Один высокий, седой, волосы ежиком подстрижены, и глаза такие серые, пристальные. Это секретарь райкома, его зовут Николай Михайлович. А другой с ним - директор МТС. Он тоже хороший. Глаза веселые, насмешливые, плечи широкие. Он нам сначала показался высоким, а потом, как стал рядом с Николаем Михайловичем, то куда ниже его ростом. Когда говорил, то все время палец поднимал - такая у него привычка. Его зовут Мирон Дмитрич.
      Как только они приехали, все село сбежалось в сельраду. И мы, конечно, сбежались. Начался разговор про войну. Николай Михайлович сказал, чтоб люди были стойкими, что мы все равно фашистов разобьем и что сейчас самое главное, чтоб все крепко держались друг за друга и доказали свою верность Родине, а коммунисты всегда будут первыми в этой борьбе и вместе с народом. И что Красная Армия уничтожила уже много врагов и будет уничтожать их до конца! Колхозники так все подбодрились, что хоть сейчас в бой.
      А один тут есть - Петро, он тоже высказался, а Николай Михайлович ему сказал, что каждый человек будет виден на деле, а не на словах.
      Потом дядя Степан ходил с приезжими в поле. И совещание какое-то у них было.
      Вечером они уехали.
      А ночью мы подсмотрели, что несколько колхозников со Степаном Ильичом зарывали в нашу яму зерно.
      Трубачев сказал нам по секрету, что это на всякий случай зарывают семенной фонд. А Мазин пронюхал, что колхозники даже свой хлеб зарывают, чтоб не достался фашистам, если они сюда придут. Неужели они могут прийти сюда?
      Николай Михайлович и директор МТС ездили и в Ярыжки. Игнат говорил, что они там комсомольцев собирали. Митя не мог пойти, а нас туда не звали - мы пионеры.
      Зато Трубачев нас собрал и сказал, чтоб мы брали пример со взрослых, работали изо всех сил, а что случится, не падали бы духом и, даже если кого-нибудь из нас ранят на войне, чтоб терпели молча, потому что время военное. Мазин сказал, что он может все вытерпеть, если надо, и попросил нас, чтоб мы ему тут же для пробы зажали дверью руку. Но Трубачев не позволил, потому что руками надо работать и нечего придумывать всякие дурацкие штуки. И вообще надо хорошенько подтянуть дисциплину.
      Железную дорогу на Жуковке уже почти восстановили. Там и колхозники и красноармейцы работают. Скоро мы поедем домой. Нам даже не верится, что мы будем дома. Мы с Митей сложили в мешки самое необходимое, чтоб, как только пустят поезда, скорей ехать.
      В школе теперь живет один дед Михайло, а Генку Степан Ильич все время по всяким поручениям посылает. Вот и сейчас послал куда-то.
      А сегодня в селе никто не спал. Вес так гремело, ухало, трещало. И на небе все время как будто кто спичками чиркал. А потом два самолета немецких загорелись. Прямо сразу вспыхнули каким-то белым пламенем и кувыркнулись вниз. Дядя Степан пришел и говорит, что сильный бой идет около одного села, недалеко от нас, и что там Красная Армия здорово бьет врага, и хоть наше село в стороне стоит, а все-таки надо угонять скот. И вот на рассвете поднялась суматоха. Вся улица была запружена коровами, телятами, свиньями. Все провожали, плакали. Коровы упирались, ревели, не хотели уходить. А теляток так жалко было! Они все в кучу жались и мычали. Многих прямо в клетках везли! И наш теленок Колокольчик там был. Мы его жалели, а доярка такая хорошая, она нам говорит: "Я теляток не брошу, буду растить и назад приведу большими, здоровыми!" А потом конюх вывел из конюшни лошадей. Стали считать, а Гнедка-то нет!
      И Генки нет!
      Дед Михайло чуть не плачет. Степан Ильич тоже расстраивается. Генка может приехать самое раннее завтра к вечеру, а ждать нельзя. Так и угнали без Гнедка. А каково это Генке!
      Глава 22. НОЧЬ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ
      Тревога Мити росла. Фронт приближался. В селе появились женщины и дети, уходившие из занятых фашистами сел; по дорогам ночью гнали скот. Вражеские самолеты низко спускались над шоссе и бомбили идущих и едущих людей. За лесом, в стороне МТС, уже явственно была слышна орудийная пальба. Зарево пожаров окрашивало горизонт в серо-малиновый цвет.
      У Мити была надежда примкнуть со своими ребятами к раненым красноармейцам, которых отправляли в тыл. Но через село только один раз прошли красноармейские части. Бойцы шли молча, в полном боевом порядке, с тяжелой амуницией на плечах. Все село высыпало им навстречу. Женщины хватали ведра с чистой водой и подносили бойцам. Те на ходу умывали пыльные, усталые лица, наспех пили воду, отказывались от вареников и пирогов, которые совали им в руки выбегавшие из хат люди:
      - Не надо. Мы сыты... Вот вернемся, тогда попотчуете нас!
      Митя бросился к командиру. Немолодой седоусый командир выслушал его просьбу и, взглянув на Митю усталыми, подпухшими от бессонницы глазами, кратко сказал:
      - Мы не можем взять ребят, товарищ. Нам предстоят тяжелые бои. Как же можно рисковать детьми!
      Митя отошел. Люди долго стояли на улице и смотрели вслед красноармейцам. А к вечеру пришли пастухи и рассказали, что недалеко от Жуковки произошел тяжелый бой.
      Митя вспомнил седоусого командира и отказался от мысли отправить ребят с военными частями.
      Но время шло, надо было на что-то решаться... Железнодорожная станция была почти восстановлена, но поезда еще не ходили.
      Митя решил пробираться пешком к Жуковке, чтобы при первой возможности уехать.
      В селе побывал Матвеич. Ребята с интересом смотрели на него: на глубокий шрам, на живые, блестящие глаза под мохнатыми бровями. Все уже знали, что это тот самый товарищ Николая Григорьевича, который живет на пасеке. Они расспрашивали его об отце учителя. Матвеич рассказал, что "старый" живет хорошо, дочка Оксана часто навещает его.
      - Ничего, мы с ним еще повоюем! - закончил Матвеич.
      Когда ребята вышли, Митя подсел к нему:
      - Завтра хочу идти, Иван Матвеич! Пойдем к станции, будем поблизости выжидать первого поезда...
      - Сидеть нечего, - насупившись, сказал Матвеич. - Фашисты надвигаются со всех сторон. Только лучше лесом идти на шоссе неспокойно - бомбят, проклятые!
      - Мы ночью выйдем. За деревьями по лесу проскочим как-нибудь, вздохнул Митя. В глазах у него все эти дни стоял разбитый грузовик и свежая насыпь.
      Матвеич ушел со Степаном Ильичом. С ним у него были свои, особые дела. Они заходили в хаты к колхозникам, беседовали то с одним, то с другим. Матвеич пробыл в селе до вечера. Уходя, еще раз сказал Мите:
      - Двигай, сынку!
      После обеда Митя собрал ребят, велел им приготовить свои рюкзаки и ложиться спать.
      - Выйдем ночью.
      Ребята заволновались. Бегали по селу прощаться; колхозники с грустью расставались с ними:
      - Привыкли мы к вам, как к родным, хлопцы!
      - Что поделаешь! Надо, надо до дому добираться, родителей успокоить! Время военное, - хмуро говорили деды.
      Татьяна пекла на дорогу хлеб. Баба Ивга подходила по очереди к ребятам: гладила рыжий чуб Васька, обнимала Севу; грустно улыбаясь, глядела на Мазина, Русакова, Одинцова и Сашу. Притихший Жорка прижимался к ее подолу.
      - Вот и расстанемся мы, голубята мои! Тай, може, и не побачуть мои старые очи, яки с вас хлопцы повырастают. А чую я сердцем - хорошие из вас люди будут: на работу скорые и народу верные. До всего вы дойдете. В коммунизме жить будете. Може, и вспомните тогда старую бабу Ивгу, що любила вас да привечала в своей хате.
      Ребята низко склонились над рюкзаками, сопели, шумно сморкались.
      - Никогда мы не забудем вас, баба Ивга, и Татьяну, и дядю Степана, и Жорку! - Неловко подходили, стесняясь сказать ласковое слово, выдать свое волнение. - Спасибо вам всем... спасибо!
      Степан Ильич хмурился, пробовал шутить:
      - Как же так? А я вас уже в дети принял!
      Он часто выходил из хаты, стоял на крыльце и, склонив набок свою большую голову, слушал.
      Из-за леса сквозь гул орудий и пулеметные очереди доносился какой-то мерный лязгающий шум. Митя, прихрамывая, выходил к Степану Ильичу. Они слушали вдвоем, стараясь понять, что означает этот шум.
      Уложив ребят, Митя нарезал длинные бинты из холста, крепко забинтовал ногу и прошел по селу. Колхозники, стоя у ворот, молча смотрели на небо, на лес, на шоссейную дорогу.
      Поля были убраны; далеко за рекой расползалось по земле дымное пламя. Старухи крестились, молодицы загоняли в хаты ребятишек, деды, собравшись в кучу, вполголоса беседовали о событиях. В селе было глухо и тревожно. Около будок, звякая цепями, завывали привязанные собаки. Стемнело... Митя поднял ребят. Степан Ильич заторопил:
      - Живо, бабы! Собирайте хлопцев!
      К ночи грозное пламя охватило горизонт. В багровом свете, прорезая облака, завыли немецкие бомбардировщики.
      Ребята стояли одетые, с вещевыми мешками за спиной. Баба Ивга дрожащими руками наливала им в кружки молоко. Ели стоя, не разговаривая. Степан Ильич давал Мите последние наставления:
      - Потемну за деревьями идите... Забомбит - в лес подавайтесь...
      Прощание было торопливое, наспех. По двору прошли гуськом. Освещенная заревом могучая фигура Степана Ильича остановилась у ворот. Земля дрожала от орудийных залпов
      Степан Ильич поднял руку:
      - Стойте!
      По дороге бешено мчался конь; пригнувшись к гриве, седок что-то кричал звонким, мальчишеским голосом. В селе торопливо хлопали ставни, скрипели ворота.
      Из темноты вырвался Генка и на всем скаку круто осадил Гнедого:
      - Фашисты!
      В село с глухим шумом въезжали вражеские мотоциклы. Они шли замедленным ходом, сплошной колонной надвигаясь из темноты. Солдаты, в зеленоватых шинелях и в глубоких касках, сидели как неживые, положив на руль неподвижные руки и не глядя по сторонам. Очки, похожие на маски, скрывали их лица. Казалось, что это движутся не люди, а заводные, пущенные вперед автоматы, бесчувственные и безликие, вселяющие ужас и ненависть в живое человеческое сердце.
      Степан Ильич дрогнул, отвернулся:
      - Живо, хлопцы, до хаты! Запирайте ворота!
      В темноте он увидел белое лицо Генки, приникшего к мягкой гриве Гнедка и махнул рукой:
      - Ховай коня!
      Генка дернул поводья. Гнедой встал на дыбы и, круто повернув, исчез, сливаясь с чернотой ночи.
      Глава 23. ТЯЖКИЕ ДНИ
      По селу идет мальчик. На нем полинявшая от солнца майка, серые трусики. На рыжих кудрях смятая тюбетейка. Он идет вдоль плетней, чутко прислушиваясь к чужим, гортанным голосам, звучащим на селе. Около голубой школы стоят прислоненные к забору немецкие мотоциклы. Солнце припекает каски часовых; из раскрытых окон вырываются резкие, незнакомые голоса. В школьные ворота влетает легковой автомобиль, из него выходят гитлеровские офицеры. Васек закрывает глаза, стискивает зубы. Не снится ли ему все это? Нет, не снится.
      Вот у колодца стоит женщина. Два дюжих гитлеровца подходят к колодцу. Женщина, торопясь, поднимает ведра. Плещется вода, сбегает ручейками с пригорка. Солдат хватает у женщины ведро и, бросив на землю каску, опускает в чистую воду руки, плещет себе на голову, на шею, фыркает от удовольствия, приглашая приятеля последовать его примеру. Женщина, не глядя в его сторону, уносит одно ведро.
      - Подавитесь, проклятые! - шепчет она, проходя мимо Васька.
      Вот на дворе у Костички, жены кузнеца, пляшут гитлеровские солдаты. Один из них, худой, как жердь, прижав ко рту губную гармошку, приседая и подпрыгивая на тонких ногах, наигрывает плясовой мотив. Неизвестная, чужая песня будоражит вылезшего из будки пса. Подняв вверх морду, он тоскливо воет. Громкий гогот стоит во дворе. Костичка тихо бредет из своей хаты. Трое ребят плетутся за ней; самый маленький, держась за материнскую юбку, пугливо оглядывается. Лицо у Костички потемнело от бессонных ночей и тревоги за мужа. Кузнеца Костю забрали с Митей. В ту ночь много молодых увели из села.
      Васек никогда не забудет, как гитлеровцы забирали Митю, как на рассвете вломились они в хату дяди Степана и, топоча сапогами, лазили по всем углам искали красноармейцев. Митя сразу привлек их внимание: у него была бритая голова и забинтованная нога.
      - Зольдат? - Двое солдат приставили к его груди автоматы: - Пошоль!
      Ребята закричали, бросились к Мите. Степан Ильич отстранил ребят и закрыл собой Митю.
      - Он хлопчик, хлопчик... брат... школьник! - кричал он прижимая к сердцу ладони.
      Солдат толкнул Митю в спину:
      - Пошоль!
      Васек Трубачев вспоминает, что вместе с ребятами он снова бросился вперед, но Митя повернул к нему белое лицо и предостерегающе крикнул:
      - Трубачев, останься!..
      Никогда не забудут они, как Митя, хромая шел по двору под конвоем гитлеровцев. Ребята смотрели в окно, онемев от ужаса.
      У двери, тяжело дыша, стоял Степан Ильич. Баба Ивга накинула платок:
      - А ну, пусти, сыну!
      Черная, прямая, без слезинки в глазах, она ушла за Митей. Когда Митю вместе с другими арестованными гитлеровцы втолкнули в сарай и поставили у дверей часовых, баба Ивга вернулась. Тогда ушел Степан Ильич, строго-настрого приказав Ваську не выпускать из хаты ребят. Но он, Васек Трубачев, ослушался приказа Степана Ильича. Весь остаток ночи на старом выгоне, недалеко от сарая, где был заперт Митя, ребята ползали между кочками, ловкие и быстрые, как ящерицы. Затаив дыхание они прислушивались к шагам часового, пробирались к толстым бревенчатым стенам и, прижимая губы к пахнущим мохом и смолой пазам, шептали:
      - Ми-тя...
      Но никто не откликался.
      На рассвете они вернулись. В хате не спали. Степан Ильич встретил их молча. Он сидел на скамье, положив на стол свои большие, жилистые руки и глядя куда-то в угол тяжелыми, невидящими глазами. Глубокая темная складка прорезала его лоб. Он обернулся на стук двери, с горькой усмешкой посмотрел на мокрых от росы, усталых, измученных мальчишек и отвернулся. Они прошли мимо него на цыпочках, тихо улеглись, крепко прижавшись друг к другу, осиротевшие и испуганные.
      А враги уже расселялись по хатам, выгоняя на улицу хозяев: резали кур, убивали поросят, ломали плетни и заборы, топили хозяйские печи. В новой, только что отстроенной колхозной конюшне клети для жеребят были разбиты в щепы; в раскрытые настежь двери с грохотом въезжали нагруженные машины; новая молотилка, недавно приобретенная колхозом, была поломана и завалена всяким хламом.
      В селе воцарился ужас, но люди не смирялись. Они прятали и уничтожали свое добро, чтобы оно не досталось врагам. То из одного, то из другого двора вырывались истошный плач и крики... Кого-то тяжко били, отнимали добро, выбрасывали из хаты. Люди бежали на этот крик, натыкались на дула автоматов и молча пятились назад, хватая своих детей... Люди постигли ужас фашистской неволи. Село как будто оглохло, онемело, затаилось в страшной, непримиримой ненависти к врагу, и ненависть эта еще больше чувствовалась в молчании, чем в криках протеста и боли.
      У Степана Ильича не поставили солдат. В тот день, когда к нему явились фашистские солдаты, баба Ивга жарко затопила валежником печь и наглухо закрыла трубу. Копоть и угар выгнали солдат - они с руганью ушли и больше не возвращались. Зато рядом просторное помещение сельрады кишело гитлеровцами. Вечерами они сидели на крыльце - там, где раньше, мирно раскуривая свои трубки, любили посиживать колхозные деды. Чужой язык, чужие песни раздавались в селе...
      Через несколько дней сарай опустел. Фашисты угнали арестованных неизвестно куда. Весь день ребята метались по селу, шныряли между немецкими повозками, искали на дороге следы. Страшное уныние овладело ребятами; сбившись в кучу, они сидели на неубранных сенниках, вспоминая оставленных дома родителей, погибших девочек, Митю... и уже не скрывали друг от друга отчаяния и слез:
      - Никого, никого у нас не осталось!..
      Васек на глазах у товарищей крепился изо всех сил. Он чувствовал, что с потерей Мити ответственность за ребят легла на него как на командира отряда. Он старался казаться бодрым, выходил на разведку с Мазиным и Русаковым, расспрашивал людей, но Митя как в воду канул. Нигде не было слышно об арестованных. Васек не знал, что предпринять, как жить дальше, где искать Митю. Одинокий, не смея выказать перед ребятами свое отчаяние, он жался к Степану Ильичу. Степан Ильич, мрачный и озабоченный, с беглой лаской клал ему на голову свою большую руку и говорил:
      - От меня ни на шаг, хлопче! Держи крепче своих ребят и сам не унывай!..
      ...Осторожно оглянувшись, Васек перелезает через плетень и идет огородами.
      На сухой тропке валяются надгрызенные огурцы, разбитые недозрелые тыквы. Длинные гряды истоптаны, торчат зеленые палки оборванных подсолнухов.
      Молодица в темной старушечьей кофте крадучись собирает в сито горох и зеленые помидоры. Она срывает их с куста прямо гроздьями, пугливо глядя по сторонам. Когда Васек проходит мимо, она приподнимается, сует ему в руки сладкие зеленые стручки, ласково кивает головой и, завидев группу солдат, бежит к своей хате. Васек прячется в кустах и пережидает, пока пройдут гитлеровцы.
      За околицей, на опушке леса, шумят ветвистые дубы, белеют тонкие березы, сбегают по косогору вниз молодые елки. В густой траве желтеют свежесрезанные сосны; прямые и строгие, они лежат вытянувшись, как мертвецы. По золотой чешуе ползают большие муравьи, прыгают кузнечики. Из-под сосен, смятые тяжестью стволов, выбиваются на волю поблекшие колокольчики, ромашки, лесная гвоздика... Жарко припекает солнце. С мертвых деревьев тяжелыми слезами капает на землю смола.
      "Митя... Может быть, фашисты расстреляли его где-нибудь в овраге!"
      Васек бросается в траву и горько плачет.
      Зеленый мох и белые невестины цветочки ласково вытирают мокрые щеки мальчика; ветер силится приподнять его с земли, треплет за рукав, заглядывает в лицо; муравьи щекочут пальцы.
      Негде поплакать командиру отряда - Ваську Трубачеву. Никто не должен видеть его слез.
      От зеленой травы мутно и зелено в глазах. Тихо шелестят рядом рыжие чешуйки сосны. Ваську кажется, что мягкие рыжие усы щекочут ему шею и подбородок...
      "Папка, папка..."
      Чужой говор настигает его и здесь. Он вскакивает на ноги, настораживается. Группа солдат проходит между деревьями. Васек видит двух офицеров. На боку у одного из них висит полевая сумка, другой держит бинокль. Они идут к опушке леса. Васек долго следит за ними глазами. На опушке стоят орудия, они завалены срубленными елками. Офицеры что-то говорят солдатам. Внизу, по шоссе, на длинных грузовиках подвозятся еще какие-то орудия. Васек тихонько ползет, прячась за куста- ми. Что делают тут враги? Может, они собираются в бой? Васек сжимает ку- лаки. В селе Ярыжки тоже хозяйничают фашисты. И железнодорожная станция в Жуковке занята ими...
      Васек снова думает о своих ребятах. Теперь они все живут отдельно: Мазин и Русаков - у колхозницы Макитрючки, он, Васек, Одинцов и Саша - у Степана Ильича, а Сева - у деда Михайла. Это баба Ивга разделила их по хатам, а Сева сам попросился к деду Михайлу: ему жалко деда, потому что Генка со своим конем исчез, и никто не знает, где он. Где-нибудь в лесу лежит бедный Генка. А рядом с ним, может быть, и верный товарищ его Гнедой.
      Васек поднимается. Ребята, наверно, уже ждут его.
      Они часто собираются в Слепом овражке, за огородами. В этом овражке под изумрудной травой - вязкое, засасывающее болото. Ребята там усаживаются на большой полузатонувшей коряге. Толстые корни ее торчат во все стороны.
      У каждого из ребят здесь есть свое место. Сегодня место Васька займет Одинцов, потому что Васек идет на пасеку. У Матвеича не стоят фашисты. В цветущем закутке все по-прежнему, только там уже не гудят пчелы. В саду сложены пустые ульи. Матвеич говорит, что все они прохудились и лежат здесь для починки. Васек не спрашивает - он понимает, что Матвеич не хочет кормить медом врагов и потому разорил свою пасеку. Оба старика больше сидят теперь в хате. А хата всегда на запоре. Васек идет прямиком через скошенное поле, проходит под тополями, перелезает через плетень.
      Глава 24. ГЕНКА И ГНЕДОЙ
      Генка бродил по самым глухим зарослям леса, скрывая Гнедка. Днем он сторожил его, прислушиваясь к каждому шороху; ночью, припав к шее коня, обливал слезами его морду, гладил его и шептал ему в чутко настороженное ухо:
      - Для чего я тебя воспитывал? Для лихого командира, на геройские дела!
      Конь смотрел на него умными карими глазами. Вспыхивали в них, как слезы, золотые искорки. Черными мягкими губами касался он мокрой Генкиной щеки, вздыхал, раздувая ноздри, и тихонько ржал, чуя горе хозяина.
      Мигали в траве зеленые светляки, прятались в темных зарослях лесные цветы, молчали птицы. Сквозь верхушки деревьев просвечивало темно-синее небо. Набегал ночной ветер, шевелил влажные от росы листья; просыпались совы, и в лесу становилось неспокойно.
      Генке слышались шорохи и шепот, треск сучьев. Он пугливо озирался и, ведя коня за поводок, спускался с ним в овраг. Прятал его в густых камышах около реки.
      Закрутив на руке длинный поводок, Генка садился на берег и смотрел на воду. В речной воде уплывали вместе с течением облака и звезды. А в глазах у Генки мчались по волнам на боевых конях бесстрашные бойцы... Мчался впереди всех Гнедко, управлял им лихой командир; горела у него на шапке красная звезда, в поднятой руке сверкала острая шашка. В кучу врагов врезался лихой командир, топтал их копытами верный конь...
      Счастливая улыбка трогала Генкины губы.
      Забывшись коротким сном, бессильно падал он головой в росистую траву, и во сне слышался ему тихий, пытливый голос деда:
      "Може, и не побачимся мы с тобой, Генка, а?"
      Яркие светлячки дедовых глаз с острой тоской смотрели на внука.
      Генка крутил головой, съеживался в комочек:
      "Може, и не побачимся, диду..."
      Поднимались от влажной земли родные, знакомые запахи, склонялись над Генкой прибрежные травы, и предостерегающе шуршали высокие камыши:
      "Берегись, Генка! Налетят фашисты - отнимут у тебя коня. Будет он врага на своей спине носить, копытами родные поля топтать!"
      Заноет у Генки сердце, крепче сожмет он в руке поводок:
      "Не будет мой Гнедко под ворогом ходить! Ускачем мы с ним в темные леса, в глухие чащи..."
      Качаются над водой строгие камыши:
      "Зачем прятаться боевому коню в лесу от врага? Кто ж раненого бойца с поля битвы вынесет? Вставай, Генка, ступай на широкий шлях - не проедет ли мимо лихой командир, не попросит ли у тебя боевого коня..."
      Бежит сон от Генки. Встряхнувшись, вскакивает Генка на ноги, обнимает за шею Гнедка.
      Что, как правда отнимут коня фашисты? Не боевая слава, а позор покроет голову его хозяина.
      Садится Генка на своего коня, сжимает его крутые бока босыми пятками и, пригнувшись к мягкой гриве, стрелой летит на широкий шлях.
      Осветит месяц темную холеную шерсть коня, застучат по камням его звонкие копыта. Натянет поводья Генка, встанет на широкой белой дороге и ждет - не проедет ли мимо лихой командир, не попросит ли у него боевого коня. Долго стоят конь и всадник, облитые светом месяца, не знают, куда повернуть. Задымится над ними небо, завоют вражеские моторы, задрожит от ударов земля. Насторожит Гнедко уши, повернет к хозяину тонкую морду; не двинется с места Генка... Ждет!
      Глава 25. ВАСЕК ТРУБАЧЕВ
      Бобик звонким лаем извещает хозяев о госте. Матвеич открывает дверь, глядит на дорожку:
      - А, хлопчик! Здорово, командир!
      Из окошка высовывается серебряная голова Николая Григорьевича. Глаза старика так похожи на глаза Сергея Николаевича, что Васек, поздоровавшись с Матвеичем, радостно бежит к окошку.
      - Иди, иди, пионер! Что давно не был у нас? Как там дела, а? - Старик долго держит в своих ладонях твердую, загорелую руку мальчика. - Как там команда твоя? Живы, здоровы?.. Угости-ка медком его, Матвеич!
      Васек проходит в кухню.
      Матвеич наливает ему в миску янтарный мед, кладет кусок хлеба:
      - Ну, как в селе? Рассказывай, что знаешь! Васек макает в миску хлеб и рассказывает, как хозяйничают в селе гитлеровцы, как они ходят по хатам и берут все, что им вздумается.
      - На людей смотрят хуже, чем на собак.
      - Ну, а люди что? - спрашивает Иван Матвеич.
      - А что люди? Молчат...
      Васек опускает голову, Матвеич набивает трубку и ждет. Николай Григорьевич глубоко вздыхает.
      - Ну, а Степан Ильич что? - осторожно спрашивает он.
      - Дядя Степан у вас меду просит, говорит - чай пить не с чем.
      Васек густо краснеет - ему неловко и стыдно за Степана Ильича. Но Матвеич оживляется:
      - Меду просит? Чай пить не с чем? - Он смотрит на Николая Григорьевича, подмигивает ему и потирает свои большие руки. - Вот сластена! Скажи пожалуйста, меду ему захотелось!
      Васек пробует выгородить Степана Ильича:
      - Да это он так... Пошутил, может...
      - Конечно, пошутил, - серьезно подтверждает Николай Григорьевич, прихлебывая с блюдечка чай.
      Матвеич стучит по столу толстыми пальцами, морщит лоб:
      - Что ж человека обижать! Ты скажи ему так: меду нет, пришлю сахару. Скажешь?
      - Скажу.
      Разговор затихает. Ваську хочется спросить, не слыхал ли Матвеич чего-нибудь о тех арестованных, которых увели из села гитлеровцы, но Матвеич вдруг ласково треплет его за чуб:
      - Ну, а ты фашистов не боишься, хлопчик? Ведь их, верно, полное село нагнали, а?
      - Много. По хатам солдаты стоят, а в школе офицеры и генералы ихние; там штаб.
      - Хе-хе-хе, "штаб"! Да это тебе с перепугу показалось, - вмешивается Николай Григорьевич. - Полтора человека - это не штаб!.. Ну, сколько ты там генералов видел?
      Васек обижен:
      - Мне на их генералов наплевать. Я их не боюсь. А что видел, то и говорю. И ребята наши знают. Севка Малютин у деда Михайла живет - всех видит!
      Матвеич грузно ворочается, жадно сосет трубку. Николай Григорьевич смотрит на Васька внимательными, серьезными глазами:
      - Ты не обижайся. Мы с Матвеичем сидим тут, как в берлоге, ничего не знаем. Ты бы приходил почаще - нам веселее будет: все что-нибудь да услышим от тебя.
      - Я еще не то знаю! - бодрится Васек. - Я сегодня на опушке леса орудия видел! Много их там фашисты навезли. И елками завалили, думают - не видно...
      - Да что ты! - удивляется Николай Григорьевич, поглядывая на Матвеича. - В каком же это месте?
      - Да около леса, на опушке, где молодые елки. Матвеич отодвигает миску с медом, ловит пчелу и, осторожно держа ее двумя пальцами за крылья, выпускает в окно. Долго глядит ей вслед, потом поворачивается к Ваську:
      - Зоркий ты, хлопчик. Мабуть, и посчитал их для интересу?
      - Кого - их?
      - Да орудья-то фашистские, - небрежно говорит Матвеич.
      - Нет, я не считал...
      Живые глаза Матвеича внимательно разглядывают пионера Васька Трубачева.
      - А ты посчитай!
      - Я узнаю! Я все узнаю! - быстро говорит Васек. - И про штаб и про орудия. Мы с ребятами...
      - Ну-ну! - прерывает его Матвеич. - Не кажи гоп, поки не перескочишь! Загребут тебя фашисты с твоими ребятами да как всыплют вам хорошенько, чтоб не лазили где не надо. Да еще нас, стариков, на березе повесят - тоже, чтоб не интересовались. - Матвеич кладет руку на голову Трубачева: - Чуешь, хлопчик, что я говорю?
      - Не загребут нас фашисты! - волнуясь, шепчет Васек. - А ребятам я скажу, что мне так... самому интересно.
      - Ну, действуй, - говорит Матвеич.
      x x x
      Торжественно, словно в почетном карауле, стоят ряды высоких тополей. Идет по дороге пионер Васек Трубачев. Не просто идет - высоко поднял голову, словно вырос за один час, покрепчал, силы набрался; смело шагает. Несет в своем сердце пионер первое важное задание; обуревают его вихрастую мальчишескую голову смелые и отчаянные планы.
      Отныне крепко и нерушимо будет хранить он военную тайну, доверенную ему взрослыми партийными людьми. Бежит под босыми ногами пионера тропинка, бежит, перегоняет, забегает вперед, остается позади; низко кланяется, мягко стелется перед ним трава; гладят по плечам кусты, шумят навстречу деревья... Шепчутся с белками сосновые ветки, и поют птицы о том, что идет пионер, в первый раз получивший важное боевое задание. Вся земля, нагретая солнцем, ложится под ноги Трубачеву; даже скошенное, ко- лючее поле не саднит его босых ног.
      Родная земля! На все готов для нее младший из верных сыновей - пионер Васек Трубачев!
      Глава 26. Р. М. 3. С.
      Каждый день Мазин и Русаков рыскали по окрестностям в надежде найти какие-нибудь следы Мити. По разговорам взрослых и по всем предположениям было очевидно, что арестованных увели из села. Может быть, их заставили работать...
      - Митя не будет работать на фашистов! - говорил Трубачев. - Он или убежит, или... - Он не договаривал, но ребята понимали, что значит это "или".
      - У него комсомольский билет с собой, - тихо добавлял Одинцов.
      Мазин хмурился, вздыхал:
      - Пошли, Петька!
      На дороге обнаружить какие-нибудь следы группы арестованных было невозможно. Тут шли и ехали люди, мчались мотоциклы, двигались целые колонны гитлеровцев. Мазин подробно обследовал тропинки около леса, оглядел кусты и деревья: он искал какой-нибудь знак, который мог бы ос- тавить Митя.
      Мальчики возвращались поздно, усталые, хмурые.
      Ребята ждали их в Слепом овражке. Трубачев беспокоился, выходил навстречу и, взглянув на их лица, ни о чем не спрашивал.
      Сегодня Мазин рано поднял Петьку. Макитрючка отрезала им по куску сала. Вздыхая, смотрела, как они прячут за пазуху хлеб, и, бренча заслонкой, ругала фашистов. Баба Макитрючка ругала фашистов с утра до вечера. Падала ли у нее из рук миска, пригорало ли в печи молоко - Макитрючка проклинала фашистов самыми страшными проклятиями.