- Ну ладно. В общем, значит, через три дня, как ты освободишься, пойдем в музей.
      - Хорошо, конечно! А потом можно сходить и в кино...
      Мальчики подружились.
      - Ты знаешь, - говорил Витя, - у нас в классе, конечно, не все ребята одинаковые... ну, там по характеру, что ли... Но все-таки класс у нас очень дружный, ребята боевые, всем интересуются. Кто что услышит, сейчас расскажет; иногда поспорим. Один то, другой это слышал...
      - Можно что-нибудь придумывать вместе, - мечтательно сказал Петя, - а потом на пионерском сборе обсуждать...
      В классе Петя охотно делился с товарищами всем, что знал, умел интересно рассказывать о том, что увидел где-нибудь сам или прочитал в какой-нибудь книге. Постепенно Петина парта стала самым оживленным местом в классе. Около нее постоянно толпились ребята. Классный организатор Игорь радовался, и единственно, что беспокоило его, - это поведение Набатова на уроках. Петя как будто томился и скучал, когда учитель вызывал к доске другого ученика. При всякой ошибке он с усмешкой откидывался на спинку парты и громко заявлял:
      - Неверно! Неправильно! - и порывался ответить.
      Даже Андрей Александрович часто делал ему замечания:
      - Набатов, подожди. Пусть сам сообразит.
      Ученик, стоя у доски, начинал нервничать, поминутно оглядывался на Петю и окончательно терялся, увидев на его лице улыбку. Как-то раз после такого случая Игорь подошел к Пете и дружески сказал:
      - Ты отличник, тебе все легко дается, а другим трудно; поэтому, когда они отвечают, ты их не сбивай зря.
      Петя обиделся и запальчиво сказал:
      - Как это - не сбивай? Я никого не сбиваю. Если что неправильно, указать ошибку каждый может.
      - А тебя не просят раньше времени указывать, потому что если человек спокойно подумает, то и сам скажет, без твоей помощи! - рассердился Игорь.
      Ребятам не хотелось ссориться с Петей, но все-таки они тоже сказали:
      - Нехорошо, Набатов, получается! Стоишь у доски, думаешь, мучаешься, а тут вдруг перебивает кто-то! Так, может, сам бы нашел ошибку, и Андрей Александрович не засчитал бы, а так выходит, что другой за тебя ответил.
      Набатов дернул плечами:
      - Лучше б уроки готовили как следует и не придирались к другим!
      Он ушел недовольный. Витя тоже не стал его ждать в раздевалке, чтобы вместе идти домой. У обоих осталось неприятное чувство. Петя был уверен, что класс просто завидует ему.
      Витя Волков, идя домой, думал о товарище: "Как это Петя не понимает, что нехорошо вечно выскакивать? Да еще не хочет слушать, что ему говорят, как будто все к нему зря придираются!" На другой день Петя вел себя по-прежнему. Игорь хмурился и сердито кусал губы. Витю начинало сильно раздражать вызывающее поведение Набатова. Сидя на уроках позади Пети, он глядел на его прямые плечи и сердито думал про себя:
      "Ишь воображала! Не сидит, а торчит на парте".
      Время шло. Прогулки Набатова и Вити по Москве давно прекратились, и, хотя оба мальчика втайне жалели об этом, никто не хотел заговаривать о них первый.
      "Наплевать! - горько думал Витя. - Можно со всяким в музей пойти... Жаль только, что я с ним как с товарищем говорил, а он просто выскочка, и все!"
      Внимание ребят от Пети неожиданно отвлек Бунька. Один раз Андрей Александрович при всех крепко отчитал мальчика за Лень и неряшливость в домашних заданиях, а потом сказал, обращаясь ко всему классу:
      - Приближается конец первой четверти. Почти все отстающие подтянулись, но у Буни Пронина никакого желания подтянуться я не вижу. Ваше общее дело - повлиять как-то на товарища, помочь ему выправиться.
      Ребята обрушились на Буньку:
      - Ты что думаешь, на самом деле?
      - Весь класс подвести хочешь?
      Договорившись с товарищами, Витя Волков начал помогать Буньке: проверял тетради, спрашивал домашние задания. Часто они оба оставались после уроков. Дела у Вити прибавилось, и, когда снова подошла его очередь идти к больному товарищу, Игорь сказал, что вместо Вити пойдет Набатов.
      Однажды утром Волков подошел к Набатову. Петя сидел за партой и повторял урок.
      - Тебе сегодня к Володе идти, - сказал ему Витя.
      - Куда? - не поднимая головы от книги, переспросил Петя.
      - К Володе Светлову. Ну, к тому товарищу, который болеет. Класс решил послать тебя вместо меня, потому что я сейчас с Бунькой занимаюсь, а твоя очередь все равно скоро подойдет. Так вот: четверг, пятница и суббота. Не забудь. Отнесешь ему уроки и вообще посидишь с ним: расскажешь, что в классе делается...
      - Да я же с ним незнаком совсем! - с раздражением сказал Петя.
      - Это ничего. Я ему все рассказывал о тебе. Он очень хочет тебя видеть, посоветоваться о чем-то...
      Петя пожал плечами, но спросил адрес. Витя тут же вырвал из блокнота листок, написал название улицы, номер дома, квартиры и отошел.
      В этот же день Андрей Александрович вызвал Буньку. Ребята взволновались.
      Бунька стоял у доски красный как кумач и робко поглядывал на товарищей. Те молча старались ободрить его взглядами и улыбками. Витя кивал ему головой. Один Петя сидел равнодушно, положив на парту правую руку и разглядывая свои ногти.
      Учитель задал вопрос. Бунька ответил.
      Андрей Александрович спросил еще что-то. Бунька опять ответил. Ребята весело переглянулись.
      - Хорошо, - сказал Андрей Александрович. - Возьми мел!
      Он перелистал страницы учебника и медленно продиктовал несколько предложений.
      Бунька осторожно водил мелом по доске, поминутно оглядываясь на товарищей. Товарищи, привстав на партах, следили за каждым словом и одобрительно кивали головами.
      Андрей Александрович посмотрел на доску.
      - Хорошо, - еще раз сказал он, глядя, как Бунька дописывает внизу доски последние слова. - Молодец!
      - Неправильно! - вдруг послышался голос Пети. - В данном случае отрицание пишется отдельно от имени существительного, а у него вместе.
      - Правильно! Правильно! Держись, Бунька! - закричал класс.
      Но было уже поздно. Бунька поспешно стер написанные слова и в замешательстве остановился.
      - У него было отдельно! Там было мало места, и буквы близко стояли, а так все правильно было! - крикнул Игорь.
      - Правильно! Правильно! - зашумел класс.
      - Тише, - сказал Андрей Александрович и положил руку на плечо Буньки.
      - Почему ты стер эти слова, ты же правильно написал их? - ласково спросил он. - Значит, ты не уверен?
      - Его сбили! Сбили! - закричали ребята.
      Андрей Александрович нахмурился, на лбу его появилась резкая морщинка; он перевел взгляд на Петю Набатова:
      - Ты нашел ошибку, Набатов?
      - Мне показалось, что Пронин написал неправильно, - сказал Петя.
      - В следующий раз я прошу тебя не торопиться, - недовольно сказал учитель. - А тебе, Пронин, надо отвечать уверенней.
      После урока ребята сорвались с места и окружили Петю:
      - Ты что же, нарочно сбил его?
      - Против товарища идешь?
      - Он очень тесно поставил слова, и я решил, что у него ошибка, оправдывался Петя.
      - Эх ты! Заторопился! Поднял руку да еще кричит: "Неправильно, неправильно!"
      - Я уже предупреждал тебя, Набатов, как с человеком с тобой говорил, а ты назло нам стал делать! - сердито сказал Игорь.
      - Он не товарищ, он выскочка! - расталкивая ребят, презрительно крикнул Витя.
      Набатов побледнел, бросил на парту книги:
      - Я не товарищ? Я выскочка? Ладно! Плевать мне на вас тогда! И соваться ко мне нечего, а то все лезут, а потом выскочкой называют! А тебе, Волков, я этого не прощу и к товарищу твоему не пойду! Вот! Сами идите! - Он вытащил из кармана листок блокнота с адресом и швырнул его на парту: - Нате! Без меня обойдетесь!
      Ребята стояли молча. Когда Петя ушел, кто-то тихо сказал:
      - Мы-то обойдемся...
      На другой день Петя пришел в класс к самому звонку. Усаживаясь на свое место, он старался ни на кого не глядеть. На уроке сидел тихо, делая вид, что очень занят решением примеров. На душе у него было нехорошо. Особенно неприятной была ссора с Волковым. Но все-таки он решил не сдаваться, думая, что ребята сами подойдут к нему. Он слышал, что Игорь, Витя и другие ребята куда-то собираются пойти после уроков, и, уходя домой, нарочно задержался в раздевалке, как бы разыскивая свою шапку. Но Игорь, весело разговаривая с другими, сухо сказал ему на ходу:
      - Я был в библиотеке. Тебе просили передать, чтобы ты зашел за книгой.
      "Подумаешь! - озлился опять Петя. - Говорит, как чужому! Очень нужно! Да я и сам мириться с ним ни за что не хочу!"
      Прошло несколько дней. Петя приходил в класс, садился на свою парту, но теперь уже ребята не окружали его, как раньше. Большая часть класса как-то отошла от Пети, перестала им интересоваться, а некоторые не скрывали своей враждебности и при каждом удобном случае кололи Петю злыми словами:
      - Уйди, нам таких не нужно!
      Или громко говорили:
      - Бывают на свете эгоисты! Все для себя!
      - И как только не стыдно!
      Петя загрустил. Пятерки не радовали его, жизнь стала скучной. Он замечал, что каждого, кто хорошо ответил у доски, ребята встречали дружным одобрением, и тот, сияющий, возвращался на место. Только он, Петя, ни в ком уже не вызывал сочувствия. Как-то на большой перемене ребята затеяли строить снежную крепость. Петя несколько раз прошелся мимо крепости и громко сказал:
      - На ночь полить водой нужно.
      - Нужно, так польем, - равнодушно ответили ребята.
      * * *
      Приближался Новый год. Каждый хотел с чистой совестью провести свои каникулы. Самым слабым учеником был все-таки Бунька.
      - Он весь класс подведет - я его знаю! Вечно няньку себе ищет! говорил товарищам Волков.
      Бунька стоял подавленный и робко повторял:
      - Мне только помочь немножко... Я сам стараться буду!
      - Знаем мы, какой ты! - сердились ребята.
      - Помочь мы поможем, только брось ты свою привычку на других надеяться!.. Ребята, давайте все-таки решим, кто с Бунькой будет заниматься? - хмуро спросил Игорь.
      Ребята молчали: у всех было много своей работы.
      "Я бы мог помочь ему, - подумал Петя и посмотрел на Буньку. Откажется... и ребята не захотят..."
      - А все-таки, - сказал кто-то, - не по-товарищески выходит.
      Бунька опустил голову и громко засопел. Петя вдруг решился.
      - Я, ребята... - Голос его вздрагивал от волнения. - Если вы хотите... если согласны...
      Ребята молча повернулись к нему и ждали.
      - Я с удовольствием помогу Пронину...
      - Без тебя обойдемся, - протянул кто-то из ребят.
      Остальные молчали.
      Петя стоял перед ними и ждал. В глазах его скапливались слезы. Бунька смотрел на Петю с удивлением и сочувствием.
      - Ну что же вы? Говорите, что ли!.. Стоит человек... Тоже какие-то... - растерянно бормотал он, переводя глаза на товарищей.
      - Ну как, ребята? - притворно равнодушным голосом спросил Игорь. Набатов свою помощь предлагает.
      - Пусть помогает.
      - Пусть. Нам-то что!
      Витя Волков прищурился и с презрительной улыбкой оглядел Петю с головы до ног.
      Петя повернулся и медленно пошел к своей парте.
      Ребята неодобрительно посмотрели на Волкова.
      - Лежачего не бьют, знаешь? - тихо бросил ему Игорь и громко сказал: - Набатов! Договорись с Бунькой насчет занятий.
      * * *
      Наступили трудные дни. Петя и Бунька не расставались. Ребята видели, как Петя медленно и упорно объяснял что-то своему подшефному.
      Терпению Пети удивлялся весь класс. Даже Волков говорил товарищам:
      - Если б на меня, я бы не выдержал! Он ему одно, а тот другое!
      Однажды ребята подошли к Пете:
      - Ну как? Подвигается дело?
      - Подвигается, - сказал Петя и смущенно улыбнулся.
      Бунька похудел, толстые щеки его побледнели, и только уши были красными от волнения.
      Андрей Александрович потирал руки и чему-то радовался про себя. После уроков он приходил к ребятам в пионерскую комнату, рассказывал о своих школьных годах и однажды, глядя на Петю, сказал:
      - Школа учит жить в коллективе.
      * * *
      На контрольных работах Бунька вел себя молодцом. Он спокойно выполнял задание; отвечая у доски, не искал глазами поддержки у товарищей, и мел не прыгал в его руке.
      Внимание ребят теперь привлекал Петя. Он волновался. Когда Бунька стоял у доски, Петя не отрывал от него глаз, безмолвно шевелил губами и болезненно морщился в ожидании ответа. Андрей Александрович часто взглядывал на мальчика. Ребята перешептывались.
      Однажды в раздевалке кто-то окликнул Набатова. Он обернулся и увидел Витю.
      - Тебе в какую сторону идти? - небрежно спросил тот.
      Петя вспыхнул и радостно ответил:
      - Мне... куда ты...
      НОВИЧКИ
      Я была больна и целые дни проводила на балконе. Наверху синело небо с мягкими разорванными облачками; в полинявшей осенней зелени деревьев кричали воробьи. А внизу прыгали, смеялись и играли дети... Я не прислушивалась к их голосам, не запоминала их лиц и имен.
      Но однажды мое внимание привлекла маленькая девочка с большой сумкой. Она вышла из нижней квартиры и остановилась под моим балконом, пересчитывая зажатые в руке деньги. Сначала я увидела только ровную полоску пробора на аккуратно причесанной голове, две косички, длинные ресницы и пухлые губы. Потом она подняла голову и, глядя куда-то вверх, стала перечислять вслух то, что ей нужно было купить:
      - Щавель... картошка... лук... - При этом она все время высовывала кончик языка, озабоченно смотрела на свою ладошку со смятыми деньгами и тихонько соображала: - Можно без луку...
      Ома была в большом затруднении, а когда из дому вылез пухлый мальчуган и протянул ей пустую бутылку, она совсем растерялась.
      - Ах, бабушка...
      Малыш посмотрел на нее круглыми карими глазами:
      - Мише молока...
      - Ну вот... - растерянно сказала девочка и, оглянувшись, крикнула: Бабушка, возьми Мишу!
      Потом присела на корточки, вытащила из кармана чистую тряпочку и вытерла малышу нос.
      - Я сегодня куплю щавель... зелененький... - нараспев сказала она.
      - И молока, - обхватив ее шею толстыми ручками, добавил малыш.
      - А луку куплю тебе свежего-пресвежего...
      - Нет, молока, нет, молока... - запротестовал малыш, оттопыривая нижнюю губу и обиженно, исподлобья глядя на девочку.
      - Бабушка, возьми Мишу! Бабушка!
      Нижнее окно раскрылось, и оттуда выглянула старушка.
      - Батюшки мои, да как же это он вылез-то? - сказала она, протягивая руки.
      Девочка с трудом подняла брата и посадила его на подоконник, потом она отдала старушке пустую бутылку и побежала к калитке.
      Вернулась она скоро. Сумка, из которой торчала всякая зелень, перевешивала набок ее тонкую фигурку. Но лицо было довольное, глаза блестели.
      Старушка, шлепая туфлями, семенила ей навстречу.
      - Бабушка, я все-все купила. А тетенька одна такая добрая попалась, все спрашивала, как я хозяйничаю. Я ей сказала, что мама у нас в больнице, а папы давно нет - умер... Смотри, что я купила Мише... - Она вынула из корзинки красного петушка на длинной палочке. - Его сосать нужно! Сладкий, прозрачненький!
      Она сглотнула слюнку и счастливо улыбнулась.
      - Ну и себе бы купила, - с сожалением сказала старушка.
      - Ну, себе! Дома есть печенье!
      Дверь захлопнулась, и на дворе стало тихо.
      А под вечер на асфальтовую площадку собрались ребята со всего двора. И почему-то теперь я стала различать их голоса, имена и лица. Моя знакомая, которую звали Лелей, играла с девочками в мяч, прыгала через веревочку. Прыгая, она все время поглядывала на своего толстого братишку, который вертелся около старших ребят. Они охотно сажали его на плечи, тискали в объятиях и смеялись каждому его слову.
      - Медвежонок! Медвежонок!
      - Мишка-топтыжка!
      Малышу это надоело.
      - Я к Леле хочу!
      Леля бросила игру.
      - Ну иди, иди ко мне... Ребята, не надо трогать его руками... Он похудеет от этого, - озабоченно сказала она, поправляя на братишке съехавший фартук.
      Я слышала во дворе разные имена: Боря, Витя, Катя, Леша, но одно имя заставило меня прислушаться. Мальчика звали Анатолий. Не Толя, не Толька, а Анатолий! На мальчике был шелковый красный галстук. Приходил он под вечер и собирал около себя всю детвору: старшие и младшие ребята шумно встречали его приход. Он заводил какие-то игры, читал вслух и командовал малышами. В этот вечер он уселся под моим балконом на каменном выступе:
      - Малыши, вперед! Равняйся! По росту!.. Живо!..
      Малыши, толкая друг дружку, выстроились в одну шеренгу. Леля стала второй, а Миша, держась за чью-то курточку, - последним.
      - Семилетки, два шага вперед!
      Девочки и мальчики постарше заволновались, стали переглядываться. Анатолий повторил команду:
      - Кто в школу скоро пойдет, два шага ко мне!
      Тогда они поняли и, раздвинув маленьких, торжественно выстроились перед Анатолием. Их было шесть. И среди них была Леля. Ее глаза сияли, голова держалась прямо, косички с черными бантиками торчали в разные стороны. И тут я хорошо рассмотрела Анатолия. Ему было лет двенадцать, но выглядел он старше. Может быть, от густой пряди волос, которая все время спускалась ему на лоб, или от черных глубоко сидящих глаз, всегда серьезных, даже когда он улыбался. Сейчас он прошелся перед новичками и важно сказал:
      - Протяните руки. Так. Руки у вас грязные... С такими руками в школу не принимают!
      - Мы вымоем!
      - Не вымоете, а отмоете. Вот... Через неделю пойдете в школу! Платья должны быть чистые, носы чистые, сумки или портфели вам матери купят...
      - Мне уже купили! - крикнула одна девочка.
      Новички зашевелились.
      - И мне!.. Пенальчик синенький! И карандаши разные!
      - А мне портфель купили! И тетрадки!
      - А мне ручку и карандаш мама купила и шапку новую...
      Я посмотрела на Лелю. Она молчала, и лицо у нее было такое же, как в тот раз, когда она считала на ладони деньги...
      Улыбка медленно сбегала с ее губ, она сразу как-то осунулась и, тревожно оглядываясь по сторонам, пряталась за спины ребят. Мне казалось, что я слышу, как испуганно и быстро стучит ее сердечко.
      - Завтра, - сказал Анатолий, - сделаем репетицию! Приходите все в чистых платьях, с чистыми руками - абсолютно!
      Слово "абсолютно", видимо, доставило ему самому большое удовольствие, а малышей даже испугало.
      - Абсолютно! - тихо повторяли они. И, вырвавшись из строя, окружили Анатолия: - Можно с подарками? Можно с портфелями?
      И, получив согласие, весело запрыгали:
      - Завтра, завтра!.. Все с подарками!
      Леля незаметно исчезла...
      Утром я услышала легкие шажки. Леля шла с покупками: в руках у нее была та же сумка, из нее был виден хлеб, молоко и какой-то белый продолговатый предмет.
      Потом она вышла из дому с Мишей, посадила его на травку и, держа перед ним кружку с молоком, тихо ему сказала:
      - Я конфетку тебе завтра куплю... Ладно, Мишенька? А? Ладно?
      Малыш вертел головой, тянулся к ней мокрыми губами:
      - И завтра купишь, и вчера купишь. А я сегодня хочу...
      ...А вечером состоялся праздник новичков. Анатолий прохаживался перед ними, как настоящий командир. Я заметила, что галстук его был тщательно разглажен, а на груди появились какие-то значки. Гладенькие, отмытые до блеска, румяные, с подарками в руках, новички стояли как вкопанные. И Леля стояла в новом клетчатом платьице, прижимая к груди белый продолговатый предмет. Анатолий вызывал каждого новичка, рассматривал его тетрадки, карандаши, портфели...
      - С такими подарками, брат, отличником надо быть! А тетрадочки-то у тебя чистенькие, новенькие! Смотри, чтоб ни пятнышка не было!.. А это что? Краски? Таких красок у меня у самого нет! А портфель-то, портфель!..
      Счастливый малыш отходил на свое место. Каждая вещь от похвалы Анатолия приобретала еще большую ценность.
      - Семь лет!.. Ведь это все равно что сорок! Взрослый человек! Школьник! Во как учиться надо!.. Я вас до самой школы с барабаном провожу! С треском!
      Ребята смеялись.
      У Лели Анатолий взял из рук пенал:
      - Вот это пенал так пенал!
      Он украдкой посмотрел на опущенные руки девочки: у нее больше ничего не было...
      - Вот это пенал так пенал! И с крышкой! Будешь отличницей! Обязательно!
      Потом он посмотрел подписи на всех подарках: от папы, от тети, от брата, от мамы... А у Лели было написано: "От Лели Колосковой - на память Леле".
      Тут Анатолий запнулся. Вскинул вверх брови.
      - Как, как? - закричал он, ворочая во все стороны пенал. И, не выдержав, расхохотался: - Да ведь ты же сама Леля Колоскова! Сама!
      Леля покраснела, взяла у него из рук пенал и пошла к дому... Ребята смеялись, а она плакала. И сначала шла медленно, потом побежала. Анатолий кинулся за ней, но она скрылась в дверях.
      - Анатолий! - крикнула я.
      Он поднял голову, подошел к балкону. Он был озадачен, потому что ни разу не видел меня прежде.
      - Ей некому дарить, понимаешь?
      Он слушал меня, тер ладонью щеку, виноватый и опечаленный. Потом, откинув со лба прядь волос, сказал:
      - Я все исправлю! Я не знал!
      На другой день к вечеру я услышала у нас в коридоре голос Анатолия. Он пришел ко мне посоветоваться. Сел возле меня на стул, вытащил из кармана небольшой сверточек и осторожно разгладил на коленях батистовый платочек, обвязанный голубым шелком, и красную ленту:
      - Сестренка дала...
      Я одобрила обе вещи. Анатолий обращался с ними осторожно и неумело. Ленту он навертел на палец и не мог снять ее, а платок, соскользнувший с его колен, нашел под своим ботинком и очень огорчился. Дул на него, тряс за кончик и, свернув в тугую трубочку, наконец спрятал в карман. Потом вздохнул и задумчиво сказал:
      - Жаль только, что нет портфеля.
      Я показала ему свой:
      - Здесь сломан замочек.
      - О, я сделаю! - Он схватил портфель с видом знатока, вытащил из кармана перочинный нож, выковырнул замок, вывернул весь портфель наизнанку и заявил мне, что завтра он будет готов, чему я не очень-то поверила, глядя на зияющую дырку вместо замка и растрепанную подкладку.
      Но пока он работал, мне доставляло удовольствие смотреть, как, схватив двумя пальцами нижнюю губу, он по-взрослому хмурит брови или, выкручивая замок, посвистывает сквозь зубы. А прядь волос щекочет ему лоб и лезет на глаза... Ушел он очень довольный... А на другой день он забежал на одну минутку, принес блестящий, неузнаваемый портфель, без конца щелкал у меня над ухом новым замком и объяснял, каким сложным составом он помазал кожу, чтобы она блестела.
      - Правда, она липнет к рукам и издает запах...
      Потом он положил в портфель платок, ленту и ушел.
      А вечером, прижавшись щекой к перилам, я не отрываясь смотрела на Лелю: она стояла в строю со своим пеналом.
      Анатолий держал в руках портфель:
      - Ребята! Вот этот портфель меня просили передать девочке, которая помогает своей бабушке и нянчит братишку, а зовут ее Леля Колоскова! Есть такая?
      Леля вспыхнула, растерялась...
      - Есть! Есть! - закричали ребята. - Вот она!
      Строй сомкнулся, и упирающуюся Лелю вытолкнули на середину круга.
      Анатолий торжественно передал ей портфель. Ребята захлопали.
      А потом принесли барабан. Начался оглушительный треск, пение, маршировка. И Леля шагала среди других новичков, сияющая и серьезная.
      КОЧЕРЫЖКА
      Люди возвращались. На маленькой голубой станции, уцелевшей от бомбежек, беспорядочно и суетливо выгружались из вагонов женщины и дети с узлами и авоськами. По обеим сторонам дороги заколоченные домики, глубоко зарывшись в сугробы, ждали своих хозяев. То там то сям вспыхивали в окнах светлячки коптилок, из труб поднимался дым. Дольше всех пустовал домик Марьи Власьевны Самохиной. Забор ее повалился, и только кое-где стояли еще крепко сбитые колья. Над калиткой торчала вверх и билась на ветру сломанная доска. В морозные зимние ночи, проваливаясь в снег, к запушенному крыльцу брел голодный пес, похожий на затравленного волка. Он обходил дом, прислушиваясь к тишине, царившей за большими окнами, тянул носом воздух и, бессильно волоча длинный хвост, укладывался на снежном крыльце. А когда луна бросала на пустой дом светлые желтые круги, пес поднимал морду и выл.
      Вой будоражил соседей. Измученные, настрадавшиеся люди, зарываясь головой в подушки, грозились заткнуть эту голодную глотку дубиной. Может быть, и нашелся бы человек, решившийся поднять дубину на поджарое собачье тело, но пес, как бы зная это, остерегался людей, и утром на снегу оставались только следы, тянувшиеся неровной цепочкой вокруг брошенного дома. И лишь один маленький человечек из домика напротив каждый вечер за старым обвалившимся погребом ожидал голодного пса. В растоптанных валенках и старой серой шинельке он тихонько вылезал на крыльцо и смотрел, как в сумерках белеет снег. Потом, прижимаясь к стене, круто заворачивал за угол дома и шел к погребу. Там, присев на корточки, он делал в снегу плотную ямку, выкладывал из кармана корочки хлеба и тихонько отступал за угол. А за погребом, медленно переставляя лапы и не сводя с ямки голодных волчьих глаз, появлялась поджарая собака. Ветер качал ее костлявое тело, когда она жадно глотала то, что принес маленький человечек. Окончив еду, пес поднимал голову и в упор смотрел на мальчика, а мальчик смотрел на пса. Потом оба расходились в, разные стороны: собака в снежные сумерки, а мальчик в теплый дом.
      * * *
      Судьба маленького человечка была судьбой многих детей, застигнутых войной и обездоленных фашистскими варварами. Где-то на Украине золотой осенью в обуглившемся селе, только что отбитом у фашистов, безусый сержант Вася Воронов нашел на огороде завернутого в теплые тряпки двухлетнего мальчишку. Рядом на вспаханной огородной земле, среди обрубленных кочанов капусты, в белой сорочке, вышитой красными цветами, лежала, раскинув руки, молодая женщина. Голова ее была повернута набок, голубые глаза застыли в пристальном созерцании высокой горки срезанных капустных листов, а пальцы одной руки крепко сжимали бутылку с молоком. Из горлышка, заткнутого бумагой, медленно стекали на землю крупные молочные капли... Если б не эта бутылка с молоком, может быть, пробежал бы Вася Воронов мимо убитой женщины, догоняя своих товарищей. Но тут, горестно поникнув головой, осторожно вынул он из рук мертвой бутылку, проследил ее застывший взгляд, услышал за капустными листьями слабое кряхтенье и увидел широко открытые детские глаза. Неумелыми руками вытащил безусый сержант закутанного в одеяльце ребенка, сунул в карман бутылку с молоком и, наклонившись над мертвой женщиной, сказал:
      - Беру... Слышь? Василий Воронов! - и побежал догонять товарищей.
      На привале бойцы поили мальчика теплым молоком, любовно оглядывали его крепенькое тельце и шутя называли Кочерыжкой.
      Кочерыжка был тихий; свесив голову на плечо Васи Воронова, он молча глядел назад, на ту дорогу, по которой его нес Вася. А если мальчик начинал плакать, товарищи Воронова с пыльными и потными от зноя лицами приплясывали перед ним, тяжело потряхивая амуницией и хлопая себя по коленкам:
      - Ай да мы! Ай да мы!
      Кочерыжка замолкал, пристально вглядываясь в каждое лицо, как будто хотел запомнить его на всю жизнь.
      - Изучает чегой-то! - шутили бойцы и дразнили Васю Воронова. - Эй, отец, докладай, что ли, по начальству насчет новорожденного!
      - Боюсь, отымут, - хмурился Вася, прижимая к себе мальчонку. И упрямо добавлял: - Не дам. Никому не дам. Так и матери его сказал - не брошу!
      - Одурел, парень! С ребенком, что ли, в бой пойдешь? Или в няньки теперь попросишься? - урезонивали Васю бойцы.
      - Домой отошлю. К бабке, к матери. Закажу, чтоб берегли тама.
      Твердо решив судьбу Кочерыжки, Вася Воронов добился своего. Поговорив по душам с начальством и передав своего питомца с рук на руки медицинской сестре, Вася написал домой длинное письмо. В письме было подробно описано все происшедшее, и кончалось оно просьбой: держать Кочерыжку, как своего, беречь, как родное дите сына Василия, и не называть его больше Кочерыжкой, потому как мальчик крещен в теплой речной купели самим Вороновым и его товарищами, давшими ему имя и отчество: Владимир Васильевич.
      Молоденькая сестричка привезла Владимира Васильевича в семью Вороновых зимой сорок первого года, когда сами Вороновы, заколотив свой домик, бежали с вещами и авоськами к голубой станции. На ходу, второпях прочитали Анна Дмитриевна и бабка Петровна письмо Васеньки, со вздохами и слезами приняли от сестрички сверток в сером солдатском одеяле и, нагруженные вещами, полезли с ним в дачный вагон, а потом в теплушку... А когда вернулись на старое жилье и открыли свой отсыревший домик, война уже отодвинулась, письма Васеньки шли с немецких земель, а Кочерыжка уже бегал по комнате и сидел на скамейке, пристально изучая новые углы и новые лица своими зеленовато-голубыми глазами под темными шнурками бровей. Мать Васеньки, Анна Дмитриевна, осторожно поглядывая в сторону мальчика, писала сыну:
      "Завет чести твоей и совести, дорогой наш боец Васенька, мы сохраняем. Кочерыжку твоего, то есть Владимира Васильевича, не обижаем, только достатки наши невелики - особенно содержать его не можем. По приказу твоему мальчику о тебе поминаем, как что между вами произошло, и бутылочку тую держим на память. Еще разъясни ты нам, Васенька, как ему нас звать прикажешь, а все "тетенька" да "тетенька" я ему, бабку зовет Петровной, а сестренку твою Граню Ганей кличет".
      Вася Воронов, получив письмо, слал ответ:
      "За хлопоты ваши великое спасибо. В остальном разберусь, как домой приеду. Одна просьба: Кочерыжкой не звать, потому как это звание походное, данное случаем по обстоятельству местонахождения в капусте. А он должен быть как человек, Владимир Васильевич, и сознавать то, что я ему отец".
      Кочерыжке своему Вася Воронов, подумав, всегда писал одно и то же: "Расти и слушайся". Пока что больших задач воспитания приемного сына он на себя не брал. Кочерыжка рос плохо, а слушался хорошо. Слушался молча, медленно, понятливо и серьезно.