- Ну уж нет! Без нянек, пожалуйста! Димка пионер!
      - Нечего ему тут долго думать! Пошел, и все!
      Гриша вдруг встал, нащупал в траве пустое ведро и протянул его Диме:
      - Слушай! Вон там под горкой ручей. Мы с тобой сегодня там были... Пойди и набери воды в ведро, понял?
      Дима нерешительно взял ведро.
      - Иди, иди, Димка! Нас много! Мы, в случае чего, все к тебе на помощь прибежим! - подбадривали Диму ребята.
      - Иди, - дружески сказал Вадим и погладил товарища по плечу. - Не бойся ничего!
      Дима пошел. Ребята молча смотрели, как он спускался с косогора, как в темноте постепенно таяла его фигура, удаляясь вместе с тихим звоном болтающегося на руке ведра. Когда его уже не стало видно, все заговорили разом, перебивая друг друга:
      - Пошел!
      - Ну и хорошо!
      - Важно первый раз решиться!
      - А все-таки сила воли у него есть, ребята!
      - А ну потише! Не зовет? - спрашивал изредка Вадим, настороженно прислушиваясь к каждому звуку.
      - Не зовет! Чего ему звать!
      Время тянулось медленно. Ребята помолчали. Потом поговорили еще, но за словами уже чувствовалось нетерпеливое ожидание.
      - Долго чего-то он, - сказал Костя, вглядываясь в темноту.
      - Может, полное ведро зачерпнул - в гору тяжело нести? - предположил кто-то.
      - Не торопится, - поднимаясь, сказал Гриша. - Пойду посмотрю, что там.
      - А ну тише! - вдруг крикнул Вадим и замер, подняв вверх руку.
      Сквозь ночную тишину прорвался откуда-то дрожащий, жалобный крик...
      Ребята вскочили и, толкая друг друга, ринулись в темноту.
      Гриша, цепляясь за ветки сбегающих по косогору кустов, первый достиг ручья. За ним почти скатился с горки Вадим, потом остальные ребята. Димки не было. В кустах булькал ручей. На берегу валялось пустое ведро.
      - Димка! Эй, Димка-а-а! - тревожно понеслось по лесу.
      "А-а-а", - передразнивая ребят, откликнулось лесное эхо, и вслед за ним - снова дрожащий тонкий звук, заглушенный голосом Димы:
      - Сюда! Сюда!
      Ребята, ломая сучья и обжигаясь крапивой, бросились на зов.
      Голос шел из глубокого оврага. На дне его, в топком болоте, копошился Димка и рядом с ним что-то большое, темное, похожее на зверя.
      - Ребята! Сюда! Тут жеребенок в болоте застрял! Никак не вытащу! кричал Димка.
      "И-и-и!" - жалобно ржал жеребенок, пробуя вытащить заплывшие топкой глиной ноги.
      Димка, подвернув выше колен штаны и обхватив обеими руками шею жеребенка, изо всех сил тащил его на берег.
      Ребята сбросили тапочки и полезли в овраг.
      * * *
      У ручья вымыли ноги. Почистили копытца жеребенку. Димка, поглаживая густую щеточку его гривки, возбужденно рассказывал:
      - Я пришел к ручью... и только хотел воды зачерпнуть, слышу - кричит кто-то! Я подумал: ребенок кричит - заблудился, в овраг попал! Ну, бросил ведро - и туда! А там не ребенок, а жеребенок стоит. Залез в топкое место и никак не вылезет! - Он провел рукой по торчащим вверх ушам жеребенка и добавил: - Тут колхоз близко... Наверное, в ночное лошадей пригнали, а он отбился от матки и попал в болото.
      Ребята смотрели на Димку и улыбались.
      - А как же ты пошел в овраг, Дима? Ты ведь и к ручью идти боялся! спросил Костя.
      - Это - другое дело, - быстро ответил за товарища Вадим. - В овраг он на помощь побежал, тогда, верно, и страху не было...
      - Нет, был. - Димка улыбнулся и покачал головой: - Еще какой страх был! Только я стиснул зубы и решил: будь что будет! Не бросать же кого-то в беде? Я этот страх свой... как бы вам сказать... - Дима развел руками, подыскивая слово.
      - Преодолел! - спокойно досказал за него Гриша.
      АНДРЕЙКА
      Андрейке двенадцать лет. Он такой важный в своем рабочем костюме ремесленника. В его черных глазах горячая готовность на любые дела, на любой подвиг. Но таким Андрейка сделался не сразу. Над Андрейкой прошла война, и это большое событие в его маленькой жизни сделало его взрослее. Когда мальчику было семь лет, все рассказы о войне казались ему далекими и страшными сказками, а жизнь была веселая. С утра убегал Андрейка с соседскими ребятишками на речку, купался и валялся в горячем песке на берегу и только тогда возвращался домой, когда раздавался звучный голос старшего брата Антона:
      - Ау! Андрейка!
      Встряхивая мокрой головой, он мчался на зов. Он радовался, что мать и брат уже дома, что на столе стоит миска горячего картофеля с мясом, что скоро наступят теплые летние сумерки. Мать сядет на крылечко, Андрейка примостится сбоку, а Антон приляжет на траву и будет рассказывать о своих товарищах, о работе, о новых заводских машинах и о своем станке, который он называл "сердечным другом". Андрейка видел этот станок. Как-то раз Антон взял с собой братишку на завод и показал ему свой цех. На заводе Андрейке все понравилось: и блестящий станок Антона, и широкие светлые окна цеха, и взрослые рабочие, которые спрашивали у Антона совета и слушались его. А с Андрейкой шутили, приглашая его вместе работать. Андрейка смущался, а Антон серьезно отвечал:
      - Шутки шутками, а лет через пяток будет он мне помощником!
      В это воскресенье Антон с утра взялся за починку забора. Он принес из сарая целую охапку досок и начал их обстругивать. Андрейка стоял и смотрел, как из-под рубанка желтыми завитушками падают на траву стружки и доска делается гладкой, новой, светлой.
      "Эк ему все удается!" - думает Андрейка, с завистью поглядывая на брата. А брат, посвистывая, ловко перебрасывал с руки на руку дощечку, крепко упирал ее одним концом в станок и легко проводил по ней рубанком, отбрасывал стружки. Один раз он дал братишке рубанок. Андрейка покраснел от удовольствия и, чтобы не осрамиться перед братом, изо всех Своих силенок врезал рубанок в доску.
      - Заехал сгоряча, - спокойно сказал Антон. - Полегонечку надо - это не дрова рубить!
      Андрейка попробовал еще. Стружка у него завилась тоненькая, как мышиный хвостик.
      - Не могу, - сказал он со вздохом.
      - Пробуй, пробуй! - закричал Антон. - "Не могу" - такого слова нет, такого слова даже грудной ребенок не скажет!
      - А какое слово грудной ребенок скажет? - спросила мать.
      Андрейка хмыкнул от удовольствия и лукаво посмотрел на брата.
      - Какое слово? - переспросил Антон, поглаживая рукой доску. - Очень простое: "Агу. Вырасту - смогу".
      Мать засмеялась. Вдруг калитка громко хлопнула.
      По дорожке бежали товарищи Антона - Сергей и Борис. За ними, прихрамывая, торопился сын соседа Алексей. Все трое, размахивая руками, кричали:
      - Включи радио, Антон!
      Антон бросил на станок рубанок и побежал на террасу. Мать поспешно вытерла мокрые руки, поправила платок и присела на кончик стула. Андрейка первый вскарабкался на табуретку и включил радио.
      "Граждане и гражданки Советского Союза..."
      Андрейка затаил дыхание и переводил глаза с брата на мать, с матери на товарищей Антона. Все слушали молча, не шевелясь. Но на всех лицах Андрейка вдруг увидел какое-то одинаково суровое, незнакомое ему выражение. Антон стоял выпрямившись, как будто принимал боевой приказ.
      * * *
      Через два дня Антон уехал. Вечером перед отъездом он долго сидел с матерью на крылечке. Андрейка боком жался к нему. Брат тихонько гладил кудрявый чубик Андрейкиных волос и говорил:
      - Было у матери два сына. Один с врагами дрался, а другой дома работал...
      - Андрейка? - спрашивал братишка.
      - Он, - серьезно отвечал Антон. - Бывало, ляжет спать пораньше, наберется за ночь сил, подрастет маленько, а утром вскочит, щепок наколет, воды принесет, в лавку сбегает, чай сварит...
      Не шутил Антон. И у матери лицо было спокойное, строгое. Андрейка тихонько заложил четыре пальца и пересчитал:
      - Щепок наколет, воды принесет, в лавку сбегает, чай сварит...
      - ...и всякие дела за Антона справит, - досказал старший брат.
      Андрейка заложил пятый палец.
      - Справлю, - деловито сказал он.
      * * *
      И правда, на другой день Андрейка поднялся рано. В кухне стояли пустые ведра. Пока мать придет с работы, нужно все дела переделать. Как, бывало, Антон. У того все быстро. Он большие ведра с водой сразу по два приносил. Андрейке так не осилить: он берет в кухне большой чайник. Можно несколько раз сходить. И Андрейка ходит. Он несет чайник в оттопыренной руке, чтобы вода не проливалась на голые коленки, потом перекладывает его в другую руку, потом тащит обеими руками, крепко прижимая к животу. Живот у него весь мокрый, трусики прилипли к телу. Но ведра наполняются. Андрейка идет в сарай. Посвистывая, как Антон, он размахивает маленьким топориком. Сухие щепки колются легко. Андрейка собирает их в кучу и задумывается. Потом, отложив два пальца на руке, вспоминает: в лавку за хлебом надо сходить! На заборе, свесившись вниз головами, ребята давно кричат Андрейке:
      - Пошли на речку купаться!
      - Не... - мотает головой Андрейка, - я после...
      - Да пойдем: вода сейчас теплая, горячая...
      - "Пойдем, пойдем"! - передразнивает их Андрейка. - Вам бы только бегать без толку! Антон на фронте... Кто матери помогать будет?
      - А у меня отец пошел, одна бабка дома, - озабоченно говорит Генька. Он потихоньку отходит от забора и кричит Андрейке: - Слышь! Не уходи без меня! Я сейчас!
      * * *
      Ребята давно ушли. Андрейка сидит на крылечке и ждет товарища. "Видно, дело нашлось... - думает он. - Бабка у них старая, еще старее нашей матери".
      Но стриженая голова Геньки уже торчит из кустов.
      - Пошли!
      Они пошли вдоль Андрейкиного забора, и вдруг Андрейка остановился он увидел большую дыру. Это Антон не успел прибить новые доски. Они лежат на траве, чисто выструганные. И гвозди в коробке стоят под станком.
      - Кто же вам теперь забьет-то? - спрашивает Генька.
      Андрейка молча перелезает через забор и бежит в дом. Генька со вздохом присаживается на траву. Андрейка возвращается с молотком и поднимает с земли тонкую дощечку.
      - Держи, чтоб ровно было! Можешь? - спрашивает он товарища.
      - Могу! - говорит Генька, деловито примеривая доску.
      - Держи, а я буду гвозди вбивать.
      Генька долго прилаживает доску. Гвозди выскакивают из рук Андрейки, и молоток часто бьет невпопад. Но Генька терпеливо ждет, изо всех сил налегая на доску.
      - Эх, вода хорошая сейчас! Слышь, ребята плещутся? - говорит он, поглядывая на солнце.
      - Выкупаться успеем, - отвечает Андрейка. - А вот если у матери два сына и один воюет, так другой дома должен работать!
      Под вечер Андрейка стоит на зеленом пригорке. Мокрые волосы его блестят. Прикрыв ладонью глаза, он смотрит на дорогу и, завидев мать, окликает ее:
      - Ау, мама!
      И кажется Андрейке, что голос у него стал совсем как у Антона, а сам он такой же крепкий, сильный и высокий, как старший брат, и от этого на маленьком подвижном лице его впервые появляется выражение готовности к подвигу.
      * * *
      Андрейка стоит посреди комнаты и таращит в темноту сонные глаза. Мать молча сует ему какой-то узелок, торопливо гладит по голове и, крепко схватив за руку, тащит в темные сени. Над домом что-то тяжело ухает; посуда жалобно звенит на полках; тянущий за душу вой, прерываемый диким кошачьим мяуканьем, несется из темноты. Андрейке страшно. Он цепляется за дверь.
      - Не бойся... Не бойся... В убежище пойдем. Там все люди сейчас, там и Генечка с бабушкой...
      Мелкий озноб охватывает Андрейку во дворе. Мать обнимает его одной рукой, и они бегут по темной улице, так крепко прижавшись друг к другу, что босые ноги Андрейки, наскоро обутые в башмаки, попадают под ноги матери. Страшное незнакомое небо разверзается над их головами: крест-накрест перетянутое широкими белыми лентами, оно все время двигается и в глубине его то далеко, то совсем близко слышно грозное гудение моторов... Иногда тонкие зажженные свечи низко свисают над землей, и вслед за ними в ушах у Андрейки что-то с грохотом лопается. Он цепляется за колени матери, и они оба падают на землю...
      - Ничего, сынок... Ничего, миленький... Это Антон фашистов бьет.
      Андрейка чувствует, как у матери дрожат руки, но имя Антона сразу воскрешает перед ним высокую, крепкую фигуру брата: на его широких плечах зеленая гимнастерка, а в руке настоящая винтовка...
      - Антон фашистов бьет! - растерянным шепотом повторяет он.
      Гордость и восторг охватывают его, и теперь он сам бежит вперед, чтобы скорей поделиться этой новостью с Генькой... И в темноте сквозь грохот рвущихся снарядов, пригнувшись к земле, мать слышит его дрожащий голос:
      - Ничего, ничего, мама... Это Антон фашистов бьет...
      "Бомбоубежище" - новое слово для Андрейки. Но они с Генькой помогали взрослым носить кирпичи и выбрасывать землю из огромной ямы. В местечке, где живет Андрейка, нет настоящих бомбоубежищ, а то бомбоубежище, которое наскоро рыли старики, женщины и дети, похоже на большую пещеру, узкую и длинную, с земляными сиденьями по бокам. Андрейка с матерью медленно спускаются по земляной лесенке вниз и с трудом пробираются в узком проходе между сиденьями. В черной тьме Андрейка чувствует только много чьих-то ног, крепко сдвинутых коленей, слышит отрывистое дыхание и тяжелые вздохи женщин. В глубине плачет грудной ребенок, и чей-то голос все время повторяет громким шепотом:
      - Тише, граждане, тише! Спокойно, спокойно...
      Андрейка хочет окликнуть Геньку. Но удар за ударом сотрясают землю; кто-то из ребят начинает громко плакать; какая-то женщина протискивается к выходу, ее не пускают. И снова страшный удар...
      - Не допусти господи... - шепчет чей-то старушечий голос. И в ответ на него из темноты кто-то насмешливо цедит сквозь зубы:
      - Уже допустил твой господь.
      Андрейка, затиснутый в угол, туго сжатый с обеих сторон людскими телами, чувствует рядом мать. Она стоит, наклонившись над ним всем телом, и, услышав низкое гуденье самолета, закрывает его собой. В полной тьме, как под черным большим платком, сбились в кучу перепуганные дети, старики и женщины. Непонятный тяжелый страх сковывает Андрейку, но он не может удержать в себе свою торжествующую новость:
      - Мама, скажи им: это Антон, это наши бьют фашистов!
      * * *
      Андрейка никогда не забудет, как прибежал к ним Генька и, широко распахнув дверь, закричал с порога: "Отца моего убили!"; как он сел на край лавки и без слез, с ужасом и удивлением на все вопросы отвечал одним словом: "Убили... Убили!"; как утешали соседи его бабку и плакали вместе с ней.
      А жизнь шла своим чередом... На завод, где работал Антон, день и ночь шли люди. Одни сменяли других для короткого отдыха. Женщины, старики и подростки заменили ушедших на фронт. Вместе со всеми работала и мать Андрейки. Соскучившись, мальчик пробирался в заводской двор и заглядывал в светлые окна цеха, где раньше работал Антон. Через стекло был виден "сердечный друг" - блестящий станок Антона. Только теперь за ним стоял Андрейкин сосед, старый мастер цеха, Матвеич. На нос его низко спускались очки. Андрейка со вздохом отворачивался от окна и представлял себе брата в рабочем комбинезоне, с синими смеющимися глазами. А мимо Андрейки сновали люди, грузили на машины какие-то ящики, что-то вносили и выносили, на ходу завтракали. Все торопились выполнять какие-то приказы, идущие из кабинета главного инженера. Этого инженера Андрейка видел только один раз, когда они с Генькой сидели около заводских ворот. Инженер был высокий, в серой шинели, с черным портфелем под мышкой. Проходя мимо, он бегло взглянул на ребят и крикнул:
      - Зачем здесь?
      Ребята опрометью бросились бежать.
      - Ого! - только сказал Генька.
      Но Андрейка, благодарный главному инженеру за то, что он заботится обо всем заводе, за то, что любимый станок Антона по-прежнему блестит в руках старого мастера, ответил Геньке коротко и ясно:
      - Прогнал - значит, надо.
      * * *
      Никто не отрывался от своих дел. Напротив, все люди работали с упорством и ожесточением. Дела прибавилось у всех. Прибавилось и у Андрейки. Почти все свое время мать проводила на заводе. Андрейка старательно прибирал комнату, стоял в очереди за хлебом и варил супы. В супы он крошил все, что имелось в хозяйстве, - они выходили густые и клейкие, но когда мать забегала домой поесть, она покрывала стол чистой скатертью и, разлив по тарелкам Андрейкин суп, говорила:
      - Ишь ты! Вкуснота какая! Не суп, а кисель! Ложка стоит!
      И Андрейка, чтобы угодить ей, старался вовсю. Размешивал в кружке муку с водой, делал густую заправку и удивлялся, что когда мать сама варит суп, то у нее он получается светлый и жидкий.
      В бомбоубежище ходили теперь только старики и дети. Андрейка и Генька решительно отказались сидеть во время воздушной тревоги под землей. У ребят были свои важные дела, которые они выполняли с отчаянным усердием: они тушили зажигательные бомбы. Все мальчики в поселке были заняты этим делом. Они хватали бомбы тряпками, рукавицами и бросали их в воду или засыпали песком. Пожаров не было. Один раз Андрейке и Геньке удалось словить "живую" бомбу. Растопырив руки в старых брезентовых рукавицах, они схватили ее и с торжеством швырнули в кадку с водой. Андрейка, красный от натуги, со злыми блестящими глазами, сорвал рукавицу и, подняв кулак, показал немецкому самолету кукиш:
      - Вот тебе твои бомбы, видал?!
      Тяжелые годы пронеслись над Андрейкой. Не раз стоял он над своим супом, придумывая, что еще можно положить в кастрюлю для густоты. Не раз делили они с матерью последний кусок хлеба и, не раздеваясь, ложились в холодную постель. Не раз сжималось сердце мальчика, когда он смотрел на осунувшуюся и постаревшую мать. Антон писал редко, и чем старше становился Андрейка, тем больше понимал, какие страшные опасности окружают его брата. Андрейка вытянулся и похудел. Но только один раз плакал он горькими мальчишескими слезами.
      В тот день мать пришла рано. Старые бутсы на ее ногах отяжелели от приставшей к ним глины. Андрейка вытащил ее башмаки на двор и стал на крыльце обмывать их в светлой луже. Мать отказалась от еды и легла. Заунывный звук сирены заставил Андрейку поднять голову... И в тот же момент страшный удар потряс землю, у Андрейки зазвенело в ушах. Он покачнулся и упал...
      А потом, как и в первую ночь бомбежки, они с матерью, спотыкаясь, бежали к заводу. Туда бежали все с лопатами, кирками, не обращая внимания на продолжающуюся бомбежку. На бегу мать останавливалась и считала заводские трубы. Они были целы. А между тем все уже знали, что бомба упала на завод.
      - Правое крыло, видать... - задыхаясь, проговорила обогнавшая их соседка.
      - Антонов цех! - крикнул кто-то из ребят.
      Андрейка пулей влетел в заводские ворота. И там, где в широкие светлые окна был виден блестящий станок Антона, лежала груда кирпичей и обломки железа. Не то пыль, не то дымок с каким-то едким запахом шел от этих развалин.
      Андрейка громко, жалобно заплакал:
      - Не уберегли... Не оборонили...
      Казалось ему, что он сам тоже виноват в том, что не уберег завод, и что, вернувшись, Антон спросит его с укором:
      - А где же станок мой, Андрейка?
      И Андрейка бегал вокруг, громко плача и вытирая кулаком слезы. Черные от копоти Люди толпились около развалин, звенели лопаты, с темных рабочих лиц каплями бежал пот...
      А Андрейка, злой, как волчонок, сжимая кулаки, грозился в тяжелое, нависшее над его головой небо, покрытое вражескими самолетами. И как бы в ответ на его детские слезы один из фашистских самолетов вдруг вспыхнул ярким белым пламенем...
      ПОЧЕМУ?
      Мы были одни в столовой - я и Бум. Я болтал под столом ногами, а Бум легонько покусывал меня за голые пятки. Мне было щекотно и весело. Над столом висела большая папина карточка, - мы с мамой только недавно отдавали ее увеличивать. На этой карточке у папы было такое веселое доброе лицо. Но когда, балуясь с Бумом, я, держась за край стола, стал раскачиваться на стуле, мне показалось, что папа качает головой...
      - Смотри, Бум... - шепотом сказал я и, сильно качнувшись, схватился за край скатерти.
      Стол выскользнул из моих рук. Послышался звон...
      Сердце у меня замерло. Я тихонько сполз со стула и опустил глаза. На полу валялись розовые черепки, золотой ободок блестел на солнце. Бум вылез из-под стола, осторожно обнюхал черепки и сел, склонив набок голову и подняв вверх одно ухо.
      Из кухни послышались быстрые шаги.
      - Что это? Кто это? - Мама опустилась на колени и закрыла лицо руками. - Папина чашка... папина чашка... - горько повторяла она. Потом подняла глаза и с упреком спросила: - Это ты?
      Бледно-розовые черепки блестели на ее ладони. Колени у меня дрожали, язык заплетался:
      - Это... это... Бум!
      - Бум? - Мама поднялась с колен и медленно переспросила: - Это Бум?
      Я кивнул головой. Бум, услышав свое имя, задвигал ушами и завилял хвостом. Мама смотрела то на меня, то на него.
      - Как же он разбил?
      Уши мои горели. Я развел руками:
      - Он немножечко подпрыгнул... и лапами...
      Лицо у мамы потемнело. Она взяла Бума за ошейник и пошла с ним к двери. Я с испугом смотрел ей вслед. Бум с лаем выскочил во двор.
      - Он будет жить в будке, - сказала мама и, присев к столу, о чем-то задумалась. Ее пальцы медленно сгребали в кучку крошки хлеба, раскатывали их шариками, а глаза смотрели куда-то поверх стола в одну точку.
      Я стоял, не смея подойти к ней. Бум заскребся у двери.
      - Не пускай! - быстро сказала мама и, взяв меня за руку, притянула к себе. Прижавшись губами к моему лбу, она все так же о чем-то думала, потом тихо спросила: - Ты очень испугался?
      Конечно, я очень испугался: ведь с тех пор, как папа умер, мы с мамой так берегли каждую его вещь. Из этой чашки папа всегда пил чай...
      - Ты очень испугался? - повторила мама.
      Я кивнул головой и крепко обнял ее за шею.
      - Если ты... нечаянно, - медленно начала она.
      Но я перебил ее, торопясь и заикаясь:
      - Это не я... Это Бум... Он подпрыгнул... Он немножечко подпрыгнул... Прости его!
      Лицо у мамы стало розовым, даже шея и уши ее порозовели. Она встала:
      - Бум не придет больше в комнату, он будет жить в будке.
      Я молчал. Над столом из фотографической карточки смотрел на меня папа...
      * * *
      Бум лежал на крыльце, положив на лапы умную морду, глаза его не отрываясь смотрели на запертую дверь, уши ловили каждый звук, долетающий из дома. На голоса он откликался тихим визгом, стучал по крыльцу хвостом... Потом снова клал голову на лапы и шумно вздыхал.
      Время шло, и с каждым часом на сердце у меня становилось все тяжелее. Я боялся, что скоро стемнеет, в доме погасят огни, закроют все двери, и Бум останется один на всю ночь... Ему будет холодно и страшно. Мурашки пробегали у меня по спине. Если б чашка не была папиной... и если б сам папа был жив... Ничего бы не случилось... Мама никогда не наказывала меня за что-нибудь нечаянное... И я боялся не наказания - я с радостью перенес бы самое худшее наказание. Но мама так берегла все папино! И потом, я не сознался сразу, я обманул ее, и теперь с каждым часом моя вина становилась все больше...
      Я вышел на крыльцо и сел рядом с Бумом. Прижавшись головой к его мягкой шерсти, я случайно поднял глаза и увидел маму. Она стояла у раскрытого окна и смотрела на нас. Тогда, боясь, чтобы она не прочитала на моем лице все мои мысли, я погрозил Буму пальцем и громко сказал:
      - Не надо было разбивать чашку.
      После ужина небо вдруг потемнело, откуда-то выплыли тучи и остановились над нашим домом.
      Мама сказала:
      - Будет дождь.
      Я попросил:
      - Пусти Бума...
      - Нет.
      - Хоть в кухню... мамочка!
      Она покачала головой. Я замолчал, стараясь скрыть слезы и перебирая под столом бахрому скатерти.
      - Иди спать, - со вздохом сказала мама.
      Я разделся и лег, уткнувшись головой в подушку. Мама вышла. Через приоткрытую дверь из ее комнаты проникала ко мне желтая полоска света. За окном было черно. Ветер качал деревья. Все самое страшное, тоскливое и пугающее собралось для меня за этим ночным окном. И в этой тьме сквозь шум ветра я различал голос Бума. Один раз, подбежав к моему окну, он отрывисто залаял. Я приподнялся на локте и слушал. Бум... Бум... Ведь он тоже папин. Вместе с ним мы в последний раз провожали папу на корабль. И когда папа уехал, Бум не хотел ничего есть и мама со слезами уговаривала его. Она обещала ему, что папа вернется. Но папа не вернулся...
      То ближе, то дальше слышался расстроенный лай. Бум бегал от двери к окнам, он звал, просил, скребся лапами и жалобно взвизгивал. Из-под маминой двери все еще просачивалась узенькая полоска света. Я кусал ногти, утыкался лицом в подушку и не мог ни на что решиться. И вдруг в мое окно с силой ударил ветер, крупные капли дождя забарабанили по стеклу. Я вскочил. Босиком, в одной рубашке я бросился к двери и широко распахнул ее:
      - Мама!
      Она спала, сидя за столом и положив голову на согнутый локоть. Обеими руками я приподнял ее лицо, смятый мокрый платочек лежал под ее щекой.
      - Мама!
      Она открыла глаза, обняла меня теплыми руками. Тоскливый собачий лай донесся до нас сквозь шум дождя.
      - Мама! Мама! Это я разбил чашку. Это я, я! Пусти Бума...
      Лицо ее дрогнуло, она схватила меня за руку, и мы побежали к двери. В темноте я натыкался на стулья и громко всхлипывал. Бум холодным шершавым языком осушил мои слезы, от него пахло дождем и мокрой шерстью. Мы с мамой вытирали его сухим полотенцем, а он поднимал вверх все четыре лапы и в буйном восторге катался по полу. Потом он затих, улегся на свое место и, не мигая, смотрел на нас. Он думал: "Почему меня выгнали во двор, почему впустили и обласкали сейчас?"
      Мама долго не спала. Она тоже думала: "Почему мой сын не сказал мне правду сразу, а разбудил меня ночью?"
      И я тоже думал, лежа в своей кровати: "Почему мама нисколько не бранила меня, почему она даже обрадовалась, что чашку разбил я, а не Бум?"
      В эту ночь мы долго не спали и у каждого из нас троих было свое "почему".
      В КЛАССЕ
      Когда Петя вошел в класс, ребята сразу окружили его.
      - Новенький, новенький! - закричали они.
      Высокий мальчик раздвинул ребят и, подойдя к новичку, протянул ему загорелую, крепкую руку:
      - Давай знакомиться! Игорь.
      Петя улыбнулся, тряхнул протянутую к нему руку и, обращаясь ко всем, сказал:
      - А меня зовут Петя Набатов.
      - Набатов? Здорово!
      - Хорошая фамилия!
      - Молодец, что приехал!
      - У нас самые дружные ребята!
      - Почти все хорошо учатся, только вот Бунька подводит! - перебивая друг друга, шумно заговорили ребята.
      Игорь прищурил глаза и, облокотившись на парту, осторожно спросил:
      - Ну, а ты, Набатов, вообще, как учишься?
      Ребята примолкли и с интересом ждали ответа. Петя пожал плечами и усмехнулся:
      - Странный вопрос!.. Я отличник, конечно!
      - Отличник? - Игорь весело хлопнул новичка по плечу.
      - Игорь, где ему сесть?
      - Садись на заднюю парту, Набатов! - сказал Игорь.
      - Почему на заднюю? - недовольно спросил Петя.
      - Да ты не обижайся. У нас такое правило: мы отличников всегда на задние парты сажаем. Я сам там сижу. А отстающие у нас поближе к учителю сидят, чтоб на виду были.
      - А, ну хорошо! Я не знал.
      Ребята торжественно проводили Петю к его парте и, окружив со всех сторон, стали рассказывать ему все школьные новости.
      После звонка в класс вошел учитель.
      - Андрей Александрович! А у нас новенький!
      - Отличник! - похвастался круглолицый Бунька.
      - Отличник? Очень приятно. А ты откуда знаешь? - улыбнулся Андрей Александрович.
      - Сразу видно! На глазок! - засмеялся Бунька.
      - Жалко, что ты себя не видишь на глазок, - пошутил учитель и взглянул на задние ряды парт, где сидел новый ученик.
      - Ну, новенький, здравствуй! Давай познакомимся. Как твоя фамилия?
      - Петя Набатов, - отчетливо сказал новичок, поправляя курточку и приглаживая черные, коротко подстриженные волосы. - Я учился в Томске.
      - Хороший город, - сказал учитель. - Ты как-нибудь нам расскажешь о нем.
      Начался урок. Андрей Александрович вызывал ребят к доске. Несколько раз спросил с места Набатова. На вопросы Петя отвечал без запинки.
      - Хорошо! Очень хорошо, Набатов! - хвалил учитель.
      Ребята торжествующе переглядывались, подталкивая соседей локтями.
      Бунька, как волчок, вертелся на парте и громко шептал своему соседу:
      - Ого! Какой круглый отличник!
      - Пожалуй, даже сильней Игоря!
      Витя Волков с любопытством разглядывал новичка. Ему были видны коротко подстриженный затылок мальчика, высокий воротник его курточки, спина и плечи, которые он держал ровно и прямо.
      "Молодец! - думал Витя. - Ничего не боится и держится как-то хорошо. Интересно познакомиться с таким поближе!"
      * * *
      После уроков ребята подходили к Пете и одобрительно хлопали его по плечу, а в раздевалке Витя Волков спросил:
      - Тебе в какую сторону?
      - Мне налево. А что?
      - Хочешь, пойдем вместе погуляем? Я тебе нашу Москву-реку покажу.
      Петя согласился. Мальчики бродили часа два по улицам, разглядывая памятники, проехались на метро. Потом остановились на набережной и долго смотрели на высокие башни Кремля.
      Провожая Петю домой, Витя предложил ему почаще после уроков прогуливаться вместе по Москве.
      - Пойдем завтра же? - сказал Петя.
      - Завтра мне нельзя. Я завтра к одному товарищу иду. Он болеет, и мы все по очереди носим ему уроки. Три дня один, потом три дня другой, а завтра как раз моя очередь начинается.
      - Ого! По три дня! Ну ладно. Так ты занеси уроки, а я подожду тебя, и пойдем!
      - Ну нет! Так не выйдет. Обычно как придешь, так уж весь вечер просидишь. То уроки с ним вместе сделаешь, то в шахматы поиграешь. А сколько новостей надо рассказать! Ведь ему же скучно одному, а нас много, вот мы и распределились.
      - Не люблю я больных... - поморщился Петя.
      - Нет, он хороший парень. Мы его любим! - горячо сказал Витя.