Утреннее солнце заливало прерию, превращая море травы в бескрайние искрящиеся волны. Вокруг шныряли кролики, вдалеке виднелось стадо антилоп. Над головой простиралось бескрайнее голубое небо без единого облачка.
      День становился все теплее, и Делла смогла расправить плечи. Она старалась думать о настоящем и выбросить из головы прошлое. Какое счастье, что она теперь может скакать весь день, не ощущая боли в теле, как прежде. К ее радости, день выдался и теплым, и солнечным.
      Когда перевалило за полдень, Камерон поехал бок о бок с Деллой.
      – Вы насвистывали, или мне показалось?
      – Это старая фривольная песенка под названием «Мэри Эйвелин». О девочке из салуна, которая потом стала выступать на сцене, насвистывая. Она не собиралась извиняться за то, что ей нравилось заниматься не женским делом.
      – Я знаю эту песню. – Камерон просвистел несколько тактов. – А вы можете ее спеть?
      – Конечно же, нет! Только просвистеть.
      – Начните сначала. Я постараюсь подстроиться. Делла удивленно уставилась на него. Какой удивительный человек. Упрямый и в то же время мягкий, уступчивый.
      Облизнув губы, Делла стала насвистывать мелодию, ожидая, когда к ней присоединится Камерон. Он это охотно сделал.
      Когда смолкли последние звуки песни, Делла, потрясенная, повернулась к Джеймсу.
      – Великолепно! – воскликнула она.
      Он усмехнулся. Джеймс Камерон усмехнулся. У Деллы взволнованно забилось сердце.
      – Мне так понравилось! – с энтузиазмом продолжала она. – А вы знаете песню «Девушка, которую я оставил дома»?
      Вторая песня была медленной и грустной, но они спели ее на два голоса, и вышло замечательно.
      Постороннему человеку показалось бы, что они тренировались годами, чтобы добиться такого результата.
      – Лошадям понравилось наше представление. – Наклонившись, Камерон потрепал холку Отважному. – Мой конь весь день ведет себя беспокойно. Думаю, музыка немного утихомирила его.
      – Если хотите немного размять его, я могла бы повести мула.
      Камерон колебался, и Делла приподняла бровь.
      – Да, это очередная уловка. Сначала я взяла на себя готовку, потом буду вести мула. А после этого возьму на себя заботу о животных. Затем начну копать яму для костра и устраивать лагерь. Думаю, недельки через две вам останется лишь смотреть в небо.
      Камерон расхохотался:
      – Я все же понадоблюсь вам, чтобы таскать седла и сумки.
      – Лишь до тех пор, пока я не подрасту дюймов на восемь и не укреплю мышцы. Давайте сюда повод мула.
      Камерон пустил Отважного галопом. Делла между тем радовалась в душе, что заставила Камерона смеяться.
      Он искренне хотел узнать и понять ее. Не потому что она была женой его друга. Его интересовала она сама.
      Ей это льстило.
      За все десять лет она ни разу не думала о браке всерьез, претендентов – а их было раз два и обчелся – отвергла. Ее прошлое связано с Кларенсом. Да и жена из нее никудышная.
      Однако внимание Камерона ее волновало. Хотя о замужестве она по-прежнему не думала. Что за муж, который не дорожит жизнью?
      Однако проведенное с Камероном время напомнило ей о том, что женщина, как и мужчина, не должна быть одна. Именно в этом ее и старался убедить Люк Эппл.
      Решив, что проживет всю жизнь одна, Делла поставила крест на своей интимной жизни. Гнала прочь все мысли о занятиях любовью, чувственные фантазии, плотские желания. И до того как Джеймс Камерон въехал к ней во двор, могла бы с чистой совестью сказать, что перестала об этом думать.
      Но теперь все было иначе. Можно отказаться от сладкого, когда в доме его вообще нет. Но если на столе появится роскошный торт, как тут удержаться? Ты представляешь его вкус, думаешь о том, какой кусок отрезала бы себе, как положила бы его на тарелку.
      Делла судорожно сглотнула и отвела взгляд от маячившей вдалеке фигуры.
      Странно, но интимная сторона брака никогда не волновала Деллу, хотя нельзя сказать, что занятия любовью с Кларенсом ей не нравились. Но скорее это было своего рода долгом, супружеской обязанностью, способом удовлетворить мужа и зачать ребенка.
      Иногда, лежа в своей походной постели, к своему ужасу, она задавалась вопросом: каково это – заниматься любовью с Камероном? И тогда горячая волна разливалась по всему ее телу.
      – У вас лицо покраснело. Все в порядке? – спросил Камерон, подъехав к ней.
      – Солнце жжет немилосердно. Просто не верится, что вчера был такой холод.
      Она старалась не смотреть на его мускулистые бедра и сильные загорелые руки.
      Чувствуя, как горят щеки и ноет низ живота, Делла приуныла. Он совершенно ей не подходит. А она просто недостойна его. Вот и все.
      – В миле отсюда есть прекрасное местечко для лагеря. Кивнув, Делла посмотрела на заходящее солнце.
      По мере того как Делла привыкала к верховой езде, Камерон все реже и реже делал остановки, но время, как ни странно, летело быстрее.
      – Если вы справитесь с мулом, я поскачу вперед и подстрелю нам на ужин кролика.
      – Все в порядке, мне нетрудно вести мула.
      Когда Делла подъехала к лагерю, Камерон уже выкопал яму для костра и освежевал двух кроликов – теперь мяса хватит и на сегодня, и на завтра. Камерон расседлал Боба.
      – Я помогу вам устроиться, но готовить – ваша обязанность.
      – Послушайте, если вам неприятно…
      – Я поразмыслил и решил изменить эту свою привычку.
      – Прекрасная мысль.
      Делла достала свою постель и принялась ее расстилать. Даже самые умные мужчины порой бывают на удивление тупыми.
      Делла напоминала себе об этом все то время, пока Камерон нависал над ее плечом, проверяя, как она варит кофе.
      – Я люблю класть в свежий кофе старую гущу. Так он становится более насыщенным и крепким, – сказал Джеймс.
      – Я так и сделала.
      Казалось, у Камерона нет других забот, кроме кофе.
      – А вы нашли мешочек с яичной скорлупой? Она придает кофе неповторимый…
      Выпрямившись, Делла уперла руки в бока и сощурилась.
      – Вы сами хотите этим заняться? Подняв руки, Камерон отступил назад.
      – Нет-нет. Вы прекрасно справляетесь.
      – Тогда налейте, пожалуйста, в котелок воды.
      Как приятно заняться чем-то полезным. Ее мать была бы рада. Она не хотела отпускать дочку в Атланту лишь потому, что, живя в доме со множеством слуг, девушка могла избаловаться. Так оно и вышло.
      Делла замерла с недочищенной картофелиной в руках, размышляя о том, сколько лет могла провести с матерью и как много потеряла, не сделав этого.
      – Из-за дождя уровень воды поднялся. Если вы хотите что-то помыть или постирать – воды теперь у нас предостаточно. – Камерон поставил котелок с водой. – У вас грустный вид.
      – Я вспомнила свою мать.
      – Расскажите мне о ней, – попросил он, когда они сидели, попивая кофе.
      – О моей матери? Она осталась вдовой, когда мне было четыре года. Отца я почти не помню. Мама всегда была занята. Стирала, шила, убирала. Она никогда не плакала, не повышала голоса. Вела себя в высшей степени достойно. Она не очень-то умела обращаться с детьми, и я поняла, что мы поймем друг друга, лишь когда я стану взрослой.
      – И вы поняли друг друга?
      – Я уехала в Атланту и больше не видела маму. К тому времени как мы с Кларенсом поженились, война была в самом разгаре, поэтому о поездках никто и не помышлял. Мама умерла незадолго до гибели Кларенса. А что случилось с вашей семьей?
      – Я уже говорил, что мой отец был судьей. Мать боролась за права женщин и вступала в разные общества. Нам с сестрой полагалось читать газеты, чтобы за ужином мы могли обсуждать главные темы.
      – Думаю, мне понравилась бы такая семья.
      – Судьи всегда возлагают на окружающих большие надежды. Но мы с Селией разочаровали отца. Он сделал все, чтобы она поступила в университет, но она выскочила замуж. И еще он был категорически против того, чтобы я шел на войну.
      – Как умерли ваши родители? – спросила Делла.
      – Отец посадил одного человека за решетку, и его жена застрелила «несправедливого», по ее мнению, судью. За год до этого мать заразилась корью на одном из своих собраний и скончалась через неделю.
      – А Селия умерла во время родов? – тихо спросила она.
      – Да.
      Как и Делла, Камерон был одинок, и это причиняло ему страдания.
      – Что ж, – проговорила Делла через минуту, – думаю, ужин готов.
      Время после ужина было самым тягостным. В такие вечера, как этот, когда в темном небе сверкали далекие звезды, а прерии казались пустынными и бескрайними, Делле хотелось верить в то, что они единственные люди во всей Вселенной.
      Что могут сказать друг другу два последних человека на земле? Особенно если одного из них снедают тайные мысли и фантазии, которые нельзя высказать вслух.
      Свет от костра падал на его губы. Делле хотелось зарыться пальцами в его волосы. И она снова подумала о том, похожи ли поцелуи одного мужчины на поцелуи другого. А заодно вспомнила, какие тугие мышцы на торсе Камерона и как он обнял ее там, на террасе.
      Делла попыталась взять себя в руки.
      – Хотите посвистеть? – Все, что угодно, лишь бы выбросить эти мысли из головы.
      – Если не возражаете.
      Сначала осторожно, потом все более уверенно они насвистывали разные мелодии.
      – У нас неплохо получается, – сказала Делла, когда они остановились. У нее уже устали губы. Наклонив голову, она хитро посмотрела на Джеймса. – Если вам когда-нибудь надоест быть легендой, мы сможем зарабатывать на сцене.
      Несколько мгновений он смотрел на нее в недоумении, потом рассмеялся:
      – Порой вы бываете очень игривой!
      Его слова были ей приятны, главным образом потому, что вот уже много лет она не считала себя игривой. Или кокетливой, что почти одно и то же. Делла смутилась и махнула рукой в сторону своей постели.
      – Уже поздно. Я просто… – Произносить слово «постель» в присутствии мужчины было нелегко… Маму это шокировало бы. И свекровь тоже. Как и любую женщину. Но Делле хотелось быть выше предрассудков, однако не получалось.
      – Спасибо, что разделили со мной такой прекрасный вечер.
      – Мне тоже было приятно.
      Глядя на него, она подумала, что вытягивать губы для свиста – это одно, а для поцелуя – совсем другое. Когда вытягиваешь губы для свиста – это может показаться забавным, но когда для поцелуя – тут уже не до смеха.
      Делла не знала, смотрит ли Камерон, как она забирается в постель, однако подозревала, что смотрит, и ощутила стыд. Но ей еще предстояло привести в порядок волосы. Иначе утром их не расчешешь. Да и спать с распущенными волосами не очень-то удобно.
      Она повернула голову к костру и успела краем глаза уловить движение: Камерон поспешно отвернулся. Значит, он все-таки смотрел на нее. Осознание этого вызвало у нее радость. Но Делла понимала, что это плохой знак.
      Вдруг ее осенило. Ведь можно заплести косу и так ходить весь день. Вокруг ни души.
      Делла повернулась спиной к костру. Она досчитала до ста и перевернулась на другой бок, украдкой наблюдая за Камероном сквозь опущенные ресницы. Он сидел у костра, следя за угасавшим пламенем, держа в руках кружку с кофе. Интересно, о чем он думает? О завтрашнем дне? О том, что ему приходится поступаться своими привычками? О том, почему стал легендой и героем?
      Или, может, о ней?
      С тихим стоном Делла повернулась на живот и уткнулась лицом в тощую подушку. Она не должна думать о нем. Только о Кларенсе и Клер.
      Куда ни взгляни, во все стороны тянулись бесконечные грядки с тыквами, простираясь плавными волнами кудрявых побегов и нежных цветков до самой линии горизонта.
      Прекрасные лепестки должны были бы порадовать ее, но вызывали лишь тревогу.
      Делла опустилась на колени между грядками, осознав, что она босая и в одной ночной рубашке. Она притянула руку к цветку, страстно желая заглянуть в него и в то же время страшась этого.
      С замиранием сердца она отогнула один лепесток и обнаружила внутри цветка ребенка. Малыш свернулся в бутоне, как в колыбельке.
      Малютка сердито махнул крошечным кулачком, и Делла отпрянула, к горлу подступил комок.
      Делла в панике стала метаться по грядкам, заглядывая в бутоны. В каждом лежал младенец.
      – Не бросай меня! – кричал он.
      – Возьми меня с собой!
      – Мама! Мама! Мама!
      Зажав уши, Делла кружилась в бескрайнем море распускающихся бутонов. Вьющиеся плети тянулись к пей, словно пытаясь опутать и удержать.
      – Я не могу позаботиться обо всех вас! Не могу! Слышат ли они ее? Понимают ли?
      Она видела крошечные личики, тревожные, охваченные гневом, испуганные. Она предала их. А они в ней нуждаются.
      – Простите меня! Пожалуйста, поймите! Я не могу взять вас с собой.
      Что с ними станется? Может, сорвется несколько бутонов. А сколько еще останется.
      – Делла? – Камерон осторожно потряс ее за плечо. – Проснитесь. Вам приснился кошмар.
      Она резко села, схватила Камерона за руки. Слезы ручьями текли из глаз.
      – Я не могу! – шептала она. В голосе ее слышалась мука. – Не могу позаботиться о них. – Тут взгляд ее прояснился. – Камерон? – Она нахмурилась.
      – Это был сон.
      – О Боже! – Отпустив его руки, Делла прижала трясущиеся пальцы к губам.
      – Я принесу вам кофе. – Чем еще он мог ей помочь? – Что вам приснилось? – спросил он, присев на землю у ее постели.
      – Огромное поле тыкв. Сотни, тысячи тыквенных побегов. И миллионы младенцев. Не так уж страшно. Но почему-то меня это повергло в шок.
      – Сны – странная вещь, – проговорил Камерон. Делла взяла кружку с кофе. Кошмар отступил.
      – А вам снятся страшные сны?
      – Иногда, – ответил он и добавил: – Думаю, это с каждым бывает.
      – А сны повторялись?
      Камерон пристально посмотрел на Деллу. Она, как обычно, затронула тему, которую он предпочел бы не обсуждать. И как обычно, он чувствовал, что должен объясниться, потому что они уже заговорили об этом и Делла поведала ему о своем сне. И теперь ждет его ответа.
      – Иногда мне снится, что я приехал в город и иду по центральной улице.
      – А в этом сне есть другие люди, или вы один?
      – Я всегда один. Но в стороне видны люди, целые семьи, они идут по своим делам. И не видят меня.
      – Продолжайте.
      – Я начинаю искать свою семью и вдруг вспоминаю, что у меня ее нет. И в этот момент вижу свое отражение в витрине магазина. Там я старый и седой.
      – И это вас расстраивает.
      – Да, – нехотя признался он, полагая, что, по мнению Деллы, в его кошмарах должна быть куча преступников или что-то в этом роде. Ей и в голову не могло прийти, что самый страшный кошмар для него – это оказаться посреди городка в полном одиночестве.
      Раздраженный, он вернулся к костру и разбил в сковороду несколько яиц. Ему необходимо было хоть чем-нибудь занять себя.
      Что особенного в этой Делле Уорд? Почему он изливает ей душу? Объясняет свои поступки? И почему для него так важно ее мнение о нем?
      – Я знаю, о чем вы сейчас думаете, – проговорила Делла, подходя к костру. Она уже умылась и привела в порядок волосы, но косу не расплела.
      – Нет, не знаете.
      – Вы думаете, что ночной кошмар должен быть страшнее сна. Вам приснилось, что вы идете по улице, и сон показался вам страшным. Это вас и привело в замешательство.
      Черт побери! Ведь она права. Камерон не нашелся что ответить и нахмурился.
      – Я думаю, сны – это послания нам свыше.
      – Чушь какая-то. – Камерон не верил в вещие сны.
      – Тогда что, по-вашему, сон?
      Делла сняла с огня сковороду, выложила яичницу на тарелку, добавила несколько ломтиков ветчины и протянула тарелку Камерону.
      – Многие мои сны больше похожи на воспоминания, но эти воспоминания искажены, изуродованы. Иногда снится то, чего никогда не было и не могло быть. Порой мне кажется, что сон вещий, но растолковать его я не могу.
      И знаете, что еще? – Она бросила на него взгляд. – Мне никогда не снятся Кларенс, Клер, моя мама. А так хотелось бы их увидеть во сне!
      Камерон вдруг подумал, что Делла снилась ему, лишь когда была запечатленным на фотографии образом, но исчезла из снов, как только появилась в его жизни.
      – И все же что вы подразумеваете под сном?
      – Не знаю.
      – Но должно же у вас быть мнение на этот счет?
      – Никогда не думал об этом. – Камерон неожиданно улыбнулся. – Судье, моему отцу, вы понравились бы.
      Делла смутилась, однако слова Камерона ей польстили.
      – Судья на все имел свое мнение. Был упрямцем и завзятым спорщиком.
      – Значит, вы считаете меня упрямой? – Она вскинула бровь и выжидающе посмотрела на него.
      Камерону хотелось ответить «нет», чтобы не задеть ее за живое, но он решил посмотреть на ее реакцию.
      – Конечно. Разве не так?
      Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом лицо Деллы озарила улыбка.
      – Безусловно. Когда постоянно находишься наедине с собой, появляется собственное мнение буквально обо всем. Думаю, мне ваш судья тоже понравился бы. – Она вдруг наклонила голову так, как будто бы что-то озадачило ее. – Вы провели с самим собой столько времени, так что могли бы иметь собственное мнение на все случаи жизни.
      – Оно у меня есть. Просто я держу его при себе. А разногласия можно легко уладить с помощью оружия. Думай все одинаково, не о чем было бы говорить.
      – Тут я с вами не согласна. По-моему, очень приятно найти единомышленника.
      Весь день он обдумывал ее слова, то соглашаясь с ними, то, напротив, яро оспаривая. Но единственным выводом, к которому он пришел, был следующий: Делла тот человек, с которым действительно интересно путешествовать.
      – Ну хорошо, – проговорил он после ужина, мысленно готовясь к разговору, который не стал бы вести ни с кем на свете. – Допустим, сны – это знак свыше. Но кто его подает? Почему не может сказать об этом открыто? И почему сны так быстро забываются, а порой их вообще невозможно вспомнить? Скажите, что вы думаете по этому поводу, и я объясню, почему вы не правы.
      Делла всем телом подалась вперед, страстно желая продолжить этот увлекательный спор.
      Камерон не мог отвести от нее взгляда. Ее глаза сверкали и искрились, Камерон легко мог читать ее мысли по выражению ее глаз и губ. Когда она говорила, все ее тело говорило вместе с ней: Делла подавалась вперед, когда пыталась его в чем-то убедить, и отклонялась назад, когда смотрела на него скептически. Наклоняла голову, поднимала подбородок, яростно жестикулировала своими красными, огрубевшими от работы руками. Но ничего не было в ее облике такого, что не нравилось бы Камерону.
      – Это был очень интересный разговор, – проговорила она, когда они обсудили все до последней мысли друг друга, которые пришли им на ум относительно сновидений. Делла зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Пожалуй, мне пора…
      Она, как всегда, искала замену слову «постель».
      – Спокойной ночи, – сказал Камерон.
      Резко поднявшись и сунув руки в карманы, Камерон подбросил ногой маленький камешек. Никогда еще он не путешествовал с женщиной и в самом начале думал, что постоянно будет ощущать неловкость.
      Однако с Деллой было легко. Она не ныла, не жаловалась на неудобства. Не чуждалась работы.
      В общем, лучшей спутницы Камерон и представить себе не мог. Она то и дело удивляла его, вызывая восхищение. Она нравилась ему как женщина, он хотел ее и понимал, что добром это не кончится.
      Когда Камерон вернулся в лагерь, Делла лежала на своей постели, зарывшись лицом в подушку. Он вылил себе в кружку остатки кофе и уселся около костра так, чтобы удобно было наблюдать за танцующими в ее волосах искорками.
      – Вы все еще злитесь? – спросил он тихо, опасаясь разбудить ее, если она уже уснула.
      – Да, но не на вас.
      Именно это он и хотел услышать.
      – Что ж, тогда еще раз спокойной ночи.
      Когда угольки в костре прогорели и тьма сгустилась, Камерон вспомнил, как, подхватив Деллу на руки, понес ее к речке. Тогда он желал ее так же сильно, как сейчас.
      Стиснув зубы, Камерон провел рукой по волосам, проклиная судьбу. Зачем она сводит мужчину и женщину, хотя им не суждено быть вместе?
      Если сны – это знак свыше, как говорит Делла, они подскажут ему, как справляться с чувствами и бушующим внутри пламенем, когда он расскажет Делле всю правду.

      – Мы уже проехали несколько городов, – проговорил Камерон, поравнявшись с Деллой. В этот день Отважный все время гарцевал, то и дело становясь на дыбы.
      – Я заметила.
      – Я вам уже говорил, что, если захотите, заедем в город и переночуем в какой-нибудь гостинице.
      К своему удивлению, Делла не была уверена, что хочет этого. Ей нравилось скакать верхом, спать на земле. Работать бок о бок с Камероном, помогая ему устраивать лагерь, и не думать о том, что ее одежда запачкана и измята.
      – У нас заканчиваются некоторые продукты. Если хотите поспать на мягком матрасе и принять ванну, мы могли бы остановиться на ночь в городке Рокасе. Я уже бывал там.
      – Рокас? Это по-испански «камни», не так ли?
      Далеко на западе, у самого горизонта, показалась восточная оконечность Скалистых гор. Среди травы все чаще попадались участки каменистой почвы.
      – Знаете, Камерон, мне кажется, вы проявили чрезмерный оптимизм, когда сказали, что до Санта-Фе мы будем добираться примерно три недели.
      – Или чуть больше.
      – Намного больше.
      Они ехали две недели с лишним, но еще не достигли гор, где придется замедлить ход.
      – Но я не против, – поразмыслив, проговорила Делла. – Путешествовать по прериям, спать под открытым небом – о таком приключении я и не мечтала.
      Она представила себе, как рассказывает об этом Клер, и жалела, что не взяла с собой бумагу и перо.
      Делай она пометки, легче было бы вспоминать эти удивительные ночи и небо, усыпанное звездами. Делла хотела сохранить в памяти запах лошадей, костра, шипящей на сковородке ветчины. Шелест ветра, гуляющего по траве, взметающего в воздух струйки песка. Впрочем, она не собиралась разговаривать с дочерью – хотела только взглянуть на нее.
      – Хорошо, давайте проведем ночь в Рокасе. Я хотела бы купить письменные принадлежности.
      Делла никогда не вела дневника, в ее жизни не было ничего такого, что стоило бы записать. Но теперь совсем другое дело. Жизнь ее полна впечатлении. И все благодаря Камерону. Делла осматривалась по сторонам. Что можно написать об этом городке?
      «Крошечный, жаркий, пыльный». Вот, собственно, и все. Самым большим зданием, выходящим фасадом на грязную бурую дорогу, именуемую Центральной улицей, оказался «Гранд-отель». Остальные постройки, по большей части лавки, были обшарпанными и выцветшими. Палящее солнце и ветер сделали свое дело, и, глядя на эти домишки, трудно было сказать, красили ли их когда-нибудь.
      Камерон ехал по Центральной улице, кивая направо и налево, приветствуя тех, кто высыпал из домов, чтобы посмотреть на гостей. Они подъехали к конюшне, и Джеймс пожал руку мужчине, которого представил Делле как Роберта Аллена.
      – Очень приятно с вами познакомиться, мэм.
      Делла теперь жалела о том, что не подколола свою косу к затылку и не надела чистую блузку, которую взяла с собой про запас. Пока Камерон беседовал с мистером Алленом, Делла оглядывалась по сторонам. К гостинице были пристроены просторная терраса и три лавки с кружевными занавесками на окнах.
      Внезапно ей захотелось принять ванну, да так нестерпимо, как никогда прежде. Ей захотелось смыть с кожи грязь и пыль, выбрать мусор из волос. Захотелось дышать лимоном или лавандой вместо лошадиного пота. И ей отчаянно хотелось скользнуть меж хрустящих чистых простыней на мягкую, словно пух, кровать.
      – Остановитесь в том же номере, что обычно, мистер Камерон? – спросил служащий гостиницы, разглядывая Деллу.
      – Да. А миссис Уорд поселите в соседнем. Служащий облизал кончик карандаша и с трудом записал ее имя в журнал.
      – Ванну принести в номер, или пойдете в баню? Камерон приподнял бровь, и Делла поспешно шепнула ему:
      – В номер.
      Она не останавливалась в гостиницах с тех самых пор, как проводила с Кларенсом медовый месяц. И теперь ей казалось, что стоять с мужчиной в вестибюле, заказывая номер на ночь, – верх неприличия.
      – Отнесите ванну в комнату леди, – сказал Камерон. – Подайте ей кофе с сахаром и чего-нибудь на десерт. София печет прекрасные пирожные. Мы оставим вещи для прачечной. И еще, ужинать будем в столовой в шесть часов.
      Делла не много знала о гостиницах, но понимала, что подобные заведения предназначены для приличных людей. Ей стоило подумать об этом раньше и, прежде, чем въехать в город, постараться хоть как-то привести себя в порядок.
      Наклонившись к Камерону, она прошептала:
      – Но ужинать в шесть часов неприлично!
      – Именно в это время мы с вами едим.
      Интересно, что подумал служащий, услышав этот ответ? Делла залилась румянцем.
      – Но теперь-то мы в городе. Может, поужинаем в восемь? Это удобнее.
      Камерон насмешливо посмотрел на нее:
      – Удобнее для кого? Вздохнув, она потерла лоб:
      – Иногда я говорю страшные глупости.
      Камерон заплатил служащему и бросил монетку мальчишке, чтобы тот отнес вещи в номера. Он проводил Деллу до лестницы.
      – Если хотите ужинать в восемь, я предупрежу слугу.
      – Восьмичасовые ужины ушли в прошлое. Сейчас мы едим в шесть. Удивительно, как некоторые вещи, о которых не думаешь много лет, могут вдруг всплыть из ниоткуда и завладеть твоими мыслями. Давайте поужинаем в шесть.