– Таким антиквариатом еще сто лет сортиры подпирать. Не знаю, я бы разбил. Дуську-то как жалко! Вот я только что Ленке говорил: еще плюшевая, а уже кусаться лезет, рычит… Как теперь будешь? Опять щенка возьмешь? А то моей породы подожди, осенью опять Турмана вязать будем…

– Спасибо, Петр Силыч, я к своей породе привычная. А твои уж больно лютые. А говорят, у тебя только Мурман в дому? А где остальные?

– Гурман, Турман да Дурман – они в Конотопе, сезон охотничий, на зомбарей да на чокнутых ведьмачек ходят, друг выпросил. А Мурман – никудышный, глаза синие, вот и взял в дом. Ни злобы в нем нет, ни ума. Сбежал давеча, задрал хряка у Филатовых. Зачем? – Поди спроси. Платить пришлось. Дармоеды они – что твой Васька, что мой Мурман. Одно слово – домашние. Вот Дуська – не зря жила и геройски погибла. Возьми хоть коня, быка – уважаю, у них достоинство есть. Козел – то же самое – самостоятельное животное, а эти – так, теребень холопская, захребетники.

Ленка, несогласная с этими речами, ухватила под мышки кота и пересадила к себе на колени. Васька равнодушно отнесся к моральному осуждению и приговору дяди Пети, он только что от пуза натрескался чуть подкисшей сметаны и хотел просто подремать под уютную щекотку и почесывание на руках у новой хозяйки.

– Ну ладно, Федоровна, я общем и целом все понял, ближе к полночи, без нескольких минут, я нагряну. – Подмигнул Ленке: – Не робей, красавица, мы такие резюме зеленкой будем мазать… Ну еще кружечку и пойду. Ох, жарко, зря пиджак надевал…

Без четверти полночь ввалился в избу дядя Петя, вроде и не хмельной, но весь будто бы на пружинках, глазки блестят, кулаки сжимаются да разжимаются… пахнет от него лесом и тиной…

– Ленка, на-ка, подарок, дескать! Как даме от джентльмена.

– Что это? – удивилась Ленка, вертя в руках ветку полузнакомого растения, с единственной шишечкой среди узеньких, фигурной вырезки листьев…

– Папоротник. Сегодня мой счастливый день, Ивана Купала. Засекай: через десять минут цветок появится. Только пока не распустится и не отвердеет – не нюхай, откусит нос – и весь привет на сто оставшихся лет! Да и не пахнет он, а от вражеского глаза отведет, ну как шапка-невидимка. Только шапка в сказке, а папор – здесь. Федоровна, дверь я запечатал, время есть, ставь самовар.

– Да уж только вскипел. Садись, Петр Силыч, сейчас начнется, чувствую… Лен, ты-то сама – что ощущаешь?

Ленка выпрямилась на стуле, прислушалась к себе…

– Ничего не ощущаю. Сердце стучит, страшно, но не конкретно, а по памяти… Понимаете, баб Ира?..

– Ну и ладно бы. Васятка, иди-ка поближе, не ходи где попало.

– Пе… дядя Петя, а почему папоротник расцветет в полночь по местному времени, а не по поясному? Вы ведь знаете, что наше время отли…

– Ленинский декрет? Да уж знаю, помню, грамотен. Тут все дело в том, что колдовство – это только при человеке бывает, а без человека, при динозаврах к примеру, и колдовства небось не было. А где человек, там и обычай. Сказано – в полночь папору цвесть, он и декретного времени послушается вместе с людьми. Вот как. А без человека папор так и вообще не расцветет. А будет цвет, так вглядись как следует: цветок этот – нежить. Потому и опасен: где прибыток, там и капкан. Во-во-во! Смотри как пошел… Не нюхай только…

Шишечка лопнула беззвучно, и желтое пятнышко стремительно выросло, превратилось в бутон размером с куриное яйцо. Бутон в свою очередь раскрылся в плоское блюдечко цветка о семи лепестках, лепестки даже при электрическом свете давали свой собственный блеск, очень приглушенный и чем-то неприятный. Метаморфозы продолжались не более минуты, еще минуту Ленка подождала и решилась пальцем потрогать лепестки.

– А они теперь как каменные, трогай смело, не сломаешь. Но лучше не пробовать его бить да ломать, потому что если обидится – накидает подлянок по самое некуда. Понюхай… видишь, ничем не пахнет… нет, ни в коем случае никуда не клади, только в руках, в смысле – в любой руке держи, но с рук не выпускай, сразу… заболеешь, гм… А под утро, с первым кукареку, он сам осыплется. Еще с ним клады хорошо искать, но сегодня нам не до кладов…

Мощный удар потряс дубовые двери, один, второй, зазвенели стекла и посуда в шкафу, кот вскочил на руки к бабке Ире, Ленка бросила взгляд на дядю Петю: тот поставил пустое блюдце на стол, отер рукавом потный лоб и мокрые губы и с гнусной ужимочкой пропел:

– Кто т-а-аммм?

– Посланник.

Дядя Петя вынул из кармана носовой платок, утерся как следует, согнал с лица ухмылку, откашлялся и позвал уже басом:

– Войди, товарищ посланник!

Бабка Ира с беспокойством зыркнула на дядю Петю, но промолчала. Ленка обеими руками вцепилась в цветок, глаза ее против воли смотрели на обитую дерматином входную дверь.

Тяжеленная дверь распахнулась настежь, резко, вот-вот готовая слететь с пудовых петель. Через невысокий порожек из темных сеней в комнату медленно и бесшумно вошел гость. Он выглядел как человек высокого роста, с прямой осанкой. Тело его, от шеи до пола, было сокрыто под одеянием, которое Ленка назвала про себя хитоном. Был он лыс, худощав, темен ликом, неподвижные, без возраста, черты лица его не выражали никаких эмоций, разве что хищной тусклой зеленью светились глаза. Посланник сделал два шага и остановился, словно уткнулся в стену. Глаза его медленно осмотрели комнату, взор остановился на дяде Пете, все так же сидящем во главе стола, лицом к двери.

– Я не вижу ту, за которой пришел, но она здесь. Напрасно ты, насекомое, пытаешься помешать неизбежному. Я пришел за девушкой и уйду с ней, так повелел пославший меня.

– Смотри какая цаца! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! Гы-ы…

От смеха дяди Пети стол мелко затрясся, но глазки колдуна зорко следили за незнакомцем.

– Сними преграду, червь, не препятствуй воле Всемогущего, не умножай гнева Его, ибо послал меня Люцифер.

– Да хоть бы сам Мефистофель! – Дядя Петя вцепился толстыми пальцами в столешницу, захрюкал, загыгыкал жирно, затряс щеками, в полном восторге от собственной остроты.

Руки Посланника, до этого опущенные вдоль туловища, вскинулись на уровень плеч, из раскрытых ладоней полыхнули темно-багровые молнии прямо в хохочущую грудь. Дядя Петя поперхнулся, крякнул, стул под ним затрещал, захрустел, но он уже оттолкнул пузом массивный стол и встал. Посланник выпустил еще две молнии и еще… На третьем ударе дядя Петя наконец добрался до Посланника, в его левой ручище, толщиной с кабаний окорок, вдруг оказался кистень на цепи, и он ударил им посланника Ада безо всяких премудростей, в лоб. Тот замер, словно окаменел или замерз, во всяком случае Ленка видела, что взор Посланника погас, губы и руки замерли… Но дядя Петя взмахнул правой рукой и набросил на Посланника нечто вроде черного мешка, но не из ткани, а как бы из полупрозрачной тьмы. Кистень исчез, а дядя Петя стал сноровисто пахтать ладонями воздух вокруг замершей фигуры, словно он взялся лепить невидимую снежную бабу. Фигура под его ладонями очень быстро начала уменьшаться в размерах, а дядя Петя все лепил и лепил, постепенно оседая на корточки.

– Федоровна, у тебя пустая бутылка найдется?

– Да как не быть! Тебе какую? Сабониса? Или помене? Петр Силыч, какую тебе?..

– Да все равно, лучше бы на винте.

– Чекушка экспортная есть с крышкой, но выпита. Нужна тебе?

– Вот ее-то мне и давай… Во-о-от… Я его в джинна переделаю… – Дядя Петя довольно засопел, умяв наконец большим пальцем какую-то замазку либо сургуч вокруг бутылочного горлышка. – С-с-с, горячо… Вот будет кому-то сюрприз-нежданчик лет через тысячу!.. Гы-ы… Осенью на Чудское поеду да там и оставлю… Смотри, смотри, очнулся… Еще и шевелится, тварь… – Дядя Петя сунул чекушку в карман своих необъятных джинсов, вернулся к столу, поменял стул и опять сел.

– Давай-ка, Федоровна, быстренько еще по кружечке, а то, чую, опять гости пожалуют… О-о! На дворе – ого – целый сабантуй идет, хорошо, что я Мурмана не взял, извели бы напрочь. Тут не до чаю… Да чего они, Лена Батьковна, к тебе прицепились, адовые-то? Чудеса!..

Дядя Петя ткнул пальцами, и входные двери мгновенно захлопнулись. Пробормотал – и поверх дверей легла синеватая пелена, слоем в ладонь. Садиться он уже не пожелал: встал посреди комнаты, руки в боки, принялся заново осматривать стены и потолок. Все замерли – старая ведьма Ирина Федоровна, кот Васька у нее на руках, Ленка с трепещущим цветком… И вдруг стало слышно, как потрескивают, гудят оконные рамы, стекла, словно сопротивляются напору извне… но только это не ветер…

Вроде бы и не было удара, но только защитная пелена в клочья разлетелась по сторонам, а дверь попросту упала внутрь. Дзинькнули лампочки в люстре, и свет погас, но почти в то же мгновение комната непонятно как осветилась мрачным, тускло-красным цветом. В горницу тяжко вступил новый гость. Абсолютно голый, с темно-багровой кожей, ростом он был примерно как дядя Петя, под притолоку, однако в широченных плечах его не было старческого жира, все тело чудовищно пучилось мышцами. Но его лицо… Ленка навсегда запомнила его, но ни разу ей не удалось описать его словами или рисунком… неземная печаль в изгибе рта и грубая, всепокоряющая мощь его взгляда… Словно бы он коснулся ее сердца…

– Я вижу тебя, идем со мною.

Ленка наконец поняла, что от нее хотят и кто ее зовет. Растаяли боль в груди и животный страх, отлетели заботы, она встала из-за стола, чтобы пойти навстречу предназначенному. Баба Ира неожиданно оказалась легкой, как стрекоза, и слабенькой: Ленка одним движением стряхнула ее с плеч, стол… шлепнула левой ладонью – и стол с грохотом откатился в сторону окна…

– Куда!.. Сидеть, шмакодявка! – Дядя Петя обернул к ней перебитый нос, наставил в ее сторону указательный палец и прошипел: – Р'КХШХОШ!

У Ленки подломились ноги, и она вновь оказалась сидящей на стуле. Сила по-прежнему бушевала в ней, но она не могла воспользоваться ею, чтобы помочь тому, кто пришел освободить ее из ненавистного плена этих гнусных людишек. Как они смеют…

Ленка была полностью обездвижена, так что не разжать пальцы и не выбросить этого дурацкого цветка; но смотреть и видеть она могла, точнее даже – не могла не видеть, потому что и веки было не закрыть… Но вероятно, Ленка временами теряла нить происходящего, поскольку запомнилось все фрагментами, как и в подвале на Садовой…

Изба, комната – все это словно оказалось внутри чего-то, словно бы в иной реальности, словно бы исчез остальной мир: стол, стены, окна, обстановка – почти тонули в багровых сумерках, бабка Ира, все еще на четвереньках, беззвучно творит заклинания, кот испуганно забился под уцелевший стул, а в центре идет битва…

У старого колдуна слезы из глаз, носом идет черная кровь, один ус свисает пиявкой, другой залепил щеку. Он стоит на коленях, а ее спаситель никак не может высвободить десницу и нанести последний удар огненным мечом… Меч сломан, а дядя Петя на ногах… Вихрь из тел, ничего не рассмотреть… Эти двое замерли в объятиях посреди комнаты, оба, словно паутиной, покрыты всполохами молний, колдун разинул рот в душераздирающем крике… К Ленке вернулось сознание. И ужас.

Она по-прежнему понимала, что от нее хотят и кому она предназначена, но багровый посланец Ада уже не кажется ей избавителем. Баба Ира, простоволосая и растрепанная, стоит на коленях в углу, вроде бы жива и здорова; Васька переместился поближе к хозяйке, но не может приблизиться, и Ленка понимает почему, новым зрением видит полосу охранного заклятия, и ей смешно: в данной ситуации, при таком уровне волшбы, ее заклинания только кота и остановят…

К полу, животом вниз припечатан и заклинаниями пригвожден пришелец, на спине у него сидит дядя Петя и пытается завести еще выше, сломать заломленную руку багрового. Он хрипит от напряжения, но толку нет. Более того, Ленка видит и понимает недоступное даже бабе Ире: колдун напрягает все силы, все, что есть, а их в запасе не так уж много, а поверженный им противник с каждой секундой впитывает новую мощь, поступающую к нему извне, из самого Ада…

Колдун, видимо, понял это. Вдруг он хрипнул неразборчиво и выставил руку: перепуганный кот с отчаянным криком влетел к нему на ладонь, и дядя Петя запустил им в окно. Зазвенели разбитые стекла, и в то же мгновение в образовавшуюся брешь хлынул жужжащий поток, адские мухи – Ленка помнила их по первой ночи, но сейчас их было неизмеримо больше.

– ГАОЛШАДАШАР! ГИЛШАГАМАШ! ВЕРВЕЗУР!.. – взревел колдун.

И вдруг жужжащий поток стал уплотняться, вытягиваться в змею, еще плотнее, словно бы гигантское веретено свивало из адских насекомых жгут. И вот уже черная блестящая веревка зависла над колдуном… Дядя Петя схватил веревку, взвыл от боли, но веревку не выпустил… Ленка хотела что-то сделать, помочь дяде Пете либо спрятаться подальше от мух, но заклятие было в силе, и она сидела неподвижно, неспособная даже позвать на помощь, если мухи вдруг до нее доберутся.

Но мухам было не до Ленки, все они были теперь частью черной длинной веревки в руках у дяди Пети. Концы ее рассекали воздух, злобно хлестали колдуна по плечам и груди, иногда отдельные мухи вылетали из веревки, впивались дяде Пете в лицо, в руки и тут же сгорали, оставляя после себя черные пятна. Дядя Петя сумел набросить веревку на шею своему врагу, уперся коленями в позвоночник и стал затягивать петлю. Сила уже потоком хлестала в помощь адскому посланцу, тот зашевелился, преодолевая заклятия начал вставать, дядя Петя поднатужился еще, рукава рубахи лопнули по всей длине, обнажая ходуном ходящие тыквы мускулов, видно было, как из-под ногтей у него полилось черное – кровь из лопнувших сосудов… Вдруг Ленке почудилось, что смертный оскал на лице у дяди Пети обращается в жадную ухмылку… Безмолвный до этого враг захрипел, забился беспорядочно…

Лопнула веревка, рассыпалась в черные угольки, в золу, багровый сморщился трухой и исчез. Кукареку! – прокричал далекий петух, ему откликнулись с разных сторон, и бесконечная ночь закончилась.

Ленка обрела свободу, дернулась подхватить выпавший цветок, стул начал заваливаться набок, она вместе с ним… и отключилась на лету.

– Очнись, Лен, все уж позади, просыпайся, внученька…

Ленка открыла глаза.

– А, это вы, баб Ира… Встаю. Давно я?..

– Да минут двадцать. Мы проверили – все вроде в порядке. Как себя чувствуешь?

– Как новенький доллар, баб Ира. Все нормально. А где…

– Васька? Вот он, живехонький, перепугался только, живой-здоровый наш Васенька. Вставай, без тебя не обойтись. Сейчас доделаем все дела, и потом поспишь, отдохнешь. Первым делом надо тебе горяченького чайку. Вон Петр Силыч уже вторую доканчивает, и я с вами попью…

Ленка встала, действительно, дядя Петя как ни в чем не бывало сидит за столом, весь красный, потный, дует в блюдце, прихрумкивает конфетой, только ладони у него перебинтованы.

– Серьезный, говорю, жених сватов засылал! Чем-то понравилась, значит. Сама – что думаешь?

– Без понятия. А что, на следующую ночь опять начнется?

– Не знаю, вот сидим с Федоровной, соображаем. Садись.

Ленка сбегала во двор, умылась, причесалась, села чаевничать за компанию, хотя хотелось ей только спать, без снов, без света, под теплым одеялом.

– А что у вас с руками, Петр Силович?

– Это? От вельзевухи волдыри. Свить-то я ее свил, да видишь – злая оказалась к чужому хозяину.

– Петр Силыч, – вступила в объяснения Ирина Федоровна, – чужую волшбу своей сделал, когда мушек-то в веревку засучил, а она ему – мстить. А почему именно такая веревка понадобилась – это другой вопрос: у этих, да и у всех, кто с волшбой знается, против сил из своего естества мунитету нет. Вот Силыч и смикитил, изобрел на месте. Но за Ваську – было дело – испугалась я очень…

При этих словах Васька взглянул на дядю Петю, выпустил все когти, зашипел и ощерился.

– …Ну а ожоги – я наговор положила, мазью помазала, сразу легче стало. Он сегодня у нас герой. Низкий ему поклон, не то бы…

– А что было бы тогда?

– Меня просто бы умертвили, тебя убили бы по ритуалу или как, и в Ад, для ихних нужд, видимо очень важных. Вот и думаем – каких?

Ленка не знала, что на это сказать, и спросила из вежливости:

– А вы сами, Пет… дядя Петя, не можете себе руки вылечить? Колдовством?

– Мочь-то – могу, но – неуместно.

Ленка не поняла ответа и опять не решилась продолжать эту тему.

– Ну что, вторую налить?.. Ну как знаешь. Тут Петр Силыч с просьбой к тебе, ну и я тоже прошу. Понимаю, что устала, ну уж уважь стариков, а то сегодня ухайдакались не меньше вчерашнего – ноги не держат. Объясни, Силыч.

От девушки требовалось ни много ни мало – сходить на Болотную, к дяде Пете домой, найти, где указано, секрет в сундуке, открыть, взять книгу и принести сюда. Заодно привести Мурмана, чтобы он почистил избу от остатков чужой магии: он ее жрать – великий охотник.

– А кто меня пустит, а как я с Мурманом справлюсь?

– Пустят и справишься, я их вроде как предупредил уже. Мне, чтобы разобраться что к чему, нельзя со следа уходить, да и Федоровне как хозяйке лучше присутствовать, не отходя. Нам так в десять раз легче будет, опять же – для тебя стараемся, краля ты наша, красы неописуемой. Гы-ы… Думал, хоть поцелуешь на спасибо…

– Ну иди-иди, Лен, шутит Силыч…

Ленкина душа брезгливо поежилась от этаких шуток, но спасителей положено благодарить, а не отшивать нецензурно крылатыми фразами. Она пошла и уже в конце пути, на углу Болотной и Подгорной, повстречала Андрея Ложкина. На этот раз он был в полосатой приталенной рубашке, коротких, по лодыжки, джинсах с подтяжками, в ярко-желтых носках и в ботинках «на платформах».

– Привет, Елена Прекрасная!

А в городе Ленку никто и никогда не называл прекрасной, не объяснялся в любви, не дарил цветов в будни…

– Привет.

– Что это у Федоровны за праздничный салют стоял? Говорят, у вас Синьор Помидор всю ночь Ивана Купала шабашил?

– Тебе-то что за дело?

– Да так, интересно. Мамахен трещит, что это у него белая горячка. А может, просто сдуру куролесит, он же старый. Но только на этот раз очень уж все криво получилось: у всей деревни молоко скисло, а брага в уксус перебродила. Мы на всякий пожарный свою шишимору допросили – клянется, что ни при чем. Изоляторы на столбах полопались… Сеструха двоюродная досрочно омамилась под утро. Мужики в деревне недовольны.

– Ну а что ты мне говоришь? Вот ему и скажите.

– Угу, ему скажешь, пожалуй. Ну я поехал. Лен… ты… ему наш разговор не передавай, это между нами…

– Гуляй, не скажу.

Та же тетка открыла дверь и безмолвно проводила Ленку в небольшую комнатку на втором этаже, с окнами во двор, после чего без единого же слова ушла. Ленка из любопытства выглянула в окно, однако ничего интересного не увидела – ветки березы закрывали почти весь обзор, а всматриваться вроде бы и некогда.

– М-м-ф… – Ленка испуганно обернулась: домашний пес Мурман, дармоед и страшилище, внимательно нюхал пространство за Ленкиной спиной. Уродливая голова словно расслоилась на два уровня, обнажая клыки размером с Ленкины мизинцы – это Мурман пасть приоткрыл, чтобы слюне свободнее было капать на половицы.

– Ты что на меня рычишь? – твердо спросила Ленка. – Тебе что хозяин велел? А? Он велел меня слушаться. Сидеть! – Ленка с замиранием сердца выкрикнула единственную команду, которую она в эту минуту помнила…

Мурман заколебался, неуверенно вильнул обрубком хвоста и лег. Есть ее нельзя, даже невозможно, а слушаться… да… ее вроде бы надо сегодня слушаться…

– Ах ты мой зайчик! – Ленка, как и все зрители-любители чужой домашней живности, немедленно обнаглела, – А можно я тебя поглажу? Какие у тебя уш… кто их обрезал, бедному несчастному, мы тебя почешем… и брылышки… и спинку… Ой какой ты длинный, что за порода такая?..

Раз приказано слушаться – надо терпеть. А очень даже и интересно… И не больно ни капельки… Мурману вдруг явилось смутное, но самое любимое воспоминание: что-то очень далекое и очень хорошее, словно бы теплое большое одеяло, пахнущее мясом и молоком, гладит его со всех сторон, а он маленький, и ему весело… Он и сам не заметил, как перевернулся на спину и подставил живот…

– Ой, Мурман!..

Пес немедленно вскочил и ощетинился… ничего подозрительного нигде не было.

Ленка отлетела метра на два, однако, на диво, даже и не ушиблась.

– Фу, какой ты резкий… Я же сюда не только за тобой, но и за книгой пришла. Ну-ка – сидеть… лежать, а я сундук открою… Все, книга у меня, мы ее в сумку – и пошли. Ой, а как же я тебя без поводка и ошейника поведу?

Ленка задумалась, дядя Петя ей ничего на этот счет не сказал, а спросить она забыла по неопытности и незнанию…

– Будешь идти рядом, рядом – знаешь такое слово? Молодец, ну пойдем, скажем тете «до свидания» и пойдем…

Женщина проводила их до дверей, она тоже ничего не знала про ошейник.

Полдень в деревне Черной, на сонной и жаркой Подгорной почти ни души, ребенок у ворот с щенком играется, вдали бабка греется на лавочке… Мурман трусит рядом, с левой стороны. Ленка замедлит шаг – Мурман тоже, она ускорит – и пес не отстает. Прошли больше половины пути, осталось миновать кустарники – и они на месте, но у последнего дома случилось… Одной одуревшей от жары курице вздумалось полетать, и она куцым лебедем с высокого забора прыгнула поперек улицы в небо. Ленке трудно было оценить – три метра или пять отделяли ее от земли – факт тот, что было весьма высоко и что Мурман прыгнул, достал и еще в полете успел зажевать несчастную курицу больше чем наполовину. Он приземлился мягко, как кошка, на все четыре лапы. Ленка пискнуть не успела, а Мурман, хрустнув последний раз, проглотил остатки. Чмак-чмак, – и несколько перьев, единственные следы преступления, были начисто слизаны с дороги счастливым охотником. Он с гордостью посмотрел на новую хозяйку, но одобрения не дождался, напротив, Ленка, пунцовая от стыда и гнева – глаза не поднять – почти вбежала в кустарник, Мурман за ней.

– Стой, кровожадная скотина. – Ленка лихорадочно искала палку потолще и покрепче, нашла. – Тебя дома не кормят!.. Тебя воровать учили!.. Тебе курица помешала!.. А если бы тебя съели, скотина несчастная, тебе бы понравилось?..

Мурман некоторое время вдумчиво принимал удары. Голос сердитый, а не больно ни чуточки… Новая хозяйка – хорошая. – Мурман задрал ногу. – Она действительно сердится… Она плачет, ее кто-то обидел… Хозяин-вожак тоже очень хороший, но зато новая хозяйка чешет его за ухом и живот… И она гораздо меньше хозяина-вожака, и когда захочет воспитывать его под пьяную руку, то и бить будет слабее… Мурман улучил момент и лизнул ей предплечье.

– Горе ты мое… Неужели тебе курицу не жалко?

«Какую курицу?» – недоумевающе смотрели на нее синие глаза зверя Мурмана… Ленка вдруг вспомнила, что еще вчера сама ела курятину…

– Ладно, авось не заметят, что это мы ворюги… Больше так не делай, а дяде Пете я ничего не скажу. Пойдем, узнаем в умной книге, что там нас ждет хорошего…

– …И понимаешь, Федоровна, когда я этого-то гаврика вельзевухой душил, ни боли, ни отравы – ничего не ощущал, а как почуял, что у него основная жила надорвалась, что вот-вот он на ноль осыплется – веришь ли – такая сладость у меня по мудям распространилась, что ну едва-едва в трусы, как отрок полузрелый, не оскоромился… Гы-ы…

– Тьфу… да ну тебя, Петр Силыч, все у тебя дурости на уме!

– Нет, я серьезно…

– Тише ты… А-а, Леночка, внученька, присаживайся к столу, я как раз блинов напекла. А хочешь наливочки?

– Спасибо баб Ира, я же недавно завтракала.

Старая ведьма явно была под хмельком. Дядя Петя – выглядел обычно, внешне, по крайней мере – ни в одном глазу.

– Время такое, – загудел дядя Петя, перехватив Ленкины взгляды, – следует стресс снимать время от времени. Сам бы выпил, да я только белое принимаю, а наливки да бормотухи не по мне. Надо будет дойти до магазина…

– Петр Силыч, да я схожу сейчас до магазина…

– Сиди, Федоровна, книгу будем читать. Веселье – после дела. Ну-ка, ну-ка, хмель да угар – под сапог да в самовар… Отрезвела? Садись рядом… Мурман! Кота не трогать, дом обыскать. Найдешь волшбу – жри, все твое. Ищи, песий сын… Нет, без пинка не понимает…

Но Мурман и без пинка все понял на слух: он мудро разгадал педагогические замыслы хозяина и скорехонько потрусил во двор, выполнять приказы отдельно от командного состава.

– Ох, только веселье на зубок взяла, ан опять трезвость – норма жизни… Посиди, внученька, раз есть не хочешь, а мы с Силычем поищем совета у древних…

Дядя Петя уже снял замок с серебряного оклада, открыл обложку и послюнявил указательный палец… Под мерный стариковский бубнеж Ленка клюнула носом раз да другой, да и задремала… Очнулась внезапно, от наступившей тишины. Колдун и ведьма внимательно смотрели на нее.

– Ну, Федоровна… Или давай я спрошу?

– Нет я. Лен… ты девица?

– В каком смысле?.. – Ленка залилась краской.

– Ты с мужчинами зналась? По-женски? Или все еще дева?

– Нет. В смысле… у меня никого не было… ни разу…

– А… да погоди ты, Федоровна!.. А удовольствие женское знаешь? Оргазм называется? Не рассусоливай: да или нет? Это важно и очень важно. Ну?

– Н-нет, наверное, не помню…

– Вот цирк! Не помнит она! А говорят – городские кручены-порчены… Так и запишем – не было. Теперь понятно… Федоровна, ровно я тебя не отрезвил? Что ты все с речами лезешь, когда тебя не просят. Помолчи! Та-ак, жо…й о косяк… Короче говоря, все один к одному сложилось, как бирюльки в ряд. Кровь твоя, Ленка, древнейшей порчей отмечена, праземной, потому что ты родилась там, где атомные бонбы рвали-испытывали. Это первое. Второе – ты по возрасту подходишь, Сатане Антихриста рожать. Третье – непорочная дева. У придурка рогатого, видишь ли, не получится без этого. Тебя еще в городе пасли и чуть было не выпасли. Это четвертое – что ты их сатанинское причастие приняла, Сашка городской тебя спас тогда, змею Аленку в трофей захватил, да, а сам теперь по отсрочке живет, пока ты жива, заплатил, так сказать. Вот им бы тебя сейчас омертвить и замуж за Сатану, а там и семя его – Антихрист у мертвой девы, у тебя то есть, народился бы. И станет на земле томно.

– А Бог?

– Что бог?

– Он против Сатаны и Антихриста ничего сделать не может?

– Я тебе что – ученый? Знаю только, что Ад есть, Сатана есть, а райских кущ заповедных, ангелов и бородатого – не видел, не слышал, не чувствовал. Нечисть – есть. Чисть – не знаю.

– А… вы сами, вы, Ирина Федоровна…

– Тоже нечисть, если так, ну – от людишек смотреть. Да хрен его разберет, кто там и что. Главное, Лена Батьковна, что пока ты жива, они от тебя не отстанут. Ты Сатане нужна, а силы у него… – Дядя Петя покрутил нечесаной головой.

– И что теперь? – Ленка машинально поглаживала вернувшегося с рейда Мурмана, известия настолько оглушили ее, что спроси у нее в эти минуту таблицу умножения – собьется уже на трижды три…

– Да выход-то есть, но кто его, кроме меня, откроет, не убоится? А если я, то… может, тебе и Сатана краше покажется. Решай сама, пока день на дворе.

– Что я должна решать?

– Ну, гм… Федоровна, объясни.

– Тебе нужен мужик, а от него ребенок. Мужик – сегодня днем, иначе ночью им станет этот… тот… Ребенок – в свое время, как по природе положено. Вот и решай.

– Что я должна решить?

– Непонятливая! Лен, если ты перестанешь быть девой и понесешь от человека, а не от… – то тогда ты интереса для них не представляешь теперь… Понятно?

– Понятно. Я лучше сейчас Андрюху Ложкина разыщу, пусть уж лучше он…

– Поплачь, поплачь, оно и полегчает. Как только Андрюха или кто другой узнает, в чем дела суть – так зайцами поскачут кто куда. Этот храбрец навсегда под адов удар станет, а когда помрет – может статься, в полную их власть. Легко ли?

– А вы, значит, не боитесь гнева Его?

– Не боюсь.

– Значит, вы Господь Бог, дядя Петя.

– Зови как хочешь, только я не бог. Да и не черт.

– А Чета не позвать никак?

– Позвать – можно попробовать, но и он не подойдет в женихи, потому что живой он – условно, в тени твоей жизни существует. Не подойдет твой Сашка, хоть и городской.

– Мне нужно подумать, – в отчаянии сморозила Ленка.

– Думай, час-другой у тебя есть, только что толку? Иди ко мне жить, не обижу. А хочешь – законно сочетаемся?

– Не хочу. Никак не хочу.

– Хозяин-барин… Смотри, как к тебе Мурман прицепился, глаз не сводит. Видишь: тоже уговаривает остаться. Гы-ы… Тоже порченый – у порченых собак – всегда глаз синий, беспородный…

– Вы сказали – час? Вот через час я дам ответ, а пока оставьте меня в покое. Отстань, Мурман, ну пожалуйста, отойди… – Ленка вскочила со стула и побежала в другую комнату, носом в подушку, плакать и – куда денешься – думать, думать…

Вот так все и случилось, Лешенька…

– Мам, так дядя Петя – мой отец? Ну… Недаром я так его не любил всю жизнь. Гнида у меня папенька.

– Леша, никогда не суди поспешно. – Мама вытерла слезы, высморкалась шумно, без стеснения, как все взрослые. – Я тоже твоего папу не обожаю, но не он бы – и тебя бы не было.

– Ну и что? Оно бы и к лучшему. Убил бы, если бы знал всю историю.

– Да? Бы-бы-бы да кабы, да… За что? За то, что меня спас? Он за мою жизнь и за твою – свою и Сашкину отдал, если хочешь знать.

– Как это?

– Он старый был колдун, чуть ли не с ассирийских времен, и была ему судьба – заиметь сына и умереть, когда сыну срок придет – взрослым стать. Он думал было и Сатану «напарить», как ты выражаешься, меня отняв, и судьбу обмануть, чтобы я вечно была на первом месяце, да только Сатана в другой стороне другую кандидатку нашел и Антихриста все равно породил. Вот он и «разморозил» меня через пять лет, чтобы противовес был Антихристу.

– Это я противовес???

– Так он считает. А условие этому – смерть родителей, то есть его и моя, а заодно и Саши Чета, поскольку его жизнь от моей зависит. Весной, как мне уже рожать предстояло, пошла я возле речки погулять. Петр куда-то в горы уезжал в те дни. А так хорошо: солнце, ни ветерка, тихо-тихо… На речке лед, а на склонах, на солнышке уже старая трава из-под снега показалась, да и новая кое-где пробивается, грязи нет… Вдруг Мурман как зашипит, как заскрежещет зубами, меня не пускает вперед идти – сам не свой… Я глаза подняла – Чет стоит, старый, как сегодня, весь в таком длинном пальто, в ботинках с квадратными носами, какие теперь носят, а не двадцать лет назад, а рядом с ним змея, которая меня чуть по ритуалу не съела в подвале на Сенной площади…

Он мне и рассказал про Антихриста, про дядю Петю – тот ведь не удосужился, велел рожать – и все… Так вот Чет – из городской нечисти, меня спас, укусил и выпил часть моей судьбы, змею в качестве трофея захватил, она всегда при нем, Аленкой звать, но спас по условию – жить ему – относительно старым и столько, пока истинный возраст внешнему соответствовать не начнет.