Кровь среди лета

Оса Ларссон

Кровь среди лета

Ибо вот, Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих.

Исайя, 26:21

И союз ваш со смертью рушится, и договор ваш с преисподнею не устоит. Когда пойдет всепоражающий бич, вы будете попраны.

Как скоро он пойдет, схватит вас; ходить же будет каждое утро, день и ночь, и один слух о нем будет внушать ужас.

Исайя, 28:18–19

21 Июня, пятница

Я лежу на диванчике в кухне. Сон не идет: сейчас, в середине лета, ночи слишком светлые. Вот-вот пробьет час. Такая тишина, что кажется, и часы с маятником у меня над головой тикают необычно громко. Я совершенно не в состоянии думать, любая попытка сосредоточиться обречена на неудачу. На столе лежит письмо той женщины.

«Успокойся, – говорю я себе. – Расслабься и усни».

Я вспоминаю Траю, пойнтера, который был у меня в детстве. Не зная отдыха, Трая все время бродила по кухне как привидение и цокала когтями по лакированному деревянному полу. Первые месяцы мы даже запирали ее в клетку. Команды «сидеть!», «стоять!», «лежать!» то и дело разносились по дому.

Нечто подобное происходит сейчас внутри меня. Словно где-то в груди сидит собака, которой не дает покоя тиканье часов, и с каждым моим вдохом хочет выпрыгнуть наружу. Но это не Трая, которая всего лишь слонялась из угла в угол и никак не могла угомониться. Моя внутренняя собака воротит морду каждый раз, когда я пытаюсь посмотреть ей в глаза. Она замышляет недоброе.

Мне нужна клетка, чтобы запирать ее. Я хочу уснуть.

Я встаю и подхожу к окну. На часах четверть второго, но светло как днем. Тени старых сосен, что растут у двора, подходят почти к самому дому. Они похожи на руки, тянущиеся из могил, чтобы схватить меня своими пальцами. Письмо там, на кухонном столе.

И вот я спускаюсь в подвал. На часах без двадцати пяти два. Собака, которая не Трая, уже поднялась. Теперь она где-то на самой границе моего сознания. Я пытаюсь ее окликнуть, я не хочу следовать туда за ней.

Моя голова пуста, как барабан. Я шарю по стенке: здесь много всего, что же мне нужно? Кувалда, цепи, лом, молоток.

Руки сами укладывают все в багажник. Это словно мозаика, и я не представляю себе, какая картинка должна получиться в итоге. Сажусь в машину и жду. Думаю о той женщине и ее письме. Она совершила ошибку, лишив меня разума.

И вот я завожу мотор. На инструментальной панели горят равнодушные угловатые цифры. Это часы. Но в дороге я забываю о времени. Руки так крепко вцепились в руль, что болят пальцы. Если я разобьюсь насмерть, руль придется отпиливать и хоронить меня вместе с ним. Но это не должно случиться!

Я останавливаю машину в сотне метров от причала, где стоит ее лодка, и спускаюсь к реке. Вода серебрится в тишине и будто чего-то ждет. Под лодкой плещет волна. От форелей, выныривающих на поверхность за личинками, разбегаются играющие в солнечном свете круги. Возле меня клубятся комары и зудят в уши. Они кусают то в лицо, то в шею, но я не обращаю никакого внимания. Слышу, как кто-то приближается сзади, и этот звук заставляет меня обернуться. Она стоит в каких-нибудь десяти метрах от меня.

Она как будто что-то говорит, но я ничего не слышу. Мои уши словно заткнули пробками. Ее глаза сужаются, и в них загорается раздражение. Я делаю два шага вперед. Пока не знаю, чего хочу, не понимаю, что делаю.

Она смотрит на лом, сжатый в моей руке. А потом снова появляется та собака. Огромная, с лапами, похожими на копыта. Шерсть стоит дыбом от загривка до хвоста. Клыки обнажены. Сейчас она проглотит меня, а потом ее.

Я приближаюсь к женщине; ее взгляд прикован к моему лому. Первый удар приходится в висок. Потом я становлюсь перед ней на колени и касаюсь ее губ своей щекой. Я чувствую, как под кожей пульсирует теплая кровь. Она еще жива. Собака неистовствует, разрывая когтями землю. Я поднимаюсь и иду вперед.

Сейчас я во власти безумия.

Церковный сторож Пия Свонни курит в зимнем саду своего таунхауса. Обычно она держит сигарету указательным и средним пальцами, как это делают молодые девушки, но сегодня сжимает ее между большим, средним и указательным. И это говорит о многом. Пия нервничает. Приближается день летнего солнцестояния, и люди словно с ума посходили. Спать никому не хочется, да и сама потребность в отдыхе вроде отпала. Ночь манит, очаровывает, ласкает. Трудно усидеть дома.

Русалки уже надели новые туфельки из мягкой бересты. У них, похоже, конкурс красоты. Они забыли все приличия и пляшут друг перед другом на лугу, не обращая внимания на проезжающие автомобили. А лесной гном глазеет на них из-за деревьев.

Пия Свонни тушит сигарету о дно перевернутого цветочного горшка, который служит ей пепельницей, и проталкивает окурок в отверстие посредине. Ей приходит в голову прокатиться на велосипеде к церкви в поселке Юккас-ярви. Назавтра там намечается венчание. Пия уже убрала помещение, но сейчас решила украсить алтарь букетом цветов. Их можно нарвать на лугу за кладбищем. Там растут купальницы, лютики и пурпурная лесная герань в облаках цветочков купыря. А в придорожной канаве шепчутся незабудки. Она кладет в карман мобильный телефон и завязывает кроссовки.

Двор освещен негреющим полуночным солнцем. Тень палисадника делает газон похожим на полосатый домотканый коврик. Стайка дроздов гомонит в кроне березы.

Путь на Юккас-ярви – сплошной спуск. Пия то и дело тормозит и переключает скорость. Такая дорога опасна для жизни, тем более когда ты без шлема. Ветер треплет волосы. Пия вспоминает, как в четырехлетнем возрасте качалась во дворе на автомобильной шине, которая вдруг начала поворачиваться.

Она проезжает мимо поселка Туоллаваара, где несколько лошадей наблюдают за ней из загона. В паре метров от моста через реку Торне-эльв вниз по течению она видит двоих мальчишек с удочками.

Дорога идет параллельно реке. В поселке тишина. Пия минует туристический район: гостиницу и небольшой ресторан, старый магазин «Консум» и уродливое здание сельского клуба. На отгороженный луг опустилась белая завеса тумана. Бревенчатые стены местного краеведческого музея отливают серебром.

В дальнем углу деревни, там, где кончается дорога, стоит деревянная церковь, крашенная в традиционный темно-красный цвет. От крыши исходит смоляной запах. Чтобы попасть в церковь, надо пройти насквозь небольшое помещение, над которым возвышается колокольня, а потом по мощенной камнем дорожке проследовать к деревянной лестнице.

С наружной стороны крашенные в синий цвет створки распахнуты. Пия сходит с велосипеда и прислоняет его к забору. «Почему они не заперты?» – недоумевает она, направляясь к воротам.

Что-то шевелится в березняке справа от тропинки, ведущей к дому священника. Пия останавливается и прислушивается. Ее сердце бьется учащенно. Всего лишь легкий шорох, быть может, белка или полевка.

Но и двери с внутренней стороны, выходящие из колокольни на церковный двор, тоже открыты. Пия заглядывает вовнутрь. Теперь сердце готово выскочить из груди. Да, Суне мог забыть запереть ворота и уйти куда-нибудь праздновать день летнего солнцестояния. Но не дверь в церковь! Она вспоминает молодых людей, которые несколько лет назад били стекла в одном из храмов в городе и бросали в окно горящие тряпки. Что же произошло на этот раз? Пия представляет обгаженный и забрызганный краской алтарь, изрезанные ножом скамьи для прихожан. Хулиганы могли проникнуть в храм через окно, а потом уже отпереть дверь изнутри. Пия медленно идет по дорожке, вслушиваясь в тишину. Как это получается? Каким образом парни, у которых на уме только девушки да мопеды, превращаются в вандалов и поджигателей?

Пия проходит преддверье и останавливается. Потом направляется к органным хорам, где потолок нависает так низко, что высокому человеку приходится нагибаться. Тихо. В помещении царит полумрак, но как будто все в порядке. Иисус Христос, Лестадиус[1] и Дева Мария с лицом лопарки глядят на нее со стен алтаря. И в то же время что-то ее смущает. Пия чувствует: что-то не так.

Под полом церкви находится усыпальница. Восемьдесят шесть мертвецов. Пия редко вспоминает о них, мирно спящих в своих гробах. Но сейчас она чувствует, как обеспокоены их души, и страх микроскопическими иголками вонзается ей в ноги.

«Что с вами?» – мысленно спрашивает покойников Пия.

В проходе между рядами скамей постелена красная ковровая дорожка. Как раз под тем местом, где кончаются хоры, на ней что-то лежит. Пия наклоняется, чтобы разглядеть этот предмет.

«Камешек, – думает она. – Кусочек камня».

Держа осколок большим и указательным пальцами, женщина направляется к ризнице.

Но дверь в нее заперта, и Пия возвращается к алтарю.

Отсюда ей видна нижняя часть органа. Его почти полностью заслоняет деревянная перегородка, опускающаяся с крыши, но нижняя часть все-таки просматривается. Пия видит пару ног, свисающих с органных хоров.

«Кто-то проник в церковь и здесь повесился» – вот первое, что приходит ей в голову. И Пия мысленно возмущается, усматривая в этом поступке неуважение к храму.

Дальше она уже ничего не думает. Она бежит под деревянную перегородку, заслоняющую хоры, и видит тело, висящее на фоне органных труб и изображенного на хорах саамского солярного знака.

Разве оно висит на веревке? Нет, это не веревка, это цепь. Длинная железная цепь. Пия замечает два темных пятна на ковре, как раз в том месте, где подобрала осколок камня. Кровь? Пия нагибается, разглядывая пятна. Только теперь она понимает, что держит в руке кусочек зуба.

Женщина поднимается. Пальцы разжимаются сами собой, роняя, почти отбрасывая в сторону белый осколок. Рука нащупывает телефон в кармане и нажимает кнопку с цифрой 2. В трубке раздается молодой мужской голос. Отвечая на его вопросы, Пия пытается открыть дверь, ведущую на хоры, однако та не поддается.

– Заперто, – говорит Пия. – Я не могу туда войти.

Женщина опять дергает дверь ризницы. Ключей от хоров нет! Взломать замок? Но чем?

Парень призывает ее к осторожности и советует подождать снаружи. «Мы уже в пути», – заверяет он.

– Это Мильдред! – кричит Пия в трубку. – Это Мильдред Нильссон висит там! Она была здесь священником. Боже, как она выглядит!

– Вы уже вышли? – спрашивает молодой человек. – Оглянитесь, нет ли кого-нибудь там поблизости?

Следуя его указаниям, Пия выходит на лестницу и отвечает, что никого нет.

– Оставайтесь на связи, – командует парень. – Мы уже в пути. И не заходите в церковь!

– Я могу закурить?

Это он ей разрешает. Пия садится на ступеньки и откладывает телефон в сторону. Доставая сигарету, она думает о том, какой спокойной и собранной себя чувствует. Но сигарета не раскуривается, и Пия в конце концов замечает, что щелкает зажигалкой у фильтра. Через семь минут до нее доносится вой сирены.

«И все-таки они добрались до нее», – думает Пия.

Руки трясутся, сигарета летит в сторону.

«Черти, они до нее добрались».

1 Сентября, пятница

Ребекка Мартинссон вышла из лодки, доставившей ее на остров Лидё, и посмотрела на здание отеля. Послеполуденное солнце играло на бледно-желтом фасаде с белыми резными узорами. Сегодня во дворе много людей. Над головой Ребекки появились несколько чаек, оглашающих воздух несмолкающими раздраженными воплями.

«Да, это вы умеете», – мысленно обратилась она к птицам.

Лодочнику Ребекка дала щедрые чаевые – в качестве компенсации за собственную неразговорчивость и односложные ответы на его вопросы.

– Похоже, намечается праздник, – сказал он, кивая в сторону гостиницы.

Здесь собралась вся адвокатская контора, около двухсот человек. Они гуляли по берегу, беседовали, собирались в группы, потом снова расходились, пожимали друг другу руки и целовались. Во дворе выставили большие жаровни. Несколько одетых в белое человек накрывали стол, застланный льняной скатертью. Они то и дело сновали на кухню, словно мыши в смешных поварских колпаках.

– Да, – ответила Ребекка лодочнику, вскидывая на плечо сумку из крокодиловой кожи. – Но мы переживали и не такое.

Она засмеялась и решительно сошла на причал, так что лодка заходила ходуном. Черная кошка беззвучно соскользнула с причального мостика и исчезла в высокой траве.

Ребекка ступила на землю, уже уставшую от лета. Истоптанную, высохшую, опустошенную.

«Здесь они гуляли, – подумала она, озираясь. – Все эти семьи с детьми и одеялами для пикника, хорошо одетые пьяницы, любители лодочных прогулок».

Она взглянула на выжженную и пожелтевшую траву, пыльные деревья и попыталась представить, каково сейчас в лесу. Под кустами черники и папоротниками валяются пустые бутылки и консервные банки, презервативы и кучи человеческих фекалий.

Земля на утоптанной тропинке, ведущей к отелю, затвердела до состояния бетона и покрылась трещинами, словно кожа доисторической ящерицы. Ребекка и сама чувствовала себя ящерицей, сошедшей с межпланетного космического корабля и принявшей человеческий облик. Теперь ей предстояло имитировать поведение землян, а это нелегко. Нужно наблюдать за ними и делать то же самое. «Надеюсь, мой маскировочный костюм не разойдется где-нибудь на шее», – подумала Ребекка.

Она почти добралась до цели.

«Давай же, – подбадривала она себя. – Это несложно».

После убийства тех троих в Кируне Ребекка как ни в чем не бывало продолжала работать в адвокатском бюро «Мейер и Дитцингер». Она полагала, что все идет хорошо, но на самом деле все летело к черту. Она не вспоминала ни о трупах, ни о пролитой крови. Позже, когда Ребекка мысленно возвращалась в то время, до своего отпуска по болезни, ей казалось, что она вообще разучилась думать. Она просто перекладывала бумаги из одной стопки в другую. Когда-то она называла это работой. Конечно, она плохо спала. И все время будто отсутствовала. Ей требовалась целая вечность, чтобы утром привести себя в порядок и приступить к работе.

Катастрофа случилась неожиданно. Ничего подобного Ребекка не могла предвидеть. Речь шла о простой аренде, и клиент поинтересовался сроками уведомления о прекращении действия договора. Она ответила бог знает что, хотя папка со всеми документами лежала у нее перед носом. Клиент – а это была французская торгово-посылочная компания – потребовал возмещения ущерба.

Ребекка до сих пор помнит взгляд и побагровевшее лицо Монса Веннгрена, своего начальника. Она хотела уволиться, но он на это не пошел.

– Представь, как это будет выглядеть со стороны, – сказал он. – Все подумают, что это мы вынудили тебя написать заявление, что мы предали коллегу, которой приходится сейчас нелегко.

В тот день после обеда Ребекка вышла в город прогуляться. И когда она стояла где-то на Биргер-Ярлсгатан[2] в осенних сумерках, освещенных рекламными вывесками дорогих ресторанов и бутиков и фарами проносящихся мимо автомобилей, то вдруг поняла, что никогда не сможет вернуться в «Мейер и Дитцингер». Она вдруг ощутила желание находиться как можно дальше от своей нынешней работы. Но получилось иначе.

Ее отправили на больничный. Сначала на неделю, потом на месяц. Врач обещал помочь ей. Ребекка согласилась работать в бюро, насколько это было для нее возможно.

Случай в Кируне пошел «Мейер и Дитцингер» на пользу, особенно отделу уголовных преступлений. Конечно, газеты не упоминали фамилии Ребекки. Но название ее адвокатской конторы замелькало в СМИ, и ждать результата долго не пришлось. Люди желали, чтобы их интересы представляла «та девушка из Кируны». И получали стандартный ответ, что бюро предлагает им более опытного адвоката, но «та девушка» готова выступить в качестве его помощника. Судебные разбирательства с их участием широко освещались СМИ. На тот период пришлось два групповых изнасилования, одно убийство с целью грабежа и дело о взятке.

Руководство предложило ей присутствовать на заседаниях суда даже во время отпуска по болезни. Слушания выпадали не так часто, к тому же это был хороший способ не терять связи с работой. Ребекке не требовалось готовиться, можно было просто сидеть. Разумеется, только когда она этого хотела.

Ребекка согласилась, тем более что выбора ей, по-видимому, не предоставлялось. Она опозорила коллег, из-за нее компания понесла убытки и потеряла клиента. Отказаться было невозможно, поэтому она кивнула в ответ, виновато улыбаясь.

Заседания, по крайней мере, поднимали ее с постели.

Обычно на слушании того или иного дела взгляды судей и заседателей в первую очередь направлялись в сторону обвиняемого. Теперь же гвоздем программы стала Ребекка. Она опускала глаза и позволяла всем себя разглядывать. Хулиганам, убийцам, прокурорам, заседателям. «Да, это та, которая…» – она почти слышала, что они думают о ней.

Ребекка вышла на площадку перед особняком. Трава здесь была свежая и зеленая. Не иначе поливальная машина работала как сумасшедшая. Вечерний бриз уносил в глубь острова аромат последних в этом году цветов шиповника. День выдался в меру теплый. Ребекка взглянула на молодую женщину в льняном платье без рукавов. На нескольких постарше были хлопчатобумажные кофты от «Айблюз» и «Макс Мара». Мужчины, оставившие галстуки дома, носились туда-сюда в брюках от «Гант» с коктейлями для дам в руках. Они ковырялись в углях жаровень и запросто, на деревенский манер, беседовали с официантами и поварами.

Ребекка вглядывалась в толпу, однако не находила ни своей подруги Марии Тоб, ни Монса Веннгрена.

Зато ей навстречу спешил улыбающийся Эрик Рюден, один из совладельцев компании.

– Так это она?

Петра Вильхельмссон разглядывала Ребекку Мартинссон, поднимающуюся по тропинке к особняку. Петра работала в компании совсем недавно. Сейчас она наблюдала за Ребеккой, опершись на перила у входа. Рядом с ней стоял Юхан Грилль, тоже новый сотрудник, и Кристер Альберг, адвокат по уголовным делам лет тридцати с лишним.

– Да, это она, – ответил Альберг, – наша маленькая Модести Блейз[3].

Он поставил на перила пустой бокал, раздался чуть слышный звон.

Петра покачала головой.

– Подумать только, она убила человека!

– Трех человек, – уточнил Кристер.

– Господи! Но посмотрите… – Петра показала рукой в сторону Ребекки.

Альберг и Грилль принялись разглядывать руку Вильхельмссон, тонкую и загорелую, с осветленными солнцем нежными волосками.

– Дело даже не в том, что она девушка… – продолжала Петра. – Она ведь на вид совсем не такая…

– Но это сделала она, и никто другой, – перебил коллегу Кристер. – Потом у нее был нервный срыв. Сейчас она не справляется с работой, иногда сидит на слушаниях особо громких дел. Это такие, как я, с утра до вечера протирают в конторе штаны со включенными мобильниками. Зато она знаменитость!

– Знаменитость? – переспросил Юхан Грилль. – Но газеты о ней как будто не пишут.

– Нет, но в наших кругах каждый знает, кто она. Юридический мир тесен, ты скоро убедишься в этом.

Кристер Альберг подкрепил свою мысль жестом, показав на пальцах, насколько невелик юридический мир. Он заметил, что стакан Петры пуст, и размышлял теперь, не предложить ли ей его наполнить. Но в этом случае ему пришлось бы оставить Петру наедине с Юханом.

– Боже мой! – продолжала восклицать Петра. – Интересно, каково это – убить человека?

– Я познакомлю вас с ней, – пообещал Кристер. – Мы работаем в разных отделах, но вместе учились на курсах коммерческого права. Подождите, пока Эрик Рюден выпустит ее из своих объятий.

Рюден действительно обнял Ребекку, приглашая ее принять участие в празднике. Полноватый и коренастый, он быстро устал выполнять обязанности хозяина банкета. Казалось, его тело так и исходит паром, словно болото в августе. Он пах «Шанелью» для мужчин и алкоголем. Ребекка дружески похлопала его по спине.

– Здорово, что вы все-таки вырвались сюда, – сказал он ей, широко улыбаясь, после чего протянул бокал шампанского и ключ от номера в придачу.

Ребекка посмотрела на брелок. Он представлял собой кусочек древесины, выкрашенный в белый и красный цвета и прикрепленный к кольцу, на котором висел ключ. «На случай, если пьяный гость уронит его в воду», – догадалась она.

Они обменялись несколькими фразами о погоде.

– Как по заказу! – воскликнул Рюден.

Ребекка засмеялась и поинтересовалась, как идет бизнес.

Все слава богу. На прошлой неделе подцепили крупного клиента из биотехнологической отрасли. Теперь бюро должно инициировать их слияние с одной американской фирмой, так что работы будет невпроворот.

Ребекка слушала, улыбаясь. Но тут явился еще один опоздавший гость, и Эрик Рюден поспешил навстречу ему.

А с Ребеккой заговорил некий адвокат по уголовным делам. Он приветствовал ее как старую знакомую, а она напрасно напрягала мозги, силясь вспомнить его имя. С ним подошли двое новых сотрудников, девушка и юноша. У парня был особый коричневый загар, какой встречается только у тех, кто занимается парусным спортом, и белокурая шевелюра. Невысокий, но широкий в плечах, юноша выпятил четырехугольный подбородок и закатал рукава дорогого свитера, обнажив мускулистые предплечья.

«Совсем как Карл-Альфред»[4], – заметила про себя Ребекка.

Светлые волосы девушки были с боков схвачены дужками дорогих солнечных очков. На щеках красовались ямочки. Ее кофту с короткими рукавами, под цвет куртки, перекинул через плечо «Карл-Альфред». Они обменялись приветствиями. Девушка по имени Петра пищала, как черный дрозд. «Карла-Альфреда» звали Юхан. Его фамилия показалась Ребекке странной, хотя она так и не поняла почему. Такое случалось с ней в последнее время. Раньше ее мозг прекрасно отсортировывал информацию. Теперь не то. В голове царила полная неразбериха, поэтому ничего и не держалось. Ребекка с улыбкой пожала руки новым коллегам. Поинтересовалась, нравится ли им работа в бюро, о чем они писали диплом и где проходили практику. Ее саму никто ни о чем не спрашивал.

Ребекка курсировала между группами сослуживцев. Здесь каждый прятал в кармане линейку. Только и делали, что измеряли да сравнивали. Зарплаты. Жилье. Связи. Места проведения летнего отпуска. Кто-то выстроил себе дом в Накке[5]. Другой подыскивал просторную квартиру, поскольку появился второй ребенок. Желательно в районе Эстермальм[6].

– Я старая развалина, – констатировал со счастливой улыбкой тот, кто построил дом.

К Ребекке обратился один недавно разведенный юрист:

– В мае я был в ваших родных местах. Ходил на лыжах между Абиску и Кебнекайсе[7]. Вставал в три часа ночи, пока наст крепкий. Днем он подтаивал и проваливался. Оставалось только загорать.

Неожиданно все смутились. Кто просил этого новоиспеченного холостяка упоминать родные места Ребекки? Кируна встала между ними, словно признак. Тотчас все начали спешно перечислять места, где они побывали: Италия, Тоскана, кто-то вспомнил своих родителей из Линчёпинга. Но Кируна не исчезала. Когда Ребекка оставила эту компанию, все облегченно вздохнули.

Коллеги постарше отдыхали кто на западном побережье, кто в Сконе[8], кто в шхерах. У Арне Эклёфа умерла мать, и он рассказывал, как все лето занимался делами наследства.

– Это черт знает что такое! – возмущался он. – Если смерть приходит к нам от Господа Бога, то наследники, несомненно, посланцы дьявола. Хотите еще? – Он кивнул на ее пустой бокал.

– Спасибо, нет, – ответила Ребекка.

На лице Эклёфа появилось сердитое выражение, будто заодно она отказалась выслушивать его откровения. Хотя, возможно, как раз это она и имела в виду.

Эклёф поплелся в сторону столика с напитками, Ребекка проводила его взглядом. Если поддерживать беседу с коллегами стоило ей усилий, то стоять здесь так, с пустым бокалом в руке, представлялось просто невыносимым. Словно забытый комнатный цветок в горшке, который даже не в состоянии попросить воды.

«Я могу зайти в туалет, – размышляла она, глядя на часы. – Если нет очереди, я задержусь там минут на семь. Если кто-то будет ждать снаружи – на три».

Она принялась искать глазами, куда можно поставить пустой стакан. Вдруг откуда ни возьмись возникла Мария Тоб. Она протягивала подруге вазочку с вальдорфским салатом.

– Ешь. Я за тебя боюсь.

Ребекка взяла салат. Вид Марии Тоб напомнил ей события прошлой весны.

За немытыми окнами ее квартиры сияло яркое весеннее солнце, однако шторы были опущены. Как-то утром в середине недели Мария зашла к Ребекке в гости. После Ребекка спрашивала себя, зачем она вообще ей открыла. Почему поднялась с постели, а не осталась лежать под одеялом, забыв обо всем?

Тем не менее она направилась к входной двери, почти механически отреагировав на звонок. Не помня себя, Ребекка сняла страховочную цепочку. Потом левой рукой отперла замок, в то время как правая уже нажимала на дверную ручку. Голова не работала. С таким чувством человек приходит в себя, стоя перед открытым холодильником, когда не помнит, как вообще оказался на кухне.

Потом Ребекка думала, что внутри ее, вероятно, сидит некий умный маленький человечек. Может, это девушка в красных резиновых сапогах и спасательном жилете. И это она направляет ее действия. В тот раз именно эта маленькая девушка узнала шаги Марии за дверью. И она сказала рукам и ногам Ребекки: «Тихо, это Мария. Только не говорите ничего своей хозяйке. Просто поднесите ее к дверям и откройте».

Мария и Ребекка сидели на кухне и пили кофе без ничего. Ребекка в основном молчала. В мойке громоздилась гора немытой посуды. Кучи неразобранной почты, рекламных листовок и газет валялись на полу в прихожей. Картину дополняла одежда Ребекки – грязная, пропахшая потом.

Вдруг руки начали трястись. Ребекка как раз хотела поставить на стол чашку, а они задергались, словно две обезглавленные курицы.

– Мне больше не наливать, – пыталась пошутить Ребекка.

Она хотела рассмеяться, но из горла вырвался только беззвучный хрип.

Мария посмотрела ей в глаза, и Ребекка поняла, что она все знает. И о том, как она стояла на балконе и смотрела вниз, на асфальт. И о том, что иногда у нее не хватало сил даже спуститься в магазин за продуктами и приходилось питаться тем, что еще оставалось в доме: пить чай, закусывая маринованным огурцом прямо из банки.

– Я не врач, – сказала Мария. – Но я знаю, что человеку не становится лучше от того, что он не ест и не спит. По утрам ты должна выбираться на улицу.

Ребекка нервно ломала пальцы, пряча руки под столом.

– Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей?

– Милая, в нашем роду полно нервных женщин, – отвечала Мария. – Постоянно кто-нибудь из них падает в обморок или заходится в плаче, приступе ипохондрии или панического страха. Я не рассказывала тебе о своей тете? Она неподражаема. Неделю сидит в психушке, не в состоянии даже одеться самостоятельно, а потом организует детский сад по системе Монтессори.

На следующий день один из совладельцев бюро, Торстен Карлссон, предложил Ребекке пожить в его загородном доме. Когда-то Мария работала под его началом в отделе торгового права, пока не перешла к Монсу Веннгрену.

– Ты окажешь мне большую услугу, – говорил Торстен. – Присмотришь за домом, а я буду появляться там, только когда захочу поплавать. Собственно говоря, мне давно пора его продать. Но это такие хлопоты…

Разумеется, она хотела отказаться, слишком все очевидно! Но та девушка в красных резиновых сапогах все решила за нее, прежде чем Ребекка успела открыть рот.

Теперь она была просто обязана съесть этот салат.

Ребекка начала с половинки грецкого ореха, которая во рту казалась огромной, как слива. Она тщательно пережевывала, прежде чем сглотнуть. Мария не спускала с нее глаз.

– Как ты? – спросила она.

Ребекка улыбнулась. Язык стал шершавым, как наждачная бумага.

– Я правда не знаю.

– Развеселилась?

Ребекка пожала плечами.

«Я хочу отсюда сбежать, – подумала она. – Но что я могу поделать? Нужно терпеть, иначе кончишь жизнь в полном одиночестве, мучаясь аллергией и страхом перед людьми, в какой-нибудь избушке, полной кошек и разного хлама».

– Не знаю, – ответила она. – Мне кажется, что здесь все только обо мне и говорят. Сплетничают, судачат, пока меня нет рядом. Но стоит мне появиться, панически меняют тему и заводят речь, например, о теннисе.

– Разумеется, – улыбнулась Мария. – Ты ведь наша Модести Блейз. Скоро отправишься в дом Торстена, где тебе будет спокойно и одиноко. Конечно, они говорят о тебе.

Ребекка засмеялась.

– Спасибо, мне уже лучше.

– Я видела, ты беседовала с Юханом Гриллем и Петрой Вильхельмссон. Как она тебе? Очень мила, по-моему, однако не думаю, что так уж удобно иметь ноги от ушей и задницу почти между лопаток. Моя давно уже отделилась от меня и, похоже, живет своей собственной жизнью, словно повзрослевший ребенок.

– Да, мне послышалось, будто кто-то бежал за тобой по траве.

Они замолчали и взглянули в сторону фарватера, где кто-то заводил мотор старого катера «Фингал».

– Не волнуйся, – успокоила Ребекку Мария. – Скоро они перепьются и развяжут языки.

Она повернулась к Ребекке, наклонилась к ее уху и прошептала, словно кого-то передразнивая:

– «Каково это – убить человека?»

«Отличная работа!» – восклицал про себя Монс Веннгрен, наблюдая со стороны эту сцену. Он видел, как веселится Ребекка, как размахивает руками Мария, плечи которой так и ходят туда-сюда. Просто чудо, что она не уронила свой бокал! Должно быть, сказалась многолетняя выучка в родительском доме. «А фигура у Ребекки теперь вроде не такая угловатая, как раньше. Она выглядит полной сил и хорошо загорела, – отметил про себя Монс. – Тощая, как жердь, но такой она была всегда».

Торстен Карлссон стоял позади Веннгрена и изучал стол. У него сосало в желудке. Он смотрел на шампур с ягненком по-индонезийски, на свинину с приправой кейджн, на креветок, на рыбу с имбирем и ананасом по-карибски, на цыпленка с шалфеем и лимоном и в азиатском стиле под йогуртовым маринадом, на всевозможные соусы и салаты, вдыхал аромат гарам-масала и кукурмы. Здесь было белое и красное вино, пиво и сидр.

Торстен знал, что за невысокий рост, коренастую фигуру и жесткие черные волосы ежиком коллеги прозвали его Карлсоном, Который Живет на Крыше. Монс являл полную ему противоположность: одежда свободно висела на его худом, вытянутом теле. Но по крайней мере женщины не называли его сладеньким толстячком и не хихикали у него за спиной.

– Я слышал, ты справил себе новый «Ягуар»? – начал Карлссон, хватая оливку из салата «Булгур».

– Ммм… – Вопрос Торстена, похоже, застал Монса врасплох, и тот пытался собраться с мыслями. – Кабриолет Е-типа, в отличном состоянии. Как она себя чувствует?

Первые несколько секунд Торстен Карлссон думал, что Веннгрен спрашивает о самочувствии его машины. Однако, следуя за взглядом собеседника, понял, что тот имеет в виду Ребекку Мартинссон.

– Зачем ей понадобилась твоя дача? – поинтересовался Монс.

– Не дело ей сидеть взаперти в своей однушке, нужно куда-нибудь и выбираться время от времени. А почему ты ее саму об этом не спросишь? Она ведь с тобой работает?

– Именно потому, что я решил спросить об этом тебя, – сердито ответил Монс.

Торстен Карлссон поднял руки, будто сдаваясь на милость противника.

– Я так редко бываю там, – ответил он извиняющимся тоном, – а когда все-таки выбираюсь, мы говорим совсем о другом.

– О чем, например?

– Ну, о том, что надо просмолить лестницу, покрасить дом, что неплохо бы законопатить щели на окнах. Она ведь трудится целый день. Одно время как одержимая занималась компостом…

Торстен посмотрел на Монса и, встретив его заинтересованный взгляд, продолжил, проведя ладонью по черному ежику волос:

– Да, сначала Ребекка взялась строить компостные ящики для домашних и садовых отходов. Она придумала защиту от крыс и выбрала быстрый способ компостирования. Даже заставляла меня конспектировать, как там надо чередовать отходы с травой и песком… целая наука. А потом, ты знаешь, должна была поехать на эти курсы в налоговой службе в Мальмё…

– Да, да…

– Тогда она позвонила мне и сказала, что не может поехать, потому что с компостом что-то не так, как будто маловато азота. Она брала пищевые отходы из ближайшего детского сада, а они оказались слишком влажными. И вот теперь она вынуждена остаться дома, чтобы расколоть ящик на куски и все выбросить.

– Расколоть?

– Да, я пообещал ей пробурить в нем дырки ледовым буром, чтобы можно было разбить его, пока ее не будет на даче. Ну а потом она нашла в лесу неподалеку компостный ящик прежних хозяев дома.

– Да?

– Чего там только не было! Кошачий скелет, какие-то бутылки… Она решила его очистить. Нашла старую кровать, такую, с сеткой, и использовала ее в качестве сита. Ребекка наваливала на сетку землю и прыгала на ней. За этим занятием я ее и застал, когда прибыл на дачу с несколькими клиентами, чтобы представить ее как молодого перспективного юриста.

Монс представил себе Ребекку, прыгающую на сетке поверх кучи земли, с развевающимися волосами и румянцем во всю щеку, а рядом Торстена и изумленных клиентов в строгих костюмах. Оба они разразились хохотом и никак не могли остановиться. Торстен утирал глаза тыльной стороной руки.

– По крайней мере, она успокоилась, – продолжал Торстен. – Когда я приезжал на дачу последний раз, она сидела на крыльце с книжкой и чашкой кофе. Она была… как бы тебе это сказать…

– И что за книга? – поинтересовался Монс.

Карлссон, казалось, удивился его вопросу.

– Я не обратил внимания. Я говорил с ней…

Монс залпом осушил бокал красного вина.

– Мне следовало бы подойти и поздороваться с ней, – перебил он Карлссона, – но ты ведь знаешь, я не слишком общителен, особенно с женщинами…

Он попробовал рассмеяться, но на этот раз лицо Торстена оставалось серьезным.

– Тебе надо бы спросить, как у нее дела…

Веннгрен вздохнул.

– Да-да, я знаю…

«Мне куда удобнее общаться с клиентами, – подумал он, – или с таксистами, с кассирами в магазинах. Краткосрочные отношения необременительны. Ни тебе давнишних конфликтов, ни обид, которые прячутся где-то на глубине, точно водоросли в озере».

Августовский банкет на острове Лидё продолжался. Красное закатное солнце золотило мягкие очертания скал. В фарватере между шхер мелькнула крейсерская яхта. Сплошной массой шевелился на берегу тростник. Над водой разносились разговоры и смех.

И вот уже на столе появилась пачка сигарет. Гостей заметно поубавилось: кое-кто дошел до кондиции, так и не попробовав десерта. Вечерняя прохлада заставила оставшихся натянуть куртки и свитера, до сих пор обвязанные вокруг талий или перекинутые через плечо. Одни направились к жаровне, вот уже в третий или четвертый раз, и остановились поболтать с поварами, вращающими шампуры. Другие уже совсем не вязали лыка. Поднимаясь по лестнице особняка к туалетам, они старались держаться за перила как можно крепче, жестикулировали и стряхивали с себя сигаретный пепел, разговаривали громче, чем следовало. Один из совладельцев компании принялся помогать официантке разносить десерт. С покровительственным видом он принял у девушки большой поднос, уставленный тарталетками с ванильным кремом и ягодами красной смородины, покрытыми глазурью. Тарталетки угрожающе съехали на край подноса. Официантка натянуто улыбнулась и обменялась многозначительными взглядами с поварами, занятыми у жаровни. Один из них, оставив шампуры, поспешил с ней на кухню за оставшимися подносами.

Ребекка и Мария присели у подножия скал. От нагревшихся за день камней исходило тепло. Мария почесывала комариный укус на внутренней стороне лодыжки.

– Торстен собирается в Кируну на следующей неделе, он говорил тебе?

– Нет.

– Сейчас, когда церковь Швеции отделилась от государства, она интересует нас в качестве потенциального клиента. Есть идея продавать провинциальным общинам пакеты юридических документов, в том числе по бухгалтерскому учету и аудиту. Предлагать помощь в решении всевозможных вопросов, начиная от «как избавиться от фибромиалгии» и заканчивая «как заключить выгодный контракт с подрядчиками». Точно не знаю, но как будто есть долгосрочный план подключить к делу какого-нибудь маклера, с тем чтобы в конечном итоге он взял на себя управление их капиталами. Именно с этим Торстен и направляется в церковный совет Кируны.

– Вот как?

– И ты можешь составить ему компанию. Ты ведь знаешь его, он не любит путешествовать в одиночку.

– Я не поеду в Кируну, – оборвала ее Ребекка.

– Я уверена, что ты хочешь. Но почему ты отказываешься?

– Я не знаю, я…

– Что же такое может произойти в самом худшем случае, я имею в виду, если вдруг там кто-нибудь узнает, кто ты такая? Разве тебе не интересно снова побывать в доме своей бабушки?

Ребекка стиснула зубы.

«Я не могу поехать туда, и все», – подумала она.

Мария ответила, словно читая ее мысли:

– И все-таки я попрошу Торстена поговорить с тобой. Если у тебя под кроватью прячутся призраки, лучше всего заглянуть туда с фонариком в руке.

Тем временем на каменной террасе особняка начались танцы. Из динамиков загремели песни «АББА» и Никласа Стрёмстедта. Из открытых окон кухни доносился звон фарфора и шум воды, которой ополаскивали тарелки, прежде чем отправить их в посудомоечную машину. Загорелись подвешенные на деревьях фонари. Возле бара на свежем воздухе толпился народ. Красное закатное солнце над водой опускалось все ниже.

Ребекка пошла прогуляться по каменной набережной. Потанцевав с хозяином праздника, она решила улизнуть и теперь спускалась к воде, с каждым шагом все глубже погружаясь в темноту.

«Все идет хорошо, – думала она. – Лучшего и желать нельзя».

Она присела на деревянную скамейку, слушая, как плещут волны о каменный пирс. В нос ей ударил затхлый запах водорослей, морской соли и дизельного топлива. В черной воде отражался свет фонаря.

Монс подходил к ней еще до того, как все сели за стол.

– Как дела, Мартинссон? – поинтересовался он.

«И что я должна ответить?» – спросила она себя.

Эта его улыбка с волчьим оскалом и привычка обращаться к ней по фамилии служили чем-то вроде запрещающего знака: «От слез и тому подобных сердечных излияний просьба воздержаться!»

И вот она, подняв голову и подтянувшись, принялась рассказывать ему, как обрабатывала льняным маслом окна на даче Торстена. После Кируны всем казалось, что Монс заботится о девушке. Однако он перестал общаться с ней после того, как она оставила работу.

«Теперь я стала здесь никем», – думала Ребекка.

Она услышала, как кто-то идет к ней по гравийной дорожке, и подняла глаза. Лица приближающегося она не видела, но по писклявому голосу узнала новую сотрудницу Петру.

– Эй, Ребекка! – окликнула ее блондинка, как старую знакомую.

Она остановилась слишком близко. Ребекка подавила в себе инстинктивное желание подняться, оттолкнуть Петру и скрыться. Но делать это, конечно, не следовало, и Ребекка осталась сидеть, закинув ногу на ногу. Именно недовольное подергивание ног и выдавало сейчас ее желание убежать подальше.

Петра со вздохом опустилась рядом на скамейку.

– Бог мой, Оке приглашал меня три раза подряд. Ты же знаешь, как это бывает. Они считают тебя своей собственностью только потому, что ты на них работаешь. Он вынудил меня сбежать.

Ребекка пробурчала что-то насчет того, что понимает ее. «Еще немного – и я скажу, что мне нужно в туалет», – решила она.

Петра развернулась к Ребекке всем корпусом и заинтересованно склонила голову.

– Я слышала, что с тобой случилось в прошлом году. Это кошмар.

Ребекка не ответила.

«Интересно, – подумала она. – Если зверь не выходит из норы, нужна приманка. Немного доверия вполне подойдет. Можно обменять свое признание, словно почтовую марку, на чужую тайну».

– Моя сестра тоже пережила нечто ужасное пять лет назад, – продолжила Петра. – Она нашла сына своих соседей, утонувшего в канаве. Ему было всего четыре года. И с тех пор она…

Она оборвала фразу неопределенным движением руки.

– Ага, вот вы где!

«Карл-Альфред» приближался к ним с двумя бутылками джин-тоника. Одну он протянул Петре, а другую, несколько помедлив, Ребекке. Вероятно, вторая предназначалась для него самого. «Джентльмен», – устало подумала Ребекка, ставя бутылку на скамейку.

Она посмотрела на «Карла-Альфреда», а тот на Петру, которая, в свою очередь, глядела на Ребекку. «Сейчас они выпьют, а потом пойдут заниматься сексом», – решила Ребекка.

Петра должна была почувствовать желание Ребекки сбежать, равно как и то, что разговорить ее не удастся. В этом случае она, конечно, отпустила бы Ребекку и обратилась бы к другим развлечениям. Но она, как видно, выпила слишком много, чтобы сохранить способность рассуждать здраво.

Итак, она склонила голову набок. Ее розовые щеки заблестели.

– И каково это все-таки – убить человека? – спросила Петра.

Ребекка решительно двигалась сквозь толпу пьяных. Нет, она не хочет танцевать. Нет, спасибо, ей ничего не нужно принести из бара. Перекинув сумку через плечо, она направлялась к пирсу.

От Петры и «Карла-Альфреда» ей удалось отвязаться. Она придала лицу задумчивое выражение, уставившись куда-то в темные воды фарватера, и ответила: «Конечно, это ужасно».

А что она должна была ответить? Правду? «Понятия не имею»? «Я не помню»?

Может, ей нужно было рассказать о тех дурацких беседах с психотерапевтом?

От сеанса к сеансу Ребекка улыбалась все шире, пока наконец чуть не разразилась хохотом. А что ей оставалось? Ведь она ничего не помнила. Психотерапевт держался серьезно: что здесь смешного, в самом деле! Они решили сделать перерыв. Этот психотерапевт приглашал Ребекку приходить снова в любое удобное ей время.

Но после того как Ребекка оставила работу, она так и не позвонила ему. Не решилась. Представляла, как она сидит и плачет перед ним, а на его лице появляется выражение сочувствия, словно только что нанесенный слой штукатурки.

Нет, Ребекка сказала Петре чистую правду. С точки зрения нормального человека, это действительно ужасно, тем не менее жизнь должна продолжаться, как бы банально это ни звучало. Потом она извинилась и оставила их. Первые пять минут с ней все было нормально, а потом она вдруг ощутила страшную злобу, такую, что готова была вырвать с корнем дерево. Или, может, навалиться на стену этого особняка и опрокинуть его, словно картонную коробку. И этой парочке еще повезло, что они успели вовремя убраться с набережной. Иначе она непременно столкнула бы их в воду.

Внезапно из-за ее спины вынырнул Монс.

– Что такое? Случилось что-нибудь?

Ребекка не останавливалась.

– Я сматываюсь. Один парень на кухне сказал, что можно взять пластиковую лодку, я сяду на весла.

Монс издал звук, означающий недоверие.

– Ты в своем уме? Куда ты поплывешь в такую темень? И как будешь добираться потом? Останься, что с тобой?

Она остановилась у самого пирса. Обернулась к нему и прорычала сквозь зубы:

– А ты как думаешь? Народ интересуется: каково это – убить человека? Откуда, черт возьми, мне знать! Я ведь ничего не чувствовала и не писала на эту тему стихов. Я… просто так получилось!

– А чего ты на меня кричишь? Я ведь тебя об этом не спрашивал!

– Нет, Монс. – Теперь Ребекка говорила гораздо спокойнее. – Ты не спрашивал, и тебя никто ни в чем не обвиняет.

– Так какого черта! – закричал он.

Но Ребекка уже повернулась и направилась к пирсу.

Монс побежал за ней. Она бросила в лодку сумку и развязала причальный канат.

Монс подыскивал нужные слова.

– Я беседовал с Торстеном, – наконец сказал Веннгрен. – Он хочет взять тебя с собой в Кируну, но я посоветовал ему оставить эту затею.

– Почему же?

– Почему? Мне показалось, поездка в Кируну – последнее, что тебе сейчас нужно.

Ребекка ответила, не глядя на него:

– Предоставь мне решать самой, что мне нужно.

Она понимала, что все внимание окружающих направлено сейчас на нее и Монса. Прочие только делают вид, будто увлечены танцами и беседой. Или ей кажется, что разговоры и смех несколько поутихли? Ну а теперь они, вероятно, обсуждают планы на предстоящую рабочую неделю.

Монс, похоже, тоже это заметил и продолжил несколько приглушенным голосом:

– Прости, я всего лишь беспокоюсь о тебе.

Ребекка прыгнула в лодку.

– Ах беспокоишься! Значит, поэтому ты заставлял меня сидеть, как кукла, на всех этих судебных заседаниях?

– Вот ты теперь как повернула! – прошипел Монс. – Ты ведь сама говорила, что ничего не имеешь против, и я думал, что это хороший способ не потерять связь с коллегами. Выходи из лодки!

– Как будто у меня был выбор! Поставь себя на мое место.

– Хватит об этом! Выходи из лодки и отправляйся спать! Поговорим утром, когда протрезвеешь.

Ребекка сделала шаг в сторону причала. Лодка качнулась. На мгновение Монсу показалось, что она хочет выйти из нее и похлопать его по плечу. Это было бы очень приятно.

– Протрезвею? Я? Это… невероятно!

Ребекка поставила ногу на пирс и оттолкнулась от берега. Веннгрену пришло в голову придержать лодку рукой, но он представил со стороны, как будет держаться за нос, пока не упадет в воду. Ни дать ни взять дядюшка Мелькер![9]

Лодка отчалила.

– Так поезжай в Кируну! – закричал Монс вслед Ребекке, уже не заботясь о том, что его все слышат. – Делай что хочешь, мне наплевать!

Лодка исчезла в темноте. До Веннгрена доносился плеск воды и скрип весел в уключинах. Но голос Ребекки как будто звучал совсем рядом и даже громче, чем раньше:

– Скажи мне, что такое может быть хуже всего этого!

Он узнал этот тон: именно так разговаривала с ним Маделене, когда они ссорились. Сначала она будто закипала от сдерживаемого гнева, а он пытался понять, что же сделал не так на этот раз. Обстановка накалялась, и тогда появлялся этот голос, вот-вот готовый перейти в плач. А потом наступало время прощения, если только он соглашался остаться козлом отпущения. По сценарию, который они разработали вместе, ему отводилась роль большого негодяя, а ей – невинного ребенка, ищущего утешения на его груди.

А Ребекка?.. Монс все еще подыскивал слова, которые нужно было прокричать ей вдогонку, пока скрип уключин не смолк вдалеке. Поздно.

Черт с ней! В любом случае она все забудет.

Внезапно рядом с ним появилась Улла Карле, одна из двух женщин в числе совладельцев бюро, и поинтересовалась, что случилось.

– Не надо! – Он умоляюще посмотрел на нее и направился к бару под открытым небом, манящему гирляндами из разноцветных фонариков.

5 Сентября, вторник

Инспектор криминальной полиции Свен-Эрик Стольнакке вел машину из Фьелльнеса в Кируну. Под колесами автомобиля шуршала галька, сзади висело облако пыли. У поворота на трассу Никкавеген с левой стороны дороги на фоне неба обозначилась голубая вершина горы Кебнекайсе.

«Странно, но я никогда не чувствую себя уставшим», – подумал Стольнакке.

Он перешагнул пятидесятилетний рубеж, но его по-прежнему очаровывала смена времен года в природе. Он чувствовал свежий осенний воздух, спускающийся в низину с высокогорных лугов, а весной радовался возвращению солнца и слушал, как стучат по крыше первые дождевые капли. Он любил ледоход. Но с годами времени не хватало все больше. Теперь нужно было брать недельный отпуск только ради того, чтобы сидеть и наслаждаться природой.

«То же с отцом», – вспомнил он.

В последний, пятидесятый год своей жизни отец без конца повторял одну и ту же песню: «Я больше никогда не увижу лета. До следующей осени я не доживу».

Похоже, именно это пугало его в смерти больше всего: никогда больше не видеть ярких осенних красок, летнего солнца, весны; что смена времен года на земле продолжится и когда его не будет.

Свен-Эрик покосился на часы. Половина второго. До встречи с прокурором оставалось полчаса. Он еще успеет заскочить в кафе Анни и перехватить бутерброд.

Он знал, чего хочет прокурор. Вот уже три месяца, как убита Мильдред Нильссон, а они до сих пор так никуда и не продвинулись в расследовании. И это не дает прокурору покоя. А кто виноват?

Стольнакке механически нажал на педаль. Неплохо было бы посоветоваться с Анной-Марией Меллой, руководителем его группы. Она находилась в декретном отпуске, и Свен-Эрик замещал ее. Он не хотел беспокоить ее дома, это выглядело бы странно. Они тесно общались, но только по службе. Он скучал по ней, но навестил только однажды, когда уже родился мальчик. Несколько раз Анна-Мария заходила в полицейский участок, но ее тут же окружали женщины, среди которых он чувствовал себя лишним. Отпуск должен был закончиться в середине января.

Они искали свидетелей. Кто-то же должен был что-нибудь заметить! В Юккас-ярви, где женщину нашли повешенной на органных хорах, в Пойкки-ярви, где жила Мильдред. Напрасно. Потом они обошли местных жителей еще раз – и снова ничего. Странно. Ее убили возле здания краеведческого клуба, у реки, на открытом месте. Потом преступник перетащил тело в церковь. Разумеется, все случилось ночью. Но ведь было светло как днем.

О ней говорили как о конфликтном человеке. Когда Свен-Эрик спросил, имела ли она врагов, несколько наиболее активных женщин общины ответили в один голос: «Да возьмите любого мужчину в деревне!» А одна дама из епархиального управления с резкими морщинами по обе стороны сжатого в куриную гузку рта так и сказала, что убитая сама виновата. Еще при жизни она оказалась в центре внимания местной прессы. Воевала с церковным советом, когда организовывала при общине курсы самообороны для женщин. Воевала с управлением коммуны, когда созданная ею женская группа по изучению Библии «Магдалина» стала требовать, чтобы треть рабочего времени муниципального катка отдавалась женской хоккейной команде и фигуристкам. А потом начались конфликты с охотниками и оленеводами. На церковных землях объявилась волчица, и Мильдред утверждала, что община должна ее защитить. На развороте местной социал-демократической газеты красовалась фотография Нильссон и одного из ее противников, «Волкофилы и волконенавистники» – гласила подпись под снимками.

А по другую сторону реки, в поселке Пойкки-ярви, в доме священника до сих пор жил ее муж. Больной, он не имел никаких сил заниматься делами наследства. Свен-Эрик помнил, какая жалость переполняла его при встрече с этим мужчиной. «Опять вы, когда же меня наконец оставят в покое!» – будто говорил он всем своим видом. Каждая беседа бередила старые раны, заставляла заново все переживать. У мужчины были заплаканные глаза. И никаких детей, с которыми можно разделить горе.

Разумеется, у Свена-Эрика были дети, дочь в Лулео. Тем не менее он знал, что такое одиночество. Он и сам жил сейчас один в своем доме. Правда, у него имелся кот. И его жену не убивали и не подвешивали на цепях.

Любой звонок или письмо от какого-нибудь сумасшедшего, признающегося в совершении этого преступления, тщательно изучали. Но это ничего не дало. Есть люди, которые любой ценой стремятся попасть на газетные полосы.

А журналисты будто с ума посходили. Мильдред Нильссон найдена мертвой в середине лета. Еще и двух лет не прошло с убийства в Кируне другой церковной знаменитости, Виктора Страндгорда, видного деятеля общины «Источник силы». Они рассуждали о сходстве между двумя преступлениями, несмотря на то что убийцы Страндгорда не было в живых. Тем не менее связь казалась очевидной: оба религиозных деятеля жестоко умерщвлены каждый в своей церкви. Оба они высказывались в прессе. Чувствовали ли они угрозу? Может, думали бежать? Насколько вообще опасно священнику жить в Кируне? Внештатные корреспонденты из газет, нанятые на период летних отпусков, приезжали наблюдать за работой полиции. Они были молоды, любопытны и не удовлетворялись ответами типа «в интересах следствия – никаких комментариев». Оживление в прессе держалось недели две.

– Черт знает что такое! – жаловался Свен-Эрик комиссару. – Невозможно разуться, чтобы вытряхнуть из ботинок мусор: в любую минуту к тебе может вломиться журналист!

Но поскольку следствие не продвигалось, газетчики скоро оставили город. Теперь их занимали два человека, насмерть задавленные толпой на фестивале.

В течение всего лета разрабатывалась версия об убийце-подражателе. Расправа над Виктором Страндгордом могла вдохновить кого-то на преступление. Управление криминальной полиции поначалу сомневалось, стоит ли привлекать к работе психиатра, ведь предполагать, что действовал серийный убийца, не было никаких оснований, и даже версия о подражателе пока нуждалась в подтверждении. Однако бросающееся в глаза сходство между двумя случаями и шумиха в прессе заставили в конце концов сделать это: в Кируну направили психиатра, которому пришлось прервать свой отпуск.

Это была женщина лет сорока. Однажды утром в начале июля она прибыла в участок. В комнате для совещаний сидело около десятка изнывавших от жары полицейских. Они закрыли окна из опасения, что кто-то может подслушать их беседу с улицы.

Свена-Эрика поразило, с каким спокойствием, пониманием, почти с любовью приехавшая говорила о серийных убийцах, маньяках и прочих безумцах. «Этот несчастный человек», «совсем молоденький мальчик, который…» – такие выражения употребляла она, приводя примеры из своей практики. Или: «К счастью для него, он был схвачен и осужден». А один из ее подопечных, рассказывала она, после нескольких лет пребывания в закрытом лечебном учреждении освободился и зажил нормальной жизнью: устроился маляром на полставки и завел собаку.

– Я не совсем уверена, – говорила психиатр, – что дело полиции решать, какую версию им разрабатывать. Если убийца – подражатель, я попробую нарисовать его более-менее правдоподобный психологический портрет.

Тут она в самых общих чертах описала преступника и предложила присутствующим задавать вопросы.

– Это мужчина. Возраст от пятнадцати до пятидесяти. Все. Извините, – добавила она, увидев на лицах полицейских улыбки.

– Конечно, нас больше бы устроило другое: «Двадцать семь лет и три месяца, работает разносчиком газет, живет со своей мамой и водит красную «Вольво», – пошутил кто-то.

– Да, и носит сорок второй размер обуви, – поддержала врач. – Специфика имитаторов в том, что они начинают сразу с серьезных преступлений. В этом случае нет необходимости искать того, кто уже был осужден за менее тяжкие деяния. Последнее согласовывается с тем, что обнаруженные на теле отпечатки пальцев вам так и не удалось найти в базе.

Полицейские закивали.

– Он может быть в списке подозреваемых или осужденных за мелкие правонарушения типа хулиганства, преследования или мелкой кражи, такое случается с подобными людьми. Но если он имитатор, то на протяжении полутора лет он сидел где-нибудь в своей комнате и читал статьи об убийстве Виктора Страндгорда. Они совершаются тихими людьми, эти особые преступления. До поры до времени этого было ему достаточно, но однажды он захотел, чтобы написали и о нем.

– Но все-таки есть существенные различия: Виктора Страндгорда избили и зарезали, ему выкололи глаза и отрезали руки.

Она кивнула.

– Это можно объяснить тем, что убийца все-таки новичок. Резать, колоть, наносить увечья – все это требует более тесного, так сказать, физического контакта с жертвой, чем удар длинным предметом типа лома, с которым, по-видимому, мы имеем дело в нашем случае. Здесь надо переступить более высокий порог. Очень может быть, что в следующий раз он использует нож. Может, он не выносит физической близости.

– Но ведь он внес женщину в церковь.

– Да, но тогда она была уже мертва. Он внес всего лишь кусок мяса. Итак, он живет один или же у него есть какое-нибудь помещение, куда никто не имеет доступа, кроме него: мастерская, кабинет или еще что-нибудь. И там много газетных вырезок. Скорее всего, они лежат где-нибудь на виду. Он одинок, плохо ладит с людьми. Очень может быть, что в его облике или поведении есть нечто такое, что от него отталкивает. Например, проблемы с личной гигиеной. На это следует обратить внимание, если вы кого-то подозреваете. Друзей у него, скорее всего, нет. Однако, как я уже сказала, – продолжала психиатр, – совсем не обязательно мы имеем дело с подражателем. Кто-то мог совершить убийство, например, в приступе ярости. Если нечто подобное, не дай бог, повторится, мы вернемся к этому разговору.

Воспоминания Свена-Эрика прервал автомобилист с собакой. Через опущенное стекло тот протянул поводок, который держал в руке, заставляя таким образом пса бежать рядом с машиной. Животное, в котором было что-то от емтландской лайки, мчалось рядом, высунув язык.

– Проклятый садист! – пробурчал Свен-Эрик, наблюдая эту сцену в зеркале заднего вида.

Вероятно, какой-нибудь любитель лосиной охоты, озабоченный тем, чтобы его собака не теряла форму. Стольнакке задумался, не стоит ли ему остановиться и переговорить с хозяином животного. Таким людям нужно вообще запретить держать собак. Большую часть жизни она, вероятно, проводит где-нибудь на псарне, взаперти.

Однако Свен-Эрик не остановился. Он только что побывал у человека, который нарушил судебный запрет на посещения своей бывшей жены и не явился на допрос, хотя его вызвали повесткой. «И так весь день проходит в дрязгах, – подумал Стольнакке. – С утра и до вечера. Неудивительно, что и в выходной рычишь на людей, бросающих на улице обертки из-под мороженого».

Но образ бегущей за автомобилем собаки всю дорогу преследовал Стольнакке. Инспектор представлял себе ее до крови стертые лапы.

Через двадцать пять минут Свен-Эрик уже переступал порог кабинета главного прокурора Альфа Бьёрнфута. Мужчина шестидесяти с лишним лет сидел на своем рабочем месте с маленьким ребенком на руках. Малыш изучал подвешенную над столом люминесцентную лампу.

– Смотри-ка! – воскликнул прокурор, завидев Стольнакке. – Пришел дядя Свен-Эрик. Это Густав, – пояснил он, – мальчик Анны-Марии.

Бьёрнфут близоруко прищурился. Густав взял его очки и сейчас ударял ими по лампе так, что она раскачивалась из стороны в сторону.

Тут вошла инспектор Анна-Мария Мелла. Она подняла брови и улыбнулась, поприветствовав таким образом Свена-Эрика, как будто они только что вместе сидели на утреннем совещании. На самом деле последний раз такое было несколько месяцев назад.

Стольнакке в очередной раз удивился, какая она маленькая. Это поражало его всегда, когда они встречались после отпуска или праздников. В его воспоминаниях она казалась больше. Сразу было заметно, что она не работает. На вытянутом лице, покрытом сейчас почти незаметными веснушками, был тот стойкий загар, который не исчезает раньше середины зимы. Толстая коса на его фоне выглядела почти белой. Сзади на шее виднелись несколько расчесанных комариных укусов, покрытых коричневыми капельками засохшей крови.

Они сели. Главный прокурор устроился за своим заваленным бумагами столом, а Анна-Мария и Свен-Эрик на диване для посетителей. Бьёрнфут был краток. Расследование убийства Мильдред Нильссон зашло в тупик. Летом они задействовали почти все имеющиеся ресурсы, но дальше так продолжаться не может. Прокурор с сожалением взглянул на Свена-Эрика, что-то высматривающего в окне. Никто не позволит им заниматься этим делом за счет всего остального. Увы!

Он сделал паузу и повернулся к Густаву. Ребенок исследовал его мусорную корзину: выудил из нее пустую коробку из-под табака, кожуру банана, пачку бумаг, скрепленных степлером, и аккуратно разложил находки на полу. После чего снял ботинки и отбросил их в сторону. Прокурор улыбнулся и продолжил.

Ему удалось уговорить Анну-Марию поработать на полставки до Рождества, пока у нее не кончится отпуск и она не перейдет на полный рабочий день. Решили, что все это время Свен-Эрик будет выполнять обязанности руководителя группы.

Бьёрнфут поправил очки и внимательно оглядел стол. Наконец он нашел дело Мильдред Нильссон и протянул его Анне-Марии и Свену-Эрику.

Анна-Мария пролистала бумаги, в то время как Стольнакке косился в папку через ее плечо. Ему стало не по себе. Каждый раз, когда он видел эти страницы, у него портилось настроение.

Прокурор попросил его коротко изложить суть дела.

На некоторое время Свен-Эрик задумался, поглаживая пальцами пышные усы, а потом принялся рассказывать. Священник Мильдред Нильссон убита в ночь накануне праздника летнего солнцестояния 21 июня. На службе в церкви поселка Юккас-ярви, которая закончилась без пятнадцати двенадцать, присутствовали одиннадцать прихожан. Шестеро из них были туристы и жили в гостинице. Полиция допросила их в четыре часа утра. Оставшиеся пять оказались членами организованного Мильдред женского кружка по изучению Библии «Магдалина».

– Женского? – переспросила Анна-Мария, заглядывая в дело.

– Да, она собрала такую группу и назвала ее «Магдалина». Сейчас в моде подобные организации. Женщины посещали службы Мильдред Нильссон и своей деятельностью возмутили многих. Так говорили и их противники, и они сами.

Анна-Мария кивнула и вернулась к бумагам. Она щурилась, читая протокол вскрытия тела и заключение патологоанатома Похьянена.

– Ее сильно избили, – сказала Анна-Мария. – «Переломы черепа… трещины… повреждения мозга… кровотечение между мягкой и жесткой мембранами…»

Тут она заметила недовольную гримасу на лице прокурора и Свена-Эрика и продолжила чтение про себя.

Нехарактерное, будто сдерживаемое насилие. Раны в основном не более трех сантиметров в длину, если считать с разрывами соединительной ткани. Сильные повреждения мягких тканей. Но вот другое: «На левом виске рана удлиненной формы… сине-красная… припухшая… слева в трех сантиметрах ниже слухового прохода и в двух сантиметрах выше следы ударов…»

Ударов? А что об этом сказано в докладе полиции? Она пролистывает еще несколько страниц вперед. «Следы ударов и вытянутой формы раны на левом виске, нанесенные ломом или подобным предметом».

Свен-Эрик продолжал докладывать.

После службы священник переоделась в ризнице, заперла церковь и спустилась к реке неподалеку от здания краеведческого клуба, где стояла ее лодка.

Там на нее напали. Убийца отнес тело в церковь и поднялся с ним на хоры, предварительно заперев двери. Преступник обмотал шею жертвы железной цепью и повесил ее на органе.

Мильдред Нильссон вскоре была обнаружена церковным сторожем, тоже женщиной, которая приехала в церковь на велосипеде, повинуясь внезапному желанию украсить алтарь цветами.

Краешком глаза Анна-Мария взглянула на сына. Он добрался до ящика с подлежащими уничтожению документами и принялся рвать бумагу за бумагой. Невообразимое счастье!

Анна-Мария продолжила чтение. Серьезные повреждения верхней челюсти и скулы. Один зрачок расширен: левый шесть миллиметров в диаметре, правый – четыре. Причина – повреждения мозга. «Верхняя губа сильно распухла. Правая ее сторона сине-фиолетового цвета… вскрытие показало сильное внутреннее кровотечение». О боже! Резцы на верхней челюсти выбиты. В полости рта обнаружено большое количество крови и два чулка, которые убийца засунул в горло жертвы.

– Били в основном по голове, – заметила Анна-Мария.

– Две раны на груди.

– «Нанесены похожим на лом предметом».

– Вероятно, ломом.

– «Рана на виске удлиненной формы»… Это первый удар, как вы думаете?

– Похоже. В таком случае можно предположить, что он правша.

– Или она.

– Да. Но преступник нес тело от реки до церкви, а это довольно далеко.

– Почему именно нес? Ее могли положить, скажем, в тачку.

– Ты же знаешь Похьянена. Он указал, как именно стекала с нее кровь: сначала она бежала с груди в сторону спины.

– Значит, тело лежало на спине.

– Да, криминалисты осмотрели это место. Совсем недалеко от берега, где стояла ее лодка. Иногда Нильссон использовала ее, чтобы переправиться на тот берег, в Пойкки-ярви. На берегу возле лодки обнаружены ее туфли.

– Что дальше? Я имею в виду кровотечения.

– Дальше были менее обильные кровотечения от ран на лице и голове в области темени.

– О’кей, – согласилась Анна-Мария. – Убийца нес ее, обхватив за плечи, головой вниз.

– Да, это все объясняет. Согласись, слишком большая нагрузка для утренней гимнастики сельской домохозяйки.

– Вероятно, и я смогла бы перенести ее, – заметила Анна-Мария. – Да и повесить на органе тоже. Она ведь была совсем маленькая.

«Особенно если бы я была вне себя, в ярости…» – добавила она мысленно.

– Кровотечения от последних повреждений идут в направлении ног, – продолжал Свен-Эрик.

– Это когда ее уже повесили?

Свен-Эрик кивнул.

– То есть тогда она еще не умерла?

– Не совсем. Так написано в заключении.

Анна-Мария посмотрела в документы. Небольшое кровотечение на коже пониже раны на шее открылось, когда Мильдред уже повесили. Судмедэксперт Похьянен полагал, что тогда она умирала, то есть была чуть жива, вероятно, без сознания.

– А что с этими…чулками… во рту? – спросила Анна-Мария.

– Это ее чулки, – ответил Свен-Эрик. – Ведь ее туфли нашли на берегу. Когда Нильссон повесили, у нее ничего не было на ногах.

– Такое мне приходилось видеть и раньше, – заметил прокурор. – Когда убивают таким способом, жертва дергается и хрипит. Это довольно неудобно. И чтобы заставить ее замолчать…

Бьёрнфут оборвал фразу, вспомнив один случай из своей практики. Тогда муж лишил жизни жену, предварительно избив ее. В горле женщины обнаружили полгардины.

Анна-Мария разглядывала фотографии. Разбитое лицо. Зияющий провал рта без передних зубов.

«А руки? – вспомнила она. – Если она сопротивлялась, должны остаться следы на внешних ребрах ладоней».

– И никаких следов борьбы? – спросила Анна-Мария.

Прокурор и Свен-Эрик покачали головами.

– И никаких отпечатков пальцев?

– Удалось обнаружить отпечатки на одном чулке.

В это время Густав принялся обдирать листья на фикусе, который стоял на полу в кадке. Анна-Мария попыталась оттащить мальчика, но тот ударился в крик.

– Нельзя, нет, – повторяла Анна-Мария отбивающемуся сыну, который рвался обратно к фикусу.

Прокурор хотел было что-то сказать, но тут Густав завыл, как сирена. Анна-Мария попробовала занять его своими ключами от машины и мобильным телефоном, но все это с грохотом полетело на пол. Густав решил ободрать фикус и был не намерен отступать. Анна-Мария ухватила его под мышки и потащила из комнаты.

– Я опубликую объявление под рубрикой «Отдам даром», – выдавила она сквозь зубы. – Или нет, лучше «Меняю». «Здорового мальчика полутора лет на газонокосилку».

Свен-Эрик проводил Анну-Марию до машины. «Все тот же потрепанный «Форд Эскорт», – отметил он про себя. Густав забыл о своей обиде, лишь только его поставили на землю. Сначала его внимание привлек голубь, клевавший что-то из картонной коробки. Завидев Густава, птица устало взмахнула крыльями и улетела прочь, а мальчик принялся рассматривать коробку, из которой потекло что-то розовое, похожее на рвоту. Он не успел добежать до нее, когда Анна-Мария подхватила сына. Ребенок заревел, словно настал его последний час. Наконец мать устроила его на детском кресле в машине и захлопнула дверцу. Изнутри раздался приглушенный крик.

– Вот там я его и оставлю, а сама прогуляюсь до дома, – слабо улыбнулась она Свену-Эрику.

– Подумать только, как он протестует, когда ты мешаешь ему сделать задуманное, – Свен-Эрик кивнул на коробку.

Анна-Мария содрогнулась в притворном ужасе, подтверждая его мысль.

На несколько секунд они замолчали.

– Да, – усмехнулся Стольнакке, – мне опять предстоит работать с тобой.

– Бедняга, – улыбнулась в ответ Анна-Мария. – Да, спокойной жизни пришел конец, – добавила она серьезно. – Мильдред была не из робкого десятка, судя по тому, что писали о ней газеты. Организовала курсы самообороны и все такое. И никаких следов борьбы!

– Я заметил, – кивнул Свен-Эрик.

Кончики его усов встали торчком, а лицо приняло сосредоточенное выражение.

– Похоже, она не ожидала нападения и знала его, – проговорил Свен-Эрик, усмехнувшись. – Или ее, – уточнил он, сделав паузу.

Анна-Мария задумчиво кивнула. Стольнакке смотрел вдаль, на ветровые турбины в Пеураваара. Это была одна из их излюбленных тем для обсуждения: Свен-Эрик полагал, что они красивы; Анна-Мария находила их похожими на уродливые утюги.

– Возможно, – произнесла она в ответ на его предположение.

– Вероятно, у преступника есть собака, – продолжал Свен-Эрик. – На одежде Мильдред криминалисты нашли волоски собачьей шерсти, а она не держала животных.

– Что за собака?

– Неизвестно. После Хелен из Хёрбю мы пытались развивать технологии, но… Породу определить невозможно, однако если найдется подозреваемый с собакой, можно будет сравнить образцы шерсти.

В это время крик из салона автомобиля усилился, и Анна-Мария села за руль. Должно быть, разорвало выхлопную трубу, когда машина тронулась с места. Во всяком случае, звук был такой, будто по ней прошлись бензопилой. «Форд Эскорт» дернулся и помчался в сторону района Яльмар-Лундбумсвеген.

– Черт, ну ты и водишь! – крикнул Свен-Эрик вслед удаляющейся машине.

Сквозь облако маслянистого газа он видел, как Анна-Мария на прощание помахала рукой.

Ребекка Мартинссон вела взятый напрокат «Сааб» в сторону Юккас-ярви. Торстен Карлссон дремал на пассажирском месте, откинувшись на спинку. Он расслаблялся накануне предстоящей встречи и время от времени смотрел в окно.

– Предупреди, если будем проезжать что-нибудь достойное внимания, – попросил он Ребекку.

Та криво усмехнулась.

«Здесь все достойно внимания, – подумала она. – Вечернее солнце в просвете между соснами. Мошкара, клубящаяся над кустами иван-чая в придорожной канаве. Трещины в асфальте. И все то, что лежит на дороге, расплющенное и мертвое».

Встреча со священниками должна была состояться не раньше завтрашнего утра. Однако по телефону пастор сказал Торстену следующее:

– Если приедете вечером во вторник, дайте мне знать. Я покажу вам две красивейшие церкви Швеции, в Кируне и Юккас-ярви.

– Едем во вторник! – решительно заявил Торстен. – Хорошо бы поговорить с ним до начала совещания. Надень что-нибудь поприличнее.

– Сам надень что-нибудь поприличнее, – огрызнулась Ребекка.

В самолете они сидели рядом с женщиной, которая сразу же завязала разговор с Торстеном. Она была высокого роста, в просторной льняной куртке и с огромным медальоном на шее, изображающим что-то из «Калевалы». Когда Торстен сообщил ей, что направляется в Кируну в первый раз, она восторженно хлопнула в ладоши. А потом принялась давать советы, что ему обязательно следует посмотреть.

– Со мной мой собственный гид, – кивнул Торстен в сторону Ребекки.

Женщина повернулась к ней.

– Вы уже бывали в Кируне?

– Я родилась там.

Попутчица оглядела Ребекку с головы до ног – и в глазах ее мелькнуло недоверие.

Ребекка отвернулась к окну, предоставив Торстену одному продолжать разговор. Она знала, что в Кируне будет выглядеть чужой в этом сером костюме и туфлях от «Бруно Магли»[10], и ей это не нравилось.

«Ведь это моя родина», – с возмущением подумала она.

Тем временем самолет пошел на посадку. Внизу открылся город: скопление зданий, упорно цепляющихся за склоны гор, богатых железом. А вокруг болота, низкорослые леса да реки. Ребекка затаила дыхание.

Однако в аэропорту она все-таки чувствовала себя чужой. Направляясь к автомобилю, они с Торстеном встретили группу возвращающихся домой туристов. От них пахло потом и кремом от комаров. Их лица были обветрены и загорели на сентябрьском солнце. Выделялись только белые «гусиные лапки» у глаз, оттого что в горах туристы постоянно щурились.

Ребекка представляла, каково им сейчас. Она знала эту боль в ногах и усталость в мышцах после недельного пребывания в горах. Туристы выглядели довольными и немного сонными. На них были яркие куртки и брюки цвета хаки, в то время как Ребекка надела плащ с шарфом.

Когда машина проезжала мимо реки, Торстен оживился, разглядывая в окно рыбаков.

– Надеюсь, и нам представится возможность присоединиться к ним, – сказал он.

– Разумеется, и ты ее не упустишь. Думаю, ты хорошо впишешься в их компанию, – ответила Ребекка.

– Думаешь? Какая досада, что я никогда не приезжал сюда раньше! Я ведь не бывал севернее Евле.

– Зато сейчас ты по уши счастлив. Ты ведь давно мечтал побывать на севере: увидеть здешние горы, ущелья… Может, возьмем отпуск в следующий раз и побродим немного?

– О’кей.

– И чтоб никаких жалоб типа «какого черта мы поднялись сегодня в такую рань».

– Разумеется.

– Даже в шутку.

– Да-да…

Ребекка припарковала автомобиль возле часовни. Пастора[11] нигде не было видно, и они по гравийной дорожке направились к красному деревянному дому с белой отделкой. Неподалеку протекала река. Она обмелела, как и всегда в это время года.

Торстен отчаянно отбивался от комаров. Ребекка позвонила несколько раз, но никто не открыл. Они уже собрались уходить, как вдруг увидели, что по ту сторону штакетника к дому приближается человек.

Он окликнул гостей и помахал им рукой. Когда мужчина подошел, Торстен с Ребеккой увидели на нем рубашку с воротником священника.

– Здравствуйте, вы, должно быть, из бюро «Майер и Дитцингер». – Сначала незнакомец протянул руку Торстену Карлссону, в то время как Ребекка отступила на полшага, заняв секретарскую позицию. – Стефан Викстрём.

Ребекка тоже представилась просто по имени и фамилии.

Перед ней стоял мужчина сорока с лишним лет в джинсах, кроссовках и рубашке с белым воротником.

«Священник по жизни, – подумала Ребекка. – Даже вне своих церковных обязанностей».

– Вы договаривались о встрече с пастором Бертилом Стенссоном, – продолжал Викстрём. – К сожалению, он не смог прийти сегодня вечером и поэтому попросил меня показать вам церковь.

Ребекка с Торстеном поблагодарили Стефана Викстрёма и последовали за ним в красное деревянное здание, крытое дранкой, от которой исходил запах смолы. Ребекка шла позади мужчин. Викстрём обращался почти исключительно к Торстену, который, подыгрывая ему, казалось, тоже забыл о существовании Ребекки.

«Очень может быть, что Бертил Стенссон не встретил нас сегодня вечером, потому что не смог. Однако не исключено, что он просто не хочет сотрудничать с бюро», – подумала она.

Внутри царили полумрак и тишина. Торстен расчесывал свежие комариные укусы.

Стефан Викстрём рассказывал им о церкви, построенной еще в восемнадцатом веке. Ребекка думала о своем, поскольку все уже знала и о картинах, украшающих алтарь, и об усыпальнице под полом. Однако вскоре священник сменил тему, и она прислушалась.

– Здесь, – показал Викстрём, – на органных хорах.

Торстен поднял глаза к блестящим трубам и саамскому солярному знаку, украшавшему инструмент.

– Это был страшный шок для всех, – продолжал Викстрём.

– О чем вы? – заинтересовалась Ребекка.

Священник взглянул на нее удивленно.

– Здесь ее повесили, – пояснил он, – мою коллегу, убитую летом.

Ребекка уставилась на него, ничего не понимая.

– Убитую летом? – переспросила она.

Нависла неловкая пауза.

– Да, летом… – повторил священник, в свою очередь недоумевая.

– Оставь, – прошептал Ребекке Торстен.

Но та упрямо тряхнула головой.

– Этим летом здесь, в Кируне, была убита женщина-священник. Разве вы не знали? – спросил Викстрём.

– Нет.

Он посмотрел на нее почти с испугом.

– Должно быть, вы одна такая в Швеции… Я думал, вы знаете. Об этом писали все газеты, передавали в каждом выпуске новостей.

Их беседа чем-то напоминала игру в настольный теннис.

– Но я не читала летом газет и не смотрела телевизор, – парировала Ребекка.

Торстен закатил глаза и сложил ладони в молитвенном жесте.

– Я действительно думал… – начал он. – Ведь это так понятно, черт возьми.

Он замолчал и укоризненно посмотрел на священника. Тот улыбнулся ему в ответ, словно отпуская грехи, и Торстен продолжил:

– Ясное дело, тебе никто не сказал. Может, подождешь снаружи, пока мы тут побеседуем? Или принести стакан воды?

Ребекка растерянно улыбалась, не успев сообразить, какое выражение лица ей следует принять в этот момент.

– Все в порядке. Я подожду снаружи.

Она оставила мужчин в церкви, вышла за дверь и задержалась на ступенях.

«Разумеется, такое должно было произвести на меня впечатление, – подумала она. – Не исключено, что я упала бы в обморок».

Послеполуденное солнце нагрело стену колокольни, и Ребекка подавила в себе желание на нее опереться, боясь испачкать и помять одежду. Запах размякшего от жары асфальта мешался с запахом смолы, исходившим от крыши.

Ребекка думала о том, что сейчас, должно быть, Торстен рассказывает священнику, как она застрелила убийцу Виктора Страндгорда. Может, и привирает, ведь теперь он думает только о сделке. А история Ребекки лежит в мешке с угощениями, которыми Торстен потчует клиента, рядом с солеными анекдотами и приправленными перцем сплетнями. Во всяком случае, будь Викстрём адвокатом, Торстен непременно рассказал бы ему, как было дело. Развязал бы свой мешок и предложил ему Ребекку. Но священники, вероятно, не такие сплетники, как юристы.

Мужчины вышли через десять минут. Викстрём долго пожимал руки Ребекке и Торстену.

– Жаль, что Бертил вынужден был уехать. Случилась автомобильная катастрофа, он не мог отказать. Подождите, я попробую связаться с ним по мобильному.

Пока Стефан Викстрём звонил пастору, Ребекка и Торстен обменялись взглядами. Значит, Стенссон действительно не смог их встретить. Ребекка все спрашивала себя, зачем Стефан Викстрём хотел увидеть их за день до назначенной встречи. Он что-то собирался сказать, думала она. Но что?

Наконец Стефан Викстрём засунул телефон в задний карман джинсов.

– Увы! – произнес он, печально улыбаясь. – Только автоответчик. Но мы увидимся завтра.

Прощание было коротким, поскольку расставались ненадолго. Торстен попросил у Ребекки ручку и записал в блокнот название книги, которую священник рекомендовал ему почитать, продемонстрировав неподдельный интерес к беседе.

Потом оба юриста возвращались в город. Ребекка рассказывала Торстену, что представлял собой Юккас-ярви до того, как сюда повалили туристы. Тихий поселок на берегу реки с единственным на всю округу продовольственным магазином «Консум». Люди уезжали отсюда постоянно, словно утекал песок в песочных часах, отмеряя его время. В здании краеведческого клуба варили кофе редкие приезжие. Дома здесь никто не покупал: так они и стояли, опустевшие, с темными окнами, протекающими крышами и прячущимися в стенах мышами. Пашни зарастали травой.

А что сейчас? Люди со всего мира приезжают зимой в Юккас-ярви, чтобы поспать в ледяном отеле под оленьими шкурами, прокатиться в тридцатиградусный мороз на снегоходе или собачьей упряжке или обвенчаться в ледяной церкви. А в любое другое время года их влекут сюда бани на плотах или рафтинг.

– Притормози, – скомандовал Торстен. – Здесь мы сможем поесть.

Он показал на вывеску у самой дороги. Она представляла собой две грубо вытесанные деревянные стрелки, указывающие влево, на которых на белом фоне были намалеваны кривые зеленые буквы: «Комнаты» и «Еда до 23 часов».

– Вряд ли, – засомневалась Ребекка. – Это ведь дорога на Пойкки-ярви, а там ничего такого нет.

– Ну же, Мартинссон, – принялся подбадривать ее Торстен, пристально глядя туда, куда указывали стрелки, – где твоя страсть к приключениям?

Ребекка вздохнула, словно мамаша, уступающая капризу ребенка, и повернула в сторону Пойкки-ярви.

– Там ничего нет, – повторила она, – кроме церкви, часовни и нескольких домов. Слово даю, что тот, кто сто лет назад повесил эту вывеску, через неделю после этого разорился.

– Если ты так в этом уверена, поворачивай в город, поедим там, – беспечно ответил Торстен.

Асфальтированная дорога незаметно перешла в проселочную, по левую сторону от которой протекала река и виднелись дома поселка Юккас-ярви. Гравий скрипел под автомобильными шинами. По обе стороны дороги выстроились деревянные дома, в основном крашенные в красновато-коричневый цвет. Их разделяли клумбы с увядшими цветами, устроенные в тракторных шинах или украшенные миниатюрными ветряными мельницами. Кое-где виднелись детские качели и песочницы. Собаки прыгали в своих загонах и лаяли вслед автомобилю. Ребекке казалось, что она чувствует взгляды, направленные на них из окон. Неизвестная машина. Чья она может быть? Торстен озирался по сторонам с лицом счастливого ребенка, комментировал увиденное, помахал рукой пожилому мужчине, собиравшему граблями листву во дворе. Старик прервал свою работу и проводил машину внимательным взглядом. Им встретилась группа подростков на велосипедах и парень постарше на грузовом мопеде.

– Тут, – наконец показал рукой Торстен.

Кафе располагалось в дальнем конце деревни, судя по всему – в здании бывшего гаража. Строение напоминало грязно-белую картонную коробку. Штукатурка во многих местах отваливалась. Во фронтальной стене, обращенной к дороге, зияли две огромные двери, похожие на гаражные ворота. Створки оснастили продолговатыми окнами, чтобы в помещение проникал свет. В одной из торцовых стен виднелась еще одна, обычная, дверь и зарешеченное окно. По обе стороны каждой двери стояла пара заполненных землей пластиковых бочек, в которых цвели ноготки. Коричневая краска на воротах, дверях и оконных рамах отслаивалась. У другой торцовой стены, выходящей во двор, в высокой сухой траве стояло несколько снегоочистителей некогда красного цвета.

Три курицы с кудахтаньем пронеслись по двору и скрылись за углом дома, когда автомобиль въехал во двор. Пыльная неоновая вывеска «Last Stop Diner»[12] была прислонена к обращенной в сторону реки стене. «Бар открыт» – провозглашал складной деревянный щит, установленный возле одной из дверей. Во дворе стояли еще три машины.

Увидев по другую сторону дороги пять дачных домиков, Ребекка догадалась, что именно в них располагаются обещанные комнаты.

Она выключила мотор. В этот момент во двор въехал тот самый грузовой мопед, который они встретили по дороге, и остановился возле стены. За рулем сидел рослый юноша. Несколько секунд он не вставал с места и озирался вокруг, словно решая, стоит ли ему здесь сходить. Он пялился из-под своего шлема на Ребекку, Торстена и незнакомый автомобиль, а потом принялся раскачиваться на сиденье, так что его крепкие челюсти ходили из стороны в сторону. Наконец он слез с мопеда и направился к дверям. Парень шел, согнув в локтях руки, наклонившись вперед и уставившись в землю.

– Ну вот и шеф-повар пожаловал, – пошутил Торстен.

Ребекка хмыкнула. Этот звук используется помощниками адвокатов, когда они не хотят смеяться над грубыми шутками своих начальников или клиентов, но вынуждены как-то на них реагировать, чтобы избежать неприятностей.

Молодой человек остановился перед дверью. «Он похож на бурого медведя в зеленой куртке», – заметила про себя Ребекка. Неожиданно парень повернулся и направился обратно к мопеду. Там он снял свою зеленую куртку, аккуратно сложил ее на сиденье, расстегнул шлем и осторожно, словно тот был сделан из хрупкого стекла, поставил его сверху. Затем отступил на шаг, словно чтобы полюбоваться своей работой, после чего вернулся и чуть-чуть поправил шлем. Все это время его голова по-прежнему была опущена и немного склонена набок.

Затем юноша еще раз взглянул на Ребекку с Торстеном и почесал свой массивный подбородок. «Ему лет двадцать с небольшим, – подумала Ребекка. – Но мозги как у ребенка, это видно».

– Что он делает? – шепотом спросил Торстен.

Ребекка покачала головой.

– Пойду спрошу, можно ли нам здесь пообедать.

Она вышла из машины. Из открытого окна кафе, затянутого зеленой сеткой от комаров, доносились звуки телевизионной трансляции какого-то матча, негромкая беседа и звон посуды. Мимо по реке прогрохотала лодка с подвесным мотором. Из кухни доходили запахи готовящейся пищи. Становилось прохладнее.

«Совсем как дома», – подумала Ребекка и посмотрела на лес по другую сторону дороги. Там на скудной песчаной почве высилась колоннада стройных сосен. Лучи низкого вечернего солнца окрашивали их стволы в медный цвет, золотили заросли низкого кустарника и покрытые мхом камни.

Внезапно она представила там саму себя. Маленькую девочку в вязаном свитере из синтетической пряжи, который трещал и кололся, когда его надевали через голову. Старые вельветовые джинсы были ей коротки, поэтому снизу к штанинам пришили полоски ткани. Вот она выходит из леса с чашкой черники в руках и направляется к сараю, где сидит бабушка. На цементном полу горит костер, чтобы отпугивать комаров. Дыма в самый раз. Больше нельзя: коровы начнут кашлять. Бабушка доит Мансикку[13], лбом прижимая хвост коровы к ее боку. Струйка молока бежит в ведро. Когда Мансикка наклоняется к стогу сена, слышится лязг цепи.

– Где же ты гуляла целый день? – спрашивает бабушка, в то время как ее руки продолжают дергать за коровьи соски, не сбиваясь с ритма.

– В лесу, – отвечает маленькая Ребекка.

Она засовывает несколько ягод черники бабушке в рот и только потом понимает, насколько голодна сама.

Торстен нетерпеливо постучал в окно автомобиля.

«Я хочу остаться здесь», – подумала Ребекка и сама удивилась собственной смелости.

Кочки в лесу похожи на подушки. Они покрыты блестящими темно-зелеными листьями брусники и нежной порослью черники, листья которой уже начинают краснеть.

«Приходи, ложись в мою постель, – шепчет лес. – Положи свою голову на мою подушку и слушай, как шепчется в кронах ветер».

Торстен постучал снова.

Ребекка кивнула рослому юноше в знак приветствия. Он все еще стоял на пороге кафе, когда она заходила в дверь.

Два гаража, когда-то составлявшие авторемонтную мастерскую, были, очевидно, перестроены в кафе и бар. Вдоль стен зала стояло шесть столов из сосны, покрытой темным лаком. За каждым могли уместиться семь человек, при условии что один сядет на углу. Пластиковое покрытие на полу кораллового цвета с черными прожилками под мрамор гармонировало с розовыми обоями, разрисованными узором, который не прерывался даже на открывающейся в обе стороны двери, ведущей на кухню. Вокруг выкрашенной в розовый цвет водопроводной трубы вились лианы искусственного плюща. За покрытой темным лаком барной стойкой в левом углу зала стоял мужчина в голубом переднике и вытирал стакан, который затем поставил на полку с напитками, предлагаемыми посетителям. Он приветствовал Ребекку. У мужчины была темно-коричневая бородка и кольцо в правом ухе. Из-под закатанных рукавов черной тенниски виднелись мускулистые руки. За одним из столов сидели еще трое мужчин, пощипывавшие хлеб из берестяной вазочки в ожидании своего заказа. На столе лежали приборы, завернутые в салфетки цвета красного вина. Все трое не отрываясь смотрели на экран телевизора.

На них были застиранные фланелевые рубашки поверх футболок с потертыми воротниками, а рабочие кепки они побросали на один из свободных столов. Синие брюки одного из посетителей держались на подтяжках с логотипом какого-то предприятия. Двое других расстегнули свои рабочие комбинезоны, так что их верхняя часть вместе с подтяжками болталась, свисая на пол.

Одинокая женщина средних лет окунала ломтик хлеба в тарелку с супом. Она мельком улыбнулась Ребекке и быстро запихнула кусок в рот, прежде чем он успел развалиться. У ее ног спал черный лабрадор с седыми волосками на носу. Рядом с женщиной на стуле висел невообразимо изношенный и уродливый плащ. Волосы ее были коротко стрижены, вернее сказать – обкромсаны.

– Чем могу быть полезен? – спросил Ребекку бармен с кольцом в ухе.

Не успела она ответить, как дверь на кухню распахнулась и оттуда вышла девушка лет двадцати с небольшим с тремя тарелками в руках. Ее длинные волосы были окрашены белыми, неестественно красными и черными полосами, одну бровь украшал пирсинг, в крыле носа блестели два камешка.

«Красивая девушка», – заметила про себя Ребекка.

– Слушаю вас! – нетерпеливо обратилась к ней официантка, остановившись возле ее столика, и, не дожидаясь ответа, принялась расставлять тарелки перед тремя мужчинами в рабочих комбинезонах.

Ребекка собиралась было спросить, можно ли здесь пообедать, однако теперь этот вопрос показался ей излишним.

– Там, на вывеске, написано «комнаты», – сказала Ребекка неожиданно для себя. – Сколько это стоит?

Лицо бармена приняло озабоченное выражение.

– Мимми, – обратился он к официантке. – Она спрашивает насчет комнаты.

Девушка с разноцветными волосами повернулась к Ребекке, вытерла руки о передник и откинула с лица потную прядь.

– У нас летние домики. Комната стоит двести семьдесят крон за ночь.

«Зачем мне это? – подумала Ребекка и в следующую секунду нашла ответ: – Я хочу остаться здесь. Одна».

– Хорошо, – обратилась она к девушке. – Через минуту я вернусь сюда с мужчиной, и мы пообедаем. Если он спросит насчет комнаты, скажите ему, что осталось только одно место, для меня. О’кей?

Между бровями Мимми появилась складка.

– Но зачем мне это надо? – спросила она. – Дела у нас и так идут хуже некуда.

– Выбирайте, – ответила Ребекка. – Если скажете, что место есть и для него тоже, мы оба заночуем в гостинице в городе. Или один гость, или ни одного.

– У вас проблемы с этим парнем? – усмехнулся бармен.

Ребекка пожала плечами. Пусть думают что хотят. Что она должна ответить?

Мимми развела руками.

– Ну что ж, – вздохнула она. – Но вы будете есть вместе, так? Или мне сказать, что еды осталось только на вас одну?

Пока Торстен читал меню, Ребекка разглядывала его лицо. Его щеки порозовели от счастья, а очки так вжались в переносицу, что казалось, еще чуть-чуть – и он не сможет дышать. Волосы торчали в разные стороны. Мимми стояла за его спиной и, тыча пальцем в меню, вслух читала названия блюд. Ни дать ни взять школьная учительница.

«Да, поесть он любит», – заметила про себя Ребекка.

Он появился здесь в своем сером офисном костюме и приветливо поздоровался с мужчинами в рабочих комбинезонах. Те, смутившись, что-то пробурчали в ответ. А потом вошла громкоголосая красавица Мимми с пышным бюстом, так непохожая на покладистых столичных секретарш. Воображение Торстена, должно быть, разыгралось.

Мимми показала на прибитую к стене грифельную доску с надписью «Жаркое с овощным или грибным ризотто».

– Можно достать что-нибудь из морозилки, – предложила она. – На гарнир есть картошка или макароны, если хотите.

Напротив нескольких блюд в меню стояла пометка «из морозильника»: лазанья, фрикадельки, кровяная запеканка, рагу из северного оленя, суовас[14], эскалоп.

– Попробую, пожалуй, кровяную запеканку, – решил наконец Торстен.

В этот момент дверь отворилась. В зал вошел тот самый рослый юноша с грузового мопеда и остановился у входа. Выглаженная полосатая рубашка, застегнутая на все пуговицы, казалось, была ему тесна. Он избегал смотреть в глаза другим посетителям. Голову юноша держал немного набок и выпятил огромный подбородок в сторону продолговатого окна, словно указывая им на выход.

– Боже, Винни! – воскликнула Мимми, завидев его. – Какой ты красивый!

Молодой человек мельком взглянул на нее и застенчиво улыбнулся.

– Подойди-ка ко мне, Винни, дай на тебя посмотреть! – воскликнула женщина с собакой, отодвигая тарелку супа.

Только сейчас Ребекка заметила, как похожи друг на друга Мимми и эта женщина. Словно мать и дочь.

Собака подняла голову и пару раз лениво ударила хвостом по полу, после чего снова улеглась и заснула.

Юноша направился к женщине с собакой. Та захлопала в ладоши.

– Какой ты сегодня стильный! Что за рубашка! С днем рождения, Винни!

Польщенный Винни заулыбался, задрав подбородок к потолку. В этой смешной позе он напомнил Ребекке Рудольфо Валентино.

– Новая, – с гордостью произнес он.

– Видно, что новая, – продолжала восхищаться Мимми.

– Собрался на танцы, Винни? – спросил один из мужчин. – Мимми, достань-ка пять штук готовых блюд из морозилки. Что сама выберешь.

– Тоже новые, – продолжал хвастать юноша, показывая на штаны.

Он поднял руки, предоставляя всем возможность как следует разглядеть свои серые брюки-чинос, стянутые армейским ремнем.

– Тоже новые? – в один голос переспросили обе женщины. – Замечательные брюки!

– Садись, – предложила Мимми, выдвигая перед Винни стул. – Твой папа еще не подошел, но ты можешь побыть пока с Лизой и подождать его.

– А торт? – поинтересовался Винни.

– Разумеется, ты получишь свой торт, – успокоила его Мимми. – Думаешь, я забыла? Но только после обеда.

Мимми погладила молодого человека по голове и исчезла на кухне.

Ребекка через стол наклонилась к Торстену.

– Я думаю заночевать здесь, – сказала она. – Ты ведь знаешь, я выросла на этой реке несколькими милями вверх по течению, и сейчас во мне пробудились воспоминания детства. Но я подвезу тебя до города, а завтра утром за тобой заеду.

– Нет проблем, – отвечал Торстен, охваченный духом авантюризма. – Я тоже могу остаться.

– Думаешь, у них такие широкие кровати? – попыталась пошутить Ребекка.

Тут появилась Мимми, держа пять контейнеров с готовыми блюдами, завернутых в алюминиевую фольгу.

– Мы решили остаться здесь на ночь, – обратился к ней Торстен. – У вас есть свободные комнаты?

– К сожалению, только одна, – ответила девушка, – c кроватью на одного человека.

– Я заеду за тобой, – попыталась утешить Торстена Ребекка.

За его улыбкой преуспевающего совладельца адвокатского бюро она вдруг разглядела лицо обиженного толстого мальчика, которого не берут в игру. «Он хочет мне показать, что ему все равно», – отметила Ребекка про себя.

Когда Ребекка вернулась из города, уже совсем стемнело. На фоне темно-синего неба вырисовывался черный силуэт леса. Она припарковалась возле входа и заперла дверцу машины. Из бара доносились мужские голоса, звон посуды и звуки знакомой телевизионной рекламы. Грузовой мопед Винни все еще стоял у дверей. Она понадеялась, что праздник удался.

Избушка, в которой ей предстояло заночевать, находилась по другую сторону дороги, на лесной поляне. Тусклая лампочка над дверью освещала цифру 5.

«Я свободна», – подумала Ребекка.

Она направилась было к дверям домика, но потом внезапно повернула в лес. Стройные ели безмолвно тянулись к небу, на котором уже загорались первые звезды. Ребекка опустилась на землю. Ели медленно качали своими вершинами, будто приветствуя или успокаивая ее. Ветер осторожно волновал их длинные бархатные одеяния сине-зеленого цвета.

Последние в этом году комары озлобленно зудели, отыскивая на теле Ребекки самые лакомые места.

Она не заметила, что Мимми тоже вышла вынести мусор.

– Ну, теперь держи ухо востро, – сказала официантка своему напарнику Мике, вернувшись на кухню.

Она поведала ему, что их ночная гостья легла спать не в постели в летнем домике, а в лесу, на голой земле.

– Странно, – ответил Мике.

Мимми закатила глаза.

– А скоро выяснится, что она какого-нибудь шаманского рода или ведьма, которая летает над лесом и варит зелье на костре.

Золотая Лапа

Золотой Лапе исполнилось три года, когда ее впервые заметил человек. Произошло это в Северной Карелии на реке Водла на Пасху. Сама она видела людей до этого много раз и узнавала их резкий запах. Она знала, чем сейчас они занимаются: рыбачат. Еще долговязой одногодкой, она в сумерках часто подкрадывалась к реке, чтобы утолить голод всем тем, что оставляли после себя двуногие: мелочью вроде плотвы и язя и внутренностями более крупной рыбы.

Володя с братом пробурили во льду четыре проруби, между которыми надо было поставить три сети. Володя опустился на колено, готовый принять рейку, которую пустил под лед брат. Мокрые пальцы болели на морозе. На лед Володя тоже не особенно полагался, все время держал наготове лыжи: в случае чего – можно будет лечь на них животом и добраться до берега. Но место хорошее, поэтому Александр предпочитал ставить сети здесь, где русло реки обрывается, резко уходя на глубину. Течение относило сюда много рыбы.

В то же время здесь опасно. Володя знал, что если вода поднимется, она подточит лед изнутри: сегодня он достигает трех ладоней в толщину, а назавтра может истончиться до двух пальцев.

Однако выбора у него не было. Он решил навестить брата на Пасху. Семья Александра жила в двухэтажном доме: на первом этаже ютился он сам с двумя дочерьми и женой, а второй занимала его и Володина мать. Александр отвечал за женщин. Сам Володя работал на предприятии «Транснефть» и жизнь проводил в бесконечных разъездах. Прошлой зимой он побывал в Сибири, осенью – под Выборгом, а последние несколько месяцев провел в карельских лесах. И когда брат предложил ему поставить сети, он не мог отказать. В этом случае Александр пошел бы на реку один. А завтра за обеденным столом Володя чувствовал бы себя нахлебником.

Александр – жесткий человек. Подвергнуть опасности свою жизнь и жизнь младшего брата – в этом он весь. Но сейчас он будто смягчился и почти улыбался, опустив в прорубь окоченевшие синие руки. «Может, он подобрел бы, родись у него сын», – подумал Володя.

И стоило ему только вспомнить о ребенке, которым беременна сейчас жена брата, как он увидел волчицу. Она стояла совсем недалеко, на другом берегу, на лесной поляне, и смотрела на людей. Володя разглядел ее косо поставленные глаза и длинные лапы. По-зимнему роскошный мех кое-где серебрился от снега. Их взгляды встретились. Александр ничего не видел, он стоял к ней спиной. Лапы у волчицы были неправдоподобно длинные и отливали золотом. Королева. А Володя стоял перед ней на коленях на льду, словно деревенский мальчишка, в мокрых варежках, съехавшей набок зимней шапке-ушанке и потными волосами.

«Волчица с золотыми лапами», – подумал Володя. Он ничего не сказал брату. Не хотел, чтобы тот достал из рюкзака свое ружье.

Володя оторвал от нее взгляд и вернулся к сетям. Когда он снова посмотрел на берег, там никого не было.

А Золотая Лапа, не успев углубиться в лес на три сотни метров, забыла о двух людях на льду и никогда больше о них не вспоминала. Пробежав еще километра два, она остановилась и завыла. Ей ответили. Стая находилась в какой-нибудь миле от нее, и волчица рысью побежала к своим. Она часто отрывалась от них, это было в ее характере.

Но Володя запомнил ее на всю жизнь. Каждый раз возвращаясь на это место, он внимательно смотрел в сторону леса.

Через три года он встретил женщину, которая стала его женой. И когда она в первый раз отдыхала на его плече, Володя рассказал ей о волчице с длинными золотыми лапами.

6 Сентября, среда

Перспективы сотрудничества местных общин с юридическими и финансовыми организациями обсуждали в доме пастора Бертила Стенссона. На встрече присутствовали совладелец адвокатского бюро «Мейер и Дитцингер» Торстен Карлссон из Стокгольма и его сотрудник Ребекка Мартинссон, пасторы и председатели церковных советов из поселков Юккас-ярви, Виттагни и Каресуандо, а также ближайший помощник пастора Стефан Викстрём.

Ребекка Мартинссон была здесь единственной женщиной. Собрание началось в восемь, сейчас часы показывали без четверти десять. В десять обещали закончить и подать кофе.

Столовая пасторского дома превратилась в конференц-зал. Сентябрьское солнце светило сквозь рельефные стекла зарешеченных окон. Повсюду на стенах висели полки, заставленные книгами, при этом ни украшений, ни цветов не было видно. Вместо них на подоконниках лежали камни: круглые и мягкие на вид, как глина, складчатые и черные, красные и сияющие, похожие на гранат. Кроме них здесь стояли причудливо изогнутые ветки. Снаружи, на газонах и гравийных дорожках, лежали кучи желтой осенней листвы с нападавшими ягодами рябины.

Ребекка сидела рядом с Бертилом Стенссоном и время от времени косилась на него. Пастору едва перевалило за шестьдесят. Приятный мужчина с по-мальчишески взъерошенной седой шевелюрой. С его загорелого лица не сходила теплая улыбка.

«Профессиональная улыбка», – подумала Ребекка. Пастор и Торстен выглядели почти смешно, когда стояли рядом и так вот приветливо скалились друг на друга. Можно было принять их за братьев или старых друзей. Пожимая руку адвоката, пастор зачем-то ухватился другой ладонью за его предплечье. Лицо Торстена так и светилось от восторга. Он улыбался, приглаживая волосы.

Ребекка спрашивала себя, кто это украсил дом камнями и ветками. Сам пастор или какая-нибудь женщина из тех, что любят собирать всякую всячину на берегу моря, пока карманы не разойдутся по швам?

Торстен с умом использовал отведенные ему два часа. Он снял пиджак и держался в меру непринужденно. Без излишнего официоза, но по-деловому. Он предлагал священникам полный пакет документов, словно обед из трех блюд. Для начала адвокат польстил собравшимся, назвав их общины самыми богатыми, а храмы – самыми красивыми. Потом рассказал, какие именно разделы юриспруденции могут быть интересны церкви: гражданское, корпоративное и трудовое право, налоговое законодательство – по большому счету, все. Потом убеждал цифрами, фактами, подсчетами. Доказывал, насколько выгоден для священников договор с компанией, ссылался на высокий профессионализм сотрудников бюро. Затем честно рассказал о возможных трудностях. Пусть знают, они имеют дело не с продавцами пылесосов! Наконец привел конкретные примеры возможной помощи.

Содержание кладбища обходилось общине в неимоверную сумму. Блюсти порядок во множестве часовен и других строений, стричь газоны, убирать листву на дорожках, соскребать мох с камней – на все это нужны были деньги. Иногда временных рабочих присылало бюро по трудоустройству. Поскольку платило им государство, община не особенно за ними следила, предоставляя возможность трудиться спустя рукава. Если же потом эти люди устраивались на постоянную работу при церкви, община уже полностью оплачивала их труд.

Таких рабочих было много. Однако дело в том, что, даже перейдя на полный день, они, мягко говоря, не особенно напрягались. Нанимать больше не имело смысла: сами порядки, царившие в этой среде, не позволяли человеку закатать рукава, даже если он того хотел. В противном случае он рисковал стать изгоем в своей бригаде. Бывало даже, что некоторые из таких рабочих, имея ставку в общине, умудрялись устроиться еще куда-нибудь и тоже на полный день.

Теперь, когда церковь отделилась от государства, ей предстояло самостоятельно распутывать свои экономические проблемы. Одно из возможных решений состояло в том, чтобы передать управление работами подрядчику. Именно так, как это сделали многие коммуны[15] за последние пятнадцать лет.

Торстен указал конкретно, сколько крон и эре можно будет таким образом сэкономить за год. Присутствующие переглянулись. «В самую точку», – заметила про себя Ребекка.

– При этом, – продолжал Карлссон, – я не учитывал экономию от сокращения числа нанятых. Мало того, что денег в кассе прибавится, у вас освободится время, чтобы лучше блюсти духовную жизнь своих прихожан. Слишком много приходится пастору заниматься административной работой, для которой он зачастую совсем не создан.

Бертил Стенссон пододвинул в сторону Ребекки клочок бумаги.

«Здесь действительно есть над чем поразмыслить», – прочитала она.

«Вот как! – подумала Ребекка. – Значит, будем сидеть и обмениваться записками, как школьники на уроке».

Она улыбнулась и чуть заметно кивнула.

Торстен уже закончил свой доклад и ответил на немногочисленные вопросы.

Бертил Стенссон предложил присутствующим выпить кофе на свежем воздухе.

– Местным жителям не стоит упускать такую возможность, – заметил он. – Не так часто мы позволяем себе выносить мебель во двор, мы ее бережем.

Он сделал приглашающий жест в сторону сада и, в то время как народ стал выходить на улицу, увлек Ребекку и Торстена за собой в гостиную. Торстен принялся разглядывать на стенах картины Ларса Леви Сунны, а Ребекка заметила, как Стенссон взглядом приказал Стефану Викстрёму выйти со всеми остальными в сад.

– Думаю, вы предложили именно то, что нам надо, – сказал пастор Торстену. – Однако вы нужны мне именно сейчас и совсем по другому делу.

Торстен продолжал разглядывать картину. На ней олениха с кроткими глазами кормила своего детеныша. Через открытую дверь Ребекка увидела откуда ни возьмись появившуюся женщину с подносом, уставленным чашками и термосами с кофе.

– Мы переживаем трудные времена, – продолжал пастор, – вы, я думаю, слышали об убийстве Мильдред Нильссон.

Торстен и Ребекка кивнули.

– Теперь мне предстоит найти ей замену. А ведь не секрет, что они со Стефаном плохо ладили между собой. Стефан против рукоположения женщин. Я не разделяю его убеждений, но не могу не принимать их во внимание. Мильдред была нашей главной феминисткой, если можно так выразиться, а с такими людьми непросто иметь дело. Я знаю женщину, готовую занять ее место на церковной кафедре. Она хороший священник, и я ничего не имею против нее, тем не менее… Ради сохранения мира в общине я предпочел бы мужчину.

– Даже если он не столь хороший священник? – спросил Торстен.

– Да. Такое возможно?

Торстен погладил ладонью подбородок, не спуская глаз с полотна.

– Понимаю, – ответил он. – Но эта женщина может подать на вас в суд, и вам придется заплатить ей компенсацию за моральный ущерб.

– И принять ее на работу?

– Нет-нет. Если вы возьмете кого-то другого, вас не заставят его увольнять. Я могу узнать, к каким суммам обычно приговаривают в таких случаях. Я готов сделать это совершенно бесплатно.

– Вероятно, ваш начальник имел в виду, что вы готовы сделать это совершенно бесплатно, – со смехом обратился пастор к Ребекке.

Она вежливо улыбнулась, а Стенссон снова повернулся к Торстену.

– Буду вам очень признателен, – уже серьезно сказал он. – Ну а теперь еще один вопрос. Точнее, два.

– Давайте, – ответил Карлссон.

– Мильдред основала фонд в поддержку волчицы, которая бродит здесь, в окрестностях Кируны. Цель фонда – сохранить зверю жизнь. Платить компенсации саамам, наблюдать за ней с вертолета, сотрудничать с Обществом охраны природы…

– Интересно.

– Однако, по всей видимости, Мильдред не получила в общине той поддержки, на какую рассчитывала. Не то чтобы мы настроены против волчицы, но мы должны сохранять в этом вопросе известный нейтралитет. Церковь должна остаться домом для всех, и противников, и сторонников этого животного.

Ребекка видела в окно, с каким интересом председатель церковного совета смотрит в их сторону. Он пил кофе, поднеся к подбородку блюдечко, чтобы не накапать на скатерть. На нем была отвратительная рубашка. Должно быть, когда-то она имела бежевый цвет, пока ее не постирали вместе с синими носками. «И все-таки он удачно подобрал к ней галстук», – заметила про себя Ребекка.

– Мы хотим расформировать фонд, а имеющиеся средства пустить на решение более насущных проблем, – закончил пастор.

Торстен пообещал ему переадресовать этот вопрос специалистам по коммерческому праву.

– Осталась еще одна довольно деликатная проблема, – продолжал Стенссон. – Муж Мильдред Нильссон живет в доме священника в поселке Пойкки-ярви. Конечно, это ужасно, выгонять его из дома, но… это служебная жилплощадь, и ее должен занять другой священник.

– Вот здесь как раз нет никаких проблем, – ответил Торстен. – Ребекка, задержись здесь ненадолго, посмотришь договор аренды и поговоришь с этим… как зовут мужа?

– Эрик. Эрик Нильссон.

– О’кей? – Торстен вопросительно посмотрел на Ребекку. – Если нет, этим займусь я. В крайнем случае прибегнем к услугам судебного исполнителя.

Пастор поморщился.

– И если до этого дойдет, вы можете сослаться на проклятого адвоката, который вынудил вас выселить человека из дома.

– Я займусь этим, – ответила Ребекка.

– У Эрика ключи Мильдред, – добавил Стенссон.

«То есть мне предстоит вернуть им ключи», – подумала Ребекка.

– Хорошо, – сказала она пастору.

– Кроме того, у него остались ключи от ее сейфа в консистории. Вот как они выглядят…

С этими словами Бертил Стенссон достал связку ключей из кармана и один из них показал Ребекке.

– А что в сейфе? – поинтересовался Торстен.

– Деньги, заметки по поводу бесед с прихожанами – то, что желательно сохранить. Священники редко заходят в консисторию, а ведь там бывает так много народа!

– Разве эти ключи не отдали полиции? – не удержался от вопроса Торстен.

– Нет. Полицейские о них не спросили. Однако я вижу, как Бенгт Грапе берет четвертый кусок торта, – заметил священник, взглянув в окно. – Пойдемте, иначе останемся без угощения.

Ребекка везла Торстена в аэропорт. За окнами автомобиля мелькали одетые пожелтевшим березняком скалы. Бабье лето в самом разгаре.

Торстен косился на Ребекку, и ему не давала покоя мысль о том, что между нею и Веннгреном что-то происходит. Во всяком случае, сейчас она выглядела кислой: поджала губы и вся съежилась.

– Сколько ты здесь пробудешь? – спросил Торстен.

– Пока не знаю, – ответила она, – вероятно, останусь на выходные.

– Однако я должен буду объяснить Монсу, где оставил его сотрудницу.

– Вряд ли он спросит.

Они замолчали.

– Полиция, вероятно, и не подозревает, что этот чертов сейф существует, – не выдержала наконец Ребекка.

– Это их проблемы. – Голос Торстена звучал спокойно. – У них своя работа, а у нас своя.

– Но убита женщина, – почти прошептала Ребекка.

– Наша задача – помогать клиентам, если только они не делают ничего противозаконного. В том, чтобы вернуть ключи, принадлежащие церкви, нет никакого криминала.

– Конечно нет, – согласилась Ребекка. – Заодно просветим их насчет того, сколько стоит нынче дискриминация по половому признаку, чтобы они организовали у себя в общине мужской клуб.

Торстен отвернулся к окну.

– А я, – продолжала Ребекка, – должна вышвырнуть на улицу ее мужа.

– Я сказал, что могу сделать это сам.

«Ах, оставь, пожалуйста… – мысленно обратилась к Торстену Ребекка. – Ты так сказал. Но ты заявишься к нему с судебным исполнителем, так что у меня выбора нет».

Она прибавила скорость.

«Деньги прежде всего, – подумала она. – Самое главное для нас – получить прибыль».

– Иногда меня тошнит от моей работы, – сказала она.

– Это издержки профессии, – ответил Торстен. – Вытри обувь и двигайся дальше.

Инспектор криминальной полиции Анна-Мария Мелла подъезжала к дому председателя женской группы «Магдалина» Лизы Стёкель. Он стоял в поселке Пойкки-ярви на отшибе, на вершине холма за часовней. Сразу за домом находился гравийный карьер, а по другую сторону протекала река.

Когда-то в этом здании постройки шестидесятых годов располагался спортзал. Потом оно было перестроено, а крыльцо и наличники украшены витиеватыми резными узорами. И если раньше оно походило на коробку из-под обуви коричневого цвета, то теперь скорее напоминало пряничный домик. К зданию примыкал длинный крашеный деревянный сарай, вот-вот готовый развалиться, с плоской крышей и одним-единственным зарешеченным окном. «Должно быть, дровяной сарай или кладовка», – догадалась Анна-Мария. Она подумала, что раньше здесь наверняка стоял такой же жилой деревянный дом. Но потом его снесли и построили спортзал, а от старого дома остался только сарай.

Она осторожно повернула во двор. Навстречу автомобилю выскочили три собаки и с громким лаем забегали вокруг. Испуганные куры укрылись в кустах смородины. У ворот в охотничьей позе замер кот, подстерегающий полевку. Только нервное подрагивание хвоста выдавало, что он заметил въехавший во двор «Форд Эскорт».

Анна-Мария припарковалась возле дома. Сквозь боковые окна она видела собак, прыгающих на машину. Хвосты решительно мотались из стороны в сторону. Одна из них, черная, была невероятно велика. Анна-Мария выключила мотор.

Из дома вышла женщина и остановилась на крыльце. На ней был сильно поношенный и уродливый плащ. Она позвала собак:

– На место!

В ту же секунду животные оставили машину и понеслись к дому. Женщина успокоила псов и двинулась навстречу гостье. Анна-Мария вышла из автомобиля и представилась.

На вид Лизе Стёкель перевалило за пятьдесят. На ее загорелом лице не было косметики. У глаз выделялись белые морщинки, какие бывают от привычки щуриться на солнце. Волосы стрижены настолько коротко, что еще чуть-чуть – и они стояли бы ежиком.

«Она красива, – подумала Анна-Мария. – Настоящая подруга ковбоя. Если только девушку с Дикого Запада можно представить себе в таком отвратительном розовом плаще».

Плащ и в самом деле выглядел ужасно. Помимо всего прочего, он был покрыт собачьей шерстью, а из многочисленных дыр и порезов торчали белые клочья синтетической подкладки.

«Девушка», – заметила про себя Анна-Мария. Она знала пятидесятилетних дам, которые ходили на девичники и собирались оставаться молодыми до самой смерти. Лиза была не из таких. Что-то подсказывало Анне-Марии, что она никогда не была такой, но во всем ее облике чувствовалось что-то по-настоящему девичье.

Почти незаметная морщинка пересекала ее лицо от переносицы к щеке. Под глазами лежали тени.

«Боль, – подумала Анна-Мария. – Физическая или душевная».

Они поднялись на крыльцо. У дверей скулили собаки, которым не терпелось вскочить и поприветствовать гостью.

– Лежать! – крикнула им Лиза.

Анна-Мария вздрогнула, как будто команда относилась и к ней.

– Боитесь собак? – спросила ее хозяйка.

– Нет, если знаю, что они такие послушные, – ответила Анна-Мария и посмотрела на розовый язык, вывалившийся из пасти черного пса.

Собака лежала, вытянув мощные, как у льва, лапы.

– Хорошо. На кухне спит еще одна, но она смирная, как ягненок. Эти тоже безобидны, хотя их манеры оставляют желать лучшего. Входите.

Она открыла дверь, и Анна-Мария проскользнула в прихожую.

– Чертовы бандиты, – обратилась Лиза к собакам. – Марш на улицу!

Собаки вскочили, устремились вниз по лестнице, царапая когтями деревянные ступеньки, и радостно выбежали во двор.

Анна-Мария, озираясь, остановилась в прихожей, половину которой занимали две лежанки для собак. Здесь же стояла большая миска из нержавейки с водой, резиновые сапоги, ботинки, кроссовки и спортивная обувь из гортекса. Стены были увешаны полками и крючками для одежды, на которых громоздились кучи резиновых перчаток, теплых шапок и варежек, собачьих поводков и рабочих комбинезонов. Анна-Мария напрасно искала, куда бы повесить свою куртку: ни на полках, ни на вешалках места для нее не находилось.

– Куртку лучше повесить на кухне на стул. Здесь везде полно собачьей шерсти, – сказала Лиза Стёкель. – И не разувайтесь, ради всего святого!

Из прихожей двери вели одна на кухню, а другая в гостиную. В гостиной на полу штабелями лежали книги, часть их была сложена в картонные коробки. В углу стоял пустой и пыльный книжный шкаф с дверцами из цветного стекла.

– Вы переезжаете? – спросила Анна-Мария.

– Нет, я… знаете, сколько барахла накапливается в доме… А книги только собирают пыль.

Кухня была обставлена массивной сосновой мебелью, покрытой желтым лаком. На деревенском диванчике лежал черный лабрадор. По-видимому, он только что проснулся и теперь, завидев двух женщин, радостно бил хвостом. Потом он снова положил голову на лапы и заснул.

Лиза сказала, что собаку зовут Майкен.

– Расскажите о Мильдред Нильссон, – попросила хозяйку Анна-Мария, присаживаясь за стол. – Вы ведь работали вместе с ней в группе «Магдалина».

– Но я уже рассказывала о ней тому крупному мужчине с усами…

Лиза провела пальцами над верхней губой, показывая, какие у полицейского были усы. Анна-Мария улыбнулась.

– Свену-Эрику Стольнакке?

– Да.

– Вы можете это повторить?

– С чего мне начать?

– Начните с того, как вы познакомились.

Анна-Мария наблюдала за Лизой Стёкель. Когда человек пытается вспомнить какое-нибудь событие, он часто становится рассеянным, иногда даже совершенно забывает о сидящем напротив него собеседнике, разумеется, при условии, что намерен рассказать правду. На лице Лизы мелькнула улыбка, и ее взгляд на мгновение потеплел. Она любила Мильдред.

– Это произошло шесть лет назад, когда она только что сюда переехала. Осенью в Юккас-ярви начиналась подготовка подростков к конфирмации, и Мильдред бегала как загнанная лошадь. Она разыскивала родителей, которые не записали своих детей на занятия в церкви, и беседовала с ними, расспрашивала, почему они пренебрегают столь важными уроками.

– Важными? – переспросила Анна-Мария.

Сама она давным-давно прошла через это и до сих пор сомневалась, так ли уж нужны ей были эти уроки.

– Мильдред видела в церкви центр общественной жизни. Ее мало беспокоило, верит человек или нет, она считала отношения с Богом личным делом каждого. Но люди должны креститься, проходить конфирмацию, венчаться, чтобы церковь стала для них домом и было куда прийти в трудную минуту. И когда ей говорили о ком-нибудь, что он не верит, а хочет пройти конфирмацию, только чтобы получить подарок, она отвечала, что подарки получать приятно всем, а подростки всегда отлынивают от уроков, будь то в школе или в церкви, но каждый культурный человек должен понимать, почему мы празднуем Рождество, Троицу или Вознесение, и знать апостолов по именам.

– И у вас у самой были дети, которые…

– Нет-нет. У меня есть дочь, но она к тому времени давным-давно прошла конфирмацию. Сейчас она работает в кафе в поселке. Тогда речь шла о Винни, сыне моего кузена Ларса-Гуннара. Мальчик умственно отсталый, и его отец считал, что ему это не нужно. И вот Мильдред пришла поговорить с Ларсом-Гуннаром. Хотите кофе?

Анна-Мария согласилась.

– Похоже, Мильдред раздражала многих.

Лиза Стёкель пожала плечами.

– Такая уж она была… Лезла на рожон и все говорила в глаза.

– Что вы имеете в виду? – спросила Анна-Мария.

– Никогда не виляла хвостом. Дипломатия, компромиссы – это было не для нее. Когда что-то шло не так и она это видела, то без колебаний приступала к делу.

«Совсем как в тот раз, когда она настроила против себя кладбищенских рабочих», – добавила Лиза про себя.

Она на мгновение прикрыла глаза, напрасно пытаясь отогнать воспоминания. Сначала ей представилась пара бабочек-лимонниц, кружащих над песчаной тропинкой. Потом она увидела, как ветер колышет склоненную над водой березку. И вот появилась спина Мильдред, решительно шагающей по гравию между надгробий.

Лиза вприпрыжку бежит за ней по дорожке кладбища в Пойкки-ярви. Где-то впереди отдыхает бригада могильщиков. Как правило, их обеденный перерыв затягивается надолго, они работают, только когда приезжает пастор. Но ссориться с ними опасно. Попробуй хоть слово сказать – и придется дирижировать похоронами, перекрикивая звук работающей газонокосилки, или читать проповедь в нетопленой церкви зимой. И никакие пасторские увещевания здесь не помогают, эти ребята знают себе цену.

– Только не ругайся с ними, – пытается образумить Мильдред Лиза.

– Я и не собираюсь, – отвечает та.

И это действительно так.

Манкан Кюро, неформальный лидер бригады, поднимает взгляд. Здесь все решает он. Это с ним Мильдред не должна ругаться.

Она сразу переходит к делу. Остальная бригада слушает с большим интересом.

– Вы уже вырыли могилу тому ребенку?

– Какому ребенку? – лениво переспрашивает Манкан.

– Я только что говорила с его родителями. Они выбрали место с видом на реку в северной части кладбища, но вы отговорили их хоронить там.

Манкан Кюро молчит. Он громко сплевывает в траву и лезет в карман брюк за нюхательным табаком.

– Вы сказали им, что корни березы прорастут сквозь тело мальчика.

– А что, разве не так?

– Такое произойдет и в любом другом месте, вы знаете это. Вы просто не хотели копать возле березы, потому что там земля каменистая и слишком много корней. Вам было лень – только и всего. Поэтому вы и нарисовали им всю эту картину.

За все время разговора Мильдред ни разу не повысила голоса. Рабочие уставились в землю, им стыдно. Теперь они возненавидят женщину, которая пробудила в них совесть.

– Хорошо, что я должен сейчас делать? – спрашивает Манкан Кюро. – Мы уже вырыли могилу, и даже в лучшем месте, скажу я вам. Но получается, что мы принуждаем людей хоронить ребенка не там, где им хочется.

– Теперь поздно, – отвечает Мильдред. – Вы уже напугали их. Но я хочу предупредить насчет следующего раза…

На лице Манкана мелькнула усмешка. Она угрожает ему?

– …не испытывайте мое терпение.

И вот Лиза бежит за Мильдред дальше. Достаточно быстро, чтобы не слышать, что они кричат ей в спину. Но она может представить себе, о чем сейчас говорят рабочие. «Если бы ее парень дал в постели то, что ей нужно, она бы успокоилась».

– Ну и чем же Мильдред так всех раздражала? – повторила вопрос Анна-Мария.

Лиза пожала плечами и включила кофеварку.

– Не знаю, с чего и начать. Директор школы в Юккас-ярви был недоволен тем, что она заставляла его усмирять хулиганов, которые издеваются над слабыми школьниками. Женщины из социальной службы жаловались, что она вмешивается в их работу.

– Каким образом?

– Ну… в ее доме всегда было полно женщин с детьми, которые оставили своих мужей.

– Она основала какой-то фонд в защиту волчицы, – напомнила Анна-Мария. – Об этом много говорили…

– Мм… У меня нет ни молока, ни хлеба. Вам придется пить черный.

С этими словами Лиза Стёкель поставила перед гостьей надбитую чашку с каким-то рекламным рисунком.

– Пастор и другие священники не особенно ладили с ней, – продолжала Лиза.

– Почему?

– Из-за нас, группы «Магдалина», помимо всего прочего. У нас две сотни женщин. И многие из тех, кто не состоял в «Магдалине», уважали Мильдред. В том числе и мужчины, что бы там ни говорили. Мы изучали Библию, ходили на ее проповеди и помогали людям.

– Чем?

– Да мало ли чем! Готовили еду, например. Мы обсуждали, чем можем помочь матерям-одиночкам. У них ведь всегда много работы и все время уходит на стирку, готовку, уборку и добывание денег. Вечером сил остается разве только на то, чтобы посмотреть телевизор. Мы устраивали совместные обеды, с понедельника по среду в приходском доме, а в четверг и пятницу в доме Мильдред, чтобы матери могли отдохнуть от готовки. Иногда брали деньги, по двадцать крон со взрослого и пятнадцать с ребенка. Кроме того, женщины помогали друг другу присматривать за детьми. Таким образом у них освобождалось время, чтобы выехать в город, сходить в спортзал или просто прогуляться. Мильдред старалась помочь каждой.

Лиза засмеялась, словно вспомнив о чем-то, и продолжила:

– Следовало хорошенько подумать, прежде чем жаловаться ей на что-то. Она сразу загоралась: «Что мы можем сделать?» И не успеешь глазом моргнуть – давала тебе работу. Мы были один за всех и все за одного. Какой священник не мечтает о таких сплоченных прихожанах!

– То есть другие священники ей завидовали?

Лиза снова пожала плечами.

– Вы сказали «мы были». Разве «Магдалины» больше нет?

Лиза опустила глаза в стол.

– По-видимому, так.

Анна-Мария ждала, не скажет ли она еще что-нибудь, но Лиза молчала.

– Кто сейчас этим занимается?

– Думаю, мы, руководство группы.

– И ее муж?

Гостья заметила, как веки Лизы Стёкель на мгновение дрогнули, а в глазах мелькнуло тревожное выражение. «Ты что-то недоговариваешь», – подумала Анна-Мария.

– Да, конечно, – ответила женщина.

– Мильдред угрожали? Она боялась кого-нибудь?

– Иногда мне кажется, что участок мозга, отвечающий за страх, был у нее заблокирован. Она не знала этого чувства. Да, ей угрожали. И в последнее время не больше, чем обычно. Всегда находились люди, готовые перебить стекла в ее доме или проколоть шины на ее автомобиле.

Тут Лиза Стёкель сердито посмотрела на гостью.

– Она давно уже прекратила обращаться в полицию. Слишком много хлопот без всякой пользы. Ведь ничего невозможно доказать, даже если наверняка знаешь, кто это сделал.

– И вы можете кого-нибудь назвать?

Через пятнадцать минут Анна-Мария Мелла снова сидела за рулем своего «Форда Эскорт». «Почему бы Лизе все-таки не разобраться со всеми этими книгами?» – думала она.

А Лиза Стёкель стояла на кухне у окна и смотрела, как автомобиль Анны-Марии исчезает за склоном холма в облаке маслянистого газа. Потом она присела на диванчик рядом со спящим лабрадором и стала гладить его по груди и загривку, совсем как сука, вылизывающая своего щенка. Собака проснулась и приветливо забила хвостом.

– Что с тобой, Майкен? – спросила ее Лиза. – Ты даже не поднялась, чтобы поздороваться с гостьей.

В горле стоял сухой комок. Под веками потеплело. Это были слезы, которые просились наружу, и она сдержала их.

«Мильдред перенесла адскую боль, – подумала Лиза, вскакивая с дивана. – Боже, Мильдред! Прости меня. Прости, милая… Я хотела как лучше, но я испугалась».

Внезапно голова закружилась, стало трудно дышать. Лиза выскочила на крыльцо, и ее стошнило.

Собаки были тут как тут. Кому, как не им, позаботиться о хозяйке! Она легонько оттолкнула их ногой.

Чертовы полицейские! Влезут в душу и разглядывают ее, словно книжку с картинками. А там Мильдред на каждой странице. Лиза не может больше видеть эти картинки. Начиная от самой первой, шестилетней давности.

Она помнит, как стояла возле крольчатни. Пришло время кормить животных. Белые, серые, черные и пятнистые кролики поднимались на задние лапки и прижимали носы к решетке. Она раскладывала по терракотовым блюдцам гранулированный корм и морковку со свеклой. Ей было немного грустно оттого, что скоро ее питомцев подадут посетителям кафе в горшочках.

И вдруг она почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Это оказалась женщина-священник, которая только что переехала к ним в поселок. Они никогда не встречались раньше. Мильдред была одних с ней лет, маленькая и бледная, с длинными темными волосами. Люди говорили, что она невзрачная, но Лиза не могла с этим согласиться.

Что-то с ней произошло, когда она пожала протянутую узенькую ладонь. Лиза буквально заставила себя отпустить руку Мильдред. Священник заговорила. Рот у нее тоже был маленький, словно ягода брусники, а губы узкие. И глаза ее тоже говорили, только о чем-то другом. Лиза помнит, что в первый раз больше всего на свете боялась выдать себя. Она жалела, что рядом нет зеркала, чтобы она могла проконтролировать выражение своего лица. И это Лиза, которая лучше всех умела хранить тайны, которая знала правду о самых красивых девушках поселка! Она многое могла бы рассказать о них, о том, что видела, свернувшись где-нибудь в углу калачиком.

Но были у нее и другие тайны.

Лиза помнила, как однажды ее, тринадцатилетнюю, схватил за косу дядя Бенгт, отцовский кузен. Он намотал ее волосы себе на руку, казалось, вот-вот – и выдернет все с корнем. «Держи рот на замке», – шепнул он ей в ухо. А потом затолкал ее в туалет и с силой ударил лбом о кафель, чтобы она поняла, насколько все серьезно. Другой рукой он принялся расстегивать ей джинсы. Семья в это время сидела за столом в гостиной.

И она держала рот на замке. Никому ничего не сказала, только коротко остригла волосы.

Лиза могла рассказать и о том, как в последний раз в своей жизни пила спиртное. Это было в шестьдесят пятом году на празднике летнего солнцестояния. Она напилась почти до бесчувствия, а в компании были три мальчика из города. Двое жили в Кируне, и с одним из них она столкнулась совсем недавно в продуктовом магазине «Иса». А третьего звали Томми, и с ним она потом прожила несколько лет.

Много тайн хранится в ее памяти. Они лежат там, словно камни на дне колодца. Теперь вся эта история кажется похожей на сон. Лиза помнит, как однажды в сентябре Томми выпивал со своими кузенами из Ланнаваары. Мимми тогда было года три-четыре. Река еще не покрылась льдом, и гости вручили Томми старую острогу. Они не отдавали себе отчета в том, что делают, а он никогда не понимал их шуток. Под утро Томми позвонил Лизе и попросил заехать за ним. Она, посадив его в машину, уговаривала бросить острогу, но Томми не слушал. Так и сидел в салоне с острогой. Она торчала из открытого окна, а Томми смеялся, тыча ею в темноту.

А потом, когда до рассвета оставалось часа два, ему захотелось порыбачить.

– Ты пойдешь со мной, – сказал Томми Лизе. – Будешь грести и светить мне фонариком.

– Девочка спит, – возразила она.

– Пусть спит, – успокоил ее Томми. – Она будет спать еще часа два.

Лиза пыталась надеть на него спасательный жилет, потому что вода была ледяной. Но Томми отказался.

– Какая ты стала красивая, черт возьми! – говорил ей Томми. – Ты молодчина, Анника.

Эту шутку с Анникой он находил очень забавной. Когда они выплыли на середину реки, он несколько раз повторил «ты молодчина, Анника», «греби ближе к берегу, Анника».

А потом он упал в воду. И уже через несколько секунд цеплялся за все, что только можно. Ночь была темная, вода ледяная. Он как будто не кричал, только фыркал и тяжело дышал от напряжения. На несколько секунд Лиза всерьез задумалась, что ей сейчас следует делать. Стоило только чуть-чуть отгрести в сторону, чтобы он не смог дотянуться до лодки, и… Сколько это займет времени, с учетом того, что он пьян? Минут пять, не больше.

Она втащила его на борт. Это оказалось нелегко, Лиза сама чуть не упала в воду. Острогу так и не нашли, вероятно, она потонула или уплыла по течению. Томми очень расстроился из-за этого. Он ругал Лизу, благодаря которой остался жив. Она чувствовала, как хотелось ему ее ударить.

Лиза никому не рассказывала потом о своем внезапном желании увидеть его мертвым. Утопить, как котенка.

И вот она стоит рядом с новым священником, и ей кажется, будто глаза этой женщины смотрят ей прямо в душу. Странное чувство.

И еще одна тайна хранится в колодце ее памяти. Она лежит там и сверкает, словно бриллиант среди мусорной кучи.

Скоро три месяца, как его жену нашли убитой. Эрик Нильссон вышел из своей «Шкоды» возле дома священника. Стояла теплая погода, хотя сентябрь давно уже вступил в свои права. На ярко-синем небе ни облачка. Солнечные лучи походили на тоненькие сверкающие лезвия.

Примечания

1

Ларс Леви Лестадиус (1800–1861) – шведский ученый и выдающийся проповедник, основатель одного из направлений в лютеранстве. Деятельность Лестадиуса связана со Шведской Лапландией и провинцией Норрботтен. (Здесь и далее примечания переводчика, кроме особо оговоренных.)

2

Улица в Стокгольме.

3

Модести Блейз – героиня комикса по сценарию английского писателя Питера О’Доннелла. Бывшая гангстерша, перешедшая на сторону полиции и посвятившая себя борьбе с преступным миром.

4

Карл-Альфред – герой популярных в 1920–1930 гг. комиксов американского художника Е. К. Сегара.

5

Накка – район Стокгольма.

6

Эстермальм – престижный район Стокгольма, отличается высокими ценами на жилье. (Прим. ред.)

7

Абиску – селение и туристический центр в Шведской Лапландии неподалеку от самой высокой горы Швеции Кебнекайсе.

8

Сконе – провинция на юге Швеции.

9

Дядюшка Мелькер – персонаж повести Астрид Линдгрен «Мы – на острове Сальткрока».

10

«Бруно Магли» – итальянская торговая марка обуви.

11

Пастор (шв. kyrkoherde, pastor) – в церкви Швеции священник на руководящей административной работе. Однако в обиходе пастором нередко называют любого священника.

12

Последняя остановка на ужин (англ.).

13

Мансикка – Земляничка (финск.), одно из традиционных для народной культуры «ягодных» имен для коров. (Прим. ред.)

14

Суовас – саамское блюдо, вяленая или копченая оленина.

15

Коммуна – административно-территориальная единица в Швеции. Здесь: орган местного самоуправления.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.