Сейчас эти территории как раз формируются в страны, еще непонятно какие. Здесь сотни баронств, графств, герцогств, княжеств, здесь возникают королевства и даже империи, что редко существуют больше одного поколения. И только Церковь неуклонно формирует одно мировоззрение, одни ценности, превращая великое множество племен, народностей и народов в единый конгломерат, который когда-то станет единой Европой, где, несмотря на различные режимы, – один Бог, одна вера, одна Церковь, пусть даже разделенная на католиков, протестантов, кальвинистов, лютеран, альбигойцев, ариан…

Так что сила будущего конгломерата в том, что нет центральной власти, она формируется стихийно. Формируется такой, какой должна быть, раз уж без нее не обойтись. В этом мире, в отличие от Востока, сперва люди понимают, что без сильной власти не обойтись, а уж потом сами ее создают, наделяя минимумом полномочий. Опять же в этом резкое отличие от Востока, где изначально фараон – живой бог, все остальные человеки – тлен, прах, грязь, никто из них не смеет приблизиться и на сто шагов, чтобы не осквернить божественного смрадным человеческим дыханием.

В звездном небе то и дело проносятся стремительные летучие мыши. Иногда слышен легкий треск, это зверьки хватают и размалывают жуков. Абсолютно беззвучно пролетела сова, лунный свет делает кромку крыльев и край головы серебряными, а остальное тельце можно заметить только по исчезновению звезд.

Пес лег рядом, прижавшись теплым боком, Зайчик облюбовал кусты с сочными ветвями и с удовольствием поедает. Я начал засыпать под уютный хруст, как вдруг по ту сторону россыпи багровых углей возникла фигура сидящего человека. Я даже не вздрогнул, слишком все тихо и мирно, поднялся на локте и всмотрелся в незнакомца.

Он поворошил угольки, красный свет подсветил снизу лицо. Глаза смеются, а когда заговорил, все лицо выражало доброжелательность и радушие.

– Вижу, вам очень хочется на Юг, сэр Ричард!.. У меня для вас хорошая новость.

– Да? – спросил я настороженно.

Он покачал головой, в голосе прозвучала укоризна:

– Почему сразу шерсть дыбом? Разве я когда-нибудь вам строил пакости? Или советовал плохое?

– Знаете ли, – сказал я откровенно, что хитрить с Отцом Лжи и Хитрости, – репутация у вас больно… подмоченная. А мы живем в мире, где репутация начинает цениться едва ли не больше, чем молодецкий удар копьем.

Он смотрел внимательно, в черных глазах неожиданно промелькнула грусть, уголки рта опустились.

– Верно, но репутация моя такова потому, что ее делают в победившем лагере. Но если бы в той великой битве победили мы, мятежные ангелы? Какова была бы моя репутация? И как бы отзывались о моих противниках?

Если он ожидал, что я от возмущения буду брызгать пеной и сыпать цитатами из Библии, я его разочаровал… или обрадовал, непонятно, хотя его подвижное лицо все время меняется, показывая моментальную смену мыслей, чувств, настроения.

– Вы правы, – сказал я, – но только… наполовину. Если все средства информации подгребет под себя тиран и станет черное выдавать за белое, правда все равно вылезет, как из мешка шило. Я согласен, что монополия на правдивую информацию… вообще на информацию, полностью в руках церкви. Но ведь вы, если на то пошло, вообще не занимаетесь просвещением!

Он покачал головой.

– Еще как занимаемся. Там, на Юге. А новость моя в том, что император Герман Третий, его земли далеко на Юге, шлет золотой шлем для победителя Каталаунского турнира. Добавочный приз победителю! С ним он может проехать беспрепятственно через все королевства Юга, прибыть ко дворцу императора и поступить на службу.

– Не интересуюсь, – ответил я равнодушно.

– Пропуском на Юг?

– Службой у императора.

Он развел руками, в глазах прыгают веселые смешинки.

– А кто заставляет? Победитель может делать со шлемом все, что угодно. Хоть пропить в тот же день. Или все-таки приехать на Юг, посмотреть тамошние диковины, а затем вернуться на Север и выращивать там свиней.

Я поискал подвох, но с ходу не обнаружил, сказал осторожно:

– Это меняет дело. Как я слышал, на Юг попасть не просто?

– Очень, – подтвердил он. – Сама природа разделила Юг и Север непроходимыми горами, провалами, зыбучими песками. Я не говорю уже, что, хотя часть земель, принадлежащих Югу, расположена сразу за Перевалом, главные земли Юга – по ту сторону океана. Но никому еще не удавалось преодолеть горный хребет, которым сама природа разделила земли на Юг и Север! Пройти можно только в двух местах, но над обоими высятся громадные башни с войсками южан. В обеих постоянно несут стражу как могучие маги, так и могучие рыцари. Без пропуска там не пройти. Никому. Даже вам.

Я подумал, кивнул.

– Понятно. Что ж, буду драться за этот самый золотой шлем.

Его лицо посерьезнело.

– Я заинтересован, чтобы вы добрались до Юга. Постараюсь помочь вам в турнире.

– Нет уж! – воскликнул я. – Никакой помощи! Я сам, только сам.

В его глазах вспыхнул огонек удивления.

– Но ведь вы хотите попасть на Юг?

– Уже сказал, – напомнил я.

– Так в чем же дело? Я просто помогу вам с этим… пропуском.

Я покачал головой.

– Говорят, у того, кому помогает Бог, помощник лучше.

– Бог? – переспросил он. – Надеетесь, что будет помогать Бог? Да он и пальцем не шелохнет! Его вообще, судя по его полнейшему невмешательству, нет!

– Тех, – сказал я, – кто решил, что Бога нет, он наказывает сильнее всех.

Он вздохнул, глаза чуть подернулись грустью.

– Ясно. В борьбе со здравым смыслом победа будет за нами! Это чисто по-рыцарски. Когда Бог раздавал мозги, рыцари были в крестовом походе… От вас я такого не ожидал, сэр Ричард! Ладно, все равно помогу одержать победу, хотите мою помощь или нет. Просто знаю, что на Юге посмотрите на многие вещи совсем-совсем иначе.

Я подумал, сказал с чувством:

– Идите к черту со своей помощью. Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты. Хорошая такая первая бета-версия менделеевской таблицы! Однако в ней есть еще одна неназванная клеточка… Там нахожусь я. Сразу скажу, что глистов у меня нет.

Он оглянулся на спящего брата Кадфаэля, даже в этом мимолетном взгляде я уловил массу разных оттенков презрения, но и сожаления, что такой драгоценный камешек лежит среди щебня и там останется.

– Ладно, как хотите, – сказал он и поднялся на ноги. – Сосредоточьтесь на турнире. Желаю удачи!

Он исчез мгновенно, как будто выключили голографическое изображение, хотя вон полыхает подброшенная им в огонь ветка, а вон придвинутый ближе к костру обломок дерева. Брат Кадфаэль засопел, подтянул колени ближе к подбородку. Я дотянулся до одеяла, набросил сверху. Монах сразу ощутил тепло, перестал скрючиваться.

Вроде бы нормально, что мне пожелали удачи, но какая-то заноза оставалась. Словно я пропустил какой-то важный подтекст.

Глава 3

Пугливо прячась, за деревьями бежит лесная речка, трусливая как заяц, но живучая, подобно кошке. Ее пытаются остановить, придушить, искромсать падающие от старости деревья-великаны, скатывающиеся с гор тяжелые камни. Но она все бежит, оставляя на острых сучьях клочья пены, подныривает под деревья и, сопя от натуги, прорывается, как дикий зверек, дальше, огибает огромные глыбы, хоронится от всех, а сама все набирает силы от родников и ручьев.

Мы потеряли ее на пару часов, а когда то ли она сделала крюк, то ли мы обогнули холм, с ревом и грохотом выбежала чуть ли не навстречу, выжившая, сильная. Потом она сделала крутой разворот и понеслась к видневшимся далеко-далеко ярко-красным черепичным крышам не то маленького городка, не то разросшегося села.

Брат Кадфаэль величественно простер длань, правда, худую и желтую, как монастырский воск.

– Интересно, почему этот турнир называют Каталаунским? Ведь проводиться он будет где-то между двумя городами.

– Отцы Каталауна первыми выступили с идеей турнира, – объяснил Кадфаэль, – там удобная долина с пологими холмами по обе стороны. Зрители на склонах, роскошная дубовая роща с третьей стороны… есть куда проигравшим рыцарям удалиться, чтобы тайком оплакать горечь поражения.

Кадфаэль поехал со мной рядом и словоохотливо объяснял, что Каталаун не столица, а самый крупный город в королевстве. Да и в соседних. Здесь вообще последний катаклизм прошел стороной, больше половины домов сохранилось от Седьмой эпохи. А в центре Каталауна два строения времен Шестой, настолько странные и причудливые, будто строили вовсе не люди, а огромные муравьи или, скажем, жуки. В этих двух никто не живет, в них боятся даже заходить, в то время как здания Седьмой эпохи оберегают, туда заходят, хотя, конечно, несмотря на просторность помещений, никто не осмеливался там разместить цех, склад или жилище.

Кадфаэль вознес благодарственную молитву, его мул с шага перешел на суетливую рысь. Я чувствовал, как сердце начинает стучать чаще. До этого я, по сути, околачивался на окраине, сталкивался с деревенскими увальнями, пусть и рыцарями, а сейчас приближаюсь к месту, куда уже съезжаются лучшие рыцари всего королевства. А кое-кто приехал даже из соседних земель.

А что могу я? Драться не стал лучше, хотя, правда, в награду за уничтожение Темного Пятна получил новый левел святости, т.е. огонь могу зажигать с трех шагов, даже с пяти, излечиваю проще и не чувствую слабости, кроме того еще, как убедился на опыте, могу ощутить опасность на расстоянии и даже определить источник. Правда, только если сам человек видит меня, целится в меня или как-то подкрадывается с намерением причинить вред.

Что еще? Ну да, в темноте вижу еще отчетливее, хотя все в том же тепловом излучении, как какая-то гремучая змея. Но, увы, пока не могу сотворять помимо кофе еще и, скажем, хотя бы крошку сыра или каплю молока. Тем более мяса. Наверное, паладинам не положено, хотя насчет мяса поэкспериментировал в первую очередь, пытаясь создать сперва бифштекс из элитного ресторана, потом жареного гуся, наконец – простейшую котлету.

Ладно, не стану вегетарианцем только из-за того, что поленюсь стрелять по дороге дичь, что так и прыгает из-под конских копыт. Да и Пес не даст упасть до человека, которого заботит правильное питание.

Из-за леса плывет мелодичный перезвон колоколов. Деревья расступились, высокая колокольня высится гордо и с достоинством, в просвете арки мечется человеческая фигурка в длинной монашеской рясе. Человек дергает веревки, звуки расходятся то низкие, басовитые, уверенные, то высокие и нежные.

Лес сдвинулся, выплыл, как авианосец, сурового облика монастырь: четырехугольная крепость с толстыми зубчатыми стенами. В самой середке массивное здание с остроконечной крышей, увенчанной еще и шпилем, напоминающим меч. Монахи, собирающие плоды с деревьев близ монастыря, подняли корзины и отправились к воротам. Везде, куда я бросал взор, все оставляют дела и двигаются к монастырским вратам. Фигурка на колокольне продолжала раскачивать язык колокола, слуха коснулся новый мелодичный звон.

Ворота распахнулись, люди в длинных плащах один за другим втягивались в крепость. А потом врата закрылись. Я чувствовал, как изнутри накладывают запоры, отгораживаясь от этого простого, даже очень простого мира, что желает оставаться таким, не усложняясь, и не желает учиться, постигать, совершенствоваться. Мира, который живет простейшими чувствами и страстями, не умея и не стремясь подчинить их чему-то более высокому.

Я вздохнул, внезапно ощутив острую зависть к этим людям. Они уже сейчас сумели найти выход и отгородиться от самодовольных дураков, что знают, как жить. Те, кто в стенах монастыря, выглядят чудаками и потерянными для мира, хотя на самом деле потеряны как раз все, кто по эту сторону монастырских стен.

Да, там, в монастыре, Мендель начнет опыты с горохом, Паскаль создаст что-то паскальное, Коперник придумает свою систему, а Джордано Бруно начнет доказывать множественность миров. Именно в монастырях зародится то, что будет названо научным методом познания. А вся эта шелуха с битвами, сражениями, турнирами и прочей шелупонью останется по эту сторону стен и уйдет в небытие. Правота же пути, что там, за стенами, будет со временем выглядеть такой убедительной, что в будущем сохранят помимо ценного ядра еще и шелуху: разжиревших попов, церковные стены, обряды, молитвы, поклоны и все атрибуты начиная от свечей, просвир и кончая ритуальным крещением.

Кадфаэль сказал с жаром:

– Еще здесь бы порыться! Да вряд ли допустят…

– Золотишко поискать? – спросил я.

Он ответил с негодованием:

– У них лучшая библиотека в королевстве!.. Даже в Скарляндах, Гиксии или в знаменитом Морданте такого богатства нет. Тысячи томов, из них едва ли четверть прочитана, а треть разобрана!

– А-а, – сказал я понимающе, – дешевого колдовства восхотелось?

Он сказал с еще большим негодованием:

– В книгах есть и повыше ценности, чем колдовство, брат паладин!

– Да? – спросил я с сомнением. – Тогда почему же говорят, что когда книголюб видит книгу – он готов отдать за нее сердце, а когда монах видит деньги – он готов отдать за них священные книги?

Он вскипел:

– Это наглая ложь!

Я спросил ласково:

– Каков у нас первый и самый серьезный из смертных грехов?.. Верно, гнев.

Он мгновенно остыл, заговорил уже спокойнее:

– Брат паладин, даже небольшим умом можно блистать, если тщательно натереть его о книги. Но я понимаю, тебе скучно без драк, вот и дразнишь скромного служителя Христа.

Я сказал примирительно:

– Да шучу я, шучу. Книга в самом деле – лучший друг. Не ноет, жрать не просит и драться не лезет… К тому же всегда свою точку зрения можно вычитать из книги! А на следующей странице поменять… А почему, говоришь, не допустят? Ты разве не монах?

Он вздохнул.

– У нас разные Уставы. К тому же они все больше склоняются к аристейству, а я все-таки верую и действую только в русле истинной церкви.

– Ну, – заметил я, – каждый считает свой путь истинным. А чем отличаются эти… аристейцы?

Он начал рассказывать о проблемах церкви, я кивал с умным лицом, делая вид, что слушаю внимательно, сам посматривал по сторонам.

Вообще-то о ересях я знал даже больше, чем сам брат Кадфаэль и даже его наставники: трудно дожить до моих лет и не услышать о баптистах, адвентистах, рериховцах, хаббардистах и прочем гербалайфе, так что кивал, пропуская мимо ушей жалобы на самую новую и самую живучую ересь – альбигойцев, так их называют от города Альби, откуда пошла крамола, или же катарами, как они сами себя гордо зовут, ибо katharos – чистый, если по-нашему. Эти катары, как я понял, ведут себя, как Троцкий или Дзержинский, что отрицали всякие компромиссы с буржуазным миром и предпочитали сгореть в огне пожара всемирной революции и сжечь весь мир, но не пойти, так сказать, на сделку с убеждениями.

Катары отрицают власть церкви и государства, для них закон – Священное Писание, ведь даже Новый Завет – создание Сатаны, катарам нельзя клясться, участвовать в войнах… Вообще-то прекрасная позиция, кто спорит, очень принципиальная, но таких лучше держать в поэтах и кинорежиссерах, но не подпускать к рычагам власти. Церковь, которая сама еще совсем недавно с гневом и страстью обличала античный распутный мир, как вон сегодня ее обличают катары, сейчас у руля и ломает голову, как же лучше употребить эту власть в пользу человечеству.

Надо отдать ей должное, вовремя разглядела опасность и резко осудила альбигойцев, одновременно проведя в своих рядах чистку или даже зачистку, тем самым сводя обвинения альбигойцев на нет, а то попики уж слишком навострились пьяными по бабам, торговать индульгенциями, участвовать в оргиях.

Кадфаэль сказал грустно:

– Что делать, катары во многом правы, очень правы!.. Но так нападать на церковь – просто нечестно. Если принять установки катаров, то придется прикрыть монастырские школы, закрыть университет…

Я кивал: все верно, ереси строятся на обличении церкви, и все требуют строгости, очищения и закручивания гаек. А это значит, что церковь должна враждебно относиться отныне к зарождающейся науке и к новому искусству и уж ни в коей мере не покровительствовать им в собственных стенах, церковь должна отказаться от любого участия в светских делах… Может быть, по церковному Уставу и Программе Партии церкви это и соответствует букве Евангелия, но сам Бог не простит таких туповатых слуг, если не воспользуются полученной ими мощи на благо всех людёв.

Город все приближался, а Кадфаэль увлеченно рассказывал, что с альбигойцами за власть спорят павликане, их породил сам апостол Павел. Они отвергают Ветхий Завет и часть Нового, всех пророков и святых, церковь, духовенство, монашество и сами монастыри. Катары также осуждают все земное, призывают к аскетизму, обличают церковь… Есть еще вальденсы, эти утверждают, что всякий достойный человек может быть священником, неча быть отдельной социальной группой, и вообще долой церковь!

Есть болларды, договорил я молча про себя – это народные проповедники, что подготовили восстание Уота Тайлера, их проповедник Джон Болл боролся против всех привилегий церкви. Табориты больше известны как революционное крыло гуситов, что нанесло ряд поражений немецким крестоносцам, это воинственный плебс с лозунгом «Грабь награбленное церковью!». Так что я, несмотря на свою революцьённость, несмотря на симпатии ко всем, кто борется против «зажравшейся» церкви, все же не хочу жить при военном коммунизме. А именно к нему ведут все еретические учения таких самоотверженных чегевар и яногусов.

С высоты холма открылся незабываемый вид: два городка, Каталаун и Терц, на какое-то время слились воедино в гигантский мегаполис, благодаря турнирному полю. Вокруг поля множество шатров рыцарей и знатных людей, лавки торговцев, походные кузницы и оружейные. Лошадники пригнали на продажу великолепных коней, явно не для работы в крестьянском хозяйстве: все крупные, с толстыми ногами, способными не только выдержать вес всадника в тяжелых доспехах, но и пойти вскачь. К этому Вавилону тянутся подводы с битой птицей, рыбой, хлебом и сыром, по дорогам гонят блеющих овец… ну здесь не римские легионеры, так что овцы не для «половых нужд армии», а на прокорм многих тысяч здоровых и не страдающих потерей аппетита горожан.

Я увидел турнирное поле и сразу вспомнил классическое описание из подлинной рукописи короля иерусалимского Рене д’Анжу: «Ристалища должны быть длиннее ширины на четверть, а ограда в вышину человеческого роста или в шесть с половиной футов, из крепкого дубового дерева и четырехугольных двойных свай; и те, и другие на вышину колена должны быть двойные. Внешнее ристалище должно устраиваться в четырех шагах от первых, для того чтобы пешие слуги могли освежаться и спасаться из свалки; там же помещались особые слуги (gens armes), назначенные судьями, чтобы не допустить народной толпы к участникам турнира; что касается величины ристалищ, то строят и большие, и малые, смотря по числу участников и приговору судей».

Отсюда видны только крохотные фигурки, но блеск выдает доспехи, щиты, мечи, как будто вся долина усеяна крохотными зеркальцами. Кадфаэль посматривал на меня с осторожностью.

– Брат паладин, тебе так уж необходимо… драться?

Я вспомнил разговор с Сатаной.

– А что делать, если надо?

Он сдвинул плечами.

– А почему я не дерусь?

– Когда можно не драться, – ответил я, – я тоже не дерусь. Но бывает, когда это самый прямой путь к цели. Есть люди, для которых удар по голове – самый убедительный довод.

Он печально вздохнул.

– Да, мир все еще несовершенен. Даже не знаю, успеем ли построить Царствие Божье на земле до того, как состарюсь?

Я посмотрел искоса на его серьезное лицо: не шутит, в самом деле верит, что можно построить идеальное общество при жизни нынешнего поколения. Ну прям второй Никита Сергеич.

– Знаешь притчу, – спросил я, – про старика, который сажал яблоньку?

Он подумал, кивнул.

– Понял, брат паладин, на что ты указываешь с деликатностью, которую так ценю… и которой все еще удивляюсь в таком крупном человеке. Но все-таки, прошу, не дерись в тех случаях, когда можно не драться!.. Кроме отвращения к пролитию крови, я еще и беспокоюсь за тебя, брат…

– Я тоже, – признался я.

Впрочем, человек продолжает развиваться, у него появляется больше нервных узлов, он становится быстрее, гибче, а не только сильнее и выше ростом, что наглядно показала акселерация. С мечом в руках я двигаюсь вдвое быстрее любого опытного воина, устаю меньше, а в ответ на их примитивные приемы боя придумал десяток своих новых. Не потому, что уже знал, нет, просто мой кругозор расширен средствами кино и телевидения, знаю о самурайских мечах и восточной технике боя, и хотя никогда подобной ерундой не увлекался, но уже то, что эта техника существует, раскрепостит любого и позволит искать в таких местах, где нынешнему рыцарю не придет в голову.

Глава 4

Дорога со скоростью бегущего за дичью пса устремилась к городским воротам, но я чуточку свернул, чтобы проехать как можно ближе к турнирному полю. На мой взгляд, нисколько не походит на те места для рыцарских схваток, которые мы проезжали дважды или трижды по дороге к Каталауну. Там просто удачное место, приготовленное самой природой: ровное поле, покрытое зеленым дерном, а по бокам холмы, на которых так удобно сидеть, и дубовые рощи, где хорошо отдыхать в тени, здесь же огромная площадь, вытянутая в прямоугольник, а по обе стороны – я уж сперва решил, что это многоэтажные дома, однако это многоярусные крытые галереи для публики. Справа и слева, где обычно разбивают шатры для участников соревнований, здесь настоящие конюшни, из открытых ворот выводят под уздцы коней…

Брат Кадфаэль сказал скорбно:

– Вместо того чтобы думать о душе, эти люди погрязают в мирских утехах…

– Еще как погрязают, – согласился я. – Размах-то каков! Чувствуется, что здесь это погрязание поставлено очень серьезно и на широкую ногу.

– Говорят, – сообщил он, – герцог Ланкастерский, что замещает короля Барбароссу, большой любитель рыцарских турниров.

– Этого мало, – сообщил я. – Здесь чувствуется экономическая составляющая. На турниры сколько народу съезжается? Участников с их оруженосцами и слугами, знатной публики, которую надо кормить, поить, устраивать на ночлег?.. Думаю, местные купцы в восторге. Это же какой приток денег в их карманы!

– Что ты о деньгах, – сказал он с укором. – Деньги – зло.

– Да, – согласился я. – Посмотришь на хороший доспех или боевого коня – и зла не хватает! Но мне кажется, деньги все-таки не зло. Зло так быстро не кончается.

Он посмотрел укоризненно.

Вдоль турнирного поля, строго посредине, деревянный заборчик. Невысокий, по стремя, всего лишь разделительная черта для удобства, чтобы больше внимания уделять направлению удара. Заборчик всего в треть длины поля, дальше ровная площадка, там уже можно свалиться с седла, это не поражение, главное – удержаться, пока после страшного удара скачешь вдоль этого заборчика…

Ветерок треплет десятка три разноцветных флагов и стягов, а также великое множество прапорцов на шатрах. Для зрителей уже установили множество лавок в несколько рядов, и только на первом вместо одной из лавок – кресла. Два из них – с высокими спинками, где должны сидеть король Барбаросса и его жена Алевтина, сейчас пока что невеста, и еще шесть кресел попроще.

Кадфаэль, к моему удивлению, вполголоса называл, кто будет сидеть справа от короля, кто слева, и единственное отличие от всех остальных празднеств – что здесь не будет высших иерархов церкви. Как известно, церковь резко выступает против турниров, как и против дуэлей.

Я пробормотал:

– Но как же… Я слышал, церковь собирается проследить, чтобы никакой магии…

– Проследит, – ответил Кадфаэль уверенно.

– Однако, – сказал я, – если церковников не будет…

– Будут, – заверил Кадфаэль. – Одно дело епископ, другое – рядовые священники. Они как бы сами по себе…

– Понятно, – сказал я. – Официально церковь в этом не участвует, ибо супротив ее догматов, но неофициально по-прежнему следит и бдит. Верно?

– Сэр Ричард, вы, как всегда, объясняете все очень точно!

– Понятно, – повторил я. – Церковь не хочет дать распространиться заразе, потому сдерживает, как может. Даже неофициально. Если бы вовсе не участвовала, здесь началась бы резня…

Кадфаэль сказал с негодованием:

– Сэр Ричард, что вы говорите? Собрались все-таки христианские рыцари!

– Да знаю-знаю, – ответил я. – Настолько христианские, что не знают, где остановиться. Они затевают схватки по любому поводу: косой взгляд, неосторожное словцо, криво повешенный щит…

А вообще-то он прав, мелькнула мысль. Трубадуры всячески насаждают мысль, что турнир – это не место захвата пленников и лошадей, а поле чести и доблести, где сражаются только во имя своей славы. Правильная с точки зрения государственности мысль, ибо рыцари даже в реальном бою часто останавливаются среди битвы, чтобы как следует пограбить, из-за чего войско теряет тактическое преимущество и наступательный порыв.

Правда, вельможи, вроде герцогов и богатейших графов, в самом деле могут сражаться и сражаются только ради славы. Им захваченная лошадь противника ничего не добавит к богатству. Их и расхваливают именно за щедрость, из-за чего вельможи, чтобы поддержать репутацию, вынужденно тратят огромные суммы на покровительство бардам, менестрелям, а также отказываются принимать выкуп от побежденных и великодушно отпускают их с конями и доспехами.

Так что турниры способствуют если и не смягчению нравов, то во всяком случае – облагораживанию.

Между шатрами постоянно снуют люди в доспехах, а рыцари проезжают на рослых конях поодиночке и группами. Все как один нарядные, блещут богато отделанные шлемы с пышными султанами или длинными цветными перьями, на панцирях обычно герб, как и на щитах и даже конских попонах. За такими рыцарями спешат оруженосцы, слуги и работники, доспехи богато украшены серебром и золотом, по ветру плещутся знамена, штандарты и флажки на длинных копьях.

Здесь уже настоящее рыцарство, мелькнула мысль. Настоящее в том смысле, что развитое, куртуазное и все такое. Уже формируется общественный статус, почти у всех рыцарей длинные родословные. Класс феодалов резко отделен от черни, где воспевающие рыцарей барды и трубадуры. У рыцарей разработанные гербы, знамена, их восхваляют певцы, в то время как на Севере рыцарь все еще без такого красивого обрамления. У северного нет длинной родословной, часто нет даже герба, нет красивых украшений, у него еще нет больших земель, а барды еще не выделяют рыцарей из числа людей с оружием.

Я вздохнул, выпрямился. Но у рыцарей Севера уже есть их гордость, отвага и то отличие от простых людей, что залегает глубоко внутри. А внешне… ну разве что гордая посадка на коне и надменно выдвинутая нижняя челюсть?

Я выпрямился, надменно выдвинул нижнюю челюсть, и мы с Кадфаэлем подъехали к городским вратам. Пес послушно идет рядом с конем, посматривает на меня понимающими глазами.

Ворота распахнуты, в них нескончаемым потоком идут подводы, телеги, толпы народу, чувствуется веселье, отовсюду возбужденные голоса, крики, вопли. Я ждал, что с нас возьмут за вход и топтание земли, но по случаю турнира все налоги отменены, что, несомненно, даст толчок любой торговле и процветанию города, как в любой офшорной зоне.

Кадфаэль морщился, кривился, наконец сказал с неодобрением:

– Что за дикарская радость?.. Так бы радовались приезду архиепископа!

– В нашей жизни так много праздников, – заметил я, – что только жуткий интеллигент или монах будут изводить себя вопросом, по какому поводу сегодня пьют.

– Брат паладин, лучше бы эти праздные люди о душе подумали!

– В жизни всегда есть место празднику, – сказал я примирительно, – нужно только уметь в это место попасть.

Каталаун обнесен настоящей каменной стеной, в то время как Терц огородился простым частоколом, а где и вовсе земляными насыпями, утрамбованной землей, завалами из камней и стволов деревьев. Каталаун – старый город, это значит, что построен без всякого плана, и если стена у главных городских врат выглядит высокой и внушающей, то с другой стороны к ней с обеих сторон жмутся домишки, их крыши почти на уровне подошв прогуливающихся по стене стражей.

В самом городе могучие дома-башни местных вельмож, две церковные колокольни, а в северной части – приземистый, разваливающийся от древности храм. Рядом с десяток жалких домишек и, к чему мне привыкнуть особенно трудно, поля и луга. Когда-то город расширится, и такое вот поле, где сейчас пасется стадо коров, станет центральной площадью, но сейчас это островок мирной сельской жизни, что оказался внутри городских стен.

Центром Каталауна пока что служит простой перекресток. Правда, там же бьет источник, куда собираются женщины с кувшинами, вроде бы за водой, но в основном чешут языками, для них сходить за водой то же самое, что в мое время – на шейпинг или в фитнес-клуб.

На улице все чаще встречаем возбужденных людей, размахивающих руками, в разорванной одежде, с кровью на руках и лицах, а ближе к центру так и вовсе кое-где группки людей дерутся ожесточенно, как муравьи после дождя. На коне ехать все труднее, я спрыгнул на землю и повел Зайчика в поводу, спрашивая, где здесь постоялый двор.

Кадфаэль больше интересовался дракой, надеялся, что благочестивые христиане изгоняют еретиков, однако, как объяснил один из горожан, жестокая схватка, вернее, драка возникла между двумя могущественными семьями, Монти и Капулы: Монти являются сторонниками строгих христианских правил, везде на своих обширных землях строят церкви и часовни, а Капулы, напротив, выступают против засилья церкви, всячески притесняют монастыри, облагают их налогами, отбирают земли, а самих монахов и священников ограничивают в правах.

Эта драка возникла из-за того, что Монти вознамерились возвести величественный собор в центре города, семья Капулов усмотрела в этом посягательство на их влияние, что на самом деле так и было, собранная толпа разнесла деревянные леса и начала засыпать котлован. В ответ на это по призыву Монти пришли все мужчины их клана, вышибли с площади клевретов Капулов, сейчас драка кипит в переулках, к Капулам прибывают подкрепления.