– Я его еще не нашел, – ответил я смущенно. – Или ее…

Эйсейбио довольно хохотнул, герцог улыбнулся.

– Значит, – заметил он, – вам было чем заняться. Как вам этот паштет?

– Изумительный, – ответил я вполне искренне. – Тает во рту! Вот так воины становятся неженками…

Эйсейбио сказал весело:

– Какие воины? Кому они нужны? А счастье именно в хорошем обеде, хорошем вине и хорошей женщине. Или дурной, это смотря по тому, сколько счастья можете себе позволить.

Церемониймейстер стоит неподвижно, но я видел, как внимательно следит за движениями наших рук и челюстей. В какой-то лишь ему понятный момент он подал знак, и в зал внесли на носилках огромный торт. В половину человеческого роста, хотя сам по себе торт не широк, так, с ведро, но нас разорвет, если съедим хоть половину. Слуги в голубом замерли неподвижно, а повар с ножом и лопаточкой заискивающе заглядывал в глаза герцога, стараясь угадать, с какого бока и в каком месте хозяин восхочет отведать это чудо.

Торт украшен орешками всех сортов, начиная от простого фундука и грецких и заканчивая совсем диковинными, миндалем, зернышками изюма, а еще чем-то непонятным, но, видимо, съедобным. Шоколад и кремы перемежаются, получилась затейливая башенка из темного шоколада с белыми полосками.

Герцог покосился на меня.

– Между хорошим обедом, – обронил он философски, – и долгой жизнью только та разница, что за обедом сладкое подают в конце.

– Изумительно, – сказал я. – Вот эта штука просто тает во рту, а вкус непередаваемый… Что это?

Герцог нахмурился, а Эйсейбио весело фыркнул:

– Это же вилантэн, маркиз!

– Вилантэн, – повторил я. – Запомню. Из чего он или оно делается?

Герцог нахмурился сильнее, Эйсейбио вскрикнул почти ликующе:

– Маркиз! Где вы жили?.. Никто не знает, как подземные ангелы ада делают вилантэн или даже обыкновенную муку, что поднимают на поверхность!.. Я еще могу понять, как выплавляют железо и подают наверх в стальных слитках, но… про вилантэн и прочие вещи лучше не спрашивать! А то рехнетесь. Нужно просто верить в доброту и покровительство великого Самаэля!

Я не успел ответить какой-нибудь дежурной, но любезной банальностью, чтобы сгладить возникшую неловкость и странное напряжение за столом, торжественная музыка вдруг оборвалась, тут же сменившись веселым наигрышем, даже игривым, по залу рассыпались трели и рулады. Герцог повернул голову.

Глава 4

По лестнице медленно и величаво сходит в наш зал юная богиня, так показалось вначале. Двое крохотных пажей несут шлейф ее платья, оба в шляпах и при коротеньких мечах, что придает им комичный вид, но я их видел только краем глаза, не отрывал взгляда от чудесной девушки.

Не просто дивно хороша, сказочно прекрасна в этом нежно-голубом платье с наброшенным на плечи белым платком, сейчас он сполз до тонкой талии и удерживается на локтях. Волосы убраны в сложный головной убор, вроде огромных козлиных рогов, с которых до середины спины свисает нежная вуаль и красиво трепещет при каждом шаге. Уши закрыты серебристыми щитками, так что волосы от бесстыжих взоров спрятаны надежно. И рога, и щитки усыпаны множеством жемчужин.

Некая сила выдернула меня из кресла, я подбежал и успел подать ей руку, сводя с двух последних ступенек. Эйсейбио иронически захлопал, а герцог сказал с непонятным выражением:

– Я в затруднении… Маркиз Ричард только что выказал себя знатоком старинных традиций, что несомненно указывает на его достойное воспитание… но если бы он знал, какое это избалованное и капризное существо, он сразу удавил бы или хотя бы выбросил в окно это… гм, это!

Я, не слушая, провел это божественное существо к столу. Слуга появился с креслом, я вырвал его из рук и сам придвинул прекрасной леди. Она сдержанно и гордо улыбалась, исполненная достоинства, но мне казалось, что едва удерживается от соблазна показать язык племяннику и даже отцу.

– Моя дочь, – проворчал герцог. – Да, младше этого балбеса, который внук… Ну, поздний брак…

– Да будь он благословенен, – вырвалось у меня. – Какой прекрасный цветок появился из такого союза!

Я нехотя вернулся к своему месту, некоторое время все четверо молча выбирали из предлагаемых блюд, слуги двигались с носилками медленно и печально, словно на похоронах, а музыканты под сводами теперь играли совсем тихо, будто старались услышать, о чем ведем речи.

Леди Элизабет ела мало и вяло, перешучивалась с Эйсейбио, наконец обратила взгляд прекрасных глаз на меня.

– Маркиз, – спросила она капризно, – что же вы молчите? Развлекайте даму!

– Вы слишком прекрасны, – ответил я почти искренне, – чтобы с вами заговорить.

Ее красивые тонкие дуги бровей в удивлении приподнялись.

– Это почему?

– Слишком красивы, – объяснил я, – чтобы быть человеком.

Довольная улыбка проступила на ее припухлых губах, а Эйсейбио сказал мне заговорщицки:

– Маркиз, вы слишком… прямолинейны. В нашем королевстве предпочитают более замысловатые комплименты.

Герцог буркнул:

– Бездельники! Лентяи, которым больше нечем заняться.

– Лентяй, – сказал Эйсейбио, – это человек, которому нравится просто жить!.. Маркиз, а можно поинтересоваться, какие у вас планы?

– Можно, – ответил я.

Он не понял, помолчал, ожидая ответа, а герцог довольно хрюкнул. Эйсейбио наконец понял, что я уже ответил на вопрос, поморщился и спросил:

– Что вы намерены делать дальше?

Я посмотрел на него поверх кубка.

– Поблагодарю герцога за истинно королевское гостеприимство и отправлюсь через земли и королевства. Я хочу дойти до северного океана.

– Зачем?

– Никогда не видел большой воды, – объяснил я. – Говорят, волны размером с дом!.. Я жил в лесу, там только крохотное озеро с жабами. Волны, как вы понимаете, не совсем крупные… Зато жабы…

Леди Элизабет посмотрела на меня, как мне почудилось, с неудовольствием.

Эйсейбио кисло усмехнулся.

– Да, вы точно нравитесь моему деду. Он тоже, бывало, бредил какими-нибудь путешествиями…

– Теперь поумнел? – спросил я.

Эйсейбио бросил короткий взгляд на хмурого деда.

– Значительно.

– А вы, – спросил я, – сразу были умным и ни к чему не стремились?

Он довольно кивнул.

– Вы смотрите в самую суть, маркиз! Я быстро понял, что важно путешествовать не по королевствам, а внутри взаимоотношений, разгадывать загадки женской души, находить нужные слова для обозначения оттенков, которые не в состоянии постичь грубые люди… Сейчас мы по традиции обедаем в очень узком кругу, зато за ужином вы увидите массу тонких и чутких людей…

Герцог хитро посмотрел на меня, что-то уловил, лицо слишком уж серьезное.

– Маркиз, – произнес он дружески, – я с великим трудом отстоял право завтракать и обедать в тесном кругу семьи. А вот на ужин, что делать, соберутся все бездельники герцогства… Ничего не поделать, традиция.

Я смолчал насчет того, что традиции надо чтить, эту традицию герцог явно не чтит.

После обеда дворец начал наполняться хорошо одетой, сытой и довольной публикой. И не просто довольной, а самодовольной, уверенной, богато и роскошно одетой. Я старался не попадаться на глаза, наблюдал за всеми либо с балкона, либо во дворе с безопасного расстояния.

Молодые щеголи в напудренных париках сразу же окружили леди Элизабет. Она мгновенно расцвела, осыпанная комплиментами. Они так за нею и ходили, все подчеркнуто нарядные, яркие, исполненные чувства превосходства уже потому, что у них банты на поясе уже по последней моде слева, а у остальных, ну что за кретины, все еще справа.

Хорошо следить за модой, подумал я завистливо. Когда напялишь на себя что-то от Штрауса, сразу с презрением посматриваешь на то быдло, что носит китайское. И всячески подчеркиваешь, что не питаешься в Макдоналдсе, дескать, у меня вкус, а вы всякое говно жрете.

Леди Элизабет продвигалась по залу по широкой дуге, раскланивалась и одаривала всех сияющей улыбкой. Ее кавалеры перед кем-то приподнимали шляпы, кому-то просто кивали, многих вообще не замечали, глядя с холодным равнодушием поверх голов.

Я увидел, что моя норка на их пути, с запозданием выскользнул, но леди Элизабет меня уже заметила, что-то с улыбкой сказала своим кавалерам, те ехидно заулыбались. Я вынужденно остановился, убегать у всех на виду как-то не совсем, а они так и приблизились: леди Элизабет в центре из комплиментов, лести и восторгов, яркие павлины справа и слева, даже сзади.

С нею Эйсейбио, остальные такие же типичные: слева тип с распутной мордой сластолюбца, слащавый и весь истекающий, с ним еще два примерно таких же, но менее ярко выраженных, справа старый молодящийся козел бернардошоустого облика, что умеют острить и афоризничать только о бабах и обо всем, связанном с бабами и только с бабами, эдакий мыльный пузырь до самой могилы.

Рядом с ним явно чем-то мается господин с унылым лошадиным лицом, такими я представлял себе ученых, исследователей, докапывателей до истины. Он натужно улыбался, при этом морда кривится так, словно ему больно после челюстной операции.

Я учтиво поклонился, не перебарщивая, я же из провинции, должен держаться несколько старомодно и скованно.

– Леди Элизабет.

Она милостиво кивнула.

– Да, маркиз?

Я окинул ее взглядом с головы до ног.

– А вы ниче…

Вокруг нее дружно захохотали, она чуть улыбнулась.

– Видимо, у вас это комплимент, маркиз?

– Ага, – ответил я и утер нос рукавом. – Ага.

Они хохотали и толкали друг друга, а сластолюбец сказал томно:

– Несравненная, вам нужно принять маркиза в наше общество! Он просто необходим, разве не видите? Он добавит свежую струю в наш парфюмный мир…

– Свежую струю навоза, – уточнил один из его дружков, и снова все захохотали.

Леди Элизабет светски улыбнулась.

– Вы абсолютно правы, граф Гаррос. Непосредственность маркиза просто очаровательна. Маркиз, вы просто обязаны присоединиться к нашему обществу!

Я ответить не успел, господин с унылым лицом изрек важно:

– Юноше предстоит усвоить, что есть женщины, в которых никто не влюбляется, но которых все любят. Есть женщины, в которых все влюбляются, но которых никто не любит. Счастлива только та женщина, которую все любят, но в которую влюблен лишь один.

Его слушали вежливо, но с несколько натянутыми улыбками. Я подумал, что, наверное, все правильно, хотя я не особенно вникаю, что он там сказал. У меня что-то в мозгу происходит, как только слышу «женщина»: в извилинах короткое замыкание, мозг отключается. Переел, видать.

– Мужчина любит обыкновенно женщин, – продолжил господин, похожий на исследователя, – которых уважает. Женщина обыкновенно уважает только мужчин, которых любит. Потому мужчина часто любит женщин, которых не стоит любить, а женщина часто уважает мужчин, которых не стоит уважать…

– Браво, лорд Водемон, – сказал граф Гаррос и вежливо поаплодировал. – Вы, как всегда, глубокомысленны. Хотя я бы добавил, что мужчина любит женщину чаще всего за то, что она его любит; женщина любит мужчину чаще всего за то, что он ею любуется.

Эйсейбио наклонился к моему уху:

– Лорд Водемон прекрасный человек, он добросовестно волочится за всеми женщинами подряд. Но ему недостает легкости…

– Зануда? – спросил я.

Эйсейбио прошипел:

– Тише!.. Как вы откровенны, с ума сойти… Но подобрали точное слово, он несколько зануден. Когда речь о женщинах, надо вообще избегать умностей. Нужно говорить обо всем и ни о чем. Чирикать и прыгать, как воробьи, без всякого смысла. Легкость и изящество ценится выше, чем умные речи. А лорд Водемон, увы, этого не понимает.

Я посмотрел на господина Водемона с сочувствием. Время интереса к истории или палеонтологии не пришло, а что еще исследовать в обществе? Баб-с, конечно. Как будто их можно разложить по полочкам… Хотя, конечно, можно, но… на фиг?

Леди Элизабет подошла ко мне вплотную и проворковала томно:

– Маркиз, расскажите о своем медвежьем крае… Это так интересно!

Гаррос и другие угодливо подхохотнули. Я развел руками.

– А рассказывать нечего… Там нет таких красивых женщин, как леди Элизабет, нет таких умных мужчин, как сэр Водемон, нет таких утонченных острословов, как сэр Гаррос… Собственно, там ничего нет.

– Потому вы и сбежали?

– Ну да, – подтвердил я. – Восхотелось посмотреть, в самом ли деле свет так широк.

– Ну и как?

Я сдвинул плечами.

– Пока не знаю. Я прошел не больше двадцати королевств, а это так мало.

Они почему-то замолчали, затем леди Элизабет с принужденным смехом проворковала:

– Ах, маркиз! Вы не стерли ноги? Двадцать королевств, подумать только…

Ее кавалеры снова хохотнули в унисон. Я ответил примирительно:

– Конь падает не только от излишней скачки, но и от застоя.

– Ого! – воскликнула она, обворожительно сверкая глазами и улыбкой. – Двадцать королевств… И вы еще страшитесь, что падете от застоя?

– У мужчины всегда есть силы, – объяснил я, – если он не слишком тратит их на женщин.

– Фи, – сказала она и мило надула губки, – какой вы грубый… А на что еще тратить? Когда-то и вам придется выбрать одну из женщин, чтобы свить гнездо. Или взять ту, которую навяжут родители.

– Не знаю, – ответил я. – Никогда о таких вещах не задумывался. Но, по-моему, хуже брака без любви может быть только брак, в котором любовь только с одной стороны.

Граф Гаррос посматривал ревниво, слишком уж долго леди Элизабет говорит с тем, кому отведена роль шута.

– Маркиз, вы слишком дремучи!.. – воскликнул он победно. – Как можно жить с такими взглядами? Я вот предпочитаю распущенных женщин.

– Почему? – поинтересовался я.

– Добродетельные женщины верны мужу, – сказал он и хихикнул, – распущенные – любовнику!

Я пожал плечами.

– …а умные – обоим.

Он посмотрел на меня с вопросом в глазах, а леди Элизабет улыбнулась.

– Ого!.. В медвежьих углах есть, оказывается, еще и такая категория!

Я ответил с поклоном.

– Да, леди Элизабет. У нас есть еще и умные женщины. Должен заметить, именно они и пользуются… наибольшим вниманием.

Она поинтересовалась ядовито:

– А чем они еще отличаются?

– Да многим, – ответил я небрежно. – Добродетельные спят в белье, распущенные – голыми, а умные – по ситуации. Добродетельные любят всех детей, распущенные – только совершеннолетних, умные – своих. Добродетельные верят в чистую любовь, распущенные – в частую, умные – в… хорошую. Добродетельные одеваются аккуратно, распущенные – вызывающе, умные – быстро. Добродетельные становятся заботливыми женами, распущенные – феерическими любовницами, умные – верными друзьями. Добродетельные верят мужчинам, распущенные – не верят мужчинам, умные – не верят никому… Надеюсь, этого пока достаточно. Простите, я не могу просто удержаться: побегу взглянуть на дивного коня, на котором приехал какой-то господин в красной шляпе!

Когда я поспешно удалялся, граф Гаррос сказал громко:

– Вот каковы они, невежды! Перед ним прекраснейшая из всех женщин, а он на что пошел смотреть?

Я ухмыльнулся, представляя, как лорд Водемон морщит лоб, стараясь запомнить для своей классификации те перлы, что я выдал.

Во дворе знойное солнце тут же окатило лицо щекочущим теплом, дружеским и дающим силы. Слуги наперебой бегут со скамеечками в руках к подъезжающим экипажам, из карет появляются вельможи, матроны с дочками, молодые женщины с сопровождающими, уже с утра скучающими повесами…

По двору прогуливаются трое разодетых щеголей, шляпы прямо мексиканские, да еще с длинными пышными перьями, красно-сине-зеленая одежда в бантах, застежках, фижмах и рюшечках. Этого достаточно, чтобы с чувством полнейшего превосходства громко хохотать над теми, у кого перья короче или рюшечки не такие кокетливые.

Я молча озлился, глядя, как сплевывают под ноги выходящим из карет и оглядывают их, словно животных на пастбище. Перед некоторыми, однако, прогибаются и метут шляпами пол, на других смотрят свысока, как на роющихся в загоне свиней, у третьих вообще стараются встать на пути, чтобы их обходили пугливо и униженно.

Они все разом, словно трое в одном теле, оглядели меня с головы до ног. Поморщились дружно, словно вместо розы нюхнули коровью лепешку.

Один из них гаркнул громко:

– Э-э-э… маркиз!

Оклик бесцеремонный, его друзья тут же оскорбительно захохотали, подчеркивают для тупых, что меня разве что по морде не ударили, вот такие они крутые.

Я обернулся с вежливой улыбкой.

– К вашим услугам.

Он приблизился не спеша. Друзья, посмеиваясь, остались на месте. Этот, заставляя меня ждать, снова с той же оскорбительной медлительностью оглядел уже с ног до головы, будто оценивал, за сколько купить.

– А какие услуги вы оказываете?

– Могу в рыло дать, – предложил я любезно.

Он опешил.

– Что? Это как?

– Вот так, – объяснил я охотно.

От удара в лицо он отлетел на пару шагов, грохнулся на спину и некоторое время лежал, раскинув руки. Из сломанного носа кровь живописно брызнула ярко-красными струями на лицо и подбородок. Щеголь сообразил, что вся кровь на нем – его кровь, подхватился и с диким поросячьим визгом ринулся в дом.

Я посмотрел на его приятелей с полнейшим непониманием на моем простом медвежачьем лице.

– Что это с ним?.. Только начали учтивую беседу.

Они смотрели на меня с застывшими бледными улыбками. Один проговорил наконец, мне показалось, что его трясет:

– Маркиз… что вы… делаете…

– А что? – спросил я удивленно.

– Но вы же… из благородного сословия?

– Ну да, – ответил я и утер нос рукавом, – а че?

Он ахнул.

– Однако же для благородных людей существует благородное оружие…

Второй добавил с растущим возмущением в голосе:

– А вы… как какой-то пьяный мужик…

– А, – протянул я, – вот вы о чем! Все верно, но с одной крохотной поправкой. Не как пьяный мужик, а как пьяного мужика. Неужели вы своего конюха тычете шпагой?..

– Но он не пьяный конюх!

– Правда? – спросил я с удивлением. – А мне показалось, что именно пьяный конюх… нарядившийся в костюм своего господина.

Они смотрели на меня гневно, первый начал грозно шевелить усами, а второй проговорил угрожающе:

– Маркиз, мне кажется, вы стараетесь нас оскорбить…

Я развел руками.

– Не будем тянуть, друзья. Вы хотите проверить, что из себя представляет новичок? Вы не первые. Ваш дружок, кстати, уже проверил. По-своему. Вы тоже сейчас узнаете. Хотите?

Они переглянулись. Я блефую, крупно блефую, а блефовать научились задолго до изобретения игры в покер. С другой стороны, важно, как блефуют, и я весь играю звериной силой, смотрю хищно, выказываю всем видом, что вот прямо щас покромсаю их на куски и пройдусь сапогами по их окровавленному мясу, потому что и сам зверь, каких поискать, и весь напичкан защитными амулетами.

Щеголи снова переглянулись, первый перестал шевелить усами, а второй проговорил несколько другим тоном:

– Маркиз, мы не хотим с вами мериться умением обращаться с оружием.

Усач поспешно добавил:

– По крайней мере, по такому пустяку. Но вы же сами понимаете, что с таким поведением навлечете на себя немилость света!

– Поведение адекватное, – заверил я, хотя внутри протестующе квакнуло, мол, дурак, они правы, – а перед светом я постараюсь себя реабилитировать. Мое почтение, господа!

Я коротко поклонился и, повернувшись спиной, пошел в здание.

Глава 5

О том, что я поступил неблагородно, стало известно всему двору герцога уже через пару минут. Все судачили, как я низко пал, а я уединился в своей комнате и раздумывал, что вообще-то это разделение на благородных и неблагородных не такое уж и ненужное, а существует для того, чтобы не дать благородным опускаться до простолюдина. Это постоянно усложняющийся кодекс поведения того, что человек должен делать и чему должен соответствовать.

Даже это вот бесцельное пребывание дворян при дворе – и то служит благой цели: потереться среди более знатных, знающих, умеющих – самому стать лучше. Ведь куда проще феодалу просто существовать в своем замке среди крепостных, наслаждаясь полной властью, ничему не обучаясь, ни в какие рамки себя не загоняя. И никто не скажет ему в селе среди простолюдинов, что у него вечно расстегнута ширинка. Хотя бы потому, что у самих так же.

А здесь даже криво завязанный бант на обшлаге способен уронить репутацию. Над этой дуростью можно бы погыгыкать вволю, наслаждаясь своей умностью и превосходством, если бы я не знавал страну, где точно так же криво завязанный галстук способен вызвать насмешки, а плохо начищенные туфли даже умнику не позволят занять при отборе на работу более высокое место.

И не надо ха-ха, все не зря: человек, способный в мелочах регламентировать свою одежду, поведение и слова, сможет и работать так же точно, безошибочно и без неряшливости. Так что эти требования – быть дворянином во всем и не допускать жестов, опускающих до черни, – не так уж и нелепы.

Я оглядел себя в зеркале, оно добросовестно отразило мою маску, а иначе не бывает, все зеркала отражают именно маски, расправил плечи, сделал лицо надменно-доброжелательным и покинул покои.

По главному залу прогуливаются повесы в составе старого козла, не слышал его имени, Эйсейбио, Гарроса, Водемона и прочих, а леди Элизабет водит их, как гусей, улыбаясь и щебеча, щебеча, щебеча. Я пытался проскользнуть незамеченным, но Эйсейбио заорал, махая рукой, я натянул на морду счастливую улыбку и подошел, отвешивая поклоны.

На меня посмотрели настороженно, но я старался выглядеть овечкой, и лорд Водемон, кивнув в ответ на мое приветствие, продолжал:

– …леди Элизабет, этому вашему портретисту, как и прочим, суждено полное забвение. Они никогда не передают того, что видят. Передают то, что видит публика, а публика не видит ровным счетом ничего. С тем же успехом могу вас рисовать я, если согласитесь позировать… более откровенно.

– Почему вам?

– Мы же оба принадлежим к благородному обществу! Потому вы со мной можете быть более откровенны… в одеждах.

Она возразила живо:

– А мне отец говорил, что мы наиболее откровенны перед лекарями и портнихами! А они, согласитесь, из самого простого круга…

Старый козел, который похож на Бернарда Шоу, захлопал в ладоши.

– Браво, леди Элизабет, – сказал он козлиным голосом. – Лорд Водемон повержен.

Водемон поклонился и развел руками.

– Признаю, лорд Шуй, логика леди Элизабет неопровержима. Я даже начинаю побаиваться, а вдруг она… тьфу-тьфу!.. умна?

Леди Элизабет улыбнулась мне, а Водемону ответила с живостью:

– И вообще я устала позировать! Быть естественной очень трудная поза – долго не выдержишь! Я удивляюсь, как герцогиня Ценцелла выдержала, когда рисовали ее портрет!

Лорд Шуй проговорил еще более козлиным голосом:

– Говорят, она все еще любит своего мужа! И он, можете себе представить, все еще… ха-ха, любит ее и даже верен ей!

– Бред, – сказал Гаррос уверенно.

Водемон фыркнул:

– Человека, который всю жизнь любит одну женщину, следует отправить к врачу, а может, и на виселицу.

Лорд Шуй улыбнулся, как мог бы улыбнуться старый козел, что все еще оглядывается вслед молодым козочкам.

– Возможно, – произнес он совсем козлиным голосом, – это сам герцог Гендель и распространяет такие слухи. Я как раз слышал, что он весьма близок с Ксантой, женой герцога Маргуйского. Встречи их крайне тайные, так что вы уж не подвергайте сомнению его верность жене… ха-ха!

Эйсейбио спросил заинтересованно:

– Я слышал, они сейчас в Майенне?

– Вы слышали верно, – проблеял лорд Шуй и по-козлиному посмотрел на леди Элизабет.

– Значит… – произнес Эйсейбио задумчиво, – она сейчас скучает?.. Прекрасно! Ничто так не украшает женщину, как временное отсутствие мужа. У меня есть пара свежих анекдотов про любовников, я подкатился бы к ней с этими историями, а потом сразу про ее грудь, она ею явно гордится, раз так выставляет на обозрение…

– Постарайтесь расшевелить ее, – посоветовал лорд Шуй деловито. – Чем угодно. Там, где не подыгрывает любовь или ненависть, женщина играет посредственно, и с нею скоро становится скучно.

На меня посматривали, ожидая, когда же я раскрою рот, я подумал, что и в самом деле надо бы что-то вякнуть, поинтересовался:

– А какой смысл волочиться за леди Ксантой, если она замужем? Лучше уж за вот теми ледями, видите?.. Одна, судя по прическе, еще не замужем, другая – уже вдова…

Эйсейбио сказал мне наставительно:

– Если женщина принадлежит другому, она в пять раз желаннее, чем та, которую можно заполучить, – старинное правило.

Лорд Шуй скабрезно улыбнулся и сказал вполголоса:

– Знатоки говорят, что леди Ксанта весьма искусна. Ее имитация любви стоит больше, чем непритворная любовь многих женщин. Она очень-очень хороша!.. Все предпочитают жить со страстной женщиной, чем со скучной. Правда, страстных иногда душат, но редко бросают.

Я выглядел озадаченным, Эйсейбио пояснил мне с усмешкой:

– Маркиз, очень многие предпочитают репутацию прелюбодея репутации провинциала. Вы единственный оказались с настолько толстой кожей, что даже не стыдитесь своего провинциализма.

– А что стыдиться? – спросил я. – Человек не выбирает, где родиться. Родиться провинциалом, как и дураком, не стыдно, стыдно умирать дураком. Да и жить, гм… вообще-то…

Они помолчали, морды озадаченные, вроде бы мысль умная, но совсем не салонная, а если не салонная, то ерунда. Эйсейбио это понял первым, просветлел лицом и зашептал:

– Берегитесь, сэр Ричард! Сюда идет баронесса Генриэтта. Она в каждом мужчине ищет мужа, потому что в муже не нашла мужчины.

В зал вошла роскошно одетая и вообще роскошная женщина, ослепляя мир огромным полуоткрытым бюстом. Я еще издали прикипел к нему взглядом, хотя, как говорят правила этикета, женщине нужно смотреть в глаза и делать вид, что внимательно слушаешь ее восхитительный лепет.

Ее полушария буквально разрывают декольте, я сразу же представил, как было бы здорово, если бы это случилось, и она, перехватив мой взгляд, все поняла по моему лицу и победно улыбнулась. Демонстрация высокого бюста, такого налитого и просящегося в мужские ладони – результат умения портнихи и самой хозяйки расположить правильно и носить умело, так что мой взгляд – это как проголосовавший в пользу ее хозяйки один из спортивных судей.

Конечно же, женщина, которая носит вот так грудь, сама открыта миру, щедра, добра и распространяет вокруг себя приятную ауру, что поднимает всем мужчинам тонус.

Лорд Водемон прошептал мне на ухо:

– Он прав, баронесса идет в самом деле в нашу сторону…

– Чем она примечательна?

– Самая феерическая любовница, – пояснил Водемон. – После смерти барона ей достались владения в Шатле, Вигноре и Бюльневилле. А так как барон был бездетным, то и все триста тысяч гульденов теперь в ее полном распоряжении. За ее внимание сражаются все мужчины двора!

– Так куда же вы удираете?

Он сказал опасливо:

– У нее больно острый язычок…

Все наше общество поспешно сдвинулось в сторону. Я понял так, что леди Элизабет то ли не желает с нею делиться воздыхателями, то ли спасает их от острого язычка баронессы. А она в самом деле направлялась к нам, стройная, с высокой прической, укрытой прозрачным платком, что вроде бы и закрывает пристойно волосы, но в то же время рассмотреть их не составляет труда, ну, стринги некой неназываемой эпохи. Глаза ее блестели любопытством, а платье с низким вырезом едва держится на узких оголенных плечах.

– Маркиз! – вскрикнула она звонким щебечущим голосом. – Говорят, вы осадили самого Бульвилля…

Я пробормотал:

– Ах, леди…

– Леди Генриэтта, – прощебетала она и подвигала плечами, чтобы платье опустилось ниже. Мои глаза тут же скосились на выпирающую, как подходящее тесто, грудь. – Маркиз, вы обязательно расскажите, как вы это сделали…

– Гм, – ответил я осторожно, – вряд ли это для таких нежных ухов молодой девушки… Может быть, я вам что-нить галантное про поручика Ржевского…

Она отмахнулась.

– Да в жопу эту галантность! Я не целомудренная девушка, а вдова барона Вигнора, молодая и очень даже живая вдова, маркиз, имейте это в виду… Я насиделась взаперти в замужестве, теперь жажду веселья и прочих интересных встреч!

– Я скучный человек, – заверил я и попытался заглянуть в ее вырез глубже, вот уже показались края бледно-розовых кружков. – Ох, какой я ску-у-у-чный… Вот щас прям совсем ниче не соображаю.

– Умному никогда не скучно, – заверила она, а улыбкой дала понять, что поняла, почему я ничего не соображаю, – пока он способен на глупости. И вообще, жизнь без женщин и вина бесполезна и скучна! Вы не согласны?

– Я с вами на все согласен, – заявил я, не понимая, почему платье не соскальзывает дальше. Наконец сообразил, магия! – А на что не согласен, на то поддамся в виде исключения только вам. Но не сразу.

– Это как это?

– А поломаться? – удивился я.

– А-а-а, – протянула она понимающе, – так вы, оказывается, пресытились ролью охотника?.. Хочется побыть в роли дичи?

– Ну да, – сказал я, – только без всяких там кандалов и плеток, я нежный… Но чтобы вы напали на меня и грубо изнасиловали, я совсем не прочь. Еще как не прочь!

Она оглядела меня оценивающе.

– А что, это мысль. Маркиз, вы вносите свежую струю в наши довольно однообразные игры! Я вот как-то не подумала даже про такие возможности… А что, у вас и такое есть?

Я вздохнул.

– Ах, леди… Когда делать нечего, собака яйца лижет, а человек чего не придумает! К счастью, я вырвался в мир, где есть чем заняться…

Она вскинула на меня лучистые глаза, губы тронула улыбка.

– А вы не дикарь, маркиз. Вон как изящно отказались участвовать в наших играх! И нас не лягнули, и себя похвалили.

Я ощутил, что уже невольно погружаюсь в этот словесный поединок любовной игры. В остроумии леди Генриэтте не откажешь, она наконец-то ощутила, что я держу удар и отвечаю в той же манере, заинтересовалась и усилила натиск, я сопротивляюсь достаточно успешно и контратакую, у нее заблестели глазки от удовольствия, губы покраснели и распухли, а бледные щеки порозовели.

Я видел, как она расцветает, словно цветок под теплым майским дождиком, мало кто так молниеносно реагирует на ее остроты и успевает не только отразить, но и нанести ответный укол, флирт вообще оттачивает наше умение ориентироваться и успевать реагировать.

– Маркиз, люди делятся на тех, кто стремится вырваться из порочного круга, и на тех, кто стремится туда ворваться! А вы ни туда, ни сюда…