В типографии сильно пахнет смолой, красками, вареной бумагой, ее готовят из тряпок, мощно и безостановочно потрескивает пресс. Несколько могучих мужчин, обнаженных до пояса, ходят по кругу, как волы на мельнице, поворачивая гигантское колесо с выступающими рукоятями.
      Я сделал знак, чтобы работу не останавливали, мне кланялись, не отрывая рук от колеса, навстречу заспешил Миртус, тоже кланяясь часто и пугливо моргая.
      - Натворил что? - спросил я негромко.
      Он помотал головой.
      - Нет-нет, ваша светлость! Все хорошо, даже опережаем график!
      - Так чего ты какой-то?..
      Он спросил жалко:
      - Какой?
      - Не такой, - ответил я. - Нет в тебе фильдеперсовости!
      - А что это?
      - Не знаю, - признался я. - Слышал как-то… Слово больно красивое. И таинственное, как марципан или еще что-то волшебное.
      Он понурился.
      - Какой из меня фильдеперсовый?
      Я сказал с неудовольствием:
      - Миртус, все хочу спросить, что ты какой-то тихий и пришибленный? Никогда от тебя не услышишь ни возражений, ни даже подсказки.
      Он ответил с поклоном:
      - В старых книгах сказано: если ты мудр, не противоречь богачу, правителю, ребенку, старику, аскету, мудрецу, женщине, дураку и учителю.
      Я добавил нравоучительно:
      - И гроссграфу. Но обсуждать с ним и спорить можешь и должен! Даже обязан, это твое гражданское право… Надо будет как-нить на досуге составить свой кодекс Юстиниана. Не перечить, а спорить! Спорить можно, понял?..
      Он переспросил несколько растерянно:
      - А как это: спорить, но не перечить?
      Я подумал, отмахнулся.
      - И я пока не вижу разницы, но она ж есть? Есть. Должна быть. Так что право спора за тобой. В споре ты можешь мягко поправить меня… но только мягко, морда!.. деликатно указать на более короткий и менее ухабистый путь.
      Он кивал, лицо становилось все несчастнее.
      - Да-да, ваша светлость…
      - Ты же теперь не просто забитый маг, - напомнил я строго, - от которого требуют побыстрее переплавлять свинец в золото. Ты уже руководитель!
      Он улыбнулся искательно, на меня посматривал снизу вверх вовсе не из-за нашей разницы в росте: будь он на коне и тогда бы ухитрялся смотреть снизу.
      - Ваша светлость, - произнес он умоляюще, - не мое это… Вы пригласили инквизиторов, а меня от одного их вида трясет сам не знаю как. Так и кажется, что присматриваются… вот бы пригласили еще и своих магов!
      - Так ты ж сам пригласил, - напомнил я. - Куча при-ехала.
      Он сказал умоляюще:
      - Они тоже не хотят командовать.
      - Почему?
      - Каждый чего-то стремится добиться в своем тайном… или не тайном деле!
      - Ну-ну, - ответил я сварливо, - все дерутся за власть, только вы, чертовы маги, от нее отбрыкиваетесь? Ладно, че-нить придумаю… Но пока давай руководи. Понимаешь, из тех, кто рвется руководить, не всегда получаются эти… руководители.
      Он вздохнул.
      - Понимаю.
      - Вот я, к примеру, - сказал я, - красавец, умница, весь из себя, а руководить не люблю! Как и ты. Но - приходится. И уже наруководил лучше, чем любители… Надо, Миртус, надо! Будь проще с людьми, и тролли к тебе потянутся.
 
      Теперь я то и дело выезжаю на Зайчике, держа амулет-копалку в опущенной руке, проношусь по обочинам дорог, возле приметных утесов и одиноко стоящих древних деревьев. Люди везде одинаковы: домохозяйки прячут деньги в бельевом шкафу между третьей и четвертой стопкой белья, семьдесят процентов юзеров Инета ставят пароль "123456…", а клады закапывают возле приметных утесов недалеко от проезжей дороги.
      Сэр Растер охнул, когда вечером я вывалил на середину стола кучу сокровищ, где одних золотых монет на два кувшина, а еще множество драгоценнейших женских украшений.
      - Где вы отыскали?
      - По дороге к тоннелю, - объяснил я. - Валяется по дороге, коню пройти мешает! Думаю, надо собрать, а то копыта надколет. Хоть, правда, бабки и высокие.
      Он посмотрел вытаращенными глазами.
      - Что, прямо на дороге золото?
      - Я езжу только прямыми дорогами, - ответил я уклончиво. - Как ворона летит! Бог меня любит, как видите. Как Верховный Паладин ме-е-е-лкого такого паладина. И помогает. Если бы я просил на пропой, думаете, послал бы такое богатство? Самого бы послал, еще бы и наподдал в шею.
      Он посмотрел опасливо наверх, словно ожидал увидеть во всем грозном блеске Небесного Паладина, но взгляд уперся в неотделанный свод, крепкий, как Хребет.
      - Вы завтра собирались осматривать место…
      - Не стесняйтесь, - сказал я благожелательно, - да, осмотрю место, откуда начну рыть. Тоннель. Даже - Великий Тоннель. Или Туннель. Кому как нравится, я демократ. Клич я уже бросил…
      - Думаете, много народу откликнется?
      - Я обещал платить хорошо.
      Он подумал, согласился:
      - А-а-а. Если еще и платить будете, тогда откликнется много. Прокачусь-ка я с вами!
      Я удивился:
      - Сэр Растер! А как же насчет попировать?
      Он сказал значительно:
      - Пир - святое дело! И самое главное. После походов и битв, конечно. А мы с вами сделаем вид, что в походе. Не зря же вы решили копать этот чертов тоннель?
      - Не зря, - согласился я.
      - Хитрый вы, сэр Ричард! Настоящий правитель.
      - Спасибо на добром слове. Хорошо, только я встаю рано.
      Он хохотнул.
      - Не раньше меня.
      Утром я вскочил пораньше, в окна вливается тугими волнами очень уж бодрящая свежесть, просто чересчур, пупырышки по всему телу. Ступни промахнулись мимо шкуры на полу, кожу ожег холодный, как лед, камень. Оделся торопливо, в окно видно, как двое вытаскивают бадью из колодца, проползла подвода, полная желтых голов сыра…
      Я высунул голову из окна как раз в момент, когда из конюшни неторопливо вышел сэр Растер. На пороге вспыхнул, словно направил десятки зайчиков мне в глаза, доспехи всегда держит начищенными. За ним топает оседланный брабант, спокойный и невозмутимый, как плато, на котором стоит крепость.
      Я не успел отскочить от окна, Растер заулыбался и помахал рукой.
      - А вы в самом деле ранняя пташка, - крикнул он жизнерадостно. - Я тут заодно покормил и вашего Зайчика.
      - Совсем разбалуете, - откликнулся я. - Знаю, что таскаете ему тайком…
      - Ну что вы, сэр Ричард! - воскликнул он сконфуженно.
      - Знаю-знаю, - сказал я ворчливо.
      Кое-как одевшись, перевязь с мечом нацепляя уже на ходу, я выскочил из покоев. За мной вприпрыжку бежали пажи и оруженосцы, стараясь одеть лорда, будто я калека. Я отмахивался, приводя всех в недоумение: в чем другие видят знаки престижа и высокого положения, я вижу совсем другое. Еще бы инвалидную коляску притащили.
      Наши кони бодро вынесли нас за ворота, Бобик ликующе бежит впереди, часто с надеждой оглядывается на Растера. С утра солнце палит сильнее, чем на Юге, зеленая долина неуловимо быстро перешла в каменистое плато, а оно сменилось сухим песком. И хотя далеко на горизонте видны зеленые холмы, но здесь раскаленные пески, ветер усиливается, я чувствовал, что поднимается буря.
      Растер тоже тревожно оглядывался, но голос его прозвучал бодро:
      - Нам вот только добраться до тех отрогов…
      - И что?
      - Там всегда затишье!
      Я смерил взглядом расстояние, совсем близко, а за спиной уже небо красное и тяжелое от тучи песка.
      - И что, в самом деле?..
      - Увидите!
      Его брабант идет тяжелым, но рассчитанным на долгую дорогу галопом, вынослив, как жилистый черт, Бобик убежал далеко вперед, Зайчик держится близ коня Растера, ревниво сравнивая высоту его холки со своей.
      За спиной туча становилась все ближе и ужаснее. Я чувствовал ее тяжесть, пригибался к конской гриве, рядом точно так же наклоняется Растер, но лицо спокойное, а потом он распрямился, его брабант перешел на шаг, хотя все еще не в мыле.
      Я оглянулся, туча не только осталась позади, но и как будто начала рассеиваться, подобно стае саранчи. Растер не оглядывается, все знает, больше зыркает по сторонам, неожиданностей не любит, хотя чего ж тогда напросился со мной, странное это существо - человек…
      Дорога резко вильнула в сторону. Я очнулся от дум, повернул голову, но в той стороне ни обрыва, ни высоких скал, ни опасного скопления деревьев…
      Растер ухмыльнулся.
      - Не там ищете, сэр Ричард!
      - А где искать? - спросил я.
      Он кивнул в сторону, на то место, которое объезжаем так старательно.
      - Отсюда плохо видно. Вон вскарабкаемся на тот холмик, оглянетесь… Красота.
      - А отсюда нельзя? - спросил я.
      - Можно, - ответил он, - только рассмотрите плохо…
      - Большое видится на расстоянии? Ладно, а если поеду напрямик?
      Он пожал плечами.
      - Приедете быстрее.
      - Так почему же…
      Он снова пожал плечами.
      - Одни верят в дурные приметы. Другие… так, на всякий случай. Долго ли объехать?
      Я дождался, когда дорога взобралась, правда, не на холм, но все же в высокую развилку между холмами, повернулся в седле. Сердце охнуло и остановилось.
      Гигантская зеленая фигура лежащей на боку женщины метров так сорок-пятьдесят в длину, пропорциональная, юная, каждая деталь проработана с такой тщательностью, словно все высечено из зеленого мрамора, даже блеск вижу, хотя налетел ветерок, по зеленой коже прошло движение, и я потрясенно понял, что это создано из растений. Ну как садовники подстригают кусты в виде шаров, а кто поискуснее - в образе птиц, животных…
      - Это… что же… - прошептал я, сглотнул слюну и уточнил: - Как давно?
      - В точку, - ответил Растер грустно. - Никто не знает.
      - То есть…
      - Да, сотни лет проходят, а то и тысячи, по этой долине проносилась тяжелая конница, вбивая в землю все, даже камешки, но через несколько дней… это вот… оживало…
      - А почему заброшено? Такая красота!
      Он пожал плечами.
      - Сэр Ричард, людям корм добывать надо, а не красотничать. Красота - это… когда всего в избытке. Каждый в первую очередь опасается, а не будет ли худа? Потому и обходят на всякий случай.
      Я еще оглядывался, но мы въехали в лес, Растер весел и разговорчив, восхищался пташками, спрашивал, как мне вот эти зяблики или эти дрозды, а я кивал и говорил по-гроссграфьи солидно, что да, замечательно. Я вообще-то из всех птиц знаю воробьев и голубей, да еще видел уток с утятами как-то в пруду, моя подружка даже булку щипала и бросала им. Но, оказывается, в лесу живут скопа, сапсан, стрепет, филин, совы, сычи, пустельга, балабан, красавка, а за лесом в кустах, а то и прямо на земле гнездятся дрофы, кроншнепы, байбаки, луни, цапли… если я ничего не попутал, потому что сэр Растер сыпал названиями, а я даже не соображал, о птицах говорит или о каких-то сусликах.
      Все это, оказывается, что-то предсказывает своим чириканьем и возней: засуху, дожди, сильный ветер, неурожай, мор, войну и многое другое, нужно только уметь слушать, а сэр Растер умел, умел, и всю дорогу толковал, что ждет Армландию. Я слушал невнимательно, Армландию ждет лишь то, к чему приведу ее я, а меня самого пока что ведут, как бычка на веревочке.
      Растер не понимал, почему выбираю такие дороги: то хорошо протоптанные, то пру через чащу, но помалкивал: я уже трижды останавливался и говорил, что вот тут в земле золото, и Растер тут же соскакивал и начинал судорожно рыть.
      Все клады зарывают недалеко от дорог и в приметных местах, чтобы потом легко найти, но не все дороги сохраняются. Я иногда просто угадывал, где была дорога раньше, Зайчик послушно направлялся туда, у меня в кулаке амулет, из всех свойств которого я знаю только, что он реагирует на спрятанное в земле золото.
      Я находил как отдельные, просто потерянные монеты, так и тщательно упрятанные клады в горшках, сундучках, ящичках. Кроме золотых монет обычно немало сережек, золотых украшений, чаще - погнутых, смятых, попорченных, на многих следы торопливых ударов топора, что значит - сдирали с дверей королевских спален или других мест для знатных. Попадаются фигурки из золота, означающие либо животных, либо людей.
      Наконец удалось наткнуться на целый ларец. Растер быстро, но бережно вытащил его обеими руками, не отрывая жадных глаз, поставил передо мною.
      Я поднял крышку, в глаза тускло блеснула груда прозрачных камешков, а под ними, как крупная чешуя, масса золотых монет.
      Растер прошептал в восторге:
      - Какая огранка!.. им не меньше, чем двести лет! Только тогда так делали…
      Я сказал утешающее:
      - Не будем чересчур привередливы. Лучше иметь старые подержанные бриллианты, чем не иметь никаких.
      Он взглянул на меня с упреком.
      - Сэр Ричард, я только хотел сказать, что такие бриллианты еще дороже.
      - Пустяки, - ответил я. - Все равно уйдут на оплату работ. У нас нет рабства, всем нужно платить!
      Он все еще не мог оторвать взгляда от россыпи бриллиантов, с сочувствием качал головой.
      - Так вы, сэр Ричард, никогда не составите себе состояния.
      - У человека ничего нет, кроме души, - сообщил я. - Так что все эти состояния… Кто там кричит?
      Он прислушался, сказал неуверенно:
      - Вроде бы женские голоса…
      - Тогда пусть кричат, - рассудил я.
      Он немедленно согласился:
      - Все верно, от них одни неприятности. Да и ловушка какая-нибудь. Для мыши кладут сыр, для рыцаря - леди… Вы в самом деле оплатите работу копателей тоннеля?
      - В самом деле.
      - С ума сойти!
      - Что делать, за труд надо платить.
      - Тогда вам не хватит всего золота Армландии!
      - Это на первых порах, - сообщил я. - Потом подоспеют налоги, поборы, взятки, разовьем коррупцию на высшем уровне… Словом, даже рыть не придется, золото сами начнут приносить! Иначе зачем власть?
      Бобик примчался, с шумом и треском ломая кусты, нравится вот так, настойчиво совал Растеру огромную рыбину с вздыбленными перьями. Рыба угрожающе разевала рот и пыталась извернуться, цапнуть Адского Пса, но лишь шлепала хвостом по его толстой заднице.
      Растер впервые не среагировал, не мог оторвать зачарованного взгляда от бриллиантов, пока обиженный Бобик не ухитрился сунуть добычу так, что рыбина вцепилась Растеру в руку.
      Он охнул от боли, когда железо наручника заскрежетало и начало сминаться, как тонкая жесть. Свободной рукой выхватил нож, но лезвие с неприятным скрипом скользнуло по чешуе.
      - Палицей, - посоветовал я.
      Бобик оставил рыбу висеть на руке Растера, отступил и наблюдал за их игрой с живейшим интересом. Растер, ругаясь и постанывая, опустил руку с повисшим чудовищем на ствол упавшего дерева и тремя сильными ударами кулака в стальной перчатке раздробил ей голову.
      - Ничего себе, - сказал он, тяжело дыша, - вот гадина… Таких еще не встречал!
      - Я думал, вы здесь уже все знаете, - заметил я.
      Он огрызнулся:
      - Я ж не пру через чащу, аки не знаю кто! Все по дорогам, по дорогам, как приличный… Всегда то постоялый двор, то трактир, то таверна, то вообще шинок… И подраться всегда есть с кем.
      - Надо осваивать просторы Отечества, - заявил я с пафосом. - Оно теперь наше! Надо знать, что, где и сколько будем грабить. Чтоб по справедливости. Не переграбить лишнего. Когда грабит не разбойник, а правительство - это уже не грабеж, а налоги.
      Он не отвечал, сопел люто, остервенело вспарывал рыбье пузо. Кожа трещала и скрежетала, как железо. Растер напрягся, будто поднимал скалу, лицо побагровело.
      Бобик дождался, когда ему бросят кишки, поймал на лету и проглотил. Тут же затрещали кусты, он исчез, Растер только успел крикнуть:
      - Больше не надо… Эх, не услышит! Ну, это понятно, азарт. Я сам такой…
      Я быстро собрал сухие ветки, бросил из ладони огонек, а дальше просто лежал и смотрел на проглядывающее между зелеными ветвями синее небо.
      Эта рыбина лишь напоминание, что даже сейчас мы хозяева не всей земли, а только обжитых нашими предками территорий. И хотя эти земли медленно расширяются, но есть участки, куда человек старается даже не показываться.
      Небо странно светлое с темно-синими, почти черными, лохматыми облаками… нет, тучами, а среди них, как огненная лава, проглядывают раскаленные громады, больше похожие на оранжевые скалы, чем на создание атмосферы.
      Я то и дело поглядывал вверх, не оставляет странное ощущение, что там в облаках двигаются лишенные гравитации целые горные хребты, изредка вот так высвечиваемые солнцем. И хотя это глупо, но иногда зрение вытворяет дикие шуточки.
      Мысли вдруг сдунуло, как горячим ветром, ноздрей коснулся дивный аромат. Я прислушался и не сразу сообразил, что просто пахнет жареной рыбой.
      Растер любовно раскладывал большие куски на широких зеленых листьях, глаза довольно блестят.
      - Чудесная рыба, - сообщил он. - Я думал, только кожа да перья такие ценные… М-м-м, что за аромат!
      Я дождался, когда он вытащит из седельного мешка сыр и хлеб, конечно же, большую флягу с вином, без этого нельзя в походе, вино обеззараживает любую воду. Снова треск по лесу, Бобик принес еще такую же рыбину, только вдвое больше.
      Растер вскочил, уже настороженный, умело добил чудовище и, отсапываясь, спросил, оправдываясь:
      - Эту возьмем в крепость?
      - Да, - согласился я. - Столько не съедим… Бобику только дай кишки за старание.
      - Это обязательно, - заверил он. - Это просто чудо, а не пес. У него настоящая рыцарская душа! Уже можно перевести из пажей в оруженосцы. А там, глядишь, и до рыцарского звания дослужится.
      Куски диковинной рыбы таяли во рту, я сразу ощутил прилив сил, усталость куда и делась. Растер довольно облизал пальцы, прежде чем вытереть о траву.
      - Как хорошо в лесу, - сказал он довольно. - Деревья, птички, рыбы… И никаких баб-с… в смысле, леди.
      - Сплюньте, - посоветовал я и нервно оглянулся. - А то возьмут и появятся! И скажут хором: спасайте.
      Он философски вздохнул.
      - И что делать? Придется спасать. Никуда не денемся. Мы, можно сказать, для того и рождены.
      - Для чего мы только не рождены, - проворчал я с тоской. - Как начнешь перечислять, пальцев не хватит.
      - Но здесь мы в безопасности, - заверил он. - Лес, только мы, Бобик и наши кони… Ведь не следует голой женщине гулять одной по темному лесу… тем более подходить к костру с незнакомыми мужчинами?
      Взгляд его был устремлен мне за спину, я подпрыгнул и резко обернулся, хватаясь за рукоять меча.
      Кусты вроде бы чуть колыхнулись. Там зачирикало, я перевел дыхание и сказал с угрозой:
      - Еще одна такая шуточка… и Армландия останется без гроссграфа!
      - Зато какие похороны устроим, - ободрил Растер. - А напьемся… Вообще-то, сэр Ричард, вы, как вижу, несмотря на молодость, зверь уже битый, птах стреляный… Я имею в виду, в женских делах. Кто не горел в этом огне, кто не страдал, чье сердце не рвалось от горя, тот еще не мужчина. А я вот совсем недавно понял, что гораздо легче любить всех женщин, чем одну-единственную. И сразу стал счастлив! И все женщины меня любят.
      - Удобная позиция, - согласился я.
      - Могу поделиться, - предложил он. - Совсем не жалко. Ни одна женщина никогда не видит того, что мужчина делает для нее, но очень хорошо видит то, чего для нее не делает. И ходишь всегда виноватый…
      Я спросил, поддразнивая:
      - А как же любовь?
      - Если женщина тебя любит, - ответил он мрачно, - то, в сущности, тот, кого она любит, - не ты. Но тот, кого она больше не любит, - именно ты. Меня это в конце концов добило… Когда я понял, что любимая женщина - это та, из-за которой у тебя всегда болит сердце, я понял вашу мудрость, что любите только своего коня и собаку.
      Бобик, чувствуя мое блаженно-расслабленное состояние, попробовал напрыгнуть сзади на плечи и едва не свалил в костер. Я уперся, отпихивался, он наконец понял, что не до него, потащился жаловаться Зайчику. Тот сочувствующе фыркал, что-то шептал теплыми мягкими губами в черное мохнатое ухо.
      Растер наконец забросал остатки костра землей, затоптал, лицо его оставалось непривычно серьезным.
      - Знаете, сэр Ричард, я бы не решился сказать этого отцу Дитриху, но вам скажу откровенно… По моему глубокому убеждению, в раю женщин нет! Женщина для рая просто опасна.
      Я поднялся, хмуро подумал, что и тут, в диком лесу, где бабами и не пахнет, все равно говорим о них. И хоть ругаем, но говорим и думаем о них.
      - У меня теперь тоннель, - сказал я. - Зайчик, Бобик и тоннель!..

      Обратно ехали той же дорогой, снова дорога вильнула, а мы с пригорка рассмотрели гигантскую зеленую женщину. Отсюда ракурс похуже, голова маленькая, зато жопа большая, ягодицы не просто горы, а сочные горы, я проворчал с тоской:
      - Никуда от баб не деться… даже здесь они настигают.
      Растер спросил задумчиво:
      - Может, нам мерещится? Никакой бабы там нет?
      - А что?
      - Да просто кусты.
      - Обоим разом померещилось?
      - А что нам еще могло померещиться? Домики, собачки?.. Не дети, поди…
      Я кивнул, дальше поехали, не оглядываясь. Видимо, кто-то из туристов или созревающих подростков прошлой эпохи на ходу создал этот вот образ на подходящем месте. Ну, как мы рисовали баб с вот такими на стенах общественного туалета или чертили прутиком соблазнительные контуры на песке…
      Дорога снова опасливо вильнула, на всякий случай обходя черную башню, что, как чудовищный кусок угля, вздымается к безмятежной безоблачности. По иссиня-черным стенам блещут грозовые сполохи, хотя небо чистое. Вокруг башни свежая зелень трав и кустарников, мир чист, носятся бабочки, жуки, по зарастающим стежкам-дорожкам прыгают кузнечики.
      Я то и дело поглядывал на это пугало, напоминает осколок снаряда, воткнувшийся в землю, но острием все еще направленный вверх.
      - На чьей земле? - спросил я и, не дожидаясь ответа задумавшегося Растера, сказал державно: - Впрочем, неважно. Зачислю в памятники старины, а это значит - собственность государства.
      - Государства?
      - То есть моя, - пояснил я.
      Растер кивнул.
      - Никто возражать не будет, сэр Ричард! Такие замки пользуются дурной славой. Все равно никто туда не ходит, забирайте. Еще и спасибо скажут. Вы скажите лучше, что с драгоценностями делать будете?
      - Миркус проверит, - объяснил я, - нет ли среди них чего-то полезного. В смысле, с магическими свойствами. А так… все на продажу. Я не ворона, чтобы таскать в гнездо блестящие побрякушки.
      - Золото должно работать, - согласился он. - Только там много стариннейших монет.
      - И что?
      - Их можно продать дороже. Намного!
      Я вздохнул.
      - Некогда. Мне уже сейчас нужны средства, чтобы выдать аванс, а затем оплачивать две-три бригады дюжих каменорубов. Пусть стараются, работают посменно. Еще нужно построить им барак для жилья и наладить доставку продуктов… да много чего нужно!
      Он посматривал сожалеюще, но помалкивал. Он рассуждает, как нормальный человек, я - как державный деятель. И хотя я сам порой не знаю, что это такое, и путаю свой карман с государственным, но стараюсь быть по возможности честным.
      Чтобы оправдать свое странное для общечеловека отношение к произведениям древнего искусства, как же - археологические находки, я заранее занес их все одним махом в язычество, а это значит, что как верный паладин церкви я просто обязан переплавить сатанинские изображения в золото.
      Можно бы и такими монетами расплатиться, кто спорит, камнерубы будут только рады, но отец Дитрих воспротивится: пропаганда языческих ценностей, подрыв христианской базы и еще много чего можно мне присобачить, не особенно и напрягаясь.
 
      Еще за милю до крепости я увидел, что жизнь в ней кипит, судя по тому, сколько в ее сторону двигается нагруженных телег и сколько бодро и налегке подпрыгивают на каменистой дороге пустых.
      Растер тоже заметил, держится с гордостью, словно это все его заслуга. Впрочем, он прав, в это время не отделяют себя от сюзерена и все его дела и заботы принимают, как свои.
      Открылась сама крепость, солнечные лучи падают отвесно, она блещет странным металлическим светом, уже не янтарь, а золото возвышается над миром, царит и надменно говорит каждому, что после отгремевшей Войны Магов еще не строили столь величественное и громадное.
      Плотники у входа в крепость разложили бревна и широкие полосы железа, меряют, ругаются, отпиливают, снова меряют. Я не сразу догадался, что не гигантский плот строят для передвижения по океану, а сколачивают ворота.
      Внутри крепость настолько огромная, что еще долго ехали по внутреннему двору, что не двор уже, а громадная площадь, пока пустая, прежде чем приблизились к головному зданию. Я его привычно называю донжоном, хотя, конечно, это скорее, дворец. Хотя да, укрепленный, укрепленный.
      Бригадиры и мастера сразу же поспешили с докладами, что сделали и что сделают, я перенаправил к Растеру, а тот с медвежьей грацией указал на некстати появившегося барона Альбрехта. Бобик унесся огромными прыжками проверять кухню, Зайчика любопытные соблазнили старыми подковами, он их грызет, как карамельки, я хозяйским взором оглядывал растущие постройки.
      Миртус вышел из своего подвала, что вообще-то давно уже не подвал, и, как чучундр, попытался проскользнуть под стенкой ко входу в другой подвал, где располагается расширенное помещение для алхимиков, бывших магов.
      Вообще-то алхимики, по мнению церкви, тоже что-то нечистое, но я уговаривал отца Дитриха не обострять вопрос в этот сложный переходной период.
      - Миртус, - сказал я предостерегающе, - ты, что же, не замечаешь самого гроссграфа?
      Он смутился, заговорил виноватым голосом:
      - Простите, ваша светлость…
      - Да шучу, - сказал я с досадой. - Как там идут дела?
      - Идут, - ответил он. На лице то появлялась, то исчезала бледная улыбка. - Вы набросали столько идей… Не спят неделями! Да и то… Там же, на месте…
      - Хорошее время, - сказал я, - никто не берет меня за глотку насчет условий труда. Что с типографией?
      Он ответил виновато:
      - Там этот инквизитор…
      - Отец Дитрих? - перепросил я. - И что?
      Он сказал с легким укором:
      - Это вам он отец Дитрих. А для нас - Верховный Инквизитор. Знаете, вот такие мурашки бегают…
      Я вздохнул.
      - Знаю. Наука и религия никогда не уживались. Тем более что вы еще не совсем наука, а инквизиция… не совсем церковь. Но надо, Миртус, надо. Считай присутствие отца Дитриха самым лучшим прикрытием своей деятельности.
      Он бросил на меня короткий взгляд снизу.
      - Моей?
      - Нашей, - согласился я. - Потому я и стараюсь, чтобы Великий Инквизитор получил доводы для вашей защиты.
      Он сказал робко:
      - Мы под вашей защитой, ваша светлость. Но как насчет остальных, их в Армландии много! Их церковь вылавливает и уничтожает с неслыханной жестокостью…
      Я пробормотал:
      - Ну, насчет неслыханной, это преувеличение… Весь мир жесток, тут уж ничего не поделаешь… пока что. Надо уживаться. К сожалению, ничего пока предложить не могу… Но постараюсь выработать какую-то дорожную карту по сближению научного метода и религиозного. Иди, все впереди!
      Я перекинул мешок с найденными драгоценностями на другое плечо, золото весит ох как много, но не успел сделать и пару шагов в донжон, как в бок впился острый взгляд.
      Отец Дитрих хмуро смотрел, как я отпустил алхимика, на лице полнейшее неодобрение, губы поджал, а брови сдвинулись на переносице, отчего взгляд приобрел остроту дамасского клинка.
      Я пошел к инквизитору, кланяясь еще издали, постарался, чтобы в вороте рубашки поблескивал подаренный им крестик.
      - Нечестивые люди, - буркнул он. - Вообще-то я с типографией уже и сам разобрался.
      - Поздравляю, святой отец!
      - Могу заменить этих, - продолжал он неумолимо, - добропорядочными христианами. Книги нужно делать чистыми руками!
      - Да, конечно, - поддакнул я. - А как же!.. Книги - это ж святое дело!
      - Да, - сказал он мечтательно, - кроме Библии можно все труды святых отцов отпечатать!.. Это ж какая библиотека будет…
      - Да, - согласился я, - это будет… да…
      Он видел, что не нахожу слов, я в самом деле не находил, так как именно книгопечатание и нанесло по религии и верованиям самый сильный и непоправимый удар.
      - Я уже заказал плотникам еще один типографский пресс, - сообщил он. - Такой же.
      - Прекрасно, святой отец. Но эти люди, которых мы медленно и бережно выводим из пагубных заблуждений и приобщаем… ага, приобщаем к свету Христову… весьма полезны в ряде усовершенствований!
      Он нахмурился.
      - Да, но… рано или поздно и простые плотники бы додумались.
      - Но пока додумываются алхимики, - напомнил я. - И благодаря им работа по печатанию Библии и трудов отцов церкви идет быстрее! Вы уж, святой отец, повремените с кострами!
      Он поморщился.
      - Я ничего не сказал про костры. Но печатание книг - слишком важное и священное дело. К нему нельзя допускать кого попало. И без молитвы начинать такую работу нельзя.
      - Совершенно с вами согласен, - сказал я с энтузиазмом. - Абсолютно! Но не менее важно и работать с людьми, как говорит Христос. Одну блудницу важнее перевоспитать, чем сто девственниц уберечь… Блудница - это ого-го, все познала, все умеет, а девственницы - просто дуры дикие. Потому работа с алхимиками - важная нравственная составляющая нашей… словом, всего нашего!
      Он хмурился, в глазах зарождался опасный блеск. Я собрался, отец Дитрих очень серьезен, где-то я подступил к более опасному рубежу, чем тот, который он переступать не намерен и мне не даст.